Рен еще не родился.
Наверно это случайность, некоторая небрежность в работе творца, из-за которой люди не могут выйти из своей маленькой ячейки, медленно вглядываясь, пройти по оси времени, словно по поезду со множеством купе, и перебраться в другую эпоху, в другую жизнь, на короткий срок или навсегда.
Кто знает, а вдруг стареющий неудачник смог бы юношей поплыть на торговом корабле финикийцев и видеть огни святого Эльма?
Усталая от забот женщина юной незнакомкой флиртовала бы с кавалером на балу у маркизы де Монтеспан?
А Рен вернулся бы в свое детство, как с мороза в теплую постель перед рассветом, когда сны веселы и сладки. Но он еще не родился.
===================
В этой сказке жил-был человек по имени Рен, у ног которого останавливался морской прибой. Маленькие и большие волны, иногда даже в человеческий рост или выше, спешили к берегу, но они обходили Рена стороной, оставляя его стоящим на морском дне в центре воронки.
Малышу Рену -14.5 месяцев.
Первой это заметила мама Рена. Она понесла малыша в море, но вода отступала по кругу, как снег от красного жара огня, огибала их и быстро уходила к берегу. Мама сняла малыша с рук и поставила рядом с собою на дно, где лежали темные камни, трепетали влажные водоросли. Рен сделал два осторожных шага, держась за мамину ногу, и увидел в волне, что остановилась возле него, рыбку. Протянул к ней руки и быстро упал. Рыбка исчезла. Тогда он немного подумал и заплакал.
Малышу Рену 3 года и 4 месяца.
Папа, мама и Рен жили в белом городе на холмах у моря. Малыш быстро рос. Рядом с ним всегда была ласковая бесконечно красивая мама; вечером приходил с работы папа – самый умный и смешливый человек на свете, который, к сожалению, часто куда-то уезжал по делам. Зато каждый раз, возвращаясь из поездок, папа привозил маме модель нового моста, который он строил. В доме уже было полно моделей арочных и консольных, разводных и крытых мостов. И на каждом сидела крохотная капелька лягушки из зеленого стекла.
К папиному приезду стол покрывался яркой скатертью. На ней тарелки, вилки и ножи плели свою упорядоченную мозаику под строгим взглядом мамы, когда садились за ужин. За окном было темно, от скатерти по лицам бегали смешные пятна. Мама и папа обычно говорили очень быстро. Малыш мало что понимал и иногда задремывал над тарелкой. Он просыпался от запаха круглых золотистых оладий, стоявших перед ним. С верхней оладьи медленно стекали на тарелку полоска сметаны и желтая струйка меда. Как удивительно вкусен был первый укус, в котором сладость цветочного меда смешивалась с легкой кислинкой свежей плотно-белой сметаны. Малыш более всего любил обжаренные хрустящие края этих замечательных вечерних оладий. И еще он очень любил, когда папа и мама вместе приходили к нему перед сном попрощаться до следующего утра: у мамы были очень нежные ладони, а папа часто придумывал короткие очень смешные стихи.
Мама, как скоро понял Рен, не переносила долгих споров; она начинала раздражаться, краснела пятнами и легко переходила на крик со слезами. Малыш Рен просыпался и начинал тихо плакать тоже. Папа обычно прекращал спор, только собирал нос в складку и морщился. Потом махал рукой и говорил:» Да, ладно, мамка. Не точи слезу, будь по-твоему». Позже в тот же вечер родители смеялись, а малыш удивлялся, куда девается так много маминых слез.
Но однажды папа пришел с работы усталый и бледный. Мама тоже была не в духе весь тот день и почти не разговаривала с малышом. Рен так и не понял, из-за чего вышла ссора: мамин голос становился все громче и тоньше, когда папа вдруг вскочил с дивана, схватил большую стеклянную вазу и швырнул её о пол. Вода выплеснулась папе на ноги; осколки вазы, расписанной красными и желтыми цветами, лежали вместе со свежими бутонами гладиолусов.
Стало очень тихо. Мама сразу замолчала. Рен дрожал, глотал слезы ужаса. Потом стал громко икать, и родители долго не могли его успокоить в тот вечер.
На следующий день все трое пошли к морю. Было время прилива. Вода почти полностью накрыла неширокий песчаный пляж. Крохотные птички с веселым названием морские зуйки стайкой быстро бежали вдоль линии прилива. День был пасмурный, солнца не было видно, хотя было тепло. По морю бежали волны c белыми гребешками: издалека казалось, что это огромная рыба с крупной чешуей ворочается в заливе.
На душе у Рена опять было легко. Он вновь и вновь останавливал волны у своих ног, но море не обижалось, и он чувствовал себя совершенно счастливым, стоя в небольшой воронке на дне и крепко держась за мамину руку. Мама беспокоилась, что он слишком далеко заходит в море:– Люди не ходят по дну моря, это опасно. Я очень боюсь. - И прижимала Рена к себе.
(В зрелые годы Рен часто возвращался мыслями в свое детство и думал, отчего же тогда ему так хотелось вырасти и стать взрослым? Почему ж нельзя вернуться и остаться там навсегда?).
Мальчику Рену – 11 лет и 4 месяца.
Единственное, что в ней нравилось Рену, было умение слушать. Принято думать, что мы слышим ушами, но ведь можно же услышать и глазами, следя за быстро бегущими картинками губ собеседника. Эта соседская девочка с быстрым как улыбка именем Лиэль слушала его, казалось, всем телом – разбитой левой коленкой, спиной, где лежала её темная коса. Слушали её стертые сандалии, открытый от восторга рот, где два зуба росли куда-то в сторону. Иногда её внимание смешило, а порой и раздражало Рена. Он обычно звал её просто Ли.
К 11 годам Рен уже прочел всё, что сумел найти, об океанах и морях. Поскольку Лиэль больше любила слушать его, а не читать, он рассказывал о мореплавателях, шедших на веслах или под парусом – финикийцев с товаром в поисках новых рынков, древних египетских моряков на судах из папируса или Ливанского кедра, викингов на «драконьих кораблях» - дракарах – с боевыми топорами за поясом и жаждой боев, женщин, грабежа новых земель. Он рассказывал ей о капитанах, что вели суда под неизвестными звездами, и о рабах, обречённых жить в трюмах и видеть лишь затылок гребца перед собой и изредка блеск солнца на весле.
Как-то Рен нашел несколько страниц исландской саги об Эйрике Красном и сыне его Лейфе Счастливом. Его поразило, как плотно строились фразы, словно дома из грубо отёсанных камней:
- Простился он там с жизнью;
- Бросили якорь, ждали зиму;
- Сошлись, и начался бой.
Лиэль впрочем предпочитала рассказы о праздниках середины зимы, о ревности, о сватовстве и хороших плодородных землях, открытых викингами в их дальних походах.
Ей единственной, кроме матери, Рен мог признаться, что все поиски его были напрасны, ведь он так и не нашел нигде упоминания о способности человека раздвигать морские волны, кроме как в одном полумифическом рассказе древних времен.
В своё двенадцатое лето Рен столкнулся с тем, как непримиримы люди к непонятному, если оно не облечено в мантию магической власти над ними. Считается, что дети часто жестоки. Быть может они просто не знают о необходимости скрывать свое неприятие отличного от них, загадочного живущего рядом с ними?
В море Рен остро ощущал чувство освобождения; временами в мальчишеской дерзости ему казалось, что он почти стал вровень с вечною сменой дня и ночи, солнца и дождя, с полыханьем ночных звезд над волной. Иногда он полностью забывал, зачем нужно скрывать свой дар, как умоляла его мама, опасавшаяся ненужных слухов. Отец не вмешивался в эти разговоры, лишь порою с некоторым сомнением смотрел на Рена.
Одноклассник Рена как-то увидел его ранним утром шагающим по дну моря далеко в стороне от пляжей. Через день Рена встретили у входа в класс недоуменные взгляды его вчерашних товарищей. Его рассматривали словно мышь, вскочившую на белую скатерть праздничного стола. Его казнили молчанием, непрятием в игру, а как-то, прижав к забору толпой, забросали его комьями сухой глины.
-Здесь тебе море не поможет! – кричали его товарищи от радости, что их много, и невозможно увернуться от десятка бросков. По лицу Рена потекла первая кровь, когда он с криком отчаяния бросился на окружавших его, прорвал их кольцо, и ещё долго гнался за одним из обидчиков, бросившихся в стороны.
Расстроенные родители перевели Рена в другую школу в надежде, что слухи о его удивительной близости с морем не расползлись еще по городу. Впрочем Рен хорошо запомнил урок возбужденной толпы. Теперь он ходил к морю либо на рассвете, либо совсем поздно вечером, когда он мог шагать по дну, освещенный крупными южными звездами, не узнанный никем.
Юноше Рену 17 лет и 8 месяцев.
Маминой болезни уже исполнилось три года. В начале болезни приходили приступы, когда кожа на теле краснела, и невыносимо болела. Мама иногда кричала по ночам. Папа метался в поисках дополнительных лекарств; Рен плакал от бессилия.
На первом этапе смертельной болезни, после ужаса, от которого холодеет сердце, приходит вопрос: «Почему я? За что? Почему из миллионов людей именно у меня в крови поселился этот недуг?» Верующим в божественное начало быть может проще бывает ответить на вопрос «За что?». Они могут выстроить причинно-следственную связь, поскольку в любой человеческой истории наверно есть минуты, о которых стыдно вспоминать, и болезнь можно считать наказанием за те минуты.
Из каждого существа жизнь вытекает каждый миг, каждый час. Болезнь матери Рена быстро выдавливала из её еще очень молодого тела месяцы и годы жизни. Но жила ещё надежда на новые средства лечения, на чудо раннего утра, свежести травы, на то, что болезнь ещё может отступиться, уйти в глубокие закоулки её тела и затихнуть там.
Шли месяцы, а потом годы её болезни. Мать Рена становилась слабее. Лицо её побледнело, покрылось сетью морщин; под глазами лежали густые тени, но пропорции её лица сохранялись, и сыну она казалась по-прежнему прекрасной. Какой бы тяжелой ни была ночь, каждое утро она вставала первой, одевала свои красивые домашние платья, которые быстро становились широкими, провожала мужа и сына. Её огорчало, что дом их, всегда полный гостей, постепенно опустел, но она не обижалась, потому что понимала, что людей отпугивает запах беды. Отец и Рен за годы маминой болезни привыкли к этому мучительному ритму – больница-дом-больница. Поскольку отец, как прежде, часто уезжал на стройки, забота о матери во многом легла на Рена.
В стране, где жили Рен и его родители, после многих лет упадка начался экономический подъем. Тянулись полотна новых дорог, вырубали старые и сажали новые леса, гнали выше к тучам этажи новых высотных домов. Ранее недоступные края горных хребтов связывали мостами. Тонкие нити железных дорог спешили по этим мостам к новым городам. Картографы не поспевали за работой бетономешалок.
Спрос на талант отца Рена становился все больше. И все чаще по возвращении его встречал пустой дом, где на столе уже не лежала яркая скатерть, и посуда не выкладывалась в строгую мозаику в ожидании хозяев. Отец ставил новые модели мостов на полки, где дремала пыль.
------------
Был теплый август, когда мать Рена в последний раз вернулась домой из больницы. Солнечные лучи бегали по дому в поисках ярких красок. Осторожно, опираясь о стену, начала делать уборку. Она всегда любила запах чистого дома, сияющий паркет в каждой комнате, но в этот раз сил у нее уже почти не осталось.
Невероятно близки они стали с сыном, думала мать, присев отдохнуть. Его привязанность стала почти болезненной, сродни той, когда он в первый раз стоял на дне моря, держась за её ногу. Издалека она узнавала шаги Рена, когда он шел по улице или по больничному коридору. Когда он входил в дом, то сразу от порога звал её своим ломающимся, а позже более густым уже мужским голосом.
Она уже устала бояться неизбежного, хотя никогда ни на секунду не звала его приближения. Раньше она очень любила рассматривать фотографии, где они с отцом Рена ещё молодые часто снимались на его первых объектах. Многие снимки сделаны были ещё до рожденья Рена, до того, как купили этот небольшой дом, который она наполнила радостным уютом, и в котором так часто бывала счастлива. Это тогда, когда она перестала ездить с мужем, и завелся этот веселый обычай, что он отовсюду привозил ей модель моста с зеленой лягушкой.
Она очень любила мужа, быть может, хотя и не признавалась себе никогда, даже больше чем сына. Однако в эти последние месяцы мать постепенно стала беспокоиться о муже меньше. Она не сомневалась в искренности его будущей скорби, но знала, что новая работа постепенно заполнит его сердце. Её тревожила податливость Рена чужой воле, его вялая, как ей казалось, мечтательность, наконец, эта невероятная близость с морем – всё это внушало ей страх за него. Поэтому она не любила Лиэль, ведь та казалась ей излишне самостоятельной, фантазеркой, слишком быстро влияющей на Рена. Страстная уверенность Лиэль в удивительном будущем ее сына казалась опасной.
Мать страшилась силы отчаяния Рена, но надеялась, что отец сдержит свое слово и увезет сына из этого дома, из этого города. Потом, позже, когда неизбежное уже произойдёт.
Так она и задремала, держа на коленях тряпку для той пыли, которая оставалась еще на полке с мостами.
Юноше Рену 17 лет и 10 месяцев.
Мать Рена впала в состояние комы в четверг вечером в то время, когда дневной свет в больничном окне сменился сумерками. Это время иногда называют временем между волком и собакой. (В детстве Рену представлялось пустынное шоссе, по которому каждый вечер несется пес, прижав уши к голове. Он бежит так быстро, что видны лишь его очертания в последнем свете заката – тень в сумерках, из которых прямо на Рена выскакивает жесткая морда волка в погоне). А уже под утро её не стало.
Рен смотрел на постель матери, на ступни её ног с торчащими прямо вверх пальцами под простыней. Простыня, казалось, зацепилась за них и соскользнула вниз, закрыв тело и голову. Было невероятно тихо, словно на всём белом свете остались в живых только Рен и отец, сидящие очень прямо, бок о бок в больничной палате.
Рену 18 лет и три месяца.
Рен уезжал вечером следующего дня. Отец улетел чуть раньше и уже ждал его на другом конце большой страны.
До самого отлета отец и Рен ходили на кладбище каждый день. Отец почти всегда молча и горько плакал, сидя у новой изгороди, как плачут, когда жалеют себя. Рен менял цветы, склонившись к земле.
– Мамы нет. –Стало очень холодно в груди слева, и он почувствовал, что не может встать с колен. От земли шел запах согретой солнцем воды и травы. Театральность позы смутила Рена, и он быстро вскочил. Отец был погружен в свои мысли и, казалось, ничего не заметил.
Незадолго до его отъезда Рен и Лиэль были близки. Как это иногда случается при первом опыте физической любви, они не были счастливы. Быть может Рена пугала настойчивость её стремления втиснуться в него и душой и телом, её убежденность в его высоком предназначении, в том, что он обязан следовать своему дару, должен вести корабли и людей к новым открытиям. Её страстное желание подменить его расплывчатый медлительный внутренний ритм своим – ясным и быстрым. Перемены, к которым подталкивала его она, пугали Рена. После этой попытки близости Рен ощутил непонятное, но отчетливое желание отдалиться от Лиэль. До последнего дня под разными предлогами он избегал встречи с ней наедине.
За день до отлета Рен вышел на берег, как обычно, вскоре после рассвета, чтобы избежать чужого любопытства. У него еще не было ощущения того, что детство и ранняя юность остались навсегда позади. Как у многих очень молодых людей, некоторое смущение от надвигающихся перемен с лихвой перекрывалось ожиданием новых событий, которое заставляло Рена считать дни до отъезда из дома, из которого ушла его мама. В доме у него было мучительное чувство, что мама вошла в него, слилась с его плотью и кровью и живет и дышит через него.
Море в это раннее утро было тревожным, темно-серые волны быстро двигались по заливу неровными рядами, наталкивались одна на другую, словно огромное блюдо с водой, слегка вытянутое с юга на север, встряхивала чья-то нервная рука.
Рен вошел в море медленно, оглядываясь, в надежде, что Лиэль не выследила его, и вода изогнулась вокруг него привычной воронкой. Ветер дул с востока, поднимал волосы с затылка, срывал стружки пены с волн, обходивших Рена стороной, чтобы нестись к берегу, который отступал все дальше. В заливе глубина не превышала человеческий рост довольно далеко, поэтому Рен был долго виден с берега.
Как всегда в такие минуты у него возникло ощущение полета, которое роднило его с ветром, облаком над морем, голосами туч в небе. Сейчас он не помнил о маме, об отъезде к отцу, о Ли. Снаружи шумела волна, но внутри него в полной тишине раскрывалось свободное мощное пространство.
Лиэль сидела на песке, обхватив колени руками. Она смотрела, как голова Рена то появляется между волнами, то исчезает, как поплавок. Воронка, внутри которой двигался Рен, удалялась, становилась все меньше в той части дуги залива, где слоистые дождевые облака сливались с темной морской водой. Она вспомнила, как много лет назад еще детьми они шли по пляжу и вышли к костру, где дружелюбные туристы предложили Рену подгрести к себе картошку из огня. Один из них, с самой широкой улыбкой на тонких губах, подтолкнул ему прут и весело смеялся, глядя, как Рен корчился от неожиданной боли, доверчиво схватив ладонью за раскаленный металл. Рен кинулся к воде, а Лиэль, ослепленная яростью, выхватила из костра пылающую ветку и бросилась на обидчиков, разбрасывая искры.
Тогда впервые она узнала о способности Рена раздвигать волны, когда он шел все дальше в море, уходя от нее, поддерживая второй рукой обожженную руку, но вода расступалась перед ним. Она догнала его, когда когда море уже было ей до пояса, вывела на берег и стала носить ему воду. От волнения она не могла сомкнуть ладони. Вода все время проливалась мимо его раненой руки, и она заплакала. В тот день Лиэль сказала ему: « Ты будешь великим, я знаю. Даже море перед тобой расступается. « . Ей виделось тогда, как он ведет экспедиции в поисках ушедших цивилизаций, спасает тонущие суда, как морское дно открывает Рену свои тайны.
Сейчас, как тогда, он уходил от нее все дальше в глубину залива, но в этот раз она уже не пыталась остановить его. Ветер вдруг сменил направление. Вновь и вновь он забрасывал ей в рот песок, и она терпеливо, не замечая того, жевала эту смесь слюны, песка и слез.
Рену 32 года.
У Рена не было детей. Жена его долго лечилась, но постепенно смирилась с тем, что определенные особенности ее физического строения делают рождение ребенка невозможным. Поняв это, она вскоре рассорилась с большей частью своих подруг, у которых подрастали дети.
Все ее нерастраченные силы после этого сосредоточились на порядке в доме, на Рене, на себе. Стремление к чистоте, потребность вытирать пыль по нескольку раз на дню роднили её с покойной матерью Рена. Однако на этом, иногда думал он, когда сердился, сходство и заканчивалось. В памяти мама виделась ему как расплывчатый прекрасный образ. Иногда она приходила во сне и он говорил с нею, но обычно он видел только её очертания, как в тумане.
Жена Рена обычно двигалась и говорила очень быстро. Энергичный ее голос, как сильный ветер, проникал в каждую щелку и стихал лишь ночью. Иногда в нем звучало недовольство привычной покорностью Рена, звучала жалоба молодой еще женщины на непонятные ей желания и тягу к переменам, которые могут и не придти. Дважды она изменила Рену, но измены не принесли ей ощущения притягательной новизны, и она с удивлением поняла, что ее больше влечет к мужу, к его молчанию, к неожиданной страстности его объятий. Она увлеклась фотографией. У нее действительно был хороший вкус и талант необычного видения знакомых предметов и архитектурных форм, но ей необходимо было его одобрение, его восхищение её явными успехами.
Неустанное внимание жены временами раздражало Рена, оно, казалось, облепляло его как мокрая рубашка, но, не желая её обидеть, он не пытался её остановить. Он редко рассказывал её о своем детстве и никогда не рассказывал о своем даре. Странным образом ему казалось, что признайся он жене в нем, она ответит ему таким же недобрым отчуждением, как те его давнишние одноклассники, потому что это полностью вывело бы Рена за пределы того мира, в котором она властвовала.
Отец Рена более так и не женился, хотя и редко жил один. После смерти матери Рен стал постепенно отдаляться от отца, хотя они еще какое-то время жили вместе. Оба они избегали разговоров о прошлом, хотя и понимали, что каждый из них обращался к нему в своих мыслях, однако каждый - своею дорогой. В октябре отец Рена всегда ездил на могилу жены, проводил там два-три дня, затем возвращался к своим новым проектам. Рен несколько раз ездил с ним, но Лиэль в свои нечастые приезды не встречал. Говорили, что она уехала из города.
Отец умер как-то внезапно, еще не старым человеком, далеко на севере, где над пропастью протянулись две ветки его последнего моста. Сам Рен в зто время был в одной из своих редких поездок на объект – на перестройке одного из самых высоких виадуков в мире за тысячи километров от дома – и о смерти отца узнал лишь из газет.
Вскоре после его смерти Рену стали видеться яркие связные сны. Во сне он был выше ростом, шаг его был широк, и он ходил по земле, покачиваясь, как по большой палубе. Еще через несколько ночей он увидел и славный корабль – драккар с драконьей мордой под высоким парусом, ожидающий летнего мореплаванья в замерзшей бухте. Какое-то время Рен не мог понять, с кем из знаменитых капитанов он плавает, но позже он узнал стоявшего рядом с ним на мостике Лейфа Счастливого, сына Эйрика Красного из той исландской саги, которую он в детстве любил читать Лиэль.
В своих снах Рен видел себя то моложе, то старше, при этом Лейф оставался молодым и шутил, что скоро у Рена не останется силы в руках, чтобы поднимать парус драккара. – Не беда – хохотал Рен в ответ, - Женщины любят меня и таким. И море расступается передо мной.- - Это правда, - становился серьезным Лейф. – Большое колдовство живет в тебе. Но я рад, что ты плаваешь со мной. -
Наутро жена говорила Рену, что он опять громко смеялся во сне, разбудил ее, и она уже не могла уснуть до утра.
Она лежала на спине часами, не шевелясь, в надежде услышать что-либо еще. В такие минуты у нее иногда сжимало сердце, потому что наяву она не слыхала этого веселого смеха во всю грудь от своего мужа. Ей казалось, что во сне он стремится к другим женщинам, с которыми он больше счастлив, чем с нею.
В реальности же Рен не давал ей повода для ревности, да и вся его жизнь проходила на глазах у жены. Поездки на строительные объекты случались редко; пойдя по стопам отца, Рен сознавал, что уступает ему в таланте и чутье, и никогда не претендовал на лидирующую роль, что очень огорчало его жену. Поэтому он по большей части лишь участвовал в проектировании, но не руководил работами.
Жена также не понимала, почему Рен не любил ездить с ней на море, хотя он и вырос у моря. Но Рен с годами и впрямь стал боялся своей близости к морю и того необычайного чувства, что возникало у него, когда он шел по дну, как в раковине, окруженный стенами плотной воды, и птицы или звезды смотрели на него.
Временами ему даже казалось нечто постыдное, несвойственное нормальным людям в его удивительном даре. Поэтому к морю он попадал очень редко, всегда один, и для своих прогулок всегда выбирал время на рассвете или глубокой ночью.
Наверно никто не был виноват в гибели этого совсем молодого человека. Огромный мост, соединявший родной город Рена с восточной частью залива, был поврежден, и для ремонта потребовалось заменить часть прямой автомагистрали, проходившей по мосту, сложной кривой. Рен в этот раз руководил группой инженеров, рассчитывавших параметры новой конфигурации.
Движение по мосту возобновилось недавно, и водители с непривычки разгонялись и яростно тормозили, входя в извилины новой развязки.
Быть может этот молодой водитель был слишком полон жизни, слишком убежден в плотности, неразрушимости своего тела?
Природа порою не терпит уверенности в совершенстве ни в ком, кроме себя. С обеих сторон залива было видно, как грузовик, не вписавшись в поворот, пробил ограждение, и от удара человек,еще наверняка живой, вылетел через лобовое стекло из кабины. Чья-то расторопная камера следила за падением тяжелой машины и человека. Съемка шла издалека, и казалось,что кукла падает вниз головой на опору моста.
Расследованию удалось без труда доказать, что молодой водитель превысил скорость. Компания, где работал Рен, выплатила семье компенсацию в знак сочувствия. На мосту установили дополнительные предупреждающие знаки об ограничении скорости. А Рена стал преследовать вид этого тела, летящего вниз с моста. По ночам он уже не стоял вахту на корабле Лейфа Счастливого – сны его погасли. Он метался по кровати, до боли стискивал руки жены, пытавшейся его разбудить, успокоить. Но наутро уже не помнил ничего.
Множество раз он вспоминал все расчеты этой конфигурации автострады. Временами ему казалось, что не живи с нем эта потаенная, отвлекающая тяга к морю, он сумел бы найти то звено, которое предотвратило бы катастрофу на мосту. Скрытая эта часть его жизни показалась Рену мучительной, отталкивающей - почти прямой виновницей гибели человека.
Для Рена, не обладавшего ярким инженерным талантом своего отца, его работа была всегда просто добрым ремеслом, которое хорошо кормило. Порою он даже думал, что знает каждое слово церемонии его ухода на пенсию, до которой оставалось ещё более 30 лет. Но иногда у него случались приступы глухой тоски, что-то в нем бунтовало против этой насиженной предсказуемости, искало выхода.
Однажды он сорвался с места, прилетел на побережье в маленький городок, где он не знал ни живой души. В первую же ночь он ушел в море, когда стемнело, и ходил до рассвета. На вторую ночь он дошел до далекого острова, где жили только чайки и торопливые пепельные качурки. Однако кто-то все же увидел его в море, и наутро постояльцы гостиницы боялись встречаться с ним взглядом за столом. Ему уже приходилось чувствовать это скрытое, но жгучее любопытство в людях, с которым смотрят на карликов или великанов в цирке. Любопытство, граничащее с легким презрением пополам с завистью, основанное на спокойной уверенности в том, что они-то совершенно нормальны и такими останутся. Избегая распросов, Рен улетел в тот же день.
Рену 32 года и десять месяцев.
Наступил октябрь и годовщина смерти матери.
Кроме меня, думал Рен, выглядывая из окна поезда, некому уже ее помнить. Вот так всего за одно поколение не осталось ни следа, словно и не было ее никогда. Будто светлый пузырек скользнул по поверхности воды, лопнул, исчез. Даже если бы у меня были дети, как я мог бы им передать мою память улыбки или тепла её рук? А ведь было же все это когда-то: время ужина - ветерок теребил занавески, яркие пятна на скатерти, папа и мама о чем-то говорили, а маленький Рен дремал, напившись молока.
-Хорошо, что я еду, думал Рен. -Посижу, поговорю с мамой.–
Ему захотелось встретиться с Лиэль, которая, как он узнал от старой своей тетки – младшей сестры отца – недавно вернулась в город с мужем и дочкой. За прошедшие годы он не раз думал о ней, но лишь как о части того прошлого, которое осталось вдали вместе с уходом мамы. Рен редко вспоминал её слова о том, что он должен служить своему дару, гнал от себя эти мысли. Однако сейчас, когда он ехал в свой родной город, он уже не понимал, почему его так пугали тогда эти слова. Быть может, ему хотелось бы услышать их вновь.
Ритуал его поездок не менялся. Приезжал он раз в два-три года, обычно без жены, и всегда останавливался у тетки – одинокой женщины с театральным прошлым, остатками оперного голоса и манерами примадонны в изгнании. В её доме было множество старых фотографий, вееров, грустных масок. Первый день после приезда, слушая в пол-уха рассказы тетушки о здоровье и падении нравов, Рен занимался починкой замков, окон, электрических и механических творений человеческого гения, которые, сами собой, казалось, выходили из строя от одного теткиного дыхания.
Утром второго дня Рен шел пешком на кладбище: сначала вниз до центральной площади города, где была когда-то его школа, а потом очень долго по узкой улице, где дома становились все старше, а заборы клонились вниз, до пересечения с грунтовой дорогой, идущей среди высоких лип до кладбища за городом. Октябрь выдался очень теплым; в городе пахло морем и водорослями.
В этот раз Рен не стал садиться в небольшой пригородный автобус, подвозивший к самым воротам. Остановки в автобусе объявлялись записанным на пленку молодым женским голосом, который мелодично выпевал: «Следующая остановка – кладбище», будто неся пассажирам долгожданную радостную весть. Вместо этого он долго шел по пыльной обочине, удивляясь своей неожиданной чувствительности.
Мамина могила находилась в старой западной части кладбища. В последние годы город быстро рос, разрасталось и кладбище – его неутомимый спутник.
В последний свой приезд Рен долго подрезал кусты дикой сирени, что так быстро росла на кладбище, часто скрывая старые памятники и фотографии людей, о которых было уже некому помнить.
В этот раз кусты были аккуратно пострижены вокруг маминой могилы, а ограда была свежевыкрашена, что было удивительно, поскольку единственным человеком в городе, которого могла еще как-то интересовать мама, была тетка Рена, но она на кладбища и похороны не ходила из принципа, утверждая, что одного такого визита не миновать, а репетиции её не интересуют.
Рен присел на скамейку внутри оградки. Было очень тихо. В эту старую часть кладбища живые почти никогда уже не заглядывали.
Возле памятника лежал небольшой букет полевых гвоздик. На фотографии на памятнике мама весело улыбалась. Он попытался вспомнить, когда был сделан этот снимок, но безрезультатно. Забылся мамин смех, даже точный цвет её волос. Рен помнил лишь свои ощущения: вот он впервые в море, держась за мамину ногу, вот он за столом, набегавшись вволю, пьет прохладное вкусное молоко из синей чашки, обязательно стоящей на блюдце, как требовала мама.
Послышались шаги, листья шуршали где-то рядом.
- Рен – услышал он.
- Ли? Как я рад тебя видеть – вымолвил Рен, не веря своим словам.
Лиэль пополнела, углы глаз тронули ранние морщины. В руках у нее был небольшой букет ромашек. – Как-то она погасла, - подумал он и вдруг почувствовал досаду, что не сможет уже побыть один.
- Я не знала, что ты приехал. Ты надолго?
- Да, я еще пробуду несколько дней-
Зачем же я сразу солгал?Ведь я уезжаю уже через день. – Ощущение неприязненной неловкости от встречи, потребность оградить себя от вопросов нарастали.
- Я почти ничего о тебе не знаю, Ли. Мне говорили, ты совсем недавно вернулась в город?- спросил Рен, чтобы заглушить голос мучительной паузы.
- Да. Мне предложили интересную работу, и мы вернулись. Я работаю в той же школе, где учится моя дочь. Она уже большая. Ты не знал? –спросила Лиэль, словно защищаясь, и стала на мгновенье похожа на юную свою тень.
- Впрочем, ты мог и не знать. – словно самой себе повторила она.
- Не ожидал, что ты будешь в школе? А какой предмет?
Она ответила, что уже многие годы учит истории. Рассказывает детям о забытых временах, о людях, что навсегда ушли из памяти, как те викинги, ходившие в походы с Лейфом Счастливым, сыном Эйрика Красного.
Лиэль замолчала. Душно пахла земля. Она присела на скамейку рядом с Реном.
- Ты часто приходишь сюда, Ли? Спасибо тебе за мамину могилу.-
- У меня здесь рядом и папа и мама лежат. Захожу к ним и к твоей маме. Это как нитка связи с прошлым. Хотя и непрочная.
Теплый ветер стал теребить верхушки деревьев. В десятке метров от них пожилой мужчина подметал вокруг узкой могилы. Покашлял, присел на камень. От него потянулся сигаретный дымок.
- Здесь мне иногда даже думается, что самое главное в жизни уже прошло.
- Но почему же?– Мы ведь еще так молоды.
- Не знаю. Просто я так чувствую иногда – Она встала, чтобы положить к маленькому памятнику свои цветы.
- Знаешь, как будто была весенняя гроза, совсем рядом. Потом ушла гроза, только и слышатся отголоски.
В этом Ли не изменилась, думал Рен, так неожиданно у нее меняется настроение. Он слышал её голос, который остался таким же юным как и был, но видел лишь её погасшие глаза. Его раздражение нарастало.
Как всегда Лиэль почувствовала его состояние: - Ты, мне кажется, спешишь? Тебе уже пора? – И Рен с облегчением стал прощаться, обещав придти через день. Он уже быстро шел к центральной аллее, когда ему послышался голос Лиэль и тихий вопрос: - Быть может главное уже случилось и у тебя, Рен? – Но он не обернулся.
Странным образом с каждым шагом ему становилось спокойней и радостней. Слой за слоем он сбрасывал с себя сомнения, которые побуждали его увидеться с Лиэль, воспоминания о прошлом, даже тягу к морю, как выздоравливающий сбрасывает тяжелые душные одеяла.
Небольшой автобус двинулся к городу.
– Теперь, когда я буду приезжать к маме, у меня будет ощущение, что Ли стоит за спиной. Завтра домой – с удовольствием вспомнил он. Мысли о скорой встрече с женой, о возвращении к любимым книгам, к привычной работе были приятны, уютны. Трагедия на мосту более не вспоминалась.
Рен еще подумал, что хорошо бы утром до отъезда сходить в море. Быть может, чтобы увериться, что и оно уже не имеет над ним такой власти, как прежде.
Где-то в океане родилась капля. Долго плыла под звездами, под солнцем и в тумане, собиралась в волну, как растет снежный ком. Волна поднялась и двинулась к далекому берегу.
==========
А вечером девочка рассказывала маме, что она шла в школу очень рано и увидела, как какой-то человек уходил от берега прямо в море –весь одетый, в рубашке, в туфлях, и вода вокруг него волнами поднималась и бурлила, а сам человек сухой.
- Я так удивилась, иду по берегу и смотрю, а он идет все глубже, и волны всё выше вокруг него. А потом одна такая большая-большая волна двинулась – и прямо на него. Тут я споткнулась и даже уронила портфель, а когда опять посмотрела на море, там никого не было. И волн уже не было, только спокойная вода там, где он шел. Он наверно утонул, да? Я очень испугалась, но я никому не сказала, потому что боялась, что мне никто не поверит и скажут, что я вру. А я не вру.
Что же с ним случилось? Как ты думаешь? Почему ты плачешь, мама?
Весна пришла рано в тот год. Юный ветер разносил по городу запах свежих трав и эвкалиптовых листьев. Морские волны перемешивали песок у берега, обещали теплую воду и паруса далеких кораблей у горизонта.
После эпизода на пляже прошлой осенью девочка опасалась подходить к берегу близко, хотя ей все время этого хотелось. Но сегодня она не удержалась. Она подошла и осторожно попробовала воду ногой. Волна дрогнула, и, коснувшись её, медленно, будто с тяжелым вздохом, откатилась. Она сделала шаг вперед, обнажилось морское дно. Одна за другой маленькие и большие волны обходили её стороной и спешили к берегу.
Тут пожалуй и сказке нашей конец. Наверно когда-нибудь придут и другие женщины или мужчины и будут останавливать морские волны. Все мы в сущности – бумажные фигурки в бесконечных играх насмешливого Создателя.
