В последний день седмицы все валилось у Надюхи из рук.  Хряк опять корыто перевернул и все дно выгрыз, надо Митяю, не забыть, сказать.  Два поросеночка на задние ножки упали,  витаминов, наверное, не хватает, надо подкормить молочком. Гаврош веревку перегрыз, по деревне носится, старушек пугает.  Но с тем проще – проголодается,  сам придет.

   Надюха поставила на стол горшочек каши-сливухи.   Хотела маслица добавить, уже ложку взяла, и вздрогнула от  скрипучего голоса свекрухи:

- Говеть, говеть надо. Последний день поста. Не греши, Надюшка,  не наказана будешь.  Ты шубку-то мне отложила?  Она летом тебе ни к чему, а мне кости согреет.  Помогать страждущим надо на седмицу, подавать, делиться надо, -  Ольга Степановна  села во главе стола и щедро вывалила себе на тарелку половину горшочка.

  Выскребла все до донышка и еще прошлась по стенкам чашки указательным пальцем, смачно его облизав.

- Митяй где?

- Да он, мама,  бадью в колодце подвязывает,  хотим колодец к лету дочистить,  обещают жару несусветную, а как без полива?

- Грешите, вот и наказаны будете. Он, - свекруха подхватила с сундука Надюхину почти не ношенную заячью шубейку и подняла свою черную клюку к небу. – Он все видит и всех накажет, кто в седмицу вместо молитв колодцы чистит. Так Митяю и скажи.

   Она согнулась дугой и, шаркая обрезными валенками с калошами, потопала  в свою саманную хатенку на самом краю  Гореловки.  Была она в деревне раньше и за единственного учителя, и за директора, и за завуча.  А как только некомплектные школы прикрыли, ушла  в свои ягодные пятьдесят лет на пенсию.

   То ли назло районному начальству, то ли от собственной стервозности, но замучила она всех жалобами в  московские министерства.  А еще ударилась в религию, добилась восстановления в райцентре  разграбленной церквушки и исправно ее посещала. 

   Одевалась только в черное,  ходила согнувшись дугой, как будто выискивала на дороге утерянные монетки.  Целыми днями бродила по деревне, пугая  малолетних детишек каркающим голосом и  грозным потряхиванием клюкой. 

   Постоянно жаловалась на выдуманные болезни и требовала у Надюхи денег на лекарства.  На пенсию мешками закупала сахар и втихаря гнала по субботам самогонку.

  Вот и сейчас от нее сильно попахивало сивухой, и  по расширенным венам на носу было видно, как ее мучает повышенное давление с похмелья.

«Ничего», - подумала Надюха. – «Брюхо набила на халяву, сейчас остограммится и будет в сеннике до вечера отсыпаться».

 -Мамка, вкучи мутик! – ну, вот и колгота ненаглядная проснулась.

  Надюха умыла  пятилетнюю  Софочку и усадила за стол, а сама пошла  кормить любимца Митяя Димку.  Шестимесячный мужичок уже лупил голубые глазки и  радостно гукал в кроватке,  пытаясь укусить большой палец ноги.

   Надюха, покормив,  переложила Димыча, как звал его довольный сыном папаша,  в уютную качалку  в виде двух деревянных коней.   «Если что,  Софочка его покачает, а то до обеда придется бадью из колодца таскать», - решила она.

  Включив телевизор  уже ерзающей от нетерпения малышке, вышла во двор.  И так каждый день.  В пять утра встает и ничего не успевает, столько дел в своем доме.  Очень завидовала Надюха городским жителям, особенно старшей сестре.  Была она у нее раз в гостях. Та просто изнывала от безделья в четырех стенах да еще подучивала младшенькую, как мужа обманывать.

- Ты, Надь,  стирку не затевай, пока муж с работы не придет. Я завсегда так делаю – он на порог, я тут же машинку включаю. Иначе попрекать начнет, Он пока суеты твоей с бельем не увидит, не поверит, что ты устала.  И с телевизором с ним построже.  Как увидишь, что футбол или боксу свою смотрит, немедля переключай на сериал. А как же? Иначе – уважать не будет, - но Надюха только кивала головой, так как любила Митяя и давно жила своим умом. 

  Она  глянула на чистое с утра небо, на лопнувшие почки ветлы,  на мычащего теленка Борьку за оградой и сладко потянулась. 

   «Хоть бы денек тихий выдался, чтобы сегодня чистку колодца закончить», - подумала, глядя на крохотное темное облачко на горизонте.

   Вытянув очередную тяжеленную бадью и вылив смесь песка с глиной в канавку, Надя увидела выскочившую из дома Софочку.

- Мамка, мамка,  там мутик кочился, - она тащила за ногу тряпичную куклу,  которую папка сделал ей к дню рождения. – Там Айболит кокодила лечил.

- Софочка, иди в дом, не мешайся под ногами, здесь грязно.

- Мамка, а можно я Катьку буду лечить?

- Полечи, полечи, только в доме, - Надя с тревогой смотрела на растущее на горизонте черное облако.

 Вылив очередную бадью,  она устало присела на приступок у колодца, и положила звенящие от напряжения руки на колени. 

- Мам, я узе Катьку полечила, хочу к тебе, - Софья опять выбежала из дома, держа в одной руке  распотрошенную куклу, а в другой ножницы.

- Нет, нет, доченька,  здесь опасно. Я тебя могу воротом задеть, иди в дом.

- Мамка, а можно я тогда Димку полечу? – Софья плаксиво сложила губки.

- Вот горе мое, ну полечи, полечи, - Надя повернулась к колодцу на окрик Митяя, наполнившего очередную бадью.

  Облако быстро приближалось. Заметно потемнело.

- Мить, много еще?

- А че?

- Туча находит. Вишь, как потемнело.

- Да бадьи три еще. Давай тащи скорее.

   Надюха резво закрутила ворот.

- Мамка, мамка, я уже и Димку полечила! – к ней из дома бежала радостная Софья, вся в красных пятнах и с окровавленными ножницами в руках.

  Надя охнула и стала валиться набок, выпустив из ослабевших рук ручку  ворота.  Он мгновенно крутнулся в обратную сторону,  ударив крюком по затылку.  На минуту рукоять пропала из вида, превратившись в сверкающий круг.

 - Мамочка,  мамочка, - девчушка наклонилась над матерью и попала головой точно под  эту молотилку.

Ее откинуло далеко от колодца.  В его темном чреве  тяжеленная бадья смачно врезалась   в голову Митяя.

   В  звенящей тишине  на пыльную дорогу гулко упали первые крупные капли дождя. 

    Ольга Степановна,  пьяно пошатываясь, подошла  к дому, потрогала клюкой бездыханных Надюшку и Софочку и заглянула в колодец.

Тихо заплакала, сев прямо в лужу крови у головы невестки.

- Убила ведь мово сыночка, подлюка, убила, а ведь я предупреждала, - она медленно встала и  побрела, глядя в черное небо невидящими глазами.