Мне следовало бы гораздо раньше предположить, что давние трюки Сержа имеют какое-то отношение к моим нынешним занятиям. Сам же удивлялся, откуда у меня, скучного провинциального технаря, появился интерес к универсальным языкам. Да ещё в возрасте, когда, набегавшись по двум работам, начинаешь ценить возможность развалиться на диване, проглядывая по телевизору футбольный матч, и сладко уснуть ещё до полуночи. К универсальным языкам - это к тем, которые не только для человечества. Усовершенствованный вариант METI и иже с ним. Собственно, мне как раз и удалось внести некоторые усовершенствования и доказать, что они необходимы. Амбициозно?

  Как ни странно, в нашем городке родилось немало примечательных людей. Хорошо известный в своём узком кругу математик - уже за границей, к сожалению. Трое музыкантов из ещё неопопсевшей до конца рок-группы - клавишник, басист и ударник. Гроссмейстер международной категории. Специалист по расшифровке языка майя, хотя, казалось бы, где майя, а где мы. Впрочем, права претендовать на прижизненное свидетельство о гениальности никому из нас история с Сержем Языковым не даёт. Всего лишь объяснение того, почему однажды каждый попытался прыгнуть выше головы.

  Старые фотографии с его поэтического вечера я разбирал совсем недавно. Снимать зал был едва ли не интереснее, чем самого Языкова, и на дюжине покоробившихся листов фотобумаги я нашёл всех - и будущего математика (пятнадцатилетнего), и будущего гроссмейстера (тогда - мальчишку лет тринадцати), и языковеда (выпускника гимназии), и наших музыкантов. Каждый из них слушал тогда Сержа, вот какая штука.

  В те буйные годы я в первый и последний раз впутался в общественную деятельность. По счастью, не в политику - сейчас было бы совсем тошно вспоминать. Но вот концерты в нашем полупровинциальном городе я организовывал несколько лет подряд.

  Поэт, которого мы пригласили на этот раз, мне самому совсем не нравился. Штукарь, трюкач, с какой-то чрезмерной, почти циничной откровенностью говоривший обо всех сторонах человеческой жизни - от рождения в крови и грязи до предсмертного хрипа. Только вот сидя с Сержем за рюмкой чая, я неожиданно увидел совсем другого человека. Никакого снисходительно-снобского скольжения по поверхности. Говорил он о том, что было важно и для него, и для собеседника, то, увлёкшись, выдавал длинные монологи, то смущённо замолкал и улыбался, словно извиняясь.

  - Это ведь вы приглашали Пинского? Я от вокзала с рюкзаком побежал его слушать.

  Мне казалось, что ему должна быть близкой совсем другая музыка. Серж Языков и классика? Интересно. Я вежливо ответил:

  - Да, прекрасный альтист. Какая техника! Даже в нашем зале с его акустикой...

  - Да, техника, техника... Кто за этим замечает, что Пинский играет с поразительной эмоциональной чистотой - ни единой фальшивой интонации, ни грана сентиментальности. Поневоле спросишь, зачем он тогда столько лет угрохал - сначала в музыкальной школе, потом в училище, потом в консерватории. Самое-то главное мало кто видит. Ну да, игра впечатляет. Но ведь временами блюз какой-нибудь примитивный, квадратненький, или народная песня, настоящая, конечно, вштыривают не меньше.

  - Зря угрохал? Лучше быть проще? - спросил я с неясным раздражением.

  - Да нет, надо, наверное. Каждый выкладывается до предела, а вот где он у кого, этот предел... Мужику - разложить по голосам, найти свой и пойти по нужным ходам - это после целого-то дня в поле. Пинскому - много лет заниматься по десять часов в день и сыграть как положено, идеально чисто. Я ведь боксу несколько лет учился. Ставят тебя в стойку, в которую бы ты просто так никогда не встал, лупить по груше заставляют совсем иначе, чем ты привык по мордасям бить, если вообще привык до этого, конечно. А через некоторое время выходишь на ринг. Под глазом фонарь, рёбра в синяках, а ты дерись, по правилам дерись, не просто так. Если не сдаёшься, то прорывается что-то, не обязательно побеждаешь, но хотя бы понимаешь как. Не мозгами понимаешь, а руками в перчатках, рёбрами в синяках, весь, целиком.

  Вот так и здесь, не сможешь, пока тебя в угол не загонят. Пытался я писать что-то невнятно-прозаическое – тупо получалось, занудно. А просиди час над неизбитой рифмой к слову "рупь" - из тебя такое полезет, в чём и ночью в бессонницу себе не признаёшься.

  - А читателю-то что, тоже до предела выкладываться непонятно за какие грехи?

  Серж виновато вздохнул:

  - Получается, что тоже.

  После нашего разговора я ожидал от его выступления на следующий день чего-то особенного. Но не складывались у меня его слова в стихи, как я ни старался, не складывались. Слух ловил метафоры, аллитерации, эллипсы, иногда за ними угадывалось что-то важное и тут же забывалось, как при мгновенном пробуждении ото сна. Мне казалось, что и большинство присутствующих тоже мало что поняли. А всё же ни в Москве, ни в родном Питере Сержу, "Языку", учудить подобной штуки со слушателями не удалось. Пил, болел и умер лет через пять после нашего концерта.

  Я долго пытался разобраться, почему так вышло. У нас его и правда слушали, изо всех сил пытаясь понять. Дурацкий перестроечный пафос ("власти скрывали от нас настоящее искусство") помноженный на провинциальную наивность. Вспоминается история про обериутов. По примеру футуристов, они решили эпатировать публику, хлебая на сцене щи. Вот только публика была уже другая - куда доверчивей и неискушённее - и эпатироваться никак не желала. Простоватые зрители глядели на тощих несытых поэтов сочувственно, думая: "Ну хоть на сцене наедятся". Мы были почти такими же. Не просто восторгались лихой рифмой, аплодировали смелости, смеялись над выпадами. Мы искали смысла. И что-то даже нашли - каждый своё.

  Почему я не могу отвязаться от этой старой истории? Может быть оттого, что думаю сейчас о том, про что же другие разумные создания захотят рассказать людям, и как это будет изложено. Мы исходим из того, что расскажут самое понятное, самое логичное, самое общезначимое. А если нам отдадут самое лучшее и любимое? Что мы получим? Поэму, где длина строк будет промодулирована по колебаниям светимости местной звезды за последние сто лет? Ограничения в искусстве всегда искусственны, других не бывает.

Или это исключительно наши, человеческие, тараканы? Самосохранение, страх, лень. Надо ли другим разумным существам ставить себя в жёсткие рамки, выход из которых только вверх - или на дно, лишь для того, чтобы осознать, что же они на самом деле умеют и понимают? И от имени кого говорил с нами этот странный парень из семьи старых питерских жителей?