Спрячемся, слышишь
В небе тревога орет, что мы все умрем.
Наши глаза не увидят восхода
В темном тоннеле кривом.

Красота спасет мир? Кто это сказал? Достоевский, Тургенев? Спешу их огорчить. Где сейчас мир со своей красотой? Где? Под толщей асфальта, грунта и бетона, во тьме, скупо разбавленной светом нескольких свечей в бедных каморках и старых изношенных палатках.
Кем бы мы предстали в глазах людей, живущих до войны и изнеженных роскошью отдельных квартир, технологий, свежей пищи? Сборищем бомжей, готовых пожрать все, от чего они не склеят ласты. Толпой грязных, вонючих изгоев, которым не привыкать убивать за рожок патронов и некогда задумываться есть ли у их жертвы семья, дети. Мрачные, навечно утонувшие в сумерках станции стали нашим домом. Туннели, наполненные злой, враждебной силой стали нашим единственным жизненным путем. Патроны, маленькие кусочки смерти – наша единственная валюта. В одном люди не изменились. Они продолжат торговать смертью даже в аду, находясь перед престолом Сатаны.
Красота не спасет мир, но потеряет красоту все спасенное от глупости человеческой.

Добро пожаловать в Киев!
Если вы - гость столицы – бросьте эти ваши походы на Крещатик или Андреевский спуск, забудьте про изысканные блюда дорогих ресторанов. Поезжайте подальше от центра, на улицу Героев Севастополя, например. Найдите дворик, окруженный старыми потертыми хрущевками. Пройдите мимо детской площадки, где возводятся песочные замки, копаются ямки детскими совочками и просто руками, где, визжа от восторга, на каруселях кружится само детство, мимо песочного футбольного поля с проволочной оградой, где с криками «Пас! Ну! Пасуй мне! Го-о-ол!» гоняет мяч юность. Пройдите мимо лавочек, где с утра до вечера восседают мудрость и всезнание. Там, между двумя пятиэтажками, сверните с асфальтовой дорожки, ступите на земляной покров двора и задерите голову. Небо станет зеленим. Это каштаны, раскидистые, высокие укрывающие вас от палящего летом солнца. Вы когда-нибудь собирали каштаны? Покрытые ярко-зеленой толстой кожурой с острыми шипами, внутри – твердые коричневые орехи, которые так приятно перебирать в руках. Каштаны, символ Киева…
Единственный недостаток этого места – оно находится далеко от метро…
* * *
- Слышь, Катя!
- Ну?
- Катя, а пошли сегодня в театр!
Недоуменный взгляд старшеклассницы
- Витя? Ты чего это? Может ты хотел сказать в клуб, но я не…
- Да ну, что мы в этих клубах не видели. Пойдем, а?
Это было тогда, в последний благословенный день. В день, когда люди еще наслаждались последним летним вечером, дышали полной грудью, смеялись. Человечеству еще предстояло править на поверхности Земли несколько часов. Мужчины, женщины, дети еще не сгорали подобно оплавившимся свечкам, не пытались прятаться в ближайших зданиях, потому что были не в состоянии добраться до ближайшей станции метро, уже наполненной ужасом, пронзительным криком и слезами выживших. Все еще было по-другому.
Станция метро «Театральная». Только поднимись на поверхность, и перед тобой возникнет дом муз и аплодисментов. Как раз в тот день я был там, в Театре Русской драмы имени Леси Украинки. Почему то именно туда перенесли показ оперы «Евгений Онегин», и я, пятнадцатилетний подросток, наконец-то осмелился пригласить свою одноклассницу на это почти экзотическое для нашего поколения зрелище.
- Ну что? Пойдем, а?
Катя была так удивлена моим предложением, что не смогла отказать. И вот, перед удивленными, пораженными нами на сцене в плаще и высоком цилиндре стоит молодой человек. Его голос проникает в душу, минуя все заграждения и блок посты сознания. Он прощается с юностью, любовью, он прощается с жизнью.

Паду ли я, стрелой пронзенный,
иль мимо пролетит она,
Все благо; бдения и сна
приходит час определенный!
Благословен и день забот,
благословен и тьмы приход!
Блеснет заутра луч денницы
и заиграет яркий день,
а я, быть может, я гробницы
сойду в таинственную сень!
И память юного поэта
поглотит медленная Лета.
Забудет мир меня; но ты!

- Замечательно, - прошептала мне на ухо Катя.
Да, это было замечательно. Все было прекрасно в тот день… Последние мгновения мира, наполненного надеждами, страхами, счастьем миллиардов человеческих душ. Сейчас они вспоминаются чаще всего.
А потом, пройдя через Крещатик, Мариинский парк, спустившись, наконец, в метро, мы долго целовались на центральной платформе станции «Арсенальная». Целовались впервые в жизни. Целовались, чтобы… остаться здесь навсегда, чтобы выжить.
«Любви все возрасты покорны» - пело мое сердце. Даже первые мгновения атомной тревоги не заставили меня очнуться.
А потом, когда стало ясно, что случилось, Катя долго стояла, окаменев от ужаса. Взгляд ее, как будто просил меня: «Пожалуйста, скажи мне, что все это глупый розыгрыш!». Мы еще ждали, что сейчас выскочит на перрон какой-нибудь бойкий молодой человек и объявит, что нас снимала скрытая камера. Почему мы этого ждали? Самая невероятная, самая глупая надежда лучше, чем отсутствие всякой веры. Я все еще ждал, что скоро мы выйдем наверх и расскажу маме, в какую забавную и пугающую историю мы попали. Мама… Она осталась дома. Провожая меня в театр, она с шутливой строгостью посмотрела на меня и потребовала, чтобы завтра же я привел Катю знакомиться, а она приготовит мои любимые блинчики с мясом… Мама…
Я вытащил мобильный телефон и набрал номер своего дома. Мой мобильный оператор подарил мне несколько последних минут разговора с близким человеком.
- Алло! Мама!
- Витенька! Где ты? Что происходит?
- Мамочка, скорее беги из дома!
Еще работало телевидение, и через телефон я услышал, как ведущая экстренного выхода новостей, не сдерживая слез, сообщила о приближении ядерных ракет, которые должны полностью уничтожить город.
- Все кончено! – всхлипывая, твердила ведущая. У нее уже не осталось надежды на спасения, счет времени пошел на секунды, - я не хочу!!! Не хочу умирать так!! Зачем?!!
- Витя, где ты? – дрожащий голос матери заглушил плач телеведущей, - Витенька!!
- Мы в метро, - в горле у меня застрял ком. Я уже понимал, что слышу мать в последний раз, - мама, мы в метро. Мамочка, уходи скорее, спасайся!
- Слава Богу! – мамин вздох облегчения донесся до меня из телефонной трубки, - у вас все будет хорошо. Слышишь, все буд…
Связь оборвалась, и в тот же миг станцию со страшной силой тряхнуло. А потом на платформу хлынули люди, те, кто услышал тревогу на поверхности. Гул, гром, крики людей, собравшихся на «Арсенальной», слились в единую какофонию нового сумасшедшего мира.
Все они, нет, все мы совсем не походили на еще недавно довольных жизнью обывателей. Изменилась не только наша жизнь. Весь мир канул в пропасть, и неясно, повезло ли нам остаться в живых, или же на нашу долю выпало страшное испытание, а погибшие уже нашли свой покой и теперь наслаждаются им.
Я обернулся туда, где еще минуту назад стояла Катя, и понял, что она пропала. Я в ужасе стал оглядываться в поисках девушки. Потеряв маму, потеряв всех близких мне людей, мне было бы лишиться еще и ее. Я стал проталкиваться сквозь объятую паникой толпу, выкрикивая имя Кати. Станция «Арсенальная» довольно тесная. Мне никогда не было понятно, почему огромная ее площадь, которая могла бы служить просторным перроном для пассажиров, просто занята каменной преградой, и лишь не слишком широкий проход соединяет разные стороны станции. Наконец, мне удалось найти Катю. Она, бледная сидела на полу у стены, прижимая неработающий мобильный телефон к уху. Катя плакала, шептала что-то в трубку, и, когда я склонился над ней, даже не обратила на меня внимания.
- Сними трубку, сними трубку, сними трубку, - это все, что я услышал от девушки.
Я тряхнул ее за плечо. Катя вздрогнула и посмотрела на меня. Я обнял свою любимую и почувствовал, как она дрожит.
- Как же так, Витя? Что же это? – Катерину затрясло еще сильнее, а я только все крепче сжимал ее в объятиях.
Мы, пятнадцатилетние подростки повзрослели за эти несколько минут. Все происходящее на наших глазах наваливалось на наши плечи годами жизни. Ужас, хаос, слезы, сумасшедший смех. Совсем рядом с нами разразился плачем младенец на руках у молодой женщины. Мать как могла, пыталась успокоить ребенка, прижимала его к себе, что-то тихо говорила, но ее слова утопали во всеобщем шуме. Наконец она, сама не выдержав напряжения, разрыдалась и сползла по стене на холодный гранитный пол.
Ребенок заплакал еще громче, когда руки матери расслабились и уронили его на колени. Я медленно подошел к женщине. Младенец протягивал к матери маленькие ручки и заливался в плаче, а она уже не отвечала на его зов.
- Катя, - я бросил быстрый нерешительный взгляд на девушку, - Катя, она, кажется…
- Люди! – перед тем, как закричать, Катерина склонилась над незнакомой женщиной и подхватила на руки ребенка. Девочку, как мы узнали потом, - Есть здесь врач?!
- Умерла. Сердце не выдержало потрясения, - молодой парень назвавшийся Сергеем, студент медицинского факультета, теперь уже бывший, посмотрел на нас с Катей, которая все еще держала младенца на руках, - ребенок ее? – он кивнул на мертвую женщину. К этому времени паника у людей немного ослабла и они стали решать, что делать дальше.
- Да, - кивнула Катя, - теперь будет наш.
- А как вы собираетесь кормить его? – серьезно спросил парень и, не дожидаясь ответа, ушел. Катерина с отчаянием взглянула мне в глаза, но чем я мог сейчас ей помочь?
Помочь смог все тот же Сергей, приведший с собой Клаву, тридцатилетнюю женщину, которая оказалась в метро с мужем и маленьким сыном на грудном кормлении.
- … звичайно, а як же я дитинку залишу. Біднесенька! – Клава взяла девочку на руки, рядом с ней оказался и муж с сыном. Он улыбался.
- Ми так з тобою мріяли про дочку. Ось яка біда повинна була статися для цього, - оказывается Клава после первых родов стала бесплодной и появление в ее жизни этой девочки помогало ей сейчас выдержать удар судьбы. Кто знает, кого из близких она потеряла.
- Олена, - Клава уже дала девочке имя и теперь осыпала новообретенную дочь поцелуями, - я вигодую тебе, дівчинко…
Начались первые дни новой эры Земли.