К О Р Е Й С К А Я  Д И Е Т И Ч Е С К А Я

азрешите?

- Да. Войдите.

Капитан второго ранга, дежурный по штабу, вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.

- Разрешите обратиться?

- Слушаю.

- Товарищ контр-адмирал, тут к вам посетитель… -  Дежурный оглянулся на дверь и понизил голос. – Кореец... странный какой-то.

- Так что же вы странных корейцев по штабу водите? - Командир военно-морской базы, сидевший за столом, поднял голову. - Вы сами не могли с ним разобраться?

- Пробовал, но он  такой нервный. Кричит, требует высшее руководство.

- Так что же там стряслось у него?

- Он говорит, что его собака покусала нашего офицера.

- Боже!.. Страсти какие... И где он?

- В приемной, товарищ контр-адмирал.

-  Ну ладно. Давай его сюда.

Дежурный по штабу выглянул на секунду в приемную и, пропустив перед собой  низенького узкоглазого мужчину в странной корейской шапке, вошел следом. Оказавшись  в большом кабинете перед огромным Т-образным столом, за которым, нахмурив брови, восседал седой офицер с крупной звездой на погонах и кучей орденских планок на груди, щупленький кореец ссутулился еще больше. Пробиваясь к начальству, он не ожидал, что попадет к  настолько высокому и страшному. Обнаружив, что он попирает своими стоптанными, давно не чищеными ботинками шикарный адмиральский ковер, оробевший заявитель попятился назад, но твердый  командирский голос остановил его.

- Вы хотели меня видеть?

Видимо, вспомнилось что-то о культуре поведения или просто сработало врожденное чинопочитание, но кореец вместо ответа сдернул с головы  свою шапчонку.

- Я вас слушаю.

- Я… Моя…- кореец с трудом подбирал нужные слова. - Моя собака… укусила ваша офицера…

Дежурный по штабу нагнул голову и, пряча ухмылку, стал поправлять нарукавную повязку «Рцы».

- Понятно…- Контр-адмирал не скрывал досады. – Но я надеюсь, офицер жив?

- Да. Живая, живая…

- Ну, и, слава богу. Так в чем проблема?

- Я штрафа хочу.- Кореец нагнул голову набок и через весь длиннющий стол заглянул в глаза  высокому начальнику – Штрафа!

- Да ладно, не будьте так щепетильны. Какой там штраф. Офицер здоров. Ну а если и  прицепится какая-либо болячка, то мы его подлечим. Успокойтесь, идите домой. Все в порядке. – Контр-адмирал хлопнул ладонью по столу, считая вопрос решенным.

- Я штрафа хочу! – взвизгнул кореец.- Штра - фа! – его узкие глаза стали округляться, а маленькое, сморщенное, желтое личико приобретать малиновую окраску.

Конфликт только начал набирать силу.

Прославленный русский исследователь Г.И. Невельский, открывший устье реки Амур, добравшись до Сахалина на южной его оконечности на берегу залива, образованного мысом Крильон и мысом Анива,  в 1852 году установил русский пост.

С передачей Сахалина Японии поселок стал называться Отомари. С 1945 года в честь  русского мореплавателя, гидрографа Воина Андреевича Римского-Корсакова (1822-1871), брата великого композитора, город стал называться Корсаковым. Для охраны  водных рубежей  востока России в городе была размещена военно-морская база сторожевых пограничных кораблей.

В порт Корсакова заходило много гражданских судов.  Это были сухогрузы, контейнеровозы, а также различного рода наливные суда,  регулярно поставлявшие  в  порт горючее,  так необходимое для сторожевых  кораблей. Танкеры разгружались  у причалов большого нефтехранилища, принадлежавшего военно-морской базе.

Курсанты Холмского мореходного училища (механики судовых силовых установок, в частности) ежегодно присылались  сюда на практику. В течение двух месяцев курсанты таскали по  нефтехранилищу толстенные шланги, перекачивая в тысячетонные баки на берегу  целые реки горючего из прибывающих танкеров. Далее это горючее надо было перекачивать в постоянно требующие заправки пограничные корабли.

В этом году практика  заканчивалась.

 Сегодня должен был прибыть из Холмска кто-то из преподавателей. Ему предстояло получить отчет о прохождении  практики, проездные документы для курсантов и через денёк-другой препроводить их из Корсакова в родное училище.

Будущий молдавский мореход Михалевский и его закадычный друг  Вентилятор решили вечерком побродить по Корсакову. Завтра-послезавтра придется  отправляться в порядком надоевший Холмск, и когда еще доведется побывать в этом полувоенном порту.

Как и положено вести себя  на берегу настоящему моряку, друзья  слегка разогрели кровь в дешевом припортовом буфете и слонялись по улицам города, заглядывая в светящиеся витрины магазинов и беззлобно цепляя  встречных девушек.

- Конь! -  Мишель как будто споткнулся на ровном месте. Сквозь большое витринное стекло, размалёванное неестественного цвета гастрономическими изысками в виде кособоких бутылок кефира, кумачово-красных окороков и зеленоватых головок сыра, прекрасно смотрелся капитан-лейтенант Шершнёв, стоящий у кассы гастронома. Как подобает любому советскому командированному, он готовился посидеть вечерком в гостиничном номере за  скромной бутылочкой водочки, в компании баночки шпрот, кусочка сырокопченой колбаски и еще чего-то недорогого.

- Едрёна-Матрёна! – Вентилятор остолбенел. - Они за нами Коня прислали. Кла-асс!

- Ну и поездочка будет.  Капец! – Мишель потер руки.

Зная  нрав Кононовича, можно было не сомневаться, что дорога в Холмск будет веселой.

- Здравия желаем, товарищ капитан-лейтенант!

Появление двух подвыпивших курсантов  не удивило невозмутимого офицера.

- Привет, гардемарины*, – поздоровался  Кононович, спускаясь по ступенькам гастронома.

- Нет. Мы пока ещё морские кадеты*. - Мишель никогда не пропускал случая сверкнуть эрудицией.

- Молодец. – Кононович пристально посмотрел на курсанта. – Увлекаешься историей мореплавания? Похвально.

- Да нет. Он просто выпендривается…- Вентилятор глупо захихикал.

- Ну, что же. И это надо. А где это вы уже  причастились? – Капитан-лейтенанта  живо заинтересовал этот вопрос.

- Места знать надо – снова хихикнул Вентилятор.

- За два месяца практики лоцию города изучили неплохо, - Мишель более точно прочувствовал настроение  офицера. – Можем показать.

- Ну что,  Магелланы? Не обессудьте, сами предложили…- Кононович даже не пытался давить авторитетом. - Свистать всех к вину…

Уже через пятнадцать минут обычный портовый буфет был рад тому обстоятельству, что за его столиком уютно расположилась  тройка наших героев.

Свободным оказался  столик в самом углу возле большого окна. Патологически брезгливый Мишель отодвинул в сторону  обрывок газеты с остатками какой-то рыбы, и самое обычное мужское времяпровождение увлекло всех троих.

Кононович оказался удивительно интересным человеком. Его знания в области истории мореплавания,  подробностей морских сражений и условий корабельного быта были всеобъемлющими. Оказалось, что за час, проведенный в рюмочной, можно узнать больше, чем за три года в аудитории.

Где кроме рюмочной можно узнать, что «Голый Ганс» на жаргоне немецких моряков это утопленник, что «Братья-витальеры» - пираты Балтийского моря ХV  века, что «Кнастер» - дешевый и крепкий табак и что табак входил в корабельное довольствие. Где бы ты ещё узнал, что курение после захода солнца было запрещено потому, что на деревянных кораблях (как свидетельствует английская шенти «Огонь повсюду») из-за этого случались частые пожары:

                   Пылает камбуз, пылает мостик,

                   Горят в кладовке бараньи кости,

                   Пожар в каютах, пылают койки,

                   Горят и сейфы, хоть огнестойки,

                   Пылает брашпиль, пылают стеньги.

                   В огне все судно. Пропали деньги!

                   Огонь повсюду, нет дальше ходу.

                   Хватайте ведра, качайте воду!

                   Огонь повсюду!

Потрясённые курсанты  утонули в потоке интересной и увлекательной информации. Подогретый спиртным, капитан-лейтенант, обычно невозмутимый и равнодушный ко всему, преобразился. Его глаза горели, совершенно неожиданно для себя  он с воодушевлением открыл перед «морскими цыплятами» душу моряка, бесконечно влюбленного в море.   

- Подать «Ендову!» - с этими словами Кононович отодвинул в сторону опустошенную бутылку и взамен вытащил из пакета и поставил на стол другую, припасенную для гостиничного номера.

Оказалось, что «ендовой» во времена парусного флота называлась луженая медная посуда с носиком, в которой выносилось вино для матросов после команды: «Свистать к вину!». Пока новая «ендова» опустошалась,  Кононович продолжал живописать:

-  Вы, парни, избрали для себя прекрасную профессию. Моряк бессмертен! Если моряк умер, кто-то скажет, что он «отдал концы», кто-то, что он «бросил курить» или «ушел к голому Гансу». Все они по-своему правы. Но точнее всего будет сказать, что он ушел в последнее плавание: «Ни камня над ним, ни травиночки нет, обглодан акулой бедняги скелет…» - было похоже, что  капитан-лейтенант расчувствовался. - Вот вы, наверное, думаете, что всех моряков хоронят в море. Не-ет, господа гардемарины!

- Мы пока кадеты,- напомнил Мишель.

- Ладно, считайте, что унтер-офицерский чин я вам присвоил! -  Капитан-лейтенант  Шершнёв уже достиг того состояния, когда море по колено. – Так вот не все уходят на корм рыбам. Магеллан и Кук были убиты на тихоокеанских островах, голова Рэйли скатилась на мостовую в Тауэре. Великий адмирал Нельсон в течение нескольких последних лет возил с собою свой  гроб и в свой последний час на «Виктори» просил: «Не бросайте меня в воду!» Нет, не всем выпала честь быть преданным пучине…

Кононович горестно покачал упавшей на грудь головой:

                        С квартердека раздаётся:

                        Все на брасы! В дрейф ложись!

                        Флаг приспущенный не вьется,

                        Оборвалась чья-то жизнь.

                               Как ведется средь матросов,

                               Тело в парус завернут,

                               Оплетут покрепче тросом

                               И за борт его столкнут.

                         Ни креста на глади моря,

                         Ни единого цветка.

                         Только волны, только зори

                         Над могилой моряка.

Написал ли сам  Конь эти проникновенные строчки или это была очередная английская шэнти, уже мало кого интересовало. Табачный дым, тонкими, прозрачными прядями повисший над  столиками, напоминал  волны, и  постороннему взгляду могло показаться, что посетители заведения с привязанными к ногам пушечными ядрами стоят, покачиваясь, за столиками на дне океана…

Вентилятор всем своим раскисшим лицом повис на собственной ладони, которой пытался подпереть  стремящуюся вниз голову. Гордого представителя Молдавии Мишеля  и без рассказов об утопленниках уже начинало мутить, но он мужественно таращил глаза на  увлеченного рассказчика, изображая неослабевающее внимание.

- …  покойника раздевали и обливали из ведра морской водой. Затем надевали белую рубаху, чистые штаны и поднимали на смертную доску между двумя орудиями на батарейной палубе. Два парусных мастера с парусиной..., ну там нитками, иголками, двумя пушечными ядрами принимались обшивать тело.

- А как  ядрами обшивать? – Вентилятор попытался прояснить обстановку.

- Да нет… Ядра  для тяжести… Технология такая. Чтобы утонул, понимаешь? Но главное! - Кононович поднял палец и, сделав смысловую паузу, обвел слушателей взглядом. – Последний стежок должен был проходить через нос покойника.

- О господи! – Впечатлительный Мишель поёжился. - Это ещё зачем?

- Суеверие, братишка. Суеверие. – Произошло окончательное сближение. Капитан-лейтенант по древнему обычаю русских моряков перешел на «братишек». - Моряка за нос пришивали. А у многих первобытных труп пронзали копьем, чтобы чего не натворил.

- То есть, чтоб не вылез из могилы?- Вентилятор  решил поддержать беседу.

- Ну да. Как Лука Мудищев. - Кононович попытался разлить, но «ендова» была пуста.

- Как кто?

- Как Лука Мудищев. Известный российский  Казанова.

Крепко выпившие курсанты смотрели на офицера непонимающими глазами.

- О, моряки… Читать вам надо. Читать... Настоящий моряк обязан быть образованным. Иван Степанович Барков, поэт постарше Пушкина, известен своими матерными стихами. Так вот он написал поэму о Луке Мудищеве. Там хорошо написано, как он поднимается из гроба:

                       Отломилася доска,

                       Сначала хрен, потом рука,

                       А потом и сам Лука…

Разомлевшему от спиртного Мишелю показалось, что обрывок газеты, отодвинутый им в сторону в  самом начале, зашевелился. Бросив на него косой взгляд,  впечатлительный курсант, воображение которого было беспощадно возбуждено  неутомимым Кононовичем, чуть не потерял сознание.

Из-под стола, к не дожеванным остаткам  вяленой рыбки, царапая по  залитой пивом столешнице грязными обломанными когтями, потянулась чья-то покрытая грязной чешуей, тощая, похожая на  когтистую лапу варана, конечность. Именно, конечность ибо рукой ЭТО назвать было нельзя. Пока  пьяный Мишель тряс головой, пытаясь убедить себя, что рука эта принадлежала не Луке Мудищеву и появилась не из преисподней, Кононович, вцепившись в лапу мертвой хваткой,  вытащил из-под стола престарелую бомжиху.

 Оказалось, ничего сверхъестественного. Метрового росту бездомная бабулька, насшибав по городу мелочишки, пришла в рюмочную и, незаметная за столиком, уселась на низенький, сантиметров тридцать от пола, подоконник,  поужинала вяленой рыбкой, попила пивка, да и уснула. Разбуженная шумной беседой, она проснулась и потянулась за остатками своего ужина.

- Угощайтесь, ребята… - прошамкала  сморщенными, потрескавшимися губами «старуха Изергиль» и растопырила  чешуйчато-когтистую серую ладонь с  недогрызенной рыбьей головой и двумя плавниками.

Брезгливого  Володю-Мишеля в этот момент уже выворачивало где-то за рюмочной, остальные участники мероприятия от  бомжихиных щедрот вежливо отказались.

Город Корсаков с берега больше похож на забытый богом райцентр, чем на морской порт. В разбросанных квартальчиках, сплошь состоящих из одноэтажных, неладно скроенных домишек,  вперемешку проживали и аборигены Сахалина - айни, и потомки ссыльных русских, и расселившиеся по всему востоку России корейцы.

По грязным улочкам в сторону казармы, где размещались курсанты-практиканты, неверной походкой, тревожа  дворовых собак громкими возгласами, дефилировала славная троица. В пути следования Кононович продолжал «просвещать» будущих мореходов.

- Запомните раз и навсегда! Вы – моряки! В любой ситуации вы должны сохранять ясность ума:

                                 Красою баб в портах чужих

                 Себе ты душу не тревожь,

                 Не раскисай: обчистят вмиг.

                 Слова их – мед, а в сердце – ложь.

                        На берегу в скандал не лезь.

                        Пришла удача – не хвались.

                        Храни свою морскую честь,

                        Всегда с достоинством держись.

Чтобы выглядеть еще достойнее, Кононович прислонился спиной к хлипкому штакетному забору, для верности ухватившись рукой за столбик.

- Никогда не забывайте, какую страну вы представляете! В любой стране, в любом порту вас должны провожать восхищенным взглядом и с завистью говорить вам вслед: это русский моряк!

Два будущих морехода, коим предстояло стать гордостью страны, стояли перед наставником, как степной ковыль, слегка согнувшись и покачиваясь, плетьми опустив руки и скосив глаза на переносицу. Казалось, ещё чуть-чуть  и они заплачут.

Растревоженная  возвышенной речью, за спиной Кононовича, яростным лаем заливалась охраняющая свой дворик вислоухая дворняга, явно не разделяющая его патриотизма. Не обращая внимания на ее визгливый лай, бывалый моряк уже вышел на финишную прямую в своей волнующей проповеди.

- Когда после долгих лет скитаний вы вернетесь домой и станете на длительную якорную стоянку, вы с чистым сердцем скажете:

                                   Послушай, сын! Вот - мой бушлат

                                   И шляпа старая моя.

                                   Будь ветру брат и волнам брат,

                                   Плыви в далекие края!

Финал – апофеоз!

В этом месте должна была  взорваться бурной овацией предполагаемая многотысячная аудитория, но вместо нее раздался крик. Крик был громкий,  пронзительный, неожиданный и неуместный! Странно было, что раздался он из уст, которые  долю секунды назад произнесли такие проникновенные слова.

Кричал Кононович…

Дрянная собачонка, обидевшись за то, что на нее не обращают никакого внимания, посчитала, что лаять бессмысленно и на своей территории в рамках отпущенных ей полномочий можно и власть употребить, сквозь прореху в заборе  со всей искренностью вцепилась зубами в кормовую часть прислонившегося к забору офицера.

Обида была тяжелой.

Испортить такую песню! Да как она посмела?!

Кононович, оторвавшись от забора, ощупывал свой зад, теребил пальцами рваный лоскут некогда хорошо отутюженных брюк и задыхался от гнева.

- Ах ты гадость! Что же ты творишь? Такие брюки!

Начав, было поиски камня, достойного наглой дворняги, доблестный офицер вспомнил о том, что говорил минуту назад, и его захлестнула волна оскорбленного самолюбия.

- Да чтобы меня, офицера флота российского, какая-то корейская шавка, пусть даже диетическая*, за корму кусала? Не бывать такому! Никакой агрессор от нас не уйдет безнаказанно! Гардемарины, руки!

«Гардемарины» поначалу не поняли, чего от них хотят но, сообразив, по-цирковому сложили крест-накрест кисти рук и подставили их как ступеньку под ноги Кононовича. Укушенный собакой развернул для удобства фуражку козырьком назад, оперся на курсантские головы руками и, наступив на сложенные руки, перелетел через забор. Траектория полета была достаточно крутой, вследствие чего  летающий моряк приземлился на четвереньки.

 Зрелище было настолько впечатляющим, что собака удивленно замолчала. Увидев врага глаза в глаза, Кононович, как  положено боевому офицеру,  взгляда не отвел. Наоборот, не поднимаясь, на четвереньках пошел в наступление. Не ожидавшая такого поворота событий, собака молча стала пятиться назад,  уперлась спиной в свою будку и, повизгивая от страха, зажмурила глаза, отвернула нос в сторону и грациозно, как светская дама для поцелуя, приподняла переднюю лапу.

 Кононович воспользовался предложением и припал к  ней.

 Но не для поцелуя он летел через забор! Укусив собачью лапу, капитан-лейтенант отомстил за оскорбление, нанесенное, в его лице, всему советскому морскому офицерству.

Возня во дворе не могла не привлечь внимания хозяина дома. На шум выскочил пожилой  кореец и, увидев последние действия  участников конфликта, в оцепенении застыл на пороге. Кононович с чувством выполненного долга выпрямился, деловито отряхнул колени и, прикрывая ладонью рваный зад, надменно проследовал к калитке, не удостоив корейца даже взглядом.

 Здесь очень хорошо легла бы фраза «Честь имею!», но Кононович о ней просто забыл…

Через неделю после возвращения курсантов из Корсакова в Холмское училище пришел рапорт. Кононовича понизили в звании.

Вожделенной компенсации («Штрафа хочу…») кореец не получил…