Поиск:

Уже с нами:

Анна Рудицер

Разноцветные стеклышки

   Содержание
  
   Истории про людей
  
   Дом за застывшими каплями
   Когда вселенные заканчиваются
   Книга в подарок
   История, которой не было
   За краем света
   Где прячутся звезды
   Лица под ногой
   Нарисованное море
   Нитки на проволоке
   На другой стороне
   Это был сон
   Окна
   Лоскутное одеяло
   Почти про корову
   Полетели
   Снег
   Спор
   Фантазия
   Про одного человека
   Человек, который смотрел под ноги
   История про то, как все началось
  
   Истории не только про людей
  
   Попытка
   За окном
   Новый день
   Серая сумка
   Время тигров
   Когда Солнце было маленьким
   Карандаши
  
   Истории о том, чего не было
  
   Ключ
   Про разное время
   Игра
   И потом они ушли
   Город без названий
   Большой дом
   Когда море устало
   О языках
   Временная сказка
   Ветер
   Дом, наполненный временем
   Однажды всем надоело
   Чудо
   Шум
   Потерянное чудо
   История про идею
   Один человек очень любил море
   Тысяча платьев
  
   Сомнительные истории
  
   Мир начался
   Наоборот
   Явление
   Дерево, которое помнило время
  
   Истории про самое начало
  
   С самого начала
   Чудеса орнитологии
   По небу
   Как домино пропало
   История
   Почти из табакерки
   Переворот
   Ошибки
   Исчезновения
   Место
   Собрание
   Мешок
  
  
  
  
  
  
   Истории про людей
  
   Дом за застывшими каплями
  
   Максим сидел на заправленной кровати в гостиничном номере и смотрел, как последний из отпущенных четырнадцати дней линяет и сдает позиции под плотным, по-осеннему безнадежным дождем.
   Идти на улицу не хотелось, но просто сидеть и ждать вечера было невыносимо. Максим спрятал шнурки в ботинки и, поплотнее запахнув плащ, осторожно повернул ручку входной двери.
   Был выходной день, город был пустым, скучным и чистым. Максим шел один посреди широкой улицы и представлял, что наступил конец света и спрятавшиеся под крышами люди исчезли, а он остался: по случайности или недосмотру. Что бы он стал делать? Организовал бы лагерь, развел костер из разломанной скамейки, запасся бы консервами, разбив булыжником окно ближайшего магазина. И нашел бы собаку полохматее. Ему с детства хотелось собаку, да все никак, а тут как раз конец света. Теперь собака не блажь, но целая необходимость. Интересно, а после конца света собаки останутся?
   Ботинки промокли быстро, маленький зонт не спасал спину и живот, так что, когда отведенное для прогулки время кончилось, Максим вздохнул с облегчением. Почти не примериваясь, щелкнул на телефон пустую площадь – последний ритуальный кадр сквозь обступившее полотно дождя – и тем же вечером распаковывал аккуратно уложенный чемодан в маленькой квартирке на самом краю совсем другого, большого и самоуверенного города.
   Этот день, да и вообще всего Максима целиком можно было бы завершить стиркой рубашек или запихиванием старых газет в вымоченные нездешним дождем ботинки. Потому что Максим никогда не разбирал десятки сделанных в путешествиях фотографий, просто стирая их, когда заканчивалось место на диске. Но в этот раз вышло иначе. Слишком много неясных ожиданий и неслучившихся приключений пришлось везти домой вместе с мокрым плащом и ручной кладью.
   Так и получилось, что странная фотография была обнаружена, рассмотрена и изучена во всех подробностях. Это был тот самый ритуальный кадр, снимок незнакомой площади сквозь по-осеннему печальный дождь. Там, за черточками навсегда застывших капель, проглядывал, едва угадывался общим намеком дом. Дом был маленький, окошка на четыре, не выше двух этажей. Он стоял в дальнем углу площади и, казалось, сам удивлялся, как его угораздило тут очутиться. Да его там и не было, Максим был в этом уверен. Ну, или почти.
   Он вертел телефон так и эдак, увеличивая и уменьшая картинку, но разглядеть дом, посчитать количество ступенек на крыльце, увидеть, какого цвета занавески в окнах, да просто убедиться в его существовании ему никак не удавалось.
   Тогда он показал снимок коллеге. Коллега, в отличие от Максима, умел пользоваться графическими редакторами разной сложности и разных особенностей. Поэтому он загрузил фотографию в программу, повозился с фильтрами, поменял настройки и откорректировал цвет, после чего уверенно заявил:
   – Нет там никакого домика. Зато горизонт завален.
   Максим посмотрел в экран. Дождь заметно поредел, домика не было. В углу снимка стояла старая мокрая скамейка.
   – Наверное, просто тень так легла. Тебе его отправить?
   – Нет, спасибо. – Максим отвернулся и достал телефон, – Я все понял.
   Отредактированная и причесанная, с выбеленным дождем, – это была не его фотография.
   «Центральная площадь N», «площади N фото», – следующий час Максим потратил на поиск более и менее художественных снимков все той же площади. Он нашел сотни фотографий разного качества и настроения со всех возможных ракурсов на свете. Кроме одного. Ни один фотограф не заинтересовался правым дальним углом площади, будто его вообще не существовало.
   Можно было поискать снимки постарше или даже совсем старые, черно-белые, размытые фотографии тех времен, когда фотографам приходилось много учиться. Можно было пойти в библиотеку, найти чертежи и планы, порыться в мемуарах и воспоминаниях, открыть дневники. Читать, искать, следить за обрывками чужих мыслей и историй.
   – Посмотрите в каталоге, – суровая дама с карандашом за ухом не глядя ткнула в открытую дверь соседней комнаты.
   – Что посмотреть?
   – Что хотели, то и посмотрите.
   – А компьютерного нет? – впрочем, Максим не был уверен, что задал этот вопрос вслух.
   Комната была небольшая, полутемная, уставленная коричневыми шкафами, сплошь покрытыми ручками-пуговками. Максим терпеливо и бессмысленно тянул за пуговки, и из шкафа выезжал похожий на аккуратненький эльфий гробик ящичек, плотно набитый маленькими картонными квадратиками. В этих квадратиках было все, что искал Максим, но их сурово поджатые буквы и цифры ровным счетом ни о чем ему не говорили.
   – Пустая трата времени. – От неожиданности и испуга Максим хлопнул ящиком так, что в соседнем зале раздалось сердитое покашливание. – Я вам точно говорю, молодой человек. Лучше пригласите девушку погулять в парк.
   – Но мне нужны планы. И мемуары, – объяснил Максим, глядя на неизвестно откуда взявшегося человечка с круглой бородой и круглых же очках, небрежно привалившегося к шкафу.
   – Ну, здесь вы точно ничего не найдете. Это же ка-та-лог. Наверное, вы ей очень не понравились. – Человечек небрежно кивнул в сторону двери. – Только библиотекари знают, где прячутся книги, а это все, – он неопределенно повел рукой, – это все так. Для порядку и общей отчетности.
   – И что же мне теперь делать?
   – А что вы собирались делать?
   – Я собирался найти что-нибудь про этот дом. – Максим вынул фотографию из сумки и протянул человечку, но тот не соблаговолил взглянуть. – Я хочу знать, что он точно существует.
   – А какая вам разница, существует он или нет?
   – Потому что... – Максим запнулся. А какая ему разница, существует он или нет? Ответа не было, поэтому он замолчал и, открыв следующий гробик, принялся перебирать карточки.
   – А почему бы вам просто не поехать и не посмотреть? Дом либо есть, либо нет, сразу все и узнаете. М?
   Максим застыл. Так очевидно и так просто, почему бы ему не поехать и не посмотреть? Молодой человек выдохнул и обернулся, но незнакомец исчез, как не было. Только хлопнула входная дверь и повисло в воздухе запоздалое «до свидания», неожиданно печальное и нежное для суровой библиотекарши, носящей за ухом карандаш.
   Билет на поезд он купил тем же вечером.
   На поиски площади он отправился прямо с вокзала, до обратного поезда оставалось часа четыре. На то, чтобы найти дом, постучать в дверь и посмотреть, что будет, много времени не требовалось. Однако вышло не так. Для начала он заблудился. Это было странно, потом немного тревожно, потом страшно. Навигатор дурил и показывал глупости, Максим спрашивал дорогу, рисовал карту на старой визитке, поворачивал, отсчитывал перекрестки, следил за номерами домов. Он даже хотел взять такси, но как назло ни одной машины вокруг, а заказывать ее по телефону он почему-то не решился. До поезда оставалось часа полтора, а Максим все еще метался от улицы к улице, то кругами, а то и вовсе в противоположном направлении.
   Наконец он остановился, бежать было некуда. Максим сел на бордюр и перевел дыхание, глядя прямо перед собой. На станции тихонько вздрогнул и отошел от платформы упущенный поезд. В просвете между домами проглядывал, угадывался, был явно заметен дом.
   Маленький дом о четырех окошках, казалось, сам не понимал, как очутился в спальном районе современного города. Дом был зеленым, с белыми наличниками и кружевными балясинами, маленьким крыльцом и квадратным чердачным окном под двускатной крышей. И нужно было перейти дорогу, пройти между двумя серыми девятиэтажками, взойти на крыльцо, постучать и посмотреть, что из этого получится.
   Максим встал. Перила под рукой были теплые, крепкие и гладкие, полированные тысячей ладоней. Дверь в мелких трещинах с тонкими завитками сухой краски терпеливо ждала гостей.
   Ее открыл сам хозяин дома. Он был в коричневых брюках и растянутой полосатой фуфайке, а еще у него были круглая борода и круглые же очки.
   – Привет! Ну что, разобрался с каталогом? – Хозяин улыбнулся и отступил вглубь коридора, приглашая Максима войти. – Вовремя. Чайник как раз кипит.
   Внутри дом был больше, чем снаружи. Они проходили комнату за комнатой по ниточке тонкого, нарастающего свиста чайника, кипящего на кухне. Дом был переполнен, как Ноев ковчег. Здесь были все. Они куда-то спешили, сидели на стульях у низкого столика и размеренно беседовали, они смотрели в окна, вышивали бисером, здоровались с хозяином и желали здоровья, если вдруг кто-то чихал.
   – Почему она ходит?
   – Это не она, а он. Он больше не хочет летать. – Хозяин проводил взглядом бегущую по полу птицу. – Теперь только бегает.
   – Ты подрезал ей крылья?
   – Нет, зачем? Он сам так решил. Однажды он летел по своим делам, когда увидел площадь, полную оборванных людей, а посередине были дети. Они стояли колонной, а впереди был худой человек в очках и с бородой. Сначала они пели, а потом зашли в дом, из которого так никогда и не вышли. С тех пор он не летает. Говорит, с земли такое не увидишь.
   Свой следующий вопрос Максим забыл: из кресла в углу комнаты на него смотрел самый суровый из суровых человек на счете. Он был предельно серьезен, а его взгляд весил больше, чем все восемь планет Солнечной системы.
   – Что с ним? – прошептал Максим, когда человек отвернулся.
   – О, он растерял все стекляшки.
   – Что растерял?
   – Стекляшки. Ты не знал? В каждом человеке они есть: маленькие разноцветные стеклышки, как в калейдоскопе. В детстве их в людях видимо-невидимо. Поэтому дети самые лучшие сказочники: они на все смотрят через цветное стекло. А когда человек растет, то глаза, рот, уши – все у него становится больше, и стекляшки вываливаются. Этот вот, – хозяин кивнул в сторону сидящего, – он вообще все растерял. Но такое редко бывает.
   – И он всегда здесь живет?
   – А где ему жить? Он так серьезен, что даже цветы рядом с ним бледнеют и рассыпаются в пыль. Кому захочется вечно ходить в пыли из-за мертвых цветов?
   Они шли и шли. Максим видел девушку, о которой никак нельзя было сказать, красива она или нет, потому что она меняла лица каждые сорок три секунды. И человека, похожего на куклу, отчего его никто и никогда не принимал всерьез: даже смерть не обращала на него ни малейшего внимания.
   Чайник замолчал, Максим и не понял, как и когда это случилось. Он шел вслед за хозяином по бесконечному дому и слушал о человеке, который слишком долго смотрел на солнце, и о девушке, которая утонула в реке. Истории пересыпались без остановки, как яркие разноцветные стеклышки в детском калейдоскопе. Набегавшееся время остановилось и тихонько уснуло под их теплый сухой перестук.
  
   Когда вселенные заканчиваются
  
   Вначале все было правильно.
   Потом мальчишка хитро прищурился и, поглядывая на отца, спросил:
   – А небо какого цвета?
   – Голубое, конечно, – не слишком уверенно ответил отец, явно ощущая подвох.
   – Голубое? Нет, не голубое. Оно же зеленое – ты что, не видишь? – Мальчишка всплеснул руками и довольно расхохотался.
   – Хм…. Кажется, действительно зеленое. – Папа спрятал улыбку, соглашаясь на капитуляцию.
   Ничего не замечая, весь в ощущении внезапной новой силы, мальчишка удовлетворенно прищурился на свежекрашенное зеленью, как лягушка в болоте, небо.
   – А солнце, оно какое? – Он снова перевел взгляд на папу.
   – Ну, не знаю. Желтое, мне кажется.
   – Не желтое! Оно же розовое. Розовое! Смотри! – Его улыбки, казалось, легко хватило бы на весь мир.
   И солнце мягким шариком, отражая глянцевыми боками прозрачно зеленеющее небо, весело и привычно заплясало на единственном тонком лучике, пойманном в теплую, ловкую детскую ладошку.
   Это должно было произойти, и сейчас ему было немного страшно, но отец не спорил.
   Мальчишка огляделся по сторонам. Мир, такой взрослый, надежный и понятный, боязливо сжимался, терял форму, терял свою бесконечную, неотразимую уверенность.
   Этот ребенок был сообразительный и схватывал на лету.
   – А снег когда опять пойдет?
   – Зимой, наверное. – Папа притворно-рассеянно пожал плечами и спрятал довольную и гордую улыбку.
   – А я сейчас хочу! – Мальчишка нетерпеливо и уверенно топнул ногой.
   И пошел снег. Он сыпал теплыми пушистыми хлопьями, садился на первоцветы и свежую траву – зеленую, словно небо, мятными конфетами ложился в протянутые ладони, ласковым покрывалом укутывал одиноких и плотно, гладко стелился под ноги.
   Мальчишка был доволен и не собирался останавливаться. Его вопросы метко и больно били деревья и камни по сторонам от дороги, птичью стаю и спешащих в траве жуков. Они тяжело оседали на плечах отца, словно вгоняя его в землю: по щиколотки, по колени, по пояс. И было уже не страшно. У мальчишки все получалось как надо, так что отец не возражал.
   Почему ток живет в розетке, никогда не выходит и больно кусается, почему вода льется вниз, а не вверх, почему девочка плачет – ведь смеяться приятнее. Безжалостный и задорный град, сбивающий с толку, не ждущий ответа, поскольку сам был ответом на все сказанное и еще даже не родившееся, наивный и сложный. То, что он затронул, уже не могло оставаться прежним, потому что само воспоминание о прежнем стиралось под его напором.
   Вселенная рушилась на глазах, предметы и идеи гибли, рассыпаясь в прах или застывая причудливыми, ни на что не похожими соляными столбами то тут, то там. Папа давно оставил попытки найти ответы, лишь довольно и устало потирал постаревшие вдруг руки.
   В конце концов – все действительно устроено не так здорово, как могло бы быть, ведь правда?
  
   И все было правильно.
   Потом мальчишка шумно втянул носом воздух и, заранее торжествуя, выпалил:
   – А небо какого цвета?
   – Ну, зеленое, конечно. – Отец явно почуял подвох.
   – А вот и нет. – Еле сдерживаемый смех, ликуя, вырвался на свободу. – Небо – желтое! Смотри сам!
   В бездонной вышине спокойно и уверенно желтело новое, такое привычное для вселенной небо.
  
  
  
  
   Книга в подарок
  
   С ним так было всегда. Непонятое чувство, несказанное слово, ненаписанная картина, несыгранная мелодия, – они сидели внутри, ворочались, рвались, давили грудную клетку. От этого скручивало живот, накатывали то страх, то странный, неестественный восторг – еще похуже страха. Саша называл это самыми разными словами – но, может быть, следовало называть это душой. И как с такой душой жить – он не знал.
   Саша держал ее под замком, но иногда она вырывалась, смотрела на мир сквозь окошки его глаз, ходила его ногами и говорила его языком. Это было очень странное ощущение, и Саше казалось, что их с душой вот-вот разоблачат, поймают за руку, застанут на месте преступления и уличат. В существовании, в смотрении, хождении и говорении, будут смеяться и показывать пальцами, а может, отвернутся и пожмут плечами, но так просто они этого не оставят – наверняка.
   Конечно, из каждой ситуации есть выход, вот и с душой вполне можно было бы договориться. Сыграть мелодию, сказать слова или даже написать картину, почему бы и нет. Но как-то так вышло, что никакого необходимого для этого таланта у Саши не было даже в малой части, и уж тем более в такой, которую душа заслуживала. Поэтому, оставаясь человеком нерешительным и не склонным, Саша отводил глаза в сторону, ни с кем не разговаривал, а душу старательно прятал в подвал или на чердак, запирал на три запора и выбрасывал ключ из окон пригородных электричек, в пруд по дороге до работы или даже просто в мусоропровод.
   Это произошло на бульваре, когда Саша подыскивал очередное, теперь уже точно последнее место для выбрасывания ключа. Шедший впереди него и слегка припадавший на правую ногу высокий человек в тесноватом пальто обронил на асфальт книгу. Книга перевернулась в воздухе и гулко шлепнулась всей обложкой, однако незнакомец даже не обернулся. Сам не зная, зачем, Саша подхватил ее и, мельком оглядев – странно, на обложке не было названия, – бросился вслед за незнакомцем. Однако тот, несмотря на свою приметную хромоту, уже успел скрыться, вероятно, свернув на одну из боковых улочек.
   Саша побродил еще некоторое время по бульвару и, ничего не придумав, решил оставить находку себе. Дома оказалось, что название на обложке есть – просто книга была очень старая и краски выцвели практически полностью. Так что прочесть титул – равно как и весь остальной текст – было невозможно.
   Саша долго не мог заснуть – все думал о том незнакомце и его книге. Она казалась ему смутно знакомой, словно то ли в детстве, то ли в прошлой жизни он читал ее много раз, открывал с середины или с самого первого листа, и глаза привычно бежали по строкам, которые он помнил почти наизусть, а теперь не может вспомнить из них ни слова, ни буквы. Душа затихла впервые за их совместную жизнь, свернулась клубком в самом дальнем углу, но Саша не обрадовался внезапной тишине. Наверное, он ее даже не заметил.
   Впрочем, всю следующую неделю он даже не вспоминал о находке. И душа затихла; только слышно было, как она тихонько посапывает в углу весь день напролет и сквозь сон чему-то улыбается. Сашу такое поведение настораживало, но он старался не слишком уж переживать, тем более что спящая душа была куда более мирным соседом, чем вечно недовольная. Только спать он стал плохо, неспокойно. Один раз даже ходил во сне: очнулся посреди комнаты, а куда и зачем шел – неизвестно.
   А потом книга сама о себе напомнила – просто вывалилась из стопки бумаг и журналов на столе прямо ему под ноги.
   На этот раз буквы были отлично видны, будто книга только что вышла из типографии, и на обложке значилось его имя. Саша со страху дернулся было бросить книгу в окно, но руки уже открывали первую страницу.
   Он закончил читать только под утро. Слова, фразы, цепочки предложений казалось, выходили у него из сердца и застывали черными значками на белых листах. Наверное, это была действительно чудесная книга и странно знакомая, будто Саша уже читал ее давным-давно, а теперь просто вспоминал слово за словом и буква за буквой.
   Дочитав последний абзац, он закрыл обложку, аккуратно, как живую, погладив книгу ладонью. За окном начинался день, пели птицы, возможно даже соловьи, но здесь, в Сашином доме, было тихо и непривычно пусто. Саша еще не успел догадаться, что изменилось. Он поймет это, когда заглянет в самый темный угол, в подвал и даже на чердак, соберет все ключи из прудов, с железнодорожных путей и даже из мусоропровода, но все равно не найдет никого, кто смотрел бы сквозь его глаза, шел его ногами и говорил его языком, устраивая то страх, то восторг и улыбаясь сквозь сон довольной и радостной улыбкой.
  
  
  
   История, которой не было
  
   Например, жил однажды на свете человек. Тут было бы уместно описать его одной лихой чертой, полуфразой, деталью, как это принято в приличных рассказах, но беда в том, что ни одной – даже самой маленькой – примечательной черты в нем не было. Это был самый скучный человек в мире, настолько незаметный, что ему приходилось время от времени щипать себя за тыльную сторону ладони, чтобы убедиться в собственном существовании.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ