Поиск:

Уже с нами:

М. Ниири

Большой герой маленькой страны

  
   Пролог
   30 июня, 1931
  
   Привет, Мик!
   Прошлой ночью я проснулся от ноющей боли в груди. Мне приснился жуткий сон, будто ты добрался до моей бутылки с ликёром «Драмбуи», которую я привёз из эдинбургской командировки и специально спрятал от греха подальше, чтобы не испытывать нашу дружбу. За десять лет я изучил все твои слабости. Тебя небезопасно оставлять наедине со спиртным. Я это лакомство берёг для особого случая. Собирался откупорить бутылку на Рождество и, конечно, поделиться с тобой. Увы, дружище, терпение не является твоей главной добродетелью. Сквозь пелену я видел, как ты выдернул пробку зубами и самозабвенно приложился. Я видел, как подрагивал твой кадык. Зрелище, прямо сказать, не для слабонервных. Всем известно, что культурный человек пьёт «Драмбуи» из рюмки, со льдом, маленькими глотками, не забывая поддерживать при этом светскую беседу. А ты сосал прямо из бутылки, будто это было последнее возлияние в твоей жизни, и тебя собирались вести на расстрел через пять минут. Я махал руками у тебя перед носом, возмущался, но ты меня не видел и не слышал. Выхлестав половину содержимого, ты наконец оторвался от горлышка и принялся облизывать липкие губы, бесстыдно причмокивая.
   Не бойся, я уже простил тебя. Даже если мой сон оказался вещим, и ты на самом деле покусился на мои запасы, у тебя достаточно времени, чтобы загладить вину и возместить ущерб. Я пока ещё не готов вернуться в Дублин. Эта культурная экспедиция, как я называю свою очередную бредовую затею, пока не увенчалась успехом. Мне не удалось собрать достаточно данных для развёрнутой статьи, которая бы удовлетворила редактора. Я прекрасно понимаю, насколько проще была бы моя жизнь, насколько плодотворнее была бы моя журналистская карьера, если бы я плыл по течению, как остальные ребята с нашего факультета, и выбирал доступные, злободневные темы. В самом деле, кому интересны события двадцатилетней давности? Кого взволнуют приключения националиста, который даже не дожил до Пасхального Восстания ? Наши грамoтеи, которые пишут учебники истории, зациклены на мучениках шестнадцатого года. Им по большому счёту наплевать на предыдущие поколения республиканцев, нa истоки фенианства . Впрочем, не мне тебе об этом говорить. Ты сам видел содержание этих учебников. Я не завидую новому поколению учителей и детей, которые получат однобокое образование.
   Только не подумай, что я поехал в Сырой Холм, где жили мои предки по отцовской линии, чтобы потешить своё праздное любопытство. Я не какой-то сентиментальный болван, которому больше нечего делать, кроме как выстраивать фундамент прошлого из обломков. Мой интерес к семейной истории чисто академический. Я не знал деда, хоть и был назван в его честь. Я перерыл все республиканские архивы в Дублине и ничего про него не нашёл, хотя, по словам матери, дед возглавлял самый влиятельный фенианский круг в провинции Коннахнт, что приравнивало его к рангу полковника. Ему подчинялись девять капитанов, каждому из которых подчинялись девять сержантов, а каждому сержанту подчинялись девять рядовых. Теперь вычисли. Если меня не подводят мои знания по математике, получается, что под руководством деда находилось больше восьмисот человек. У меня голова кругом идёт от этих цифр. Чем он с ними занимался? Ведь у него не было никакой военной подготовки. Возможно, всё это преувеличение, и цифры раздуты. Может, их было от силы тридцать человек, a «полковник» был вовсе не титул, а шутливое прозвище. Знаю лишь одно: дед очень серьёзно относился к своей миссии.
   Oговорюсь, что не испытываю к этим людям никакой привязанности, ни сердечной, ни идеологической. И вообще, я далёк от политики. Вот почему я уверен в своей способности описать события того времени беспристрастно. Главное – собрать факты и отсеять их от мифов. Сам знаешь, у местных жителей плохая память и богатое воображение. Воды утекло немало, но подводные камни остались. Наверняка тут есть люди, которые помнят моего деда. Они твердят в один голос, что он герой – и тут же отводят глаза. Мол, хорошая семья, да горькая доля. И ни слова больше.
   Как ни странно, меньше всего помощи оказал тот человек, на которого я больше всего уповал – мой кузен Лиам. Наши отцы были братьями. У них разница в возрасте была меньше года. Они одновременно окончили Университетский колледж. Лето 1910 года стало для них роковым. Так вот, Лиам клянётся, что ничего не знает, хотя интуиция мне подсказывает обратное. Мне придётся изрядно попотеть, чтобы расколоть его на откровение. При этом он был очень рад столичным гостинцам. Тут же растерзал упаковку сахарного печенья, открыл банку с вареньем и принялся уплетать всухомятку, без чая, без молока. Его беременной жене почти ничего не осталось. Видать, дублинские деликатесы не часто доходят до Роскоммона. Поместили меня на чердаке, откуда я, собственно, и пишу это письмо. Оказывается, это самое чистое, самое сухое место во всём доме. У Лиама руки не дошли облагородить жилище. Дай Бог, чтобы к рождению ребёнка он успел вывести мышей и запах плесени. Трудно поверить, что через этот дом прошло пять поколений. Это самая старая жилая постройка, внутри которой мне доводилось ночевать. Как назло, во всём доме ни одного карандаша. Я не додумался привезти с собой лишних чернил, вот и чирикаю тебе этим огрызком. Не хотел волочить на спине пишущую машинку. При таком раскладе мне скоро нечем будет писать. Лишь бы любопытный Лиам не сломал мой фотоаппарат. Я заплатил бешеные деньги за линзу.
   По ночам я слышу голоса. Быть может, духи мне расскажут то, что так тщательно скрывают живые люди? Ты не подумай, что я тронулся.
   Кроме шуток, эта погоня за движущейся мишенью меня чертовски будоражит. Даже если из этого ничего не выйдет. Пусть это будет моим последним подростковым капризом перед погружением во взрослую серость. У меня вся жизнь впереди, чтобы описывать всякую нудятину вроде выборов и дипломатических отношений с Германией.
   Жму твою воровскую лапу, дружище. До скорой встречи.
  
   Брен
    
   1.
  
   Сырой Холм, графство Роскоммон – июнь, 1910
  
   – Я вижу, городские старьевщики поживились.
   Брендан Малоун, цветущий, сорокaлетний бык из сословия «картофельных королей», смерял своих отпрысков оценивающим взглядом. Справедливости ради, братья-погодки выглядели весьма плачевно. На них были мятые дорожные плащи, ещё новые, но уже не модные, паршивенькие фетровые котелки, разбухшие от влаги и потерявшие форму, обшарпанные башмаки с чавкающими подошвами, твидовые жилеты позапрошлого сезона и тусклые галстуки со значками, по которым выпускников Университетского колледжа отличали от троицких . (Ох уж, эти троицкие парни! Холёные, спесивые. Куда с ними тягаться?) Опустив в грязь перевязанные верёвками чемоданы, голодные студенты смиренно терпели издевки отца, пытаясь угадать, в каком он был настроении. Брендан сам ещё толком не определился. Его настроение менялось как погода в Роскоммоне – то вялый моросящий дождь, то слепящее солнце, то бешeная гроза, срывающая солому с глиняных хижин. Братья Малоун прекрасно понимали, что пререкаться с отцом было крайне неразумно. В одной руке он держал лошадиный кнут, а в другой – клюшку для гольфа. Всё утро Брендан пытался понять, чего ему больше хотелось, покататься верхом или поехать в клуб на турнир. Надо же было выгулять новые сапоги, заказанные у лучшего кожевника во всём графстве!
   Прошлым вечером он перебрал медового ликёра в гостях у мясника Тима Волша, и теперь у него кружилась голова, что отнюдь не способствовало принятию решения. Cамогонщик Алек МакКлуски уже который раз звал его на рыбалку, но Брендан уже предположительно пообещал свиноводу Феликсу Дугану, что поедет с ним на охоту. С одной стороны, ему было грех жаловаться. Ведь это огромное благо иметь столько верных друзей и столько свободного времени. С другой стороны, однообразная провинциальная рутина ему порядком осточертела. Его душа жаждала чего-то особенного, либо бранной тревоги, либо, на худой конец, жарких шашней с какой-нибудь не слишком трепливой соседкой, хотя бы с той же самой Маврой Муни. Зачем далеко ходить? Задорная бабёнка раcцвела после того как похоронила мужа. На последнем приходском пикнике она недвусмысленно подмигивала Брендану, покачивая бёдрами обтянутыми клетчатой шерстью. Увы, он прекрасно понимал, что католическое воспитание не позволит ему придаться подобного рода утехам при живой жене. Прежде чем сойтись с Маврой, хоть на одну ночь, ему нужно было для начала овдоветь. Его благоверная Марин, хоть и поседела и подурнела за последний год, вроде не собиралась на тот свет в ближайшее время. Ей ещё долго предстояло пилить и бесить мужа. Слава Богу, родичи запрягли её управлять табачной лавкой, которая была в семье уже несколько поколений. Эта халтура подвернулась весьма кстати, ибо даровала Брендану несколько сокровенных часов покоя в день. Без этого он бы давно сбежал в лес и замутил очередное народное восстание. Да, его наверняка поймали бы и казнили, как и всех великих повстанцев, которые пытались свергнуть английское иго, но по крайней мере он умер бы героем. Всё лучше чем так вот ... медленно разлагаться, под унылое блеяние овец, брюзжание опостылевшей жены и сиплые вздохи свирели.
   А тут ещё, ко всему прочему, нагрянула детвора из столицы, перебив ему незавершённые планы. Честно говоря, он не ожидал их так скоро, надеясь, что экзамены и выпускные гулянки задержат их в Дублине до конца июня. Однако же, oни решили порадовать его преждевременным возвращением. Видать, у них кончились деньги. Ничего, он их отчихвостил по полной, прошёлся по всем деталям их убого гардероба, не упустив ни одной мелочи. Судя по их сонным минам, отцовские колкости их не слишком задевали. Уставившись в грязь, они думали о чём-то своём. Скорее всего, о жратве. После позавчерашних посиделок в доме Брендана ничего не осталось, кроме ломтика копчёного сала и половины пирога с маком.
   – Дадди , – сказал наконец младший сын, Хью, – если вас не устраивает наш вид, то это потому что кто-то ... я не буду называть никого по имени, пропил всю стипендию.
   Деньги! Естественно. Брендан так и знал. Что ещё, кроме безысходности, могло привести этих дармоедов в отчий дом?
   – Это так? – спросил он, метнув грозный взгляд на старшего сына, Дилана.
   – Так, дадди. Я действительно пропил. Не всё, правда. Остальное проиграл. Виноват. А как ещё? Надо же было товарищей уважить. А то, все играют ... А я?
   Юноша уже склонил рыжую голову на бок, покорно подставив челюсть под удар, который несомненно должен был обрушиться. Оплеухи и затрещины от отца были столь привычным явлением в семье Малоун, что Дилан даже не пытался он них увильнуть. Oн ничуть не обижался на брата, который по сути выдал его. Ведь Хью лишь сказал правду о том, куда испарилась стипендия. И вообще, разве отцу нужен был повод для того, чтобы распустить руки? Он вполне мог без всякой причины заехать в зубы или в переносицу. В душе Дилану было даже отрадно, что отец до сих пор дубасил его как маленького. Подобное отношение освобождало его от необходимости принимать взрослые решения. Насмешки и оплеухи – право же, не цена за то чувство защищённости, от которого Дилан пока был не готов отказаться во имя свободы. Ну и пусть лишний раз влетит. Лишь бы не клюшкой! Дилану не хотелось бы предстать перед его возлюбленной Кэтлин МакКлуски с раскуроченной физиономией, хотя она неоднократно видела его с фингалами и багровыми полосами на щеках.
   К удивлению Диланa, на этот раз наказание его не настигло. Похоже, отец передумал пускать ему кровь из носа. Бросив клюшку и плётку на траву, Брендан расхохотался и потрепал оторопевшего парня по плечу.
   – Ну и правильно сделал, что пропил! Ей-богу, правильно. На здоровье. Мaith thú !
   Гэльская похвала являлась одной из немногих фраз на языке его предков, которую он произносил более или менее чисто.
   Брендан в какой-то мере симпатизировал своему первенцу, быть может за то что в детстве уронил его головой об пол. С тех пор Дилану с трудом давались точные науки. Хотя, из него можно было выбить плетью огрызки античной истории, вытянуть горячими щипцами клочки латыни и мировой литературы. Он всегда говорил что думал, а думал он весьма бессвязно. Мысли его прыгали, точно козлята по кочкам. После нескольких минут разговора с ним становилось ясно, что это был восьмилетний ребёнок в теле двадцатидвухлетнего кельтского исполина. Наивная душа ютилась в завидно мужественной оболочке, которую он унаследовал от отца. Прекрасная мускулатура, твёрдо очерченные скулы, заляпанные кирпичным румянцем.
   Естественно, на его фоне, младший брат выглядел не самым выигрышным образом. Бедный Хью! Не повезло ему. Как ужасно иметь такие узкие плечи, недоразвитую грудь, наполненную хрипами, такой тяжёлый костистый нос, из которого вечно течёт кровь. Не сказать, что он был дурён собой. Будь он единственным сыном, его недостатки не бросались бы в глаза, но рядом с Диланом он меркнул. У него были надломленные брови падшего ангела и глаза Иуды-предателя – влажные и светло-карие, точно гнилые вишни. Никто не знал толком, что у него на уме и что от него можно было ожидать. Ему было свойственно думать одно, говорить второе, а делать третье. Он шёл по жизни, спрятав руки в карманы, и откинув голову, оценивая мир философским взглядом сквозь толстые стёлка очков. Отец не поднимал на него руку и вообще предпочитал до него лишний раз не дотрагиваться. Свою неприязнь к младшему Брендан без зазрений совести вымещал на старшем. Дилан безропотно принимал на себя тумаки, предназначенные для его брата.
   Их мать, малокровная женщина тридцати девяти лет, измождённая бесчисленными выкидышами, до подбородка затянутая в малиновый бархат, вышла из дома и ждала свой черёд. Ей так хотелось предложить детям пива или даже чего-нибудь покрепче, но у неё хватало ума не бросаться к ним с нежностями, пока с ними не расправится отец.
   Вскоре Брендану наскучила игра. Запас шуток и издевательств иссяк. Набив трубку табаком, он полез в карман за спичками. По выражению глаз было видно, что мыслями он уже был за двадцать миль от дома.
   Немного осмелев, Марин на цыпочках приблизилась к младшему и легонько дотронулась до его локтя.
   – Как твоя нога?
   – Какая к чёрту нога? – рявкнул Брендан. – Тут вам не лазарет. Вы с первого дня внушаете Хью, что он – калека. Ей-богу, дать вам волю, вы бы их обоих приковали к койкам, лишь бы не отпускать от себя. A они мне ещё на войне пригодятся.
   Брендан Малоун был мечтателен до неприличия. Эта огнеопасная натура вылетела из суровой викторианской эпохи, когда Англия прочно зацементировала свою власть над своей самой близлежащей колонией. В меру возраста, Брендан лишь понаслышке знал о невзгодах середины девятнадцатого века: o великом голоде, Крымской войне, массовой эмиграции в Америку. Он жалел, что родился слишком поздно и не смог поучаствовать в бунте ‘67 года. Из этого месива гнилой картошки, самогона, крови и слёз и зародилось фенианство. Это было своеобразное проявление кельтской натуры, бунтарская мелодия, высосанная из грязного пальца народа.
   Над Ирландией, истощённой неудачными восстаниями, нависло облако апатии. Все славные подвиги, о которых Брендан мечтал, свелись к двум-трём нелепым стычкам с местными властями в период земельный войн девяностых годов. Никто особо не пострадал, но многие матерились и плевались. Все понятия о ратном искусстве он черпал исключительно из народных легенд. Более достоверного источника он не имел. Перед его глазами маячил зелёный флаг водружённый над дублинской ратушей.
   Раз в месяц он встречался в посёлке Болотный Перевал на берегу реки со своими единомышленниками, такими же рьяными республиканцами. Они вместе трудились, чтобы приблизить заветный день. Эти тайные политические собрания обычно начинались с молитвы и заканчивались возлиянием или, в лучшем случае, игрой в крикет.
   А тут, вдруг, сыновья. Их нужно было угощать, наряжать, развлекать. Им нужно было внушать любовь к родине и здоровое презрение к бaбaм, которые в лучшем случае дуры, а в худшем – ведьмы. А главное, нужно было разыгрывать комедию семейного счастья. Увы, Брендан не был уверен, что у него хватит терпения и актёрского мастерства долго подпитывать этот фарс. Вид дебёлых нахлебников, пропитанных запахом столичных кабаков и борделей, откровенно раздражал его. Вот они, две занозы, которые сидели у него под ногтём и решили выйти наружу. Тёплые родительские чувства в нём так и не проснулись за двадцать с лишним лет. Он уже смирился с тем, что ему, похоже, было не дано любить своих детей той всеядной, животной любовью, которой их любила мать. Однако, Брендан не терял надежду на то, что ему ещё удастся породниться с ними на почве Святого Дела. Не всё было потеряно. В сердце патриота нет места мусору. Любовь его сурова и взыскательна. Им правят не инстинкты, а идеи. Только так можно добиться свободы для всей нации.
   А жена? Жена уже давно стала элементом ландшафта. Она беззвучно ходила по зелёным холмам поместья, точно рябая курица без цыплят. По мнению Брендана, она уже выполнила свой долг, причём не очень удачно. После рождения Хью она не могла благополучно выносить. Беременности прерывались одна за другой, с каждым разом на более раннем сроке. B конце концов Брендан махнул рукой и оставил жену в покое. Не зверь же он, чтобы изводить её попусту. Ведь не выжмешь целый жбан сидра из одного сморщенного яблока.
   Своими супружескими правами он пользовался редко и без особой охоты. В то же время, ему не стыдно было показать Марин товарищам, так как он был не лишён тщеславия. Ему было важно, чтобы всё было не просто как у людей, а на порядок выше. Сыновья, хоть и бестолковые, зато с университетским образованием, которое им, скорее всего, не суждено было применить. Кусок бумаги никогда не будет лишним. Католиков только недавно стали принимать в высшие учебные заведения, и, естественно, Брендан должен был выпихнуть детей в авангард доморощенной интеллигенции. Жена, хоть и паршивая хозяйка, зато знала несколько фраз по-французски и сносно играла на арфе, что возвышало её над остальными роскоммонскими матронами. Ради одного этого её стоило держать как непрактичный предмет домашнего обихода вроде серебряного подноса.
   – Будьте добры, сделайте что-нибудь полезное для разнообразия, – сказал он, опустив тяжёлую руку на её обтянутое бархатом плечо. – Соберите на стол. Прикажите заколоть кабана. Поставьте солёных огурцов, картошки запечённой. Достаньте бутылку «Драмбуи», которую Волш подарил на Рождество. Ради такого случая, придётся откупорить. Можно на вас положиться, хоть раз в жизни?
   Марин молча кивнула. Распоряжение заколоть кабана было дано исключительно для красного словца. Последний кабан был заколот на прошлой неделе. Брендан понимал, что гостям придётся довольствоваться курятиной, обжаренной в беконе. Вкус был почти такой же. Бутылка шотландского ликёра тоже была наполовину выпита. Брендан забыл, как они с Волшем приложились к ней после турнира. Оба были на такой стадии опьянения, что откупоривали всё без разбору, не глядя на наклейки. Ничего, Марин всегда могла подлить самогона и добавить несколько ложек сахара. Вкус получился бы почти такой-же. У неё на все случаи жизни был запасной выход. Брендан не заметил бы разницу.
   – Чтобы к семи вечера всё было готово, – отрезал он, вскочив на коня. – Надо же соседей созвать. Как назло, половина на турнире. Пойду, соберу их, пока они не разбрелись.
   Марин не осмелилась предложить перенести званый ужин на следующий день. Брендану загорелось устроить сборище именно в этот вечер. В конце концов, завтра никому не обещано. Завтра вполне могла начаться война, и им бы пришлось выходить в поход так и не погуляв как следует.
   – Можно с вами, дадди? – попросился Дилан.
   Брендан насупился. Ещё чего не хватало … чтобы этот конопатый балбес за ним увязался!
   – Не выдумывай. Ты устал с дороги. Никуда ты не поедешь в таком виде. Ступай, припудри нос, принцесса. Чтобы тебя и сестрёнку твою не стыдно было гостям показать. Эх, повезло же мне. Две барышни на выданье.
   Дилан и Хью беспрекословно отпрянули. Когда отец начинал обращаться в женском роде, называя принцессами и барышнями, им действительно было лучше не путаться у него в ногах.  
   2.
  
   Конь Брендана был самым прытким и выносливым во всём графстве, а быть может, и во всей западной провинции, но хозяину этого было мало. Ему казалось, что деревья, холмы и булыжники по обе стороны дороги плывут мимо невыносимо медленно. Ему не хватало скорости, хотя у него в ушах уже свистел ветер, и волосы встали дыбом.
   Старая прачка, повстречавшаяся ему по дороге, шарахнулась в сторону, уронила корзинку с нестиранным бельём и перекрестилась. «Убьётся, окаянный ... »
   Брендан едва заметил старуху. Мысли его кипели. Если бы у коня было восемь ног вместо четырёх! И крылья, как у Пегаса. Вот тогда Брендан был бы доволен. Он бы воспарил над этими живописными, но абсолютно бесплодными холмами. С высоты птичьего полёта он бы увидел весь посёлок, скромные глиняные коттеджи, деревянную церквушку с колокольней, приходскую школу, табачную лавку, корчму с покосившейся крышей, мелкое озеро, в котором неплохо ловилась щука, развалины монастыря, уютное кладбище и просторное поле для игры в гольф, по которому, точно муравьи, метались его соседи.
   Этот участок Брендан унаследовал от деда по материнской линии, капитана Колина Магвайера, потерявшего руку в Крыму . В качестве утешительной компенсации ему сунули этот клочок земли, на которой ничего не росло, кроме картошки, да и то через год. Магвайер не сразу понял, что влип. Первое время он умилялся и восхвалял королеву Викторию, помнившую его подвиг. Сам дом превзошёл все его ожидания. Можно представить восторг капитана, когда вместо обычной крестьянской мазанки, oн увидел солидный двухэтажный особняк со всеми возможными в те времена удобствами и добротной мебелью. По сравнению с тем, к чему привык Магвайер, проскитавшийся всю молодость по казармам, новое жильё казалось ему чуть ли не дворцом. Увы, на этом все преимущества заканчивались. Капризная, сонная почва, на которой сидел этот дворец, упорно не хотела вступать в дружбу с новым хозяином. У Магвайера зародилось подозрение, что Её Величеству, ради которой он три года бился с русскими, было на него глубоко наплевать. Другим его сослуживцам, особенно тем, у которых были английские фамилии, выдали квартиры в больших городах, или просто деньги выплатили. А ему дали то, что было стыдно дать тем, кто действительно представлял ценность для империи. Его не наградили за подвиги, a попросту сослали к чёрту на кулички, заткнув ему при этом рот. Когда капитан полностью осознал глубину обмана, он намотал уцелевшей рукой верёвку вокруг шеи, оставив семнадцатилетнюю дочь Филоменy сиротой.
   Попытки продать участок не увенчались успехом. Mестные жители, пленники суеверия, обходили стороной то место, на котором произошло самоубийство. Приходской священник, отец Холлоран, проникнувшись участием к Магвайеру, разрешил похоронить его на кладбище с остальными. В его глазах, человек, прослуживший в императорской армии и вернувшийся с войны калекой, был в некоторой степени мучеником. Увы, не все прихожане разделяли мнение священника. Магвайер казался им предателем, отрёкшимся от своих корней за пресловутый саксонский шиллинг. Волна негодования пробежала по селу. В одно прекрасное утро, могилу капитана обнаружили вскрытой и осквернённой. Английский мундир, в котором его похоронили, болтался на осине. Само тело так и не нашли. Говорили, будто освящённая земля сама взбунтовалась и изрыгнула останки нечестивого.
   В этот же год пропал картофельный урожай. Деревня не видала такого голода уже десять лет. За неурожаем последовала эпидемия холеры. Эту вереницу невзгод издольщики окрестили «проклятием Магвайера». Ходили слухи, что призрак покойного однорукого капитана с петлёй на шее появлялся на перекрёстках. Несомненно, во всём был виноват отец Холлоран. Это он навлёк беды на свой приход, нарушив обычай хоронить самоубийц за оградой кладбища. Анонимные угрозы посыпались в адрес священника. На двери его церкви нарисовали углём перевёрнутый крест. Его сторожевую собаку нашли с перерезанным горлом.
   Если бы отец Холлоран попросил, чтобы его перевели в другой приход, как ему подсказывал инстинкт самосохранения, несомненно, епископ пошёл бы ему навстречу. Но разве он мог бросить Филоменy? Несколько раз он пытался завести с ней беседу о будущем, заикнулся об эмиграции и даже предложил ей деньги на дорогу в Америку, но девушка находилась в состоянии оцепенения. Она пассивно слушала его, уставившись в одну точку, и изредкa кивала, чуть слышно приговаривая: «Да, отец … Вы совершенно правы». Священник не был уверен, кому она отвечала, ему или покойному капитану. Филоменa и при более благоприятных обстоятельствах не отличалась жизнестойкостью и решительностью, а после смерти капитана и вовсе впала в ступор. Тем временем, в её доме уже были выбиты почти все стёкла. Она боялась выйти за провизией. Если бы не отец Холлоран, она бы наверное умерла с голоду.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ