Просветление
(записки загнивающего интеллигента в расцветающей стране)
На вилке крайний зуб согнулся и торчал в сторону. А, это когда я банку вместо ножа хотел вилкой открыть. Согнул зуб. Совсем немножко. Надо бы поправить.
С другой стороны – зачем? Вдруг, опять захочется открыть другую банку?
Налил для аппетита стопочку настоечки. Из пузырька. Хорошая настоечка. Из боярышника. Еще, помню, с аптекаршей поругался, что этикетка потертая.
- Тебе не все равно? Ты не этикетку покупаешь, а содержимое. Все равно пузырек выкинешь.
А я ей этак интеллигентненько:
- Это вам все равно, гражданочка, а мне на стол ставить. Перед гостями обидно!
Эх, как она взъерепенилась:
- Иди отседова, - визжит. – Алкашня подзаборная! Не мешай людям болезным свои нужды в моей аптеке справлять!
Дословно уже не помню, но смысл – такой. Я уже только на улице тогда придумал, какие надо было бы ей слова обратно в морду кинуть. Но вертаться не хотелось. Очень спешил здоровье поправить. Свое-то к телу ближе. Болезное здоровье. По причине вредного климата. Общественного. Который мне совсем не подходит.
Надо бы сменить его. Но – денег не хватает пока на внешнее благоустройство.
Только на внутреннее.
Конечно, не скажу, что я очень люблю настойку боярышника. Люблю я коньяк «Камю» отечественного производства. Нет, вы меня не поняли. Не нашего отечества – ихнего.
У нас уже давно нет отечества - безродные мы. Отечество, говорят, продали. И, говорят, за большие деньги. Тогда почему нам долю не дали? Почему не поделились?
Говорят – самим мало. Что ж так дешево продали?
Мы – кто? Дети своего отечества – или как? Если – как, дайте долю! Имеем право!
Мда, это я здорово погорячился. Насчет права. Права у нас еще давнее нет. И лева тоже. Понятие есть – а права нет. У нас теперь вместо права и лева – рукой показывают. Гражданам. Всем.
Одним показывают левой рукой – иди туды. Другим правой – а ты иди туды. Так с тех пор и живем – по понятиям. Ихним. Царским. Рукоположенным.
А когда некоторые непонимающие и несознательные спрашивают:
- А туды – это куды? И почему туды? Что мы там получим? – таким показывают, уже двумя руками, более сложную фигуру – одну руку с кулачком под нос, а вторую, как отрицание первой, – поперек. Фигура настолько популярная, что ей даже название дали народное: «Вот тебе!».
Надо бы, по правилам этикета, обратно им эту фигуру показать, но… руки заняты. В одной – лекарство, в другой – закуска.
Нет, не еда. Еда – это… Вот черт, забыл! Надо в энциклопедии почитать. А знал ведь раньше. Много чего знал! Склероз проклятый у народа, как говорят наши цари.
Очень они нами недовольные. Все поменять нас грозятся. На трудоголиков каких-то. Что это за народ? Не знаю. Наших голиков знаю, а ихних – нет. Но догадываюсь. Это, видимо, те, которые на работе не пьют. Дикие совсем.
Нас, аборигенов, – менять на варваров? Ну, им потом самим и расхлебывать. Они же – Власть! А Власть любит всласть. Чтоб слушались ее, излишки отдавали, не жалились за заборы разные, да за бугры.
Кстати, про Власть и забор. Иду как-то из суперларька с ломтем хлебной колбасы. Не видели такой? Да видели! Просто название у нее было другое.
Сущность-то у них, колбасов, теперь у всех одна – хлебная. Батон – он и есть батон, как его не обзови. И нам еще говорят – радуйтесь, что такой ценный продукт вкладываем, а ведь могли бы и отравить! Тухлятинкой. Но - жалеем вас, нищих и убогих. Помрете ведь без нашей заботы о вашем куске хлеба с… хлебом.
Так вот, иду я с тем ломтем, никого не трогаю. За мной – очередь беглых собак.
Откуда беглых? Из псиноприемников. Им там вместо собачьей еды стали давать человечью, которая подешевше. Вот они и не выдерживают. Бегут.
И тут из-за забора выходит Власть. Видно, гнездо у нее там, что ли? О том, что это Власть – для сумлевающихся на груди написано. Крупными буквами.
А для тех, кто камнем вслед хочет кинуть – и на спине тоже. И эта Власть в лице двух мордоворотов мне кричит:
- К стене. Руки и ноги – на ширину плеч.
Я оглянулся – нет стены, забор только.
- Извините, а к забору можно? – но, видимо, интонацию я подобрал не ту. Нежности и преданности в голосе маловато. Для смягчения интонации получил в нос. Хотя…? При чем здесь мой нос? Говорил-то я ртом. Значит, надо было мне в зубы дать?
Но это я уже потом допер, когда кровь носом стекла и наступило некоторое просветление сознательности. Легко так стало, радостно. Могли ведь и убить. Но - не убили! Хорошая у нас Власть, добрая.
- Оружие, деньги, золото, наркотики есть? – ах, это же меня спрашивают.
Стал вспоминать. А с каких это пор деньги и золото в запрещенный список попали?
- Есть, говорю, - и показываю зубы. – Второй слева – золото.
- Уже нет, - отвечают, и хрясть опять. Вот что бывает с теми, кто зубы Власти смеет показывать.
Пощупал – точно нет. Зуба нет. Корень один. И то - хорошо, думаю. Корень оставили, может – новый зуб вырастет. Жалеет нас Власть. А ведь могли бы – с корнем!
- Колбаса хлебная, лекарство душевное, плащ болониевый, почти новый. Ботинки из кирзовых сапог. Без шнурков. Штаны полуватные, носки без низа, шляпа – без верха, - начал я торопливо перечислять свое достояние.
Зубы-то жалко. Их и осталось-то всего с десяток. Давно, правда, не пересчитывал.
Достояние с меня слетало намного быстрее, чем я его вспоминал. Трусы – не взяли. А зря. Совсем новые. Года не ношу.
Я их на пляже на свои кальсоны выменял. Ну, обменял. Ну, подменил. Ладно, украл. Что уж там. У кальсонов моих за три года середина вся выпрела, неудобно стало в них щеголять. Вдруг перед дамами где заголиться придется? А тут такой конфуз – переда нет! Хотя, и зада тоже. Низ к верху – веревочкой привязанный.
Конечно, это уже больше на суперсовременные стринги тянет, веревочки эти, вместо переда и зада кальсонного. Но я мелочиться не стал, в смысле – отдал Власти суперкальсы вместе с веревочками. Совсем новыми.
Ну, вот, а вы говорите… Жадный. Не жадный я. Когда Власть с меня все, до трусов, сняла – я слова поперек не сказал. Хотя нет. Вру. Сказал.
- Господа, - спросил я. - Это ничего, что я к вам спиной?
Ответ пришелся по голове. Поэтому диалога полноценного не получилось. Очнулся – в одних трусах. Ну, тех, что новые еще. Хотел возблагодарить бога, но не мог никак вспомнить его отчества. Тогда вознес молитву царям. Их я по фамилиям помнил. И некоторых – даже по отчествам.
Сотворивши святую молитву на листовку черно-белой рекламы средства от волос, отряхнул пыль с грязных колен и лба и, просветленный, мелким бесом потрусил домой.
По дороге начал махать кулаками и лихорадочно вспоминать, чем возместить заплаченную власти дань. Были у меня некоторые запасы, были. В кладовке в углу стояла пара носков. Правда, разного цвета и фасона, зато в них можно без туфлей ходить.
Пальтишко еще перед дверью лежало вместо коврика. Женское, правда, но если собачий воротник отодрать – будет очень даже вполне.
Вот со штанами – проблема! Прям горят они на мне. Ладно, пришью к трусам пару халош из кухонной занавески. Она как раз одного цвета с трусами стала – черного. А была… Нет, не помню уже. Но красивая.
Вот черт, рубашку же еще надо!
Вот, помню, раньше насколько проще этот вопрос решался. Идешь домой, бывало, без рубашки. А навстречу – комиссар.
Снимает он с себя рубашку и тебе отдает.
- На, носи на здоровье! У меня дома еще одна есть, - душевные были люди.
Когда на людях. А нынче? Идешь по улице в рубашке, а навстречу тебе – слуга народа.
- А ну, сымай рубашку. Тебе она лишняя. Еще одну заработаешь. А то – стимула трудиться не будет на наше благо, - и так нежно, с хитрецой, своей пассии подмигивает.
И приходится отдавать. Надо бы, конечно, объяснить, что вовсе она не лишняя, а последняя. Но… проклятая интеллигентская сопливость и салонное воспитание не дают возможности ляпнуть поперек. А надо. Или нет?
Вот и сижу я теперь дома один и без рубашки. С неинтеллигентно битой интеллигентской мордой. Достаю из пакета, выуженного из недр кухонного шкафа, каменно-сольную мойву и запиваю это кошачье лакомство тухло-ржавой водичкой с черным мотылем.
Почему – не красным? Помер он, преставился. И, судя по запаху, давно. А по цвету – еще при прошлом царе. Ну, который настоящий был.
Эти-то, нынешние, только на словах – цари. А нутро – жидкое. Не царское. Нет. И манеры – казарменные, и походка – жеребячья, и сюртуки – не царского кроя, а уж про слова – слов нет!
Нет, не мат. Хуже. Сверху – красиво, а внутри, где сущность кладут, – навоз. Человечий. Судя по запаху. Надо бы супротив что сказать, а – страшно! Как глянешь, как у власти изо рта какашки сыплются – а вдруг заразно? И рот открывать после таких мыслей – совсем не хочется.
А рубашку? И здесь выход нашелся. Голь-то на выдумку хитра!
Оторвал я подкладку от женского пальтеца аккуратненько – вот тебе и рубашка.
Только низ ровно подрезал да манжеты закатал. А вы говорите…
Надо бы пойти, где правды поискать… А, - надо ли?
Ведь все равно – отберут!
