ФЕДОНИЯ БАХАНА АСВАДА
Я помню всё. Я помню, как Страшный Город умирал в моих глазах. И ныне он возвращается из небытия только в моей бессмертной памяти…
Именем пращуров! Именем страдальцев, кои не воскреснут! Именем верящих слуг Мёртвых Башен! Именем погребённых жителей Страшного Города! Я, Бахан Асвад, начинаю летопись Лессенура от года первого – года его рождения, до года шестьсот пятьдесят первого – года его разрушения, года ужасной гибели Страшного Города.
Год рождения Лессенура наступил тогда, когда жизнь покинула берега древнего Эфаксента, когда бреги выстроили Мирлимскую стену, когда в Ризде была разрушена Страдарская колонна, когда стены Никелевой башни внезапно рухнули в лазурные воды Тульвы, когда произошло извержение Годматина, осколками которого перегородило быстроструйную Тирсину.
Тот год стал первым годом в истории Лессенура. На границах старых государств Тарфалии и Волотиции, где сивайцы некогда воздвигали великую ограду, после извержения Годматина возникла Чудесная Полоса, вокруг которой выросли первые строения проносимцев. Когда же низменные берега Тирсины окончательно затопили воды, притекшие с Годматинских гор, к Чудесной Полосе переселились десятки тысяч пендуидов и расположились левее полосы, на каменистой равнине. Пендуиды мало отличались от проносимцев – разве только тем, что занимались разведением михастых козликов. И ещё пендуиды были умственно более развитыми. Они хорошо знали и уважали свою историю. А проносимцы помнили о своих предках лишь то, что те пришли к Чудесной Полосе из северной части древнего Эфаксента, внезапно обрушившегося под землю.
Жители зарождающегося города дали ему это название – Лессенур. В переводе с евфаксийского языка это слово означает Стены. По обе стороны Чудесной Полосы выросли каменные строения, количество которых к третьему году достигло пяти сотен. Пендуиды, чтившие прежде всего своих умерших предков, воздвигли Храм Смерти и десять Мёртвых Башен, а проносимцы, поклонявшиеся богине Луне, поставили семь громадных каменных Вечных Лампад.
Несмотря на различия в верованиях, эти два народа жили в мире, добре и согласии. И было так пятьдесят один год. Текло счастливое время; город ширился, рос и процветал, и Чудесная Полоса всё так же разделяла его. Ту половину Лессенура, где при въезде в Орущие Ворота дорога поднималась на холм и поворачивала к Вечным Лампадам, жители застроили домами, стены которых складывали из прозрачных кварцевых плит, каковые во множестве залегали около Чудесной Полосы. Поэтому описанная часть города получила название Стеклянной. Но чистый и совершенно прозрачный кварц, полюбившийся проносимцам, не очень нравился пендуидам. Они отыскали сероватый, дымчатый кварц. На другой стороне Чудесной Полосы, за Мёртвыми Башнями, стали расти высокие здания, издалека похожие на правильные клубы дыма. Пендуиды назвали свою половину города Кисейной.
Некий любопытный горожанин, отошедший однажды от Лессенура на довольно большое расстояние, взобрался на вершину высокого холма и оглядел с неё свой город. Открывшийся вид настолько поразил и вдохновил его, что впечатлительный лессенурец, обладавший к тому же изобразительным талантом, немедленно сбегал за деревянной дощечкой с резцом и вскоре увековечил в резной картине самый красивый и самый страшный в мире город. Эта гениальная картина на много веков пережила Лессенур. Она сохранилась до наших дней в Бурманском музее.
На светлой дощечке вырисовывается рельефная чаша с пологими откосами, изрезанными в нескольких местах зубцами скал и крапинами каменистых россыпей. Дно чаши пересекает немного изогнутая светлая полоска – миниатюрная Чудесная Полоса. По обе её стороны лепятся широкие приземистые домики и легко устремлённые ввысь храмы, башни и лампады. Левая окраина Лессенура, большею частью загороженная лампадами, плохо просматривалась с холма, зато правая открывалась художнику во всех подробностях. На картине видны и мрачноватые Орущие Ворота, поставленные проносимцами ещё в двадцатых годах, и Глуминная Ограда, огромным полукольцом охватившая правую половину Страшного Города и замкнувшаяся на упомянутых воротах, и, конечно, Наблюдательские Башенки по обеим их сторонам. В левой же половине, охваченной полукольцом Силубиновой Ограды, ворот и башенной не видно из-за Вечных Лампад; однако такие ворота и башенки существовали, в чём я могу уверить любого. Ворота именовались Душными, а башенки – Зрящими.
В Страшном Городе были и подземные тайные помещения – Храмы Смерти, Залы Вечного Света и Убежища Душ, соединённые между собой переходами, о которых мало кто знал. Под землёю совершались обряды и таинства в самые тяжёлые, самые ужасные для города времена. А в обычное время там собирались всезнающие мужи во главе с легендарным Термезоном. Мужи делились открытиями и наблюдениями, философствовали и писали свитки о законах природы. Ни один из этих свитков не сохранился полностью. Мы вынуждены довольствоваться лишь отрывочными сведениями из них. Сочинения всезнающих мужей сегодня кажутся нам наивными и смешными, но в те времена народ дивился их мудрости.
МЕДИМАНАЦИЯ ВСЕЗНАЮЩИХ МУЖЕЙ
И изрёк мудрец слово таково: коль родился ты на свет, так живи и мучайся, а не родился – так и не живи. Проведи жизнь как подобает; а как подобает, то боги знают; а разум говорит, что богов не бывает; а коль богов не бывает, то никто и не знает, как жить подобает.
Дал он нам заветы касаемо естества. Жить можно и без воздуха, ежели разучиться дышать. А пищу вкушать следует каждодневно, ибо брюхо, подобно злодею, старого добра не помнит. Однако же, в счастии рыбу поедая, вырази хотя бы краткую скорбь, ибо рыба, тобою умерщвлённая и снедаемая, тоже при жизни мечтала быть счастливою. Каждонощный и каждодневный сон не должен длиться более одних суток.
А что касаемо тела бренного. Болезни сердца твоего возможны лишь при наличии у тебя оного. Желудок твой способен растягиваться лишь до той поры, покуда не лопнет. Лоб твой должен быть шире рта, ибо следует более думать, нежели говорить. Ноги даны тебе для хождения; они оттого внизу растут, что вверх ногами ходить неестественно. Ухо твоё звукам внимает, но само их не издаёт, ибо иначе внимать звукам было бы затруднительно. Гляди глазом и лижи языком, но отнюдь не наоборот.
А что касаемо души бессмертной: улыбка есть зеркало её! Улыбайся же ежемгновенно, ибо дурака и супостат не тронет. Прячь в себе гения, однако при этом не льсти себе. И коль считаешь себя гением – изобрети пищу многоразовую. Напротив того, убивать себе подобных нехорошо. Представь: ты его убил, потом он тебя убил, и обоим стало плохо. И всегда помни: лучше хорошо, нежели плохо.
А что здоровья ещё касаемо: береги оное, ибо оно может вдруг понадобиться! Здоровье же возможно лишь в чистоте, а посему не делай ничего чрез нечистое место, всем известное.
Да пребудут с тобою и иные заветы! Коли зла не помнишь – увековечивай в записях. Держи карман шире, а рот уже. Пей, ибо даже деревья пьют; однако пей в меру, не как тати, куроцапы и рукосуи.
Родителям и чадам их исполнять сие надобно: вторым первых чтить, первым же вторых – бдеть! Мужу благодетельному помнить надлежит: козлина не есть мясо, как и жена твоя тебе не вельможа. Учи жену кулаком, но при этом не бей! Блудодейство же не одобряемо, хотя и поощряемо иными умами как натуральная необходимость. Во всяком случае, обольщение женщины обходится дороже, нежели рукоблудие. Однако же сие последнее схоже с козлиною, которая, как было сказано, не есть мясо. Соотнеси и рассуди самосильно.
А о доме твоём в законе естественном сказано: всяк предмет полезен на своём месте; помещай и употребляй всякий предмет соответственно; не забивай гвоздя мискою да не мети полы одеянием.
И о животной сущности гласит закон: глупее курицы лишь дети её. Однако как же яйцу не учить курицу, ежели она в который раз разбивает оное?
И о сущности всего сущего, суть видимого и невидимого, гласит закон естественный: ежели где чего убудет, то в другом месте непременно прибудет; иначе куда же оно денется? Рассмотрим древо и воду: древо – оно деревянное, вода же – она влажная; дерево напитывает своё нутро водою, и оная будто бы исчезает; ан нет – она препровождается в древесную плоть, каковая разбухает от влаги, становясь большою и тяжёлою! Но вода мокра и текуча лишь тогда, когда она не лёд; а лёд она в хладе. В хладе же твёрдым становится всё сущее и несущее, живое и неживое; древо хладнокровное и тварь теплокровная столбенеют и околевают.
Закон мудреца ещё говорит о жалости: гроза без грома и молнии есть явление жалкое, и посему недостойное. А также о том, что касаемо войны: военное искусство требует жертв. Это вовсе плохо. И посему мудрость гласит: кто к нам с мечом придёт, тот с мечом и уйдёт.
И, в конце концов, о смерти говорит мудрец. Ежели ты ещё жив, стало быть, ещё не умер. А ежели ты, к примеру, умер, то умирай абсолютно и бесповоротно.
ПЕРВАЯ ЕВТАКИВАНА: ВТОРЖЕНИЕ БОГОВ
В пятьдесят втором году произошло первое вторжение богов в Страшный Город; несчастья обрушивались на Лессенур одно за другим. Вначале наступило время проливных дождей – на город напал бог ливня Аквахоп. Начались небывалые наводнения, и продолжались они более тридцати лет. В восемьдесят третьем году в город прилетел бог холода Фросс, и с ним пожаловали ужасные морозы со снегами. Фросса поддержал бог ветра Аэрофух; вьюги подняли в воздух сугробы и закружили бешеные снежные вихри. Леденящая кровь зима продолжалась двадцать пять лет, до конца сто восьмого года. В этом году Фросса и Аэрофуха сменил бог Трясохват. Город стал изнемогать от нашествия болезней, распространяемых синими ящерицами. Но апофеозом божественных деяний явилось вторжение бога разврата Тормаха в сто одиннадцатом году. К тому времени Лессенур лишился большей части своего населения – оно вымирало от голода. Потопы, морозы и ветра каждый год губили три четверти урожая. Тормах, сеющий блудные недомогания, погубил почти всех мужчин. И потому неудивительно, что значительную долю жителей в то время составляли невинные девушки. Этим обстоятельством вскоре не преминул воспользоваться сладострастный и похотливый бог разврата. Сей бог, принявший обличье прекрасного юноши, покорял сердца прекрасных лессенурок, а потом совращал их – бедных овечек, бессловесно отдававшихся ему в помутнении рассудка. Плодами блудных похождений Тормаха стали странные существа; вместо обычных чад матери рождали чудовищных уродцев, которые, едва научившись ходить, покидали Лессенур и селились невдалеке от города, в пещерах Ластидинии.
Нашествия богов прекратились в сто сорок пятом году, когда вымерли две трети населения Страшного Города. И до триста четвёртого года Лессенур жил довольно спокойно и обыденно, если не считать того, что всякого здорового мужчину женщины лелеяли и превозносили выше иных мировых владык. Мужчины же, лишь в небольшом числе пережившие тяжёлые испытания и потрясения, были до того пресыщены вниманием красавиц, что не гнушались взимать плату за телесную любовь.
Постепенно численность горожан вошла в прежние пределы, но это был уже новый сорт людей: теперь лессенурцы отличались крепким здоровьем, красотою сложения, высокими умственными способностями и долголетием. Всякий урод и калека считался противоестественной редкостью, и таковых насчитывались единицы на многие сотни тысяч народу. Сам город тоже преобразился и разросся. Чудесная Полоса, омытая тающими снегами, засияла золотом цитрина. Вечные Лампады вновь возгорелись, а Мёртвые Башни обрели чёрные матовые купола. Новые поколения почти ничего не знали об ужасах нашествия богов – предки всеми силами старались изжить тяжёлые воспоминания о несчастьях. И, как оказалось, напрасно. Они не ведали о том, что воинствующие боги лишь на время отступили от Лессенура. А боги тем временем объединились в тайный союз – Архитеоп – и копили силы перед новым нападением на Страшный Город. Во главе Архитеопа стал Тормах; он сделал Фросса, Аквахопа, Аэрофуха и Трясохвата своими полководцами. Боги собрали сильные войска из разных земель и распространили среди воинов свитки с письменами, которые провозглашали страстную и яростную непримиримость всех народов мира к лессенурцам.
МЕДИМАНАЦИЯ АРХИТЕОПА
Именем Архитеопа!
Ведайте, смертные! Отныне мы есть сила! Только сила может владеть миром, ибо слабость обречена. Только сила может творить и воздвигать любые громады, ибо слабость ни на что не способна. И посему мы должны искоренять слабость нашей силой, и ничто не должно останавливать нас.
Наши враги слабы и трусливы, они вынуждены прятаться в стенах Лессенура. Без этих стен они ничтожны, как черви. Они не имеют права ползать по земле. Но у них осталась мудрость всезнающих мужей, которая всё ещё может противостоять силе. Поэтому нам следует вместе с силой применять хитрость и обман, не брезгуя всем низменным и порочным.
Насилие над слабыми – вот основа основ! Слава насилию! Да разрушится всё, что создано смертными лессенурцами! Да процветут разврат и гибель душ! Да наступит полное опустошение Страшного Города!
Мы сильны прозрением и знанием Истины. Насаждаемые нами разрушение, насилие и смерть и есть та великая Истина. А страсть к пороку мы объявим прозрением. На умирающей земле мы нарисуем рай и зажжём негаснущий огонь, вокруг которого по нашему приказанию завертится в безумной пляске всё живое. И по нашему властному знаку всё возопит единым криком: славься и радуйся, великий Архитеоп, да будут вечны дни твои, да не иссякнет сила твоя, да пребудет во всём воля твоя!
И сгинет навек всё слабое и ничтожное, и возродится величие силы, и наступит время всемогущего греха! Ибо день ото дня, год от года и век от века мы есть боги!
Вперёд, непобедимые воины! Вперёд на битву с Лессенуром!
ВТОРАЯ ЕВТАКИВАНА: ОЖИДАНИЕ БИТВЫ
Как уже было сказано, жители Страшного Города почти забыли о существовании богов. Разумеется, они ничего не знали и об их воинственных призывах к уничтожению города. Поэтому глава Лессенура Термезон весьма удивился, когда весною триста четвёртого года кто-то подбросил ему свиток со странными письменами: «Сгинь, Лессенур, исчезни с лица земли! Умрите, гнусные потомки проносимцев и пендуидов! А все прочие – смиритесь с вашей участью, падите пред нами на колени и молитесь нам, великим богам Архитеопа!» Термезон, умный и решительный житель Кисейной половины, никогда не сталкивался с подобными угрозами, а потому был немало удивлён. Он позвал двух своих помощников, Брега и Стоквара, и держал с ними совет. Первым делом был извлечён из хранилищ весь уцелевший городской архив. Глава города и его помощники внимательно изучили исторические свитки, содержащие повествования о злодеяниях богов. Будучи образованным управителем, Термезон обдумал факты, сопоставил прошлое с настоящим и пришёл к верному выводу: боги готовятся к войне с Лессенуром, городу пора готовится к отражению атак, а может статься и к осаде. Глава города знал иноземные языки, и это помогло ему расшифровать слово Архитеоп: он догадался, что это есть название союза богов-злодеев. Тогда правитель и его помощники начали составлять план противостояния Архитеопу.
Термезон, Брег и Стоквар заперлись в Храме Смерти. В Духовном Зале они зажгли светильники, а на середину зала выдвинули десятиугольный пятиногий стол, на котором разложили множество нужных предметов. На столе оказались пучки сушёных трав, щепочки, каменные и деревянные кубики, горсть золотого песку и лоскутки козлиных шкурок. Брег и Стоквар поставили на резные каменные подставки четыре грязных золотых сундучка, в которых что-то шевелилось и шуршало. Затем все трое сотворили молитву за победоносную битву против богов. Термезон стал на колени перед Серимом – идолом душ усопших. По бокам пали на колени Брег и Стоквар. Каждый взял в руки пучки трав, кои сначала вознеслись над головами молящихся, затем опустились к полу. И тогда послышались мелодичные слова древнего молитвенного песнопения на эфаксентском языке:
- Ом эр ливания, нусса мортия, ар эскера мурд эпбутта, диума сикра гунт бире имамо гунтам! (О дух жизни, сын смерти, хранящий нас, помоги нам одолеть врагов наших!)
Сотворив молитву и поднявшись с колен, три советника подошли к столу. Термезон разровнял горсть золотого песку так, чтобы получилась плоская песочная площадка, разложил по её краям щепочки, прижав их края деревянными кубиками. Самую длинную щепочку городской глава положил поперёк площадки, а справа соорудил башенки из каменных кубиков, пространства между которыми покрыл лоскутками козлиных шкурок. Тем временем Брег и Стоквар раскрыли золотые сундучки и извлекли: из первого – трёх мышей с отрезанными хвостиками, из второго – пять красноглазых жаб, из третьего – семьдесят ядовитых чёрных пауков, из четвёртого – коротконогого сопящего ёжика. Бесхвостых мышей привязали за лапки к ножке стола. Жабьи шеи обернули красными ленточками наподобие ошейников, а концы ленточек пока что связали в единый узелок. Затем Стоквар вспорол ёжику брюшко, Брег распластал на столе трепещущее колючее тельце и зажал лапки в каменных зажимах, а Термезон вытянул из ёжикова брюшка потроха и запустил в рану десяток чёрных пауков, тут же принявшихся сосать кровь зверька. Напившись крови, пресыщенные пауки с трудом выползли на поперечную щепочку и уснули в тёплой воздушной струе, идущей от светильника. Тут на стол были выпущены красноглазые жабы. Сначала они кинулись к спящим паукам и жадно сожрали их; затем, когда паучий яд одурманил их головы, они стали бросаться друг на друга и биться насмерть. Вскоре в живых осталась лишь одна жаба – могучая победительница; она долго сидела на поперечной щепочке, блаженно доедая останки недавних подруг. После того, как жаба насытилась, на площадку со стороны козлиных шкурок были выпущены остальные пауки. Многие из них запутались в ворсинках шкурок, но самые ловкие вскоре добрались до объевшейся, неповоротливой жабы и впились в её тело. Через несколько мгновений от жабы остались только красные едкие глаза. Тогда на площадке появилась первая бесхвостая мышь. Она успела сжевать несколько сытых пауков – и тут же издохла в страшных судорогах. В это время голодные пауки, постепенно выпутывавшиеся из козлиных шкурок, подбегали к мёртвой мыши и ели её. Наконец, на площадку выскочили ещё две мыши, которых до сего мгновения Брег и Стоквар держали за верёвочки на лапках, позволяя наблюдать за происходящим. Мыши жадно глядели на побоища и в нетерпении сучили лапками. Почувствовав долгожданную свободу, мыши проглотили пауков, не сумевших доселе выпутаться из шкурок, а потом принялись гоняться по песку за остальными, ловя и жуя их на бегу. Наблюдавшие за этими сценами Брег и Стоквар подожгли факелами шкурки мышей, и те весело запылали. Было слышно, как потрескивают и лопаются в огне мышиные потроха. В воздухе пахло палёным. От мышей остались кучки пепла.
Когда всё закончилось, Термезон внимательно оглядел золотую песочную площадку. На ней почти ничего не изменилось, только возле поперечной щепочки появились две кучки пепла. Термезон бережно собрал пепел на ладонь, поднёс его к самым устам, что-то прошептал и подбросил кучку к потолку. Пепел поднялся ввысь спиральным столбом, ввинтился в воздух и растаял под сводами храма. Всё, что видели три советника, было тут же растолковано. Во-первых, теперь они знали, как победить Архитеоп: души умерших предков безмолвно рассказали им об этом. Во-вторых, они выяснили, что высшие силы, управляющие душами умерших, намерены помогать лессенурцам, но не богам. Так что победа Страшного Города была предрешена, и ей могла помешать разве что нелепая случайность.
ЕВТАНИНИЯ О ВЫСШИХ СИЛАХ
А теперь я, Бахан Асвад, хранитель тайн верящих слуг Мёртвых Башен, свидетель и участник битвы со злобствующими богами, собираюсь приступить к повествованию о втором их вторжении в Лессенур в триста четвёртом году. Я стану правдиво рассказывать о том, как войско Страшного Города, подготовленное Термезоном и его помощниками, встретило воинствующий Архитеоп и победило его в незабываемом бою. Но сначала я должен объявить следующее: обе стороны знали наверняка, что предстоящее сражение станет последним и решающим в истории одной из них; однако боги не ведали, что души умерших взяли лессенурцев под своё покровительство. Разумеется, Архитеоп готовился к сражению не менее тщательно, чем воины Термезона. Боги придумывали хитроумные мерзости, ибо ничего другого не умели делать. А посему силы добра и разума были явно не на их стороне. Лессенурцы же поклонялись этим высшим силам, и те дарили светлым воинам магию, защищающую от тёмных сил.
Конечно, Термезон не считал себя большим знатоком магических символов. Таковым заслуженно почитался мастер Есермон, лучший в Лессенуре камнерез. Глава города попросил его изготовить двести изумрудных камей и инталий со знаками, дающими бесстрашие и крепость воли. За несколько дней Есермон и его подручные вырезали сотню камей с профилем благородного волка и сотню же инталий с изображением змеи, пронзённой лучом света. Волк означал торжество праведной силы, а змея, умерщвлённая лучом, символизировала падение зла, коварства и подлости от оружия добра. Эти знаки отличались таким убедительным изяществом, что Термезон и его помощники учредили звание Досточтимого Лессенурца, впервые присвоив его выдающемуся горожанину – Есермону. Должен сказать, что в последующей истории Страшного Города было много Досточтимых Лессенурцев, но среди них уже не оказалось ни одной столь неординарной личности, как тот великий мастер. Мне жаль, что полное жизнеописание Есермона кануло в небытие, не став достоянием древних летописцев и современных исследователей старины.
Есермон и его подручные внесли камеи и инталии в Храм Смерти на золотых подносах. Они приветствовали помощников Термезона, поставили подносы на каменные подставки перед Серимом, поклонились и вышли вон. Брег и Стоквар, принявшие драгоценные знаки ответными поклонами, зажгли чёрные благовонные факелы, густой дым которых в несколько мгновений наполнил Духовный Зал. Затем в куполе храма открылся потайной люк, и дым начал выходить через него наружу, колышущимся столбом поднимаясь над храмом. В зале дым тоже упорядочился в столб. Брег и Стоквар ходили вокруг него с подносами и выкрикивали магические заклинания. Напоследок они окурили дымом камеи и инталии, а затем вынесли факел из храма. У ворот их ждал Термезон; он взял факел из рук помощников, воскликнул вопросительно: «Мукрана?» и бросил факел в бочку с водой. Раздалось шипение, в котором ясно послышались слова: «Хацца чамакарку». Это был ответ высших сил на вопрос Термезона: «Когда?» – «Завтра утром». Стало быть, на следующее утро Архитеоп намеревался напасть на Лессенур. Термезон немедленно созвал своих воевод и раздал им изумрудные знаки, предупредив о завтрашнем сражении.
ТРЕТЬЯ ЕВТАКИВАНА: СВЕРЖЕНИЕ БОГОВ
Ранним утром следующего дня началось наступление на Лессенур. Его защитники, вооружённые лишь небольшими мечами и плоскими серебряными щитами, выстроились плотными и ровными шеренгами перед Орущими Воротами, заграждая вход в город.
Первым напал Аквахоп. Он ударил в щиты громом, молнией и струями ледяной воды. Но гром, отражённый и усиленный серебряными щитами, оглушил и потряс самого Аквахопа; молнии, отскочившие от зеркальных рядов, ударили в своего создателя; струи воды, разбрызганные гладкой непробиваемой стеной, потекли по земле мутными потоками, размочили глину под ногами бога дождей, размыли кусочек ровного поля и превратили его в грязную яму. Вода повлекла Аквахопа по скользкой глине и спихнула его вниз. Когда лессенурцы подбежали к яме, испуганный Аквахоп прыгал и рычал на её дне. Воины принялись забрасывать яму камнями; под их тяжким бременем и сгинул во веки веков незадачливый повелитель дождей.
Не успели воины свободно вздохнуть, как на них устремились Фросс и Аэрофух. Под напором обжигающе холодного ветра, несущего тучи снега, защитники Страшного Города начали было дрожать; однако каждый из них был заранее снабжён маской и рукавицами из козлиных шкурок. Термезон приказал всем укрыть лица масками, а рукавицами ежемгновенно отирать серебряные щиты. Убедившись, что войско на некоторое время защищено от ветра и мороза, глава поспешил распахнуть Орущие Ворота, за которыми по его распоряжению заранее выстроилась колонна повозок, загруженных хмельными напитками. Он велел хмельщикам немедленно рассредоточиться среди воинов и поднести каждому ковшик крепкого вина. Приказ Термезона был скоро исполнен; вино согрело воинов и добавило им отваги. Хмельщики тут же собрали ковшики, вбежали в город и захлопнули за собою ворота. Всё это произошло молниеносно. Фросс и Аэрофух, не ожидавшие подобной стремительности и сообразительности противника, поняли бесцельность своих дальнейших ухищрений и лопнули от ярости.
Бог мора и болезней Трясохват решил наслать на воинов ужасную заразу – ветряную чуму. Однако он не учёл того, что серебро убивает всяких микробов; зато это знание было хорошо известно лессенурцам. По команде Термезона воины тесно сблизились и соединили серебряные щиты в сплошную стену. Зараза, раз за разом посылаемая Трясохватом, попадала не серебро и сразу же погибала, а бог мора, тужась и морщась от напряжения, быстро терял свои силы. Когда источник заразы иссяк, Трясохват хотел было отступить, чтобы оправиться и с новыми силами вернуться к стенам Лессенура, но Термезон выхватил из ножен серебряный кинжал и, коротко размахнувшись, послал его в спину улетающему повелителю недугов. Кинжал легко пронзил хлипкого бога, и эфес, украшенный прихотливою резьбой, застрял во чреве гнусного врага. Корчась в мучительной агонии, неудачливый бог сморщился и превратился в уродливый серый комок. Термезон подошёл к комку, вынул из него кинжал, а затем носком сапога брезгливо спихнул комок в пропасть, где и сгинул навсегда покровитель мора и болезней.
Тормах, предводитель и последний полководец Архитеопа, возмущённый бессилием своих недостойных единомышленников, ещё более ожесточился и, чувствуя в себе безмерную ненависть к лессенурцам и неуёмную жажду разврата, устремился на войско Термезона. Но слишком поздно понял Тормах свою оплошность, предпославшую ему скорую гибель. Ибо жертвами бога разврата могли быть только особи женского пола, но никак не мужчины. А Орущие Ворота, крепко запертые изнутри, надёжно скрыли прекрасных лессенурок. Из какого же источника было черпать силы, какую цель ставить пред собою? Тормах остановился в раздумье, хотя раздумывать уже было не о чем: победа почти ощутимо витала над защитниками Страшного Города. У последнего из Архитеопа оставался небогатый выбор: либо сдаться на милость победителей и сохранить презренную жизнь, либо погибнуть достойно. Трусливый бог разврата выбрал первое. Воины полонили его и отвели к колдуну и врачевателю Полисую. Чёрный мудрец оскопил злодея, окончательно сломив этим его подлый дух, а затем поставил пастухом стада михастых козликов, что доставило всем превеликое удовольствие.
МУДРОСТЬ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Несколько дней Лессенур торжествовал победу. На площади у Чудесной Полосы проходил пышный военный парад. Славное войско важно шествовало по каменной мостовой, воины гремели серебряными щитами, а жители Страшного Города, выстроившиеся на Чудесной Полосе, забрасывали героев цветами, ветками пушистых кустов и золотым песком. Термезон, командовавший парадом, стоял на высоком плоском камне и махал руками.
После парада лессенурцы устроили богатый пир. В Духовном Зале Храма Смерти за известным десятиугольным столом восседали Термезон, Брег, Стоквар, Есермон и боевые командиры. Им подавали вина лучшие в городе хмельщики. Нарядные девушки вносили в зал блюда с устрицами, крабами и пареной рыбой. Жарщики трудились над жаровнями с грудами раскалённых угольев, подрумянивая куски мяса молодых михастых козликов. На отдельном каменном столе высилась многоярусная резная ваза с благоухающими фруктами, каковые обычно подавали на десерт.
Термезон взял в руки кубок, наполненный тёмно-красным душистым вином, и произнёс короткую речь (городской глава вообще был немногословен):
- Храбрые воины Лессенура! Первую чашу я пью за честь и славу тех, кто первым проявил мудрость, мужество и отвагу. За вас, Брег, Стоквар, Есермон! За вас, боевые мои командиры! Ваша доблесть породила победу: наш город остался цел, а его жители невредимы. Ваш подвиг станет достоянием веков, и благодарные потомки всегда будут славить его. Так пусть отныне живёт в мире наш великий город! И пусть проклятье настигнет тех, кто дерзнёт помыслить о его разрушении!
И не мог он знать, что через триста сорок семь лет его город погибнет именно оттого, что неблагодарные потомки предадут забвению, перестанут славить этот и другие подвиги отважных лессенурцев!
Взволнованные воины осушили свои чаши, и хмельщики немедленно наполнили их вновь. Воеводы встали. Термезон повелительно махнул рукой, и по этому знаку некий оруженосец подкатил к нему тележку, накрытую алым шёлком. Вслед за этим отворились огромные широкие двери Духовного Зала, и в него торжественным строем вошли защитники Лессенура. Каждый из них подходил к Термезону и получал из его рук золотой кубок, украшенный семиконечной изумрудной звездою, символом семи святынь Страшного Города. Награждённые воины спускались по каменным лестницам в подземные залы Храма Смерти, где также были накрыты длинные пиршественные столы.
Ещё во время пира Термезон объявил о своём намерении создать городской совет мудрецов, дабы сделать первый шаг к истинному народовластию. Голосование решили провести в ближайшие дни, что и было сделано. Лессенурцы единогласно высказались за создание совета, получившего собственное название: Консент. Главой Консента, разумеется, избрали Термезона, а его помощниками стали Брег, Стоквар и Есермон. С избранием Консента город впервые обрёл законную власть, одобренную большинством, и в нём установился благоразумный порядок. Однако Консент никогда не сочинял писаных законов, ибо основой общественной жизни Термезон считал философию, но не конституцию. Совет издавал указы, основанные на наблюдениях и здравом смысле. Уже на второй день своего существования Консент обнародовал первый указ: прежде чем всякий указ совета обретёт законную силу, его необходимо одобрить большинством голосов лессенурцев, собирающихся каждый двадцать второй день на площади у Чудесной Полосы. Иными словами, перед принятием любого указа жители города могли три недели размышлять и рассуждать о его пользе. Здесь следует забежать вперёд и подчеркнуть, что до конца своего существования Консент не пустил в жизнь ни одного указа, отвергнутого горожанами, если те смогли доказать его вредность или нежизнеспособность.
Что касается философии, которой руководствовался Термезон, то нужно сказать о её простоте и немногословности. После смерти главы города его последователи нашли рукописную книгу с изложением взглядов на жизнь и смерть (этот труд потом напечатали). Будучи потомком пендуидов, чтивших смерть и души умерших, Термезон писал: «Воистину смерть неизбежна, и не бывает жизни без смерти, ибо одна всегда постепенно перетекает в другую; можно даже сказать, что жизнь есть медленная смерть. И мы понимаем теперь, как нам следует относиться к смерти – не как к страшному, но как к должному и необходимому явлению. Вопрос состоит лишь в том, как и во имя чего умереть. Скажем, смерть в труде непосильном имеет некоторый смысл, но он невелик; гибель же в бою за счастье будущих поколений часто обретает огромное значение; но вряд ли разумное существо более возжелает сгинуть от болезни или несчастья. Хотя сегодня нам не приходится ничему удивляться, ибо среди нас есть такие, которые предпочитают влачить жалкую, бессильную, никчемную старость, порою по-детски мечтая о вечной жизни земной. Это недостойный и порочный путь, это самый неверный взгляд на жизнь и смерть. Умный муж боится старости пуще смерти, ибо старость есть мучение от недугов телесных и умственных. Больной и дряхлый старик нужен разве что самому себе, хотя чаще всего и себе он в тягость. Немощное существо сначала становится бесполезным, а потом весьма вредным, всё более превращаясь в обузу для своего народа. Истинно мудрые лессенурцы предпочитали погибнуть в бою за жизнь города, на благо и во славу своего народа. Сии мудрецы не были ни юными, ни безумными, ни славолюбивыми; они сами удерживали молодых воинов в стремлении к безрассудному геройству. Разумные и самоотверженные люди, они успели пожить и повидать мир, они научились трудиться, мыслить, рассуждать и тонко чувствовать. И они чувствовали грядущие разрушения надвигающейся старости, они думали о будущей немощности, они понимали, что постепенно утрачивают полноценность. И потому в любом бою они осознанно становились бесстрашными, они мужественно шли в самые опасные и трудные места. Не юношеское безрассудство двигало ими, как многим казалось со стороны. Нет, они предпочитали с пользой умереть для народа, тем самым избежав старости и ненужности, оградив при этом от смерти молодых и сильных. Так мудрецы становились героями. Жители Лессенура издавна погребали всех усопших за городом; я же предложил хоронить мудрых героев отдельно от остальных, вдоль нижней части Чудесной Полосы, в богато украшенных гробницах. Пусть все видят прах достойных лессенурцев и задумываются о смысле существования! А прах бесполезных, себялюбивых стариков, кончивших свой век в иждивенчестве и немощной праздности, я предложил сбрасывать в пропасть: пусть их плотью насыщаются шакалы и стервятники. Я опасался, что лессенурцы восстанут против таких нововведений. Но воистину мудр народ наш! По его единому решению указ Консента провёл черту между прекрасною и безобразною смертью. Повторяю: не следует бояться смерти вообще, но стоит опасаться собственной бесполезности».
Так писал Термезон, которого и современники и потомки признавали первым мудрецом Лессенура. Но даже он не мог предвидеть, какие ещё испытания ждут его родной город.
ЧЕТВЁРТАЯ ЕВТАКИВАНА: АТАКИ ЧУДОВИЩ
Я, Бахан Асвад, хранитель тайн верящих слуг Мёртвых Башен, во имя истины начинаю повествование о нашествии чудовищ на Лессенур. Оно оказалось не столь страшным, как два вторжения богов, однако заставило долго страдать многих жителей Страшного Города. События, связанные с чудовищами, оказали самое значительное влияние на ход ветхой истории.
Как уже было сказано, странные уродцы, рождённые лессенурками после развратных злодеяний бога Тормаха, уходили из города и скрывались в пещерах Ластидинии. Вначале их было немного, не более сотни, но с годами чудовища расплодились, и их число выросло до нескольких тысяч. Обитатели Ластидинии постепенно становились разумными существами, хотя их натуру всегда отличала страшная злость на весь мир. В начале пятисотых годов во главе сообщества чудовищ стоял некто Архотрипур, самый умный, хитрый и злобный получеловек-полукозёл. Этот Архотрипур, поддерживаемый приближёнными, однажды возжелал раздвинуть границы маленькой Ластидинии и увеличить её владения за счёт благоденствующего Лессенура.
Наступление чудовищ началось летом пятьсот третьего года, хотя это странное нашествие вряд ли можно было именовать наступлением в том смысле, который придают этому слову воины. Совершенно неорганизованную кампанию скорее следовало бы назвать вылазкой толпы чудовищ, не обременивших себя военной подготовкой. Манёвр оказался для лессенурцев неожиданным и многих сумел испугать, однако лишь лёгким испугом он и увенчался. Злобные твари не сумели проникнуть в город, сколько ни пытались. Они пробовали ломать ворота и городскую стену, но без солидных стенобитных орудий с этой задачей не справилось бы и хорошо подготовленное войско. До сих пор ни одна летопись не может толком объяснить нам, почему довольно умный Архотрипур составил план разорения Лессенура после его захвата, не придумав плана нападения и не создав боеспособного войска. Правда, разум чудовищ не мог соперничать с разумом лессенурцев, ибо слепая злоба обычно перевешивала и глушила его. Разум этих тварей как бы захлёбывался злобою, теряя силу и чистоту. Видимо, поэтому у них и не получилось слаженного наступления.
Вторая атака чудовищ ещё больше отличалась глупостью и странностью. К стенам Лессенура со всех сторон поползли большие и малые разрозненные стаи страшилищ. Как сказал некий защитник Страшного Города, такие уроды могут пригрезиться разве что после неумеренного винного возлияния или присниться после тяжкого обжорства. Ужасные существа рыскали вдоль городской стены в поисках её слабых мест, пробовали расшатывать камни и рыть подкопы. Малые кучки неуклюжих уродов с диким воем штурмовали Орущие и Душные Ворота. Воины Лессенура, вышедшие на защиту города, выстроились по верху городской стены. Сначала они недоумённо переговаривались, потом начали смеяться над противником; в конце концов они вооружились длинными пиками и стали колоть страшилищ. Всякое чудовище, кидавшееся на стену, было тут же протыкаемо насквозь. Крепкие гибкие пики не ломались и не тупились при ударах о камень и металл, а в тела чудовищ входили как в масло. Ярость, захлестнувшая тварей, сильно вредила им. Они с возрастающим упорством напирали на стену и ворота, усыпая землю грудами омерзительных трупов. Эта глупейшая бойня длилась совсем недолго, однако от нескольких тысяч злобных тварей едва ли осталась сотня.
В это время на поле брани явился собственной персоной козлоподобный Архотрипур. Его сопровождали семнадцать приближённых. Когда Архотрипур оглядел место побоища и понял, что от его яростных полчищ почти ничего не осталось, он ненадолго остановился в задумчивости, потом проскрежетал что-то на своём языке, а его товарищи что-то протрещали в ответ. И тут все восемнадцать уродов упали наземь, принялись кататься по траве и жалобно поскрипывать. Лессенурцы сильно удивились и ничего не поняли. Они послали гонца за мудрым Полисуем, чтобы тот объяснил народу поведение странных созданий.
ЕВТАКЛИЗИЯ О ВЕЧНОМ МУДРЕЦЕ
Между разгромом богов и нашествием чудовищ прошло почти двести лет. Герои битв с богами телесно умерли, однако духовно, согласно верованиям лессенурцев, они оставались вечно живыми. Термезон, Брег, Стоквар и Есермон, принесшие Страшному Городу славу, величие и благоденствие, были признаны вознесёнными пророками. В Духовном Зале Храма Смерти, рядом с Серимом, мастера выстроили четыре каменные гробницы с золотою отделкой, в которые поместили прах четырёх героев. А через несколько дней все гробницы оказались пустыми, хотя рядом с ними неотступно находились служители храма. Это дало повод толковать о вознесении героев на небеса. С тех пор по праздникам лессенурцы приходили поклониться гробницам и попросить у душ вознесённых пророков жизненной силы, чистого разума и твёрдого духа. Охранять гробницы поручили смотрителям Мёртвых Башен, которых называли также верящими слугами или слугами четырёх пророков. Верящим слугою мог стать только мудрый герой, поборник справедливости, воитель за процветание Лессенура, свято соблюдающий заповеди Термезона.
Во времена правления Термезона Полисуй был колдуном, врачевателем и хозяином большого стада михастых козликов. В молодости этот удивительный лессенурец занимался всевозможными ремёслами и науками, и потому он много знал и умел. Но самое интересное то, что Полисуй был почти ровесником Страшного Города: к тому времени, которое я сейчас описываю, ему исполнилось пятьсот лет, хотя мало кто знал об этом. Полисую довелось и воевать, и служить привратником Храма Смерти, и участвовать в выборах Консента. За два года до нашествия чудовищ Полисуй стал городским главою. Весьма многим из нас кажется странным и необычным случай столь долгой жизни малоизвестного мудреца. Даже для меня, Бахана Асвада, остаётся загадкой возможность пройти земной путь длиною в полтысячи лет, дарованная смертному. Я полагаю, что тайна кроется в древней философии, ревностно хранимой верящими слугами Мёртвых Башен.
На протяжении этих пятисот лет стирались всякие различия между проносимцами и пендуидами, основателями и коренными жителями Лессенура. Они перемешались и уравнялись в знаниях, верованиях, правах и возможностях. Теперь каждый лессенурец поклонялся четырём пророкам. Однако и семь Вечных Лампад ежевечерне разгорались над городом, словно семь лун, водружённых на огромные каменные свечи: они по-прежнему символизировали семь ритуалов поклонения богине Луне. Полисуй всегда оставался ревностным хранителем старинных традиций Страшного Города и имел в этом множество последователей.
ПЯТАЯ ЕВТАКИВАНА: ПРИНЯТИЕ ЧУДОВИЩ
Когда Полисуй прибыл к Душным Воротам, воины дружно приветствовали его. Старший воевода коротко рассказал ему о произошедшем и спросил, что делать дальше. Полисуй велел немного обождать и потребовал тишины. Как только голоса умолкли, городской глава устремил взор на Архотрипура и его присных, которые при виде правителя Лессенура ещё жалобнее заскрипели и униженно поползли на брюхах. Полисуй вынул магическую веточку, направил её острый конец в сторону чудовищ, прислушался, потом трижды махнул веточкою и снова стал слушать. Затем он жестом подозвал писаря с дощечкой и приказал записывать всё, что скажет.
Вскоре на дощечке появились такие слова: «Пусть видят, что мы просим пощады. Они сами говорят, что их правитель добр и великодушен. Он не любит убивать и не берёт в плен. Кажется, он хочет спросить, зачем мы подошли к Силубиновой Ограде, зачем хотели её разрушить. Мы хотели попасть в Лессенур, чтобы жить в нём. Нам тесно в Ластидинских пещерах. Нам не нужны богатства города. Мы ничего не знаем о них. И разрушать город мы не хотим. Нашему народу нужна только земля. Мы не хотим обратно в Ластидинию, теперь нас можно водворить туда лишь силою. Мы согласны жить в самом неудобном месте, даже здесь, у Силубиновой Ограды. Мы обещаем жить мирно и тихо. Их правитель говорит, что не станет сам принимать решение. Решения у них принимает какой-то Консент. Правитель велел подождать двадцать два дня. Мы будем ждать!»
Полисуй велел прочитать написанное во всеуслышание, затем сделал несколько распоряжений, позвал своих помощников и пошёл вместе с ними составлять новый указ.
Утром следующего дня на площади возле Чудесной Полосы собралась огромная толпа горожан. Консент во главе с Полисуем занял места на специальном возвышении. Мудрый властелин обратился к народу с речью об указе, согласно которому чудовищам разрешалось селиться вдоль Силубиновой Ограды, слева от Душных Ворот, на пустоши, хорошо просматриваемой со второй, третьей и четвёртой Зрящих Башенок. В особой части указа говорилось о том, что поселение чудовищ подлежит уничтожению и сами они подвергнутся полному истреблению даже за единственное малозначительное преступление против лессенурцев.
Спустя двадцать два дня после переговоров с чудовищами жители Страшного Города единодушно приняли новый указ, не предложив ни единого изменения. Вечером того же дня Полисуй с небольшим войском подошёл к Душным Воротам, которые при его появлении торжественно отворились. Невдалеке, на безымянном пустыре, виднелись маленькие строения, некие подобия шалашей, наспех сложенные чудовищами для кратковременного житья. Полисуй вынул магическую веточку и с её помощью вызвал Архотрипура. Тот быстро выстроил перед шалашами всю свою свиту и приготовился слушать. Полисуй передал страшилищам слова указа, и те радостно заскрипели в ответ, отвечая полным согласием. Вскоре безобразные туши собрались в нестройную колонну и потянулись в город, сопровождаемые войском лессенурцев. Душные Ворота пропустили всех в город и замкнулись.
Чудовища поселились там, где им указали, а именно – на Силубиновой Пустоши. Долгое время о них ничего не было слышно. Они не появлялись ни на улицах Лессенура, ни у Орущих Ворот, ни у Глуминной Ограды, охватывающей правую – противоположную – окраину города. Несколько лет донесения смотрителей Зрящих Башенок отличались однообразием: сообщалось, что чудовища возводят свои жилища и целыми днями копошатся возле них, питаясь лишь плодами фруктовых деревьев, во множестве растущих вокруг их пустоши. Но с некоторых пор в народе поползли слухи, будто по ночам чудовища неслышно выходят в город, похищают лессенурцев, уносят их в свои логова и проводят над ними таинственные опыты. Эти слухи вскоре подтвердились.
ЕВТАНИНИЯ ЗАБЫТОГО БЕЗУМЦА
На этом месте я, Бахан Асвад, должен прервать своё повествование. Причина сему заключается в том, что до этого места моё повествование о Лессенуре соответствует точным летописям, хранящимся ныне в Бурманском музее. Но далее я намерен рассказать о тех событиях, каковые либо не стали достоянием истории, либо были извращены ею до полной непотребности. К сему я прилагаю записки некоего лессенурца, имени которого я, увы, теперь не вспомню. Однако я совершенно уверен, что в этих записках изложена чистая правда, хотя они и сотворены в припадке умственного помешательства. История свидетельствует, что некоторые безумцы подвигаются к истине намного ближе, чем душевно целостные обыватели, которыми обыкновенно владеет мелкий эгоистический расчёт.
Музейные летописи, известные публике, сообщают о медленном и неотвратимом упадке Лессенура и его исчезновении с лица земли из-за проделок хитрых и подлых чудовищ. Однако это не вполне верно, даже если принять во внимание, что подданные Архотрипура действительно совершали грязные преступления против лессенурцев. Вот свидетельство об одном из них, оставленное сумасшедшим, о коем я упоминал.
***
- День плыл прозрачным, а ночь соткалась дымчатою, - пишет он. – Темнота брызгала на землю мелкими каплями дождя. Со стоном умирающего животного к нам подползал Камбрис, похожий на безобразный комок. Его будто смяли, облили смолою и вываляли в пыли. В правой лапе Камбриса торчало красное копьё, а в левой был зажат кусочек воска. Из этого кусочка чудовище лепило талисман Энцерации, вернее, его грубое и жалкое подобие, слишком сплюснутое и изогнутое. Я всегда считал, что этим тварям не хватало воображения и ощущения изящности. Все мы были напуганы внезапным появление Камбриса. Это было второе вторжение чудовища в запретное место. В первый раз Камбрис вдребезги разнёс каменной булавою стеклянный сарайчик моего соседа Ватамзага, перебил его михастых козликов и больно ударил самого хозяина. После ухода негодяя мы нашли дощечку с корявыми словами: «Я вернусь, чтобы мстить за серых собак!»
Утром я и Ватамзаг пошли к Полисую, доложили ему о произошедшем и спросили, что это за серые собаки. Городской глава сначала разгневался, но вскоре овладел собою и сказал, что чудовища разводят каких-то неизвестных животных с густой серой шерстью, видом своим похожих на собак; что они питаются мясом этих тварей, а шкурами обивают стены своих жилищ; что недавно серых собак поразила какая-то моровая болезнь и они начали вымирать. Полисуй взял с нас обещание, что если мы вновь увидим Камбриса в запретном месте, пусть и ночью, то тотчас пошлём гонца, не дожидаясь наступления утра.
И вот Камбрис появился опять, вращаясь, стеная и распространяя клубы зелёного зловония. Я было испугался от внезапности. Потом пришёл в себя, ибо вспомнил, как мне надлежит поступить. Ватамзагу потребовались лишь два слова, чтобы он всё понял и умчался к Полисую. Я же тем временем схватил сиреневую веточку и направил её на Камбриса с вопросом: «Что тебе здесь нужно?» Чудовище тут же перестало вращаться. На дощечке, специально мною приготовленной, стали появляться корявые слова: «Серые собаки умирают. Это вы напустили на них матастредицию. Наши дети гибнут с голоду, в наших домах холодно. Мы не простим вам этого. Я прилетел сюда, чтобы разорить и убить Ватамзага. Он знает за что!» Мне захотелось узнать, что такое матастредиция, но Камбрис сам толком не знал этого. Насколько я понял, это нечто среднее между порчей и заразой, и это нечто внушает чудовищам животный страх.
Ожидая Ватамзага, я старался отвлечь жуткое создание от цели его вторжения. Позднее выяснилось, что мой отчаянный сосед мигом примчался к Полисую и грубо разбудил его, напугав дикими воплями. Городской глава так рассердился, что приказал немедленно собрать войско и двинуться в поход против чудовищ. Он кричал, что ему некогда писать указ и ждать двадцать два дня, ибо за это время голодные страшилища перебьют и съедят всех горожан, не говоря уже о михастых козликах.
Пока другие буйствовали, я упросил Камбриса обождать. Я сказал, что скоро выдам ему истинного виновника всех бед, наславшего матастредицию. На самом же деле я ринулся в сарай, где на полу лежали припасённые мною длинные лучинки, с перекладины свисала крепкая верёвочка, а в ящике с болотной тиной сидела толстая жаба. Лучинки я воткнул в землю перед моим домом, жабу посадил между ними, обратив её голову мордою влево и приподняв к небесам, а затем сложил верёвочку петелькой и набросил на жабью шею. Концы веревочки я привязал к лучинкам. Раздвигая их верхние кончики, я удушил жабу в петельке и приподнял её тельце над землёю. Глаза животного налились красным, а голова вскоре закоченела в нужном положении, то есть в подъёме с левым поворотом.
Мой расчёт оказался верным. Камбрис, раздражённый ожиданием, подошёл к моему дому справа, со стороны Душных Ворот, вращаясь по часовой стрелке со смещением оси на северо-запад. Его правая конечность с красным копьём делала далёкий замах. Поэтому копьё, не дописав в воздухе последний овал, вонзилось в левый глаз жабы. Стенания Камбриса прекратились в тот же миг, жаба лопнула поперёк, а копьё исчезло, растаяв в воздухе и оставив вместо себя тёплое красное облачко. Теперь следовало уничтожить восковое подобие талисмана Энцерации в левой лапе чудовища. Я вынес из дома овальное зеркальце, оросил его сильным ядом и ударил о камень, расколов на две половинки. Эти половинки я сунул с двух сторон в пасть Камбриса. Кусочек воска выскочил из его лапы и сгорел на лету багровым пламенем. Половинки зеркала начали плавиться и съёживаться, и вдруг взорвались тысячами блестящих разноцветных брызг. Я едва успел спрятаться от них за углом дома. Через мгновение Камбриса разорвало в клочья, которые, разлетаясь, сгорали в воздухе, оставляя вонючие зелёные облака.
Здесь заканчивается первая рукопись неизвестного лессенурца. Я, Бахан Асвад, добавлю к ней несколько строк, дабы восполнить пробел между первым и вторым рассказами безумца.
Когда войско Полисуя подошло к Силубиновой Ограде, вдоль которой селились чудовища, навстречу воинам вышел сам Архотрипур со своею свитой. Мерзкие твари как прежде повалились наземь и запричитали, моля о пощаде. Увидев магическую веточку, Архотрипур затрещал, что он не виноват, что глупому Камбрису с голодухи приснилась вся эта история с матастредицией, что никакой порчи никто на них не насылал, а серые собаки умирали оттого, что по ночам их кровь сосала гнусная Энцерация. Полисуй ответил сурово:
- Если не хочешь, чтобы мои воины сей же час истребили твоё подлое племя, ты должен выдать Энцерацию на суд лессенурцев. Ибо казнить и миловать здесь может только Консент.
Архотрипур что-то пролопотал своим приближённым и махнул лапой. Два чудовища вернулись в селение, выволокли Энцерацию из её жилища и потащили к Полисую. Эта гадкая тварь напоминала гигантскую ящерицу со слоновьим хоботом и растрёпанной кисточкой на хвосте. Но едва Полисуй воздел руки и провозгласил: «Именем Консента!», как Энцерация сложила лапы на груди, выкрикнула: «Асселауманападора!» – и растаяла в воздухе, избежав плена и правосудия.
По возвращении в город Полисуй немедленно собрал Консент, чтобы обсудить последние события. В тот же день лессенурцы назначили огромную награду за поимку или убийство Энцерации.
Далее я привожу второй рассказ неизвестного лессенурца, который повествует о гибели Энцерации и о событиях, ей предшествующих.
- Дом Апитуции, недавно выстроенный на границе бывших Кисейных и Стеклянных Стен, находился недалеко от моего собственного дома, поэтому я довольно часто встречал хозяйку, выходившую по утрам из своего роскошного жилища, - рассказывает безумец. – Апитуция разводила михастых козликов, запирая их на ночь в особом помещении. Она прибыльно торговала козлиными шкурками и сушёным мясом, а её животные отличались крепким здоровьем и высокой плодовитостью. Но вдруг эти нежные создания стали пропадать. Какая-то тварь забиралась по ночам в особое помещение и пожирала козликов, оставляя от них лишь рожки да ножки. Это заставляло страдать добрую Апитуцию, никогда никому не делавшей зла. У неё рождалось обычно до двадцати козликов в неделю, и пятнадцать из них она продавала. Остальные требовались для поддержания численности уркого стада. Уркое стадо – это главная часть поголовья михастых козликов, обеспечивающая его плодовитость. Своё название стадо получило оттого, что при совокуплении козлики и козлушки издают урчащие сладострастные звуки. Таинственный злодей поедал почти всех животных, которых Апитуция намеревалась присоединить к уркому стаду.
Вскоре весь город узнал о несчастье Апитуции. Поползли слухи о том, что козликов похищает исчезнувшая Энцерация; всякое мнение тут же обрастало домыслами. Это происходило по известным причинам: в Лессенуре, давно не знавшем шумных событий, стали происходить странные явления – если не преступного, то, по крайней мере, вредительского свойства, а проще и естественней всего казалось валить грехи на Энцерацию. Впоследствии выяснилось, что и эти домыслы были близки к истине.
Отчаявшись поймать вора своими силами, Апитуция обратилась за помощью к Полисую. Мудрец явился в её дом, вынул свою волшебную веточку и вошёл в особое помещение. Козлики доверчиво тянули мордочки к рукам городского главы, а тот ласково гладил их, прикасался к ним веточкой и прислушивался. В конце концов он объявил, что козликов пожирает одно из чудовищ Архотрипура. Немудрено, что подозрения пали на Энцерацию. Однако Полисуй не стал спешить с обвинением и пообещал разобраться в этом небывалом деле.
Городской глава был не только первым человеком в Лессенуре, но и выдающимся колдуном. В своё время он знал множество заклинаний на все случаи жизни, однако именно теперь он не мог вспомнить волшебные слова, помогающие при пропаже животных. Поэтому он решил пойти к Рохиндону – кудеснику, изучившему все магические книги, какие только появлялись на свет. Правда, в глубокой старости Рохиндон иногда путался в заклинаниях, и тогда слова из одной магической фразы перепрыгивали в другую.
Сребровласый кудесник выслушал городского главу и промолвил, что только колдовство способно помочь Апитуции. Он долго копался в своих записках, а потом достал несколько магических книг и зашуршал страницами. В конце концов Рохиндон взял дощечку, начертал на ней несколько десятков строк и отдал Полисую.
- Это подходящие заклинания, - торжественно сказал он. – Я собирал и изучал их многие годы. Но колдовать придётся тебе, Полисуй, ибо я уже стар и немощен. Ты ведь ещё не разучился разрушать чары? А теперь оставь меня, я утомился.
Полисуй спрятал дощечку в кожаный мешок. Ему почему-то не пришло в голову взглянуть на письмена. Вернувшись к Апитуции, городской глава отдал ей дощечку и сказал:
- Колдовать будем завтра. А сегодня изучай эти заклинания.
На следующий день в Лессенуре праздновали День Четырёх Пророков. У Чудесной Полосы с утра шло всеобщее гуляние. Здесь Полисуй встретил Апитуцию; они незаметно покинули шумную площадь и пошли колдовать над козликами. По дороге хозяйка животных сокрушалась о том, что пробовала читать заклинания, но колдовские стихи оказались настолько мудрёными, что она бросила дощечку и потом всю ночь горько плакала, ругая себя за неучёность. Городской глава утешал несчастную. Он уверял её, что непременно разберётся в письменах Рохиндона и что последний никогда никого не подводил. Апитуция успокоилась.
Войдя в особое помещение, где грустили оставшиеся в живых козлики, Апитуция подала Полисую дощечку с заклинаниями, а сама уселась на деревянный чурбак. Колдун глянул на дощечку и понял, что Рохиндон начертал магические стихи на древнем эфаксентском языке. Читать их следовало справа налево и снизу вверх, о чём Апитуция, разумеется, не могла знать. Полисуй стал искать строки, в которых должны скрываться способы спасения козликов, однако таковых не оказалось. Апитуция тревожно глянула на его разочарованное лицо, всё поняла и опять начала всхлипывать. Тогда городской глава рассердился на свою беспомощность и решил действовать наугад, впервые в своей сознательной жизни. Он вышел во двор и стал громогласно произносить все заклинания подряд – вдруг да найдётся нужное!
- Выт крав нитиле одан, хыдолом има пика, тазавас алисер со а роп! Ас кешат со эшу дидер пу роп а эшнех, од ас роп ленса кин лагопон а гуом! Ас ахажак ут со катас сулол отане, од ас лопова ашакара со аназе али ваз! Ян вивуде моник роп со акдок, ян муда лела тазавар амосома!
Это заклинание разломало заднюю стену особого помещения и выкрасило её руины в зелёный цвет. Площадь у Чудесной Полосы уменьшилась вдвое, а гулявшие на ней горожане перенеслись за город, в чистое поле. Глуминная Ограда из каменной превратилась в деревянную, и Душные Ворота распахнулись сами собою, напугав чудовищ до полусмерти. Полисуй, немало удивившись, продолжал колдовать:
- Ина морта со а роп, бун яразу тамква сет окосу роп нерас, амулис сос иресуи херк, тея геп икенах а роп уреса дорпил мосан со унчас ити, ялла вофт а роп сетас, аки со а фебор коме мерво!
Второе заклинание перекрасило обломки стеклянной стены в небесно-голубой цвет, затворило Душные Ворота, уничтожило Орущие Ворота и на их месте наглухо замкнуло Глуминную Ограду, создало вторую Чудесную Полосу и позолотило площадь, оказавшуюся между Полосами. Мёртвых Башен стало одиннадцать, а Вечных Лампад – восемь. По всему городу неслись восклицания изумлённых лессенурцев.
- Ноте вера тоно, йок а роп оспум арет гея энано тея, клин совум а роп увика тонна гупки, йо уджун олам, роп а тисто чинас колу жумат репете, йо аровас тея барс омодито, неш петиш а моревани.
Третье заклинание вернуло городской площади её обычные цвет и размер, однако стены особого помещения стали железными и ослепительно красными. Козлики перепугались, заметались и закричали. Душные и Орущие Ворота то появлялись, то исчезали; Силубиновая Ограда позеленела, а Глуминная посинела. Мёртвые Башни превратились в стеклянные столбы. В городе началась паника, горожане метались по улицам и вопили, многие женщины рыдали и истерически хохотали, детишки радовались, старики суетились и бестолково махали руками. Апитуция ничего не видела и не слышала, она только в страхе глядела на Полисуя. А тот, увлекшись, продолжал читать заклинания, коих было двенадцать десятков. Можно лишь предположить, каким ужасным мог стать этот день для Лессенура! Дома, ограды, башни, храмы, улицы и площади исчезали, появлялись и меняли цвета; Чудесных Полос становилось то две, то три, то ни одной; Душные и Орущие Ворота отворялись, затворялись и пропадали. Даже невинные михастые козлики постоянно меняли свой облик, являясь взорам поочерёдно рогатыми, комолыми, бесстыдно голыми и обросшими густою шерстью. Только после семнадцатого заклинания отыскалась Энцерация, главная виновница беспорядков. Она столь внезапно возникла перед Апитуцией, что та резко отпрянула назад и наступила на ногу Полисую. Глава вздрогнул и вместо восемнадцатого стиха прочёл восьмидесятый, из-за чего Энцерация растворилась в воздухе, а беспорядки усилились. Только тогда Полисуй очнулся и понял, что делает что-то не то. Он вернулся к восемнадцатому заклинанию:
- Матино адукто десер месса! Матино адукто тедер порпосом зуп а роп десер месса! Земаки цопом кивазур ток сабутоф керем серкот менас, инни сифто генсорот а роп, малива тете менас а роп!
В городе мгновенно установился привычный порядок. Приобрело прежний вид и особое помещение Апитуции. А подлая Энцерация предстала пред очами Полисуя. Её уродливое тело корчилось в предсмертных судорогах, красно-бурая пасть изрыгала михастых козликов, не успевших навеки сгинуть в алчном чреве. Затем Энцерация обернулась синим облачком и растаяла в солнечных лучах. Жизнь в Лессенуре вернулась в старое русло; только две или три женщины навсегда лишились разума.
Таков был второй рассказ неизвестного безумца. Описанные в нём события, как уже было сказано, происходили через несколько лет после непотребных выходок чудовищ. По мнению некоторых лессенурцев, именно эти события положили начало упадку и разрушению их величественного города.
ШЕСТАЯ ЕВТАКИВАНА:
РАЗРУШЕНИЕ ЛЕССЕНУРА
Жители Лессенура постепенно разделялись на два условных лагеря. Одни утверждали, что город испытывает небывалый духовный подъём, тогда как другие предрекали ему скорую гибель, которая, по их умозаключению, должна неизбежно последовать за расцветом. Так или иначе, лучшие времена всегда сменяются худшими и становятся достоянием прошлого. Об этом свидетельствуют артефакты всех мёртвых цивилизаций. Однако разум и сознание почти всегда отказываются верить в унылое, безнадёжное будущее и заставляют продолжать радостное существование, убеждая принимать его за счастье.
Чудовища, напуганные до полусмерти заклинаниями Рохиндона, озвученными устами Полисуя, вновь попрятались в свои норы и надолго затихли. Несколько десятилетий они себя вообще никак не проявляли. Через двадцать три года умер Архотрипур; лессенурцы, наблюдавшие со Зрящих Башенок, видели его нелепые похороны. В пятьсот восьмидесятом году скончался Полисуй. Главой Консента и всего города стал его племянник Марацук. За последующие шесть десятков лет не произошло никаких интересных событий. И слишком поздно лессенурцы узнали, чем занимались чудовища все эти десятилетия! Мерзкие твари готовились к последнему и окончательному удару по Страшному Городу. Я, Бахан Асвад, начну историю его гибели с третьего рассказа неизвестного безумца.
- В пятьсот восемьдесят девятом году сын Ватамзага женился на дочери Апитуции, и они поселились в огромном новом доме. Уркое стадо, им принадлежащее, к тому времени насчитывало тридцать тысяч михастых козликов. Лессенур всё более нуждался в сушёном мясе, козлиных шкурках и шерсти, и наши козловоды оделяли ими половину города. Из шкурок ремесленники шили обувь и одежду, вырезали украшения, обивали шкурками деревянные кресла и даже двери жилищ. Шерсть же красили в разные цвета, вязали из неё накидки, платки и разное женское платье, ткали ковры и покрывала. Бывали времена, когда козловоды продавали ремесленникам по двести шкурок в день, и тогда богатство притекало к ним неслыханное. Козлиное мясо тоже приносило огромный доход, ибо им питались почти все жители Страшного Города. Даже из рогов и костей умельцы научились добывать ценные вещества. Рога сушили и измельчали, полученный порошок шёл на приготовление мазей для тела и лица. Из костей варили строительный клей, без которого не воздвигали ни одной постройки.
Когда у четы козловодов родился третий сын, Максимиан, к ним пожаловал одряхлевший колдун Рохиндон и объявил, что ему являлось небесное видение, приказавшее передать сему малышу кудеснические искусства. Старику позволили оставаться наедине с крошкой, зная его душевную доброту. Несколько дней Рохиндон приходил к мальчику и что-то шептал ему в малюсенькое розовое ушко. И наступил такой вечер, когда колдун, распрощавшись со всеми, уединился в своём ветхом жилище. К утру он умер. Максимиану же суждено было сыграть великую роль в совсем иной истории…
В те же дни благополучная жизнь Лессенура вновь омрачилась недобрыми известиями: в городе стали пропадать одинокие жители. О них мало кто беспокоился. И напрасно! Такие случаи должны привлекать пристальное внимание окружающих; однако в этот раз словно невидимая пелена застлала умы и взоры честных обывателей. Вначале пропажи обнаруживались редко, потом они участились и стали принимать размеры всеобщего бедствия. Только тогда Марацук вспомнил наставления своих великих предшественников, Термезона и Полисуя, и созвал Консент. Тут-то и выяснилось, что число пропавших лессенурцев перевалило за сотню. Это известие поразило Марацука до такой степени, что он немедленно собрал войско и во главе его двинулся к селению чудовищ. Он не жаждал кровопролития; он желал знать, что сталось с исчезнувшими горожанами, не держат ли чудовища их в неволе.
Пять страшилищ вышли навстречу войску Марацука и что-то заскрипели на своём неприятном языке. Марацук вынул волшебную веточку и стал понимать речь этих уродливых посланцев. Те просили не тревожить их сородичей в этот печальный для них день: прошлой ночью от неизвестных причин скончался их предводитель, сын Архотрипура. Решимость покинула сердце Марацука, он смутился и повернул войско вспять, ничего не выяснив.
Тайна исчезновения лессенурцев по-прежнему тяготела над умами, а Консент и его глава бездействовали. В то же время отыскались решительные личности, речи и дела которых привели к назреванию бунта. Разумеется, зрелые мудрецы старались пресечь опасные веяния, высказывая предположение, что пропавшие горожане по своей воле ушли в подземные строения, в Залы Вечного Света и Убежища Душ. Это вполне могло быть истиной, ибо за многие столетия под надземным городом разросся почти столь же обширный подземный город. Это был огромный многоярусный лабиринт с сотнями залов, тысячами лестниц и переходов, десятками тысяч дверей. Казалось, подземный город совершенно подходил для отшельников, пожелавших спрятаться от всеобщей суеты, отгородиться от мира толщею земли, запутать всех искателей множеством глубинных туннелей, точное расположение которых мало кому известно. Кто-то даже высказал мысль о том, что отшельников увели в подземелье новые верования и убеждения, тщательно скрываемые от правоверных соплеменников. Были и другие мысли, более тревожные и менее приятные. Некий мудрец уверял своих приверженцев, что к исчезновению лессенурцев причастен городской глава, вступивший в сговор с чудовищами. Действия Марацука в самом деле сеяли сомнения в его мудрости и прозорливости, ибо однажды он собрал самых выносливых воинов и приказал им исследовать подземный город, после чего долгие месяцы рассеянные отряды плутали по запутанным туннелям, жестоко страдая от жажды, голода и недостатка света. Многие искатели заплутали и погибли, а отшельники так и не обнаружились. Тогда Марацук приказал отвести от обычного русла воды глубокой Тульвы и затопить ими подземелье. Только счастливая случайность спасла Лессенур от полного разрушения: потоки воды, не успев уйти далеко вглубь, размыли непрочную боковую стену, устремились по неизвестному туннелю, выходившему на поверхность склона огромного холма, и вскоре слились обратно в реку. Они вынесли из мрачных недр десятка два мёртвых тел – то были трупы воинов, бездумно посланных городским главой на бесплодные поиски.
И вдруг исчезнувшие лессенурцы стали возвращаться в свои дома. Их встречали с радостным удивлением и забрасывали вопросами. Однако вернувшиеся из небытия совершенно ничего не могли рассказать о том, где и как они жили все эти месяцы и годы, хотя ни один из них не претерпел внешних изменений. Эта загадка породила волну новых слухов и домыслов; говорили, что пропадавшие искусно притворяются беспамятными, что они побывали в лапах чудовищ, которые их чем-то прельстили и превратили в своих лазутчиков. Злые языки дошли до того, что обвинили возвращенцев в тайных ночных сходках, якобы имевших место быть в одном из подземных залов. Но никто не решился следить за ними, и потому слухи остались слухами.
Этими словами заканчивается третий и последний рассказ безумного лессенурца – рассказ сбивчивый, неглубокий и оттого могущий показаться недостоверным. Но память моя, память беспристрастного свидетеля, хранит эти события в своих глубинах, как и всё то, о чём мне легче было бы не вспоминать. Ибо тяжесть моих воспоминаний столь велика, что и по прошествии многих лет лишает меня покойного сна. Только жажда истины и чувство долга перед историей заставляют меня мысленно возвращаться в последние годы существования Лессенура. С тяжёлым сердцем и душевной горечью приступаю я к повествованию о них.
Внезапно выяснилось, что возвращенцы действительно побывали в плену у чудовищ, были прельщены их дикими замыслами и вовлечены в заговор против Марацука и Консента. Причиною всему стало нелепое, неизвестно откуда почерпнутое желание мерзких тварей избавить землю от всякой власти, в которой им внезапно померещился первоисточник многоликого зла. Заговорщики сходились по ночам в подземных залах Храма Смерти; их тайное общество, названное Интимацией, росло с каждым днём. Интиматы строили свои идеи о вреде власти на нерешительности и бессилии Марацука, каковыми чертами городского главы было недовольно большинство лессенурцев. Заговорщики сеяли сомнения во всеобщем управлении городом, а значит и в необходимости Консента с его указами.
- Зачем Лессенур чтит память давно ушедших героев? – возмущались продерзатели. – Чего достиг своими нововведениями всеми уважаемый Термезон? Укоренение Консента превратило город в базар. Некогда почтенные жители перестали заниматься ремёслами и пристрастились к обсуждению указов. Наши женщины забыли о любви к мужьям и о воспитании детей; наши воины ожирели от лени и праздности; наши ремесленники оскудели умениями и сноровкой; наши мудрецы стали меньше мыслить и больше горланить. Но не бесплотными мыслями и не высокими речами живо наше племя. Всем нужна пища, всем нужна одежда, всем нужен кров. Это может дать лишь труд, в меру разбавляемый увеселениями. Такая жизнь проста и понятна. Мы же дерзнули усложнить её себе во благо – и что получили? Теперь мы хлеб считаем недостойной пищею и жаждем лакомств, отягощая чрева свои; теперь мы стесняемся простой одежды, но каждый день наряжаемся как на гулянье, стараясь ошеломить соседа пышностью штанов; теперь мы не живём в обычных домах, но прожигаем дни свои в роскошных замках, где порою нет самых полезных вещей, но есть тьма дорогих и пустых безделушек. Ужель мы побеждали голод и холод ради того, чтобы погрязнуть в обжорстве и изнеженности? Мы обратили труд в повинность, а увеселения заменили молитвенным поклонением мертвецам. Каково же будущее у нас, чьими идолами и оракулами пребывают мертвецы? У отлетевшей жизни есть только прошлое – так и нам остаётся лишь прах минувших веков. И наши законы стоят на страже этого праха. Но мы желаем жить! Во имя жизни нам пора отринуть тлен предков, выбить ветхие устои из его подножия и водрузить на расчищенном месте светлый алтарь созидательного труда, перед которым все равны!
Здравомыслящие лессенурцы, впервые слышавшие речи интиматов, называли их призывы фразёрством огурных мятежников. Однако продерзатели всё чаще достигали целей и заражали своими мыслями самые трезвые головы. И однажды, во время всенародного сбора у Чудесной Полосы, мятежники напали на Консент, убили Марацука и его помощников и объявили полную свободу в Лессенуре. С этого дня горожане стали разделяться на воинствующие, враждебные друг другу лагеря. Начались уличные схватки и сражения, переросшие в повальные убийства. Интиматы оказались сильнее и сплочённее прочих, но они отметали всякие законы и не стремились к установлению всеобщего порядка, хотя на главной площади каждый день звучали их призывы к созидательному труду. Они считали, что общество само собою придёт к разумному существованию. Когда же интиматы поняли, что их замыслам не суждено осуществиться, они изменили свои призывы.
- Чтобы жить в достатке и богатстве, нужно избавляться от тех, кто не может умножать всяческие блага, но может лишь потреблять их, забирая у более достойных, - убеждали они толпу. – Немощный старик каждый день требует еды, но сам не может взрастить хлеба; он кутает своё хладеющее тело в тёплые одежды, но сам не в силах соткать полотна; он прячется от стихий за стенами жилища, но сам не способен положить и камня на камень. А посему стариков следует истребить. Однако мы не настолько жестоки, чтобы снизойти до убийств; мы не настолько озверели, чтобы обагрить наши руки кровью беззащитных жертв. Избежим же этого соблазна и достигнем цели без боли и греха: не дадим старикам еды в достатке – и они вымрут сами собою. Пусть оправданием нам служит то, что старшее поколение ограничивает наши новые свободы своими древними традициями, давно утратившими смысл. Время требует попрать и забыть нашу историю, которая мешает нам смотреть вперёд и тяготит памятью о прошлом. Выжившие из ума старики, цепляющиеся за эту историю, забирают у молодого, полноценного поколения пищу, одежду и жилища, столь ему необходимые; а ведь именно молодёжь создаёт эти ценности. Этого мало. Отжившие своё скудоумцы призывают нас к житейской мудрости, к воздержанию от пьянства и прелюбодеяния, что следует понимать как ограничение телесной и душевной воли. Они навязывают нам понимание прекрасного и изящного. Но кого спасла их мудрость? Вспомните, как мы били и умерщвляли мудрецов, и назовите хотя бы одного, которого спасла его умная голова. А пьянство и прелюбодеяние – вечные утехи юных и сильных – будоражат душу и веселят сердце, чего не в силах сотворить прекрасное с изящным. Только вино умеет делать мир прекрасным и только безудержные плотские удовольствия истинно изящны.
Уходящее поколение хочет заставить нас уважать его. За что же уважать этих глупцов? За их убеждённость в том, что богатство должно доставаться нам честным трудом? Они считают это законом, однако опровергают сей нелепый закон всею своей жизнью. Никому никогда не удавалось стать богатым честным путём! Столь явного заблуждения не помнит даже их мерзкая история. Богач всегда наживается на чужом труде, всегда пьёт чужую кровь; он вынужденно становится на путь обмана, мошенничества, клеветы, подлости, предательства и убийства. Его побуждает к этому неистребимая жажда наживы, укоренённая в самой сущности разумных тварей. Так пусть хоть один мудрец докажет нам, что богатство не стоит обмана или убийства! Но этого никто никогда не докажет, а посему богатство навеки пребудет превыше всего, каким бы путём оно ни приходило. В сытости и неге должен жить лишь тот, кто способен пойти ради них на всё. А прочие должны работать на его порок, возведённый в ранг достоинства, и довольствоваться уделом обманутых (то есть облагодетельствованных!) слуг денежного мешка.
Старики твердят, что каждый из нас обязан заботиться о ближних своих, и всем нам необходимо думать о городе и его обществе. И это гнусная ложь! Наши богатства могут принадлежать только нам, ибо если мы станем делиться ими, то их не хватит даже ближним, не говоря уже обо всём обществе. Так будет всегда, и пусть Лессенур обернётся прахом!
Разумно ли тратить богатство на почитание памяти предков, на сохранение истории и её застывших памятников? Нет. Богатство даёт безграничную свободу, а верность идеалам прошлого обязывает, ограничивает, отбирает свободу и сокращает достаток. Идеалы призваны объединять, а значит и уравнивать всех нас; но мы-то намерены стремиться к лучшему поодиночке, дабы лишь сильнейшие получили полной мерой. Заботиться нужно только о себе, используя любые средства обогащения. И тогда жизнь станет истинно принадлежать достойным властителям мира сего.
За короткое время интиматы подчинили себе весь город, ибо в их призывах измученные горожане видели некоторую надежду на установление какого бы то ни было порядка. Новый порядок действительно установился, и лессенурцы принялись усердно работать на вчерашних заговорщиков. За следующие два десятилетия почти все старики вымерли – вернее, были намеренно истреблены голодом и нищетой. Обывателей лишили права голоса и вообще пресекли всякое вольнодумство. Наглые интиматы, дорвавшиеся до безграничной власти, открыто угрожали расправой со смельчаками: «Делайте, что вам приказывают, а станете раздумывать – отсечём головы!»
Население нищало и глупело, город постепенно разрушался, но это никого не волновало: одни заботились об услаждении плоти, другие о куске хлеба. Стены, ворота, храмы и башни ветшали, а чинить их власти и не думали, ибо от старых строений не предвиделось никакого дохода. В шестьсот сорок пятом году обрушились Орущие Ворота, через четыре года – и Душные. Городская стена зияла провалами, Храм Смерти медленно уходил под землю, Вечные Лампады навсегда погасли. А интиматы в это время купались в роскоши, напрочь позабыв о том, что несколько лет назад привлекали в свои ряды новых приверженцев именно призывами к воздержанности.
Молодёжь Лессенура перестала учиться, потому что учение требовало расходов, а сиюминутной выгоды не давало. Новые поколения совершенно опустились, погрузившись в невежество и озлобленность на весь белый свет. Армия окончательно развалилась, и бывшие воины превратились в бандитов и грабителей. Целителей и врачевателей лессенурцы изгнали или перебили, вследствие чего город долго сотрясался от повальных моровых болезней. Работники вымирали целыми сотнями, потому что хозяева отказывались лечить их за свои деньги.
Наконец, в шестьсот пятьдесят первом году воды Тульвы размыли обветшалую дамбу и хлынули в умирающий Лессенур, значительно ускорив его гибель. Я, Бахан Асвад, видел своими глазами, как рушились его последние здания, как руины скрывались под водою, как медленные волны уносили трупы вперемежку с мусором и как вода бесчувственно сомкнулась над могилой Страшного Города. И ныне он возвращается из небытия только в моей бессмертной памяти. Я помню всё. Я помню, как Страшный Город умирал в моих глазах…
