- Мудрейший! Ну, всего лишь один раз… За что же так строго?
– взмолился нерадивый Ангел, падая на колени.
Мрачный Архангел смерил его презрительно-негодующим взглядом
и, заложив руки за спину, отвернулся. Здесь на небесной тверди закаты особенно
красивы. Густые пурпурно-фиолетовые краски разливались по желтому небу,
воронкой стремящемуся к уползающему за круглый бок планеты белому диску
светила… Но в такие моменты как сейчас даже красота заката не способна унять
грусти Архангела.
- Это не имеет значения, - ответил он, все еще не глядя на
грешника. – Ты хоть понимаешь, чем ему обернется твой поступок?!
Он сурово нахмурил брови и пригвоздил грешника к стене
пылающим взором. Ладно бы хоть что-то толковое смастерил. Так нет же – гения.
Что им дались эти гении?! Только какой-нибудь паршивец первый раз возьмется
делать человека, так сразу гения! Вот же бестолочи!...
- Ну, я же не нарочно, - продолжал оправдываться несчастный.
– Само вырвалось…
- Идиот ты, - сокрушенно сказал Архангел. Юный Ангел
побледнел от этих слов и вот-вот грозился упасть в обморок. Архангелу даже было
жаль его, но что поделаешь. Протокол он обязан соблюдать. Да и оставлять теперь
этого несчастного человека одного было просто невозможно. – Никогда. Запомни,
мальчик, никогда не наделяй этих несчастных животных никакими стремлениями! –
проговорил Архангел, глядя уже без гнева, почти ласково на стоящего перед ним
на коленях Ангела. – Они рождаются, их жизнь предельно проста
(«проснулся-поел-поработал-совокупился, если повезло,-уснул») и умирают. И все.
Больше ничего им давать не нужно, а иначе они творят такое, что у Самого
Верхнего волосы дыбов поднимаются! Никогда больше так не делай. А с этим… Будет
тебе наука, одним словом.
- Не пойду я на Землю! – Запротестовал Ангел, почувствовав,
что настроение Старшего переменилось. – Лучше в Преисподнюю сошлите…
- А ты знаешь, идиот, что он по твоей милости книгу писать
начал? – не выдержал Архангел и снова воспылал праведным гневом.
От неожиданности Ангел осекся на полуслове и сел на
мраморный пол небесного свода.
Немыслимо болела голова, во рту еще оставался гадостный
привкус вчерашней попойки. Я мало что
помнил, да и вспоминать не хотел.
Ничего не хочу. Эта жизнь полное д***мо! Что в сущности мне
отведено?! «Проснулся-поел-поработал-совокупился, если повезло,-уснул»… Не хочу
я так жить. Тесно мне в этом мире. Одни
говорят, что я гений, другие – что я дурак. А я сам не знаю, кто я. Я смотрю на
людей – они счастливы или хотя бы могут заставить себя выглядеть счастливыми. А
я не могу. Я не могу врать ни себе ни им.
И еще я вдруг понял, что я им не нужен. Не нужна им истина,
поиск чего-то там запредельного. Ничего им не надо! Они живет по принципу
«проснулся-поел-поработал-совокупился, если повезло,-уснул». И они довольны так
жить.
Поднимаюсь. Вокруг меня бардак жилья алкоголика. Хорош
пророк! Я с чувством гадливой усталости разбрасываю мусор под ногами и иду к
окну. Да катись оно все к чертям! Что я тут забыл на этой Земле…
- Далеко собрался?
Парня я увидел не сразу. Но голос его уже сам по себе заставил
меня вздрогнуть. Четырнадцатый этаж как
ни как. Не каждый день можно подойти к окну и услышать, что кто-то там снаружи
сидит и смеется. Наверное, альпинист, ну да промышленный альпинист, тот, что
окна моет…
- Отойди от окна, не то я тебе сам башку оторву! – рявкнул
«альпинист». И тут я его увидел и обомлел.
Высокий очень красивый молодой человек. Вот только длинные
золотые кудри растрепаны, всколочены. На нем поношенная кожаная косуха, джинсы
с дырками на коленях, он босой и… с синяком под глазом. И еще смотрит на меня глазами полными такого
праведного гнева, что я тут же чувствую себя виновным во всех грехах адовых.
- Ты кто? – спрашиваю я, понимая, что это, скорее всего,
белая горячка.
- Белая горячка, - дразнится незнакомец.
Он ловко влезает в окно и замирает от отвращения.
- ЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!!!! Ты когда тут последний раз убирался?! И что
за вонь! У тебя что, хомячок издох?! Это же сестрин подарок!
- А ты откуда знаешь?!
Я тоскливо смотрю на собственный глюк и понимаю, что допился
до… как-то не похож он на чертика.
- Все же, - говорю я, стараясь вложить в свой голос как
можно больше здравого смысла. – Ты кто… в смысле ты черт?..
- Нет, я не черт, - злобно обрывает меня незнакомец. – В
данный момент я твоя муза, – говорит он сокрушенно.
Он стоит посреди грязной провонявшей алкоголем и покойным
хомяком комнаты и смотрит на меня глазами полными слез. И я понимаю, как ему
тоскливо и гадко быть здесь. На минуту нас одолевает общее чувство
безысходности.
А потом я начинаю истерически хохотать.
- Муза… муза… ты – моя муза…
Парень не смеется. Он уходит на кухню и возвращается с
помойным ведром и шваброй.
- Да, муза, - говорит он серьезно. – Вот. Приступай.
- Чего?
- В доме уберись для начала, - поясняет он.
- Вот еще…
- Убирай. – Спокойно говорит он. – Ты себе не представляешь,
через что мне пришлось пройти, чтобы добраться до тебя. И я не намерен творить
здесь вместе с тобой в таком помойнике.
- Да не буду я ни убирать, ни писать!
- Будешь, раз я тут!
- А как же, ты тут! Чмо
какое-то панковское…
Два удара шваброй пониже спины привели меня в чувство, и я
сразу понял, что с ним шутки плохи.
Парень неуютно передернул плечами, поправил на себе кожаную косуху и,
потупившись глазами в пол, признался:
- Это не моя одежда. Я ее… одолжил. Впрочем, как и все
остальное…
Я не стал вдаваться в подробности, как и у кого он одолжил
прикид Сида Вишеса. Потирая зашибленное место, я опасливо поглядывал на свою
«музу» и старательно драил пол. Покойного хомяка мы решили погрести в саду за
домом. Пока я рыл могилку, «муза» стоял в стороне и курил, пряча сигарету в
кулак.
- Все, кончили, - проговорил я, когда мы возвратились домой.
Странно, но почему-то на душе стало немного легче. Словно с мертвым хомяком я
закопал в землю все свои неудачи, боли и смятения. И как-то захотелось мне
жить, и даже где-то в глубине души мелькнула озорная мысль, что пусть не это
поколение, но новые люди поймут мою еще ненаписанную книгу. – Может, теперь отпустишь, а? – Спросил я
его.
- Нет, - непреклонно заявил «муза». – Теперь марш в ванную,
приведи себя в порядок, и допишем твою ахинею. Я смерть как домой хочу.
Но про себя Ангел отметил, что ему все больше и больше
начинает нравиться на Земле.
| 
