Она так стара, что в современном интерьере выглядит почти нелепо. От нее пахнет дымом пожарища, сарайной сыростью, подгнившим  деревом и чем-то еще, что в сознании упорно ассоциируется со словом «древность». За 117 лет своего существования эта потрепанная свидетельница событий, как видно, не только накапливала чужой опыт, но и хватила лиха сама. Но мы об этом уже ничего не узнаем. Зато узнаем о тех, чьи имена она сохранила в своей памяти.

Книгу нашли на чердаке заброшенного дома на улице Железнодорожной. Раньше этот дом принадлежал жительнице нашего города, и во дворе часто можно было видеть хлопочущую возле грядок хозяйку.

Мы с ней были немного знакомы, и однажды я узнала о церковной книге, которая хранилась у женщины. Та намеревалась познакомить меня с уникальным, на ее взгляд, документом, но то ли я не проявила должной заинтересованности, то ли что-то помешало, – обещание забылось.

И прошло более 20 лет. Давно уже нет в живых владелицы ветхого домика, да и тот, простояв несколько лет бесхозным, в конце концов сгорел от руки каких-то бродяг.

Поэтому, когда на Пасху мне передали видавший виды том, память не  сразу обрела нужные ориентиры. Нашедший книгу человек был мне не знаком, и, разумеется, понятия не имел ни о каких договоренностях, которые когда-то существовали между мной и одинокой пенсионеркой. Он просто хотел узнать, представляет ли эта книга хоть какой-нибудь интерес. Я же, сопоставив факты, вдруг против воли испытала волнение. Предо мной будто приоткрылась завеса времени; лики прошлого заговорили.

Речь не идет о фолианте, вправленном в серебро с искусным тиснением. Это обычная метрическая книга – коричневый переплет, «амбарный» формат, наклейка. Судя по каллиграфии, ярлык приклеен в советские времена, для служебного пользования. Метрические записи срока годности не имеют.

Необычность же рукописного документа заключена уже в его названии, которое гласит: «Петропавловский приход, 1889 – 1893 гг.». То есть мы имеем дело со стариной, и стариной вполне конкретной, связанной с нашим краем. Петропавловский приход есть не что иное, как территория города Лодейное Поле с округой. Кто жил здесь в далеком прошлом? Над кем свершались таинства крещения, бракосочетания и напутствия в последний скорбный путь? Каковы были сроки и традиции? И что за ветер перемен?

«Тысяча восемьсот девяностого года июня тридцатого дня, чинено было сей Метрической книге свидетельство, по коему оказалось, что в течение сего месяца в приходе Градского Лодейнопольского Петропавловского Собора умерших было: мужеска пола четыре (4), а женска не было. Упущений в записи, неисправностей в ведении книги нет; в чем и подписуемся: протоиерей Михаил Ребовский, священник Иоанн Митропольский, дьякон Иоанн Романов, дьякон на вакансии псаломщика Николай Лыков».

Гусиным пером, черным по белому – а ощущение такое, будто сказано где-то рядом. Эхо времени? Возможно. И все-таки характер записи, не побоюсь утверждать, магичен. Дело не только в церковно-славянском языке, всех этих «азах», «буках», «ведях» и «ятях», сливающихся в непривычный для глаза шрифт Московской синодальной типографии; не только в архаичности орфографических и синтаксических структур текста. Дело в тщательном, почти художественном качестве исполнения письменных свидетельств, столь точном и безупречном, что не будь книга подлинной, мы бы решили, что налицо компьютерная графика. Простая человеческая рука не может изо дня в день водить по бумаге с мастерством гравера!

Но факт остается фактом: авторы давно ушедшей эпохи владели искусством чистописания не в пример нам.

В книге три части: «О родившихся», «О бракосочетаниях» и «Об умерших». Разводы, как один из банальных видов современного гражданского состояния, в старой церковной системе метрической документации напрочь отсутствуют – менять супругов «как перчатки» еще было не принято.

Зато редкий месяц обходился без рождений. Младенцев крестили регулярно, от 5 до 11 человек на приход включая деревни – Верхнюю и Нижнюю Каномы, Мирошкиничи, Речку, а также иные города и веси, откуда, судя по записям, были родом родители вновь появившихся на свет.

Так, «Олонецкой губернии Повенецкого уезда Ребольской волости деревни Тулос-озеро крестьянская девица Параскева Богданова, православного вероисповедания», 19 августа 1890 года родила мальчика – которого спустя неделю крестили в Петропавловском соборе и, заполняя в книге графу «имена», рядом со словом «Александр» сделали пометку «незаконнорожденный». Об этом первом значительном в жизни маленького человека событии нам известно еще и то, что его крестными отцом и матерью («восприемниками») стали Лодейнопольский мещанин Григорий Иванов Сергеев и солдатская вдова Екатерина Васильева Долгова.

А вот явление миру дочери дворянина из Новгородской губернии Николая Кондратова, родившейся в том же году спустя месяц, надо полагать, по жизни было обставлено более пышно, канцелярский смотритель как- никак, да и свидетели под стать – помощник уездного исправника и жена титулярного советника. Но перед Богом все равны, и под сводами храма у купели молитвы прочли тот же священник с тем же дьяконом.

Что касается священнослужителей, то в книге и о них можно найти сведения. Дьякон на вакансии псаломщика Николай Лыков, фигурирующий по многим записям в книге, предстает перед нами человеком еще не старым. Во всяком случае, есть документальное свидетельство о том, что 14 апреля 1890 года у него и его жены Анны родилась дочь, которую протоиерей Михаил Ребовский с дьяконом Иваном Романовым спустя пять дней крестили с именем Юлия. При свершении сего таинства в качестве крестных родителей присутствовали учитель Лодейнопольского приходского училища Николай Михайлов Ребовский (очевидно, родственник протоиерея) и жена бухгалтера Лодейнопольского казначейства Клавдия Федорова Тихомирова. 

Про то, как сложилась судьба маленькой Юли, книга молчит. Но торопливый росчерк химических чернил в графах против ее имени – «27/XI–33 г.» – переносит нас в совершенно иную эпоху, где дочь священнослужителя могла представлять вполне конкретный для власти интерес. Кстати сказать, отдельные страницы книги тут и там испещрены канцелярскими пометками 30-х-40-х годов прошлого века – о выдаче всевозможных справок и свидетельств, в том числе и в органы НКВД.

Однако, при всей глубине содержания старого документа, делать сколько-нибудь категоричные выводы об исторических, экономических и социальных сдвигах в обществе – не представляется возможным даже по той части, которая обычно сопутствует метрическому изучению. Я имею в виду демографию. Ведь как бы внушительно ни выглядела «статистика» крещений для уездного городка с численностью душ менее 2000, но картина младенческих смертей, явствующая из другого раздела книги, также впечатляет. И потом, если бы в «статистику» попадало сугубо местное население, но, как уже говорилось выше, крестились и, соответственно, регистрировались прибывшие из иных краев: петербуржцы, новгородцы, каргопольцы, олончане, архангелогородцы, жители Великого Княжества Финляндского и другие.

 И, наконец, число крещений не обязательно соответствовало числу рождений. Так, 12 сентября 1882 года в стенах Петропавловского собора крестился 48-летний лодейнопольский земский врач, коллежский советник Давид Маркович Иссерсон со всем семейством: женой, 18-летним сыном и двумя дочерьми, двадцати и двадцати двух лет от роду. Этот гражданин «вследствие изъявленного им решительного желания присоединиться ко Святой Православной церкви и согласно Указа из Олонецкой Духовной Консистории от 31 августа 1892 года за № 5419 просвещен Святым крещением и Миропомазанием с сохранением его прежнего имени в память Св. Князя Давида, празднуемого церковью 19 сентября». Метрические записи сохранили для нас и имена восприемников новообращенных и свидетелей таинства: мировой судья, купеческая вдова, председатель земской управы, помощник исправника и городской голова. А в конце месяца дьякон Иван Романов (он и есть, судя по подписи, обладатель филигранного почерка) констатировал:

«Тысяча восемьсот девяносто второго года сентября тридцатого дня, чинено было сей Метрической книге свидетельство, по коему оказалось, что в течение сего месяца в приходе Градского Лодейнопольского Петропавловского Собора родившихся было: мужеска пола два (2), а женска три (3), да крестившихся из неверных было: мужеска пола два (2), а женска три (3), а всего обоего пола десять».

Из прочей «статистики» того времени интересными, на наш взгляд, являются не столь уж редкие случаи рождения близнецов, двоен и даже троен, о чем в записях также делалась соответствующая пометка. Всех новорожденных нарекали по святцам, отчего в тексте с постоянством повторялись Иваны, Александры, Василии, Марии, Анны, Ольги, Екатерины и другие традиционные русские имена. Из тех, что сегодня редки или совсем вышли из употребления, – Агриппина, Пелагея, Параскева, Евдокия, Зинаида, Акулина, Фекла, Анисья.

К учету рождаемости в далеком прошлом, безусловно, примешивался моральный фактор – в духе времени. Однако поборников строгих патриархальных нравов придется-таки разочаровать: матерей-одиночек хватало во все времена. Не то чтобы книга пестрит «незаконнорожденными», но создается впечатление, что процент их появления на свет имеет стабильные предпосылки. Валить все на «проклятых эксплуататоров» вряд ли получится. Неполные семьи возникали не только у бедных крестьянок и мещанок, но и у привилегированного класса.

Так, в сведениях о родителях читаем, что в деревне Нееловщина Шаменского прихода Лодейнопольского уезда у дочери неслужащего умершего дворянина Стефана Алексеева Саблина, девицы Анны Стефановой, 6 марта 1892 года родилась дочь, которую крестили с именем Александра, поставив на бумаге пресловутую пометку о «незаконности» рождения оной.

 Из остальных случаев обращает на себя внимание крещение ребенка лодейнопольской мещанской девицы Анны Семеновой Мейер, где в роли крестной матери выступала жительница аж Витебской губернии некая Берта Карлова Росликова. Симбиоз этнических и географических признаков в глухой дореволюционной провинции России уже сам по себе любопытен.

Вторая часть книги посвящена бракосочетаниям. И здесь искателям «жареного», можно сказать, тоже особо поживиться нечем. Социальная заготовка на тему неравного брака почему-то не работает: сведений о женитьбе дряхлых богатеев на бедных юных красавицах нет. Зато случаи, когда невеста на пару-тройку лет старше своего суженого, нередки.

 Так, 29 марта 1892 года уволенный в запас армии рядовой нестроевой Ефим Иванов, 29 лет, повел под венец 35-летнюю вдову Анисью Александрову, и таким образом каждый из брачующихся создал семью во второй раз в своей жизни. Надо сказать, что в основе повторных браков лежали вовсе не ошибки первого выбора, а вдовство. Оно постигало не обязательно стариков – вытегорской купеческой вдове Екатерине Шарковой, имевшей опыт уже двух замужеств, стукнуло тридцать девять, когда 48-летний торговец из Петрозаводского уезда Антон Тупицын предложил ей руку и сердце.

Нашла себе половину и уже упомянутая нами жительница олонецких краев мать-одиночка Параскева Богданова. В возрасте 29 лет венчалась с 37-летним лодейнопольским мещанином Петром Макаровым, до этого ни разу в браке не состоявшим. Свадьбу сыграли по осени, уже после сорочин «незаконнорожденного» Саши, умершего от коклюша в годовалом возрасте.

И вот настал черед поговорить о событиях печальных. Они в метрической летописи Петропавловского собора занимают едва ли не большинство страниц. Шеренга к воротам небесного рая буквально пестрит лицами: крестьянин, мастеровой, канцелярский служитель, купец, блюститель закона и гремящий кандалами невольник… На смертном одре у кладбищенского креста каждый был препровожден святым словом, т.к. погребение совершали священнослужители. Это происходило «на Градском Введенском кладбище», явствует из записей.

В одних случаях ритуал сопровождался пением «Святый Боже» – как, например, над гробом 23-летней Альмы-Амалии Терезы, жены акцизного надзирателя и коллежского регистратора Роберта фон Рошаля, умершей от трудных родов; или как при погребении 3-летнего Павлика Олликайнена, сына работника из прихода Нурмис, что входил в границы Великого Княжества Финляндского. Юную жизнь мальчика унесла все та же эпидемия коклюша, разразившаяся, судя по свидетельствам, летом 1891 года. Оба, и молодая женщина, и ребенок – были лютеранского вероисповедания.

В других случаях процедура на кладбище осуществлялась по документальному отношению полицейского надзирателя – когда имелись «протокольные» факты: утонул в Свири молодой парень из Мирошкинич, неожиданно умер 46-летний житель Архангельской губернии, выслана под надзор полиции престарелая петербурженка.

 Отставной рядовой Федор Кокорин скончался от ушиба черепа в возрасте 65 лет и был похоронен «по отношению смотрителя земской больницы». Таким же образом предали земле тело 35-летнего крестьянина из Петрозаводского уезда Ивана Корнышева, страдавшего при жизни «хроническим воспалением почек». В большинстве же случаев захоронений – ссылки на документацию либо особые обстоятельства отсутствуют.

Что касается научной терминологии в определении причин летальных событий, то она, по всему видать, нашим предкам была еще не слишком знакома. От чего умирал человек? «От боли в животе», «от рака в горле», «от простуды», «от худосочия», «от Антонова Огня», – гласит церковная книга, а то и констатирует совсем просто: «от старости». 

Надо сказать, причинно-следственная связь в последнем случае предстает несколько размытой, ведь одно дело, когда «от старости» умирали на восьмом, а то и на девятом десятке, другое – намного раньше. Например, о кончине вдовы канцелярского служителя Елизаветы Сафоновой написано, что та умерла по достижении 60 лет «от старческого изнеможения», а относительно 50-летней жительницы Люгович Вассы Петровой – «от старческой дряхлости».

Вообще долгожителями в старые времена, как и сегодня, чаще всего выступали все-таки женщины, причем из простонародья. «Рекордсменка» 1891 года – крестьянская вдова из Верхней Каномы Фекла Сидорова, дожившая ровно до 90 лет и отправившаяся в мир иной тихо и умиротворенно, исповедовавшись батюшке и получив напутствие.

В графах регистрации мужских смертей причина старости также приводится, но лета почивших нечасто выходят за отметку «70». Исключение – 88-летний горожанин Никита Попов, чья жизнь едва не уложилась в границы века.

Как уже упоминалось, необычайно велика была смертность детская. Основная причина гибели младенцев на языке того времени звучит как «родимец» – так называли детский паралич, худшую форму родовых последствий, несовместимую с жизнью. Коклюш, простуда, боль в животе – также обозначены в записях. Смерчем проносились эпидемии оспы. Одна из них задела территорию нашего города весной 1892 года, когда умерло большое число совсем еще маленьких ребятишек.

Людей более зрелого возраста «косила» чахотка. Эта напасть настигала не только жертв социальной  неустроенности, но и, казалось бы, внешне благополучных граждан, например, Потомственного Почетного Гражданина (было, оказывается, такое звание) Николая Климентова, 52-х лет от роду. Также от чахотки скончался 25-летний канонир 5-й батареи 24-й Артиллерийской бригады Егор Дмитриев – в то время как другой солдат, запасной рядовой 8-го резервного пехотного кадрового Батальона Василий Федоров, дожив до 30 лет,  отдал концы не от чего иного, как «от излишнего употребления водки».

К слову сказать, следов беспробудного пьянства в прошлом на страницах книги нет. Лишь косвенно вечная беда русской действительности сквозит за скромной формулировкой «утонул в речке Свири», используемой церковным писарем по большей части в летнее время и относительно представителей сильного пола. Хотя, конечно, и утонуть причин может быть несколько.

Вообще создается впечатление, что чем проще был человек, тем «проще», в плане констатации, он уходил из жизни: «лягнула лошадь в грудь», «повесился под влиянием меланхолии», «обжегся кипятком», «простыл». Разные мудреные диагнозы, вроде «апоплексического удара», доставались людям посолиднее – 60-летнему бывшему лодейнопольскому купцу Николаю Дудникову, например, или его собрату по гильдии 68-летнему белозерцу Дмитрию Поздынину.

Книга также сохранила косвенные свидетельства социальных противоречий конца XIX века, явствующие из факта присутствия в нашем городе разного рода арестантов, отбывающих наказание здесь и пересыльных. Эта категория попавших в  церковные списки умирала, как правило, от болезней легких: воспаления, отека, бугорчатки, чахотки. При занесении в графу умерших нет ни малейшего намека на их происхождение, даже отчество отсутствует. Зато дух отрицания культа виден из гордого отказа некоторых приобщиться к тайне святой исповеди. «Напутствован не был по собственному желанию», – стоит против фамилий молодых людей, Демьяна Иванова и Софрона Орехова. Были ли они революционерами? Оба шли через наш город этапом. Более старшие из  опальных, такие, как 70-летний Семен Воронцев или 76-летняя Параскева Богданова, свое право на  исповедь использовали.

…Перевернута последняя страница. К сожалению, последняя она не по счету, а по наличию – за долгие годы своего существования книга понесла кое-какие потери: нет окончания, часть листов из переплета вырезана ножницами. Перетасованы и главы: первая часть вставлена куда-то в середину, вторая и последняя  раздроблены. Так что нумерация страниц не соответствует действительности.

И все равно она достойна восхищения, эта потрепанная, побитая жизнью, но сохранившая свое лицо хранительница истории. Шли годы, гремели войны и революции, пылали пожары, уходили в небытие целые поколения и эпохи – а она все вынесла, все пережила и, не будучи хранима людьми, прошла все-таки свой собственный к ним путь и раскрыла тайны. Будто и впрямь была поддержана тем непоколебимым духом, что когда-то витал под сводами лодейнопольского Петропавловского собора.

2006 г.