| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Поиск:
Уже с нами: Azhdar Aliyev
Slava Knyazev Raisa Lerner Alexander Tarnoruder Evgeny Yakubovich Павел Амнуэль Ольга Бэйс Наталия Гилярова Евгений Добрушин Руслан Закриев Александр Калинин Александр Крамер Александр Лаптев Александр Лысиков Олег Пронин Евгения Ратновская Андрей Рузанкин Андрей Силенгинский Иван Тестов Ксения Харченко Леонид Шифман |
Павел АмнуэльОбратной дороги нетИ умрем в один день… Начало чего бы то ни было – в этом я убедился на собственном опыте – обычно бывает банальным и не интересным в описании. Сказать: посетитель вошел в мой кабинет, сел на предложенный ему стул и… что? Нужно ли это описывать, как и вялый разговор, в ходе которого мы с синьором Вериано Лугетти присматривались и прислушивались друг к другу, делая определенные выводы и решая – каждый для себя – следует ли связываться: мне с этим клиентом, а ему – со мной, не имевшим большого опыта в расследовании уголовных преступлений. – Должен вас предупредить, – сказал я, – у меня определенная специализация… – Знаю. Семейные проблемы. Но все зависит от интерпретации, верно? Одну и ту же фразу можно понять по-разному… В общем, – синьор Лугетти неожиданно смутился и покраснел, как девушка после первого поцелуя, – давайте, я вам сначала все расскажу, хорошо? – Рассказывайте, – кивнул я и, как пишут графоманы в своих нетленных творениях (без этой сакраментальной фразы не обходится ни один опус), откинулся на спинку кресла, прищурил глаза и обратился в слух. Синьору Лугетти на вид было около сорока лет, типичное лицо уроженца Калабрии, черные с проседью волосы гладко зачесаны назад, из одежды можно упомянуть дешевый коричневый свитер, заправленный в джинсы, и легкую куртку, небрежно наброшенную на плечи, так что она грозила свалиться на пол, и синьору Лугетти приходилось поправлять ее небрежными жестами. Посетитель раскрыл рот и произнес самую необычную речь, какую мне приходилось слышать. – Синьор Кампора, – сказал он, – я по профессии физик. Говорю об этом, потому что физика имеет непосредственное отношение к тому… гм… событию… или, лучше сказать, явлению… Неважно. Определения обычно не позволяют взглянуть глубже поверхности, а мне нужно… В общем, я физик, доктор, работаю в университете. Тридцать шесть научных статей, опубликованных в престижных журналах, в том числе в «Physical Reports». Моя специализация – космология. Точнее – исследование ранних стадий эволюции Вселенной. Еще точнее – теория Большого взрыва, о котором вы, надеюсь, слышали. А если совсем точно – расчеты влияния психофизических волновых функций на эмуляционную структуру мироздания с учетом переменных начальных и граничных условий. Э-э… Собственно, такой была тема моей докторской диссертации… – Ну да, – сказал я, вклинившись в небольшую паузу, которую позволил себе синьор Лугетти, чтобы перевести дух. – Большой Бум, как же. Я только попросил бы вас не отвлекаться… – Я не отвлекаюсь, – покачал головой синьор Лугетти, – напротив, моя профессиональная деятельность имеет прямое отношение к… Так вы слушаете? Я промолчал. – На чем я… – пробормотал посетитель. – Да, Большой взрыв. Что-то произошло двадцать три миллиарда лет назад. Или тридцать, на этот счет существуют разные мнения… – Послушайте, – не удержался я, – меня не интересуют ваши профессиональные интересы. Если у вас есть проблемы в семейной жизни… – Но я о них и говорю! – с неожиданным жаром воскликнул синьор Лугетти. – Не улавливаю связи. – Сейчас уловите. То есть, я надеюсь… Иначе… Нет, я определенно надеюсь, что мы с вами достигнем понимания. Он запнулся, поняв, что все дальше удаляется от заготовленного, видимо, заранее вступительного слова, и вернулся к тексту, как это делают неискушенные докладчики. – Синьор Кампора, современная физика прекрасно описывает все, что происходило с нашей Вселенной в первые микросекунды… Хокинг… О Хокинге вы, надеюсь, слышали? – Да, – сказал я, понимая, что лучше отделываться короткими фразами. О Хокинге я не только слышал, но и видел беднягу пару раз в телевизоре. – Так вот, – продолжал синьор Лугетти, – Мы знаем, что происходило со Вселенной. Мы знаем, как остывало вещество. Мы можем ответить на множество вопросов: «Как формировались атомы?» и «Какой была плотность?», и «Когда начался процесс образования галактик?» Как, когда, где, сколько… Но самым интересным и сложным для исследователя является вопрос: «Почему?» Этим я и занимаюсь – уравнениями причинности в квантовой космологии. – Послушайте, – сказал я, – думаю, мне понятна ваша проблема. С женой, да? Я ее понимаю: если вы каждый день излагаете ей свои теории перед тем, как лечь в постель… Давайте конкретно: она вас бросила или завела любовника? В таких случаях лучше говорить прямым текстом: клиент сразу забывает о заготовленных вступлениях. – Кто? – искренне поразился синьор Лугетти. – Лючия? Любовник? Она… Я пока действительно не объяснил, чего хочу именно от вас. Вы детектив. Вы хороший детектив, я навел справки… – Занимаюсь исключительно семейными проблемами, – вставил я. – Да, но три года назад вы раскрыли дело об убийстве Калабрезе в Чивитта-Рокко. – Я действовал с согласия полиции, и это был единственный случай… – Неважно! Вы можете это сделать! Больше никто, я уверен, а вы можете! – Вы хотите сказать, – медленно произнес я, – что речь идет об убийстве? Я безусловно не смогу заняться таким расследованием. Если произошло убийство, и вам о нем что-то известно, вы обязаны обратиться в полицию. В полицию, синьор Лугетти. Вы обращались в полицию? Я трижды повторил слово «полиция», чтобы он понял. – В полицию? – переспросил Лугетти таким тоном, будто я посоветовал ему сходить в цирк. – Вы представляете, за кого они меня примут, если я скажу: «Нужно расследовать трагедию, произошедшую двадцать три миллиарда лет назад»? А? Он почему-то не подумал о том, за кого приму его я, если он задаст этот вопрос мне. – Да, речь идет об убийстве, – неожиданно спокойно, сухо и уверенно произнес синьор Лугетти. – Несчастный случай или самоубийство я исключаю, уравнениям квантовой причинности эти версии не соответствуют. – Я повторяю: вы должны сообщить в полицию. – Проблема в том, что я ничего не могу доказать сам. Этот проклятый вопрос: «Почему?»… Мотив. Да. Должен быть мотив. И пока мы с вами его не узнаем… – Хорошо, – сказал я, – в полицию позвоню я сам. Назовите имя погибшего. Скажите, когда это произошло. И где. – Да, – кивнул синьор Лугетти, – к этому я и веду. Произошло это примерно двадцать три миллиарда лет назад. А имя жертвы… Послушайте, я же с этого начал! Большой взрыв. В тот момент погибла Вселенная! * * * Вы думаете, я решил, что синьор Лугетти – сумасшедший? Многие, наверно, так и подумали бы, не спорю. Но я видел его глаза, его лицо, его руки, лежавшие на коленях, я слышал интонации его голоса, и мне ни на миг не пришло в голову, что этот физик свихнулся на своих теориях. Я повидал психов на своем веку – десятки психически неуравновешенных и попросту больных клиентов требовали расследовать недостойное, по их мнению, поведение жен и мужей, друзей и подруг, любовниц, любовников и даже, бывало, сестер или кузин. Я давно научился отличать настоящую ревность от безумной жажды собственника иметь в своем личном распоряжении не только тело женщины, но и ее душу, ее мир, ее суть. Это я к тому, что слова синьора Лугетти показались мне странными, непонятными, но никак не безумными. Я только попросил его повторить сказанное еще раз, поскольку не понял смысла и хотел удостовериться, что все правильно расслышал. – Вы все расслышали правильно, синьор Кампора, – спокойно произнес посетитель. – Речь идет о трагедии, произошедшей двадцать три миллиарда лет назад. Двадцать три миллиарда и еще сколько-то сотен миллионов, за точность этого числа ручаться не сможет ни один физик, в данном случае выступающий в роли патологоанатома. Многое в определении времени смерти зависит от того, какой была температура окружающей среды, какова влажность воздуха, сколько весил покойник, что он ел, от множества факторов, которые вам известны лучше, чем мне. Так и здесь – существует множество теорий, и множество моих коллег, используя множество поистине уникальных наблюдений, дают свои значения возраста Вселенной… по сути, возраста этого тела… трупа, если хотите… Да, – прервал он себя, – простите, я увлекаюсь, когда начинаю говорить о… Вы останавливайте меня, когда надо, задавайте вопросы, тогда, полагаю, мы лучше поймем друг друга и сумеем вместе… Вы умеете спрашивать, это ваша профессия. Он замолчал, наконец – должно быть, я все-таки сумел прервать его монолог своим взглядом, а может, у него иссяк энергетический заряд или что там есть у человека в мозгу, заставляющее говорить-говорить-говорить, а потом вдруг иссякающее, после чего заканчиваются слова, и говорить становится нечего, хотя, возможно, и хочется, потому что не сказанного все равно остается гораздо больше, чем уже произнесенного. – Давайте поставим точки над i, – сказал я. – Вам нужно кого-то найти? Это связано с вашей работой? Вы физик, как я понял. Что-то случилось. Давайте я буду задавать вопросы, вы отвечайте. Желательно – коротко. Да-нет. Как? – Да, – сказал он. Понятливый, уже хорошо. – Где вы работаете? Он посмотрел на меня изумленным взглядом. Действительно, ни «да», ни «нет»… Я пожал плечами, и он ответил: – Лаборатория квантовой космологии, Римский университет. – Где живете? – Улица Гарибальдийцев, восемнадцать. – Женаты? Есть дети? – Женат. Жену зовут Лючия. Детей нет. – Возраст. Ваш, а не жены. – Тридцать шесть. – Ваша проблема связана с профессиональной деятельностью? – Да. – По вашему мнению, вы столкнулись с криминальным случаем? – Да, безусловно. – Смерть? – Да. – Мужчина? Женщина? Он смерил меня изучающим взглядом. Пожал плечами. – Ни то, ни другое. Я вздохнул. Вроде бы мы нормально начали, но если он сейчас опять свернет на ту же дорожку… Может, подойти с другого конца? – Вы кого-нибудь подозреваете? Если речь идет о криминальном случае, то, что бы ни произошло, должен быть виновник, так? У вас есть подозрения? – Да. – Вы можете назвать имя? – Да. – Назовите. – Боюсь, что… – Ну же… – Потом. Я назову… потом. – Ну, хорошо. Итак, погиб… некто. Не мужчина и не женщина. Человек? – В определенном смысле. Я же сказал – Вселенная. – Это имя? – Это… да, в определенном смысле. Вы беретесь за мое дело? Я долго смотрел в его глаза. Я старался понять, чего он все-таки от меня хочет. Почему он так и не сказал правды? Мне было любопытно. Я знал, что скажу «да», потому что не мог отказаться от дела, в котором ничего не понимал. В моей практике это случалось дважды. Первый раз – когда я ушел из полиции, еще до того, как официально открыл агентство, и работал, как мальчик на побегушках, выполняя поручения коммендаторе Мальфитано, моего бывшего начальника. Он попросил меня проследить за… неважно. Я проследил. То, что происходило в доме синьора… назовем его синьором Зедда… было понятно не больше, чем измена Кармеллы, от которой я тогда пытался оправиться. Мне и докладывать было нечего, потому что я не знал – что именно из происходившего относилось к делу, что – нет, а что мне вообще только мерещилось из-за моего больного тогда воображения. Но прошло время, и я разобрался. Понял. Как потом оказалось, понял даже то, во что коммендаторе Мальфитано не собирался вмешиваться и совсем не хотел понимать. Ладно. Потом был еще случай, на третьем, кажется, году – я взял на работу Беппо, тоже бывшего полицейского, отличный был филер, равного ему я и сейчас не знаю. Когда он погиб, глупо, нелепо, переходил улицу (на красный, естественно, он никогда не признавал светофоров), и его сбил грузовик, так вот, когда он погиб, я закрыл бюро и целый месяц пил, тогда-то… да, тогда-то Кармелла ко мне и вернулась, вот странно: когда мне было хорошо, когда я был на коне, когда мог ей что-то дать, позаботиться, тогда ей было это не нужно, она искала чего-то другого, а когда мне стало плохо, работа разваливалась, я мог лишиться лицензии, и денег не осталось ни лиры, почему она вернулась именно в тот день, пришла, сунула ногу под дверь, не позволяя мне закрыться в квартире, протиснулась в прихожую и сказала: «Джузеппе, ты можешь приготовить мне кофе?» Да. И на другой день появилось то дело. Потом я выступал в суде, как свидетель, и все разложил по полочкам. Это туда, а это сюда. Адвокат подсудимого слова не смог вставить. Все было ясно. А когда работа начиналась, понятно было только, что если я это распутаю, то гонорар позволит выплыть, и не только выплыть, но даже взлететь, я сказал Кармелле: «Это потому, что ты вернулась. Теперь у нас все будет хорошо». Но все не было хорошо. Не бывает, чтобы хорошо было все. Что-то всегда остается. Не вокруг, а во мне самом, и я сам не всегда понимал, что именно оставалось во мне после того или иного дела, от того или иного клиента, той или иной ситуации. Почему я на пятой минуте разговора не сказал синьору Лугетти: «Извините, у меня нет времени»? Потому что я ничего не понимал. Если бы понял хоть что-то, может, и послал бы синьора Лугетти подальше. Но если… ничего? – Берусь, – сказал я. – Только не спрашивайте – почему. Он пожал плечами. Этот вопрос его не занимал. – Гонорар, – сказал я, – обычный. Пятьсот лир в час, а если придется работать больше восьми часов, то гонорар двойной. И представительские – по предъявлению счета. – Вряд ли вам это понадобится, – сказал он. – Хотя… кто знает. * * * Он говорил, я слушал. Он говорил долго, а я слушал очень внимательно. Сначала мы пили кофе в моем кабинете, и Сильвия время от времени сообщала о том, что «позвонил синьор Кавалли, спрашивает, что там с его женой» или «Капекки сообщил, что сделал нужные снимки и возвращается». Потом мы перешли с синьором Лугетти в пиццерию к Джино, заняли кабинку, я заказал полную пиццу с помидорами и луком, а мой визави – лазанью и бутылку «кьянти», и рассказ свой он построил так, что прервать его было невозможно. То есть, я прекрасно понимаю, что Поджи или Ганасси прервали бы синьора Лугетти безо всяких сожалений и забыли бы о нем через минуту после того, как выставили бы посетителя из кабинета. Мы сидели у Джино, ели пиццу, запивали вином, и на какой-то минуте рассказа я вдруг поймал себя на мысли, что уже провожу некие параллели, что-то с чем-то сопоставляю, соображаю о том, кого и по какому следу я бы пустил, если бы принял первую версию, а с кем поговорил бы – если бы принял вторую. – Есть такая физическая модель, – увлеченно говорил синьор Лугетти, – теория… называйте как хотите… будто после Большого взрыва Вселенная будет расширяться не вечно, а какое-то время… огромное, но не бесконечное… Когда-нибудь, однако, нынешнее расширение сменится сжатием, и вся материя соберется в неизмеримо малую точку, которая и станет конечным состоянием мироздания. Предположим – только предположим! – что жизнь и разум сохранятся до того момента, когда Вселенная достигнет конечной точки своей эволюции. Неважно, когда это произойдет. Через миллиарды лет? Пусть хоть через триллион. А теперь смотрите. Человек разумный – по сути, такая же машина, как и компьютер. Конечно, более сложный (пока!) и менее понятно устроенный. Сходство же человека и компьютера заключается не в их сложности или простоте, наличии или отсутствии души (это – отличия!), а в том, что оба являются так называемыми конечными автоматами. Иными словами, число операций, действий, мыслей, логических предположений и выводов, которые способно выполнить человеческое существо, вовсе не бесконечно, хотя и очень велико. И если бы человек мог прожить достаточно долгое время (миллиарды лет, да, но допустим такую возможность), то вдруг обнаружил бы, что в точности повторяет то, что уже было, абсолютно точно воспроизводит ту или иную ситуацию своей удивительно долгой жизни. Опять идет на первое свидание на городскую площадь с фонтаном. Опять говорит начальнику: «Не буду я с вами работать, мне не нравятся ваши методы». Опять… Это повторение пройденного, это déjà vu становится неизбежным для существа, способного прожить так долго, чтобы исчерпались все возможности, заключенные в его неизбежно конечном материальном воплощении. Чтобы стало совсем понятно, представьте себе, синьор Кампора, систему из кубиков разного цвета. Вы переставляете кубики, меняете их местами, вверх, вниз, вправо, влево, вы каждый раз записываете расположение и конфигурацию, и через какое-то время (если кубиков мало, то – очень скоро) увидите, что начинаете в точности повторять то, что уже делали. Конечно, человек – не система из десятка кубиков. Но тут вопрос принципа: число вариантов в любом случае конечно! Судьба любого конечного автомата (не обижайтесь – вы именно таковым и являетесь, несмотря на всю вашу сложность и утонченность): после какого-то момента повторять и повторять то, что уже было сделано и подумано. Эта информация накапливается и сохраняется (куда ж ей деваться, если все действия повторяемы, а все ситуации, так или иначе, возникают опять!). Теперь представьте: наступает момент, когда Вселенная вновь сжимается до чрезвычайно малых размеров. Все. Конец. Если момент Большого взрыва можно назвать Точкой «А», началом Вселенной, то момент нового сжатия в кокон – это Точка «Зет». Финал процесса. В Точке «Зет» мироздание будет содержать всю информацию о себе с самого начала времен и до самого конца. Количество информации, которая будет содержаться в Точке «Зет», давно подсчитано: это число десять, возведенное в степень, равную единице со ста двадцатью тремя нулями. Написать это число невозможно, поскольку число нулей в нем составляет, в свою очередь, десятку, возведенную в сто двадцать третью степень. Чтобы записать такое число, не хватит всей бумаги, произведенной людьми за многие века! Далее читайте в книге... |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Copyright © 2011, | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||