Tell me would you kill to save your life? Tell me would you kill to prove you're right? Crash, crash, burn let it all burn This hurricane's chasing us all underground… Hurricane 30 Seconds To Mars feat. Kanye West

31 Июля 1946 Электра

Я сижу за дубовым столом в темной комнате и в раздумьях помешиваю мельхиоровой ложкой остывший чай. Внезапно накатывает удушливая волна и сжимает грудь, становится тяжело дышать. Чувствую, как мои легкие жадно впитывают разреженный сладкий воздух. Последние дни, где бы я не находилась, часто случаются приступы не хватки кислорода. Каждый раз, необходимо некоторое время, чтобы восстановить обычный ритм «вдоха и выдоха».

Изящная фарфоровая чашка переливается расписным узором в солнечных лучах, упрямо прорезающих пыльные гардины. Мне нравится рассматривать красивые и необычные вещи. Некоторые из них я рисую.   

Мне кажется, что человек, создавший изысканную вещицу, а это, без всякого сомнения, должен быть мужчина, после окончания рабочего дня спешит домой, несет в шуршащем пакете французские булки к ужину, а на пороге его ожидает красивая золотоглазая женщина с мечтательной улыбкой на лице. Он, несомненно, нежно поцелует ее при встрече, а она с трепетом ответит на прикосновение любимых губ. Затем они возьмутся за руки и войдут в просторный дом.  Так в моем воображении представляется счастье. Счастье обязательно должно быть  простым и неприхотливым.

Теперь я знаю, что так произойдет далеко не у всех. 

Я не буду целовать мужа у порога нашего дома, и спрашивать с улыбкой: «Милый, как прошел день?» Не буду суетиться, накрывая к ужину, разглаживать руками выбитые белоснежные салфетки. Не буду разливать ароматный чай в фарфоровые чашки. Не буду резать голландский сыр на просвечивающиеся ломтики. Не буду выкладывать теплые куски хлеба на радужную тарелку, не буду незаметно пододвигать серебряную масленицу поближе к мужу. Не буду мыть посуду после трапезы, напевая на кухне у раковины.

- Электра… Электра… - доносится до меня тихий голос матери, - с тобою все в порядке? Я не могу уже несколько минут тебя дозваться.

Поднимаю глаза. Внимательно рассматриваю облик родного и некогда близкого мне человека. За последнее время она немного осунулась. Лицо стало походить на лист пергамента. Словно жизнь, уходя, забирает с собой краски. 

- Да, мама.

- Ты не хочешь пройти в кабинет и распаковать подарки, которые прислали родственники?

Я чувствую нарастающее напряжение: неестественность в голосе и в движениях. Она стоит передо мною словно неприступная бездушная статуя, а где-то в уголках глаз, проскальзывает сожаление. Или же мне только кажется? Похоже, что так.

- Нет, не хочу, - спешно поднимаюсь, чтобы покинуть комнату, и добавляю, - не волнуйся за меня.

- У тебя горят щеки и взгляд отсутствующий, - она снова пытается начать разговор, вопрошает, - ты не больна ли часом?

- Мама, я в полном порядке, - с трудом, получается, придать голосу убедительность.

Мне необходимо как можно быстрее вырваться из прогнивших старыми обычаями внутренностей замка, только бы не продолжать вновь этот бессмысленный обмен фразами.  

С усилием отрываю чашку от поверхности стола. Она дрожит и выскальзывает из рук. С оглушительным звоном разлетается на цветные осколки на каменном полу гостиной. Брызги украшают темно-зеленую гладь, подобно полевым цветам на лугу, и я понимаю, где сейчас хочу оказаться. Только там смогу укрыться от излишнего радения семьи.  

Я ощущаю невероятную потребность в последний раз вдохнуть густой аромат разнотравья и солоноватый запах моря… и помахать рукой моим мечтам, которые в одночасье превратились в детские иллюзии. В горькие иллюзии счастья.

Отчего-то не сожалею о разбившейся чашке. 

Мать с застывшим страхом в глазах смотрит на меня, а потом неожиданно разворачивается и уходит, не сказав ни слова. С этого момента наши линии жизни расходятся в противоположные стороны.

20 Июня 1946

Вечером, после ужина, я собралась пойти в комнату, чтобы немного почитать, так как погода за окном не располагала к прогулке.

- Электра, девочка моя, зайди сейчас к нам, пожалуйста, - слышу голос матери.

Она стоит, застыв на пороге гостиной, и умоляюще смотрит на меня.

Я вхожу в комнату. Рассматриваю обращенные в ожидании ко мне лица, замечаю некоторую натянутость.  Чувствую, что сегодня произошло что-то особенное. Женщины нашей семьи каждый вечер собираются за большим круглым столом: кто с вязанием, кто с вышивкой, а кто и с книгой.

- Электра, я должна сообщить тебе новость, - глаза мамы отчего-то смотрят сквозь меня, словно я прозрачная, - уважаемый мистер Дэшел Николсон попросил твоей руки… и отец дал согласие.

«Дал согласие». Сердце ухает и сжимается, легкие сдавливаются до боли. В этот момент четко вижу, как рушится мой мир, рассыпается в прах, словно обгоревший лист бумаги.  Все,  что я когда-то любила и чем дорожила. Под ногами качается земля, и чтобы устоять, цепляюсь пальцами в спинку стула.

- Но, мама… я совсем не знаю мистера Николсона. И к тому же он старый и развратный тип. Вы же сами обсуждали это с папой в кабинете, а я все слышала!

- Замолчи немедленно! – почти кричит она, впервые повышая на меня голос, - ты еще слишком юна, чтобы судить о людях. Мистер Дэшел Николсон не старый, ему всего лишь тридцать девять лет. Он один из самых уважаемых людей в обществе и к тому же баснословно богат. У тебя будет с ним прекрасное будущее.

- Я ни желаю выходить замуж!

Выкрикиваю в холодные лица и бегу прочь из комнаты. Не понимаю, как оказываюсь на улице. Меня мгновенно поглощает свинцовая стена дождя. Лавина воды с остервенением сдирает наивную беспечность и глупую мечтательность вместе с кожей, клоками волос, обломками ногтей.

«Бессмысленно. Бессмысленно. Все бессмысленно» - ласково шепчет на ухо и убаюкивает  вода.

Жить не хочется.

1 августа 1946 Утро

Проснувшись утром, я замечаю, что комната убрана белыми лилиями, которые издают приторно – навязчивый запах. Лилии - любимые цветы матери и бабушки. Солнечные лучи настойчиво проникают сквозь прозрачные занавеси, провозглашая новый день и не спеша, скользят по поверхности предметов, пока не натыкаются на висящее, на дверце шкафа свадебное платье. Под ним, ровно как под линеечку, стоят новые белоснежные туфли, а на комоде аккуратно разложены необходимые мелочи для украшения новобрачной.

Дверь в комнату приоткрывается. Внутрь бесшумно проскальзывает младшая сестра, и сразу кидается к сверкающим в лучах нарядам. Маленькие ладошки Роуз осторожно прикасаются к гладкой ткани, расшитой переливающимися камнями и бисером. Она с трогательным восхищением, забывает, что находится в комнате не одна, берет в руки каждую вещицу, мечтательно закатывая глазки. Спустя мгновение входят тетя Флора и мама. Они шикают Роуз, и ставят на кровать расписной поднос с завтраком. Я решаю не омрачать последние часы нашего общения и проглатываю теплые оладьи, практически не ощущая вкуса.

 Спустя пару часов, я стою в полном убранстве невесты, окруженная близкими родственниками - на пороге отчего дома. Мама по-прежнему безмолвствует. Она даже не пытается смотреть на меня.  Я же в ответ избегаю сталкиваться с ней взглядом. Наши движения походят на заученные танцы пластмассовых кукол, под руководством опытного кукловода.  

Приглашенные счастливо улыбаются, как и положено улыбаться в данном случае, и восхищено одаривают красноречивыми комплиментами. Вскоре около ступенек останавливаются несколько украшенных автомобилей, и гости чинно рассаживаются по местам. Я оказываюсь по традиции вместе с родителями. Пока машина двигается к месту церемонии, внутри разрывается и ноет гробовая тишина. Никто из нас так и не решается нарушить молчание.  

Июль 1946

Блаженный мир грез, в котором я жила до сих пор, в одночасье превратился в ад ожидания.

Каждый день начинается с ускользающей надежды, а заканчивается неизбежным разочарованием. А я все еще надеюсь, что мама отговорит отца от нежеланной свадьбы. Она единственная всегда понимала и поддерживала меня.

Но это пока не происходит. Конечно же, я верю, что она пытается это сделать, просто ничего не выходит.

Труднее примириться с происходящим. Где-то внутри начинает закипать обида, бурлит, обжигая, словно не выплеснувшаяся лава вулкана. Возможно, что я не права. И надо покориться вековым законам. Но кто-то должен разорвать этот замкнутый круг. Даже если придется пожертвовать жизнью.

Тетя Флора поведала мне историю нашей семьи. Судьбы женской половины повторялись несколько поколений подряд. Наш род знатный, дворянский, имеющий свои вековые традиции. И никто до сегодняшнего дня не смог противиться устоявшимся законам. Мою мать выдали замуж, когда ей было семнадцать, отцу же тридцать пять. Тетя Флора вышла в восемнадцать, а ее мужу в то время исполнилось сорок пять. Бабушка Мейми обвенчалась в шестнадцать, дедушка был старше на целых двадцать два года. Случайности стали закономерностями, и превратились в обычай, и уже никто не помнил, откуда это повелось. Ни одна из них не знала своего мужа лично до свадьбы. Женихов выбирали родители, и сами давали согласие на брак. 

Отсутствие пылких чувств принималось как данность. Или же об этом никто не задумывался? Жизнь продолжалась. Рождались дети. Семья обрастала заботами. И если везло, то со временем приходила и любовь. Была ли она между моими родителями? Не знаю. Мать всегда с замиранием слушала, что говорит муж.

Я и сестра мало общались с отцом, в основном это происходило за семейными обедами или ужинами. Вне столовой мы старались не пересекаться с ним в доме. Он никогда не интересовался живописью, искусством и нами. В отсутствие его, из-за длительных поездок, дом начинал дышать полной грудью. Мама чаще улыбалась, и на наши детские шалости закрывала глаза. С возвращением отца жизнь снова входила в режим порядка. 

Я не так представляла свое будущее. Я не хотела вздрагивать от одного слова мужа. Думаю, что мама была несчастна.

Иногда мне казалось, что я презираю их.

Дэшел оказался понимающим и чутким человеком. И любезно поинтересовался, как и где хочу провести свадьбу. Конечно же, это, по его мнению, должно волновать каждую молодую особу: обязательно красивое расшитое платье, роскошная церемония,  множество именитых гостей, романтическое путешествие за пределы страны.

Мне же было безразлично. Абсолютно безразлично. Я не интересовалась организацией венчания, не выбирала платье, туфли и всякие безделушки. Приготовлением по традиции занялись старшие женщины нашей семьи. Правда одно условие я все же поставила. Маленький детский каприз. Я хотела, чтобы церемония венчания прошла на моем любимом месте над пропастью на лугу.

Мистер Николсон сначала удивленно пожал плечами, а затем с довольной улыбкой на лице согласился.

Май 1945 Александро

Вчера вечером мы договорились с Электрой, что встретим и нарисуем рассвет вместе. Это был довольно авантюрный поступок - втайне от родительской опеки выскользнуть из дома. Но если она чего-то хотела, то весь мир бы ее не отговорил от намеченной цели. В этом вся Электра. Мы дружили с ней с самого детства, мой отец преподавал в гимназии и как-то выделил ее на занятиях. С того времени мы стали вместе проводить достаточно времени обучаясь живописи.   

Я проснулся еще затемно и сидел на кровати, ожидая положенного часа. Слегка ощущая дрожь собственного тела, понимал, что волнуюсь от предстоящей встречи.

Я и Электра никак не могли насладиться всем этим миром. Мы бродили по садам, ходили между замшелыми изгородями ферм, стояли на травянисто - зеленых террасах, спускающихся к морю. Мы часами сидели на берегу, наблюдая за облаками, смотрели на поднимающиеся ввысь уступы гор. Мы наслаждались абсолютной тишиной, которую не хотелось нарушать разговором. Иногда мы представляли себя странниками-чужеземцами, иногда путешественниками - исследователями. Она научила меня находить в привычных вещах красоту и прелесть первозданности.

На условленном месте оказываюсь раньше Электры. Устанавливаю мольберт, затем принимаюсь делать набросок. Фиолетовая заря над морем возвещает утро – бледнеют красные лучи, разгорается голубизна дня. Я наслаждаюсь утренней прохладой, радуясь жизни, предвкушая нашу встречу.

Спустя некоторое время появляется она. Я помогаю ей с мольбертом и предлагаю чашку горячего какао, которое специально захватил в термосе. Какао Электра обожает с детства. Немного сонная, но как всегда прелестная, с чашкой в руке она так и идет к краю. Я набрасываю куртку ей на плечи, чтобы она не продрогла из-за утренней свежести. Кажется,  она даже не замечает этого.

- Эй! Эгей-гей-ей! – кричит Электра, раскидывая широко руки, - жизнь прекрасна!

Я не могу отвести взгляд от нее. Шоколадные волосы рассыпаются по плечам буйными волнами. В карих с изумрудной окантовкой глазах читается восхищение красотой, которую она созерцает.

Такая потрясающая девушка. Иногда она становится просто неудержимой.

- Эге-гей! Как же хорошо жить! – поворачивается ко мне, и добавляет, - представляешь, через год мы с тобой поступим вместе в Академию Искусств. Увидим весь мир. Нарисуем десятки новых картин.

Я смеюсь. Невозможно смотреть на ее проделки без улыбки. Она кружится и размахивает руками.

- Обещай мне, что мы будем возвращаться сюда каждый год, на это место, где бы мы ни были.

- Обещаю.

- Все будет хорошо. У нас с тобой ВСЕ впереди!

- Конечно, все будет хорошо… но не у всех.

- Эй, ты, не раскисай! Нужно верить только в лучшее, понимаешь, и все тогда получится.

Я ей верю. Она всегда говорит то, во что верит сама.

Перекусив, мы начинаем работать у мольбертов. Я углубляюсь в свой, а она в свой. Мы пишем и слушаем музыку зарождающегося дня.

Украдкой наблюдаю, как она с огромным усердием выводит кистью, отрывает взгляд от рисунка и смешно морщит лоб. Локоны путаются от ветра, а матовая кожа лица и рук манит идеальной белизной.  Я не видел красивее девушки на свете. Еле сдерживаюсь, чтобы не поцеловать персиковые губы и не рассказать о мучающих давно чувствах. Меня останавливает лишь страх, что Электра не ответит взаимностью. Оттолкнет. Ведь я для нее не больше, чем просто друг.

Незаметно заглядываю в ее мольберт и вижу почти готовый набросок – сапфировое море, графитовая скала, а вдали виднеется белоснежный парусник, словно детская игрушка на волнах. Я перевожу взгляд - никакого парусника нет.

- Электра, ты опять фантазируешь? Парусника - нет, - отчего-то хочется ее задеть.

- Должен быть, - отзывается она в раздумье.

- Да нет же. Его нет.

- Парусник должен быть всегда, - упрямо повторяет Электра и смотрит мне в глаза не мигая, - он - надежда на спасение.  

Странной иногда она бывает. То веселая и задорная, то задумчиво - отстраненная.

Когда мы заканчиваем рисовать, время подходит к полудню. Мы собираемся, чтобы попасть домой к обеду.

Она подходит и протягивает свою тонкую и изящную руку:

- Покажи.

- Что?

- Покажи, что ты нарисовал! – требует Электра тоном не терпящим возражений, и я чувствую, как заливаюсь краской.

- Нет.

Она стоит, смотрит и видимо не собирается отступать. Я нехотя, протягиваю лист. Электра осторожно берет его в руки, внимательно изучает, с недоумением на лице поднимает глаза.

- Это я?

- Да.

- Зачем?

- Просто… я люблю… рисовать тебя.

- Зачем ты нарисовал меня? Море, чайки, восход - вот истинная красота.

- Не знаю… возможно, каждый рисует то, что любит.

1 Августа 1946 Полдень

Прибывшие автомобили выстраиваются на пыльной дороге в синевато-черный ряд. Происходящее отчасти напоминает траурную процессию, за исключением лишь тонов одежды. Все как на подбор в светлом. Но для меня это не меняет сути происходящего.

Гости неспешно и чинно ступают, направляясь к приготовленным заранее местам. Там уже ожидают несколько фигур, облаченных в праздничные одеяния.   

Я осторожно выбираюсь из «Форда» и оглядываюсь по сторонам. Лицо обжигает дурманящий воздух, словно надушенный цветами. Играет оркестр. Грустная и приятная мелодия нарастает и сливается с гомоном людей. Я чувствую каждой клеткой тела вибрацию звуков. Мама заботливо поправляет на мне платье и убирает прядь волос, непослушно выпавшую из прически. Горестно вздыхает и отходит в сторону.  Ее глаза влажны.

Отец властно выпячивает руку, словно металлическую пружину, за которую я крепко ухватываюсь. И мы медленно двигаемся по выстланной дорожке вдоль одновременно застывших гостей.

Каждый шаг, дается с трудом, будто бы год моей жизни под реквием беспечной юности. Я насчитываю ровно восемнадцать. Мы останавливаемся около священника и мистера Николсона, музыка стихает. Мой будущий муж впивается в меня своими маленькими сверлящими буравчиками. От него исходит сладкий запах одеколона, вызывающий у меня приступ тошноты. Я смотрю ему в глаза. Он радостно потирает руки и, повернувшись к священнику, кивает. Тот объявляет начало торжественной церемонии. Звуки сливаются в слова, слова растекаются в фразы, фразы рассыпаются в рассеянные звуки. Я не слушаю, не вникаю в смысл молитвы. Единственное, чего я страстно желаю – голос матери. Стою, прислушиваясь, к тишине за спиной.  Это ее и мой последний шанс остановить происходящее.  

Священник прижимает ладонь ко рту и сухо кашляет, осматривая пристальным взглядом гостей, и громко задает вопрос, смысл которого заключается в том: имеет ли  кто-то из присутствующих против свадьбы, пусть выскажется сейчас, или же замолчит навсегда…

Время отбивает секунды, словно удары сердца. Каждый удар – вечность.

Вечность - словно пропасть между старым и новым. Пропасть делит время на «до» и «после».  Рука тянется и неистово крестит тело. Губы шепчут молитву.

Поворачиваюсь. Ищу глазами мать. Нахожу. Она в отчаянии ломает костяшки пальцев. Спрашиваю: «Как ты будешь жить после этого?» Слышу в ответ: «Прости, доченька».

Короткий разговор глазами. Это все. Все.

Ее фигура медленно расплывается и сливается с окружающими людьми. 

31 Июля 1946

Только на лугу я стала ощущать спокойствие и легкость, на миг, позабыв о завтрашнем дне. Захотелось зарыться в пушистую, но немного колкую от палящего солнца, траву.

Я присела на землю и стала ожидать Александро, уверенная в том, что он появится. Нас давно тянуло друг к другу неизвестным притяжением. И то, что он чувствует ко мне, и не говорит - я знала. Открытый, надежный, робкий и ранимый. Сколько раз задавала себе один и тот же вопрос: что чувствую к нему? Жаль, что совсем не осталось времени разобраться со своими чувствами, а теперь уже поздно.

Ловлю себя на том, что разглаживаю рисунок, который приготовила для Александро. Надеюсь - он поймет  и не осудит меня.

Это сказочно красивое место, мы облюбовали несколько лет назад, когда еще были детьми. Отсюда открываются самые прекрасные виды на море, луг, окружающую местность, поместья, лесок. Сюда мы часто приходили рисовать, строить планы на будущее и мечтать.   

Мистер Кастелло, отец Александро, учитель живописи в гимназии, в которой я училась, как-то предложил давать дополнительные уроки. Объявив, что у меня талант, который необходимо развивать. Я никогда не задумывалась над этим. Просто рисовала все, что мне нравилось и восхищало. Все, чего мне хотелось - запечатлеть момент красоты.

С Александро мы дружили с десятилетнего возраста. Он был мечтательным и робким, я же «слишком живая», как говорила моя бабушка.

Однажды я его спасла, когда он тонул в море. Его волной отнесло на глубину. Я помню этот дикий крик о помощи, и я ринулась, как была в одежде, ни секунды не раздумывая, в воду. С трудом вытащила почти бездыханное тело на берег, и еле дождалась прихода взрослых. Потом он долго боялся плыть, а я настойчиво учила держаться на поверхности.  Сама чувствую себя в море, словно я – рыба, правда, без плавников. Александро шутя, называет меня «русалкой».  

Поблизости закричали- заспорили с морем чайки. Птицы стали тревожно кружиться над водой, высматривая в воде добычу.  

Вспомнилось детство. Теплые пахнущие лавандой руки матери. Взгляд, устремленный на нас, полный нежности и любви. Ее пронзительно грустные оливковые глаза.

«Мама, спаси меня» - шепчут непроизвольно мои губы. Падаю лицом в качающуюся от легкого бриза траву. Из самой глубины выплескивается соленая лавина детской обиды, пальцы цепляются за камни, царапают землю.

Когда пролилась последняя капля, я словно очнулась, почувствовав невероятное облегчение.

Внизу прямо передо мною находится торчащий из синей воды риф.  Боже, как красиво. Хочется наслаждаться каждой мелочью, каждой песчинкой, каждой травинкой…

Чьи-то мягкие руки касаются плеч. «Мама!» - первое, что мелькает в голове. Обернувшись, вижу Александро. Он мрачен. В его глазах боль. Осторожно садиться рядом, словно у постели умирающей. Мы молчим. Я думаю о нем и о том, как ему будет нелегко понять меня.  И возможно, что он никогда не сможет простить мне этого поступка.      

- Ты не должна сдаваться, - он нарушает тишину первым.

Мне нечего сказать в ответ. Горький ком встает в горле, мешая говорить.

- Ты не должна сдаваться! – Повернувшись, Александро неожиданно выкрикивает прямо мне в лицо. Его тон резкий, злой и вызывающий. Я понимаю, что ему больно. Слишком больно.

- Все решено.

Наконец справляюсь с собой и отвечаю.

- Ты не должна этого делать, - в сомнении качает головой, вставая.  

- Именно я и должна это сделать!

- Почему ты не скажешь им в открытую, что не хочешь выходить замуж?

- Они знают.

- Значит, покоришься судьбе? – он отбегает и кричит до хрипоты, размахивая руками, - ты лгунья! Ты все врала! Лгунья, трусиха! Ты же говорила, что этот мир для нас! Смерилась! Выйдешь замуж за своего старика, нарожаешь детишек.… Ненавижу тебя!

Я не знаю, что сказать, и как объяснить ему – что все не так. По-другому. Я – камень, с бесчувственными руками, ногами, головой и языком… Лишь соленые слезы разъедающие мои внутренности, выдают во мне человека.

- Прости, - говорит Александро, возвращаясь спустя время, и опускается на колени рядом, тяжело дыша.

- Электра, я давно хотел…

- Молчи, - прошу его.  

Не хочу, чтобы он страдал.  

- Я тебя…

- Прошу – замолчи! Я все знаю.

- Ты знаешь? – его большие агатовые глаза загораются, но тут же потухают. Он отворачивается от меня и вздыхает.

- Да…  и обещай мне, что ты выучишься в Академии, не смотря ни на что. Ты очень хороший художник. И чтобы не случилось, будешь продолжать жить.

Александро молчит, а через мгновение спрашивает:

- Ты завтра уедешь? Но ты же вернешься, правда? И мы сможем иногда видеться?

Поблизости, кричит чайка, словно умышленно не дает нам продолжить разговор.

Стало смеркаться. Я понимаю, что больше не могу здесь находиться. Поднимаюсь с земли. Он тоже. Мы стоим и смотрим в глаза друг другу. Все вокруг кружится, кажется, что время остановилось. Снимаю с шеи серебряную цепочку с маленьким крестиком и протягиваю  ему.

- Пусть это останется у тебя и… вот, возьми.

Я отдаю ему свой последний рисунок. Мы обнимаемся. Сплетаемся как две лианы и замираем, слыша лишь сердцебиение друг друга.

Оттолкнув  его, бегу по тропинке к дому. Я запрещаю себе оглядываться. Я запрещаю себе плакать. Я запрещаю себе думать о нем.  Я сжигаю мосты. С прошлым, настоящим и будущим.  

Возвратившись, проскальзываю в комнату. И сославшись на головную боль,  отказываюсь от ужина. Бабушка говорит, что все от волнения перед свадьбой. Такое состояние бывает у каждой девушки накануне брачной ночи. Я молча слушаю ее, и вздыхаю с облегчением, когда она выходит и закрывает за собою дверь.

Спустя время собираю рисунки в толстые стопки на полу. Обматываю веревкой и делаю пометки: «Маме», «Роуз», «Флоре».

Запиваю таблетку снотворного водой и ложусь спать. Мне абсолютно  не хочется, чтобы этой ночью снились какие-либо сны.   

1 августа 1946 Полдень

Густой туман рассеивается. Яркие краски проникают вместе со светом помноженные в несколько раз. Черно-белые одежды. Изумрудно – золотая трава. Радушные точки цветов. Багрово-синее море. Белесая полоска птиц парящих над нами. Они кружат и поднимаются выше облаков. Кровь, замедляет движение по венам, превращаясь в густую консистенцию. Время замирает. Отделяется. Остается лишь прошлое. Настоящее и  будущее исчезает. Кипящая лава внутри, наконец, взрывается и выплескивается наружу. Я еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть.   

Ощущаю невесомость собственного тела, словно платье надето на воздух. Предо мною предстает доброе лицо священника, испещренное сетью морщин, бледно-серые глаза, плотно сжатые губы.

Я вижу, как ко мне тянутся белые извивающиеся щупальца. Они хищно раскрываются. Внутри сверкает камень в форме сердца.

Это рука.

В руке кольцо.

Я отступаю.

Ноги сами делают шаг назад. Потом еще и еще.

Вижу, как улыбки превращаются в гримасы удивления. Ко мне тянутся руки. Много рук… «Электра! Не надо! Пожалуйста! Электра!»

Я уже на краю. Оборачиваюсь. Бегущие фигуры приближаются.

Свежий ветер подхватывает мое тело и несет в высь к птицам. Упругая струя воздуха ломает ресницы, и обжигает холодом лицо. Звуки сливаются воедино и смешиваются с шумом ветра.  

Внизу раскрыв ласковые объятия готовые принять меня ожидает всепрощающее море.

Неожиданно перед глазами появляется летящий ко мне парусник.

31 Июля 1946 Александро

Я смотрю, как фигурка Электры уменьшается, словно растворяется в воздухе. Тоска в миг стала заполнять сердце, превращаясь в гложущую пустоту. Мир, который она так любила, впадает в уныние со мною.  Радужные цвета угасают, будто бы невидимый художник закрашивает кистью неудачный рисунок в серые тона. Кажется, что пройдет еще минута и он безжалостно изомнет лист и выбросит в корзину для мусора. Я стою и слушаю стук собственного сердца, хотя возможно это само время отчитывает мгновения проведенные без нее. Мне хочется бежать, схватить ее за хрупкие плечи, неистово трясти, сжимать до боли, кричать в лицо о любви и никогда-никогда не отпускать.

Я всматриваюсь в пустую дорогу, из груди вырывается то ли крик, то ли шепот: «Вернись! Пожалуйста, не уходи».

В лицо ударяет промозглый ветер и беспощадно хлещет наотмашь по щекам. Мне все равно.

Стемнело, и я решил идти домой. Но мысли об одном: когда снова увижу ее? Если бы она только дала мне знать? Если бы только подарила надежду, что я могу и имею право быть рядом с нею. Как все несправедливо. Гадко и нечестно.

Я засыпаю на рассвете утомленный горестными размышлениями, превратившимися в бред.  

Проснувшись утром, я не спешу открывать глаза, не вскакиваю с постели, как бывало раньше и не приступаю к обычным делам. Жизнь опостылела. Потеряла всякий смысл для меня. Комната обретает другие очертания и цвета.  Разглядываю стены, потолок, сожалея о том, что еще жив, взгляд упирается в рисунок, лежащий на столе, подаренный Электрой.

Это все, что осталось мне. Лист бумаги. Я беру в руки и поднимаюсь с кровати, чтобы внимательно рассмотреть в свете ее творение. Такого потрясающего пейзажа я не видел никогда. Пурпурное игристое море, как живое, шумит и поет, словно выплескиваясь из картины. Наша скала - точеная статуя гигант, царствует и сдерживает порывы волн, которые рвутся разбить вековые камни. Игрушечный белоснежный парусник плывет вдалеке по направлению к берегу.  Он как отважный первопроходец рассекает воду, не боясь стихии. Белая птица парит над пропастью, озаряясь солнечными лучами. Но что это? То, что я принимаю за птицу, напоминает женскую фигурку в свадебном платье.

Чувствую, что земля ухает и проваливается подо мною. От слабости в ногах больно ударяюсь о железный угол кровати. Лист выпадает из рук.  Я сижу, ошеломленный очевидным. Она не собирается выходить замуж. 

Внутри разгорается пламя. Наконец, понимаю, что немедленно должен действовать.  

1 августа 2010

Флоранс сидела на краю роскошной кровати и перебирала пожелтевшие от времени тетрадные листы. То, что было там написано, девушка знала наизусть. Она бережно разгладила бумагу и уложила шуршащую стопку внутрь деревянной шкатулки, которую затем аккуратно убрала на темный комод в стиле модерн. Подошла к большому зеркалу ручной работы и поправила белоснежное свадебное платье. До венчания оставалось несколько минут. Флоранс улыбнулась своему отражению, перекрестилась и вышла из комнаты.

На пороге дома ее ожидали родители. Они счастливо улыбались. Огромный сад был украшен букетами белых  роз, любимыми цветами Флоранс. На лужайке прыгали и щебетали маленькие девочки в костюмах ангелочков. Оркестр громко заиграл свадебный марш. Отец нежно взял ее за руку. Девушка окинула взглядом стоящих вдали гостей и улыбнулась тому, что сегодня один из счастливых дней в жизни.  Около обвитой цветами роскошной арки ее ожидает будущий муж.  Мужчина, которого она выбрала сама и полюбила.   

Флоранс, придерживая шлейф платья, спустилась с отцом со ступенек. Они ступали небольшими шагами под звуки музыки по дороге из лепестков чайных роз.

Около Кевина, девушка на секунду остановилась. Сердце сжалось от переполнивших чувств и благодарности. Она послала взгляд полный нежности и любви бабушке и дедушке. Старики стояли как всегда рядышком и держались за руки, так, как всю долгую жизнь.  Бабушка Электра и дедушка Александро.