Дверь

Зима в этом городе всегда была снежной, что, впрочем, если не тавтология, то, как минимум, неточность, потому что самое это время года очень относительно, если сравнивать, к примеру, Бомбей и Владивосток. Название города не имеет никакого значения, хотя бы потому, что в нашей необъятной, и оттого бестолковой стране, должно быть, сотни, если не тысячи таких совершенно неприметных, похожих, как братья, Н-сков и Ов-сков(не буду вдаваться в словообразовательные изыски, вы, вероятно, и так меня поняли). Безусловно, о зиме в Бомбее здесь никогда не слышали, и если кто-то на улице говорил, что снега в этом году немерено, то сегодня утром ему, скорее всего, пришлось лопатой доказывать природе свое право выйти из дома, или вывести автомобиль из гаража (что, впрочем, дело абсурдное, ежели ваш автомобиль – не танк).

Эта зима была именно такой. К счастью, днём героический трактор худо-бедно обработал пространство микрорайона, и по подъездным дорожкам вполне можно было передвигаться, не проваливаясь по колено в хрустящий белый мех. Преодолеть пространство между домами оказалось куда сложнее, но в целом – он никуда не спешил, да и магазин, спасибо географии, был не за горами.

Колокольчики над дверями в этих широтах были не в моде, но в этом ЧэПэ такой был: толи хозяин был с претензией на вкус, толи продавец любил отлучиться. Впрочем, сама по себе уже пошлая до оскомы, конструкция из металлических палочек и ниток не лишена была местного колорита, и вместо заливистого звона отозвалась лишь полусонным «Бряк-бряк». Ночь ещё не наступила, ночью здесь торговали только через окошко в закрытой двери.

- Здрасте, - буркнул он обтянутой зелёным фартуком тётке, у которой был либо паралич, либо стойкий иммунитет к условному «Бряк-бряк», а заодно – и к покупателям, судя по тому, что она продолжала смотреть на новые ворота китайского гибрида телефона и телевизора, с антенной, годной по длине заменить земную ось.

- Мэм? Ку-ку! – он подошёл к пластиковому стенду с бубль-гумом и шоколадками, защищавшему кассовый аппарат от вмешательства извне, и положил в лоток для наличных свои последние мятые сотни.

- Что вам? – всколыхнулись её губы. «Да что ж там, б…, такое показывают?!» - подумал он.

- Четыре стекляшки «Багбира» и два красных «Моря», пожалуйста.

Мадам пришла в движение, и даже умудрилась присесть куда-то под кассу, где, видимо, притаилась коробка пивных бутылок. Не вставая, она через прилавок подавала бутылки одну за одной, по неведомой причине – дном кверху (хотя за горлышко не держалась), а он, глядя на её руку, поросшую полипами золотых колец, складывал их в карманы пуховика и думал, что у жизни действительно отличное чувство юмора, ведь в последнее время всё и правда переворачивалось с ног на голову…

В подъезде было темно. С какой-то из верхних площадок, усталый и переохлажденный, падал тусклый, но густой свет, кое-как выбиравший из тьмы зелёные стены. Впрочем, любой из нас и с завязанными глазами смог бы подняться по этой лестнице, потому как она ничем не отличалась от всех остальных лестниц во всех остальных домах всех городов, о которых было сказано выше. Он поднимался, не касаясь перил – привычка детства, запуганного городскими легендами, в которых зараженные ВИЧ торчки втыкали в такие перила бритвенные лезвия, окропленные своей кровью. Они же, по слухам, выкручивали и лампочки, для лучшего эффекта. Так безмозглый, казалось бы, вирус, благодаря своему носителю, обретал социальное поведение. «Никто не хочет быть одиноким», - подумал он, добравшись до второго этажа. Ключи в кармане предательски брякнули о стекло бутылок. Из квартиры слева тут же появилась соседка, рыжая фурия неопределенного возраста. Наверное, у всех есть такая соседка, с печатью пожизненного недовольства поперёк лица. Этим добрым соседушкам, с их (ныне немодными) бигудями, цветастыми халатами (купленными на овощных рынках. Халаты эти, как правило, были двух типов: чуть выше колена, если соседушке было «до», и чуть ниже, если уже «за») и пушистыми тапочками, этим отважным дамам, бесстрашно выбегавшим на площадку в тонком халате в любое время года и суток, этим рыцарям провинциальных подъездов следовало бы, пожалуй, посвятить если не целое произведение, то, на худой конец, пару глав, но… Строго говоря, они далеко не всегда являются отрицательными персонажами, да и чего там – если копнуть поглубже, добрая половина этих дам были чьими-то любящими мамами, бабушками, тетями, или хотя бы женами, неустанно и неусыпно стоящими на страже того жизненного уклада, который породил нас с вами.

- Опять гудеть будем? –  она. Стараниями фурии его адрес знали уже все участковые в местной ментовке.

- Никак нет. Сегодня я совершенно один. – ответил он. Один, не считая четырех девчонок, распиханных по карманам.

- Пол помой на площадке. И пролёты. Оба. – если бы в русскую армию брали женщин, эта дама уже была бы полковником.

- Простите?

- Твоё дежурство на этой неделе – она ткнула когтем в график, висевший на электрощите.

- А.. Да.. Прям сейчас и займусь – рука его, тем временем, уже провернула в замке ключ, а бес нашептывал на ухо… Госпожа полковник еще не закрыла дверь штаба. Он спросил:

- Простите…

- Чего?

- А вы слышали когда-нибудь поговорку… - он сморщился, и посмотрел вверх. – Как там… Если крыша ржавая, то и в подвале – мокро.

Пока месадж доходил, он проскользнул в квартиру и запер замок. Разумеется, мыть площадку он не собирался. Собственно, с тех пор, как он поселился в этом доме, за почти четыре года, он ни разу этого не делал. Не из-за лени, нет, свою квартиру он содержал в чистоте, по крайней мере раньше, просто… Коллективизм всегда был ему чужд по своей природе. Следи за своей собственностью, а за общественной пусть следят те, кому за это платят. Или энтузиасты. Квартира – крепость, а всё, что находилось за её пределами его не интересовало и раньше, а теперь…

Дверь появилась в четверг, ровно месяц назад. Никто не зафиксировал конкретный момент, да и едва ли мог… Не было шума, вспышек или искривления пространства, никаких кинематографических эффектов. Она просто появилась, как появляется на свадебном гулянии какой-нибудь внучатый племянник троюродного дяди из соседнего города. Никто конкретно его не знает, потому что дяди давно нет, но поскольку он, этот племянник, как и все вокруг, танцует, пьёт, ест, и веселится общая картина вполне себе сохраняется. В то же время, под пиджаком у него может быть пистолет с глушителем, или, например, дядина опасная бритва в кармане брюк, а в голове – непоколебимое желание выгадать момент и прикончить жениха, который, в свободное от невесты время, втихаря тискает на крыльце ресторана свою троюродную сестру, как повелось ещё до появления невесты. А племянник наш этой сестрой с самого детства одержим, и вообще – с головой у него беда, особенно после контузии в каком-нибудь Нагорном Карабахе, или в Северной Осетии, что нам хронологически ближе. Но пока картина сохраняется, потому что племянник ведет себя как все, он слился с обстановкой, он МИМИКРИРУЕТ.

Так и дверь – ведь в самой по себе двери нет ничего сверхъестественного – просто возникла в стене, за которой, по всем законам архитектуры и логики, находилась квартира рыжей мегеры. Он в этот момент уплетал на кухне Валерию, сочную подругу брата, покорённую его уайлдовскими остротами, и думал о том, что она, должно быть, единственная в целом городе двадцатилетняя девушка, которую можно было покорить не вишнёвой тойотой, а проповедью об имитации искусства жизнью. Впрочем, размер её груди был вполне пропорционален начитанности, да и оратор из неё был сносный, так что, вернувшись в комнату, он далеко не сразу обратил внимание на нежно-голубой, в цвет обоев, прямоугольник с круглой ручкой, возникший слева от кресла. Сказалось также и то, что он со вчерашнего дня ничего не ел, и уже был чертовски пьян. Собственно, «чертовски пьян» за последние четыре месяца стало для него описательной константой – это был самый настоящий запой, когда одинаково приятно идёт и разбавленный спирт, и «три топора», и винишко из бутылки с отбитым горлом, которую он однажды нашёл по пути на конспиративную квартиру друзей. Не то чтобы он совсем опустился, нет – с первыми встречными не пил, ходил на работу, изредка навещал бабулю, когда не стыдно было показаться. Но как только оказывался в обычной кампании, где лилось рекой все, на что хватало общих грошей деклассированных рок-н-рольщиков, горе-поэтов, вечных студентов, и прочей городской богемы, он напивался, накуривался, наедался, или, на совсем крайний случай, убивался бензином. Что угодно, лишь бы не вспоминать об Ольге. В тот четверг ему в этом помогала Валерия. В комнате было накурено так, что, поднявшись на два метра от пола, муха, вдохнув, падала замертво. В кресле, рядом с возникшей дверью, притаился Миха, поэт и его верный собутыльник. Миха одинаково хорошо использовал и поэзию, и бутылку для того, чтобы проникать под юбки недалеких нимф. Вика, его очередная жертва, неизвестно где подобранная, сидела на полу, и что-то кропала на сложенном гармошкой листе. Картина была знакомая, только обычно на викином месте был он. Оба не чуждые словесности, они с Михой часто играли в буриме. Когда «текст» был завершен, при условии, что присутствовали девушки, он обычно брал потрёпанную папину гитарку, аккомпанировал, а Миха отчитывал текст, нередко добавляя на импровизации какой-нибудь сопливый припевчик. Девочки были в восторге, а кто не любит музыкантов? Их любили, еще как любили. В тот вечер схема немного изменилась в виду присутствия Валерии, и Миха рыбачил сам. Вика была свободна, нетрезва, и явно нацелилась на крючок, а затем и на сковородку. Между ними стоял трехлитровый баллон пива, и он, наполнив себе пластиковую «пинту», проследовал на балкон. Валерия осела где-то по пути. На балконе Макс и Ельцин (которого действительно звали Борис, но к прозвищу это имело отношение вторичное), теоретики философии, магии и книжек Пабло Коэльо и практики компьютерного выпадения из реальности, анализировали свежую сплетню. Пару дней назад местный отдел по борьбе с наркотиками принял священника одной из двух городских церквушек за хранение и реализацию героина. Новость действительно была любопытная, но как только обсуждение (как обычно и бывало) обратилось в спор, он потерял интерес. Макс, уронив вниз свой стакан, орал о том, что институт церкви уродует сакральный акт связи человека с всевышним самим своим существованием, а Ельцин, прочно слившийся со своей маской циника, объяснял ему, как и положено дагестанцу, что баранам нужен пастух. Он уселся в кресло, стоявшее рядом и курил, вспоминая как они с Ольгой иногда специально подбирали тему, чтобы стравить этих двоих, а потом выступали в роли третейских судей, подтверждая тем самым свою гипотезу, что в обществе одиноких девушек и холостяков за решением всех споров обращаются почему-то именно к единственной паре. Словно тот факт, что двое нашли друг друга автоматически дарует им какую-то сверхъестественную божественную мудрость. «Если бы…».

- Тоха, а ты что скажешь? – Макс выкинул белый флаг, и просил помощи.

- Не знаю… По-моему, вы слишком абсолютизируете, - он решил обозначить своё присутствие крепким словцом.

- В смысле? – сказал Ельцин, оборачиваясь.

- Ну… Помните, в школе, на истории, был такой термин «религии спасения»? Мне кажется, в те времена, какие там это были века, я уже не помню… В общем, в эпоху нравственного кризиса, религии, то бишь как раз ваши институты церковные, объединили и спасли немало народу, целые государства, наверное. Это потом всё извратилось, но на тот момент без общей идеи настал бы полнейший Вавилон… Людям действительно нужен был пастух. А сейчас всё иначе, индивидуальнее. Кому-то достаточно двух точек отрезка – себя самого, и Бога, с которым говоришь, а кому-то удобнее верить по церковному календарику. Тут уж кто на что горазд…

Вечер продолжался. Антон перестал пьянеть от пива, но крепче ничего не было, поэтому ему снова пришлось переключить мозг на Валерию. На этот раз они уединились в тесной ванной. Когда вернулись, Валерия, в крайней степени удовлетворённая, прошла в комнату и уселась на диван, а Макс, с высоты своих метра и девяносто восьми, глазами так занырнул в её декольте, что не заметил под ногой открытый баллон, и перевернул его. Драгоценная жидкость, пополам с пеной, поползла по ковру, Антон среагировал быстрее Макса, и, подскочив, схватил баллон. А дальше что-то пошло не так.

- Макс, коряга! – проворчал он, прижимая одну ладонь к горлышку стоящей в луже бутыли. – Миха, достань мне быстро тряпку! Там, в кладовке!

Антон смотрел на залитый ковер, и не сразу заметил повисшую паузу. Все замолчали, только музыка из колонок разбавляла нелепость сцены. Впрочем, длилась она не дольше пары секунд.

- Че ты ту… – краем глаза заметив, что Миха так и сидит в кресле, Антон обернулся, и первым делом увидел свой указательный палец, тычущий в голубую дверь. Дверь, которой не было, и не могло быть в этой стене. Вика в этот момент курила на балконе, Ельцин отошёл в сортир. Миха, Макс и Валерия, замерев смотрели на Антона. У Михи на лице почему-то читалось «Попался!», он вроде бы даже улыбался.

«Так и в дурку недолго вернуться», мелькнуло в голове, и, скорее инстинктивно, чем осознанно, он медленно поворотил указывающий перст в сторону реального чулана, в коридоре.

- Тряпку то дайте!

Дальнейшая часть вечера прошла скомкано. Казалось, все так же заливаются, и веселятся, но воздух в комнате, будто став ощутимым, и, более того, густым, сжимал всех, заставляя чувствовать неловкость. В сторону двери никто, кроме Антона, ни разу не посмотрел. Всех больше интересовала дверь выхода. Миха пару раз перехватывал его взгляд, исподтишка скользивший по позолоченной ручке, но больше не улыбался. Когда пиво закончилось, все поползли к выходу. Миха должен был проводить Валерию, выходил последним, и Антон, послав всё к чертям, спросил его:

- Ты реально её не видишь… то есть, не видел?

- Кого? – его внимательный взгляд напомнил Антону взгляд доктора из третьего экспертного.

- А.. Ладно… Забей. – Антон хлопнул его по плечу – Увидимся.

- Чувачок, тебе надо разгрузочный день устроить. А лучше – неделю. Всё, давай. Увидимся.

Миха вышел, Антон вернулся в комнату, и ещё полчаса смотрел на дверь, в надежде, что она исчезнет вместе с алкоголем из крови. Попытаться открыть её желания не возникало. Даже подойти к ней было страшно. Антон ещё в детстве перечитал половину сочинений Стивена Кинга, и полагал, что прямо сейчас не готов окунуться в приключения в параллельной вселенной, открытом космосе, аду, где угодно, куда этот портал сможет его переправить, а ведь неизвестно, можно ли будет, открыв её однажды, запереть обратно. Прошел час, дверь никуда не делась. Выглядела она так же реально, как и стоящее рядом кресло: покрытие небесного цвета, сквозь которое проступали прожилки древесины и сучки, рама, разделённая пополам на верхнюю и нижнюю часть, и позолоченная ручка с поворотным механизмом, на которой, если присмотреться, были даже микроцарапины, как бывают, когда раз за разом царапаешь ручку кольцом. Замка не было. Никаких звуков с той стороны не доносилось, да и в целом – выглядела она… доброжелательно. Однако вместе с ощущением её полной реальности, к нему из ниоткуда пришло ощущение, или скорее – осознание того, что сейчас открыть её не получится. Страх отступил. Он приблизился, и положил руку на шершавую поверхность. Ничего не произошло. Он не чувствовал никакой вибрации, ни сквозняка, идущего из щелей, не увидел и света, когда погасил освещение в комнате. Зазора между дверью и порогом тоже не было.

- Побольше б таких плотников – хмыкнул он, оглянувшись на косолапую дверь квартиры. Антон снова подошел, и положил руку на ручку. Холодная и гладкая. Он вдохнул, и попытался повернуть её. Ничего. Ощущение, пришедшее пока он сидел на диване, и смотрел на дверь, его не обмануло. К тому же, чем ближе к ней он был, тем сильнее оно становилось. Это было похоже на электромагнитное поле, будто дверь, и что-то внутри него самого имело одинаковую полярность, только его не отбрасывало, но чем ближе он подходил, тем чётче в голове возникала уверенность, что ручка не повернется. «Делать нечего…, - подумал он, и лёг на диван, - подождем до утра».

 Утром ничего не изменилось.

Антон вынырнул из памяти, и понял, что все ещё стоит в прихожей. Свет в комнате он не включал. За последний месяц в ней всё немного изменилось. Он вычистил от барахла чулан, разобрал платяной шкаф, и перенес туда. Одежду хранил там же, в чулане, держа в ванной дежурную пару брюк, футболку, и свитер. Диван с горем пополам втиснул на кухню, ценой обеденного стола, который там попусту покрывался пылью. Компьютерный стол отправился отдыхать на балкон. Таким образом, в комнате осталось только кресло, которое он поставил в центр, прямо напротив голубой двери. На полу у окна стоял ноутбук, вот уже месяц непрестанно проигрывающий Кори Тэйлора, поющего «Bother». Возле кресла лежала стопка прочитанных книг, и, чуть меньшая, стопка книг на очереди. Наверху последней покоился «Гобсек».

Антон разулся, повесил пуховик, взял бутылки, и сел. Нащупав на полу у кресла пепельницу, поставил её на подлокотник, и закурил. Дверь была на месте, и молчала. «Магнитное» поле её ослабло, он не мог этого не заметить, но никуда не делось. Возможно он просто привык к нему, и перестал чувствовать на расстоянии, но стоило ему коснуться ручки, Антон сразу понимал, что крутить её бесполезно. Поэтому этим вечером даже не попытался. Просто сидел напротив, и курил.

На второй день он намеренно решил устроить пьянку у себя. Во-первых, режим «B.Y.O.B» очень сочетался с его финансовым положением, во-вторых ему все ещё было страшновато находиться наедине с порталом. Неизвестно, есть ли с другой стороны ручка, думал он, и если есть, то кто и когда её повернет. К тому же, по логике, если запора нет с этой стороны, он должен быть с другой. «Хотя какая тут нах…й логика? По логике… А, в жопу!» - думал он, стоя на балконе. Односторонний засов… Может это межпространственный сортир? Вернувшись в комнату, он постучал в дверь. Звук глухой, никакого эха. Ответа тоже нет. Вариант с сортиром отпадает… Он подумал об Ольге. Позвонить ей? Сказать: «Привет, помнишь стену, в которую нам соседка стучала? У меня в ней появилась дверь. Именно, появилась, да. Дверь. Из дерева. Нет, не пил. Не употреблял, нет. Не шучу. Приедешь посмотреть?» Какого черта… Она все равно ничего не понимает в дверях. А если не увидит, точно поеду на повторное обследование. Да и ни к чему это всё. У Ольги была новая, вероятно счастливая, как это всегда бывает с новым человеком поначалу, жизнь. «А у меня дверь в никуда, тоже неплохо». Ему захотелось выпить.

Наступил вечер. Миха привёл две бутылки «Зеленой марки» и Вику. Вика захватила Настю. Валерия в тот вечер прийти не смогла, но Настя тоже была ничего. Готовая на все даже без применения интеллектуального кунг-фу, и Антон невольно взгрустнул о том, как печально и сложно устроена жизнь красивой, но, увы, умной Валерии – она тебе «… соломинкой пьёшь мою душу…», а ты ей языком рот затыкаешь… Не высказаться!

В счёт этой печали он накатил, и закусил Настиным поцелуем. Получилось неплохо.

 Днём, слоняясь по комнате, он ломал себе голову тем, как наверняка убедиться, что Миха и остальные не видят двери. В принципе, это было ясно и так, но вот, например, ручка – она же торчит, об неё стукнуться можно. Что будет, если кто-то другой попробует её схватить? Ответ пришел неожиданно, когда он вернулся из магазина, купив лимоны и соль (они с Михой решили пить русскую водку по-мексикански, чтобы побыстрее повеселело). Он просто повесил пакет на ручку, и решил подождать, но, когда они пришли, ловушка пошла прахом. Когда Миха спросил где же закусь, Антон, сперва чуть не сболтнув «На ручке», все же поправился в последний момент, и сказал:

- На гвозде.

- О! Ну ты, б…, Да Винчи! – рассмешил всех Миха. Антон вздохнул.

Водка и рок-н-ролл делали своё дело. Когда его руки не были заняты гитарой, Антон откровенно шуровал ими по Настиным бедрам, та, впрочем, ничуть не смущалась. В такие моменты мозги у Тохи и Михи работали на удивление похоже, и когда они вышли на балкон перекурить, Миха озвучил мысль Антона за него:

- Эх… Не была б Викуля такой скромницей, можно б было показать твоей квартирке настоящую свингерпати!

- Зато в тихом омуте больше чертей – буркнул Антон. Его уже сильно накрыло. - Надо бы сбавить обороты, а то у меня ваще никакой пати не получится.

- Получится! С подушкой, или с толчком. – Миха хохотнул.

Получилось всё-таки с Настей. В процессе у него возникло желание подразниться, и какое-то время он тарабанил её, держа на руках, и прижимая спиной к голубой двери. Наутро Настя нашла на ягодице царапину от гвоздя.

Дни плелись, как скованные одной цепью каторжники, дверь вела себя по-прежнему. Ничего не происходило. Помимо неясного магнитного поля, действовавшего как фактор отталкивающий, была ещё и обратная связь. Антон несколько раз уходил пьянствовать на конспиративные хаты, но, пока не напивался до лыканевяжущего состояния, не мог выкинуть из головы проклятый голубой прямоугольник. Это было что-то сродни родительскому инстинкту, каким бы абсурдным это не казалось. Вокруг бесновались пьяные товарищи, а он думал о том, не случился ли дома пожар, и что будет с голубой деревяшкой в такой ситуации (какие-либо физические воздействия он к ней применять не посмел). Запуская руку в джинсы Валерии на михином балконе, он пытался вспомнить, не оставил ли включенным газ. Даже мысли об Ольге, с которой раньше его мозг ассоциировал любое его действие, словно они, эти мысли - всеобъемлющая форма рака, поразившая все его узлы и органы, даже они отступили на второй план. Он стал задумываться о том, не ошиблись ли врачи в психушке, расчеркнув в его карте диагноз «здоров». Постепенно он перестал отлучаться из квартиры без крайней необходимости. Шумных кампаний тоже не собирал, потому что они перестали приносить удовольствие - он не мог полноценно расслабиться, не обращать на дверь внимания. С течением времени параноидальное беспокойство стало одолевать его и от близости других людей к порталу. Ещё пару раз к нему приходила Настя, но они оба заметили, что повторить успехи их первой ночи у него получалось только на кухне, балконе, или в сортире, да и там ему это не приносило необходимого забытья. Валерия, тут он вынужден был отдать ей должное, единственная заметила его отсутствие на ежевечерних мероприятиях, однако ни её открытая нараспашку душа, ни надушенное тело тоже не помогли. Дверь звала его, и её голос становился все громче. Антон предвкушал скорое разрешение.

Пепел сигареты плюхнулся ему на живот, и он снова очнулся. Что-то в кармане джинсов неудобно упиралось в ногу. Телефон. Он давно держал его в бесшумном режиме, но в последнее время игнорировать стало некого – Настю он окончательно послал, когда узнал, что она, трахаясь с ним, одновременно встречалась с его бывшим однокурсником, Миха сольно пахал их общее поле юных мелонимфоманок, не щадя живота, Валерия отвалила из скромности. Остальные и не дерзали. Единственное непрочитанное сообщение принадлежало Чуждину. «У тебя сегодня день рождения. Я зайду.» Антон вздёрнул бровь, проверил календарь. Действительно. «Хорошо. Я дома». Он встал, пододвинул кресло ещё полметра ближе к двери, и совершенно не заметил, что голос двери, равно как и толкавшее его поле, затихли. Закурил, и подумал о Чуждине.

Чуждин был, пожалуй, единственным качественным продуктом городской богемы, перенесшим двадцать с лишним лет жизни в этом городе, и при этом нескурвившимся, лишь изредка и в меру пьющим, и вообще – очень похожим на самого Антона. По крайней мере на того Антона, каким он был до расставания с Ольгой. К расставанию этому Чуждин, как это не было комично, косвенно был причастен… Как раз в ту пору Антон начал довольно серьёзно писать, метя толи в местный альманах, толи в сердца миллионов – о том не думал. Чуждин, уже матёрый издававшийся поэт, помогал ему отделять стихотворное мясо от костей, выбрасывать шлак, ну и в целом – делился своим опытом в мастерстве, а заодно, по-отечески, и опытом жизненным, которого, самого разного, тоже хватало. Собственно, в один из таких редакционных вечеров, пока они оба корпели над очередным антоновским выкидышем, Ольга, отправившись от скуки на дружескую тусовку, и повстречала своего более прозаичного возлюбленного. Позже Антон часто шутил, что променял любимую малявку на рыжего румына российского производства. Зато румын продолжал навещать его, в каком бы состоянии тела и души Антон не находился, не судил и не давал невыполнимых советов.

Сигарета снова истлела, и он закурил ещё одну. Пиво так и стояло не откупоренным. «Выпьем с Чуждиным», - подумал он, поднимаясь из кресла. А затем подошел к голубой двери, и открыл.

Ручка повернулась молча, и мягко. Механизм был смазан. На ощупь она была тёплой. Портала не было. Никакого космоса, параллельных вселенных, динозавров, или прибрежного бриза. Затхлый влажный воздух сбил его дыхание на секунду, и, отдышавшись, он увидел маленькую каморку, метр на метр, бетонные стены, никакой штукатурки. С потолка свисала лампочка. Выключателя видно не было, но лампочка, разумеется, горела. Антон опустил глаза на пол и, увидев то, что там покоилось все это время, расхохотался так, как не хохотал, должно быть, никогда в жизни. Он плюхнулся на пол, и, привалившись спиной к распахнутой двери смеялся минут, наверное, пять, задыхаясь, пока слёзы не начали жечь глаза. Затем, нашарив на полу пачку, закурил, утёр слезы рукавом, и ещё раз заглянул в каморку. Ничего не изменилось. На полу стояло зелёное пластиковое ведро, наполненное водой. Антон макнул в воду пальцы, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Вода была тёплая. Рядом с ведром, аккуратно сложенная, лежала мохнатая половая тряпка. «Ну что ж… - подумал он, улыбаясь, - Когда-то надо начинать».

Он положил тряпку в воду, закатал рукава свитера, и вышел на площадку. Пролётом ниже по лестнице шёл Чуждин.

- Bună! – улыбаясь сказал Антон.

- Ну наконец-то! – Чуждин тоже улыбался – Ещё тряпица найдется?

- Найдется.

- Ну тогда я пальтишко сниму, и поехали…

21:37

4 февраля 2015.