Марс… Марс… Марс… Выдыхаю это магическое слово и стою, вслушиваясь, как оно с тихим шелестом растворяется в воздухе, медленно тает, исходя своим особым, непередаваемо волнующим ароматом. Марс… Марс… Марс… Будто тысячи маленьких песчинок, танцующих в неподвижной атмосфере, и каждая песчинка – особенный, по-своему прекрасный, переливающийся разноцветьем калейдоскопа Марс.
Тихо шипит шлюз, где-то в глубине корпуса лязгает механический засов, крышка люка уходит в сторону, и тишина влетает в открывшийся проём, несётся по ракете, вползает в каждый уголок, захватывает в свои объятия и крепко прижимает к груди. Поражённый, оглушённый, потрясённый, - я стою неподвижно и гляжу прямо перед собой.
Марс? Марс…
Не слышу ударов собственного сердца, не чувствую ни рук, ни ног, дышать не могу.
Нет ни ракеты, ни оставленной за спиной пустоты, исчислимой биллионами километров, и меня самого тоже нет.
Марс? Марс!!!
Взрыв, разлетающийся фейерверком по всему телу, дикий восторг, сладость кислорода, наполнившего лёгкие – в три прыжка я преодолеваю лесенку, приземляюсь на песок, прыгаю что есть сил, размахиваю руками, кричу что-то, оглушённый собственным криком. От счастья хочется плакать и смеяться, а я и плачу, и смеюсь, - всё сразу разом, глотаю слёзы, подпрыгиваю вверх, взмываю на добрых полметра к небесам, опускаюсь вновь на хрустящий песок. И Марс подхватывает моё исступлённое сумасшествие, кружится вокруг, раскладывается на красновато-бурый спектр в моих глазах - мы с ним встретились как давние друзья после долгой разлуки, он принял меня как хорошего знакомого, будто ждал этого уже много лет. Я вдруг с неимоверной силой ощутил, что вот она – моя Родина, то самое место из детских снов, куда всю свою жизнь я подспудно мечтал вернуться.
Воздух здесь прозрачнее, горизонт ближе, а звёзды по ночам сияют во стократ ярче, чем где-либо ещё - милые сердцу осколки ядерного пламени, мерцающие где-то на бездонном чердаке Вселенной. А под ногами - Марс. Старый товарищ, надёжный друг, полный мешок загадок и целый чемодан тайн. Глубокий вдох - воздух свеж и прохладен, совсем как на третьей планете, воздух с далёкой Земли. Заботясь о своём посланнике, она отдала часть себя – несколько кубометров прекрасной голубоватой атмосферы, а вместе с ними – свою любовь, частичку истории. Вес баллонов слегка оттягивает плечи, но Марс заботливо уменьшает гравитацию, и идти становится намного легче. Марс! Марс! Марс! Душа ликует и поёт, в безукоризненно чистом небе, слегка блеклом, но неизменно высоком и безмятежном, появляются время от времени облачные гости и сразу же исчезают. Солнце висит низко над горизонтом, преломляясь в стекле гермошлема маленькими лунами. Лёгкий ветерок перекатывается через барханы, увлекая за собой редкие песчинки, они стучат по скафандру, приветствуя меня. Время, кажется, совсем остановилось, и только песок шепчет под ногами: "Марссссс.....марссссс...." Невыразимое очарование, тишина и спокойствие. Марсианское спокойствие, - хочется сказать.
Молчание здесь совсем не такое, как в кошмарной бездне вакуума. Космос затих звёздным сиянием, и беззвучие Вселенной означает лишь одно – тишину. Но Марс не просто молчит, он молчит о чём-то, и это что-то заставляет снова и снова задерживать дыхание, вслушиваться, всматриваться, пытаясь осознать что-то, ухватить саму мысль, дрейфующую в воздухе.
Я остановился неподвижно и в какой-то миг понял, что совсем не чувствую себя одиноким на чужой далёкой планете, будто стою перед лицом чего-то мудрого и древнего. Эти самые горы, чуть-чуть выглядывающие из-за горизонта, существовали уже в то время, когда Земля была совсем молода. Как назывались они? И было ли кому придумывать названия? Я увидел Марс глазами Скиапарелли, красноватый диск в объективе телескопа, пересечённый точными линиями каналов. Подумайте только – цивилизация, которая сражается на последнем издыхании за жизнь родной планеты, за будущее своего мира, создаёт титанические инженерные сооружения, занявшие площадь всей планеты. Разворачивается тысячелетняя борьба разума с неизбежной гибелью; обречённые на поражение, марсиане совершают подвиг за подвигом, в бой идут наука и знания, воспитание и образование, опыт многих поколений предков и неудержимый дух экспериментаторства. Хитроумные машины пробивают в геологических пластах многокилометровые каналы, которые берут начало во льдах полюсов и транспортируют миллиарды галлонов воды в знойные пустыни экватора. Другие машины поддерживают атмосферу, не позволяя ей рассеяться. Третьи топят лёд и по капле распределяют влагу. Жизнь концентрируется вдоль каналов, и каждую весну, когда вновь наступает оросительный сезон, пустыня цветёт и зеленеет.
А потом смерть. Немыслимая, иррациональная, противная здравому смыслу. Смерть.
Я вслушиваюсь в окружающую тишину, и мне начинает казаться, что ветер поёт что-то величественное, внушающее уважение и пробуждающее какой-то неясный трепет в груди. Меня увлекает эта песня, разлитая целиком в пустынном молчании, я слушаю её, глядя на неподвижные тела барханов вдали. И вдруг какой-то звук, совершенно не марсианский, до мурашек земной и невероятно близкий прерывает это пение.
Открывается люк ракеты. В чёрном проёме шлюза показывается светлый овал лица, снежно-белая копна седых волос; очки в толстой оправе сверкают на солнце и ослепляют меня. Мягко, как по ковру, блестящие туфли ступают на железный трап. Тёмный пиджак, накинутый поверх белого свитера, - о, как по-домашнему это уютно и радует глаз, - старомодные прямые брюки, немного смятые у колен. Свет. Тепло. Вдохновение.
Брэдбери стоит на верхней ступеньке лестницы, оглядывается кругом и довольно посмеивается. Глаза его, лучезарные, вновь ослепляют меня, и я понимаю, что солнце тут совсем ни при чём.
- Марс? – спрашивает он, а я, почти лишившись дара речи, только неуверенно киваю в ответ.
Широко улыбаясь, он спускается по лестнице, ступает на песок, вновь довольно оглядывается.
- Ясное дело, что Марс. Иначе и быть не может! Первая экспедиция, вторая экспедиция, третья… да… - он долго тянет слова, а глаза его за стёклами очков делаются узкими-узкими от смеха.
- Но дядюшка Рэй, - я останавливаюсь на мгновение, пытаясь отыскать в опустевшей за миг голове хоть какие-то слова, - дядюшка Рэй…
- Да, мой мальчик, - Брэдбери берёт меня под локоть, и вот мы уже идём, плечо к плечу, по бескрайнему простору высохшего марсианского моря.
Я совершенно забываю, что хотел сказать, и, потрясённый, словно впервые увидев окрестный пейзаж, смотрю на всё восхищённо-округлившимися глазами. Кислородные баллоны за спиной на каждом шагу скрипят ремнями, и тут я замечаю, что чудесный, неправдоподобный Марс отделён от меня прозрачным забралом гермошлема.
- Дядюшка Рэй, - я поворачиваюсь к Брэдбери, - но как же может быть так, что ты здесь и…. – он улыбается, а я не знаю, как выразить мысль, – и совершенно без скафандра. Не может быть и речи, чтобы…
- Они никому не желали зла, просто им очень хотелось быть первыми, - декламирует, глядя на меня, Брэдбери, - и они мечтали о славе и почёте, пока их лёгкие привыкали к разреженной атмосфере Марса, из-за которой…
- …голова становится словно хмельная, если двигаться слишком быстро, - очарованно заканчиваю я.
- А мы ведь и не спешим никуда, - смеётся Брэдбери, - идём себе спокойно по дну давно высохшего моря, где десять тысяч лет назад корабли, изящные и стремительные, как сами волны, под лёгкими парусами цвета небесной лазури, наперегонки с попутным ветром летели к пристаням из белого мрамора. – Брэдбери ведёт рукой в воздухе, и я вижу почти наяву эту картину. – Смуглые моряки, прикрывая ладонями глаза от палящего солнца, вглядываются в морскую дымку, и сквозь рассеянный туман видны колонны гавани, а вслед за ними огромные купола, перекидывающие мостики радуг над широкими улицами, и вот уже весь город как на ладони. Волны бьются о деревянный борт корабля, поднимая мириады пенных брызг, которые отражаются голубыми светлячками в золотых глазах марсиан.
Я снимаю шлем и совсем без опаски вдыхаю полной грудью марсианский воздух. Он наполняет в одночасье меня всего, льётся по жилам, стремительно ширится в лёгких, шипит внутри скафандра. Он моя кровь, этот замечательный воздух, и я пью его, как чудесный нектар, пытаясь сравнить с чем-то, но он слишком хорош, чтобы найти себе приют в языке. И только голова становится немного хмельная, потому что я иду слишком быстро.
- Дядюшка Рэй! Но где же те самые прекрасные марсианские города, о которых ты говорил нам? Совершенные города из мрамора, с башенками и колоннами, с хрусталём и цветными стёклами, с серебряными книгами и бассейнами, наполненными дождевой водой?
- Как это где? – удивляется Рэй. – Вот же они, смотри!
Прямо перед нами вырастает среди песков прекрасный марсианский город. Нет-нет, он не появляется в одночасье, он был здесь всегда, тысячелетиями прежде, здесь он и простоит, неподвластный ни стихиям, ни времени, ни человеку. Я вглядываюсь в изящные дорожки, выложенные сапфировыми плитками, в воздушные башенки и минареты, украшенные цветным стеклом, в тихую гладь воды мраморных бассейнов, отражающих устремившиеся в небо колонны. Лучи солнца, падающие в окна, освещают комнаты и залы, фрески на стенах и мозаики на полу, сюжеты минувшего и мечты о грядущем, преклонение перед красотой и мысли о вечном. Здесь не пахнет смертью или запустением - воздух напоён удивительной энергией, которая переливается в лучах солнца. Лёгкий аромат высохших цветов затаился в тени, по стенам крадётся запах нагретого камня, и время незаметно вплетает свою ноту в общий букет. Да, здесь тоже пахнет временем. Город не умер, в нём продолжают жить марсиане, жить в своих творениях, в серебряных книгах, в поблекших красках картин. Город хранит мудрость давно ушедших лет, музыку давно отпетых песен, рифму отзвучавших стихов, радость прожитых жизней.
- Дядюшка Рэй! – в бессилии выдыхаю я. – Есть ли способ помочь им?
- Помочь? – искренне удивляется Брэдбери. – Они жили долго и счастливо, любили, смеялись, мечтали и трудились, на прекрасной планете Марс, в домах с хрустальными колоннами. – Брэдбери глядит мне прямо в глаза, серьёзный и немного печальный. – Счастье в миге, мой мальчик, в летящем мгновении, счастье всегда «сейчас» и никогда «в прошлом», потому что воспоминания о счастливом времени – это настоящее. Нет ничего, кроме настоящего и будущего, и коль скоро ты можешь вспомнить пролетевшее мгновение, человека, прожитое, пропетое и прочитанное – держи свои воспоминания как талисман, принадлежащий настоящему и освещающий твоё будущее. Держи крепко, и пусть он сияет далеко, на годы, на парсеки твоего грядущего пути.
Стремительный марсианский вечер быстро стирает с неба закатный румянец, и вот в вышине уже загораются звёзды. Я лежу на песке, вглядываясь в их мерцающие узоры, а Брэдбери стоит рядом со мной, часть небосвода, часть звёзд, часть меня.
- Дядюшка Рэй, расскажи мне… - начинаю я, так и не придумав, о чём попросить.
Он улыбается тихо, я вижу это в темноте, и неторопливо начинает:
«Яркий огонь прочертил длинную линию в ночном небе. С победоносным воем ракета смяла тишину звёздного мрака в головокружительной свистопляске. Дюзы полыхали малиновым пламенем, готовые в любой момент вскинуть ракету назад, в небеса, но всё было спокойно вокруг. Песок, поднятый тучами в воздух, плотно окутал ракету, мелкие камешки сверкали в неверном звёздном свете, порывы ветра разносили по окрестностям запах огненного космодрома. Наконец, двигатели смолкли, шум прекратился, и земная красавица, серебрящаяся покатым корпусом в лучах Деймоса и Фобоса, прочно стала на грунт. Ни единого движения, ни единого звука. Марс словно присматривается к гостье, вслушиваясь в остывающий воздух, приходит в себя после оглушительного грохота ракетной посадки. Наконец, люк раскрывается, и из корабля выходят люди…»
Я ловлю каждое его слово, которое маленькой хрустальной льдинкой вьётся в воздухе и медленно опадает в колодец вечности. Я не могу поверить, что это Брэдбери, добрый дядюшка Брэдбери, - да и как тут поверить? - но это именно он. Небосвод усеян мерным сиянием, светила мерцают с любопытством в вышине, подмигивают, нашёптывая: «Марс, древний загадочный мир, жемчужина цивилизации, гавань среди переплетённых нитей времени, успевай только смотреть вокруг да удивляться». Силуэт Брэдбери – недвижимая статуя на вытканном далёкими солнечными огнями полотне, и только его седые волосы, хорошо различимые в темноте, трогает ветер – не то марсианский, не то звёздный.
«Астронавты, вдыхая часто и глубоко разреженный холодный воздух, стоят не двигаясь. Они смотрят прямо перед собой, не в силах поверить глазам, - крохотные фигурки посреди беспредельности замершего мгновения. Два тусклых лунных диска тоже останавливаются неподвижно, совсем рядом друг с другом. Люди затаили дыхание: им кажется, что это сам Марс устремил на них взгляд с высоты. Тишина накатывается прибоем на место посадки, пенные волны её бьются оглушительно о корпус ракеты, и на миг среди высохшей давно пустыни вновь растягивается от горизонта до горизонта необозримый океан.
В это же мгновение солёный бриз развевает золотые кудри прекрасного юноши, облокотившегося о борт корабля и задумчиво глядящего куда-то вдаль, туда, где сходится ослепительное звёздное небо с отражением небесной сферы в серебристых океанских волнах. Парус – наполненная попутным ветром чаша – скрипит в темноте, корабль легко и уверенно скользит по лунной дорожке. Юноша закрывает на мгновение глаза и пытается представить себе, каким был бы Марс, если бы высохли в одночасье моря и океаны, исчезли реки и озёра, разрушились величественные мраморные города. Бесплодная пустыня открывается его мысленному взору, и ярким ночным светилам негде более любоваться отражением своей величественной красоты. Повсюду лишь песок и камни.
Он видит своих далёких потомков, которые как лёгкие тени бродят по заброшенным городам, останавливаясь на кромке мраморных пристаней и с тоской вглядываясь в мёртвую даль. Высохшее дно постепенно опускается к горизонту, оно повторяет изгибы древнего океана, кажется: стоит лишь наполнить равнину водой, как оживёт пристань, забьются пенные валы о белоснежный камень порта, тугие паруса принесут из далёких морей стремительные корабли. Фигуры стоят неподвижно, закутавшись в воздушные ткани, закрыв лица серебряными масками. Они знают, что прошлого не вернуть. И только время продолжает накатываться вечерними приливами к подножию бессмертного города.
Небесная сфера медленно вращается вокруг корабля, и среди волн, пока ещё совсем низко, появляется яркая-яркая звезда. Юноша с упоением всматривается в её голубоватый свет, а летящий мимо ветер подхватывает шёпот марсианина и несёт дальше над волнами: «Божественная Шеейрх’ на Ди плывёт по реке времени и увлекает сердца за собой, небесно-синяя…»
На корме лёгкого, как свет Деймоса, песчаного корабля стоит девушка, закутавшись в голубоватую мерцающую вуаль. Её серебряная маска лежит рядом и провожает пустыми глазницами темноту проносящейся мимо пустыни. Сухой и колючий воздух шипит в парусах, всё дальше и дальше гонит одинокую древнюю шхуну, тысячи лет блуждающую в водах вечности. Девушка не сводит глаз с горизонта, и в какой-то момент грёзы её складываются с реальностью: бескрайняя пустыня, свет двух тусклых спутников, тишина. Внезапно в небе появляется неправдоподобно яркий огонь, он прожигает себе дорогу среди звёзд, опускаясь с высоты, он возвещает о своём прибытии громом, давно не звучавшим уже над этой равниной. Аккуратно, словно хрустальная чаша, дивный корабль касается поверхности и замирает. В окрестном молчании появляется еле ощутимое беспокойство, по барханам скачут песчаные призраки, поднимая в воздух облачка грязно-бурой взвеси. Некоторое время корабль стоит без движения. Девушка представляет себе, как в это время иноземные матросы складывают невидимые паруса, крепят шёлковые снасти, выбрасывают бронзовый якорь и с волнением смотрят в этот новый мир. Наконец, на песок опускается трап, по которому сходят две крохотные фигурки. Масштабы сразу меняются – корабль более не просто изящный силуэт, но могучая громада, подпирающая острым килем небосвод, тень его протянулась по равнине, окутав замерших неподвижно путников. Кто они, эти пришельцы? Одежда их серебрится во тьме, а лица скрыты за прозрачными масками… Лица, лица! О, что за цвет глаз! Мыслимо ли? А волосы? Совершенно фантастический оттенок! А губы? Шепчут что-то на своём языке, и даже ветер замер, прислушиваясь.
Девушка смотрит вдаль, и в расплавленном золоте её глаз блестит поднимающаяся над горизонтом яркая звезда. Невольно поддавшись вперёд, марсианка очарованно глядит на мерцающее в бездонном мраке чудо, губы её приоткрываются, она шепчет магические древние слова: «Шайрх’ ин Дии, Шайрх’ ин Дии на небосводе этой ночью!» Руки девушки бессильно опускаются, ветер подхватывает маску и уносит её за борт, в замершие волны времени.
Палмер переступает с ноги на ногу и нарушает молчание:
- Какая, однако, необычная ночь…
- Ясное дело, - глухо отзывается Левенстон. – Это ведь марсианская ночь. Здесь всё должно быть по-другому.
- Как будто во сне, - продолжает удивляться Палмер. – Ни за что бы не поверил, что где-нибудь может быть такое прекрасное звёздное небо!
Левенстон садится на корточки и задумчиво разглаживает песок, сняв перчатку. Кварц поблёскивает отполированными гранями, будто мутное отражение расплескавшегося в вышине Млечного Пути. Ракета, гордо устремлённая ввысь, ребристые следы первых шагов вокруг неё и пядь суши, которую человек выровнял своей рукой – крохотный плацдарм надвигающегося переселения, тень грядущих ракетных стартов. Левенстон разглаживает песок дальше. Точно так же десятки новых экспедиций расширят площадь первых баз, построят города, проложат дороги, а там, глядишь, родятся первые люди на Марсе. Первые земные марсиане…
- Как думаешь, на этом месте установят памятник? – Палмер довольно щурится и причмокивает губами.
- Я соглашусь даже на мемориальную доску, - с улыбкой отвечает Левенстон. – Или хотя бы на крохотную заметку в учебнике по марсианской истории.
- Огромный памятник в виде нас с тобой, - Палмер не слушает, продолжает мурлыкать себе под нос. – Песок, песок, до чёрта песка, и тут вдруг из-за дюн показывается величественная скульптурная группа. Пилот и навигатор Стив Палмер бесстрашно глядит в небо, его мужественная челюсть оттенена заходящим солнцем, в одной руке он держит развевающееся знамя, в другой – ракетный штурвал…
- Сложно представить себе штурвал без прилагающейся к нему ракеты, - съязвил Левенстон.
- … а рядом, - самозабвенно продолжает Палмер, - фигура храброго капитана Роба Левенстона, вознёсшего земной глобус над головой. За астронавтами – громада корабля, недвижимо замершего в порывах колючего ледяного ветра…
- Было бы уместнее где-нибудь на Нептуне, - смеётся Левенстон.
- Земля восходит, - очарованно выдыхает Палмер. – Вон как сверкает над горизонтом!
- Старушка-Земля! – шепчет Левенстон, любуясь крохотным бирюзовым диском среди холодных россыпей далёких звёзд.
Океан времени несёт на своих волнах три корабля, так непохожих друг на друга. Эпохи, люди, образы – всё переплетается в одном многокрасочном узоре, вселенные и миры играют свои тона и вместе рождают музыку времени. Изменчивые течения выносят на берега реальности то осколки минувшего, то картины грядущего, а порой миражи того, что только могло бы быть.
Три корабля встречаются во мраке.
По пенным гребням летит, почти не касаясь воды, лёгкая шхуна под развёрнутым необъятно парусом. Золотоволосый юноша облокотился на борт и, сощурившись, всматривается во что-то, доступное лишь его взгляду. Корабль окутан завесой брызг и шелестом морских волн, которые разбиваются о покатый корпус.
Навстречу шхуне из лабиринта времени выносится стремительный песчаный корабль. Бритвенно-острый нос режет поверхность океанского дна, несёт перед собой облако пыли и протяжную завывающую ноту, будто сталь скрипит по песку. С высокого борта в пустоту перед собой устремила взгляд прекрасная девушка, лёгкая, как развевающийся шёлк её одежд.
На поверхности, вытянув к небу сверкающий шпиль, стоит ракета. Песок под ней блестит лужицами остывающего стекла. В нескольких шагах от распахнутого шлюза замерли неподвижно две фигуры в скафандрах.
Все они марсиане, рождённые на третьей планете или на четвёртой, уже мёртвые или ещё живые, встретились на перекрёстке времени этой необычной ночью, но так и не заметили друг друга, заворожённые одним – сиянием далёкой Земли над горизонтом».
Брэдбери молчит, глядя в необозримую ночь пустыни. Кроме свиста ветра – ни звука кругом. Мы сидим около костра, язычки голубоватого пламени пританцовывают в углях, на фоне тёмного неба высится исполинский корпус ракеты, слегка мерцающий, когда Брэдбери подбрасывает в огонь хворост. Я прижал колени к подбородку, обхватил их руками и наблюдаю за своим волшебным спутником, а он задумчиво перебирает иссохшие стебли марсианских трав, осторожно кормит пламя, шевелит порой губами, приготавливая из слов новый дивный напиток.
Сложное чувство охватывает меня. Я в скафандре, но шлем мой покоится рядом на песке, прохладный марсианский воздух наполняет лёгкие, а кислородные баллоны вместе с остальным дыхательным оборудованием сложены около ракеты. Надо мной сияют звёзды, и я вижу их собственными глазами, ветер трогает колючими песчинками лицо, доносит терпкий аромат костра. А в двух шагах, подобрав под себя ноги, сидит Рэй Брэдбери, в пиджаке, накинутом на белый свитер, словно он вышел из дому пять минут назад, чтобы показать редкому гостю настоящую марсианскую ночь. Марс вокруг меня то замирает совсем, чуть дыша, то свистит около ракеты, завывая в дюзах, то крадётся вокруг костра по границе света и тени, приглядываясь ко всему и прислушиваясь. Луны скрылись из глаз.
- Дядюшка Рэй, но ведь это не тот Марс, который мы видим в небе по ночам? Какой-то другой, куда не ступала ещё нога человека и где не побывали наши роботы-исследователи, так ведь?
- Это Марс, - улыбается Брэдбери, глядя на меня, и я вновь чувствую себя любопытным мальчишкой рядом с мудрым и спокойным наставником. – Есть ли разница между ними?
- Этого Марса не существует, - неуверенно говорю я.
Брэдбери вскидывает брови, смеётся.
- Он вокруг тебя. Ты видел древние города, нетронутые временем, серебряные книги, мозаики и картины. Оглянись только вокруг – да вот же он, твой несуществующий Марс!
- Всё кажется абсолютно реальным, но я не могу поверить.
- Реальность зачастую представляет собой причудливую смесь внешнего и внутреннего. Представь, что ты читаешь интересную книгу. Мир вокруг тебя никто не отменял, однако в то же самое мгновение ты можешь быть очень далеко, там, куда не добралась ещё своей смелой мыслью даже наука.
- Разве может фантазия настолько окрепнуть в сознании, что окажется неотличимой от реальности?
- Ты ведь здесь, - Брэдбери подмигивает мне. – Никто не сумеет доказать, что всё это ты просто выдумал.
- Но как возможно попасть сюда, дядюшка Рэй? – у меня вдруг перехватывает дух.
- Гляди, твоя красавица, - Брэдбери кивает на устремлённую ввысь фигуру ракеты. – Шестьдесят миллионов миль. В это время года – не больше пятидесяти.
- Марс - не для человека с планеты Земля. Слишком разреженная атмосфера, недостаточное давление, практически полное отсутствие кислорода, низкая температура… Чтобы продержаться на поверхности, нам придётся таскать с собой громоздкое оборудование, на обустройство первых баз уйдут годы. Десятилетия понадобятся человечеству, чтобы закрепиться на Марсе.
- А между тем, - Брэдбери глядит на часы, - ты здесь уже девятнадцать часов без шлема, жив - здоров, дышишь полной грудью и ни капельки не замёрз.
Я окончательно сбит с толку.
- Эта планета удивительно похожа на ту, которую ты описывал, дядюшка Рэй. Неправдоподобно похожа.
- Скажи больше – совсем такая, как в моих книгах.
Я начинаю понимать, почему с самого первого мгновения мне всё показалось таким знакомым и родным.
- Каналы, города, даже моя ракета! Будто всё написано тобой, будто собрано в твоём сознании.
- Мой мир, - кивает Брэдбери.
- Дядюшка Рэй, он остался в книгах. В твоих книгах и в наших сердцах. Но во Вселенной его нет более нигде.
- Миры не уходят бесследно, мальчик мой, они существуют. – Брэдбери помолчал. – И я существую.
- В нашем воображении – да, но...
- Могущество воображения безгранично. Оно способно творить нечто большее, чем просто цепочки символов на бумаге. Самое главное – мысль, а она нетленна. Представив себе новый мир, ты наполовину уже создал его. Оглянись, что ты видишь вокруг?
Я вновь всматриваюсь в бескрайние разливы мёртвого песчаного моря, которое уже стало мне совсем родным. Небо за далёкой цепочкой гор начинает светлеть, звёзды гаснут, словно выключающиеся автоматически ночники. Моё дыхание становится паром, тот же пар вырывается из груди Брэдбери, мороз окутывает корпус ракеты, и конденсат разрисовывает металл вокруг шлюза затейливыми узорами. Марс здесь же, вьётся вокруг нас, около потухшего костра, такой же реальный, как и мой волшебный собеседник.
- Я вижу Марс. Настоящий Марс, каким представлял себе всю свою жизнь. Единственный, древний, сказочный Марс, с городами, каналами и, - я задерживаю на секунду дыхание, - и с тобой, дядюшка Рэй.
- Не бойся мечтать, мой мальчик, - Брэдбери улыбается. – Каждая твоя мысль есть новый мир, огромный, красочный, который существует в тебе и независимо от тебя. Стоит лишь захотеть – и ты попадёшь в него, полетишь к далёким звёздам, переплывёшь могучую реку времени, прогуляешься по древним хрустальным городам с башенками из разноцветного стекла.
Я упиваюсь его словами, как воздушным нектаром утреннего Марса. Первые лучи Солнца играют на корпусе корабля, зайчиками скачут в очках Брэдбери. Он сидит прямо передо мной - живой, светлый, родной, и я готов вынуть душу из груди и оставить здесь же, на крупном марсианском песке.
Рэй Брэдбери. Огромный красочный мир, неисчерпаемый источник новых вселенных, яркий маяк на все времена – прямо передо мной, глаза его сияют и зовут куда-то туда, где шуршат страницы серебряных книг, молчат древние города, шепчутся дюны под высоким марсианским небом, отражённым в глазах своего создателя.
И был он смуглым и золотоглазым.
