Историю эту мне рассказал один отставной майор. Раньше на службе он слышал много таких историй, которые, на первый взгляд, к военной науке отношения не имеют, на самом же деле поучительные. Он так и сказал: «Хочу рассказать вам одну поучительную историю». И добавил: «Может быть, вы что-нибудь про это напишете».
Я поначалу сомневалась, а потом подумала, почему бы и нет, почему бы и не написать, случай-то подходящий. Да и майор вот взял и пришел в редакцию, когда мог бы и не приходить, ведь сколько угодно людей к журналистам не ходят, и ничего. Словом, дело было на севере…
День тогда стоял солнечный, для тех краев редкий. В воздухе плыли невесомые паутинки, легкий ветерок гулял в кронах деревьев. На дороге, ведущей от села в лес, раздавались голоса. Голосов было два, один молодой, запальчивый, а другой спокойный и как бы слегка надтреснутый.
– Тебя послушать, так ты с медведями чуть ли не коньяк пьешь и в карты не режешься, – говорил Колька дяде Мокею. – Уж больно ловко все у тебя на словах…
– Да не. Коньяк не пью и к картам тяготения не имею. А природу завсегда уважал и супротив хищников гонору не выказывал. Ты телегу-то подай влево, не грохочи по ухабам. В ей ось худая. – Мокей озабоченно заглядывал под днище. Повозку с шатающимся колесом они с Колькой сегодня выволокли из сарая, где она с прошлого лета стояла без надобности и оттого ремонту не подлежала. Но вот настал момент, потребовались дрова, а чинить этот сорокалетний транспорт у Мокея руки так и не дошли. И теперь он надеялся, что колдобистые лесные стежки-дорожки пощадят его единственное средство передвижения.
Путь Мокея и Кольки лежал к вырубленной делянке, и они прошли уже километра два по песчаной колее, густо усеянной хвоей с торчащими из нее шляпками грибов. Колька поддел ногой мухомор:
– Во! Наш лесной враг! Гроза поваренных книг! – Парень лукаво поглядывал на своего спутника, исподволь желая его раззадорить. У Кольки с утра было отличное настроение, и шло оно не столько от внешних причин – солнца, света, тепла, – сколько от его собственных восемнадцати лет, а также от воспоминаний о вчерашней дискотеке в клубе и от не обритой еще головы, вихрам коей оставалось красоваться в лирическом беспорядке целых два месяца до призыва. Надо бы, кстати, порасспросить Мокея про армию, подумал Колька, но это потом, а сейчас его занимало другое.
Старик на деревне известный рассказчик разных лесных приключений, в которые не раз попадал сам, но верят ему не все – считают, что привирает. Что же касается Кольки, о он к байкам Мокея всегда относился терпимо, однако вывести автора на чистую воду был бы, как и некоторые его знакомые, не прочь.
Он опять взялся за свое:
– Дядя Мокей, я вот тут разное слышал… Будто нигде в наших краях, ни в Лембоевой Сельге, ни в Кондозере, ни даже за Корнаволоком – уже и зайцев-то нет в помине, не то что рысей там или волков… Нет, конечно, может, ты и впрямь когда-нибудь ночевал в берлоге, не спорю, но уж насчет того, что уху с медведем из одного котелка хлебал, никогда не поверю.
– А я те говорю, было. – Дед держался непрошибаемо. – Я, почитай, в леспромхозах с шестнадцати лет, по месяцам дома не жил. И ночевал в лесу, и уху на костре варил… В сорок шестом годе с ведмедем стыкнулся аккурат на Казанскую, нас с братом тогда мать за малиной отправила…
– Ой… – Колька аж пополам перегнулся, так ему при этих словах сделалось весело. – Ты еще вспомни, что в позапрошлом веке было! Дядя Мокей, милый! Теперь же технический прогресс, цивилизация! Самолеты с вертолетами, вездеходы гудят, туристов, что людей, понаехало… А у тебя все какие-то медведи. Во, – он поднял с земли шоколадную обертку, – видал? Что это, по-твоему? Следы звериного пира?
– Тьфу ты, зубоскал. С тобой хорошо дерьмо наперегонки черпать – любому сто очков наперед дашь. – Мокей ворчал привычно и без обиды.
Между тем в лесной чаще образовался просвет, и путники вышли к вырубке. Она представляла собой неровную площадку размером со стадион, посреди которой кольями торчали две сухие сосны. Мокей Иванович и Колька подтащили телегу и принялись носить и складывать на нее потемневшие от времени, высохшие и потому легкие, как порох, отходы лесозаготовки – щепу, палки, чурбаки… Через полчаса поклажа была готова.
– Так. Где тут у нас крепеж? – Колька деловито поплевал на ладони и нырнул под повозку – там сбоку в специально отведенном месте должна была быть веревка. Веревки не было.
– Не понял…– Колька озадаченно почесал за ухом. Мокей тоже заглянул под телегу, крякнул.
– Говорил же тебе, не гони по кочкам, ан нет, тебе как вожжа под хвост попала! Все бы тока насмешничать. Потеряли веревку, жаль. Пойду лозы нарежу. – Старик вынул из кармана перочинный ножик и, кряхтя, двинулся в заросли малины. Колька смущенно постоял и тоже пошел…
То, что произошло затем, по его собственному мнению, скорее походило на сон или кино, но никак не на реальность. Потому что уже через пять минут, до этого бесшабашный и жизнерадостный, а теперь совершенно несчастный Колька с побелевшим, как мел, лицом, бешено бьющимся сердцем и в кровь исцарапанными руками сидел на колючем и скрипучем суку сосны – одной из тех центровых, что были в прошлых сезонах оставлены лесорубами. Он сидел на этом суку с болезненно поджатыми ногами и что есть силы руками цеплялся за ствол и верхний сук, а сам очумело глядел вниз, куда ему и глядеть-то было неудобно по причине крайне скрюченного телесного своего положения, но он глядел и против всякой воли сухими губами лепетал что-то вроде «ой, мамочки…»
Если бы Колька умел молиться, он наверняка вознес бы к небу свою горячую просьбу о милости и прощении. Но в том-то и дело, что молиться он не умел, зато ни о чем не мечтал в этот момент так страстно, как о простом, слепом и, возможно, не очень-то полагающемся сейчас именно ему, Кольке, везении. Том везении, вследствие которого ломанувшийся из чащи огромный бурый медведь, принесенный сюда не иначе, как самим чертом, убрался бы восвояси, а его тяжелое урчание затихло бы в таежной глуби прочно и навсегда. Вот о чем метал Колька, по-кошачьи взмыв на шестой снизу сук отжившей и наверняка прогнившей сосны, сидя там теперь без малейшего комфорта и при этом почему-то совсем не удивляясь тому, отчего это дядя Мокей оказался на такой же сосне на целую сажень выше его и в гораздо более удобной позе – ну, прямо как голубь, и фуражка у него на голове как была набекрень, так и осталась, тогда как Колькину белую кепку снесло волной вздыбившихся с перепугу волос. Нет, ничему такому Колька не удивлялся, а наоборот, стучал зубами и цепенел.
Тем временем события внизу развивались и впрямь по сценарию триллера. Мало медведя, сминающего все на своем пути, хрястящего валежником так, что хоть затыкай уши, – так вот она, легендарная голодная стая волков с остро отставленными хвостами и откровенно разинутыми пастями… Скаля клыки, летучая банда из семерых разбойников уже наступала медведю на пятки, а самый ухватистый изловчился и выдрал-таки клок шерсти из мягкого, как плюш, нагулянного за лето бока… У Кольки аж язык прилип к гортани. Все. «Отговорила роща золотая…», – погребальным звоном отдалось в голове.
Здесь надо перевести дух, чтобы простить нашему герою некоторое смятение мыслей и чувств. Это несложно, достаточно поставить себя на его место, понять, что пережил он и как вообще все выдержал. Ведь пока гибкие тела серых, наступая, сходились в свое обычное, предрекающее гибель, кольцо; пока капающая с высунутых языков слюна, подобно секундомеру, отсчитывала роковые мгновения, пока хищники приняли стойку готовности, а наш бедный загнанный мишка, совершенно непригодный для спринтерских дистанций, тяжело дыша, косолапо ступая и едва маневрируя, неуклюже развернулся к ним мордой, пока он сделал какое-то короткое движение лапой, и от этого движения вожак стаи вдруг начал биться на земле в предсмертных корчах, а вслед за ним от таких же коротких движений рухнули наземь и остальные члены деморализованной звериной группировки, – вот пока все это произошло, провертелось, промаячило, прохрипело и прорычало, прошло время. Прибавьте сюда пару минут, понадобившихся нашему генералу Топтыгину, чтобы отряхнуться, смахнуть с лап какой-то налипший мелкий сор и, наконец, вразвалочку прошествовать в лес. Пусть речь идет о каких-то двадцати минутах, не более, но и вам они показались бы вечностью – разумеется, если бы вы действительно находились на Колькином месте и так же, как он, сидели бы на уже треснувшем суку наклонившегося к земле дерева.
– Эй, Николка! Ты там, часом, не уснул? – Мокей, пристроившись на пеньке, крутил цигарку. – Давай слазь, солнце к закату. А нам еще энтих волчар грузить, – Дед с неудовольствием поглядел на поверженную стаю. – Не пропадать же добру.
На обратном пути Колька молчал. Не то чтобы у него настроение упало, а просто расхотелось балагурить, да и осмыслить кое-что надо было. Например, то, что вот он, Колька Кораблин, жил-жил до восемнадцати лет, учился себе в школе и ПТУ и ничего такого особенного с ним не происходило, а тут в кои-то веки приехал в родное село погостить, сунулся в лес – и нá тебе сразу: медвежий рык, волчья стая, шкуры друг другу дерут… Кому сказать, не поверят. Да…
Молчал и Мокей. Он понимал, какая работа сейчас идет в душе парня, и не спешил с назиданиями. Только на самом подходе к селу слегка толкнул его локтем, хмыкнул:
– Прогулялись мы с тобою, крестничек, А и ладно: куды ж денешься: тайга…
Неподалеку от сельпо тандем остановился. Мокей присел отдохнуть на траву, а Колька взбежал по ступеням. И видели сидевшие на завалинке старухи, что вышел Колька из магазина с пластиковым прозрачным пакетом в руках, а в пакете были буханка черного хлеба, две пачки соли крупного помола и спички. Серьезный такой Колька вышел, красивый, положил пакет на прикрытый холстиной воз, и пошли они с Мокеем домой. Степенно пошли, с достоинством. Все-таки хороший у Зинаиды парень вырос, решили старухи, не пьяница, работящий, и Мокей на него влияет положительно, чего уж там. Эвона, сколько дров из лесу тащат.
… А пошли-то они домой к Мокею, судачили кумушки уже на другой день. Топили там печь, и Колька выходил в огород за луком и огурцами; вечер в избе сидели, но не шумели и похабных песен не пели, а свет горел заполночь, и жена у Мокея уехавши, так что не факт, что эта парочка там так-таки ничего и не выпила.
2009г.
