Ты знаешь, деточка, вот, взгляни на меня. Скажи на милость, что ты видишь? Юная девушка, смутившись от подобного вопроса, стыдливо опустила глаза, произнеся лишь – я не знаю. Вот-вот, и я не знаю. Хотя почему не знаю, после недолгого молчания встрепенувшись, проговорил её собеседник. Пред тобой, моя дорогая, прелестная деточка, сидит признанный мэтр, достояние, так сказать, страны, почётный член нескольких известных академий и прочая, и прочая. А вон там, и мэтр показал юной леди рукой на смеющегося мужчину, находящегося в обществе неизвестных мэтру людей, находится действительно уникальный, хотя и мало известный высокому обществу, человек. Ну, что Вы, стеснительно проговорила девушка, это же мой отец. Правильно, проговорил, вздыхая мэтр. Это твой отец, про которого ты, дорогая, не знаешь ровным счётом ни-че-го. Ну, что Вы, ответила юница повеселевшим голосом - о своём отце я знаю буквально всё. Нет, деточка, о своём отце ты не знаешь ровным счётом ни-че-го, опять повторил мэтр. Хорошо, проговорила заговорщицки девушка, в таком случае, расскажите мне о моём отце то, чего не знаю ни я, ни вся наша семья. Почему я говорю – вся наша семья? Да потому, что мой папа ни кому не доверяет так, как доверяет мне. И именно поэтому, рассказывает мне то, что ни когда бы ни поведал ни кому. Даже своей жене, т.е. моей маме. Ну, что ж, усмехнулся мэтр, в таком случае послушай то, что я бы не сказал ни кому, даже родному сыну на смертном своём одре. Почему мне? Удивлённо произнесла юная леди. Потому, после некоторого раздумья ответил тот, что ты являешь самым близким человеком великого человека! Я не побоюсь этого слова, потому что, именно таким, каков он есть на самом деле, его не знает пока, ещё ни кто. Кроме меня. А Вы всё шутите мэтр, смеясь, проговорила девушка. Великим, мой папа называет Вас. Он говорит, что этот человек умудрился создать шедевр, имя которому – Мэтр. Именно с большой буквы, неоднократно повторял он мне, говоря о Вас. Вот это и делает его великим и даже – неповторимым, ответил на реплику девушки, Мэтр. Что «это», удивлённо спросила девушка. А то, что не может, пожалуй ни кто на свете. А твой отец – может! А именно: «Пропускать вперёд себя всех, оставаясь, тем не менее, впереди». Вас трудно понять, мэтр, проговорила задумчиво девушка. Можете ли Вы пояснить мне ваши слова? Расшифровывать тебе их, я не стану, а вот предысторию своей дружбы с твоим отцом расскажу. Что ж, слушай мою исповедь. И Мэтр нАдолго замолчал, глядя куда-то вдаль, едва ли видя, что-то там, впереди себя, за горизонтом, за облаками.
Деточка, неожиданно начал он, терпеливо ожидавшей рассказа, девушке. Я ведь и не помышлял никогда стать художником. Хотя и закончил «Строгановку». И то, лишь уступив воле родителей. После чего, я мечтал окончить консерваторию по классу композиции. Да, да – хотел стать великим композитором. И Мэтр опять надолго умолк, теперь разглядывая что-то перед собой. Именно там, в Строгановке, я впервые встретился с твоим отцом. Он был на два курса старше. Но уже тогда привлекал к себе пристальное внимание всех, кто хотя бы раз глянул на его картины. И Вы называете папину мазню, картинами, весело засмеялась девушка, подумав, что Мэтр таким образом пытается разыграть её. Ни кто, ни она сама, ни мама, ни её брат, ни её подруги, частенько бывавшие у неё дома и заглядывавшие ради интереса в мастерскую папы, когда его не бывало дома, не могли признать в том, что было изображено на полотне отца, сколько-нибудь стоящую картину. Тем более, картину, которую не стыдно было показать хотя бы знакомым, не говоря уже о выставках, пусть даже в какой-нибудь одной из общественных библиотек. Нет, деточка, ты ещё не доросла до той глубины мысли, любой из его картин. На полотне, стоит ему сделать один, всего лишь ОДИН мазок, и все мои регалии тут же меркнут перед этим мазком. Я ведь, деточка, и художником стать решил, лишь глядя и изучая технику и философию, да-да, именно философию его мазка.
Гонимый неистребимой жаждой догнать твоего отца, я сутками не вылезал из своей мастерской, напрочь забыв обо всё на свете. Забывал про еду, про сон, путая время суток и времена года, я целеустремлённо шел к заветной своей цели. В то время, как твой отец и мой старый друг(осень хочется надеяться, что это именно так),
преспокойно предавался всем радостям жизни, уделяя всё свободное время чему угодно, только не рисованию. Он лишь изредка, после какой-нибудь очередной вечеринки, проходя мимо своей мастерской, словно бы вдруг, что-то вспомнив, забегал туда и открыв тряпку, которой была занавешена давно начатая им картина, и отойдя на метр, другой, подумав всего несколько секунд, делал именно тот, свой неповторимый мазок. И кинув кисть на мольберт, снова закрывал полотно той же тряпкой и, насвистывая, опять уходил на какую-нибудь пирушку. А я тем временем, наблюдавший эту картину, уходил домой и неделями не мог заснуть, снова и снова вспоминая этот неповторимый мазок. После чего, засыпал в слезах из-за неспособности не только повторить, но хотя бы приблизиться к пониманию того, как это делается. Хотя пристальней меня, ни кто не следил за работой твоего отца. Да, действительно, я набирал баллы, набирал вес в творческой среде. И даже став всемирно известным художником, признаюсь честно - не стою и ногтя твоего отца. И Мэтр опять надолго умолк, теперь откинувшись на спинку стула и закрыв глаза. Постойте, Мэтр, проснитесь же, тормоша старика за рукав, взволнованно проговорила девушка. Но как же так - работы отца ни где и ни когда не показываются. Ему не дают выставляться, да и, честное слово, понятны ли они кому-нибудь? Понятны, деточка, ещё как понятны, ответил ей мэтр, открыв глаза. А выставляться ему не дают от зависти и ревности, такие же, как я, старые, замшелые академисты. А творчество твоего отца, деточка, свежо, ново и – неповторимо. Это говорю тебе я, профессор, национальная гордость, почётный член множества мировых академий. Ценой огромных усилий, тайных слёз и предельного трудолюбия, так и не ставший тем, кем является ветреный, радостный, и как мне кажется – беззаботный, твой отец. Мэтр встал и не глядя в сторону девушки, облегчённо вздохнув, словно после многотрудной исповеди, улыбаясь, направился в сторону двери. Постойте, Мэтр, но мы же не договорили с Вами. Нет, душа моя, наш разговор, как раз таки, окончен. А что касается твоего отца, то я, без чьёго-либо ведома, отправил часть его работ в Европу. А как же отец? Спросила удивлённо девушка. Засмеявшись, Мэтр обернулся – да твой отец и сам не знает, сколько у него картин. А Вы? Спросила девушка. Я? Я знаю все его работы наизусть, все гаммы, все чувства, которые он сам того не ведая, передал в своих картинах. Представляю, какой фурор произведут его полотна в мире. А как же Вы? Опять спросила девушка. Что я? Повернувшись в двери, ответил Мэтр. Деточка, на мой взгляд, пришло время, каждому заняться своим делом – твоему папе писать, а мне, на правах старого друга, открывать его картины миру. Благо, мои регалии позволяют мне не отчитываться в своих действиях перед академистами. Но даже если меня и попрут из всех академий, снимут все звания, я буду глотку грызть всем, кто встанет у меня на пути вывода в свет картин твоего отца. Теперь я понял, знаю, для чего я ещё существую на этом свете. И Мэтр с улыбкой вышел из залы, оставив в полном недоумении и душевном смятении совсем ещё молодую, ни чего не смыслящую в искусстве рисования, но уже озадаченную этим своим непониманием, девушку.
