Вот если бы я не потеряла работу, то и отдыхать не поехала бы. Ну кто в мои годы ездит отдыхать в апреле? В одиночку? В Репино?
Однако предприятие обанкротилось, вакансий не предлагали, и на семейном совете было решено отправить меня по горящей путевке. Так сказать, с целью профилактики депрессивных состояний и обдумывания дальнейшего жизненного пути.
Так что мое новое знакомство случайным никак не назовешь…
На вид я бы дала ей лет сорок восемь и статус неизвестной художницы: почти до пят юбка, шнурованные ботинки, огромный «стрекозиный» бант на пучке волос. Женщина стояла у стойки регистратора, чуть в стороне от общей очереди, и держала в руке незаполненную карту. Весь ее вид выражал неопределенное ожидание, она будто изучала каждого, кто входил в вестибюль. На секунду наши взгляды пересеклись, и мне показалось, что после этого она стала тайно за мной наблюдать. «Чудачка», – подумала я и, подхватив чемодан, прошла мимо.
Минут через пять в дверь постучали.
– Меня зовут Неля, – она втащила в комнату клетчатую дорожную сумку на колесах. – Я ваша соседка по комнате, если не возражаете.
Я не возражала. Неля так Неля. Только она ошиблась, если приняла меня за коллегу по богемному цеху или завсегдатая модернистских выставок. Но Неля оказалась медсестрой.
– В отпуск вырвалась. Хоть от операционной отдохну… Что это у вас с ногой? Растяжение? Возьмите гель. И давайте, что ли, на ты. Обожаю, когда ко мне обращаются как в детстве.
Вечером мы сидели в кино. Кино в домах отдыха – повод дважды стряхнуть пыль. Один раз – с залежавшихся на полках лент, другой – с собственных мозгов. Крутили что-то американское.
– Этот фильм я смотрела пятьдесят лет назад, – обронила новая знакомая и, заметив мой легкий поворот в ее сторону, невозмутимо добавила:
– До войны еще. В пионерском лагере.
То, что она ровесница моей мамы, уже ничего не меняло. Я поняла – отпуск будет нескучным.
– Ты спишь? – раздавался в тишине комнаты ее полуночный шепот. – Не спишь ведь. Знаешь, я решила тебе кое-что рассказать. Напомни об этом завтра, а то я могу передумать.
«Кажется, началось», – подумала я с сонной улыбкой. – Не забыть бы купить дюжину писчих перьев».
***
Она встретила Аркадия на молодежной вечеринке по поводу какого-то праздника. Складчина, легкий мандраж, купленная по случаю кофточка. «Будут двое из технологического», – шептались по углам девчонки. И в десятый раз ставили на патефон одну и ту же пластинку…
Аркадий пришел с другом. Он мог бы с таким же успехом прийти в сопровождении роты почетного караула или генерального секретаря ООН – она все равно увидела бы только его. Сердце громко стукнуло, а потом вошло в новый для него жизнерадостный ритм. Так бывает; ее захватило счастливое предчувствие. И когда Аркадий остановил на ней свой взгляд, она уже не сомневалась: все будет. Вопрос знакомства это только вопрос ближайшей перспективы.
Перспективу все время кто-то заслонял. Девичий ажиотаж вокруг высокого блондина не стихал ни на минуту. Одни тащили его танцевать, другие на кухню помогать с тарелками, а кому-то требовался срочный инструктаж по пользованию фотоаппаратом…
В конце концов поскользнувшаяся на разлитом соусе Неля упала, разбила себе очки, окончательно разозлилась и решила уйти прочь. Оставалось только найти свое пальто на заваленной одеждой вешалке.
– Это? – чья-то рука безошибочно выдернула из груды ее серое в крапинку.
– Это, – она подняла глаза, на секунду замерла, а потом с облегчением вздохнула:
– Ты…
Они ушли на глазах у изумленной, ничего не понимавшей компании, как люди, которые только затем сюда и приходили, чтобы забрать друг друга.
Мы прошли уже полкилометра берегом залива и теперь сидели на бревнышке. Я смотрела, как она соломинкой чертит что-то на песке, стирает, снова чертит. Вдруг подумала, какие у нее интересные руки: мягкие, белые, с короткими розовыми ногтями и затейливым рисунком ладоней.
– А дальше?.. – мне хотелось услышать продолжение.
– Дальше? – Неля словно обдумывала что-то. – Дальше было все, если ты имеешь в виду чисто женское разумение счастья. Не было только одного. Детей.
Я молчала. Каждый волен откровенничать или нет. Неля отбросила соломинку, стряхнула песок с носков туфель.
– Я расскажу тебе об этом, но не сейчас. Смотри, как крылья у чаек светятся…
В это полуденное время над заливом всегда было много чаек. Они летали стаями и поодиночке, ныряли в воду, кричали… Серая балтийская волна редко наделяла пейзаж какими-то особыми красками. Сегодня же день был погожим, ярко сияло солнце, и от его лучей, от голубеющего неба белизна прозрачных чаячьих крыльев наливалась нежными оттенками перламутра.
– Красиво.
– Я хочу показать тебе фото. – Неля достала из сумки толстый конверт, вынула из него пачку.
– Это я на Кубе. Здесь гуляем по Гаване, здесь снимались у здания посольства, а здесь на отдыхе в день 23 февраля. Странно, правда? Февраль – и пальмы, море…
– Как ты туда попала?
– По работе.
Я продолжала рассматривать снимки. На каждом Неля – стройная, зеленоглазая, с распущенными волосами – всегда находилась рядом с эффектным мужчиной в погонах.
– Как я понимаю, задние планы не для нас, – в моей легкой поддевке должен был угадываться комплимент. Кажется, реплика собеседнице понравилась, но она почему-то не стала развивать тему. Снова подняла соломинку, повертела в руках, бросила.
– Куба любовь моя, – на этой странной, взятой из песни, фразе, замолкла. Больше в тот день я от нее ничего не узнала.
Он будет сниться ей и на больничной койке, и потом, когда вернулась домой – душными ночами большого, безразличного ко всему и как ни в чем ни бывало спящего города. Он будет сниться ей всегда – ее теплый, беззащитный, единожды пискнувший ребенок, которому судьба отвела считанные минуты жизни. Ее девочка. Ее не выросшая, не сказавшая слова «мама» Анечка. Она будет сниться ей из года в год и будто справлять в этих снах свои дни рождения. Пять лет, пятнадцать, двадцать…
Когда же возникло это вязкое, липкое чувство вины? Вины перед всеми: собой – за обманутые ожидания, родителями – за невозможность порадовать внуками, подругами – за необщность тем, мужем – за свою женскую несостоятельность…
Муж. Не оттого ли, что он сделался к ней вдвое внимательнее и нежнее, что всячески подчеркивал свою любовь – не по этой ли самой причине ей день ото дня становилось все хуже и все тошнее?.. Сначала она находила тысячу поводов задерживаться допоздна на работе, потом стала «вечной» подменой в ночных дежурствах, потом ее начали приглашать в шумные, хмельные холостяцкие компании – такие нигде не редкость, а интересуешь ли ты там хоть кого-нибудь со своими переживаниями, – вопрос.
А потом ее вызвали в военкомат.
– Нелли Андреевна Коваль? – майор быстро, профессионально оглядел ее.
– Да, я.
– У меня к вам предложение. Есть разнарядка в Венгрию. Старшей хирургической сестрой в госпиталь. Как говорится, и рост, и деньги. По сроку пребывания, думаю, вас устроит… Не ожидали?
– Да нет, признаться.
– Ваше руководство вас очень рекомендует. А у нас необходимость. Годы пролетят быстро, – майор вынул из ящика стола пачку «Казбека», закурил. – Соглашайтесь.
– Мне надо посоветоваться с мужем…
– Я бы на вашем месте столь верный шанс не упустил.
…Она почувствовала его как тогда, при первой встрече – не на клеточном даже, а на каком-то орбитально-атомном уровне – еще только пошел на снижение самолет. Он здесь, ее Коваль, ее самый любимый и надежный человек, мужское плечо, твердыня. Он точно здесь, каким бы пустым ни казалось летное поле, как бы ни задували в лицо холодные ленинградские ветра. Он ждет ее и так же, как она, радуется, что наконец закончилась нестерпимо долгая командировка.
– Цветы в букетах принимаются? – Аркадий возник откуда-то сзади, преградив ей путь букетом пунцовых роз. – Или только в корзинах?
Она выронила чемодан, порывисто обернулась, зарылась лицом в благоухание лепестков. Снова, как тогда, выдохнула:
Так начался их новый медовый месяц. Их второе дыхание. Это была сплошная череда радостных, доселе неведомых открытий. Как два восторженных школьника, они колесили по окрестностям Питера, оглядывая и ощупывая каждую достопримечательность. Бродили в аллеях старинных парков, стояли в анфиладах дворцов, купались в брызгах фонтанов и мчались на катере к стенам древних крепостей. Перекусывали в маленьких придорожных кафешках, наслаждаясь безлюдным покоем, по обочинам дорог собирали полевые цветы и травы. Они шагали босиком кромкой песчаного берега, а вечером, утомленные, засыпали в первых попавшихся на пути гостиницах.
Им надо было столько сказать друг другу.
– Там луна-парк, сумасшествие. А я ведь раньше только на качелях…
– Да ты еще маленькая…
– Зато ты большой. Представляю, как раскидал всех с этим своим проектом.
– Крамер, черт лысый, козни строил, но ничего у него не вышло. Не вышло!
– Тебе к лицу решительность.
– А тебе – растрепанные волосы.
– Знаешь, я вспомнила: мы еще в обсерватории не были.
– Так в чем дело?
Их союз обходился без многого: без муссирования житейских передряг, без строгих распорядков дня, без бытовой атрибутики, столь необходимой в семейном укладе большинства. Нет, общие кастрюли, конечно, были, но вокруг них не витало приговора неизбежности, смирившись с которым, романтика так или иначе проигрывает.
Им хватало ощущения их неразделимой общности, того загадочного и неисчерпаемого диалога душ, что очень часто не нуждается в словах, ибо происходит из более тонкой, нежели слова, материи, и оттого порождает чувство тысячелетней выверенности отношений, их незыблемости, бесконечности.
Как всякий здравомыслящий человек, Неля в облаках не витала. Она допускала мысль о связях Аркадия с другими женщинами в ее отсутствие. Но это не казалось ей важным. Она знала: приятных лиц, приятных фигур и приятных объятий в жизни мужчины может быть несколько или много, но его собственная вторая половинка – только одна.
Вскоре она уехала в Польшу.
Вечер я просидела одна, слушая пляску дождя на окнах. На курорте был не сезон: редким отдыхающим предлагались развлекательные программы, которые во мне лишь усиливали скуку. Не спасал и взятый в библиотеке роман – в сравнении с живыми событиями сюжет безнадежно проигрывал… А Нели все не было.
Ключ в замочной скважине щелкнул только под утро. Она вошла на цыпочках, скрипнула дверью ванной, потом принялась шуршать в своем углу.
– Неля.
– Да?
– Не скажешь ли, который час?
– Половина пятого. Рано еще. Спи.
Утром я долго молчала, всем своим видом показывая, что жду объяснения.
– Да нормально все, – она легонько тронула меня за плечо. – Преферанс. Я должна была тебя предупредить. – Увидев, как вытянулось мое лицо, добавила:
– Что-то вроде товарищеской встречи. Ничего страшного, не думай.
Она потеребила перед зеркалом волосы, прицепила свой неимоверный бант, в задумчивости огляделась.
– Как насчет того, чтобы после завтрака прогуляться к маяку? Или у тебя другие планы?
– Нет других планов. Пойдем.
Я ждала кульминации.
Тот майор из военкомата, фамилия, кажется, Брагин, он свое дело знал. Досье офицера медицинской службы Коваль – аккуратно прошитое, без сучка без задоринки – не могло обмануть его опытного нюха: он имел дело с типичной авантюристкой. Такие для вербовщика просто находка. Рядясь в батист и кисею, эти хрупкие создания глядят на свой дом, своих близких преданными, широко распахнутыми глазами и расточают при этом ауру любви и беззащитности: ах, я такая слабая, ну подай же мне руку…
На самом деле ради порции адреналина, ради приятной щекотки нервов эти самые пташки готовы лететь хоть на край света, жить в палатках, разжигать буржуйку и в компании пропахших порохом мужиков прикладываться к фляге со спиртом. Жанны Д'Арк, понимаешь ли, вечные странницы.
Так думал майор Брагин, разбирая на столе ворох бумаг и между прочим вспоминая рассказы очевидцев о событиях в Праге. Кое-кому там действительно непоздоровилось. Маруся Меньшова вчера сцену закатила, кричала, брызгала слезами и соплями: мол, в гробу я видела вашу заграницу, никуда не поеду, хоть веревками вяжите – забеременею, заболею, с девятого этажа прыгну или вокзалы подметать пойду, раз уж на то пошло…
Н-да… Собачья, однако, у него работа.
– Аркаша, ты занят?
– Заканчиваю. А что?
– Поговорить хотела.
– Ну давай. Когда я был против?
Она подтащила банкетку, пристроилась на нее – не в своей обычной позе, подогнув под себя колени, а как-то неуверенно, по-школьному – ноги вместе, руки на стол. Вдруг бросилась в глаза усталость мужа – последние дни измотался со сдачей объекта… Сердце сжалось – уж сколько лет так?..
– Аркадий…
– Так слушаю же. Слу-ша-ю. Что у тебя?
Она все еще мялась. Но надо было решаться.
– Куба. – Неля даже представить себе не могла, что так трудно будет произнести обычное географическое название из четырех букв. Но вот произнесла.
– Что ты молчишь? Ответь что-нибудь.
Прошли еще секунды.
– Это далеко. Это очень далеко, заяц. Это за океаном.
– Да, – она глядела на него грустно.
– Мы опять долго не увидимся, будем жить каждый сам по себе, у нас целый кусок совместной жизни выпадет… Понимаешь?
Она молчала.
Аркадий повернул к себе ее лицо, осторожно отодвинул прядь волос, кончиками пальцев провел по вискам, щекам. Посмотрел в глаза и почти шепотом произнес:
– Тебе уже не пятнадцать. Решай сама.
На следующий день в военкомате она сказала «нет». Она сказала «нет» и приготовилась слушать отповедь – про мнение руководства, партийную совесть, честь страны… Но отповеди не последовало. Брагин молчал, упершись подбородком в сцепленные ладони, затем встал, чего раньше в разговоре с ней никогда не делал, обошел вокруг стола, уселся на стул близко-близко.
– Неля, – сказал негромко, доверительно, почти душевно – она даже вздрогнула от неожиданности, так странно прозвучало это домашнее к ней обращение в холодном прокуренном кабинете.
– Неля, – повторил он и тихонько взял ее за руку. – Последний раз. – Она почувствовала, что ее дрожащие пальцы сжаты чуть сильнее, нежели требовалось для товарищеского жеста. – Последний раз, Неля. Слово офицера. Подумай – ты увидишь край земли. Миллионам – слышишь, миллионам простых советских людей – никогда его не увидеть. А ты увидишь и не пожалеешь. Потому что это Куба. Это мир, Неля. И еще, - он поднялся, поправил ремень и подошел к окну, зачем-то потрогав на подоконнике кактус.
– И еще – деньги. Да, да, Неля, деньги. У тебя появится очень хорошая сумма денег. Та самая сумма, которой сейчас не хватает на твоей сберкнижке для покупки шикарного импортного автомобиля. Ведь ты же хочешь подарить мужу шикарный импортный автомобиль, ты уже договорилась с кем надо, чтобы этот самый автомобиль, «мерседес» желательно, появился именно здесь и именно у тебя. В стране, где и за «жигулями» очередь», ты проделала колоссальную работу. Неужели ты откажешься от своих планов? Неужели оставишь мужа без подарка? У тебя очень хороший муж, Неля. У тебя редкий муж. И ты должна это понимать.
Она сидела в каком-то ступоре, и ее измученный мозг отказывался что-либо соображать. Единственной мысль было: «Откуда?! Откуда этот человек все про нее знает? Из каких таких лабиринтов он вытянул на свет ее все самое потаенное и сокровенное… Нет, надо бежать. Бежать как можно скорей от этого средневекового иезуита, его всеведущности и лукавства, пусть не ищет, не звонит, не навязывает свою волю!».
Она резко встала, поймала рукой соскользнувшую с плеча шаль, схватилась за ручку двери:
– Прощайте, Виктор Борисович! – вылетела в пустой холл, едва не споткнулась, остановилась. Замерла, прижав край шали к глазам… Уже сидя обессилено на стуле, слышала, как за дверью Брагин кому-то говорил в телефонную трубку:
– Документы будут к четвергу. Да. Порядок. Она согласна.
– Ты, верно, ждешь от меня описания жизни на Кубе? – Неля сняла очки, протерла платком линзы. – Но его не будет. Ты видела фото, этого достаточно. Разве что один штрих. Тот мужчина рядом со мной, ему я многим обязана. Между мной и полковником осталась интрига, недосказанность… Я видела, как его встречали в посольстве, как относились к нему. Это непередаваемое ощущение – быть рядом с настоящим героем…
Мы уже почти дошли до маяка; от меня не укрылось, что Неля устала. Она села прямо на один из ворохов сухих водорослей, что громоздились тут и там у кромки берега. Я устроилась рядом; день был тих, и даже отдельные отдыхающие на пляже отсутствовали. Очевидно, сказывалось субботнее время, отъезды да еще серая пасмурность неба, нависшего так низко, что, казалось, маяк своей верхушкой вот-вот коснется туч. Я приготовилась слушать все до конца.
Полгода от Аркадия не было никаких вестей. Но ни мать, ни свекровь ни о чем тревожном не писали, и перед самым отлетом с Кубы Неля все же послала телеграмму на домашний адрес. Авось, обойдется.
Самолет пошел на снижение, ей сделалось нехорошо. Что-то подступило к горлу, стало трудно дышать. Она спускалась по трапу, жадно втягивая в себя свежий осенний воздух и, одетая по-летнему, совсем не чувствовала холода. Она искала глазами его – вечного своего встречающего, кто столько раз приходил сюда и кто приносил ей букеты роз, добытых разве что не из-под земли в условиях неуклюжей советской торговли. Чье присутствие в аэропорту в моменты ее возвращений стало символом нерушимости брачных уз и кем она тайно гордилась. Она замедлила шаг, чтобы случайно не пропустить Аркадия.
И она его увидела. Аркадий стоял на том же самом месте, где стоял в прошлые годы и выглядел таким же представительным, только заметно поседевшим и слегка ссутулившимся. Цветов при нем не было.
– Здравствуй.
– Как долетела?
– Нормально.
– Вот такси, поедем. Нам надо поговорить.
Тогда, в аэропорту, она не стала ни о чем его спрашивать. Стрелка душевного барометра и без того упала, под ногами поползла почва, а внутри нее самой будто обвалилась стена.
Неля открыла дверь ключом, который он подал ей в руки. Скрипнул порог, в лицо пахнуло пылью, и первое, что ей бросилось в глаза, это застывшие стрелки стенных часов в прихожей. Он очень давно здесь не бывал, промелькнуло в сознании, возможно, месяцев шесть – восемь. За почтой приходил, а квартиру даже не открывал. Он живет в другом месте.
Они присели на кресла прямо в верхней одежде, и ее топырящийся саквояж нелепо застыл у ног.
– Неля. Я мог оставить записку, но это была бы трусость. Я должен все сказать тебе сам.
– Все? Зачем все? Скажи только, кто она? Какая?
– Она… обыкновенная. Не слишком молодая, не слишком старая… Экономист, если это тебе интересно. Дело, в общем, не в ней.
– Не в ней? Тогда в ком? Неужели в тебе, Коваль? В тебе? Почему? Как это могло произойти? Говори же. Говори, Коваль, черт возьми, я хочу это знать! – ее голос начал срываться на крик…
И он рассказал. Он рассказывал долго, очень долго – ей показались вечностью пять минут времени, в течение которых звучал мучительный для ее ушей монолог.
Мальчик. Там есть мальчик, милый доверчивый стриж семи лет, с пеленок мечтавший о папе, рисовавший папу на альбомных листах, клеивший для папы бумажные кораблики. Мальчик, который при первом же знакомстве с Аркадием обхватил его ручонками, прильнул душой и засиял глазами. А потом тревожно и радостно стал выглядывать по вечерам в окно, чтобы уловить момент, когда в глубине двора появится такой родной и нужный ему человек. Первая совместная рыбалка, первый поход в зоопарк… У ребенка аллергия, астматический синдром. Нет сил оторваться. Нет.
Они просидели два часа в комнате с ледяными, незатопленными еще батареями, и где-то в недрах кухни уже дважды остывал так и невостребованный чайник.
– Уходи, – она подняла на мужа мокрое от слез лицо. – Уходи, Аркадий. Не надо нам больше ни о чем говорить.
Он поднялся – бледный, чужой, – в последний раз посмотрел на нее ранеными глазами и ушел. Она осталась одна в пустой квартире. В их с Аркадием семейной квартире. Неля сидела в этой квартире и думала, что у стен тоже, наверное, есть память, а ей-то со всем этим куда деться – уголок отдыха, любимый торшер, бордовый уют спальни…
Она хотела купить мужу «мерседес», а ему нужна была семья. Простая семья с любым ребенком. Господи, какая же она дура. Она даже не спросила, где он теперь живет…
Потекли дни. На работе засасывала рутина, а дома не спасали ни транквилизаторы, ни алкоголь. Вдруг появилось много друзей: ее узнавали швейцары в ресторанах, ей услужничали метрдотели и официанты.
В один из вечеров она познакомилась с Натаном. Седовласый мужчина средних лет в роговых очках подошел к столику, где она сидела в компании подруг, и галантным жестом пригласил на танец. Потом разговаривали. У Натана были проницательные сливово-темные глаза и очень мало времени. Подавая ей в гардеробе пальто, он как бы между прочим поинтересовался, не играет ли она в карты.
– Ну как же, играю, – она тряхнула локонами, высвобождая их из-под воротника, – преферанс, покер… Гарнизонная жизнь без карт была бы просто тосклива.
Натан улыбнулся. Воздушным жестом поправил ей шарфик:
– Я имею в виду настоящую игру, Нелли. Вам знакома настоящая игра?
– Настоящая?
– Да, настоящая, – он открывал перед ней одну за другой двери, помог спуститься по лестнице. – Когда за вечер вы можете выиграть целое состояние, но столько же и проиграть… Когда с холодком в груди к вам подбирается предвосхищение грядущего и ваша судьба зависит только от одной, еще неведомой вам карты… Когда вас охватывает нестерпимая, непреодолимая страсть – сегодня, сейчас, сию минуту поймать фортуну в свои сети – и держать, держать ее что есть сил! Вам известно, Нелли, что такое страсть? Нет? Но мне кажется, вы просто созданы для страсти. Хотите хотя бы посмотреть?..
– Не знаю…
Они уже мчались в такси.
В том кругу, с которым свел ее Натан, никто не называл друг друга настоящим именем: Гарри, Валет, Виола Юрьевна, Самсон Самсоныч, Кристина… Сосредоточенные лица, строгие костюмы, на дамах – дорогие украшения. Ее представили как Людмилу: «Наша новенькая». В тот же вечер Неля положила в кошелек свой первый выигрыш. Дальше все завертелось.
Ей больше не надо было думать о том, как убить очередной субботний вечер. Она еще досматривала утренние сны, а в телефоне уже зрел звонок: сегодня в двадцать два. Приезжать туда-то, будут очень серьезные люди. Да, она заявлена. Ставки высоки.
Адреса сборов все время менялись, поскольку требовалась конспирация. Игорный бизнес, не соотносящийся с планами развитого социализма, отнюдь не приветствовался в тех коридорах власти, откуда, как подозревала Неля, происходили некоторые из «серьезных людей». Однако тайность событий в ее глазах лишь добавляла им остроты. Она почти перестала думать об Аркадии, о своем развалившемся браке. Она жила только игрой, бесконечно перебирала в уме всевозможные комбинации, обдумывала ходы, изучала невидимые знаки. Она ликовала, падала в бездну, окрылялась, безумствовала…
За месяц она спустила все свои деньги.
Как-то вечером раздался звонок в дверь.
– Аркадий?
– Извини, что без предупреждения. У тебя есть пять минут?
О чем речь. Она его впустила, выслушала. Она не могла не проникнуться тревогой человека, которого знала тысячу лет и которому – она была уверена – не очень-то легко дался этот заход к ней. Да, она завтра же поговорит с профессором. Профессор нормальный дядька. Он, наверное, не откажется осмотреть Сережу и должен ему помочь. Конечно, что там эта районная поликлиника. Да. Завтра же.
– Спасибо, – Аркадий был заметно тронут. – У меня как гора с плеч… Я знал, что ты откликнешься. Спасибо.
Он позвонил уже следующим вечером; все хорошо. Профессор уделил мальчику столько времени. Лекарства для капельниц будут, осталось найти опытную медсестру…
– Ну давай диктуй, что ли, адрес…
Утром она нашла в отделении Алевтину, отозвала ее в сторону и, положив в карман ее накрахмаленного халатика конверт с деньгами, объяснила, что к чему.
Алевтина, которая, разумеется, была в курсе семейной драмы Ковалей, сначала выпучила накрашенные глаза, потом стала говорить про то, что «вся запарилась в перевязочной», потом смахнула слезинку и, вытащив из кармана конверт – «ой, что еще такое?» – бегло пересчитала купюры. Сказав «сумасшедшая», уточнила адрес.
Неля знала, на кого втайне рассчитывал Аркадий, знала и то, что знакомство с его приемным сыном вряд ли испортило бы ее теперешнее положение, когда чертова прорва времени попросту утекает псу под хвост и нет никакой возможности найти хоть какую-нибудь точку опоры. Милосердие врачует милосердных… Но она, увы, не мать Тереза.
Чуть позднее, узнав от Алевтины подробности, приняла решение. Положила в сумку связку ключей, кое-какие медикаменты, купила в магазине торт и отправилась к свекрови.
Нина Георгиевна всплеснула руками, заходила вокруг, заделикатничала, подбирая темы – в доме повешенного о веревке не говорят; они пили чай, обсуждали погоду, Горбачева и пенсии. Уже на выходе, прощаясь, Неля вынула из сумки ключи и положила на полочку:
– Это его квартира. Жить в коммуналке с семьей и больным ребенком неправильно. А я пока переехала к подруге; как только освободят комнату – въеду. С документами уладим потом, – и быстро ушла.
Ей не нужна была благодарность, она знала цену своему поступку. Ее бы и саму не обманула его внешняя красивость – у коварства, как ей казалось, слишком торчали уши. Ничего. Пусть теперь с другой поживет в их гнездышке, пусть почувствует, каково это.
Но Аркадий даже не позвонил. Он вообще больше не звонил и не показывался, и она совершенно потеряла его из виду – лишь однажды летом, в воскресенье, попав в какие-то новостройки, увидела бывшего мужа выходящим из подъезда многоэтажки. Аркадий был одет по-пляжному, нес в руках плавательные принадлежности и, остановившись, послал знак в глубину двора. К нему тут же подошли полноватая рыжеволосая женщина и мальчик лет восьми – девяти, тоже одетые как для отдыха. После чего все трое отправились к метро…
А она стояла за углом – и смотрела, смотрела, смотрела…
На другой день, плохо понимая зачем, Неля набрала номер: «Майора Брагина, пожалуйста».
Ей ответили, что такового в военкомате нет, а есть подполковник Брагин, но он будет только завтра, а вообще-то приемный день среда.
И она пришла в среду. Брагин слегка зацепил ее скользящим взглядом, небрежно указал на стул:
– Присаживайтесь.
– Виктор Борисович, вы меня узнаете? – она старалась глядеть прямо. Я Нелли Коваль.
– Смутно припоминаю… Много лиц, знаете. Давайте сразу по существу. Чем обязан?
– Я хотела бы снова работать по разнарядке. В любой стране. Хоть в горячих точках.
Он вздохнул:
– Вот как.
Постучал костяшками пальцев по столу.
– Телевизор смотрите? Газеты читаете?
– Политинформации еще провожу.
– Тем более. Ну и скажите, какая вам разнарядка?
Повисло молчание.
– Да и… лет-то вам, простите, сколько?
А вот этого он лучше бы не говорил. В ней что-то сорвалось:
– Лет? Сколько мне лет? Вы мне судьбу сломали, Виктор Борисович! И когда делали это, про годы не спрашивали!
– Послушайте, – Брагин уперся в нее стальным, ничего не выражающим взглядом. – Запомните раз и навсегда: я – вам – ничего – не ломал. Вы – сами – все – себе – сломали.
Она чуть не задохнулась:
– Я?! Сама?! Да как я вообще могла что-то решать? Кто меня спрашивал? Кто? Вы не оставляли мне никаких…
Он вдруг хлопнул ладонью по кожаной папке – несильно, но Неля вздрогнула.
– В общем, так. Вы сейчас встаете и уходите отсюда, и больше никогда здесь не появляетесь. Это первое. А второе – то, что по пути домой кое о чем думаете. Например, о том, почему тысячи советских женщин – молодых, здоровых, с не худшей квалификацией – почему они все эти годы сидели дома и варили мужьям борщ и никто их ни в какую разнарядку не ставил. Соображайте, соображайте, – он уже откровенно выставлял ее за дверь.
Ночью ей приснился сон.
Их было двое – лысый амбал в черном костюме и плюгавый тип с прыщами на лбу. Они что-то там выпили, а после болтались во дворе, заглядывали в окна. Потом долго возились у крыльца. Она никак не могла понять, что они там затевают, это ее беспокоило, и она вышла-таки посмотреть. А парочка, по всему видать, уже напакостила и теперь заметала следы – грузовик рванул с места на бешеной скорости. Чуя неладное, она оглядывала двор, но все в нем было как будто прежним: песочница, качели, лавочки, газон… И тут она догадалась. Елка. Они срубили елку. Ублюдки украли дерево из-под самого носа, а ей и в голову не пришло вмешаться, треснуть их чем-нибудь… Она подошла к пеньку, увидела выступившую на срезе смолу, погладила шершавую, теплую еще кору… И горько-горько заплакала. Ей никогда не было так горько, как в этом сне.
Совсем нервы расшатались, думала утром. Не надо было ходить к Брагину, разговор с ним, лишь подстегнул внутренние страхи. Хотя… Потеряв ребенка, мужа, деньги, квартиру, – что еще может потерять женщина ее лет? Личную жизнь? Этот дребезжащий поезд она и сама хоть сейчас готова пустить под откос. Тоже мне, спутники жизни: алкоголики, алиментщики, маменькины сынки… Забавнее всего получилось с тем дальнобойщиком из Пскова. Явился к ней с чемоданом и огорошил:
– Я тебя люблю.
– Простите, кто вы?
– Как кто? Я – Вася.
– Мы знакомы?
– Да. Были в кафе на прошлой неделе. Потом я тебя провожал.
– А-а… И что?
– Вот, решил уйти от жены. Поживу пока у тебя. Ничего, что ты на десять лет старше.
Она захлопнула дверь и долго смеялась. А Вася со злости своротил у подъезда урну. Зря она, наверное, смеялась. Парень ведь мог всерьез обидеться…
Мать приехала к ней перед самыми майскими. Она жила в Купчино вместе с Милой, дочерью отца от второго брака – так получилось и так, похоже, всех устраивало: мать нянчила отцовых внучат, Мила была ей благодарна, а Неля свободна.
Последнее время Глафира Львовна почти никуда не выходила, кроме булочной и ближайших подружек; с дочерью виделась редко, потому что у той не всегда находилось время. Выручал телефон.
Мать приехала без предупреждения, и Неля мягко ей попеняла: мол, вдруг меня дома не оказалось бы. А старая как ни в чем не бывало переобулась и посеменила на кухню печь свои блинчики. Они потом ели эти блинчики, разговаривали, смотрели телевизор, опять грели чай, обсуждали разное, и так два дня. Ночью Неля просыпалась, прислушивалась к доносящемуся до нее дыханию и думала о том, что вот, маме уже семьдесят семь, да и она годами ближе к пенсии.
На третий день мать проснулась чуть свет, встала, выпила чаю и сказала, что ей пора. Неля принялась отговаривать – давай позже, темень еще, но Глафира Львовна уперлась – ей удобнее сейчас, к самому открытию метро, пока нет толпы, по холодку. Повязала свой платок и ушла. Неля еще удивилась, откуда у мамы платок, всегда ходила в шляпках и беретах. Она встала у окна посмотреть, как пошла мать, и различила ее на фоне безлюдного проспекта – сухонькая фигурка, белое пятнышко платка; а мать почувствовала, обернулась, помахала рукой… И все.
Больше Неля не видела ее. Никогда. Тем майским утром Глафира Львовна не вернулась в Купчино. Она также не попала ни в одну из больниц и не была доставлена в милицию как заблудившаяся. Ни изнурительные поездки по моргам, ни метание по знакомым и незнакомым людям, ни обращения в частный сыск не дали никакого результата. Мать исчезла.
И вот тогда она поняла, что в ее жизни произошло то самое страшное, чего раньше никогда не происходило и что теперь повисло на ней стопудовой тяжестью.
Тот год, казалось, выжег ее дотла. Она осунулась, похудела. Временами просто сидела, уставившись в одну точку, а временами носилась по городу, цепляясь за крохи надежд. Ей казалось, что люди смотрят на нее с оттенком брезгливой жалости: «Смотрите, вот идет женщина, которую судьба лишила даже материнской могилы!» Слез не было.
Один раз мать ей приснилась: мокрая, озябшая, она бродила по обочине дороги, а кругом валялись камни и мусор. Уцепившись за версию, Неля изъездила весь пригород, обшарила едва ли не все свалки. Пьяная шпана, конечно. Сбегая от ответственности, затолкали сбитую старушку в машину, вывезли подальше… От рисовавшейся в сознании картины впору было повеситься.
В это смутное время к ней зачастила свекровь. Придумывала для визитов всяческие предлоги: уколы, массаж… А как-то раз вынула из сумочки пачку денег и положила перед Нелей.
– Что это? – она не поняла.
– Это? Деньги. На несколько взносов в кооператив. У тебя должно быть нормальное жилье.
– Но я не могу их принять, – Неля знала отношение Нины Георгиевны к деньгам, ее скрупулезный подсчет копеек, экономию на всем, пенсионные крохи… – Нет, я ни в коем случае не могу взять эти деньги!
Она ожидала чего угодно, только не того, что случилось в следующую минуту. Вся сморщившись лицом, заморгав часто-часто, свекровь издала какой-то хлюпающий звук и уткнулась ей в плечо. Она умоляла не мешать ей делать добро, потому что она старая и надо с этим как-то считаться. Сраженная этой новой логикой, Неля так и не нашлась, чем возразить. Деньги отнесла туда, куда свекровь и просила.
Симпатичный экстрасенс, поглядев на фото Глафиры Львовны, предложил Неле заняться собственной судьбой. Катастрофу, преследующую ее род по материнской линии, можно остановить – это вопрос лишь серии процедур…
Процедур… Дело было даже не в дороговизне. Сделка, товарно-денежный обмен – вот что в данном случае оттолкнуло. Сказав спасибо, она ушла. Чаша судьбы будет выпита до дна.
Теперь после работы она все чаще стала заходить в церковь. Священник посоветовал ей найти на кладбище какую-нибудь брошенную могилу: «Сердцем ее восприми».
Обиходить едва заметный бугорок в глубине аллей не составило труда: литой крест, скамья, столик. Никто из посетителей не любопытствовал, откуда здесь взялось столько цветов, только один раз где-то рядом послышались шаркающие шаги. Седенький старичок, подойдя, перекрестился и спросил, кто у нее тут похоронен. Мать, ответила Неля, и даже сама удивилась, как это просто и естественно у нее получилось. Старичок кивнул, поглядел светлыми глазами и сказал:
– Похоронить мать большое дело, дочка. – Еще раз перекрестился и пошел своей дорогой.
Той ночью она впервые спала спокойно. А под утро, в сиреневой дымке рассвета, вдруг расступилась стена, как из туманного облака возникло родное лицо, поднялась сухощавая рука и ее, спящую, осенила крестом. Неля хотела крикнуть «мама!», уже приподнялась на подушках, но образ исчез, растворился, будто и не было его вовсе, только осталась незримая аура, от которой исходило ощущение реальности. Мать была одета как в их последнюю встречу, и на голове у нее был платок.
Я сидела на берегу и смотрела на закат. Сегодня он был необычайно ярок: солнце, скрывшись за горизонтом, оставило на небе огненно-оранжевый всполох, отражавшийся в глади воды миллионами сверкающих бликов; ослепительную картину оттеняли лилово-синие облака, края которых были будто прошиты золотой нитью. Время от времени с залива доносились крики чаек, они не были ни тревожными, ни радостными – птицы просто посылали в природный эфир свои вечные позывные.
Вчера мы с Нелей распрощались, она уезжала на пару дней раньше срока, потому что торопилась на новоселье. Свой шестьдесят третий день рождения ей предстоит встречать в только что полученной квартире, куда она готовится въехать не одна, а с маленькой подружкой – простой серой кошкой трех месяцев от роду.
Я спросила Нелю об Аркадии: как он, что с ним? Аркадий жив-здоров, ответила она, завершил карьеру, сын в аспирантуре. В последнее время Коваль стал часто звонить и дважды уже напрашивался в гости; как к этому относиться, Неля еще не знает. Её кажется, что все в прошлом.
Уже стоя на платформе в ожидании электрички, моя подруга по отдыху призналась, что ее надежды на отпуск полностью оправдались – она отдохнула, отвлеклась, а главное, сделала то, о чем давно подспудно мечтала. Она отпустила от себя свою историю. Этой истории, полагает Неля, пора жить самостоятельной жизнью, и кто как не я способна ей такую жизнь обеспечить.
– Только не надо в десятый раз повторять, что ты простая служащая провинциального сервиса, – добавила она с улыбкой. – Я достаточно помоталась по свету, чтобы уметь различать людей. Так что желаю успехов на литературной стезе.
Она вошла в вагон прибывшего поезда, махнула оттуда рукой и уехала. А я еще какое-то время перебирала в уме наш разговор, потом мысли переключились на хорошую погоду, постепенно мной овладело предвкушение новых событий, которые, казалось, переменят жизнь к лучшему; я пришла в отличное расположение духа и вот пришла к заливу последний раз полюбоваться на закат.
Через шестнадцать лет я написала этот рассказ. Я писала его хмурыми осенними вечерами, спасаясь от унылой песни дождя за окном и рутинных будней, в которых уже давно не происходило ничего интересного. Когда заканчивала, подумала об эпилоге; хорошо бы сделать концовку поярче, поэффектнее… Мне пришла в голову идея разыскать мою героиню или хотя бы попробовать узнать что-нибудь о ней.
Однако в бумагах, записных книжках не нашлось ни телефона Нели, ни ее адреса. Лишь внутри старого фибрового чемодана, вытащенного мною из недр антресолей, в боковом матерчатом кармашке, обнаружилась шоколадная обертка с завернутым в нее чаячьим пером. Перо было белым, большим и отлично сохранившимся, чего не скажешь о выдавленной на фольге надписи – я, сколько ни силилась, так и не сумела ее разобрать.
Поистине, некоторым историям не суждено завершение…
