Миссия Поиск Журнал Кино Книжный магазин О магазине Сообщества Наука Спасибо!

Забор
Творчество
Профиль
Френд-лента
Лента сообществ
Публикации

Друзья:

Анатолий Лабунский

"Адын палка, два струна..." (из сборника "Звездопад")

«А Д Ы Н П А Л К А, Д В А С Т Р У Н А..»

Разговаривают два таджика:
- Слюшай, ти слишал, оказиваэца на Марксе есть жизн!
- Во-первих, не на Марксе, а на Марсе... а, во-вторих, это только гипотенуза!

…………………..

Как выяснили историки, у Шахерезады был брат - Шахереперед.

(Из гастарбайтерского фольклора)

…«Басмач» с осторожностью повертел в руках диковинку… Внешний осмотр его не удовлетворил. Поправив съехавшую набок чалму, навороченную из длинного куска неопределенного цвета ткани, он полою своего полосатого халата вытер испарину, выступившую на лбу, промокнул губы, и, поднеся к ним най, попытался извлечь из него звуки, так очаровавшие его. Лицо пожилого таджика было одновременно удивленным и сосредоточенным. Приблизительно так мог бы выглядеть Саид из «Белого солнца пустыни», если бы ему в руки вдруг попал мобильный телефон…

Молдавию танцем не удивить… Однако было время, когда наша республика с завидным постоянством, а именно раз в четыре года, если и не переживала культурологическое потрясение, то уж, во всяком случае, эстетическое наслаждение испытывала. Я не оговорился. Именно вся республика, а не, как обычно бывает, город Кишинев или его незначительная часть.

Раз в четыре года в Кишиневе проходил Всесоюзный фестиваль народного танца. Все республики Советского Союза направляли в Молдавию лучшие ансамбли народного танца. В качестве гостей в Кишинев прибывали также ансамбли из Польши, Болгарии, Румынии и Чехословакии, превращая, таким образом, фестиваль в международный.

Оргкомитет фестиваля начинал действовать задолго до его начала, а накануне приезда участников за каждым приезжающим коллективом закреплялись ответственные лица.

Распределяя ответственных, Владимир Петрович Расстригин, заведующий управлением культпросветучреждений Минкультуры МССР, назвал мою фамилию с ансамблем рубобисток из Таджикистана.

Сказать, что он меня оскорбил, было бы неправдой, но радости от будущего сотрудничества я не испытал. В те времена все мы бредили заграницей, и больно уж хотелось пообщаться фестивальную недельку с чехами, поляками (честнее было бы сказать, «чешками», «полячками»), а тут - на тебе! - таджички…

Увидев насколько его решение меня огорчило, Владимир Петрович разразился пламенной речью:

- Нет, ну ты меня удивляешь! Я-то думал, что ты сообразительный парень… Ты думаешь, если она полячка, так она уже и «пани»? Не будь таким наивным. Если эта грымза приснится ночью, то нет гарантий, что поутру ты не будешь заикаться. Наши солдаты после войны, несомненно, улучшили породу европейцев, но не настолько, чтобы они могли тягаться с нашими девушками. Кроме того, как ты собираешься с ними общаться, не зная языка? А я тебе предлагаю женский ансамбль. Ни единого мужика! Прекрасно говорят на русском. Студентки педучилища из древнейшего города Пенджикент..

Увидев, как я поморщился, Расстригин утроил натиск:

- Город на реке Пянж, сокровищница восточной культуры. Александр Македонский, пройдя бесконечно трудный путь, стремился во что бы то ни стало овладеть им. Город Пенджикент в истории Востока не уступает ни Самарканду, ни Бухаре. Господи, ну что ты понимаешь в восточной культуре! А восточные женщины?! Ведь каждая из них – Шахерезада! Я думал, ты спасибо скажешь… А…

Расстригин махнул рукой и обиженно отвернулся.

Как оказалось, Пенджикент (пять поселков) своим заковыристым названием обязан совсем не Пянжу, ибо стоит он реке, которая называется Зеравшан, и сандалии свои войско Александра Македонского рвало не здесь, а верст на пятьсот южнее, в горах Афганистана. Ну, а Шахерезады…

Душной июльской ночью я встречал таджикских рубобисток в аэропорту Кишинева. Это ответственное мероприятие решил разделить со мной мой древний друг, бездельник и выпивоха, вечный студент, журналист и фотограф Миша Бородин. Далеко заполночь, когда уже нестерпимо хотелось спать, в зале прибытия мы увидели стайку «восточных женщин».

Пятнадцать молоденьких девушек, старшей из которых не было и двадцати, робко оглядываясь по сторонам, держались тесной, настороженной группой. Каждая из них стремилась укрыться за спиной единственной взрослой, остролицей женщины с хищным взглядом, непрерывно и подозрительно зыркающей по сторонам, отчего все вместе они напоминали выводок пушистых, робких индюшат, впервые покинувших гнездо и под предводительством клювастой клуши-курицы отправившихся на ознакомительную экскурсию вокруг сарая. Сходство с полосатенькими индюшатами усиливали одинаковые пестро-полосатые платья-рубашки («камис») из шелка традиционной восточной расцветки и такие же, чуть выше щиколотки, узкие шаровары («чурихдар»). На угловатые девичьи плечи каждой из них ниспадало тридцать-сорок тонких темных косичек, и венчали поток этих необычных струй небольшие, щедро украшенные восточным орнаментом, тюбетейки.

Весь запас розовощекого оптимизма и неподдельного радушия, который мы с Бородиным накапливали для демонстрации гостеприимства и неудержимой радости от долгожданной встречи действия, мягко говоря, не возымел… То, что на наших лицах, как на растяжках поперек главной улицы, было написано «Добро пожаловать!», гостями было не замечено.

Дело в том, что несчастные девушки прошедшей ночью перенесли перелёт Душанбе-Москва, целый день просидели в московском аэропорту и вот сейчас, во втором часу ночи, только выбирались из самолета в Кишиневе. Двое суток пути так утомили таджичек, что выглядели они, как лежалый банан, а вдобавок у одной из них все сорок косичек были щедро смазаны какой-то слизью, напоминающей простудную мокроту, вперемешку с огуречными семечками.

- Ну и ну… - забыв о своем фотоаппарате, Миша Бородин горестно кивал, то и дело повторяя: - Не понять нам восточной красоты…

- Да уж…- мне вспомнился красноречивый Расстригин. – Шахерезады… Ни дать ни взять…

Как выяснилось позже, приноравливаясь к посадочной полосе и выходя на глиссаду, самолет, дав крен, заложил широкий вираж над Кишиневом. В этот момент с полки над пассажирскими сидениями упала одна из больших таджикских дынь, которые в качестве подарка везли рубобистки, и разбилась о голову девушки. Дело шло к посадке, поэтому в самолете ей, пристегнутой ремнями, привести себя в порядок по-настоящему не удалось.

Вопреки обещаниям Расстригина, в составе Пенджикентской делегации мужчины все-таки были.

Прежде всего, директор педучилища, сорокапятилетний представительный, сдержанный мужчина по имени Айем. Вел он себя, как человек, не имеющий никакого отношения к делам коллектива, ответственность за который он полностью переложил на плечи горбоносой, крикливой активистки - председателя профкома училища. Какую роль исполнял в таджикской делегации ещё один мужчина, которого все называли Анзур, мы так и не узнали до самого отъезда ансамбля, но запомнился он своей безудержной подвижностью и энергией. Вертлявый болтун без конца хихикал и жевал какую-то травку. Эта жвачка заставляла его ежеминутно сплевывать, в результате чего вокруг него образовывались неприятные, продолговатые, зеленые следы, подобные тем, которые оставляют за собой обожравшиеся утки.

Третьим и самым колоритным представителем мужской троицы был музыкальный руководитель ансамбля - тучный, пожилой таджик в традиционном ватном халате и чалме, навороченной из большого лоскута ткани неопределенного цвета вокруг его бритой головы. Если его видавший виды халат удалось бы порвать в нескольких местах, он бы стал еще больше похожим на Саида из «Белого солнца пустыни», вышедшего на экраны несколько лет назад. Но на Саида он явно не тянул, так как был толстоват, поэтому про себя я его сразу назвал «Басмачом».

Ассоциации с нашумевшим фильмом возникли не только у меня, потому что как только мне удалось разместить гостей в «Икарусе», Бородин толкнул меня в бок:

- Завтра я подарю тебе чайник… Правда, он у меня со свистком.

- Зачем это?

- В течение недели тебе придется заведовать этим гаремом. А какой Сухов без чайника!

Шутка меня не развеселила. Как бы по итогам фестиваля в «евнухи» не загреметь.

На следующий день все прибывшие коллективы участвовали в изнуряющих репетициях открытия фестиваля. В течение всего дня шли сводные репетиции торжественного концерта во дворце «Октомбрие». Сцена, зрительный зал, площадка перед служебным входом кишмя кишела молодыми людьми в пестрых национальных костюмах. В воздухе стоял гул от разноязыких разговоров и смеха. Как удавалось постановочной группе разобраться в таком скоплении коллективов – уму непостижимо!

Это был праздник молодости! Словоохотливый пройдоха Анзур и такой же, как и он, бездельник Миша Бородин, в течение часа нашедшие общий язык, чувствовали себя как рыба воде. То и дело щелкающий фотоаппаратом Миша провел нового друга «по местам боевой славы», то есть познакомил с ребятами из кишиневских танцевальных ансамблей, где у него было немало знакомых девушек. Особенно Анзуру понравились молодые люди из ансамбля «Тинереця» Республиканского молодежного центра. Увидев в их исполнении фрагмент цыганского танца, посланник Востока не мог оторваться от молдавских девушек. Репетитор ансамбля «Тинереця» Виталий Поклитару, заметив нездоровый интерес гостя, полушутя попросил Бородина держать своего приятеля на расстоянии, чтобы плевки от его тонизирующего зелья не испачкали дорогостоящих национальных костюмов. Прекрасно владеющий русским языком Анзур уловил издевку в ироническом замечании Поклитару.

Обида долго не отпускала сердце Анзура, потому что в перерыве между репетициями, в «Икарусе», перевозящем рубобисток на обед, я слышал, как сидя за моей спиной, он желчно «доставал» Бородина.

- Почему у вас в Молдавии такие грубые фамилии?

- С чего ты взял? - вспыхнул Миша.

- Ничего себе… взял!.. В коридорах висят афиши, и я это вижу! А на репетиции в микрофон вызывают руководителей ансамблей, и я это слышу!

- Ну, например… Какие фамилии тебе не угодили?

- Пожалуйста… Попа… Гажу… Пержу… По клитору…

- Ты что, дурак?– Бородина затрясло. - Не «по клитору», а Поклитару!

- Да все равно. Звучит гадко. Вот послушай, как звучат имена наших девушек. Афшона – «рассыпающая цветы», Баргигул – «лепесток». Гулянда – «грациозная». Бахор – «весна». А? Что скажешь? Красота!

- Это переводы на русский звучат красиво. А сами имена? Нет, нет, ты послушай! Бахор - то же, что и багор, чем пожарники бревна на пепелищах растаскивают. Гулянда - тут и комментировать нечего. Что там у тебя ещё было? А… Баргигул… Да по сравнению с таким именем грузинское Автандил звучит музыкой!

В такую жару слушать глупые препирательства не хотелось. Клонило ко сну. Рядом через проход дремал Басмач. Откуда-то из задворков памяти выползло:

От Севильи до Гранады

В тихом сумраке ночей

Мчались красные отряды,

Разгоняя басмачей…

Голова медленно склонялась на грудь, мысли начинали путаться… «А что делали в Севилье азиатские партизаны? Неужели до самой Гранады ревнивый басмач Абдулла гнал Сухова?..» Жарко… В вязкой полудреме прибредилось, как рыжий красноармеец Петруха с усатым лицом Анзура, картавым голосом Бородина делал перекличку в первом общежитии свободных рубобисток Молдавии: «Гюльчатай… Автандил… Поклитару…»

Фестиваль был открыт большим концертом во дворце «Октомбрие» и грандиозным танцевальным представлением на площади Победы.

На следующий день два десятка ансамблей танца, получив в свое распоряжение по автобусу «Икарус», разъехались по районам республики. Перед каждой делегацией двигалась машина ГАИ, которая в те времена ласково называлась «канарейкой».

Концертный маршрут ансамбля рубобисток начинался в Каушанском районе. Юные «Шахерезады», широко раскрыв глаза, с интересом разглядывали проплывающие мимо невысокие, сплошь укрытые аккуратно расчерченными покрывалами виноградников холмы. После строгих, молчаливых гор, окружающих их родной Пенджикент, девушки не могли наглядеться на тихий, ненавязчивый простор молдавской земли, когда взгляд беспрепятственно скользит по волнистому ковру садов и виноградников в даль, к горизонту, за которым облака, небо и бесконечность…

- Бабай-ханум?

- Не знаю…

- Эх, ты! Что тут отгадывать! Бабай-ханум - это Баба Яга…

- Ну, давай еще.

Сидящие за моим сидением Бородин и Анзур играли в странную игру. Используя абстрактное мышление и знание нескольких азиатских слов, иногда встречающихся в русских предложениях, Миша должен был отгадать, что имел в виду Анзур, произнося ту или иную белиберду.

- Кирдык-арба…

- Мертвая телега? - Было понятно, что Бородин еще не усвоил импровизационной составляющей новой игры.

- Тьфу ты! Катафалк! Что тут не понять? Кирдык-арба! Это же просто. – Анзур начал заводиться. – Ну, ладно. Давай дальше. Кирдык-мангал…

Миша на секунду задумался и, вдруг просияв, выпалил:

- Крематорий!

- Правильно! Ну, вот умнеешь на глазах. – Анзур понял, что молдавский журналист не безнадежен.

- Кирдык-кишлак! – Это уже решил отыграться Бородин.

- Ну, совсем просто... Это кладбище. А ты быстро учишься. Ну, ладно, давай посложнее. Шампур-батыр…

Миша долго сопел, предложил несколько глупых вариантов и наконец сдался.

- Д'Артаньян…- нараспев произнес довольный собой Анзур.

- Что?! «Шампур-батыр»? – Миша принялся безудержно смеяться. Но, как оказалось, Д'Артаньян всего лишь положил начало приступу смеха, а вот слезы размазывать Бородин стал оттого, что сам придумал новое словосочетание – Батыр-саксаул…

Пришла очередь сдаться Анзуру.

- Эх, ты! Батыр-саксаул - это Буратино!

Новые друзья так развеселились, что игра перешла в новое качество. Отгадывать уже не приходилось. Каждый сам давал ответ на свою выдумку.

- Колотун-арба - рефрижиратор…

- Шайтан-арба - Московский метрополитен имени В.И.Ленина…

- Ишак-матрос - зебра…

- Шайтан-сквозняк - кондиционер…

Теперь хохотали и плакали уже оба. Девушки, оторвав свои взгляды от молдавских красот, стали прислушиваться к каскаду новых слов и, прикрывая ладошками лица, тихо хихикать.

- Аксакал-ярлык - пенсионное удостоверение…

- Басмач-теньге - налоговый инспектор…

- Душман-апа - тёща…

- Автоген-ака - дракон…

Остановка у районного Дома культуры Каушан стала полной неожиданностью. Благодаря двум весельчакам время переезда пролетело незаметно.

Удивить гостей Каушанам не удалось.

Отдел культуры района ничего лучшего не придумал, как показать гостям с мусульманского востока старую, величиной с хороший курятник, до самых окон вросшую в землю церквушку. Её историческая ценность заключалась в том, что построена она была во времена Оттоманской Порты на средства, пожертвованные и преподнесенные в дар турецким властям четырьмя каушанскими боярами. Однако любая (даже турецкая) власть, подобно бездельнику-коту, повсюду оставляющему свои фирменные метки, никогда не позволит ни одному мало-мальски заметному событию осуществиться, не зафиксировав своего высочайшего присутствия в его судьбе. Рыночные взаимоотношения в Турции уже тогда были основой политики как внутренней, так и внешней, поэтому с радостью приняв подношение бояр, турки позволили строить все, что их душе заблагорассудится, хоть церковь, хоть будку собачью. Вот только по их требованию символ христианства - крест, венчающий купол церкви, нижним своим концом должен был произрастать из перевернутого пузом вниз полумесяца. В те незапамятные времена этот крест стал элементом, соединившим символику двух не только разных, но и враждующих религий. Сегодня подобные кресты венчают практически половину храмов Молдовы.

Да и бог с этим..

Но так сказал бы христианин. А что говорили и думали таджики? «Аллах Акбар»? Не знаю, но когда рубобисткам показывали старые, затертые фрески, на которых с трудом просматривались очертания ликов бояр, которые, к слову, канонизированы не были и святыми не являлись, их замызганные физиономии восторга у девушек не вызвали.

Им значительно веселее было в тени пушистых ив, когда по неписаному закону гостеприимства дорогим гостям в течение сорока минут пришлось маяться в ожидании, пока сотрудники отдела культуры прочесывали райцентр в поисках хранителя ключа от исторического объекта. Девчонки весело тарахтели на родном, для нас непонятном, но интересно звучащем языке, бегали друг за дружкой, заразительно смеялись.

Даже в тени полуденное солнце давало о себе знать, поэтому несколько девушек, легко скользя по склону, быстро спустились к узенькому ручейку, лениво журчащему на дне широкой, поросшей пышными ивами, сточной канавы. С высокого, мастерски выполненного деревянного мостика, соединяющего её живописные берега, было хорошо видно, как девочки, присев на корточки среди пивных, в то время еще стеклянных, бутылок, пустых консервных банок, различного тряпья и мусора, валяющегося на берегу, сполоснули в грязном ручейке руки и, черпая из него ладошками воду, попытались напиться.

Но тут раздался визгливый голос крючконосой предпрофкома, разразившейся длинной и выразительной тирадой. Одной только интонации было достаточно, чтобы понять, что «Душман-апа» пыталась срочно познакомить рискующих своим здоровьем девочек с начальными требованиями личной гигиены. Томимые жаждой рубобистки, потупив очи, стали карабкаться наверх из канавы, искренне не понимая, почему из такой же пенджикентской канавы, по которой течет вода окрестных гор, пить можно, а из здешней нет...

Благодаря воспитательным действиям профсоюзной «Душман-апа», эпизод привлек всеобщее внимание. Опершийся локтями на широкие перила мостика Миша Бородин, никогда не отличавшийся хорошим музыкальным слухом, вдруг прогундосил:

Чувак, постой!

Не пей воды из унитаза!

Ведь там зараза…

Оу, йее!

Стоящий рядом его новый таджикский друг, Анзур, вопреки ожиданиям, не издал ни звука, а только скорбно кивнул и, словно горделивый селезень, презрительно сплюнул традиционную для него зеленую струю…

Впервые человека, изрыгающего странную зелень, я увидел на курсах повышения квалификации в Москве.

За полгода до фестиваля танца главный город страны, столицу белокаменную, осчастливили своим приездом старшие инспекторы управлений по делам искусств министерств культуры союзных республик. Пятнадцать не очень выдающихся театральных деятелей страны Советов поселились на Пресне, в общежитии консерватории на Малой Грузинской улице.

Это были удивительно насыщенные две недели: посещение репетиций Анатолия Эфроса, безумно интересные беседы с главрежем Театра Сатиры Валентином Плучеком, встречи с драматургами Александром Володиным и Ионом Друцэ. Каледоскоп удивительных событий дополняли ежевечерние посещения московских театров. В вестибюле института повышения квалификации, на журнальном столике веером лежали контрамарки театров, что снимало обычные для Москвы проблемы с театральными билетами.

Однажды, слушая занудную лекцию какого-то важного московского финансиста, я заметил, что сидящий рядом театральный «деятель» из Таджикистана по имени Ашур занят странным делом. Скатывая какую-то пластилинообразную серо-коричневую массу в отдельные горошины, он заворачивал их в лоскутки бумаги, которые отрывал от крайне редко появляющейся на столике контрамарки в Большой театр СССР.

- Эй, ты что, опупел? Что ты делаешь? Это же контрамарка!

- Ну и что? – Ашур невозмутимо двинул плечом. - Их на столике целая куча...

- Но это же в Большой!

- Не велика потеря… Не попадешь в Большой, сходи в Малый.

Не видя другой возможности объяснить масштаб нанесенного ущерба, пришлось перейти к доступным сравнениям:

- Эх, Шура… Ты знаешь, что эта контрамарка стоит около двух ящиков водки?

- Да ладно…

- Вот тебе и ладно! Чтобы попасть в Большой, настоящий театрал любые деньги заплатит.

- Ты что?… Серьезно?

- А то…

Ашур медленно полез в карман и вынул оттуда несколько бумажек. Среди контрамарок в театры Маяковского, Чехова и Театр Эстрады он обнаружил еще две в Большой театр.

- На…- Таджикский «Насреддин» хитро прищурился. - Покупай…

- Ну, не такой уж я заядлый театрал… А на какой спектакль? – я вырвал из его рук билеты. – О, «Царская невеста»…

Контрамарки к Ашуру не вернулись. Вечером следующего дня, напялив галстуки и важные мины любителей оперного искусства, мы отправились в Большой театр СССР. Перед выходом из общежития Ашур запихнул за щеку одну их своих горошин, а обрывок контрамарки, в которую она была завернута, выбросил в пепельницу.

- Послушай, что это ты все время жуешь? – Меня уже давно подмывало выяснить, что дает восточному мужчине эта неприятная привычка.

- Лучше тебе не знать, - Ашур поморщился и махнул рукой.

- Ну, раз ты не говоришь, то я и не узнаю, почему тебе так нравится быть похожим на верблюда. Только в театре плевать не вздумай.

В театре Ашур вел себя, вопреки ожиданиям, очень достойно. На него было приятно смотреть. Не в пример прочим провинциалам, забывающим закрыть рот и удивленно рассматривающим интерьеры, таджикский культуртрегер плавно, даже величественно, передвигался по главному вестибюлю, почти не касаясь паркета. В зрительный зал он вошел с презрительной полуулыбкой, не удостоив ни люстру, ни богатую золоченую лепнину даже взглядом.

Но силы воли и актерского мастерства ему надолго не хватило. После первого действия Ашура словно подменили:

- Всё! Не могу! Почему я должен слушать вопли этих опричников? И что этот ваш Римский композитор не мог придумать главной героине фамилию поприличней? Собакина… Марфа Собакина! А женишок? А? Грязной… Тьфу! Всё! Пойдем… Хватит…

- Шурик, ты что? Это же классика! Уходить в антракте? Из Большого?? Неудобно…

- Ты еще скажи «стыдно». А кто меня здесь знает? Из-за кого я должен себя истязать? То громко и шумно, то заунывно и кисло… Как там Малюта Скуратов говорит: «Попротяжней, чтоб за сердце хватало!»…Нет, всё. Я пошел…

Гардеробщицы, сбившиеся в кучку, чтобы поболтать от безделья, были крайне удивлены, что два прилично одетых мужчины уходят в середине представления.

- Какая жалость… – Чтобы сохранить лицо, мне пришлось врать. – Так давно мечтал послушать «Царскую невесту».

- Так что же вы уходите?

- Обстоятельства сильнее нас… Через сорок минут поезд. Можем не успеть…

Сердобольные гардеробщицы наперебой стали сыпать советами:

- А вам на какой вокзал?

- Тут вот по леву руку от скверика стоянка такси. Успеете…

- Спасибо… - Торопливо одеваясь, я рассыпался в благодарностях: - Да, успеем… Жаль, вот «Невеста»…

- Да. «Невеста»…черт побери! - Ашура прорвало: - «Царская»… четыре ящика водки псу под хвост…

Оставив застывших с вытянутыми лицами гардеробщиц разгадывать загадку про «водку» и «невесту», двум инспекторам управлений по делам искусств пришлось срочно уносить ноги.

«Что просто – то гениально»… Сказавший эту фразу был человеком неглупым. В этом я убедился, когда каушанские власти, принимая ансамбль рубобисток, приняли решение накрыть обеденный стол в лесу.

В принципе, стола как такового не было. Не было и стульев. А гениальность решения заключалась в его простоте. На живописной поляне, в тени двух древних дубов, на расстоянии метра друг от друга, были вырыты две неширокие, глубиною в колено, параллельные траншеи. Высвободившийся грунт был аккуратно выложен, выровнен и утрамбован между ними, благодаря чему это пространство приподнялось сантиметров на двадцать. Оставалось только постелить на него скатерти и сервировать. Завершали убранство банкетного стола выстеленные на наружные края траншей домотканые коврики, на которых, опустив ноги в траншею, и разместились участники лесного пиршества. Особый колорит ему придавали пять музыкантов оркестра молдавской народной музыки «Тараф» в национальных костюмах, уютно устроившиеся у необъятного ствола могучего дуба.

Обед удался на славу.

Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что он попал на гайдуцкую свадьбу, если бы на поляне не было так много девушек в восточных полосатых шароварах, такого количества тюбетеек, тонких, как мышиные хвостики, косичек, и, самое главное, – толстого, в чалме и ватном халате, хмурого «Басмача».

Бесконечные тосты о дружбе и культурных связях между союзными республиками перемежались музыкальными номерами. Велеречивые руководящие работники района находили все новые и новые поводы для тостов. Судя по тому, как гости пригубливали сухое молдавское вино, можно было догадаться, что этот напиток впечатления на них не произвел. Гости больше интересовались самим столом. Проголодавшиеся девочки, как и положено студенткам, могли бы уплетать за обе щеки все, что было на столе, но гостеприимные хозяева, будучи, как и положено советским руководителям, убежденными атеистами, забыли, что в Таджикистане исламские традиции очень сильны, и перегрузили стол беспощадно соблазнительными блюдами из свинины.

Чего здесь только не было! И истекающий свиным жиром традиционный молдавский борш-скэзут*, и жаркое из свинины, и костица**, и свиные зразы, и превосходная домашняя колбаса и мушка, и пастрома, и… боже правый!.. можно захлебнуться слюной, только перечисляя эти вкусности. Бедные рубобистки вынуждены были, потупив очи, ковырять вилочками душистые молдавские вертуты и налегать на свежие овощи.Но голод не тетка, и вот тоненькая ручка восточной комсомолки робко ткнула вилкой кусочек костицы

Ткнула… и ничего страшного не произошло.

Подобно трусливо оглядывающимся по сторонам мышкам, ворующим сыр, девочки, сначала робко, потом смелей и уверенней стали приобщаться к пище неверных. Было заметно, что запретный плод пришелся по нутру, и вот когда девичьи подбородки залоснились, а глаза сыто затуманились, руки потянулись к затерявшимся среди блюд небольшим керамическим стаканчикам. И было это действие совершенно естественным, ибо запивать сытную пищу не возбраняет никакая религия.

Однако за столом был один человек, который практически не притронулся к яствам, от которых ломился такой надежный, хоть и импровизированный стол. Хмурый, набычившийся «Басмач» сидел, наклоняясь набок, опустив согнутую в локте руку на
колено, уперев вторую кулаком в пояс, сверлил взглядом устроившихся под дубом ВНИМАНИЕ!музыкантов. Выглядел он свирепо, но это было обманчивое впечатление, ибо был он добрейшей души человеком и, как оказалось, великолепным музыкантом. Его цепкий взгляд следил за каждым движением цимбалиста, за деревянными молоточками, порхающими над множеством странно расположенных струн, издающих целые каскады непривычно звучащих, округлых, радужных, как мыльные пузырьки, звуков. Было заметно, что молдавская музыка ему очень понравилась. Когда зазвучала «Чокырлия» и солист оркестра воспроизвел на нае пение птиц, голоса домашних животных, «Басмач» и вовсе отвернулся от стола. Новые для него музыкальные инструменты потрясли его воображение.

В паузе между произведениями таджикский музыкант попросил показать ему най. Солист оркестра, игравший на нем, подошел к столу и вручил руководителю ансамбля рубобисток свой инструмент.

«Басмач» с осторожностью повертел в руках диковинку, которую музыкальным инструментом он бы и не назвал. Внешний осмотр его не удовлетворил. Поправив съехавшую набок чалму, навороченную из длинного куска неопределенного цвета ткани, он полою своего полосатого халата вытер испарину, выступившую на лбу, промокнул губы, и, поднеся к ним най, попытался извлечь из него звуки, так очаровавшие его. Лицо пожилого таджика выглядело удивленным и сосредоточенным одновременно. Приблизительно так мог бы выглядеть Саид из «Белого солнца пустыни», если бы ему в руки вдруг попал мобильный телефон…

Музыканты «Тарафа» снисходительно улыбались, глядя на то, как пожилой таджик приноравливается к многоствольной дудке.

- Думай, голова – кепку куплю…- самодовольно съязвил молоденький цымбалист.

Нет, не зря «Басмач» так пристально рассматривал во время игры молдавских музыкантов. Поначалу, несколько раз дунув в тонкие трубки, он смог вызвать лишь никчемное шипение, но уже через несколько секунд инструмент в его руках издал неуверенный, но, тем не менее, соответствующий наю звук. Дважды качнув подбородком из стороны в сторону и пробежав губами вдоль трубок, несколько раз изменив угол их наклона, восточный музыкант довольно быстро сумел определить строй странного для него инструмента. Всего нескольких минут хватило талантливому пожилому таджику, чтобы новый, никогда не виданный инструмент подчинился ему. Нет, качество звука, извлекаемого «Басмачом», было очень далеким от идеала, да и музыкальная фраза, которую он решил сыграть, прозвучала очень фальшиво, но все же она была узнаваема.

Это была «Катюша».

Вряд ли «Басмач» мог предложить какую либо иную, знакомую нам мелодию. В его родном Пенджикенте, у самой Афганской границы, вероятнее всего, русские песни не были популярны. Может быть, «Катюша» здесь, в лесу, прозвучала неуместно, но разве в этом дело?

Молдавские музыканты аплодировали…

Они аплодировали талантливому человеку. Человеку, внешне напоминающему дервиша, вызывающему снисходительную улыбку своим невообразимым халатом и странной чалмой, отличающемуся от небезызвестного Саида, закопанного в песок по шею, только тем, что ноги его, сидящего за столом, находились в земле только до колен.

Музыканты аплодировали человеку одаренному, утверждая тем самым, что для музыки нет границ, нет национальностей и нет религиозных условностей.

Подогретая вином районная знать тему интернационализма сворачивать не хотела и, подобно булгаковскому Ивану Василевичу, требовала продолжения банкета. Сегодня власть имущие бонзы в такой ситуации тащат подвыпивших девочек в сауны, но во времена фестивалей танца не только во всем Каушанском районе, но, как мне думается, от Бендер до Бессарабки парилки было не сыскать, поэтому разомлевшие гости и гостеприимные хозяева оказались на обычном сельском озере. Жарища была знатная, вследствие чего всего десяти минут хватило, чтобы все участники лесного пиршества принялись «водить хороводы» в мутной озерной воде.

Анзур, Миша, гаишники, районная власть вместе со студентками весело резвились и брызгались в застоявшейся, пахнущей тиной воде. Не принимали участия в общем веселье только «Душман-апа», строго следящая за девочками с берега, и директор педучилища, одиноко сидящий на берегу в сторонке от купающихся и задумчиво глядящий вдаль.

Не буду настаивать, но, по моему мнению, озерная рыба была несколько озадачена тем обстоятельством, что таджички купались, не снимая узких шаровар и платьев-рубашек.

- Почему бы вам не охладиться? Такая жарища… Растаять можно.

- На Востоке, - Айем посмотрел на меня долгим, многозначительным взглядом, - мужчинам категорически запрещается находиться рядом с местом, где происходит обряд омовения у женщин...

После этих слов у меня не оставалось выбора. Я присел на пригорок рядом, и, подобно Айему, изображая благочестие, устремил свой взор на колхозный коровник, стоящий на берегу озера в стороне, противоположной от резвящихся купальщиц.

- Наши женщины в бане даже намыливаются сквозь одежду…- директор училища продолжал живописать кодекс целомудрия восточной женщины.

Я понимающе кивал. Ведь в одной из московских командировок жгучая узбечка по имени Камиля доходчиво объяснила мне главные постулаты этого кодекса, о чем в первую очередь думает и что происходит с восточной женщиной, если ей удается хотя бы на час вырваться за пределы дувала, ограждающего двор ее мужа.

Пока мы с Айемом, словно два суслика, вглядывающиеся в горизонт в ожидании восхода солнца, разговаривали о высоком, за нашими спинами происходили довольно драматические события. Одна из рубобисток, видимо, не умеющая плавать, стала потихоньку тонуть. Вторая попыталась ее спасти и тоже принялась пускать пузыри. Тонули они молча, можно сказать, деловито, опасаясь привлечь внимание профсоюзной «Душман-апа», которая за такую провинность могла просто съесть.

Ситуацию и бедных девушек спасли два гаишника, резвящиеся рядом. Не отказав себе в удовольствии «пообнимать» тонущих, они вытащили «Шахерезад» на мелководье, где дали им хорошенько откашляться. Тем и закончилось.

Трудно представить, что бы произошло, если бы купание шло по законам кодекса целомудрия и среди подвыпивших студенток не было бы двух готовых ко всему мужиков.

Вся фестивальная неделя состояла из маленьких незначительных событий, о которых даже в газету не напишешь, но все они были живыми, интересными и запоминающимися. Может быть, поэтому фестиваль незаметно и быстро пролетел…

- Ты не представляешь, как я тебе завидую!

- С чего бы это? – Я давно привык к тому, что Бородин может ни с того ни с сего сменить тему разговора, или, продолжая звучащий в его сознании внутренний монолог, произнести вслух что-нибудь из самой его середины.

- Да потому что сейчас, когда «Шахерезады» уберутся восвояси, ты станешь таинственным и желанным, как Джеймс Бонд!

- Миша, я тебя прошу, прекрати бредить… – Меня всегда раздражало журналистское словоблудие друга.

- Чего ты закипаешь? – Когда Мишу посещала новая мысль, он никогда не выплескивал ее наружу, не подразнив слушателя. – Сейчас при знакомстве с новой женщиной ты будешь выглядеть загадочным и мужественным, как агент самой засекреченной спецслужбы мира, неуловимой и непобедимой израильской разведки «Моссад».

- Хочешь что-то сказать – скажи. Не то сейчас схлопочешь чем-нибудь тяжелым.

- Ну, ладно. Представь себе, ты познакомился с женщиной. Вполне естественно, что она хочет узнать о тебе побольше и спрашивает: «А чем вы занимаетесь?». Ты скашиваешь глаза в сторону и как бы нехотя (ибо не всем это надо знать) сообщаешь: «Как бы вам сказать, я курирую (или «в последнее время курировал») специалистов по пенджикентскому рубобу». Но если это звучит тяжеловесно, лучше сказать «рубобистов Пенджикента»… Всё! У собеседницы наступает лингвистический шок. Она роется в памяти в поисках хоть каких-нибудь ассоциаций, не находит их и останавливает свой выбор на словосочетании… «масонская ложа». Таинственно, загадочно и немного страшно! Уверенности в отгадке у неё нет, и как резервный вариант она может вспомнить еще «Аум синрикё», но это вряд ли. Ты понимаешь, кем ты выглядишь в её глазах?! Тебе не надо выдумывать героических фактов биографии, безудержно болтать, чтобы ей понравиться. Сдержанность, скупые фразы и флер таинственности… Всё! А её воображение нарисует такие сюжетные ходы, такие коллизии...

- Я так и знал, что ты бредишь…

- Дурак ты! Я ему такой ход нашел, а он… Звучит как! А? Рубобистки Пенджикента!.. Это же, как… ну… как… «эх, чтоб твою мать!» Круто! Ведь лучше не скажешь!

- Да, я действительно дурак… что с тобой связался… Вон, помаши лучше ручкой своей Шахерезаде…

Мы стояли на широком балконе Кишиневского аэропорта. Прямо под нами, из больших стеклянных дверей к автобусу, доставляющему пассажиров к трапу, хлынула разношерстная толпа. С балкона хорошо были видны знакомые тюбетейки таджикских девушек. Прошло всего несколько дней, а настороженные, опасливо оглядывающиеся по сторонам девушки, приехавшие на фестиваль, изменились до неузнаваемости.

Для них, всю свою короткую жизнь проживших в предгорьях Памира, вдали от европейских ценностей, поездка по Молдавии стала круизом в неизведанное. Это была неделя сердечного общения молодежи, представляющей разные народы, разные культуры, разные уклады жизни, традиции и языки, разные системы ценностей и исповедующей разные религии.

Девушки расцвели, их глаза искрились неподдельной радостью, присущей только молодым и счастливым людям, пребывающим в состоянии ожидания любви.

Автобус по широкой дуге совершил разворот и отправился к ожидавшему его авиалайнеру. В его большом заднем окне еще долго были видны взмахивающие руки, и хотелось, чтобы это были руки провожаемых нами восточных красавиц.

- Древний афганский и таджикский струнный щипковый музыкальный инструмент с двумя двойными и одной одинарной жильными струнами… - Стоящий рядом Миша, рассматривал похожий на индийский сарод музыкальный инструмент с очень длинным грифом, и, словно цитируя статью из энциклопедии, комментировал его качества.

-… Рубоб имеет более чем 600-летнюю историю… Его верхняя дека сделана из бычьего пузыря…

Полчаса назад, прощаясь в здании аэропорта, мы говорили друг другу добрые слова, благодарили за концерты и выслушивали благодарности за гостеприимство. Отъезжающим были вручены сувениры, наборы молдавских вин, коробки конфет… Повисла неловкая пауза, возникающая обычно, когда все уже сказано.

Кто-то сзади тронул меня за локоть. Повернув голову, я увидел «Басмача»…

- Извините… - Пожилой таджик, голоса которого я почти не слышал за всю неделю, пряча смущение, обратился ко мне: – Я слышал, что вы играете на гитаре… Я думаю, вы сможете освоить и этот инструмент.

Он повернулся к стоящей рядом с ним девушке и, взяв из ее рук рубоб, с поклоном вручил его мне. Этот жест был настолько неожиданным, что я, буквально опешив, не смог ничего ответить. В это время «алюминиевый» голос объявил посадку на рейс «Кишинев – Москва» и все засуетились. «Басмач», талантливый музыкант, скромный человек, имени которого, к своему стыду, я даже не попытался узнать, прижав правую руку к груди, поклонился, кивком позвал за собой своих воспитанниц и направился к стойке регистрации.

- Спасибо… Я буду стараться… Спасибо… - все, что я лепетал ему вслед, выглядело запоздалой попыткой извиниться за то, что я не сумел своевременно рассмотреть настоящего лица достойного человека, а ограничился кличкой… «Басмач»… Как глупо…

…Миша тихонечко дергал монотонно звучащую струну подаренного мне рубоба и, как говорят музыканты, противно выл «мимо кассы»:

…Адын палка. Два струна -

Я играй на весь страна…

Самолет резво разбежался и как-то очень круто взмыл в небо. На одно мгновение он исчез из поля зрения, перечеркнув оранжевый диск уже зашедшего на посадку предвечернего солнца, ненадолго появился вновь, и, очень быстро уменьшаясь, постепенно растаял.

- М-да… - Бородин приглушил струну рубоба. – А ведь грустно…