������������� ������     

Вместо эпиграфа Ты видишь, как мирно Пасутся коровы, И как лучезарны Хрустальные горы. Мы вырвем столбы, Мы отменим границы. О, маленькая девочка Со взглядом волчицы! Спи сладким сном, Не помни о прошлом. Дом, где жила ты, Пуст и заброшен. И мхом обрастут Плиты гробницы, О, маленькая девочка Со взглядом волчицы! "Крематорий"

    Вместо предисловия

     Вообще говоря,  это не фантастический роман. В нем нет ни магии, ни
недоступных современной науке технологий.  Впрочем,  если очень хочется,
можно  отнести  его  к  жанру  альтернативной  истории.  В  этом  случае
предположим, что империя Карла Великого не распалась после его смерти, а
просуществовала еще  несколько столетий,  распространившись при  этом на
всю Европу (включая Британию и славянские земли), а возможно, и дальше -
прежде,  чем  ее  все  же  постигла участь всех империй.  Тогда действие
большей части романа происходит где-то  на  юге Франции (хотя культура и
язык Империи сочетают в  себе черты,  доставшиеся от  разных европейских
народов),  а  подбор тропического архипелага на роль Изумрудных островов
оставляю читателю в качестве самостоятельного упражнения. Впрочем, с тем
же  успехом это  может быть  и  некий параллельный мир,  отличающийся от
нашего не только историей,  но и географией.  Все это, на самом деле, не
имеет значения.
     Топонимика  и  топография  вымышлены.   Главной  денежной  единицей
Империи является крона;  номинально в кроне сто хеллеров,  в хеллере два
гроша,  однако на  практике золотые и  медные деньги имеют  разный курс.
Технический прогресс  в  Империи  в  каких-то  областях может  опережать
известную нам версию истории, а в каких-то - отставать от нее.
     У   этого   романа  два   источника  вдохновения  -   песня  группы
"Крематорий" "Маленькая девочка" и  фильм "Город потерянных детей" (тем,
кто  любит  читать под  музыку,  рекомендую саундтрек из  этого фильма).
Впрочем,  прямого отношения к сюжету они не имеют.  Это -  совсем другая
история.

     Долгий летний день уже клонился к  вечеру,  а  лес все не кончался.
Вообще-то  я  люблю  леса.  Ехать теплым днем  под  раскидистыми кронами
вековых деревьев,  вдыхая  родниковой чистоты воздух и  слушая негромкую
перекличку птиц,  куда приятней,  чем  пробираться сквозь гам  и  толчею
узких кривых улиц,  где  в  общую вонь сточных канав вливается то  едкий
смрад из  мастерской кожевенника,  то  тяжелый дух мясной лавки.  Однако
ночевать удобнее все-таки под крышей.  А  я уже вторые сутки не встречал
жилья,  если не считать сожженной деревни,  которую я миновал утром. Эти
края  и  в  довоенные времена  были  не  слишком густо  населены,  а  уж
теперь...  Карты у меня не было, уж больно дорого они стоят - да и можно
ли в наше время доверять картам? - но заросшая тропка под копытами моего
коня должна же была куда-нибудь вести. Впрочем, судя по ее состоянию, не
ездили по  ней  уже  давно.  Кое-где  она и  вовсе пропадала под зеленым
ковром молодого подлеска. Здесь, на юге, все растет быстро.
     Наконец   между   деревьями   впереди   замаячил   свет   открытого
пространства.  Мой притомившийся конь, чуя близкий отдых, прибавил шагу,
и не прошло и четверти часа, как мы выехали на берег озера.
     Озеро было  не  слишком большим,  и,  насколько я  мог  разглядеть,
никакая речка  не  вливалась в  него;  очевидно,  его  питали  подземные
источники.  На противополжной стороне все так же зеленел нетронутый лес,
однако тропа сворачивала вдоль берега направо,  и,  поворотив коня в  ту
сторону,  я  различил сквозь кроны  деревьев очертания массивных стен  и
башен.  Замок!  Что ж - это даже лучше, чем ночлег в убогой крестьянской
лачуге  или  на  грязном постоялом дворе.  Если,  конечно,  меня  пустят
внутрь.  Но  отчего  бы  и  не  пустить?  Одинокий путник не  производит
впечатления опасного,  а  провинциальные бароны,  всю жизнь проводящие в
подобной глуши, охочи до новостей и оттого не особо обращают внимание на
титулы.
     Однако,  чем ближе я подъезжал,  тем больше убеждался,  что едва ли
мне  доведется рассказывать здесь новости.  Плющ и  мох  густо покрывали
стены,  подобно плесени на гнилье;  черные провалы бойниц и выбитых окон
напоминали глазницы черепа.  Кое-где  над  ними еще можно было различить
серые  языки  застарелой копоти.  Над  круглым  донжоном торчали  редкие
черные  головешки -  все,  что  осталось  от  бревенчатого шатра  крыши.
Окончательно об участи замка мне поведали засыпанный в нескольких местах
ров,  некогда соединявшийся с  озером  (ныне  в  оставшихся обрывках рва
стояла тухлая вода) и валявшаяся на земле обгорелая створка ворот,  судя
по всему, вынесенная тараном (теперь на ней уже кое-где зеленела трава).
Что ж -  не было ничего удивительного в том, что война добралась и в эти
леса.  Судя по  всему,  со  времени разыгравшихся здесь кровавых событий
прошел уже не один год. И едва ли кто-нибудь из владельцев замка уцелел,
раз  не  было  никаких попыток восстановить родовое гнездо.  Опять-таки,
ничего удивительного.
     С   мечтой  о   сытном  ужине  из  баронских  кладовых  приходилось
проститься.  Равно  как  и  о  ночлеге на  мягкой постели.  Нет  никаких
сомнений,  что внутри все разграблено и сожжено. Но каменные стены - это
все-таки  по-прежнему  каменные  стены,  и  ночевать,  конечно,  следует
внутри. Возможно, другой на моем месте испугался бы оставаться на ночь в
таком месте,  где пролилась кровь,  а вокруг на многие мили -  ни единой
живой души,  однако я  не верю в  суеверную чепуху.  Будь в россказнях о
привидениях хоть  капля правды -  после всех войн и  убийств прошлого от
призраков было бы уже просто не продохнуть.
     Однако  я  долго  рассматривал замок  из-за  деревьев,  не  решаясь
выехать на  открытое место,  ибо  в  развалинах могла  таиться и  вполне
реальная  опасность.  Преимущество каменных стен  и  сводов  над  лесной
землянкой очевидно не  только  мне,  а  лихих  людей  за  последние годы
развелось немало.  Сейчас хватает и господ дворян,  выходящих на большую
дорогу -  что уж говорить о  простых мужиках,  вроде обитателей утренней
деревни. И пусть, по большому счету, они не виноваты в том, что лишились
крова и  имущества,  но  путнику,  на котором они захотят выместить свои
несчастья, от этого не легче. Правда, тех, кто вздумает на меня напасть,
ждет крайне неприятный сюрприз.  Но все равно,  лишние проблемы мне ни к
чему.
     Однако ничего подозрительного мои наблюдения не  показали.  Похоже,
что замок был мертв окончательно -  не как труп, в котором еще копошатся
черви и  жуки,  а  как начисто обглоданный скелет.  Оно и  логично,  ибо
чего-чего, а большой дороги в этих краях не наблюдается. Может быть, я -
первый человек,  появившийся на этом берегу с тех пор,  как его покинули
солдаты победителя.  Более  не  таясь,  я  выехал на  открытое место  и,
перебравшись через полузасыпанный ров,  въехал во  внутренний двор,  уже
поросший травой.  Конюшни и прочие службы были, конечно же, сожжены, так
что  я  просто стреножил своего жеребца и  оставил его  пастись,  а  сам
отправился осматривать руины.
     Внутри  замок  производил  еще  более  тягостное  впечатление,  чем
снаружи,  ибо  здесь  дожди  не  могли  смыть  жирную копоть со  стен  и
потолков,  и  зеленая  поросль не  затягивала старые  раны.  В  комнатах
громоздились останки сгоревшей мебели (кажется,  в  нескольких местах ею
пытались баррикадировать двери - без особого, очевидно, успеха), кое-где
на полу валялись истлевшие обрывки фамильных знамен и гобеленов. На всем
лежал густой слой пыли и грязи.  Наклонившись, я поднял с пола оловянное
блюдо;  чуть  дальше  валялся кубок,  сплющенный солдатским сапогом.  На
лестнице мне попался щит,  разрубленный надвое -  деревянный,  окованный
железом лишь  по  периметру.  Как  видно,  гарнизон замка  не  отличался
хорошим вооружением,  да  и  сами хозяева явно не входили в  число самых
богатых родов Империи. Я был готов и к другим находкам, ибо давно прошли
те времена, когда после боя всех павших предавали земле согласно обычаю,
не деля на победителей и  побежденных.  Теперь -  хорошо,  если выкопают
общую яму хотя бы для своих,  а оставлять зверям и птицам мертвых солдат
противника давно стало нормой.  Однако пока  что  человеческие кости мне
нигде не  попадались.  Может быть,  крестьяне,  наведавшиеся сюда  после
сражения,  все  же  исполнили последний долг  перед своими сеньорами,  а
заодно и  теми,  кто  им  служил,  хотя  в  такое благородство не  очень
верилось. Или же командир штурмующих оказался человеком старых рыцарских
правил - в это верилось еще меньше.
     Я  вошел в  очередную комнату и  вздрогнул.  С закопченой стены над
камином мне  в  лицо щерились обгорелые черепа.  Нет,  не  человеческие.
Рогатые и клыкастые,  они,  очевидно,  некогда были охотничьими трофеями
хозяина замка -  но теперь, сгоревшие до кости, больше походили на морды
адских демонов, глумливо скалящиеся над участью своих былых победителей.
Из  всей  коллекции каким-то  образом уцелело лишь  чучело большой совы,
стоявшее на  каминной полке.  Заинтересовавшись,  как огонь мог пощадить
птицу,  я  подошел ближе и уже готов был протянуть руку,  как вдруг сова
резко повернула голову,  шумно взмахнула крыльями и  взлетела,  едва  не
зацепив  когтями  мое  лицо.  Я  отшатнулся;  обалделая  спросонья птица
бестолково заметалась под потолком, стряхивая пыль и сажу со стен, пока,
наконец,   не  сообразила  снизиться  и  вылететь  в  узкое  окно.  Я  с
неудовольствием понял,  что сердце мое колотится так, словно я и в самом
деле встретился с призраком.  "Глупость какая", - пробормотал я и сделал
движение, чтобы повернуться и выйти из комнаты.
     - Стоять! Не двигаться!
     Голос,  произнесший  эти  слова,  явно  не  был  голосом  взрослого
мужчины.  Но я отнесся к приказанию со всей серьезностью.  В стране, где
двадцать лет  идет  гражданская война,  запросто можно получить стрелу в
спину и  от десятилетнего мальчишки.  Тем более что он не выкрикнул свое
требование, как можно было бы ожидать от испуганного ребенка, а произнес
его твердо,  но негромко -  очевидно, учитывая, что я могу быть не один.
Стало быть,  у  парнишки есть кое-какой опыт...  не хочется даже думать,
какой именно.
     - Стою,  не двигаюсь, - согласился я. - Ногу опустить можно? Боюсь,
на одной я долго не простою.
     - Можно,  но без резких движений,  -  серьезно разрешил голос.  - У
меня арбалет.  Пробивает любой доспех со ста шагов.  И  если ты думаешь,
что я не умею с ним обращаться -  это последняя ошибка в твоей жизни. Ты
все понял?
     - Да. Не сомневаюсь, что ты отличный стрелок.
     - Теперь медленно повернись. И держи руки подальше от меча.
     Я  повиновался со всей возможной старательностью и  смог,  наконец,
увидеть обладателя голоса. Будь я суеверен, вполне мог бы принять его за
какую-нибудь лесную кикимору. Фигура ростом мне по грудь была закутана в
бесформенные серо-бурые лохмотья. Грязные жесткие волосы, тоже какого-то
темно-серого оттенка,  торчали во  все стороны;  в  них запутался лесной
мусор,  они  падали  слипшимися сосульками на  плечи  и  почти  скрывали
чумазое лицо,  на котором, впрочем, сверкали злой решимостью два больших
черных  глаза.  Правая  нога  -  совсем босая,  ступня левой  перевязана
замурзанной тряпкой,  из которой торчали грязные пальцы.  Но главное - в
руках это существо и в самом деле держало взведенный боевой арбалет. Как
раз такой,  с которым несложно управиться ребенку: не больше семи фунтов
весом,  неполный ярд в длину, и вместо традиционного рычажного взводного
механизма  -   новомодный  ворот.   Отрадно,  что  технический  прогресс
добирается даже в  такую глухомань.  Менее отрадно,  что  это достижение
прогресса нацелено мне точно в грудь.
     - Теперь  отвечай  и  не  вздумай врать,  -  черные  глаза  впились
требовательным взглядом в мои собственные.  - Кому ты служишь - Льву или
Грифону?
     - Никому, - честно ответил я. - Точнее говоря, самому себе.
     - Не увиливай! Кто твой сюзерен?
     - У меня его нет.
     - Разве ты не воин?
     - Я - просто путешественник.
     - Но у тебя меч!
     - Я  вооруженный путешественник.  В наше время с оружием чувствуешь
себя спокойней, не так ли? - я с усмешкой кивнул на арбалет.
     - Ты один?
     - Да.
     - И куда ты путешествуешь?
     - Куда глаза глядят, - пожал плечами я.
     - А война все еще идет?
     - Да.
     - И кто побеждает?
     - Не знаю.  По-моему, у них там сложилась патовая ситуация. Слишком
много народу перебито с обеих сторон, ни Льву, ни Грифону не хватает сил
для решающего наступления.  Точнее,  скорее это не пат,  а цугцванг.  Ты
когда-нибудь играл в шахматы?
     Но  мой  вопрос  был  проигнорирован.  Босоногий  арбалетчик что-то
обдумывал,  и  я  хотел  уже  воспользоваться  паузой,  чтобы  попросить
все-таки опустить оружие, но меня опередили:
     - Значит, у тебя нет обязательств ни перед одной из партий?
     - Никаких, - ответил я и чуть было не добавил "гори огнем они обе",
но сообразил, что это, возможно, заденет чувства моего визави.
     - И тебе все равно, кому служить?
     - Я же сказал - я служу только себе самому.
     - А если я найму тебя на службу?
     - Ты?! - я воззрился на стоящее передо мной лесное чучело, с трудом
сдерживая смех. - А платить будешь шишками или желудями?
     - Я  -  Эвелина-Маргерита-Катарина баронесса Хогерт-Кайдерштайн,  -
величественно  произнесла  "кикимора"  и   еще   более  надменным  тоном
добавила: - Наследная владычица этого замка и окрестных земель.
     Тут уж я не выдержал и расхохотался. Успевая, впрочем, одновременно
удивиться тому,  чего не понял сразу: это вовсе не мальчик, а девчонка -
однако арбалетом она, похоже, владеет лучше, чем швейной иглой!
     - Ага,  а  я  -  принц и  претендент на  престол...  -  произнес я,
отсмеявшись.
     - Ты  осмеливаешься подвергать сомнению  правдивость моих  слов?  -
теперь острый наконечник стрелы смотрел мне в лицо.
     Тут  до  меня  дошло,  что  какая-нибудь  дочка  прячущихся в  лесу
голодранцев, даже и вздумай она поиграть в "благородных", едва ли сумела
бы   выстроить  столь  сложные  фразы,   как   "значит,   у   тебя   нет
обязательств..."  и  "ты  осмеливаешься подвергать сомнению..."  Она  бы
изъяснялась в  стиле "Так ты чо,  ни за кого,  да?" и "Да ты чо,  мне не
веришь?!"
     - Прошу простить мой смех, баронесса, - ответил я со всей возможной
серьезностью, - но давно ли вы смотрелись в зеркало?
     - Три года назад,  -  негромко ответила она.  -  В день,  когда они
ворвались в замок.
     И в интонации, с которой она это сказала, было нечто, что заставило
меня поверить окончательно.
     - Значит, вся твоя семья...
     - Да. Они убили всех. Отца, мать, обоих братьев и старшую сестру. Я
выжила,  потому что  отец  успел спрятать меня.  Наверху,  на  балке под
потолком.  Никто из взрослых не смог бы лечь там так,  чтобы его не было
видно снизу.  Только я. Поэтому я уцелела. Но я слышала, как их убивали.
Слышала...  и кое-что видела. Но я ничего не могла сделать. Тогда у меня
не было арбалета.  И  если бы я  издала хоть звук,  меня бы нашли и тоже
убили.  Я пролежала там,  не шевелясь,  полдня,  пока они грабили замок.
Потом они раскидали повсюду солому,  подожгли ее  и  убежали.  Я  успела
выбраться на стену -  там одни камни, гореть нечему. Правда, чуть в дыму
не задохнулась, голова потом сильно болела... Когда пожар утих, я обошла
замок.  Мне еще нужно было похоронить погибших. Тела сильно обгорели, но
так было даже лучше. Мне было бы трудно... засыпать землей их лица, если
бы они были,  как живые.  А так это были просто черные головешки. К тому
же...  так  они  меньше весили.  У  меня бы,  наверное,  не  хватило сил
перетаскать их всех, если бы они были целые...
     - Сколько же тебе было лет?
     - Девять. Сейчас двенадцать.
     - Господи...
     Я  никогда не  любил детей,  и  уж  тем  более не  выношу всяческое
умиление и сюсюканье.  Но тут меня вдруг пронзило чувство острой жалости
к этой совершенно чужой мне девочке. Захотелось хоть как-то приласкать и
утешить ее.  Арбалет все  еще  смотрел в  мою  сторону,  но  уже явно не
целился в меня -  она просто машинально продолжала его держать. Я шагнул
к  ней и  мягко отвел оружие в сторону.  Затем очень осторожно -  я ведь
понимал,  каковы были ее  последние воспоминания о  мужчинах с  мечами -
протянул руку и  погладил ее  по голове.  В  первый момент она и  впрямь
вздрогнула  и  сделала  инстинктивное  движение  отпрянуть.   Но  уже  в
следующий миг расслабилась и  доверчиво прижалась ко  мне,  пряча лицо в
моей куртке.
     По  правде говоря,  грязные волосы отнюдь не были приятны на ощупь,
да и  пахло от нее...  понятно,  как пахнет от человека,  которому негде
нормально помыться, будь он хоть трижды благородного происхождения. Но я
продолжал гладить ее голову -  молча,  ибо не знал,  что сказать.  Любые
слова утешения звучали бы фальшиво. По тому, как вздрагивали ее плечи, я
понял,  что она плачет -  может быть,  впервые за  эти три года.  Но она
делала это совершенно беззвучно,  явно не желая демонстрировать мне свою
слабость.  Наконец она отстранилась,  как-то даже слишком резко, и снова
посмотрела на меня,  похоже,  жалея,  что поддалась минутному порыву. Ее
глаза  вновь  были  совершенно сухими -  я  бы  даже  подумал,  что  мне
показалось,  если бы  слезы не  оставили предательские следы на  грязном
лице.
     - И все эти годы ты так и живешь здесь?  -  я даже не спрашивал,  а
скорее констатировал очевидное.
     - Да.
     - Ты не думала перебраться к какой-нибудь родне?
     - Никого не осталось. Я - последняя в роду.
     - И тебе никто не помогает? Как же ты смогла прокормиться?
     - Лес прокормит человека, который его понимает, - улыбнулась она. -
Еще  до  того,  как  все  это  случилось,  мама отпускала меня с  нашими
служанками по грибы и ягоды,  так что я знала,  какие можно есть. А отец
даже брал на охоту, хотя мама и ворчала, что это занятие не для девочки.
Но стрелять я  тогда еще не умела.  Я научилась потом,  сама,  уже после
ЭТОГО. Пожар и грабители уничтожили не все, мне удалось отыскать в замке
этот арбалет и  еще кое-что...  А  Эрик,  мой средний брат,  научил меня
ставить силки и ловить рыбу в озере. Он часто играл со мной, хотя он был
мальчишка и  на  пять лет старше.  Он вовсе не был таким задавакой,  как
Филипп, старший...
     - А твоя одежда?  У тебя есть что-нибудь,  кроме того,  что на тебе
сейчас? - "если это вообще можно назвать одеждой", добавил я мысленно.
     - Почти все сгорело.  Уцелели платье и туфли, которые были на мне в
тот день... но я же из них давно выросла.
     В самом деле. Я как-то не подумал об этом детском свойстве.
     - И что же ты, круглый год так и ходишь босиком? И зимой?
     - Ну,  зимы в  наших краях теплые,  -  беспечно ответила она.  -  В
прошлом году снег всего два раза выпадал, и почти сразу таял. Вообще-то,
есть еще старые отцовские сапоги,  но они мне слишком велики.  Даже если
тряпок внутрь напихать -  идешь,  как в колодках... Я их только зимой на
рыбалку надеваю,  потому что там на  одном месте подолгу стоять надо,  и
впрямь замерзнешь. А ходить и бегать лучше уж босиком. Когда привыкнешь,
то почти и не холодно.  Вот без теплой одежды зимой куда хуже. Но у меня
есть  волчья  шкура.  Я  в  первую  же  зиму  сама  волка  застрелила  -
похвасталась она.  -  Шубу, правда, сшить не получилось. Шить я не умею.
Мама пыталась научить,  но  мне терпения не хватило.  Слишком уж скучное
занятие.
     Да,  думал я,  это был обычный быт провинциальной дворянской семьи.
Где хозяйка коротает время рукоделием и  не брезгует сама похлопотать на
кухне, господские дети запросто ходят по грибы вместе со слугами, а дары
леса составляют существенную часть меню.  И  все считают в  своей глуши,
что  потрясения и  беды  большого мира никогда до  них  не  доберутся...
Однако,  что  же  мне теперь с  ней делать?  Ясно же,  что нельзя просто
оставить девчонку здесь вести и дальше жизнь дикарки.  Но ведь и отвезти
ее  некуда!  Если бы  хоть какая-то  родня...  До войны,  кажется,  было
какое-то ведомство, занимавшееся сиротами благородного происхождения, но
теперь до этого едва ли кому есть дело.  С  другой стороны,  а почему до
этого должно быть дело мне?  Конечно,  мне ее жалко,  но эмоции - плохой
советчик.  Разве мне нужны лишние проблемы? В конце концов, война Льва и
Грифона оставила и  еще оставит сиротами множество детей.  А я,  если бы
пару дней назад свернул не на правую, а на левую дорогу, вообще не узнал
бы о ее существовании...
     Но,  пока я  думал,  что мне делать с ней,  она уже решила,  что ей
делать со мной.
     - Так вот, о твоей службе, - напомнила она.
     Ах, да. Она же меня "нанимает".
     - Дело в том, что мне нужна помощь.
     Не сомневаюсь.
     - Мне надо убить одного человека,  - продолжила она таким же ровным
тоном,  как если бы  сказала "мне надо съездить в  соседнюю деревню".  -
Точнее, не обязательно одного. Но одного - обязательно.
     Ну что ж,  и  это я  вполне мог понять.  Как видно,  она разглядела
того,  кто убил ее родных. Или, скорее, того, кто командовал убийцами. Я
ничуть не осуждал ее за желание отомстить,  вот только обратилась она не
по адресу...
     - Ты знаешь его имя? - спросил я без энтузиазма.
     - Карл, герцог Лангедарг.
     Я присвистнул.
     - Глава партии Грифона! А у тебя губа не дура, девочка!
     - Нет   смысла  тратить  время  и   силы   на   сведение  счетов  с
исполнителями,  -  совсем по-взрослому пояснила она. - Я буду рада, если
они тоже умрут.  Но  главной кары заслуживает не меч,  нанесший удар,  а
рука, что его направляла.
     Я подумал,  что в той,  прошлой жизни Эвелина,  должно быть,  много
читала - иначе откуда в ее лексиконе подобные фразы? Хотя в таких глухих
поместьях редко встретишь даже скромную библиотеку -  все же книги стоят
дорого...  Но,  может быть,  ее  отец  был  исключением на  фоне  прочих
провинциальных баронов,  интересующихся только охотой.  И  наверняка все
книги тоже  сгорели в  огне.  Тупые скоты,  учинившие здесь резню,  были
слишком невежественны,  чтобы оценить хотя бы их материальную ценность -
я не сомневался в этом.  Я не видел,  что происходило здесь, но я хорошо
знаю, что представляют из себя двуногие скоты.
     - Это  логично,   -   согласился  я  вслух,   -   но,   видишь  ли,
Эвелина-Катерина-Маргарита...
     - Маргерита-Катарина!
     - Да,  конечно.  Кстати,  у  тебя ведь есть короткое имя?  Как тебя
лучше называть?
     - Ты дворянин?
     - Нет, - честно ответил я.
     - В таком случае, - она вновь напустила на себя надменный вид, - ты
должен называть меня "госпожа баронесса".  И,  кстати, обращаться ко мне
на "вы".
     Я  вновь не мог не улыбнуться контрасту между ее нынешним обликом и
звучным  титулом.  Хотя  формально  она была права.  Но я никогда не был
поборником этикета.
     - Видишь ли,  я  уже сказал,  что у  меня нет и  не  будет сеньора.
Обычно я  не обращаюсь на "вы" к собеседнику,  который ко мне обращается
на "ты",  избегаю лишних слов и  между условностями и  удобством выбираю
удобство.  А  произносить "госпожа  баронесса Хогерт-Кайдерштайн" всякий
раз,  как мне понадобится к тебе обратиться, не слишком удобно. Особенно
если мы попадем в ситуацию,  когда дорога каждая секунда.  Так что, если
ты  заинтересована в  продолжении нашего  знакомства  -  предложи  более
лаконичный вариант.  Меня,  в свою очередь, можешь называть "Дольф". Это
мое имя, и, как видишь, оно очень короткое.
     Госпожа баронесса обиженно надула губки, но по кратком размышлении,
очевидно, признала мою правоту.
     - Можешь звать меня просто "Эвелина".  А  если еще короче,  то мама
называла меня "Эвьет", - неохотно поведала она.
     - Хорошо.  Эвьет.  Это подойдет.  Так вот что я хотел тебе сказать:
убить Карла Лангедарга -  это,  наверное,  неплохая идея,  но  для того,
чтобы  это  сделать,  придется записываться в  очень длинную очередь.  В
смысле, что есть много желающих...
     - Не думай, что, если мне двенадцать лет, то я ничего не понимаю! -
сердито перебила меня Эвьет. - Разумеется, его хотят убить очень многие.
И  разумеется,  он это хорошо знает и заботится о своей охране.  Но он и
его охрана боятся только взрослых мужчин.  Ну,  может быть,  и  взрослых
женщин тоже.  Но он не ждет, что смерть придет к нему в образе маленькой
девочки.
     - Так вот оно что!  -  изумился я.  -  Значит,  ты хочешь сама... Я
думал, ты предлагаешь сделать это мне...
     - А ты бы взялся?
     - Нет,  -  честно ответил я.  Хотя, вероятно, из всех потенциальных
убийц у меня было бы больше всего шансов.  Но лишь в том случае,  если я
нарушу слово,  данное человеку, которого я уважал больше, чем кого бы то
ни было на этой земле.
     - Я так и думала, - спокойно кивнула она.
     - Почему? - заинтересовался я.
     - Иначе ты  бы  уже занялся этим,  не дожидаясь встречи со мной,  -
пожала плечами она. - Сам говоришь - заказчиков хоть отбавляй.
     Что ж,  в  уме ей  не откажешь.  Хотя задуманное ею предприятие все
равно было чистым безумием.
     - Мне нужно,  чтобы ты научил меня, - продолжала она. - Пока я умею
только хорошо стрелять из арбалета.  Еще я хорошо читаю следы.  Но этого
недостаточно.
     - Почему ты думаешь,  что я могу научить тебя подобным вещам? Я уже
сказал - я не воин.
     - Можешь  называть  себя,   как  тебе  заблагорассудится.   Но   ты
путешествуешь один в такие времена, как сейчас. И ты до сих пор жив. Это
что-нибудь да значит.
     Вновь она  продемонстрировала свое  владение логикой.  Правда,  она
была права и заблуждалась одновременно.  Но последнее не было ее виной -
она просто не  могла знать.  Никто не  мог.  Во всяком случае,  никто из
живых.
     - Не думаю,  что это хороший план, - сказал я вслух. - Даже если бы
я, или кто другой, научил тебя убивать - ты ведь понимаешь, что запросто
можешь погибнуть?
     - Не волнуйся,  ты в  любом случае получишь свое вознаграждение,  -
она предпочла истолковать мое беспокойство в сугубо меркантильном ключе.
- Сам понимаешь, я не могу заплатить прямо сейчас. Но, как только Грифон
падет и  Лев  возьмет власть,  все сторонники Йорлингов,  пострадавшие в
этой  войне,   будут  восстановлены  в  своих  правах.   Наверное,  даже
обогатятся за счет конфискованных поместий лангедаргцев.  Даже если меня
уже не будет в живых - будет действовать мое завещание. Я составлю его и
заверю у первого же нотариуса, и по нему ты получишь свою долю.
     - Тебе еще слишком рано писать завещания, - покачал головой я.
     - Я -  последняя в роду,  - возразила Эвьет, снова считая, что меня
заботят лишь деньги. - Это особый юридический случай. Ну, по правде я не
знаю деталей,  -  призналась она,  -  это Филипп изучал право, но он был
таким задавакой...  Но я помню,  он говорил, что такая ситуация - особый
случай.
     По тому,  с  каким холодным спокойствием она говорила о перспективе
собственной гибели,  я  понял,  что так просто отговорить ее не удастся.
Может  быть,  конечно,  она  просто  не  отдает себе  отчета,  и  участь
героя-мученика для нее - всего лишь красивый сюжет из отцовской книги...
хотя кому,  как не ей, понимать, что такое смерть? Ладно. Продолжим пока
беседу.
     - Значит, ты на стороне Йорлингов, - произнес я.
     - Ну разумеется, - возмущенно фыркнула она. - На чьей же еще?
     - Видишь ли,  -  настал и мой черед блеснуть логикой, - быть против
Лангедаргов и быть за Йорлингов - это не совсем одно и то же.
     - Пожалуй,  ты  бы  нашел общий язык  с  моим отцом.  Он  не  любил
политику и  никогда не  хотел ей  заниматься.  Но  он был вассалом графа
Рануара,  а  тот,  в  свою очередь -  вассал герцога Йорлинга.  У  нас и
войска-то   настоящего  не   было.   Дюжина  дружинников  на  постоянном
жаловании,  и то отец ворчал, что в такой глуши они только зря едят свой
хлеб,  и  четыре  десятка деревенских ополченцев.  Когда  пришел  приказ
графа,  мы  отправили их  в  его распоряжение,  оставив для охраны замка
только пятерых.  Почти все,  кого  мы  отослали,  полегли в  Тагеронской
битве.  Вернулись трое селян,  из  них один без руки...  А  потом пришли
лангедаргцы.  Отец  вооружил всех  слуг  -  конюха,  псаря...  Эрик тоже
дрался,  хотя ему еще не  было полных четырнадцати.  Но  и  при этом наш
гарнизон не достигал и полутора десятков. Замок пал в первый же день. Не
думаю, что грифонцам он хоть чем-то мешал. Но они перебили всех - просто
за то, что мы вассалы Йорлингов. Понимаешь?
     - Слуги тоже все погибли?
     - Да.  Я похоронила их вместе с моей семьей. Может, это и не совсем
по правилам,  но они честно сражались и отдали жизнь за своих хозяев.  Я
считаю,  они достойны лежать рядом с ними.  Да и... не всегда можно было
разобрать,  кто есть кто...  Не знаю,  правда,  что стало со служанками.
Они,  конечно,  не сражались, но были в замке. Я слышала их крики, но не
нашла тела.
     Я легко мог догадаться, что с ними стало. Действительно, едва ли их
убили - кому мешают простые холопки? Скорее всего, отпустили после того,
как натешились. И служанки, конечно, поспешили убраться отсюда подальше,
не пытаясь выяснить,  остался ли кто-нибудь еще в живых.  Что ж - трудно
их за это упрекнуть.
     - Ну ладно,  -  я  решил сменить тему,  -  солнце скоро сядет,  а я
сегодня еще не ужинал. Ты как?
     - У  меня  есть  свежий  заяц,  -  кивнула она.  -  Сейчас  зажарим
по-быстрому.
     Все-таки ужин из баронских запасов, подумал я.
     - Чему ты улыбаешься?
     - Твоему гостеприимству. Вообще-то у меня и у самого есть кое-какие
припасы. Немного, правда...
     - Пустое,  -  отмела Эвьет мои неуверенные возражения.  - Ты теперь
работаешь на меня, а я должна заботиться о своих людях. Идем.
     И  она,  не  дожидаясь ответа,  повернулась к  выходу из  комнаты и
быстро пошла  вперед,  мелькая черными пятками.  Арбалет,  уже  снятый с
боевого взвода, она по-прежнему несла в руке.
     Эвьет  привела  меня  на  кухню  замка.  Здесь  сохранились очаг  и
кое-какая металлическая утварь,  включая несколько ведер;  в двух из них
была чистая вода, а рядом стоял глиняный кувшин - с отбитой ручкой, но в
остальном целый.  В  углу  даже  валялся  большой  опрокинутый котел,  в
котором можно  было  приготовить еду  на  добрую сотню человек.  Видимо,
некогда   род   Хогерт-Кайдерштайнов  знавал   лучшие   времена,   когда
численность гарнизона и  работников замка была намного больше,  чем  при
последнем бароне.  Ныне  край  котла  был  поеден ржавчиной,  но  днище,
похоже, оставалось целым. Больше всего меня удивило, что здесь был стол,
хотя и  явно не  тот,  которым пользовались тут  раньше.  Тот  наверняка
сгорел при  пожаре.  Этот был сколочен из  грубых досок и  установлен на
четыре ножки,  вырубленные из  необработанного,  даже  с  корой,  ствола
молодого  дерева  около  двух  дюймов  толщиной.   Гвозди,   скреплявшие
конструкцию, были вбиты сверху сквозь доски прямо в верхние срезы ножек.
Все  сооружение  явно  не  было  вершиной  плотницкого  мастерства,  но,
очевидно, функцию свою выполняло.
     - Сама сделала,  -  как бы  между прочим сообщила Эвьет,  проследив
направление моего взгляда.  Она прошла в угол кухни и вернулась с тушкой
зайца в одной руке и ножом и миской в другой.
     - Откуда ты взяла доски?
     - Оторвала от  причала.  У  нас  на  озере была  пристань и  лодки.
Пристань они не тронули,  но лодкам дно пробили. Жалко, рыбачить с лодки
было лучше, чем с берега.
     Она  быстрым движением вспорола зайцу брюхо и  принялась сноровисто
сдирать шкуру. Я смотрел на это спокойно - моя биография была не из тех,
что воспитывают излишнюю брезгливость.  Но большинство юных аристократок
- и ровесниц Эвьет, и девиц постарше - наверняка были бы в ужасе от этой
сцены.  Мне,  однако, ловкость, с которой моя новая знакомая разделывала
тушку,  импонировала куда больше, чем лицемерные слезы о "бедном зайке",
час спустя сменяющиеся здоровым аппетитом при поедании зайчатины.
     - Разожги пока  очаг,  -  деловито велела мне  Эвьет.  -  Кремень и
огниво там.
     В очаге уже был заблаговременно сложен сухой хворост, и разжечь его
не составило труда.  Забреди я  в это помещение раньше,  чем в комнату с
трофеями - уже по одному этому понял бы, что замок не необитаем.
     - Шкурку  оставь,  -  сказал  я,  заметив,  что  Эвелина собирается
выбросить ее  в  ведро вместе с  требухой.  -  За нее еще можно выручить
деньги. Или еще что-нибудь.
     - Это же летний заяц,  -  удивилась охотница. - Кому он нужен? Меха
добывают только зимой.
     - Сейчас могут купить любое барахло,  -  возразил я. - Округа очень
обеднела за последние годы. Как, впрочем, и вся страна.
     - Это я помню,  -  кивнула Эвьет. - Отец говорил, что дела идут все
хуже и  хуже.  Из-за войны некому стало обрабатывать землю,  а еще почти
прекратилась торговля.
     - Сейчас все стало еще паршивей, чем три года назад. Два засушливых
лета  подряд,   вспышка  холеры  на  западе...  Кажется,  самой  природе
осточертели люди с их постоянной враждой.
     Эвелина нанизала тушку на стальной прут и повесила над огнем. Затем
привычным движением вытерла окровавленные руки о свои лохмотья. Я понял,
почему ее тряпье все в бурых пятнах.
     - Знаете  что,  госпожа баронесса,  -  решительно сказал я,  -  вам
необходимо привести себя в соответствие с вашим титулом.
     - Что ты имеешь в виду? - нахмурилась она.
     - В первую очередь как следует вымыться. И переодеться.
     - Я очень страшно выгляжу?  -  очевидно,  с тех пор, как в замке не
осталось целых зеркал и  стекол,  она не  видела себя со стороны.  И  не
особо  задумывалась  о  своей  внешности,  благо  у  нее  были  проблемы
посерьезней.
     - Откровенно говоря, сударыня, вы похожи на лесную кикимору.
     На сей раз уже в  моих словах тон контрастировал с  содержанием,  и
она прыснула, не обидевшись. Затем все-таки извиняющимся тоном пояснила:
     - У  нас была баня с бочками,  но все сгорело.  А в озере толком не
помоешься.  Вода ледяная даже летом,  отец говорил,  это из-за подземных
ключей...  Я все равно окунаюсь,  когда жарко,  но ненадолго.  Да и мыла
нет.
     - У  меня есть.  А  что  касается бочки...  как насчет этого котла?
Взрослому он маловат,  но тебе, пожалуй, сойдет. Ваша баня была в замке?
Там сохранился слив для воды?
     - Да, хотя он, наверное, забился головешками...
     - Ничего,  расчистим.  Проводи меня туда, я отнесу котел и натаскаю
воды.
     Следующие  две  трети  часа  были  для  меня  заполнены  физической
работой.  В  баню нужно было натаскать не  только воды,  но и  хвороста,
развести огонь,  да  заодно и  минимально прибраться в  самом помещении,
очистив пол от сажи и грязи.  Но после целого дня, проведенного в седле,
как  следует размяться было даже приятно.  Наконец,  когда вода в  котле
достаточно нагрелась,  я  вернулся в  кухню и  с удовольствием человека,
честно заработавшего свой ужин,  втянул ноздрями чудесный запах жареного
мяса.
     - Скоро будет готово, - сообщила Эвьет.
     - А  ваша  купальня уже  готова,  баронесса.  Идите,  пока  вода не
остыла.
     - Хорошо. Присмотришь тут за нашим ужином? Не сгорит?
     - Ну,  я же путешествую в такое время один, - напомнил я. - Значит,
кое-что смыслю в кулинарии.
     В  моих скитаниях мне  и  в  самом деле далеко не  всегда удавалось
прибегнуть к услугам повара,  но,  сказать по правде,  я в таких случаях
больше полагался на свою непритязательность в еде, нежели на собственные
кулинарные таланты. Но уж вовремя снять жаркое с огня я, пожалуй, смогу.
     - Соли нет,  - продолжала напутствовать меня Эвелина, - сидеть, как
видишь,  тоже не на чем.  Я привыкла есть стоя,  но если хочешь - на пол
садись...
     - Разберусь...  Эй, Эвьет! Ты ведь не собираешься снова напялить на
себя эти тряпки?
     - Ммм...  ну,  я могу попробовать их выстирать...  - произнесла она
неуверенно;  очевидно,  заниматься  стиркой  ей  прежде  не  доводилось.
Баронессе это было не по чину, а лесной дикарке не требовалось.
     - Брось, они годятся только на то, чтобы кинуть их в огонь.
     - Но что же я надену? В волчьей шкуре летом слишком жарко.
     - У  меня есть запасная рубашка.  Чистая.  Тебе придется где-то  по
колено.  Не бальное платье,  конечно,  но на первое время сойдет.  А там
купим тебе что-нибудь более подходящее.
     - Между прочим,  бальные платья - это ужасно неудобно, - просветила
меня юная баронесса. - Хуже них - только туфли на каблуках.
     - Учту,  -  улыбнулся я.  - Пока ты не унесла мыло, полей-ка мне на
руки... Это всегда следует делать перед едой, - наставительно заметил я,
тщательно намыливая ладони.
     - Так  мыла  надолго не  хватит,  -  хозяйственным тоном  возразила
Эвелина.  Увы, даже в баронских замках экономия нередко считается важнее
гигиены.
     - Не  хватит -  можно сварить еще.  Это  куда  лучше,  чем  маяться
животом.
     - Сварить?  А  ты  умеешь?  -  она поставила на  место уже ненужный
кувшин.
     - Да. Так что мойся и ничего не бойся.
     - Убедил,  -  улыбнулась девочка и,  прихватив мои дары -  рубаху и
завернутый в холстину мокрый кусок мыла - чуть ли не вприпрыжку покинула
кухню.  В другую руку,  однако,  она снова взяла арбалет,  как видно, не
желая расставаться с оружием даже на время купания.
     А может быть, все еще не доверяя мне до конца.
     Я  дождался,  пока мясо как следует прожарится,  и снял его с огня,
заодно выложив на  стол  и  свои  поистощившиеся за  два  дня  припасы -
изрядно уже  черствые полкраюхи хлеба и  пучок лука.  Эвьет все  еще  не
было,  и я, разрезав зайца на две части, без церемоний приступил к своей
доле. Темнело. Кухню освещал лишь мерцающий огонь в очаге.
     Я  доел  свой  ужин  и  запил  жареное  мясо  чистой  водой.  Иного
завершения трапезы я  бы  не желал,  даже если бы в  замке уцелел винный
погреб.  Я не пью спиртного. Голова всегда должна оставаться ясной - это
первое правило моего учителя,  а значит,  и мое.  Эвелины по-прежнему не
было,  и я уже начал беспокоиться. Хотя и говорил себе, что с ней ничего
не может случиться,  к  тому же,  даже появись из леса чужой человек или
зверь -  она при оружии.  Да и я бы в таком случае услышал ржание своего
коня - я уже имел возможность удостовериться, что он у меня в этом плане
не намного хуже сторожевой собаки.
     И  все  же,  хотя  я  ждал  ее,  она  появилась неожиданно,  словно
проступив из  тьмы в  пустом дверном проеме кухни.  Босые ноги вообще не
производят  много  шума,   а   у   Эвьет  в  ее  охотничьих  экспедициях
выработалась особенно неслышная походка -  в  чем  я  уже мог убедиться,
когда она застала меня врасплох в комнате с черепами. Арбалет она на сей
раз  закинула  за  спину,  а  в  руке  держала  только  жалкий  обмылок,
оставшийся от врученного ей куска - но это мыло было потрачено не зря.
     От  лесной кикиморы не  осталось и  следа.  Передо мной  была  юная
аристократка во всех смыслах этого слова,  и то, что она была одета лишь
в  просторную мужскую  рубаху  с  подвернутыми рукавами,  уже  не  могло
испортить ее  очарования.  Дело было не  в  том,  что  девочка оказалась
красивой. Красота бывает разной. Бывает красота безмозглой куклы. Бывает
- да,  и  у  детей тоже,  особенно у девочек -  красота порочная,  когда
сквозь вроде бы  невинные еще черты проступает облик будущей развратницы
и  обольстительницы.  Бывает слащавая красота ангелочка,  от  которой за
милю разит либо фальшью, либо, опять-таки, глупостью.
     Красота же  Эвелины была красотой чистоты.  Она  не  просто смыла с
себя физическую грязь -  она была чистой во всех отношениях.  И  желание
любоваться ею  было  таким же  чистым,  как  желание любоваться закатом,
прозрачным родником, прекрасным пейзажем или изящным, грациозным зверем.
     Хищным зверем. Ибо чистота еще не означает травоядности.
     О  нет,  на  белокурого ангела она никак не  походила.  Уже хотя бы
потому,  что ее  отмытые волосы,  обрамлявшие лишенное всякой ангельской
пухлости,  заостренное книзу лицо,  оказались хотя  и  вьющимися,  но  и
совершенно черными,  под  цвет  глаз  (что,  впрочем,  не  редкость  для
уроженцев этих мест).  А  в  этих глазах явственно читались острый ум  и
твердая воля.  И  огоньки,  горевшие в них,  казалось,  жили собственной
жизнью, а не были лишь отражением пламени очага.
     И,  когда эти мысли промелькнули в моем мозгу, я вдруг понял, что у
ее затеи есть шанс на успех.  Если эту прелестную девочку еще и приодеть
соответствующим образом, она вполне может подобраться к Карлу Лангедаргу
достаточно близко.  Кто посмеет подумать о ней дурно?  У кого поднимется
рука  ее  оттолкнуть?  Особенно если  она  представится дочерью  верного
грифонского  вассала,   павшего  от  рук  проклятых  йорлингистов,  ныне
вынужденной обратиться за помощью к его светлости герцогу...  А дальше -
есть много способов убить человека.  В  том  числе и  такие,  которые по
силам двенадцатилетней девочке.  Например,  игла с  ядом.  Он,  конечно,
будет в  доспехах.  С  начала войны он  никогда не появляется без них на
публике.  Злые языки утверждают, что он даже спит в кольчуге, причем вне
зависимости от  того,  один он в  постели или нет...  Но если малолетняя
дочь   верного   вассала   захочет  верноподданнически  поцеловать  руку
сюзерена,  он,  конечно,  протянет ей  руку  без  перчатки.  Этикет есть
этикет. К тому же кольчуга способна защитить от меча, но не от иглы... И
я знаю, как изготовить подходящий яд.
     Но  что потом?  Как ей  спастись?  Смешно надеяться,  что после его
смерти  грифонцы тут  же  побросают оружие и  побегут сдаваться,  вместо
того,   чтобы  расправиться  с  убийцей.   Можно  сделать  яд,   который
подействует  не  сразу,  но  укол-то  он  почувствует.  И,  конечно  же,
моментально поймет,  что к чему.  А если...  если цветок? Какая красивая
сцена:  черноволосая девочка в  черном  платье  -  траур  по  героически
погибшему отцу  -  дарит  претенденту на  престол белую  розу  -  символ
императорской власти. А тут уже сразу две возможности. Во-первых, у розы
есть шипы.  Но,  допустим,  он  не настолько глуп и  неосторожен,  чтобы
уколоться.  Но устоит ли он от искушения понюхать ароматный цветок?  Или
хотя бы поставить в вазу в своем кабинете?
     Может  и  устоять,  однако.  Кого-кого,  а  Карла Лангедарга трудно
заподозрить в  сентиментальности -  если только не  понимать под таковой
страстную любовь  к  власти.  И  вряд  ли  он  даже  станет  разыгрывать
сентиментальность на  публике.  Он  явно считает,  что  образ жесткого и
решительного лидера  куда  лучше  образа  романтичного любителя  цветов.
Конечно,  розу он примет,  но тут же передаст какому-нибудь слуге,  и на
этом все кончится...
     Черт побери, о чем я думаю? Я ведь только недавно размышлял, как бы
мне отговорить Эвьет от  ее самоубийственной затеи,  а  теперь сам готов
послать ее на эту авантюру?  Конечно,  Лангедарг негодяй, кто спорит. Но
можно подумать,  что  Ришард Йорлинг намного лучше...  и  что мне вообще
есть дело до них обоих...
     - Как наш заяц? - осведомилась Эвьет, подходя к столу. - И, кстати,
как я теперь выгляжу?
     - Замечательно,  - ответил я разом на оба вопроса, попутно заметив,
что второй был задан без всякого кокетства - ей действительно нужно было
удостовериться, что с "лесной кикиморой" покончено.
     Эвелина плотоядно принюхалась и вонзила зубы в заячью лапку.
     - Остыл уже,  конечно,  - сообщила она, прожевав первый кусок, - но
все равно вкусно. Знаешь, я этот запах аж из бани чувствовала.
     - А... - вырвалось у меня, но я сразу замолчал.
     - Что?
     - Нет, ничего.
     - Слушай,  Дольф,  я таких вещей ужасно не люблю. Раз начал, так уж
говори.
     - Ну... я просто подумал... разве тебе.. не неприятен такой запах?
     - С чего вдруг? А, ты имеешь в виду... в тот день... Ну, видишь ли,
я отличаю одно от другого.  Если я пережила пожар, что ж мне теперь, и у
костра не греться?  И потом...  -  добавила она тихо,  -  горелое пахнет
иначе, чем жареное.
     Она  быстро управилась со  своей  порцией,  воздав должное и  моему
хлебу,  и  сделала было движение вытереть жирные пальцы о  рубашку,  но,
перехватив мой взгляд, смущенно улыбнулась и вымыла их в ведре с водой.
     - Как твоя нога?  - спросил я, кивнув на ее левую ступню. Та уже не
была перевязана,  что  я  мог только приветствовать -  от  такой грязной
тряпки наверняка больше вреда, чем пользы.
     - А,  это?  Уже  зажила  почти.  Пустяки,  это  я  на  острый сучок
напоролась...
     - Дай я посмотрю. Я кое-что смыслю во врачевании.
     Эвьет без церемоний уселась на пол и протянула мне ногу. Я велел ей
повернуться ближе к  свету и  взял в  руки ее маленькую ступню.  Кожа на
подошве,  конечно же,  была загрубевшей,  как  у  деревенской девки,  но
изящная форма стопы свидетельствовала о породе. Ранка и впрямь оказалась
небольшой и уже фактически затянулась; опасности нагноения не было.
     - Значит,  ты умеешь лечить раны?  -  осведомилась она, снова ставя
ногу на пол.
     - Более-менее. Ну и некоторые другие проблемы со здоровьем. Но я не
имею права называть себя врачом -  я не учился в университете. Правда, в
нынешние времена мало кто обращает внимание на отсутствие диплома...
     - Ты умеешь убивать,  но ты не воин.  Умеешь лечить, но ты не врач.
Становится все интереснее.
     Но мне не хотелось рассказывать ей свою биографию. Хватит с девочки
и ее собственной грустной истории.  Тем более что самое,  вероятно,  для
нее интересное пришлось бы скрыть,  а полуправда,  говорят,  хуже лжи, и
Эвьет,  похоже, достаточно проницательна, чтобы понять, что я чего-то не
договариваю. Актер из меня не лучший, чем повар.
     - Чего я точно не умею, так это не спать. Где в вашем замке комнаты
для гостей?
     - Спи,  где  хочешь,  -  не  оценила мой  юмор Эвьет.  -  Все равно
придется на полу, кровати все сгорели.
     Что ж,  дело привычное. Котомку под голову, меч под руку, одежда на
себе - и если в таких условиях вы не способны заснуть, значит, вам это и
не требуется.
     - Тогда я лягу прямо тут,  если ты не возражаешь.  Тут пол почище и
очаг еще не догорел...
     - Ладно. А я на столе. Меня он выдержит.
     И  она действительно взобралась на стол и свернулась там калачиком.
Минуту спустя она уже безмятежно спала. В обнимку со своим арбалетом.

     - Дольф!
     Требовательный звонкий голос пронзил мой сон,  как удар меча.  Пару
секунд мозг  еще  противился возвращению в  опостылевшую реальность,  но
затем вспомнил, что от враждебного внешнего мира его не отделяет ни одна
дверь, и отдал команду экстренного подъема. Я вскочил, на ходу разлепляя
глаза.
     - Опасность?
     - Все  спокойно,  -  Эвелину явно развеселила моя прыть.  -  Просто
сколько можно спать? Солнце уже встало. Когда мы начнем тренировки?
     - Тренировки? Ах, да, - я проснулся окончательно. Зачерпнув воды из
ведра,  я плеснул себе в лицо и пригладил мокрой рукой волосы.  - Видишь
ли,  Эвьет,  боюсь, ты не так меня поняла. Я могу тебя кое-чему научить,
но я не сказал,  что научу тебя,  как убить Карла.  Я не владею ремеслом
охотника за головами. Тем более - за столь высокопоставленными.
     - Но ведь тебе приходилось убивать?
     - Да. Приходилось.
     - Вот и хорошо. Обучи меня всему, что знаешь, а конкретный план я и
сама придумать могу.
     Вот ее самостоятельности я больше всего и опасался. Откажи я ей - и
она, пожалуй, начнет действовать сама и, конечно, попадет в беду.
     - Начнем хотя бы с меча,  -  она кивнула на мое оружие,  оставшееся
лежать на полу.
     - Он только один,  -  заметил я,  -  для настоящей тренировки нужны
мечи нам  обоим.  Но  главное -  это слишком большое и  тяжелое для тебя
оружие.
     - Я сильная! - она даже согнула руку, словно предлагая мне пощупать
бицепс.
     - Не сомневаюсь, что ты сильнее большинства девочек твоего возраста
и сословия. Но ведь не взрослого же солдата.
     Но  она  уже взяла меч и  вытащила его из  ножен,  а  затем подняла
острием вверх,  восхищенно любуясь игрой бившего в окно утреннего солнца
на лезвии.  Хотя любоваться было,  на самом деле, нечем. Клинок был даже
не средней паршивости,  а  самый дешевый,  какой отыскался в придорожной
кузне. Впрочем, зарубить человека им было все же возможно.
     - И вовсе не такой тяжелый, - заметила Эвьет.
     - Разумеется -  пока ты  его просто держишь.  Но  в  бою необходимо
наносить резкие удары,  и  отражать удары чужого меча,  и все это -  без
возможности  отдохнуть.   Ну-ка  дай  сюда,   -  я  взял  у  нее  меч  и
продемонстрировал несколько быстрых рубящих ударов  под  разными углами,
на ходу меняя направление движения. Клинок с гудением рассекал воздух. -
На,  повтори,  только держи крепче.  Нет-нет, повернись туда. Я не хочу,
чтобы он полетел в меня, если все-таки вырвется.
     Она начала столь же решительно и быстро,  стараясь точно копировать
мои движения -  из нее и впрямь вышла бы хорошая ученица. Однако рукоять
была слишком велика для ее руки, и я видел, как вес меча, умножающийся в
конце каждого взмаха,  норовит вывернуть ее кисть в сторону.  Она все же
сумела его удержать и не опустила оружие, пока не повторила всю серию до
конца, но, конечно, сохранить начальный темп уже не смогла.
     - Ну, убедилась? Знаю, что ты сейчас чувствуешь: ноющую усталость в
кисти  и  предплечье.   А  ведь  твой  меч  даже  ни  разу  не  встретил
сопротивления ничего тверже воздуха...
     - Рубятся же взрослые двуручниками! - не хотела сдаваться Эвьет.
     - Ты   не  сможешь  использовать  обычный  меч  как  двуручник  или
полуторник.  Слишком короткая и толстая для тебя рукоятка. К тому же то,
что мечник с  тяжелым мечом проигрывает в  скорости и маневренности,  он
наверстывает  за  счет  длины  клинка  и  силы  удара,  а  у  тебя  этих
преимуществ не будет. Нет, баронесса, с мечом у вас ничего не выйдет.
     Надо отдать ей  должное -  понимая,  что я  прав,  она не  пыталась
капризничать и настаивать на своем.  Просто молча вложила клинок обратно
в ножны и протянула мне. Но тут же требовательно спросила:
     - А с чем выйдет?
     Много с чем может выйти. С ядами, о коих я уже думал. Или с удавкой
- струна прикрепляется двумя  концами к  палке,  набрасывается сзади  на
шею, и палка резким движением перекручивается. После этого остается лишь
повернуть ее еще несколько раз -  хватит силы и  у ребенка.  Или с любым
острым предметом, от вязальной спицы до заточенного грифеля, втыкаемым в
глаз и дальше прямиком в мозг.  При достаточной резкости удара это можно
сделать даже пальцем. И от этого не защитит никакой доспех, даже в шлеме
с  опущенным забралом есть отверстия для глаз -  а как же иначе?  Есть и
еще один способ, самый неожиданный и беспроигрышный, который знаю только
я...
     Но я  не собирался и в самом деле учить ее убийствам.  Я уже понял,
что мне с ней делать. Я, правда, не большой знаток феодального права - у
моего учителя были другие интересы,  и  у  меня тоже.  Но  сеньор обязан
заботиться о  своих  вассалах,  не  так  ли?  Вот  пусть  граф  Рануар и
обеспечивает    опеку     для     последней    представительницы    рода
Хогерт-Кайдерштайн.  Придется отвезти ее к нему - ну да мне, в общем-то,
все равно, куда ехать...
     - Ключ к  успеху в  любом деле -  это хорошо знать и понимать,  что
именно ты делаешь, что можно сделать еще и почему оно работает так, а не
иначе,  -  сказал я вслух. - Поэтому я расскажу тебе о ранах и вообще об
устройстве человеческого тела,  о его сильных и слабых местах. Тем более
что ты уже кое-что смыслишь в анатомии - правда, заячьей...
     - Я убивала и зверей покрупнее!
     - Да,  конечно.  Ты  удивишься,  насколько их  устройство похоже на
человеческое,  хотя люди и  любят противопоставлять себя животным.  Свои
худшие  деяния они,  впрочем,  предпочитают именовать "зверством",  хотя
звери себе  ничего подобного не  позволяют.  Ни  одно  живое существо на
свете  не   пытает  себе  подобных  -   за   исключением  человека.   По
справедливости, бессмысленную жестокость и насилие следовало бы называть
не "зверством", а "человечностью"...
     - Надеюсь,  -  нахмурилась Эвьет,  -  ты  не  считаешь мое  желание
отплатить Лангедаргу бессмысленным?
     - На сей счет есть разные точки зрения,  -  медленно произнес я.  -
Мой учитель считал именно так.  Дескать, смерть убийцы не вернет к жизни
его жертву. Правда, она может спасти других потенциальных жертв - с этим
и он был согласен. Но месть саму по себе он считал делом бессмысленным и
неразумным.  Может быть,  он  и  прав.  Хотя мне кажется,  что по счетам
следует платить. Иногда даже с процентами.
     - С  процентами!  -  кровожадно подхватила Эвьет.  -  Тем более что
Лангедарг задолжал не мне одной.  Я бы не хотела, чтобы он умер быстро и
легко. Ты расскажешь мне, какие раны наиболее мучительны?
     - Расскажу,  что знаю. И о том, как лечить, тоже. Мир состоит не из
одних врагов, не так ли?
     - Хотелось бы  надеяться,  что так.  К  тому же  такие знания могут
понадобиться самой.
     - А еще медицинская помощь иногда неплохо оплачивается.
     - Так ты этим зарабатываешь во время своих путешествий?
     - Не только.  Я разбираюсь в механике,  математике,  химии. Могу, к
примеру,  отличить чистое золото от  сплава и  хорошую сталь от плохой и
изготовить кое-какие полезные вещи,  вроде того же мыла...  Да,  в конце
концов,  и самая обыкновенная грамотность тоже может быть прибыльной.  И
из дворян-то далеко не все умеют читать и писать,  а среди простолюдинов
и подавно.  Так что писание писем на заказ - это тоже хлеб. Случалось их
не только писать, но и доставлять - дороги теперь ненадежны, письма идут
месяцами, если вообще доходят...
     - А ты, значит, не боишься.
     - Я  способен за  себя  постоять.  И  за  своего  спутника тоже,  -
улыбнулся я, хотя прежде всегда путешествовал один. - Кстати говоря, нам
нужно собираться в  дорогу.  А  учить тебя тому,  что знаю,  я смогу и в
пути.
     - В дорогу? Куда?
     - Ну, прежде всего необходимо раздобыть тебе нормальную одежду. Это
мы сделаем в ближайшем городе. Где он тут, кстати?
     - Пье. Миль тридцать к северо-западу.
     - А  дальше,  я  полагаю,  нам  стоит  навестить этого твоего графа
Рануара. Он твой сеньор, и ты вправе рассчитывать на его помощь.
     - Хм...  -  она закусила нижнюю губу,  задумываясь.  -  Пожалуй, ты
прав,  помощь мне не  помешает.  Нужны средства на  ремонт замка,  лучше
сразу  вместе  с  работниками.   А  еще  какой-то  гарнизон,   чтобы  не
повторилось то,  что случилось.  Но  я  не уверена,  что граф согласится
выделить мне своих солдат. Сам говоришь, сейчас у обеих партий мало сил,
и  их  нельзя  распылять на  охрану крепостей,  несущественных для  хода
войны...
     - Ты настоящий стратег,  -  улыбнулся я.  - Тем не менее, ты и твой
род  отдали ему все,  исполняя вассальный долг.  Должен же  теперь и  он
вспомнить о своих сеньорских обязанностях.
     - Но  дела хозяйства могут подождать.  Ты не забыл,  что сейчас моя
главная цель - это Карл?
     - Едва ли Рануар питает к нему теплые чувства.
     - Ты прав.  Он должен помочь.  Оружием,  сведениями от разведчиков,
может,  чем-то еще... Конечно, сначала он не воспримет мой план всерьез,
но после того, как я объясню ему...
     Я очень надеялся,  что это "после" не наступит. Что граф отмахнется
от  идей  Эвелины,  как  от  детской фантазии,  и  не  решится на  такую
авантюру, как подослать к предводителю враждебной партии убийцу-ребенка,
почти не имеющего шансов спастись. Во всяком случае, я переговорю с ним,
дабы внушить ему  мысль,  что подобная затея обречена на  провал и  лишь
даст  козырь Грифонам,  которые смогут трубить на  всех углах о  грязных
методах Львов.
     - Едем,  - кивнула Эвелина. - Жаль оставлять замок без присмотра...
но,  в  конце концов,  едва ли с ним случится что-то хуже того,  что уже
случилось.  Только сначала я  должна проверить силки,  -  она  принялась
подпоясывать рубаху веревкой,  явно сплетенной из  лоз плюща.  -  Ты  со
мной?
     Запастись  провизией  в  дорогу  и  впрямь  имело  смысл,  да  и  я
рассчитывал поискать в лесу кое-какие полезные травы.  К тому же...  как
ни крути,  а  выходило,  что я уже принял на себя ответственность за эту
девочку,  во  всяком случае,  до тех пор,  пока не удастся передать ее в
надежные руки -  а значит,  не должен отпускать ее бродить по лесу одну.
Несмотря на то,  что она занималась этим последние три года и  наверняка
ориентировалась в лесу, особенно окрестном, лучше меня.
     Я проведал своего коня -  с ним было все в порядке -  и мы, обогнув
замок с  противоположной озеру стороны,  вошли в  лес.  Эвелина шла чуть
впереди,  со своим неизменным арбалетом за спиной,  ступая босыми ногами
по вылезшим из земли кореньям и  упавшим веткам столь же резво и  легко,
как и по ровным плитам пола своего замка.  Кое-где попадались поваленные
стволы,  обросшие густым мхом;  я  заметил,  что Эвьет топчется на нем с
особенным удовольствием,  непременно проходясь по  такому  стволу вместо
того,  чтобы  просто перешагнуть его.  Несмотря на  ранний утренний час,
трава не  была влажной,  и  солнце,  ярко светившее с  безоблачного неба
сквозь узорчатую листву старых деревьев,  обещало сухой  и  жаркий день.
Лес был смешанного типа,  и  среди лиственной зелени вальяжно топырились
разлапистые елки  и  тянулись в  вышину  стройные сосны.  В  воздухе был
растворен  слабый  смолистый  аромат.  Большой  жук  с  низким  гудением
пролетел мимо моей головы;  где-то далеко выбил раскатистую дробь дятел.
Черная белка при нашем приближении взлетела,  треща коготками,  вверх по
стволу  и   замерла  на   нижней  ветке,   внимательно  следя  за   нами
глазами-бусинками.  Я подумал,  как же здесь все-таки спокойно и хорошо.
Казалось невероятным,  что где-то,  и даже не так уж далеко, идет война,
пламя  пожирает  дома,   тараны  проламывают  ворота,  сталь  с  натугой
разрубает сталь,  а  затем,  уже с  легкостью -  податливую человеческую
плоть,  звучат крики боли и  ярости,  и  воздух пахнет гарью и кровью...
Может быть,  этот лесной край и есть то место,  которое я тщетно ищу уже
много  лет  в  своих  бессмысленных скитаниях  по  корчащейся  в  агонии
Империи?  Тридцать миль от  ближайшего города,  а  кажется,  что  и  все
триста... ну и что? "Лес прокормит человека, который его понимает."
     Но  война  приходила  и  сюда.  Через  этот  самый  лес  шли  люди,
вырезавшие всю семью Эвьет.  Шли,  не  обращая внимая на красоту вокруг;
пот тек по  их грязным телам под грубыми куртками,  вызывая зуд,  и  они
непотребно ругались из-за того,  что доспехи мешают чесаться. Шли, ломая
ветки, вытаптывая тяжелыми сапогами траву, сплевывая сквозь гнилые зубы,
подбадривали себя рассуждениями,  есть ли  в  замке женщины,  и  похабно
ржали,  расписывая друг другу,  что они с  ними сделают.  Плевали желтой
слюной на  ладони,  брались за  топоры,  рубили деревья,  чтобы  сделать
таран, потом, краснея, натужно кряхтя и звучно отравляя воздух кишечными
газами, волокли громоздкую махину к воротам. Потом...
     И  все  это  еще может повториться.  Очень даже запросто может.  Не
регулярная армия,  так банда разбойников -  а  впрочем,  велика ли между
ними разница?
     Эвьет  вдруг  остановилась и  наклонилась.  Я  подумал,  что  здесь
находится одна из ее ловушек,  но она опустилась на четвереньки и словно
бы даже принюхалась к земле.
     - Что там? - заинтересовался я.
     - Видишь следы?
     - Где?
     - Да вот же!
     Я,  разумеется,  ничего не  видел,  пока не  встал на  колени и  не
нагнулся,  почти коснувшись лицом травы -  но  и  тогда Эвелине пришлось
показать пальцем,  прежде чем там,  где трава была пореже, я различил на
мягкой земле нечто, похожее на отпечаток лапы большой собаки.
     - Волк,  -  спокойно сообщила девочка, даже и не думая хвататься за
арбалет.  -  Крупный самец.  Недавно здесь проходил,  наверное,  с охоты
возвращался.
     - Ты уверена,  что с  охоты,  а  не на охоту?  -  я с беспокойством
огляделся по сторонам.
     - Конечно.  Видишь,  как пальцы отпечатались - глубоко и ровно. Шел
сытый, никуда не спешил. А ты что, волка испугался? - рассмеялась она.
     - Мне-то,  положим,  бояться нечего, - ответил я, несколько задетый
ее смехом.  -  Со взрослым вооруженным мужчиной ему не справиться. А вот
ты,  по-моему, ведешь себя легкомысленно. Арбалет, конечно, хорошо бьет,
но его перезаряжать долго.  А где один,  может быть и стая. И потом, мне
не нравится, что я оставил без присмотра коня во дворе замка.
     - Да  говорю же  тебе -  они  сейчас сытые,  -  Эвьет выпрямилась и
отряхнула ладошки.  -  Летом в лесу полно еды.  Не тронут они ни нас, ни
твоего коня. Они в замок вообще не заходят. Знают, что там мое логово. У
нас с ними как бы уговор:  я их не трогаю,  а они меня.  Иногда, правда,
бывает,  что мою добычу из силков утаскивают. Но я не обижаюсь: все-таки
лес - их территория. Хотя по закону он и мой...
     - Но ты говорила, что убила волка.
     - Да.  Одного.  Потому что мне нужна была теплая шкура. Но больше я
никому из них зла не делала.
     - А могла? Встречалась с ними в лесу?
     - Бывало.
     - Летом?
     - И зимой тоже.
     - И что?
     - Ничего,  как видишь.  Посмотрели друг другу в  глаза и разошлись.
Зверь не станет нападать на человека,  если видит, что тот не боится, но
и  сам нападать не  собирается.  Не  ты ли сам говорил,  что животным не
свойственно бессмысленное насилие?
     - Да, но все-таки зверь есть зверь. И если он голоден...
     - Ну,  местные волки знают,  что человек может убить.  Все-таки мой
род охотился в этих местах не одно столетие.  Но меня, думаю, они просто
уважают. Принимают, как равную.
     - Вот как?
     - А  ты не иронизируй.  Они знают,  что я убила того,  первого.  Не
просто хожу зимой в  его шкуре,  а убила сама -  запах его крови рядом с
запахом моих следов,  а  у них знаешь какое обоняние?  Еще лучше,  чем у
собак!  Но  знают и  то,  что  больше я  никого не  трогаю.  Поэтому они
признают, что я победила его в честном бою и по праву заняла его место.
     - Они тебе это сами сказали?
     - Опять  ты  смеешься!   Волки,   между  прочим,  очень  умные.  Ты
когда-нибудь слушал, как они поют?
     - Воют? Да, доводилось.
     - Воют влюбленные кретины под  окнами.  Был тут один по  соседству,
все приезжал сестре свои дурацкие серенады петь, пока отец не пригрозил,
что собак на него спустит.  Потом сгинул куда-то - не то на войне, не то
просто надоело... А сестра его и замечать не хотела, а как он пропал - в
слезы...  дура.  А волки - они поют! Ты, небось, слышал, да не слушал. А
если прислушаться,  понятно, что у них целый язык. И они, на самом деле,
так разговаривают. Новости друг другу сообщают.
     - Может, ты скажешь, что и язык их понимаешь?
     - Нет, - вздохнула Эвьет, - хотя хотелось бы.
     - Кстати, а что стало с вашими собаками?
     - Их увели,  как и лошадей.  Они же породистые,  денег стоят.  Одну
убили, наверное, кусалась слишком сильно... Ага!
     Последнее восклицание относилось к  тетереву,  который затрепыхался
при нашем приближении,  но взлететь не смог, ибо уже успел стать жертвой
силка.  Эвьет взяла птицу и будничным движением свернула ей шею, а затем
подвесила добычу к своему импровизированному поясу.
     Следующие  две  ловушки,   однако,  оказались  пустыми,  но  их  мы
проверили больше для  проформы -  в  такую теплую погоду мясо все  равно
нельзя долго хранить.  Затем Эвьет завела меня  в  малинник;  кусты были
усеяны сочными крупными ягодами,  и  мы с удовольствием угостились.  Тем
временем я  уже  начал  воплощать в  жизнь  свое  решение  научить Эвьет
кое-чему полезному,  причем не  без практической отдачи -  я  описал ей,
какие травы мне нужны и  от  чего они помогают,  а  она припомнила,  что
такие действительно растут в этом лесу, и показала мне пару полянок, где
я смог пополнить свои запасы.  В общем, мы вернулись в замок довольные и
нагруженные трофеями.  Птицу, конечно, надо было еще ощипать и зажарить;
к  тому времени,  как мы подкрепились более существенным образом,  чем в
малиннике,   и  сложили  оставшееся  мясо  мне  в  котомку,  солнце  уже
подбиралось к полудню.
     - Ну,  пора ехать,  - решительно объявил я. - Что ты хочешь взять с
собой?
     - Кроме арбалета и  ножа,  в  общем-то и нечего,  -  пожала плечами
Эвьет. - Волчью шкуру только жаль тут бросать.
     - Ладно,  тащи ее  сюда,  -  решил я;  в  смутные времена не  стоит
отказываться от вещи,  которую потом можно будет продать или обменять. -
У меня левая седельная сумка почти пустая, постараемся упихать.
     Эвелина убежала и  через  некоторое время  вернулась со  шкурой  на
плечах.  Та оказалась практически цельной,  с хвостом, почти достававшим
до  земли,  когтями на  лапах и  даже  зубами в  пасти;  верхняя челюсть
торчала  над  головой Эвьет  наподобие капюшона.  Размеры клыков,  да  и
вообще волка в  целом,  впечатляли.  Не хотел бы я  встретиться с  таким
матерым зверем,  имея  в  своем  арсенале возможность сделать лишь  один
быстрый выстрел (чтобы  вновь  натянуть тетиву арбалета,  нужно  крутить
ворот довольно долго). А ведь с ним совладала девочка, которой тогда еще
и десяти не исполнилось! Причем сумела не только убить, но и дотащить до
подходящего  для  разделки  места,  и  содрать  шкуру,  не  особенно  ее
повредив.  Даже если она  прежде видела,  как такое проделывает отец или
брат - результат был более чем достоин уважения.
     После изрядных усилий шкуру все-таки  удалось утрамбовать так,  что
она  влезла  в  сумку  почти  вся  -  только пустоглазая зубастая голова
осталась болтаться снаружи.  Покончив с  этим,  я принялся седлать коня,
которого Эвьет тем временем критически осматривала.
     - Хороший конь,  -  подвела она итог своей инспекции. Конь и впрямь
был хорош:  красавец почти исключительно вороной масти,  однако с  белым
пятном на  лбу,  в  белых "чулочках" и,  что придавало его облику особый
стиль,  со  светлыми гривой и  хвостом.  Но  главное -  это был быстрый,
сильный и выносливый скакун. - Как его зовут?
     - Никак не зовут, - ответил я, затягивая подпругу. - Конь и конь.
     - То есть как?  - изумилась Эвьет. - Коней всегда как-нибудь зовут.
Тем более породистых. Их, как и людей, называют сразу после рождения.
     - Я не присутствовал при его рождении, - усмехнулся я. - Сказать по
правде, я его нашел.
     - Нашел? Коня?
     - Ну да.  Вместе с рыцарским седлом и сбруей. Очевидно, его прошлый
хозяин был убит,  не знаю уж,  кем и при каких обстоятельствах...  Конь,
видимо, уже не первый день бродил бесхозный, истосковался по нормальному
уходу и охотно подпустил меня к себе.
     - Все равно. Надо было дать ему какое-нибудь имя.
     - Единственный  смысл  имени  в  том,   чтобы  отличать  объект  от
множества ему подобных,  -  наставительно изрек я. - Если бы у меня было
несколько лошадей,  тогда,  конечно, нужно было бы дать им всем имена. А
так - зачем?
     Но Эвьет не прониклась этой логикой.
     - Этак ты скажешь, что и мне имя не нужно, раз, кроме меня, с тобой
нет  других девочек!  Такой хороший конь заслуживает имени.  Если ты  не
хочешь его дать, это сделаю я.
     - Это сколько угодно,  -  я  поставил ногу в  стремя и  запрыгнул в
седло. - Не гарантирую только, что он станет откликаться.
     - Привыкнет -  станет,  -  уверенно возразила Эвьет.  - Так, как же
тебя назвать? Ну... пожалуй... отныне ты будешь Верный!
     - По-моему, такое имя больше подходит для собаки, - заметил я.
     - Почему? Разве твой конь не был верен тебе?
     - Ну,  в общем-то был,  с тех пор,  как я его нашел. Хотя не скажу,
что его верность подвергалась серьезным испытаниям.  Я ведь хорошо с ним
обращаюсь.  Бывало,  что и на собственном ужине экономил, чтобы ему овса
купить - ведь это ему везти меня, а не наоборот...
     - А кто сказал,  что верность должна быть не благодаря,  а вопреки?
По-моему,  самая прочная основа для  верности -  это  как  раз  взаимная
польза.  Я  ведь  имела в  виду не  верного раба,  а  верного друга.  Ты
согласен,  Верный?  -  и  она погладила коня по черной лоснящейся морде.
Тот, конечно, никак не прореагировал на свое новое имя.
     - Ну ладно,  -  я протянул Эвелине руку, - забирайся. Да, и вот еще
что - арбалет отдай пока мне.
     - Это еще почему? - нахохлилась Эвьет, сделав даже шаг назад.
     - Потому что  девочка с  боевым арбалетом выглядит,  мягко  говоря,
необычно.  Привлекает внимание.  Нужно ли нам с  тобой привлекать лишнее
внимание и порождать слухи?
     - Хм...  ну вообще-то ты прав,  -  пришлось признать ей. Она нехотя
сняла арбалет с  плеча и  посмотрела на него так,  словно расставалась с
лучшим другом.  -  А ты умеешь с ним обращаться?  - в строгом тоне Эвьет
мне даже почудился оттенок ревности.
     - По правде говоря,  никогда не доводилось стрелять из арбалета,  -
признался я. - В случае чего я сразу отдам его тебе.
     - Ну ладно...  - она протянула мне свое оружие, и я повесил арбалет
за  спину  вместе  с  футляром  для  стрел,  после  чего  помог  Эвелине
взобраться на  круп Верного.  Она уселась позади меня,  взявшись за  мой
ремень, и мы тронулись в путь.

     Желай я проследовать тем же маршрутом, каким обычно ездили из замка
в  город Пье,  мне пришлось бы  ехать вспять на  юг  по дороге,  которая
привела меня к  замку,  до  оставшейся далеко позади развилки,  но Эвьет
знала более короткий путь.  Вначале мы поехали влево вдоль берега озера,
а затем,  бросив прощальный взгляд на замок, отраженный в водном зеркале
(отсюда он был хорошо виден и даже не казался безжизненным),  углубились
в  лес,  с  этой стороны озера росший не  так  густо,  как  там,  где мы
побывали утром.  Для Верного,  во всяком случае,  местность сложности не
представляла.  Несколько  раз,  повинуясь указаниям Эвелины,  мы  меняли
направление,  объезжая чащи и  буреломы и  петляя по  каким-то  звериным
тропам,   так  что  у  меня,   признаюсь,  уже  зародилось  беспокойство
относительно правильности выбранного маршрута.  Однако пару часов спустя
впереди забрезжил просвет,  и мы выехали,  наконец, на настоящую, хотя и
неширокую,  дорогу с глубокими колеями от тележных колес, тянувшуюся как
раз в северо-западном направлении.  Земля между колеями во многих местах
поросла травой,  и все же здесь, несомненно, ездили - реже, чем в лучшие
для округи и  всей Империи времена,  но  явно чаще,  чем по  заброшенной
теперь  дороге  к  замку  Хогерт-Кайдерштайнов.  Пока,  однако,  никаких
путников нам  не  попадалось,  что  меня только радовало.  Исполняя свое
обещание, я на ходу занимался просвещением Эвьет:
     -...  Сердце человека,  как и у других животных, кормящих детенышей
молоком,  состоит из четырех камер - двух желудочков и двух предсердий -
и  служит для  перекачки крови из  вен в  артерии.  Оно имеет около пяти
дюймов в  высоту и  около четырех в  ширину.  По сути,  оно представляет
собой  сложно устроенную мышцу с  клапанами,  качающую кровь,  и  ничего
более;  таким образом,  все  разговоры о  том,  что  сердце-де  является
вместилищем  чувств,  суть  безграмотный вздор.  При  повреждении сердца
смерть наступает вследствие того, что организм, и в первую очередь мозг,
перестает снабжаться свежей кровью -  иными словами,  от  причины сугубо
механической.  Сердце,  однако,  отличается  от  прочих  мышц  тем,  что
сжимается и разжимается самостоятельно,  а не по команде мозга.  Поэтому
сердце не  останавливается,  когда человек падает без сознания,  и  даже
может продолжать биться еще некоторое время после смерти, наступившей от
других причин.
     - Значит,  легенды о том, как кто-то вырвал сердце врага, и оно еще
продолжало биться в его руке - правда?
     - Такое вполне возможно.
     - А ты такое видел?
     - Именно такое -  не доводилось, но видел, как выплескивается кровь
из  шеи обезглавленного.  Она не льется,  как из проткнутого бурдюка,  а
выбрасывается  толчками,  что  доказывает,  что  сердце  еще  продолжает
биться.
     - Ты это видел на войне?
     - Нет, наблюдал за казнями.
     - Наблюдал? И часто?
     - Довольно часто.  В  детстве -  среди прочих зевак,  а во взрослом
возрасте уже сознательно.  Мой учитель говорил, что казни - это скверная
вещь,  и  особенно скверно,  что  их  превращают в  средство развлечения
невежественной толпы,  и  что  далеко  не  всегда казнимый действительно
виновен и заслуживает смерти - однако, раз уж все равно не в наших силах
сохранить  ему  жизнь,  то  пусть,  по  крайней  мере,  послужит  науке.
Наблюдение за казнями дает знания,  которые нельзя получить,  анатомируя
холодный труп...
     - "Анатомируя"? Это как?
     - Разрезая, чтобы посмотреть, как тело устроено изнутри.
     - Хм,  не  думаю,  что  церковь одобряет такое,  -  заметила Эвьет,
однако в ее голосе не было осуждения.
     - Это  точно,  -  мрачно  согласился я.  -  Хотя  такая  позиция  -
абсолютная глупость.  Даже если принять на  веру,  что  у  человека есть
душа,  которая после смерти покидает тело  -  хотя  я  не  располагаю ни
единым фактом,  подтверждающим такую гипотезу - раз уж она его покинула,
ничего  сакрального в  теле  не  осталось.  Оно  ничем  принципиально не
отличается от коровьей туши.  Почему бы ему,  в таком случае, не служить
наглядным пособием?
     - Как вон те, впереди?
     Разговаривая с Эвьет,  я невольно пытался обернуться к ней и потому
ехал  вполоборота,  не  особенно следя  за  дорогой впереди.  Оттого она
заметила мертвецов раньше,  чем я.  Впрочем, еще через несколько ярдов я
бы все равно почувствовал идущую от них вонь.
     Они висели на деревьях по обе стороны дороги,  друг напротив друга.
Всего их оказалось девятнадцать -  десять справа и девять слева.  У меня
мелькнула  мысль,   что  палачи  наверняка  были  недовольны  нарушением
симметрии -  но все же не настолько,  чтобы помиловать нечетного. Казнь,
судя по всему, состоялась довольно давно, тела были расклеваны птицами и
успели  основательно  разложиться;  даже  от  их  одежды  остались  одни
лохмотья.  Изо  ртов  свисали черные  гнилые  языки,  в  пустых багровых
глазницах копошились черви,  по бесформенным сизым лицам ползали зеленые
трупные мухи. Кажется, среди висельников были две женщины, хотя на такой
стадии разложения уже трудно было сказать однозначно. Может, и мужчины с
длинными волосами.
     - Эти  уже  могут служить пособием лишь  для  изучения человеческой
психики, - пробормотал я.
     - Но ведь они мертвы!
     - Я  имею  в  виду  психику  тех,  кто  это  сделал.  Манеру  людей
обращаться с себе подобными... Не смотри на них.
     - Я видела вещи и похуже, - мрачно напомнила Эвьет. - А может быть,
это разбойники, которые заслужили такой конец?
     - Тогда сказанное мной относится к  ним,  а не к их убийцам.  Суть,
так или иначе,  не  меняется.  Хотя разбойников обычно все же привозят в
город на  суд  и  уже там казнят.  Впрочем,  сейчас все меньше тех,  кто
отягощает себя законными формальностями...
     Мы,  наконец,  проехали через жуткую галерею и  оставили ее позади.
Еще около получаса спустя,  так и  не  встретив ни одной живой души,  мы
добрались до  окраины леса.  По обе стороны дороги потянулись поля,  где
полагалось бы  колоситься пшенице,  но  ныне они  лежали невозделанные и
поросшие сорняками.  Так что, когда впереди показалось село, я уже знал,
что там не стоит ожидать радушного приема.
     Село  встретило нас  разноголосым собачьим лаем.  Это,  разумеется,
дело обычное -  собаки всегда приветствуют так чужаков. Но, как правило,
когда чужаки приезжают не  глухой ночью,  а  ясным днем,  и  притом -  в
селение,  стоящее прямо на  проезжей дороге,  где  постороннего человека
трудно  назвать  диковинкой,  все  ограничивается несколькими  дежурными
гавками,  после чего псы,  исполнив ритуал и продемонстрировав хозяевам,
что  они по-прежнему на  посту,  спокойно возвращаются к  своим собачьим
делам.  А если какой и не унимается, то его успокаивают сами хозяева: "А
ну цыц,  пустобрех!" Но на сей раз лай не утихал и,  кажется, становился
только злее при нашем приближении.
     Однако внешне,  по  крайней мере на  первый взгляд,  село выглядело
обыкновенно -  аккуратные беленые домики,  лишь самые бедные из  которых
были крыты соломой,  а в основном -  под добротными деревянными крышами,
иные даже и под черепицей;  впереди слева у дороги,  становившейся здесь
главной улицей  -  двухэтажное здание  трактира с  блестевшей на  солнце
жестяной вывеской (кажется, она должна была символизировать вставшего на
дыбы  медведя),  а  наискосок от  него  вправо -  островерхая деревянная
церковь с колоколом под дощатой макушкой.  Никаких пожарищ и разрушений.
Ни над одной из труб,  однако,  не вился дымок - впрочем, пора обеда уже
прошла,  а готовить ужин, пожалуй, еще рановато. Более странным было то,
что,   даже  въехав  в  село,   мы  не  слышали  никаких  звуков,  кроме
доносившегося из-за глухих плетней злобного лая.  Не мычала и  не блеяла
скотина,  не побрякивали ее медные колокольчики,  не кудахтали куры,  не
кричали   скрипучими  голосами   гуси.   Никакие   деревенские  кумушки,
облокотившись о  плетень,  не  перемывали кости соседкам,  не носились с
визгом друг за другом беспорточные дети, по малолетству не приставленные
еще к крестьянскому труду. Вообще нигде не было видно ни души.
     - Странное место,  -  заметила Эвьет.  - На дороге ничьих следов не
видно. И окна в домах пыльные.
     - Да,  такое впечатление, что жители покинули село, - согласился я.
- Жаль,  я  надеялся разжиться здесь овсом для коня,  не все ж ему одной
травой питаться. Да и подкову на левой передней ноге надо бы проверить.
     - Что могло их заставить бросить собственные дома? Не похоже, чтобы
здесь был бой...
     - Голод,  скорее всего,  -  предположил я.  - Неурожаи и все такое.
Наверное,  они  решили,  что,  чем голодать тут зимой,  лучше податься в
город на заработки.
     - Так вот прямо всем селом снялись и ушли? А собак тут оставили?
     - Ну,  наверное,  не все сразу. Сначала - самые легкие на подъем. А
потом и  остальные потянулись...  А собаки зачем им в городе нужны,  тем
более если самим есть нечего...
     - Смотри!
     Я повернулся и поглядел туда, куда она показывала. В проулке справа
между заборами белели кости. Это был скелет безрогого копытного - скорее
всего, осла или мула, для лошади он был маловат. Я обратил внимание, что
на  костях не  сохранилось ни клочка шкуры,  они были словно выскоблены.
Ситуация нравилась мне все меньше.  Допустим, прежде чем уходить, жители
забили и съели свою скотину,  даже и ослов -  голод,  как говорится,  не
тетка,  но почему останки валяются на улице,  а не в одном из дворов?  И
почему  скелет  практически целый?  Ведь,  по  идее,  тушу  должны  были
разрубить на куски, а уж потом готовить из каждого мясные блюда...
     Я  сжал каблуками бока Верного,  побуждая его  увеличить темп.  Это
место нравилось мне все меньше.
     - Интересно все-таки,  что  здесь  произошло,  -  сказала Эвьет.  -
Может, обследуем какой-нибудь дом?
     - Не думаю, что это хорошая идея, - возразил я. - Опять же, пока мы
на  коне,  собаки вряд ли  решатся на  нас нападать.  А  если спешимся и
полезем в чей-нибудь двор - это уже другое дело.
     - По-моему, они тут не в каждом дворе. Да и успокаиваются уже.
     Действительно,   лай,  наконец,  пошел  на  убыль,  хотя  отдельные
гавканья то тут, то там еще раздавались.
     - Все равно,  -  покачал головой я, - нам не нужны лишние проблемы.
Впрочем...  хотя  овса мы  здесь не  найдем,  но  напоить Верного можем.
Только без самодеятельных экскурсий.
     - Ты мне приказываешь? - холодно осведомилась баронесса.
     - Скажем так - рекомендую.
     Я  принялся озираться в  поисках  ближайшего колодца с  поилкой для
скота,  и вдруг вздрогнул,  уперевшись взглядом в открытую калитку. В ее
проеме  стояла  бедно  одетая  старуха  и  смотрела на  нас.  Я  мог  бы
поклясться, что только что ее тут не было.
     - Куда путь держите,  добрые люди?  - осведомилась она, убедившись,
что ее заметили.
     - В город,  -  коротко ответил я, не уточняя название. - Скажи, что
творится в вашей деревне? Как вымерли все.
     - Худые  времена,   -  прошамкала  старуха.  -  Раньше-то,  бывало,
нарадоваться не могли,  что село на проезжем тракте стоит... кто куда ни
ехал,  и купцы в город,  и мужики на ярмарку, и прочий люд проезжий, все
завсегда у нас останавливались.  И путникам кров и отдых, и нам доход. А
теперь кто по  тракту шастает?  Господа солдаты только брать горазды,  а
про плату им лучше и не заикаться...  И добро бы уж одни какие-то,  а то
то те придут,  то эти,  то опять те...  и,  чуть что не по ним - сразу в
крик:   вы,   мол,   тут  врагам  короны  помогаете,  войско  самозванца
привечаете, вас вообще попалить-перевешать... как и невдомек им, что для
тех они -  такие же самозванцы,  а мечи что у тех,  что у этих здоровые,
попробуй не  приветь такого...  Ой,  да  что ж  я,  дура старая,  гостей
жалобами кормлю! Вы заходите, угощу, чем бог послал...
     - Спасибо,  мы не голодны, - твердо ответил я. - Вот разве что овса
для коня не найдется ли? Мы заплатим.
     - Найдется,  как не  найтись...  я  уж  и  вижу,  что вы не из этих
охальников...  и  дочурка у вас такая славная...  да вы заходите,  в дом
пожалуйте, и сами отдохните, и конь ваш отдохнет...
     Ее желание заработать монету-другую было очень понятным,  и  все же
не нравилась мне ее угодливость. Что, если в доме засада, хотя бы даже и
из числа жителей этого же села? Тем более, если проезжие военные столько
раз их грабили (а тут рассказ старухи очень походил на правду), то и они
могли счесть, что грабить в ответ проезжих - не грех... Тем не менее, во
двор ее  дома я  все же въехал,  сразу отыскав взглядом колодец.  А  вот
собаки тут, похоже, не было.
     - Кто-нибудь еще дома? - требовательно осведомился я, вглядываясь в
темные окна.
     - Одна я,  ох,  одна...  Тяжко одной в мои-то годы... Ну да господь
меня не оставляет...
     - Смотри,  -  предупредил я,  демонстративно кладя руку на  рукоять
меча, - если обманываешь меня, горько пожалеешь.
     - Как можно, добрый господин... правду говорю, как бог свят...
     Я  подъехал к  колодцу  и  все  же  решился спешиться.  Эвьет  тоже
спрыгнула в теплую пыль и прошлась по двору,  словно бы разминаясь после
долго пути верхом.  Но я уже догадался, что она не просто прогуливается.
Не  сводя глаз со  старухи,  я  принялся крутить ворот,  поднимая полное
ведро из  гулких колодезных глубин.  Селянка тем временем поглядывала то
на  меня,  то на Эвьет,  но вроде не выказывала беспокойства.  Наконец я
втащил плещущее ледяной водой ведро на  край сруба и  с  шумом опрокинул
его в деревянное корыто поилки. Верный после поездки по жаре не заставил
себя упрашивать. Эвелина снова подошла ко мне.
     - Следов других людей нет,  -  тихо сообщила она. А и в самом деле,
не слишком ли я подозрителен?  Следы в пыли,  конечно,  недолговечны, но
ведь  не  может быть,  что  местные несколько дней  сидят в  засаде,  не
высовывая носа на улицу.  Уж по крайней мере к  нужнику должны выходить,
вон он слева за углом...
     - Так вы в дом-то заходите, - снова предложила старуха.
     - Мы спешим, - все же остался непреклонен я. - Так как насчет овса?
Я бы купил полную меру.
     - Сейчас схожу в подпол.  А вы уж пока,  добрый господин,  сделайте
милость,  -  она заискивающе улыбнулась,  -  помогите старухе воды в дом
принести.  Сами изволите видеть,  ведро тяжелое... я уж корячусь, за раз
только треть доношу,  а вы вон какой сильный...  - она вошла в дом и тут
же вернулась, выставив пустое ведро на крыльцо.
     - Ладно,  -  решился  я  и  вновь  отправил колодезное ведро  вниз.
Несколько секунд спустя из темной глубины донесся жестяной всплеск. Пока
я  вытягивал его обратно,  Эвьет принесла с крыльца пустое,  не преминув
бросить взгляд  в  открытую дверь  и,  очевидно,  не  увидев там  ничего
подозрительного.  Перелив воду, я понес ведро в дом. Эвелина последовала
за мной.
     Мы  оказались на  кухне  с  печкой у  противоположной входу  стены,
громоздким столом без скатерти и  тяжелой лавкой вдоль стола.  Справа от
печи была дверь в  следующее помещение,  а  между ней  и  входом в  полу
чернела квадратная дыра открытого люка в  подпол.  Судя по  доносившимся
звукам,  старуха  возилась где-то  внизу;  в  темноте  подземелья мерцал
огонек лучины.
     - Так куда все-таки делись твои соседи, бабуся? - громко спросил я,
ставя ведро на пол.
     - Молодежь от такой жизни в  город подалась,  -  донеслось в  ответ
подтверждение моей первоначальной гипотезы,  -  а таким старикам, как я,
деваться некуда...
     Неожиданно Эвьет своей беззвучной походкой юркнула мимо люка и,  не
успел я опомниться, взялась за ручку двери,  уводившей вглубь дома. Я не
решился протестующе окликнуть ее,  дабы не  привлекать внимание старухи;
дверь открылась, не скрипнув, и девочка скрылась внутри. Оставалось лишь
продолжать громкий разговор.
     - Чем же вы тут кормитесь? Я вижу, у вас и поля непаханы...
     - Ох,  добрый  господин,  на  чем  пахать-то?  Лошадей почитай всех
забрали эти охальники, для нужд армии, говорят... первые-то еще половину
оставили,  вот мол вам,  не  плачьте,  не  всех забираем,  а  как вторые
пришли,  подавай, говорят, лошадей... а мы говорим, так ведь забрали уже
у нас...  а они:  кто забрал?  а!  так вы изменников конями снабжаете, а
законную власть не хотите?!  Староста наш протестовать пытался,  так его
на воротах повесили... а на ослах не больно-то вспашешь...
     - Так чем же вы питаетесь?
     - Да вот чем бог пошлет...
     - А овес тогда откуда? - моя подозрительность вновь возросла.
     - Овес-то? А это из старых припасов осталось еще...
     Нет,  не сходится. Если старуха живет впроголодь - а по ее облику и
впрямь было похоже на то -  с какой стати ей продавать последние остатки
овса?  Она  его лучше сама съест.  Или рассчитывает получить за  него уж
очень  выгодную цену  и  купить потом гораздо больше еды?  Тоже  нелепо:
обычно сельские цены ниже городских,  а если цена гостя не устроит, ясно
же, что он поедет в город, который отсюда уже не так далеко. Если вообще
не отберет желаемое силой, как это делали здесь другие люди с мечами. Да
и вообще,  хранят ли овес в подполе?  Как горожанин,  я имел на сей счет
смутное  представление.   Вроде   бы   зерно   засыпают  в   амбары   на
поверхности...  И что,  интересно,  за еду сюда "посылает бог"? Реки или
озера рядом нет,  так что не  рыбу.  Лесные грибы да ягоды?  Так до леса
отсюда пешком далеко, старому человеку особенно...
     Я решительно обнажил меч и быстро пошел следом за Эвьет. Мне совсем
не нравилось,  что она ходит по этому подозрительному дому одна,  и даже
без своего арбалета.  Правда,  пройти столь же беззвучно мне не удалось,
под сапогом скрипнула половица,  ну да черт с  ней.  Если здесь прячется
кто-то еще - пусть знают, что я иду и им непоздоровится.
     Я прошел через дверь справа от печки и оказался в коридоре, который
после залитой светом кухни казался совсем темным. И был, кстати, слишком
узким,  чтобы успешно орудовать в  нем мечом.  Едва я  это осознал,  как
навстречу мне метнулась безмолвная белесая фигура.
     Но уже в следующий миг я понял, что это Эвьет. И, судя по выражению
ее лица, мои подозрения были не напрасными.
     - Взгляни  на  это,  Дольф,  -  прошептала она,  указывая на  дверь
комнаты, из которой выскочила.
     Я  бросил взгляд через плечо,  проверяя,  не  подкрадывается ли кто
сзади, и вошел в комнату. Окно здесь было занавешено, к тому же солнце в
этот  час  светило с  другой  стороны дома  -  но  все-таки  света  было
достаточно,  чтобы  разглядеть  нехитрое  крестьянское убранство:  грубо
сколоченную кровать,  пару табуретов,  прялку,  сундук в углу,  накрытый
сложенным стеганым одеялом,  детскую колыбельку на  полукруглых полозьях
на полу рядом с кроватью...
     И  то,  что лежало на кровати.  Под остатками разорванного в клочья
одеяла белели кости скелета.  Светлые волосы,  заплетенные в  две  косы,
обрамляли оскаленный череп,  уставивший глазницы в  потолок.  По позе не
было  похоже,  чтобы  покойница оказывала активное сопротивление,  но  с
версией о мирной кончине плохо вязались бурые пятна давно засохшей крови
на постели,  склеившиеся от крови волосы, отсутствующая кисть левой руки
и  раздербаненные кости  правой.  Несколько небольших костей валялись на
полу в разных местах комнаты, но они явно были не от этого скелета.
     Я  подскочил  к  окну,  отдергивая  плотную  занавеску.  В  воздухе
заклубилась пыль.  Свет озарил кровать и  колыбельку.  В колыбели лежало
то,  что  осталось  от  младенца -  маленький череп  и  ребра  с  куском
позвоночника и одной из тазовых костей. Судя по всему, ребенка буквально
разорвали на куски.
     И я понял,  почему кости обеих жертв такие белые. Они не обнажились
в ходе естественного разложения. Они были тщательно обглоданы.
     В  этот миг во дворе предостерегающе заржал Верный.  И что-то глухо
хлопнуло на кухне.
     Я рывком сдернул с плеча арбалет и колчан,  уже на бегу отдавая все
это Эвьет,  и с мечом в руке выскочил в коридор, а затем - на кухню. Как
раз вовремя, чтобы увидеть прибытие истинных хозяев села.
     Они больше не лаяли -  теперь они шли в атаку молча. Один за другим
они влетали в открытую калитку, словно разноцветные ядра, выстреливаемые
неведомой катапультой, и мчались к крыльцу. Некоторые особо нетерпеливые
и  вовсе  перемахивали  прямо  через  плетень.   Рыжие,   пегие,  черные
деревенские псы.  Тощие,  грязные,  в лишаях, с репьями, запутавшимися в
свалявшейся шерсти.  Но  большие,  как  на  подбор.  Уши прижаты,  пасти
оскалены,  глаза горят неутолимой злобой.  Не  просто голодные животные,
нет.  Не благородные волки, о которых рассказывала Эвьет. Гораздо худшая
категория существ - рабы, лишившиеся своих хозяев. И явившиеся мстить за
ненавистную свободу оставившей их господской расе.
     Я сразу же понял, что добежать до двери наружу и захлопнуть ее я не
успею.  Я  сумел лишь захлопнуть дверь,  ведущую из коридора в кухню,  и
навалиться на  нее всем телом,  шаря рукой по  косяку в  тщетных поисках
задвижки.  За  мгновение до  этого  я  успел заметить,  как  Верный,  на
которого ощерилась часть своры,  поднялся на  дыбы,  а  затем обрушил на
врагов оба передних копыта.  Самого удара я  уже не  увидел,  но судя по
донесшемуся резкому визгу и скулежу, он достиг цели.
     В следующий миг лавина врезалась в дверь.  Я был готов, и все же не
сумел полностью сдержать удар -  дверь приоткрылась,  и  в  нее  тут  же
протиснулась зубастая морда. Я со всей силы рубанул по ней мечом и сумел
снова закрыть дверь.  Та вздрагивала от толчков,  за ней лаяли, рычали и
скребли когтями.
     - Если  сможешь впускать их  по  одной,  я  с  ними  разделаюсь,  -
спокойно сказала Эвьет.  Она уже стояла в коридоре в нескольких ярдах от
меня,  напротив комнаты со скелетами, и, уверенно расставив ноги носками
врозь, целилась в край двери из арбалета.
     - Стрел  не  хватит,  -  возразил  я,  -  их  там  не  меньше  пары
десятков...  И  я  не  уверен,  что,  если пропустить одну,  за  нею  не
прорвутся другие.
     В  этот  момент  хлопнуло  окно  в  следующей по  коридору комнате,
оставшейся за спиной Эвелины, там что-то упало, и быстро застучали когти
по доскам пола.
     - Сзади!  -  рявкнул я, но Эвьет среагировала на звук еще раньше и,
едва  здоровенный пес  выскочил в  коридор,  всадила ему  стрелу прямо в
глаз.  Он  врезался по  инерции в  стенку коридора и  повалился на  пол,
конвульсивно суча лапами. Будь обстановка более подходящей, я бы обратил
внимание моей ученицы,  что  это  как  раз  пример ситуации,  когда мозг
мертв, но тело еще какое-то время продолжает жить - однако теперь я лишь
крикнул ей:  "Сюда! Быстрей!", опасаясь, что следующая псина запрыгнет в
окно  той  комнаты раньше,  чем  Эвьет успеет взвести арбалет.  Но,  как
видно,  такой прыжок был по силам все же не каждой из собак,  так что мы
получили передышку в  добрых полминуты,  прежде чем  пожаловал следующий
кандидат.  Эвьет,  уже  отбежавшая ко  мне,  всадила  стрелу  ему  между
ребрами,  и  пес,  жалобно скуля,  завертелся на  боку,  тщетно  пытаясь
выдрать стрелу зубами. Его пасть окрасилась кровавой пеной.
     Эвьет вдруг подбежала к нему.  "Осторожно!" - крикнул я, но девочка
уже  ухватилась за  стрелу и  резким рывком выдернула ее.  Пес отрывисто
взвизгнул и  уронил голову;  из  раны  толчками выбивалась кровь.  Эвьет
вновь отбежала ко  мне,  на  ходу накладывая возвращенную стрелу на ложе
арбалета.  Что  ж  -  решать проблему нехватки стрел  таким образом было
возможно,  но  рискованно.  Что  немедленно доказали сразу  две  собаки,
запрыгнувшие в  окно одна за другой -  и  парой появившиеся в  коридоре.
Арбалет Эвьет был еще не взведен,  так что разбираться с ними оставалось
мне -  притом, что я по-прежнему должен был удерживать дверь на кухню. Я
вонзил острие меча прямо в  разинутую пасть ближайшего пса -  и это была
ошибка,  потому что челюсти агонизирующей твари сомкнулись,  и  я не мог
быстро вытащить клинок.  Меж  тем второй прыгнул прямо на  меня,  ударив
меня лапами в  грудь и явно намереваясь вцепиться в горло.  Я успел лишь
заслониться  свободной  левой  рукой,  которая  мигом  оказалась  в  его
зловонной пасти.  Но  прежде,  чем  он  успел сжать челюсти,  рядом туго
щелкнула спускаемая тетива,  и  зверь рухнул на пол со стрелой в груди -
кажется,  на  сей раз Эвьет попала точно в  сердце.  Она выстрелила,  не
успев взвести арбалет до конца, но с такого расстояния полная мощность и
не требовалась.
     Я, наконец, высвободил меч, торопливо обдумывая, что делать дальше.
Не похоже, что потери среди своих вынудят собак отступить. Применить мое
тайное  средство?  Серьезность угрозы  вполне перекрывала мое  нежелание
демонстрировать его Эвелине,  но  врагов было слишком много.  Пытаться и
дальше отстреливать их в  этом коридоре тоже не выход -  все они сюда не
переберутся, да и атаковать могут не поодиночке...
     - Нам  нужен огонь,  -  решил я.  -  Сумеешь сделать пару  факелов?
Отломать ножки какого-нибудь табурета и намотать на них тряпки...
     - Хорошо,  -  кивнула  Эвьет  и  побежала в  комнату со  скелетами.
Изнутри послышались удары и  треск -  очевидно,  она  пыталась разломать
прочный табурет,  колотя им  об пол.  Окно в  той комнате,  как я  успел
заметить,  было заперто, но это обеспечивало защиту лишь с одной стороны
- что не замедлило подтвердиться.
     Еще  один  пес  выскочил  из   следующей  комнаты  и   нерешительно
остановился над  трупом своего предшественника.  Однако через  несколько
мгновений к нему подоспело подкрепление, и оба зверя устремились вперед.
     - Эвьет!  - предостерегающе крикнул я, надеясь, что хотя бы одна из
собак предпочтет познакомиться со мной и моим мечом. Но они обе свернули
в комнату, где сейчас находилась девочка. Тут же щелкнул арбалет, сразив
одного из  врагов прямо  на  пороге.  Затем изнутри донесся звук  удара,
более глухой,  чем предыдущие, и сразу же - короткий взлаивающий визг. Я
с облегчением перевел дух.
     Эвьет снова выскочила в  коридор,  с арбалетом в одной руке и двумя
импровизированными факелами  в  другой  (на  одну  из  деревянных  ножек
налипла  окровавленная  шерсть).  Вместе  с  факелами  она  держала  еще
какую-то  тряпку.  Ее  нога  поскользнулась в  луже  собачьей крови,  но
девочка сумела сохранить равновесие и подбежала ко мне.
     - Через окна не  выбраться,  их  там полно,  -  подтвердила она мои
предположения.
     - Огниво  и  кремень  в  сумке,  там  внутри  маленький  карман,  -
напуствовал ее  я,  поворачиваясь к  ней  боком,  на  котором висела моя
котомка.
     - Свои есть,  -  ответила Эвелина,  вручая мне оба факела (пришлось
тоже взять их одной рукой) и запуская руку в карман рубахи.
     - Запасливая, - оценил я.
     Пока она высекала огонь и  поджигала тряпки,  в  коридоре показался
еще один пес.  Но,  оценив участь предшественников, вдруг поджал хвост и
попятился обратно в комнату. "Да здравствует трусость!" - подумал я.
     Наконец оба факела загорелись.  Эвьет взяла их у  меня и  протянула
мне "лишнюю" тряпку:
     - Это повяжи на свой меч и тоже подожги.
     - Отличная идея!  -  оценил я.  В  самом деле,  тряпка закрыла лишь
небольшую часть  лезвия  возле  острия,  так  что  меч  сохранял  боевые
свойства,  а огонь мог напугать собак даже сильнее,  чем пахнущая кровью
сородичей сталь.
     Тем  временем напор на  кухонную дверь прекратился.  Очевидно,  псы
поняли,  что у них не хватит силы ее открыть (пожалуй, хватило бы, сумей
они  навалиться все  разом,  но  сколько собак  могут упереться в  дверь
одновременно?   Едва  ли  более  трех.)  Однако  я  не  обольщался.  Они
продолжают чувствовать наш запах и наверняка ждут нас на кухне.
     - У нас два плана,  -  объяснил я Эвьет.  - Первый: если Верный еще
возле крыльца и...  в порядке, мы попробуем пробиться к нему через кухню
и  ускакать.  Второй:  если первый план невозможен,  прорываемся к  люку
подпола и лезем внутрь потолковать по душам с бабкой. Не сомневаюсь, что
это она позвала собак.  Значит,  должна знать и как их отогнать. Но будь
осторожна.  У  старой карги в  подполе может быть  спрятано какое-нибудь
оружие. Пусть даже это просто вилы или коса...
     - Ей это не поможет, - угрюмо процедила баронесса.
     - Только не убивай ее до того,  как я с ней поговорю,  - усмехнулся
я. - Ладно, встань за моим плечом, и я открываю дверь.
     Теперь у  каждого из  нас  в  левой руке был факел,  а  в  правой -
основное оружие.  Арбалет  Эвелины  был  вновь  готов  к  стрельбе,  но,
разумеется,  в  ближнем бою  у  нее  был  лишь  один выстрел.  Сделав ей
предостерегающий знак,  я осторожно отступил от двери вспять по коридору
- в ту же сторону,  в которую открывалась дверь.  Рванись собаки в атаку
сейчас,  мы  бы  вновь оказались на  несколько мгновений отделены от них
дверью, уже открытой.
     Но атаки не последовало. Что ж - оставалось только атаковать самим.
     Я рывком распахнул дверь и ворвался в кухню.  Псы, разумеется, были
там -  сидели и ждали;  в тот же миг они повскакивали.  Их было,  должно
быть, не меньше десятка, а Верного за окнами видно не было.
     - Второй  план!  -  крикнул я,  одновременно пихая  меч  с  горящей
тряпкой  в  морду  ближайшему врагу  и  отмахиваясь факелом от  второго,
готового наброситься слева.  В  тот же миг щелкнула тетива,  и  еще одна
собака забилась в  агонии.  Я  обратил внимание,  что это была сука,  и,
кажется, беременная.
     Я почувствовал,  как Эвьет прижалась спиной (точнее, висящим на ней
колчаном) к моей спине.  Молодец,  девочка,  грамотная позиция для боя с
превосходящим противником. Теперь надо было двигаться вперед, не теряя с
ней контакта.  Тощий рыжий пес попытался прыгнуть на меня,  но с  визгом
грохнулся на  пол,  получив прямо  в  морду  факелом,  а  затем бросился
наутек. Кажется, я выжег ему глаз.
     Окруженные рычащим и  лающим  мохнатым кольцом,  мы  продвигались к
люку (разумеется,  он был закрыт -  я сразу понял,  что за хлопок слышал
перед  началом нападения),  яростно размахивая факелами,  так,  что  они
практически сливались в огненные петли. Псы ярились, шерсть на загривках
стояла дыбом,  но  огня они все-таки боялись.  Еще одного,  оказавшегося
чересчур смелым,  я угостил уже не горящей,  а рубящей частью меча.  Нам
нужно было преодолеть всего каких-то  три ярда,  но  казалось,  что этот
путь занял целую вечность.  Наконец я встал на крышку люка, затем сделал
следующий шаг, оставляя ее за спиной.
     - Эвьет, открывай, я прикрою!
     Она вынуждена была присесть и положить арбалет на пол,  и, хотя она
по-прежнему продолжала отмахиваться факелом,  большой черный пес с белым
пятном в полморды решил,  что это его шанс.  Он прыгнул с места,  норовя
приземлиться ей  на спину.  Мечом я  уже вряд ли изменил был направление
его  полета (а  такая туша  способна сбить девочку с  ног,  даже получив
смертельную рану),  но  я  успел достать его  ударом сапога.  Пес злобно
клацнул зубами в воздухе, не сумев зацепить мою ногу, и грянулся на бок.
     - Не открывается!
     - Задвижка! Пошарь ножом в щели!
     Но  Эвьет уже  и  сама догадалась.  К  счастью,  задвижка оказалась
примитивной,  и  нож,  чиркнувший по  щели,  легко отбросил ее.  Эвелина
распахнула люк,  на миг отгородившись им от очередной разъяренной твари,
и,  не забыв подхватить арбалет,  скользнула вниз.  Я  рубанул мечом еще
одного  сунувшегося  ко  мне  пса  и   со  всей  возможной  поспешностью
последовал за ней, захлопнув люк над головой.
     Наши факелы озарили подпол и  лестницу,  по  которой мы спускались.
Мои  опасения не  оправдались -  бабка  вовсе  не  ждала  нас  с  вилами
наготове.  Напротив, она забилась в самый дальний угол и тщетно пыталась
спрятаться за какими-то кадушками.  Эвелина спрыгнула на земляной пол и,
глядя на нее, принялась молча крутить ворот арбалета.
     - Так-так,  - зловеще произнес я, тоже спустившись на пол и с мечом
в руке направляясь к старухе. - Вот, значит, каково твое гостеприимство.
     - Не убивайте,  добрый господин, - пролепетала та, - пощадите, ради
господа нашего, не берите греха на душу...
     Она  все  пыталась,  сидя  на  земле,  пятиться задом от  меня и  в
результате  опрокинула  одну  из  кадушек.  Крышка  вылетела,  а  следом
вывалилось и содержимое.
     В кадушке,  как и следовало ожидать,  хранились соленья. Вот только
это были не овощи,  не грибы и даже не говядина. Это была рука взрослого
мужчины. Не отрезанная. Отгрызенная.
     - "Чем бог пошлет", - процитировал я. - Это тебе бог посылает?!
     Глаза старухи сделались совсем круглыми и безумными, а бормотание -
тихим и невнятным.  Приходилось напрягаться, чтобы различить в этой каше
какой-то смысл.
     -...   есть,  оно  ведь  всем  надо...  кушать-то...  а  как  падеж
начался...  остатняя скотинка-то наша...  знали, что нельзя, а все равно
ели... не траву же жевать... а потом болезня и приди... кто сразу помер,
кто  пластом  лежал-маялся...  а  собачек кормить надо...  собачки,  они
голодные...  они сперва ослов поели, какие еще целы были... а потом и по
домам пошли...  меня  только не  тронули...  пощадили меня собачки-то...
чтобы,  значит, я им служила, пропитание добывала... а они за то со мной
делятся... кушать-то всем... а я за вас век бога молить...
     Могли ли собаки и  в самом деле специально оставить бабку в живых в
расчете на  подобное сотрудничество?  Вряд  ли  животным под  силу такое
стратегическое планирование.  Скорее,  они  просто  не  прельстились  ее
старым жилистым мясом,  благо на тот момент свежих мертвецов и умирающих
в селе хватало и без нее.  А когда это изобилие сошло на нет, бабка сама
смекнула,  как  не  сделаться следующей,  став  полезной новым хозяевам.
Интересно, вздумай она потом покинуть селение, позволили бы они ей уйти?
Ведь в  самом деле,  атаковать едущих по дороге всадников (скорее всего,
нескольких,  сейчас мало  кто  решается ездить в  одиночку) псам гораздо
сложнее,  чем когда те  же  самые люди сидят,  расслабившись,  на  кухне
деревенского дома.  Может,  карга  еще  и  предусмотрительно подмешивала
сонный отвар им в угощение,  от которого мы благоразумно отказались. Чем
она их угощала - неужто бульоном из предшественников?
     Я заметил, что старуха что-то сжимает в костлявом кулаке.
     - Что там? - грозно спросил я.
     Она вздрогнула и попыталась спрятать кулак за спину.
     - Руку отрублю!!! - рявкнул я.
     Людоедка испуганно разжала пальцы.  На землю выпал предмет, похожий
на длинную свистульку.
     - Я  знаю,  что  это,  -  сказала  Эвьет.  -  Специальный охотничий
свисток.  У моего отца был такой.  Он издает такой тонкий звук,  что его
слышат только собаки.
     Вот,  значит,  каким образом она сообщала своре, что кушать подано,
не привлекая внимания гостей.
     - Отзови их, - приказал я старухе, подталкивая свисток к ней ногой.
- Ну?! Сделай так, чтобы они убрались!
     - Н-не могу,  добрый господин!  -  проблеяла та.  -  Только позвать
могу...  а уходят они сами, как наедятся... Правду говорю, как бог свят!
- взвизгнула она, когда я приставил острие меча ей к горлу.
     - Позволь я сама ее убью, - спокойно попросила Эвьет.
     - Что? - переспросил я, несколько сбитый спокойствием ее тона.
     - Она пыталась убить нас,  убила других и,  если ее пощадить, будет
убивать еще.  Она заслуживает смерти с  любой точки зрения.  Но  ты  сам
говорил,  что  казнимого  преступника стоит  использовать,  как  учебное
пособие. Вот я и хочу потренироваться, - все так же ровно пояснила она.
     - Гм...  логично, - согласился я, хотя идея мне не понравилась. Я и
сам не  собирался оставлять каргу в  живых,  но  мне не хотелось,  чтобы
Эвьет пачкала руки подобными делами.  -  Но  она  мало похожа на  Карла.
Справиться с ним,  окажись он даже без охраны, оружия и доспехов, далеко
не так легко.
     - Какая-никакая,  а практика,  -  пожала плечами баронесса.  -  Так
каким образом это лучше сделать?
     Старуха слушала наш разговор,  совсем оцепенев от страха -  и вдруг
вскинула палец с  обломанным ногтем,  указывая куда-то  за  наши спины и
вверх, и завопила:
     - Пожар!
     В первый миг я подумал, что это лишь жалкая уловка с целью оттянуть
возмездие.  Но уже в следующее мгновение понял то, что в более спокойной
обстановке,  конечно,  заметил бы  сразу:  на  моем мече больше не  было
горящей тряпки.  Очевидно,  она слетела,  когда я отбивался от последней
собаки,  и осталась наверху.  Я обернулся и увидел, что сквозь щель люка
уже просачивается дым.
     - Следи за  ней,  -  бросил я  Эвьет,  быстро взбегая по  лестнице.
Осторожно приподняв мечом крышку люка - в другой руке у меня по-прежнему
был факел -  я выглянул. Лицо сразу обдало жаром, а в горле запершило от
дыма.   Собак  на  кухне,   конечно,  уже  не  было.  Но  пламя,  быстро
распространявшееся по  сухим доскам пола,  уже  отрезало нас  от  двери.
Прорываться бегом через огонь?  Я бы рискнул, но Эвьет для этого слишком
легко одета. Да и у меня имеется при себе кое-что, чему попадать в огонь
противопоказано.
     В  тот же миг я вспомнил о ведре с водой,  которое сам же принес на
кухню.  Для того,  чтобы потушить пожар,  одного ведра,  пожалуй, уже не
хватит  -  но  временный коридор  обеспечить себе  таким  образом можно.
Правда,  и  для  того,  чтобы добраться до  ведра,  теперь уже  придется
шагнуть через пламя...
     Я опустил крышку люка и сбежал вниз.
     - Эй,  ты! - ткнул я мечом старуху. - Вставай и лезь наверх. Справа
от люка -  ведро с водой. Возьмешь его и пойдешь к выходу, заливая огонь
на полу. Все сразу не выливай, там в три-четыре приема плеснуть надо.
     - Охх... да как же я... тяжелое ж...
     - Быстро, если не хочешь сгореть заживо!
     Охая  и  причитая,  людоедка полезла вверх  по  лестнице -  вполне,
впрочем,  шустро,  ибо сразу же за ней шел я,  подгоняя ее мечом.  Эвьет
замыкала процессию; свой факел она, по моему совету, бросила на земляной
пол.
     Увидев,  что  путь  к  ведру  лежит через огонь,  старуха испуганно
крякнула и попыталась попятиться.  Но я от души ткнул ее горящим факелом
в зад,  и она с воплем устремилась в нужном направлении.  От моего тычка
ее  юбка  не  загорелась,  но,  когда она  пробежала через пламя,  подол
занялся.  Не переставая кричать, старуха с молодой прытью схватила ведро
и щедро плеснула на пол. На месте огня с шипением поднялся пар.
     Я  отшвырнул свой факел в  противоложную выходу сторону и,  присев,
скомандовал Эвьет:  "Цепляйся за  меня!"  Она  и  сама понимала,  что по
только  что  горевшим доскам  лучше  не  бегать  босиком,  так  что  без
возражений обхватила меня сзади на шею и  плечи,  а  я,  в свою очередь,
подхватил ее под коленки.  В таком виде мы выскочили из люка. Сквозь пар
и  дым я  видел старуху,  бегущую к  выходу и плещущую из ведра себе под
ноги.  Затем  она  отшвырнула пустое  ведро  и  выбежала на  крыльцо.  Я
выскочил следом и пробежал еще несколько шагов,  кашляя от дыма, пока не
почувствовал, что снова могу нормально дышать.
     В разных местах двора валялось полдюжины собак с разбитыми головами
и переломленными хребтами.  Некоторые из них еще тоненько скулили. Те их
сородичи,  которым повезло больше, очевидно, предпочли убраться восвояси
- и от пожара,  и от копыт Верного.  Самого коня,  однако, тоже нигде не
было видно. Я спустил Эвьет на землю, и она, едва протерев слезящиеся от
дыма глаза,  сняла с плеча арбалет.  Быстро оглядевшись по сторонам, она
взяла на прицел старуху, которая продолжала бежать в горящей юбке.
     В  следующий  миг  людоедка  повалилась  лицом  в  пыль.  Но  звука
спускаемой тетивы не было.  Я перевел взгляд на арбалет -  тот оставался
взведенным,  да и из тела не торчало никакой стрелы,  которая указала бы
на другого стрелка. Мы поспешно подошли к застывшей неподвижно фигуре. Я
перевернул ее сапогом,  частично сбив при этом пламя,  но полностью юбка
все же не погасла. Однако пока это означало не более чем ожоги на ногах.
Я присел рядом,  поискал пульс на дряблой шее, оттянул морщинистые веки,
открывая расширившиеся зрачки закатившихся глаз. Можно было еще поднести
отполированную сталь к  ее  носу,  дабы убедиться в  отсутствии влаги от
дыхания, но и так все было ясно.
     - Мертва, - констатировал я, поднимаясь.
     - Притворяется, - неуверенно возразила Эвьет.
     - Нет, точно мертва. Видимо, физическое и нервное перенапряжение ее
прикончили.
     Я  объяснил Эвелине,  по  каким  признакам можно отличить смерть от
притворства или обморока,  и мы пошли прочь от трупа,  предоставив вновь
разгоравшемуся огню делать свое дело.
     Эвьет с  неудовольствием посмотрела на  свои перепачканные собачьей
кровью ступни и  пошла мыть их в  корыте у  колодца,  где еще оставалась
вода.  Я  тем временем рассматривал в  пыли следы битвы Верного с псами.
Отпечатки подкованных копыт вели за ограду, как и следы собачьих лап, но
ускакал ли конь,  преследуемый сворой,  или,  напротив, покинул двор уже
после собак?
     - Они за ним не гнались,  - уверенно заявила Эвелина, присоединяясь
ко мне.  - Но он, похоже, прихрамывает на правую заднюю ногу. А вот один
из псов точно ускакал отсюда на трех лапах.
     Мы  вышли  на  улицу,  по-прежнему держа оружие наготове.  Собак не
оказалось  и   здесь.   Следы  копыт  вели  прочь  из  села  в  сторону,
противоположную той, откуда мы приехали.
     - Верный!  - громко позвал я, не особо надеясь, что конь уже выучил
свое имя. Впрочем, мой голос он все же должен был знать. - Вер-ны-ый!
     В  ответ мне раздался злобный лай,  и  я подумал,  что обнаруживать
себя  было не  такой уж  хорошей идеей.  Но  почти тут  же  я  услышал и
радостное ржание,  а затем Верный,  целый и невредимый,  галопом вылетел
из-за церкви и помчался к нам.
     Или,  может быть,  не совсем целый и невредимый. Бабки всех четырех
его ног были забрызганы кровью,  и я не был уверен,  что вся эта кровь -
собачья.
     Но  я  ни  на миг не хотел задерживаться в  проклятом селении.  Кто
знает,  не предпримут ли псы новую попытку?  К  тому же пламя позади нас
уже  не  только  с  яростным  треском  пожирало  дом,  пышными  хвостами
вырываясь  из  окон,  но  и  успело  перекинуться  на  соломенную  крышу
соседнего сарая,  и  сухой  горячий ветер нес  жгучие искры все  дальше.
Пожалуй,  скоро  на  этой  узкой  улице станет жарко в  самом буквальном
смысле.  Поэтому мы  сразу же  уселись на коня и  поскакали прочь.  Лишь
проехав около мили,  я  принял решение остановиться и  осмотреть Верного
более внимательно.
     Эвелина оказалась права: на правой задней ноге обнаружился довольно
глубокий укус.  Я  развязал котомку и извлек свои припасы.  К сожалению,
поблизости  не  было  воды,   чтобы  промыть  рану,   так  что  пришлось
израсходовать на  это мою питьевую флягу.  Но Верный того заслуживал.  Я
наложил на рану мазь и  сделал перевязку.  Верный выдержал всю процедуру
стоически и  лишь взмахивал хвостом,  но не делал попыток дернуть ногой.
Он был боевым конем и, наверное, уже знал, что необходимая помощь бывает
болезненна.  Правая передняя бабка тоже пострадала, но там были лишь две
поверхностных царапины -  видимо, конь вырвал ногу прежде, чем пес успел
вонзить зубы.  Заодно  я  осмотрел и  левую  переднюю подкову -  да,  ее
определенно необходимо было перековать поскорее,  пока она  не  осталась
лежать на дороге.
     - Я же говорила,  что Верный -  это хорошее имя для коня, - сказала
Эвьет, обнимая лошадиную морду. - Он спас нас.
     - Да,  -  согласился я, - если бы он вовремя не заржал, неизвестно,
как бы все обернулось... И псам от него досталось изрядно.
     - Молодец,  Верный,  молодец!  -  девочка гладила его по носу и  по
холке. Конь довольно пофыркивал. Похоже, Эвьет сразу ему понравилась.
     Меж тем вдали над селением бушевало пламя, и тянулись в безоблачное
небо  длинные  косые  султаны  сизо-черного дыма.  Теперь  уже  не  было
сомнений, что еще до вечера проклятое село выгорит дотла.
     Дорога под ногами была хорошей - плотно убитый грунт, припорошенный
мягкой пылью,  без всяких острых камней - и я предложил пока прогуляться
пешком,  чтобы  не  нагружать Верного.  Эвьет охотно согласилась,  и  мы
зашагали в сторону пока еще невидимого отсюда города.
     Пик  дневной жары миновал,  но  было по-прежнему тепло и  солнечно.
Нагретая земля  дышала  покоем.  Тишину  нарушали только щебет  каких-то
невидимых птах  да  стрекот  цикад  в  траве.  Вокруг  не  было  никаких
признаков человеческого жилья -  только распахнутый до горизонта зеленый
простор полей,  голубой купол неба и желтая лента дороги.  И, чем дольше
мы  шагали,  тем  легче было поверить,  что  недавно пережитое нами было
просто каким-то мороком, дурным послеобеденным сном.
     Но  достаточно было  уже  просто взглянуть на  ногу Верного,  чтобы
убедиться, что это не так.
     - Ты говорил,  что люди ведут себя хуже животных,  -  сказала вдруг
Эвьет,  - но эти собаки не показались мне симпатичными. Злобы в них было
больше,  чем  просто  инстинкта  хищника,  который  хочет  есть.  Хищник
отступается, если видит, что встретил достойного противника, который ему
не по зубам, а эти бросались снова и снова...
     - Вот  именно.  Нормальный хищник -  отступается.  Но  собака -  не
показатель.  Собаку  испортил  человек.  Превратил в  свое  карикатурное
подобие...  обрати внимание,  кстати,  что люди презирают собак, которые
вроде  бы  преданно служат  им.  "Пес"  и  "сука"  -  это  ругательства.
Презирают свое  собственное отражение...  И  все  же,  согласись,  самый
мерзкий персонаж в этой истории - это старуха.
     - Или те,  кто довел ее до такой жизни,  -  заметила Эвьет.  - Хотя
они,  конечно же, тоже люди. Как ты думаешь, то, что она рассказывала об
истории села - правда?
     - Скорее всего,  да. Думаю, что единственной ложью в ее словах было
обещание отсыпать нам овса.  В остальном она не врала. Просто малость не
договаривала... Но, какими бы ни были внешние обстоятельства, свой выбор
человек всегда делает сам.  У  тебя эта война отняла даже больше,  чем у
нее,  но  ты  ведь  не  стала  такой,  как  она?  Человека вообще нельзя
заставить сделать что бы то ни было вопреки его желанию.
     - Разве? Может быть, некоторых, но не любого же!
     - Любого.  Все,  что  человек делает -  он  делает исключительно по
собственной воле.  Просто  под  влиянием внешних обстоятельств эта  воля
может измениться.  Скажем, на смену желанию сохранить верность принципам
придет желание избежать боли.
     - Хм...  а  ведь ты  прав.  Выходит,  тот,  кто  властен над своими
желаниями, непобедим?
     - В  каком-то  смысле.   Хотя  его,   конечно,   по-прежнему  можно
уничтожить физически...
     - Так просто!
     - Просто в  теории.  На самом деле обрести полную власть над своими
желаниями не так легко.  Первый шаг здесь -  понять, что есть собственно
"я". И перестать отождествлять себя со своим телом.
     - Как это?
     - Так.  Мое тело - это не я. Оно - лишь слуга моего разума. Хороший
хозяин учитывает потребности своего слуги,  если хочет, чтобы тот хорошо
служил ему. Однако никогда не позволит слуге собой командовать.
     - Интересно. Никогда об этом не задумывалась.
     - Я в твоем возрасте тоже не задумывался,  -  улыбнулся я. - Может,
не задумался бы и до сих пор, если бы не мой учитель.
     - Ему удалось достичь полной власти над желаниями?
     - Мне кажется, да.
     - А где он теперь?
     - Он умер.
     - Жаль...  -  вздохнула Эвьет и  через некоторое время добавила:  -
Тело - это слуга, который рано или поздно убивает своего хозяина.
     - Увы. Хотя нередко это делают другие.
     - Что да,  то  да,  -  мрачно констатировала Эвьет,  и  я  мысленно
выругал  себя:  думая  о  своем,  я  невольно  вновь  напомнил ей  о  ее
собственных потерях.
     - Интересно,  кто были те  солдаты,  что отняли последних лошадей у
селян?  -  произнесла меж  тем Эвелина и  тут же  сама себе ответила:  -
Наверняка лангедаргцы.
     - Не  хочу тебя расстраивать,  но  с  тем же успехом это могли бы и
йорлингисты.
     - Армия Льва борется за правое дело!
     - А  я  думал,  все  дело в  том,  что  Йорлинг -  твой сюзерен,  -
усмехнулся я.
     - Ну, это, конечно, тоже важно... но вассальный долг не заставил бы
меня пойти против законов чести!  У  Йорлингов действительно больше прав
на престол.  По женской линии они в  более близком родстве с пресекшейся
династией,  чем Лангедарги...  хотя и  в более дальнем по мужской.  Но у
Лангедаргов по женской линии вообще нет ничего общего с императорами...
     - Вопрос о том,  насколько существенно родство по женской линии, не
имеет общепризнанного решения,  -  напомнил я.  -  Именно ему мы обязаны
двумя  десятилетиями этой  войны.  Хотя  мне  всегда  казалось полнейшей
глупостью решать вопрос о правителе,  исходя не из его личных качеств, а
из  степени  кровного родства.  И  даже  не  просто  из  родства,  а  из
очередности появления на  свет  отпрысков одной и  той  же  семьи.  Или,
скажем, из юридических тонкостей, в зависимости от которых один и тот же
брак,  породивший одного и  того же отпрыска и  давший ему одно и  то же
воспитание, может быть признан законным или незаконным...
     - Ты опасный человек, - усмехнулась баронесса, взглянув на меня.
     - Я? Разве это я развязал войну?
     - Войну, кстати, развязал Лангедарг!
     - Вообще-то  это  отец  нынешнего Йорлинга  отказался принести  ему
присягу и начал собирать свою армию.
     - Ну  еще  бы  -  ведь для  такой присяги не  было никаких законных
оснований!  Но  тогда еще была надежда как-то решить дело миром.  Однако
Карл подло заманил его в ловушку и убил!
     - Эвьет,  у  меня и  в мыслях нет оправдывать Карла.  Но просто тот
факт, что кто-то пострадал от подлости и несправедливости, ровным счетом
ничего не говорит о его собственных достоинствах. Быть жертвой - это еще
не добродетель.
     - Ну... - эта мысль явно прежде не приходила ей в голову. - В общем
ты, конечно, прав... Но в данном случае правота действительно на стороне
Льва.
     - Даже если вторую половину лошадей отобрали грифонцы,  то первую -
львисты, не так ли?
     - Ну  так  война же.  Совсем без  потерь нельзя.  Все должны чем-то
жертвовать.
     - Должны?  Кому  должны,  почему должны?  Я  понимаю,  когда чем-то
жертвуют Йорлинги или Лангедарги. Они дерутся за власть для своего рода,
они рассчитывают на самый высокий куш -  и,  соответственно,  они должны
нести издержки.  Но причем тут, скажи на милость, мирные жители деревни,
которые в гробу видали эту войну?  Которым нет никакого дела,  кто будет
сидеть на троне в тысяче миль от них?
     - Вот  потому,  что  обывателям  нет  никакого  дела  до  торжества
справедливости,  все это и творится столько лет! - перешла в наступление
Эвьет.
     - Даже если допустить,  что справедливость действительно на стороне
Льва  -  что,  по-твоему,  должны были делать эти  селяне?  Их  староста
пытался протестовать.  Его  повесили.  Даже если бы  они все,  как один,
вышли с  топорами и вилами против мечей и копий регулярной армии,  их бы
просто перебили.
     - По крайней мере,  умерли бы достойно и прихватили бы с собой хоть
нескольких врагов. А не пошли бы на корм собственным собакам.
     - Ну,  возможно,  -  согласился я.  -  Однако интересно,  что бы ты
сказала, окажись этими врагами йорлингисты. Для крестьянина враг не тот,
кто  имеет меньше прав на  престол.  А  тот,  кто  приходит отобрать его
собственность.
     - Даже если последних лошадей забрали львисты,  я  думаю,  это  был
произвол какого-нибудь капрала.  А вовсе не политика Ришарда Йорлинга. В
конце концов,  какой ему  смысл разорять собственных подданных,  которые
платят налоги в  его  казну?  Ну  или  будут платить после победы,  если
говорить о крестьянах на грифонских землях...
     - А какой смысл Лангедаргу? Война, все средства хороши - вот и весь
смысл.  Обрати внимание на свою логику. Если это сделали лангедаргцы, то
- "чего еще ожидать от Грифона, Карл же негодяй". А если йорлингисты, то
- "перегибы на местах, Ришард ни при чем".
     - Хм... - смутилась Эвьет.
     - И,  кстати,  тебе не приходила в  голову крамольная мысль,  что и
Карл мог не знать о том, что случилось с твоей семьей?
     - Нет,  -  решительно возразила Эвелина, - это совершенно не одно и
то же.  Одно дело -  отобрать скот у  простых крестьян и совсем другое -
перебить целый баронский род в  его родовом замке.  На такое без приказа
ни  один капрал не решится.  Может быть,  Лангедарг не называл конкретно
нашу  фамилию  -  но  тогда,  значит,  он  просто  приказал убивать всех
вассалов Йорлингов на этих землях.
     - Ну,  наверное,  -  согласился я. В конце концов, она дворянка, ей
виднее,  какие правила убийства приняты в их среде...  -  Однако,  ты не
ответила на мой вопрос насчет врагов.
     - Ну, я могу понять точку зрения селян. Могу им посочувствовать. Но
все-таки  низшее  сословие  на  то  и   низшее,   что  судит  не  дальше
собственного курятника.
     - Ах,  низшее  сословие?  А  как  насчет  вас,  баронесса?  Что  вы
предпочтете -  торжество справедливости в  виде  победы  Льва  или  вашу
личную месть?
     - Так ведь одно прямо связано с другим!
     - Совсем не обязательно. Предположим, что Карл решил сложить оружие
и  присягнуть Ришарду.  На  условиях,  естественно,  полной  амнистии  и
сохранения всех своих земель и замков.  Герцог Йорлинг восходит на трон,
а  герцог Лангедарг живет  долго  и  счастливо.  Ну,  может,  не  совсем
счастливо,  но уж явно дольше и счастливее тех,  кого убили по его вине.
Устраивает такой вариант?
     - Ришард не может помиловать убийцу собственного отца!
     - Может.  Ради власти люди сами становятся убийцами,  а  не  то что
милуют убийц. Итак, ваш выбор, баронесса?
     Эвьет долго молчала, затем тихо, но твердо сказала:
     - Я должна отомстить.
     - Что и требовалось доказать. Молодец, что не лукавишь.
     - Но  будет  несправедливо,  если  Карл  избежит  наказания за  все
убийства, совершенные по его приказу!
     - А справедливость всегда должна торжествовать, не так ли?
     - Так,  -  черные глаза Эвьет с подозрением уставились на меня. - А
ты что, и с этим собираешься спорить?
     - Отвлечемся на  время от  конкретных людей и  фамилий.  Представим
себе,  что имеется законный наследник престола,  чьи права неоспоримы. И
имеется  самозванец,  пытающийся захватить  трон.  Чья  победа  является
торжеством справедливости?
     - Первого,  конечно,  -  по  тону было ясно,  что Эвелина чувствует
подвох, но не может понять, в чем он заключается.
     - Хорошо.  Но  первый -  мерзавец,  каких поискать,  и  к  тому  же
бездарен,  как правитель.  А второй - действительно талантливый политик,
способный править  мудро  и  привести  страну  к  процветанию.  Он  и  в
борьбу-то  вступил не  из  властолюбия,  а  желая  спасти государство от
катастрофы,  грозящей в случае воцарения первого. Ты по-прежнему желаешь
победы справедливости?
     - Ну... если все действительно так... тогда справедливость будет на
стороне второго, только и всего.
     - Несмотря на законные права первого?
     - Законы пишутся людьми. Справедливость важнее законов.
     - Вот видишь,  ты  уже стала не менее опасным человеком,  чем я,  -
усмехнулся я.  -  Но хорошо.  Вот тебе пример посложнее. На чьей стороне
справедливость -  крестьянина,  который в неурожайный год поднимает цену
на  хлеб,  потому  что  иначе  не  сможет  прокормить  свою  семью,  или
горожанина, который при новой цене не сможет прокормить свою?
     Эвьет вновь надолго задумалась.
     - Получается,  что  каждый  по-своему  прав,  -  констатировала она
наконец. - И общей для всех справедливости просто не существует.
     - Именно   так.    Поэтому,   когда   слышишь   высокие   слова   о
справедливости, всегда проверяй, на месте ли твой кошелек.
     - А что же существует?
     - Только личные интересы. У каждого свои.
     - Но как же честь?
     - Можешь,  если угодно,  включить ее в  список личных интересов,  -
вновь усмехнулся я.  -  Ведь  дворянина,  свято блюдущего законы чести -
даже если предположить,  что  такие господа в  наше время еще остались -
заботит вовсе не  участь людей,  которые пострадали бы  от  нарушения им
этих законов. Если соображения чести потребуют, он зарежет невиновного и
не поморщится -  сколько уже было, к примеру, тех же дуэлей по пустячным
поводам...   А   волнует  его  исключительно  собственная  правильность,
собственная репутация -  и в глазах окружающих,  и в своих. Хотя по мне,
самая  честная  честь  состоит  в  том,   чтобы  прямо  следовать  своим
интересам, не пряча их под лицемерной маской пафосных слов и понятий.
     - А каковы твои интересы?
     - Не  знаю,  -  вздохнул я.  -  Наверное,  найти место,  где  можно
отдохнуть.
     - Мы уже скоро должны добраться до Пье.
     - Я не в этом смысле.  Вообще отдохнуть,  понимаешь?  От войны.  От
людской тупости и злобы.  От всей этой мерзости. Но не похоже, чтобы еще
где-то остался такой уголок...
     - Я просто думаю, - серьезным тоном пояснила Эвьет, - можно ли тебе
доверять, или надо сразу хвататься за кошелек.
     - А разве я говорю высокие слова о справедливости? - улыбнулся я. -
И к тому же у тебя нет кошелька.
     - Что да,  то да, - спокойно согласилась баронесса. - У отстутствия
имущества  свои  преимущества,   -  она  сама  хихикнула  над  невольным
каламбуром. - Можно доверять случайным спутникам.
     - Тоже не всем, - серьезно напомнил я.
     - Это верно,  хоть и скверно,  - ею, очевидно, овладело каламбурное
настроение. - Совсем не всем.
     Солнце склонялось все ниже,  и я решил, что нам стоит поторопиться.
Понаблюдав за шагом Верного,  я пришел к выводу, что, благодаря принятым
мною мерам,  он  уже не испытывает боли,  хотя рана,  конечно,  была еще
далека от заживления.
     - Дальше поедем верхом, - объявил я.
     - Я не устала,  могу и дальше идти,  -  ответила Эвьет.  - По лесу,
бывало, целый день ходила...
     - Мне  тоже  доводилось много ходить,  но  нам  надо успеть сделать
неотложные дела в городе до темноты. Видишь, Верный уже не хромает.
     - Действительно. А какие у нас неотложные дела?
     - Ну,  во-первых, купить тебе одежду и обувь. Потом, левая передняя
подкова...  Что не  так?  -  спросил я,  заметив мелькнувшую на  ее лице
недовольную гримаску.
     - Не хочется снова в  туфли влезать.  Я  уже привыкла босиком,  мне
нравится. Тем более в такую славную погоду!
     - Баронессе не пристало ходить босой, - напомнил я.
     - Да  я  понимаю,  -  вздохнула Эвьет.  -  Но почему простолюдинкам
можно, а мне нет?!
     - У каждого сословия свои привилегии, - усмехнулся я.
     На самом деле я  мог ее понять.  Я сам проходил босиком первые годы
своей жизни.  И,  когда впервые надел настоящие башмаки,  стер  себе обе
ноги в  тот же день.  Но для меня те башмаки и новенький костюмчик стали
символом  радикальной  перемены  социального  статуса  (хотя   тогда  я,
конечно,  еще не знал таких мудреных слов).  И я готов был терпеть любые
неудобства,  лишь бы  не  возвращаться снова к  жизни и  облику уличного
оборвыша.  Эвелина же и  босая оставалась аристократкой и  не ощущала ни
малейшего урона  своему достоинству.  Я  мог  лишь  позавидовать чувству
внутренней свободы  и  независимости этой  девочки.  Однако  приходилось
принимать во  внимание мнение окружающих.  Встречают,  как известно,  по
одежке.  А в мире, где догмы и титулы ценятся выше знаний и ума, нередко
по ней же и провожают.
     - Обещаю - никаких туфель на каблуках, - улыбнулся я.
     Итак, мы продолжили путь верхом, предоставив Верному самому выбрать
удобный ему  аллюр,  и  без  особой спешки через пару  часов подъехали к
воротам Пье.
     Городишко оказался как  раз  такой дырой,  какую я  ожидал увидеть.
Выщербленная  не  столько,  очевидно,  снарядами  вражеских  требушетов,
сколько временем крепостная стена  выглядела скорее  следствием принципа
"и  у   нас  все,   как  у  людей",   нежели  реальным  фортификационным
сооружением,  возвышаясь над крапивой и  лопухами от  силы на три-четыре
ярда.  Город вряд ли имел статус вольного - скорее располагался на земле
кого-то из феодалов,  но я не заметил на надвратной башне никаких флагов
с гербами. Это, впрочем, тоже было вполне ожидаемо; я уже привык к тому,
что в таких местах магистрат держит под рукой два флага -  золотого льва
на синем поле и черного грифона на серебряном -  и поднимает один из них
при  подходе соответствующего войска,  по-тихому спуская сразу же  после
ухода солдат.  О  том,  чтобы оказывать вооруженное сопротивление,  тут,
конечно,  и не помышляют.  Впрочем,  если к стенам подойдет не войско, а
небольшой  отряд,   перед  ним,  скорее  всего,  гордо  закроют  ворота,
независимо от  того,  именем  какой  партии  будет  хрипло  ругаться под
стенами командир.  И  в  общем-то правильно сделают,  ибо в  большинстве
своем такие отдельные отряды,  даже если когда-то они и  начинали службу
под  теми или иными пафосными знаменами,  давно уже выродились в  банды,
озабоченные  исключительно  собственным  снабжением.  Нередко  подобными
бандами командуют люди благородной крови,  причем не только бастарды, но
и  вполне  законные сыновья,  которым просто не  повезло с  очередностью
появления на свет.  Закон о майорате не позволяет дробить родовое имение
и  отдает  его  целиком  старшему,  предоставляя  остальных  братьев  их
собственной фортуне или же изворотливости.  Тоже,  кстати, замечательный
пример справедливости...
     Но  мы  не  были ни  войском,  ни бандой,  а  потому двое не первой
молодости часовых,  которые подремывали в воротах, опершись на копья, не
уделили нам  никакого внимания.  Лишь  тот,  что  справа,  открыл глаза,
вспугнув ползшую по лбу муху,  когда мы проезжали мимо,  и снова опустил
веки.
     Лишь  центральная улица  Пье  оказалась мощеной  (причем  так,  что
едущий по ней на повозке,  должно быть,  растрясал себе все кости), и на
ней-то Верный все-таки потерял свою подкову.  К  счастью,  я вовремя это
заметил  и   успел  подобрать  ее,   шуганув  устремившегося  к   добыче
оборванного  субъекта  неопределенного  возраста.   Вроде   и   невелико
богатство,  а пару монет кузнец за подкову отсчитает...  "Не в этот раз,
приятель",  - осклабился я. Он отступил, обдав меня зловонным дыханием и
не менее зловонным ругательством.
     Эвьет в последний раз была в Пье,  когда ей было восемь, и теперь с
любопытством оглядывалась по  сторонам.  Хотя смотреть было особо не  на
что.  Узкие грязные улочки в  конском навозе и остатках помоев,  которые
льют прямо из  окон,  внаглую снующие под  ногами крысы,  тесно жмущиеся
друг к  другу унылые дома,  давно не знавшие ремонта,  вечно сырое и  не
очень-то  чистое белье на  веревках,  там и  сям натянутых поперек улицы
между вторыми этажами, пьяница, вышвырнутый из дверей кабака и дрыхнущий
прямо в мутной луже,  другой, чуть потрезвее, справляющий малую нужду на
стену  дома,  возле  церкви -  толпа нищих,  агрессивно тычущих под  нос
прохожим свои  гноящиеся язвы и  безобразные культи...  (В  начале своих
странствий я  как-то  по наивности предложил такому калеке безвозмездную
помощь,  ибо видел,  что его болезнь пока еще не запущена до неизлечимой
стадии - так он чуть не поколотил меня костылем за то, что я хочу лишить
его источника дохода.) А запахи!  О эти городские запахи! Смесь нечистот
с  сочащимся из  окон и  труб кухонным чадом,  где  сливаются прогорклое
масло,  вареная  гнилая  капуста,  бульон  из  рыбы,  весь  летний  день
пролежавшей под солнцем на прилавке, и дьявол ведает что еще... В городе
даже небо другое - больное и мутное от вечно висящей в воздухе сажи.
     - Вроде бы, когда мы ездили смотреть мистерию, здесь было почище, -
с сомнением произнесла Эвьет. Наверное, глядя на состояние местных улиц,
она уже не жалела о необходимости обуться.
     - Скорее ты просто отвыкла от подобных зрелищ,  -  возразил я.  - Я
сам родился в  городе и когда-то считал,  что только так и можно жить...
Дайте людям просторные поля,  бескрайние леса,  чистое небо,  и  что они
сделают?  Собьются в  кучу на  крохотном пятачке,  обнесут его забором и
загадят до невозможности.
     - Ну,  что  касается пятачка и  забора,  то  в  этом есть смысл,  -
заметила Эвьет. - Так легче обороняться.
     - Обороняться _от кого_?
     - От... да, действительно.
     - По-хорошему,  городские стены следует использовать не  для  того,
чтобы не пускать людей внутрь, а для того, чтобы не выпускать их наружу.
В мир, который они еще не успели испакостить.
     - Ты не любишь людей, - констатировала Эвелина.
     - Назови хоть одну причину, по которой их следует любить.
     - Ну... ты сам человек.
     - А если кто-то родился горбатым, разве это повод любить свой горб?
     - Пожалуй, нет, - хмыкнула Эвелина.
     - И  знаешь,  что самое противное?  Даже не собственная горбатость,
тем более что ее, приложив достаточно усилий, можно во многом выправить.
А  самодовольство гордящихся своими  горбами окружающих.  Ты,  наверное,
слышала поговорку "В стране слепых одноглазый -  король"? Как бы не так!
В  стране  слепых одноглазый -  урод,  достойный либо  сочувствия,  либо
насмешки. Причем те, кто сочувствует, гораздо хуже тех, кто насмехается.
Ибо  они  стремятся  реализовать свое  сочувствие на  практике,  избавив
несчастного от его уродства.
     - То есть выколов ему здоровый глаз?
     - Схватываешь на лету...  А уж двуглазый - и вовсе опасный выродок,
грозящий всем устоям. Ему не сочувствуют - его убивают.
     - А сколько глаз у тебя?
     - Надеюсь, что два. Но один я научился зажмуривать.
     - Пожалуй, если ты его откроешь, то заметишь вывеску портного, мимо
которой мы только что проехали.
     В  самом  деле,  за  всеми этими философскими разговорами я  как-то
отвлекся от  наших текущих проблем.  Я  поворотил коня,  не  обижаясь на
Эвьет за то,  что она свела серьезную беседу в шутку.  Это замечательно,
что она, с ее биографией, вообще сохранила способность шутить.
     Портной,  по  причине вечернего времени,  уже  не  сидел у  себя  в
мастерской,  и мне пришлось довольно долго колотить в дверь,  прежде чем
он  вышел  из  внутренних  помещений  дома  и  открыл.   Он  был  лысый,
толстозадый,  с отвислыми щеками.  Я заметил, что его собственная одежда
сидит на  нем  довольно-таки мешковато -  не  иначе,  дела шли настолько
неважно,  что толстяк потерял несколько фунтов веса. Однако почему-то не
спешил ушить свой костюм -  то  ли не желая работать бесплатно,  хотя бы
даже и  на  самого себя,  то  ли  проявляя оптимизм по поводу перспектив
возвращения хороших времен.
     А может быть,  наоборот,  ожидая,  что скоро придется ушиваться еще
сильнее.
     - Что надо?  -  осведомился он,  тем не менее, без всяких признаков
радости по поводу прихода клиентов.
     - Этой девочке нужна хорошая одежда.
     - Не  сомневаюсь,  -  буркнул  он,  окидывая презрительным взглядом
нынешнее облачение Эвьет. - А платить-то есть чем?
     - Есть,  -  я  отвязал от  пояса  кошель и  звякнул им  перед носом
портного.  Тот отступил в  зашторенный полумрак мастерской,  впуская нас
внутрь,  и,  подозрительно косясь  на  меня,  зажег  стоявший  на  столе
масляный светильник.
     - Сначала покажите деньги.
     Эвелина,  кажется,  уже  хотела сказать ему  что-то  резкое,  но  я
успокаивающе  сжал  ее  ладонь.  Развязав  кошель,  я  продемонстрировал
хозяину мастерской пригоршню монет, заранее, впрочем, зная его реакцию.
     - Медными не возьму, - не обманул он моих ожиданий.
     - Они обязательны к  приему на  всей территории Империи,  -  сделал
безнадежную попытку я. - Это закон.
     - Какой еще закон?
     - Закон, подписанный последним императором.
     - Вот  и  отнеси их  ему на  могилу.  А  мы  здесь принимаем только
золото. Тем более - от чужаков.
     Глупые люди,  считающие золото абсолютной ценностью! Золото - такой
же  металл,  как и  медь,  и  не более чем.  Его нельзя есть,  им нельзя
согреться,  даже для  изготовления оружия оно не  очень-то  годится.  Но
объяснять сие этому типу,  разумеется,  бессмысленно. Если дела и дальше
будут идти так,  как они идут,  со  временем он сам убедится,  что самая
твердая валюта - это засушенный кусок хлеба...
     - Ладно, - вздохнул я, демонстрируя ему монету в пять золотых крон.
- Нам нужен костюм, удобный для путешествия верхом.
     - На заказ или готовый?
     - Найдется готовый  подходящего размера?  -  с  надеждой спросил я.
Одежда нужна была Эвелине как можно скорее,  не  говоря уже о  том,  что
шитье на заказ обошлось бы заметно дороже.
     - Поищем,  -  пробурчал портной, беря лампу и направляясь в дальний
конец  мастерской.  Там  висело на  крестообразных стойках около  дюжины
мужских и женских нарядов.  Шансов, что среди них отыщется детский, было
не очень много,  но нам повезло. Портной продемонстрировал нам костюм из
числа тех, какие обычно носят мальчики-пажи. Разумеется, далеко не такой
роскошный, какие можно встретить в герцогских и графских замках. Никаких
белых кружев на воротнике и манжетах,  вместо дорогих пуговиц -  обычная
шнуровка,  да и ощупанное мной сукно было явно местного производства,  а
не  из  славящихся своими  сукновальнями провинций.  Но  это  даже  и  к
лучшему:  такой наряд прочнее и  практичнее одеяний из тонких тканей,  в
которых щеголяют богатые пижоны.  В  то  же  время это  вполне достойное
облачение для отпрыска дворянского рода средней руки,  и в нем не стыдно
предстать перед тем же графом Рануаром. То, что костюм мужской, ни меня,
ни  Эвьет ничуть не  смущало:  для путешествия самое то.  Мне,  конечно,
доводилось слышать о  заправляющих в разных епархиях фанатиках,  готовых
обвинить женщину в  грехе и  ереси лишь  за  то,  что  та  носит брюки -
каким-то совершенно непостижимым для меня образом они усматривают в этом
непристойность - но даже эти ненормальные не распространяют свои запреты
на девочек, еще не достигших полового созревания.
     Эвьет  отправилась на  примерку за  ширму  и  через некоторое время
вышла  оттуда,  явно  довольная  обновкой.  Костюм  оказался  ей  слегка
великоват, но в целом действительно шел, и его черный и коричневый цвета
хорошо сочетались с  ее черными волосами и  глазами.  Толстяк,  впрочем,
бросил  насмешливый взгляд  на  ее  босые  ноги,  но  Эвелина  этого  не
заметила.
     - Берем,  -  сказал я и протянул пять крон портному. Тот попробовал
монету на зуб, посмотрел на свет и невозмутимо опустил в карман.
     - Как насчет сдачи?  - поторопил я. - Цена такому костюму - от силы
три кроны.
     - Это если в имперских золотых, - брюзгливо возразил толстяк. - А в
монетах новой чеканки при том же номинале золота меньше на треть.
     - Даже если рассуждать так, с тебя полкроны.
     Портной,  как видно,  был неприятно удивлен тем,  что я моментально
сосчитал дроби в уме,  не приняв на веру его калькуляцию - однако тут же
отступил на заранее подготовленные позиции:
     - А  никто не  запретит мне продавать по  той цене,  по какой хочу.
Захочу - и вовсе десять крон запрошу.
     - Тогда и нам никто не запретит отказаться от покупки.
     - Это сколько угодно,  -  фыркнул толстяк.  -  Ищите на  ночь глядя
другого портного, у которого найдется готовый детский костюм, да который
еще при этом возьмет с чужака не втридорога, а по-божески, как я.
     Увы,   он  был  прав;  и,  бросив  еще  один  взгляд  на  довольную
приобретением Эвьет, я махнул рукой.
     - Ладно.  Тогда расскажи хотя бы,  где здесь лавка сапожника,  да и
постоялый двор поприличнее заодно.
     Получив нужные сведения, мы вышли на улицу. Какой-то подозрительный
тощий  тип,  присматривавшийся к  Верному,  сразу  же  всем  своим видом
продемонстрировал,  что  просто случайно проходил мимо.  А  я  еще помню
времена,  когда  коня  можно было  безбоязненно оставлять перед входом в
лавку или  иное заведение...  впрочем,  после той  демонстрации бойцовых
качеств, которую Верный устроил собакам, я надеялся, что он не даст себя
в обиду и конокраду.
     Через несколько минут мы  без особенных проблем приобрели для Эвьет
пару мягких удобных сапожек.  Единственная проблема состояла в том,  что
на этом мой золотой запас был исчерпан.  Оставалось, правда, еще немного
серебра,  но  его  я  хотел приберечь.  А  предстояло еще позаботиться о
Верном и  ночлеге.  Впрочем,  я  надеялся на то,  что на постоялом дворе
медные  деньги  все  же  принимают;  если  портные и  сапожники живут  в
основном  за  счет  местной  клиентуры,  то  содержатели  заведений  для
проезжих обычно  куда  более  лояльны к  монетам с  самых  разных концов
Империи.  При  гостиницах побогаче даже есть своя меняльная лавка.  Надо
сказать,  что даже и  до  Войны Льва и  Грифона правом на чеканку монеты
обладало  отнюдь  не   только  императорское  казначейство  (и  "медная"
реформа, вызвавшая два бунта подряд, была призвана отчасти выправить это
положение),  а уж за последние годы всевозможных денег развелось и вовсе
без счета. Купить, однако, на них можно было все меньше.
     Постоялый двор  оказался довольно неплохим для  такого  места,  как
Пье.  Точнее говоря, он был неплохим в прежние времена, когда на дорогах
было больше путников,  включая даже целые купеческие караваны,  а  в Пье
регулярно устраивались ярмарки  и  фестивали,  пусть  и  имевшие  сугубо
провинциальное значение,  но все же привлекавшие публику со всей округи.
Теперь же  трехэтажное каменное здание с  опоясывающими двор конюшнями и
каретными сараями почти пустовало. В трапезной зале, куда мы вошли, лишь
какой-то  бородатый детина с  изрытым оспой  лицом  смачно глодал свиную
ногу (жир тек по его бороде и капал на грудь, но его это не смущало), да
скучала над пустой кружкой потасканного вида грудастая девка.  При нашем
появлении она,  не стесняясь присутствием Эвьет, с надеждой устремила на
меня масляный взгляд;  я вложил в ответный взгляд все омерзение, которое
испытываю к  подобной публике,  и  она,  скорчив  обиженную рожу,  снова
уставилась в  свою кружку.  Навстречу нам из-за  стойки вышел сам хозяин
заведения, дабы с непритворной радостью поприветствовать новых клиентов.
У меня для него была одна хорошая новость - что нам нужен ночлег, и одна
плохая -  что  нам  не  нужен ужин.  У  него тоже нашлась для  меня одна
хорошая новость -  медь он принимал, и одна плохая - курс был совершенно
грабительский.  Я для порядка повозмущался последним обстоятельством, он
в  ответ произнес ритуальные фразы всех трактирщиков о  худых временах и
непомерных издержках на содержание такого заведения. Впрочем, на сей раз
эти  стандартные причитания действительно соответствовали истине  -  еще
одна   вариация  ситуации,   которую  я   описывал  Эвелине,   говоря  о
справедливости...  Я  спросил,  найдется ли  у  него человек,  способный
подковать лошадь,  и он подтвердил, что такой человек имеется, причем он
исполняет  обязанности  и  кузнеца,   и  конюха,  и  каретного  мастера.
"Раньше-то, сударь, у меня для каждого дела свой работник был, а теперь,
сами  изволите видеть,  уж  больно  накладно стало...  Если  дальше  так
пойдет,  придется самому за молот браться..."  Я усмехнулся,  представив
хозяина постоялого двора  в  роли  кузнеца:  он  был  далеко не  молод и
довольно-таки тщедушен.  "И где этот мастер на все руки?" -  осведомился
я.  "Да  вот,  сейчас поужинает и  будет весь в  вашем распоряжении",  -
хозяин  кивнул на  детину.  Выходит,  то  был  вовсе  не  гость!  Уж  не
единственные  ли  мы  постояльцы  в  этом  славном  заведении?  Ситуация
нравилась мне все меньше.  В отсутствие свидетелей зарезать ночью никому
не ведомых чужаков, дабы обобрать их до нитки - что может быть проще? То
есть знаю,  что проще - отравить, но мы отказались от местной еды... Я с
подозрением посмотрел в  мутно-голубые глаза хозяина и  как бы невзначай
положил руку на рукоять меча. Тот никак не показал, что понял намек.
     Детина явно не  считал,  что ради гостей надо все бросить и  бежать
работать. Я заранее знал, что услышу, если начну выражать недововольство
этим обстоятельством -  что  ему и  так задерживают жалование уже второй
месяц и все такое прочее -  так что не стал зря сотрясать воздух, раз уж
мы  все равно никуда уже в  этот вечер не  спешили.  Наконец он прожевал
последний кусок свинины, удовлетворенно рыгнул и вытер толстые волосатые
пальцы о рубаху. Теперь он был готов к исполнению своих обязанностей. Мы
вышли во двор,  и я поручил Верного его заботам,  заплатив и за овес для
коня. Детина действительно быстро и сноровисто прибил на место врученную
мной подкову,  так и не сказав за все время ни слова;  я подумал,  уж не
немой ли  он.  Однако свое  дело  он  знал,  и,  убедившись в  этом,  мы
вернулись в дом, где я попросил хозяина проводить нас в нашу комнату.
     По  крутой  скрипучей лестнице  (стены  здесь  были  каменными,  но
ступени -  деревянными) мы поднялись на второй этаж.  Комната оказалась,
конечно,  не  шикарной,  но  вполне сносной.  Две кровати,  заправленные
чистым (точнее -  недавно стиранным) бельем,  два неказистых, но прочных
стула, небольшой стол, на нем - кувшин с водой, стоящий в пустом тазу, и
канделябр на три свечи (из которых, впрочем, присутствовала только одна,
да и та изрядно уже оплывшая)...  в общем, жить можно, а уж переночевать
одну ночь тем более.  Что мне не  понравилось,  так это крючок на двери.
Подсунув лезвие  ножа  в  щель  снизу,  его  ничего  не  стоило отпереть
снаружи.  К  счастью,  дверь комнаты открывалась внутрь,  а потому,  как
только  хозяин  оставил  нас  и  удалился,  я  первым  делом  передвинул
выбранную для  себя кровать (оказавшуюся изрядно тяжелой) так,  что  она
уперлась изножьем в  дверь.  Эвьет наблюдала за  моими манипуляциями без
удивления и лишь уточнила:
     - Думаешь, они тут могут оказаться не лучше той старухи?
     - Кто  их  знает...   всегда  лучше  переоценить,  чем  недооценить
опасность.
     - Не всегда,  - уверенно возразила девочка. - Лишь тогда, когда это
не мешает идти к твоей цели.
     - Ну,  пожалуй.  Вот и мой учитель говорил, что многие вещи удались
лишь потому,  что сделавшие их просто не знали, что это невозможно. Так,
теперь вторая линия обороны.
     Я  порылся в  котомке и извлек круглую коробочку.  Откинув одеяло и
простыню на  своей кровати,  я  обнажил покрытый подозрительными пятнами
матрас и посыпал его порошком из коробочки. Затем проделал то же самое с
кроватью Эвьет.
     - Что это? - спросила она.
     - Репеллент. Средство против клопов.
     - Полагаешь, здесь есть клопы?
     - Где есть люди, там есть и клопы.
     - Наверное, ты мог бы неплохо заработать, продавая этот порошок.
     - У самого уже не так много осталось,  а растение, которое входит в
его состав, не встречается в этих краях.
     - Кстати, о деньгах. За мою одежду и обувь ты заплатил семь золотых
крон,  а сколько за комнату? Я верну тебе все при первой возможности, но
мне нужно знать, сколько я должна.
     - Брось, - я убрал коробочку и вновь полез в котомку.
     - Я   не   нищенка!   -   оскорбилась  Эвелина.   -   Я   баронесса
Хогерт-Кайдерштайн, и мне не нужны подаяния!
     - Причем  тут  подаяние?  Это  взаимовыгодное сотрудничество,  -  я
выложил на стол завернутые в холстину остатки утреннего трофея.  - Ты же
не взяла с меня денег за зайца и тетерева.
     - Они все равно столько не стоят.
     - Так мы же расстанемся не завтра. А в нынешние времена сумасшедших
цен и сомнительных хозяев мне очень пригодится спутник, умеющий добывать
пропитание охотой.
     - Ладно, договорились, - согласилась Эвьет.
     После всех событий этого дня  аппетит у  нас  был  отменный,  и  от
тетерева быстро остались одни косточки.  Меж тем солнце уже зашло,  и  в
комнате  быстро  темнело;  в  южных  графствах летние  сумерки  коротки.
Эвелина широко зевнула, да и я не видел необходимости засиживаться.
     - Давай спать,  что ли, - предложил я и отвернулся, чтобы не мешать
ей раздеться.
     - Твою рубашку тебе отдать? - услышал я из-за спины.
     - Оставь себе в качестве пижамы.
     Я слышал, как она завозилась на кровати, устраиваясь поудобнее.
     - Можешь поворачиваться.
     Я  обернулся.  Девочка  свернулась калачиком под  одеялом -  должно
быть, это была ее любимая поза - и...
     - Эй, Эвьет! Ты что, так и собираешься спать в постели с арбалетом?
     - Конечно, - она открыла глаза и посмотрела на меня, словно я задал
самый идиотский вопрос на свете. - А что?
     - Нет,  ничего...  - арбалет был не заряжен, и опасности случайного
выстрела не было. - Спи, как тебе удобно. Только... ты его не повредишь,
если будешь ворочаться?
     - До сих пор же не повредила. Он вообще очень надежный.
     - Ладно, - улыбнулся я. - Спокойной ночи, баронесса.
     - Спокойной ночи, Дольф.
     Я быстро разделся и лег.  Эвьет уже мирно посапывала, но ко мне сон
не шел.  Сперва я думал о нашей безопасности в этой гостинице, но быстро
пришел к  выводу,  что  дверь  забаррикадирована более чем  надежно,  и,
какими бы  ни  были планы мутноглазого хозяина или  его неразговорчивого
работника, добраться до нас вопреки нашей воле они не смогут. А раз так,
то  и  на  Верного на конюшне тоже не посягнут.  Затем мои мысли приняли
более общий характер.  Во что я ввязался, отправившись в путь в компании
Эвьет?  До  сих пор я  почти всегда путешествовал один.  Даже когда была
возможность примкнуть к  какому-нибудь каравану,  чаще  всего  я  ею  не
пользовался. Во-первых, это только на первый взгляд кажется, что ехать в
составе каравана безопаснее.  Да,  шайка  из  четырех-пяти  грабителей в
таком случае не  нападет.  Зато  может напасть куда более крупный отряд,
для которого одиночка не интересен,  но караван -  лакомая добыча.  А  в
ситуации,  когда  приходится всерьез бороться за  жизнь,  я  предпочитаю
обходиться без свидетелей,  видящих,  как именно я это делаю.  Во всяком
случае,  без свидетелей,  способных впоследствии об  этом рассказать.  И
потому четверо противников и  ни одного союзника -  это для меня как раз
идеальный расклад. А во-вторых... мне просто противно подобное общество.
Ехать  вместе с  ними,  дышать их  пивным перегаром,  жеваным чесноком и
многодневным потом,  слушать их похабные байки и  тупые шутки,  да еще и
утолять их  праздное любопытство,  отвечая на  их  вопросы...  А  будешь
демонстративно держаться в стороне -  так сочтут, чего доброго, шпионом.
Хотя настоящий шпион как раз ведет себя так, чтобы ничем не выделяться -
но где их заскорузлым мозгам осознать хотя бы такую простую истину...
     Эвьет,  конечно же,  совершенно не  похожа на  эту публику.  Но,  в
отличие от  караванщиков,  до  которых мне нет никакого дела,  за  нее я
теперь  отвечаю.   Никогда  прежде  я   не   взваливал  на   себя   груз
ответственности за другого. Один раз я готов был сделать нечто подобное,
но мне не позволили...  и,  скорее всего,  благодаря этому я  до сих пор
жив.  С тех пор я в пути,  и проблемы тех, кого я на этом пути встречаю,
меня не касаются... Те, кого я лечил за эти годы, не в счет. Я делал это
ради платы,  и  хотя делал добросовестно,  берясь за лечение лишь в  том
случае,  если точно знал,  что  смогу помочь или,  по  крайней мере,  не
сделаю хуже - меня не волновало, что будет с пациентом после того, как я
дал ему лекарство или обработал рану.  Как не волновало и что было с ним
до.  Я  смотрел на больного как на механизм,  который надо починить,  не
задумываясь  о   его  мыслях  и  чувствах.   Потому  что  если  об  этом
задумываться -  очень легко усомниться,  а надо ли его лечить вообще. Не
получил  ли  он  эту  рану  от  жертвы,  которая  пыталась  отбиться  от
насильника.  Не  стоял  ли  он  в  гогочущей  толпе,  любуясь  сожжением
очередного  еретика...   А  может,  он  и  сам  лично  писал  донос  или
лжесвидетельствовал в  суде?  И  даже если он всего этого не делал -  не
сделает ли завтра, благодаря тому, что я спас ему жизнь?
     Готов ли я  применить столь же прагматический подход и  к  Эвелине?
Нет, она, конечно, не виновна ни в каких гнусностях. Но ведь она мне, по
сути,  никто,  я  знаю ее всего один день.  И  самым разумным,  раз уж я
вообще  ввязался  в  это  дело,  было  бы  рассматривать ее  просто  как
очередную посылку,  которую я подрядился доставить адресату. Адресатом в
данном случае является граф Рануар.  Правда,  на сей раз на щедрую плату
рассчитывать не приходится.  Граф вряд ли будет в восторге,  что на него
свалилась лишняя забота.  Но  все  же  у  него  есть  долг  перед своими
вассалами,  освященный и законом,  и традицией, и какое-то содержание он
ей выделить должен.  Значит,  и мне что-то перепадет.  Опять же,  в пути
Эвьет  -  не  бесполезная обуза,  ее  охотничьи и  следопытские навыки и
впрямь могут пригодиться.  Значит,  решение сопровождать ее  было вполне
разумным.  Но готов ли я относиться к ней, как к посылке? Не беспокоясь,
в  частности,  о  ее планах мести,  из-за которых она готова подвергнуть
себя смертельной опасности?
     Нет, честно ответил себе я. Нет, мне не все равно.
     И это мне чертовски не нравилось.
     Мне не нужны лишние проблемы,  повторил я привычное заклинание. Мне
ни до кого нет дела. Но впервые это прозвучало не очень убедительно.
     Дело было, конечно, не в ее возрасте и уж тем более не в ее половой
принадлежности.  Заморочки на  ту  и  другую тему суть едва ли  не самые
большие глупости,  обитающие в человеческих головах.  К женщинам я столь
же равнодушен,  сколь и  к мужчинам,  а дети по большей части вызывают у
меня неприязнь. Вообще, трудно придумать предрассудок более нелепый, чем
представление о  том,  что  ребенок чем-то  лучше или  ценнее взрослого.
Кузнец  более  расстроится,  сломав  уже  готовый меч,  нежели  испортив
заготовку,  садовод  станет  более  сокрушаться о  засохшем  многолетнем
дереве,  чем  о  саженце -  и  тем  не  менее  считается,  будто  гибель
человеческого  детеныша  есть   бОльшая   трагедия,   чем   смерть   уже
сформировавшейся  личности  со  всеми  ее  знаниями  и  опытом!  Правда,
применительно к  большинству людей следует говорить не  о  знании,  а  о
невежестве,  и опыт у них такой,  что лучше бы его вовсе не иметь...  но
это уже отдельная тема.  Дети -  это отнюдь не маленькие ангелы, которых
впоследствии  портит  жестокий  взрослый  мир.  Откуда  бы  взялась  эта
жестокость,  если бы она не шла прямиком из детства? Дети обладают всеми
пороками взрослых, за исключением похоти. Это - существенное исключение,
зато  взрослые хоть  как-то  сдерживают и  маскируют свои пороки нормами
приличий -  к  этому,  собственно,  и  сводится воспитание -  дети же не
делают даже  этого.  Что  такое  палач,  истязающий жертву?  Это  просто
ребенок, которому наконец позволили быть собой. Которого больше никто не
будет ругать за  то,  что он  мучает кошку или обижает младшего братика.
Это не дети играют в войну потому,  что подражают взрослым. Это взрослые
воюют  потому,  что,  наконец,  дорвались до  возможности воплотить свои
детские мечты по-настоящему. С железными, а не с деревянными мечами.
     Все ли? Нет, не все. Было время, когда я никого не хотел убивать. И
Эвелина,  очевидно, тоже. Но потом с нами случилось то, что случилось. Я
заковал себя в  броню равнодушия,  чтобы избавиться от испепеляющей,  но
бессильной ненависти.  Она -  хочет отомстить.  Потому что ее  не лишили
этого права. И я почувствовал, что завидую ей.
     Вот в чем было дело.  Эвьет была не такой,  как другие. Несмотря на
свой  юный возраст,  она  не  была заготовкой,  тем  более -  заготовкой
очередного двуногого без перьев, как выражался мой учитель. Она уже была
личностью - и личностью, достойной уважения. Подобно одинокой розе среди
чертополоха...  слишком пошлая метафора?  Тогда  -  подобно драгоценному
камню среди грязи.  Грязь может заляпать его  грани,  но  не  проникнуть
внутрь.  Уже та  сила духа,  которая позволила ей выжить в  течение этих
трех  лет,   заслуживала  восхищения.   И   ее  ум,   ее  смелость,   ее
независимость,  ее твердость и  целеустремленность.  Ее готовность брать
ответственность на себя...
     Ну вот, приехали. Значит, ее готовность к ответственности я уважаю,
но  при  этом  сам  лишней  ответственности не  хочу?  Ключевое слово  -
"лишней".  Где кончается разумная осторожность и  начинается недостойная
трусость?  Наверное,  Эвьет права - там, где вместо того, чтобы избегать
лишних опасностей на пути к цели, отказываешься от цели как таковой. При
том важном условии, однако, что эта цель у тебя действительно была, а не
навязывается тебе  извне,  на  чем  так  любят играть всякие агитаторы и
любители брать "на  слабо"...  А  какова моя цель?  Ответить "никакой" -
конечно,  лукавство.  Цель у  меня есть,  просто она едва ли  достижима.
Найти тихое,  спокойное,  безлюдное место, куда не доберутся ни солдаты,
ни церковники, ни прочие двуногие без перьев. Построить там уютный дом с
библиотекой и  лабораторией.  И  просто жить,  изучать природу,  читать,
ставить опыты. Так просто? Да. Самую малость проще, чем слетать на луну.
     Но есть ли у меня цель приобретать друзей, кого-то спасать, кому-то
помогать?  Нет.  Нету.  Дело даже не в  том,  что однажды я  уже потерял
дорогого мне человека и  не хочу,  чтобы это повторилось.  А в том,  что
одиночество  -  это  вовсе  не  проклятье.  Одиночество -  это  роскошь,
которую,  подобно  изысканному яству,  не  все  способны  оценить.  Я  -
способен. А значит, нечего забивать себе голову. Я доставлю Эвелину к ее
сеньору, а дальнейшее меня не касается.
     Приняв это твердое решение, я заснул.

     Когда путешествуешь один,  особенно в такое время, как наше, то или
быстро приобретаешь умение просыпаться от малейшего шороха,  или однажды
не проснешься вообще.  Поэтому,  открыв глаза и обнаружив, что в комнате
уже светло,  я понял,  что ночью нас никто не беспокоил.  Действительно,
крючок был на  месте;  если бы  кто-то по-тихому поднял его и  попытался
открыть дверь,  крючок остался бы  висеть в  качестве улики.  Ну  что ж,
значит, грабительские наклонности здешнего хозяина ограничиваются только
обменным курсом медных денег.  Вот и  славно.  Когда тебя пытаются убить
более одного раза на дню - это все-таки перебор.
     Эвьет еще спала,  и я не стал ее будить. Как-никак, девочка впервые
за  три  года  получила  возможность  выспаться  в  нормальной  постели!
Одевшись,  я  отодвинул свою кровать от двери,  постаравшись сделать это
как  можно тише.  Конечно,  совсем без шума у  меня не  вышло,  и  Эвьет
беспокойно зашевелилась во сне,  покрепче ухватив свой арбалет, но так и
не проснулась.  Я на миг задумался,  безопасно ли оставлять ее здесь без
присмотра.  Вздор,  конечно,  она больше тысячи ночей спала одна посреди
дикого леса, и ничего... Да, но одно дело - дикий лес, и совсем другое -
человеческий город.
     Все же я рассудил,  что, раз ночью на нас не покушались, то и утром
угрозы не  будет,  и,  не забыв подвесить к  поясу меч,  спустился вниз.
Хозяин был уже на своем месте за стойкой,  хотя зала была пуста - на сей
раз совершенно.
     - Желаете позавтракать, сударь? - с надеждой приветствовал он меня.
     - Ну...  -  с  сомнением протянул я.  В  принципе,  завтрак  бы  не
помешал,  а наши собственные запасы иссякли.  С другой стороны,  местные
цены... наверняка на рыночной площади можно отовариться дешевле.
     - Свежие  теплые  булочки,  -  искушал трактирщик.  -  С  хрустящей
корочкой. А?
     Я  потянул носом.  Свежей выпечкой определенно не  пахло.  Уж не от
черствости ли хрустят эти его корочки?
     - По самой низкой цене в городе, - интимно добавил он. - Дешевле не
найдете, клянусь милосердием господним.
     Я хмыкнул. Вот уж под такую клятву можно посулить что угодно!
     - Всего пятачок...
     - Пять хеллеров?!  За булку? - его наглость меня скорее позабавила,
чем возмутила.
     - За две!  -  поспешно отступился трактирщик.  -  И  кленовый сироп
бесплатно! Для вас и вашей очаровательной... э...
     - Ладно,  -  решил я,  оставив его в неведении,  кем мне приходится
Эвьет. - Если только они и в самом деле свежие.
     - Мари! - закричал он. - Сейчас, сударь. Мари! Да где ж эта дрянная
девчонка... Не извольте беспокоиться, сударь... Мари!!!
     Он  повернулся,  намереваясь,  видимо,  идти вглубь дома,  но  тут,
звякнув колокольчиком,  открылась дверь  на  улицу,  и  со  двора  вошла
вчерашняя  девка.  Вид  она  имела  заспанный и  изрядно  помятый.  Надо
полагать, вечером накануне ей все же удалось кого-то подцепить.
     - А,  вот ты где,  -  трактирщик обернулся к ней.  -  Неси живо две
свежих булочки для наших гостей!
     Выходит,   она  тут  работает?   Ну   вообще  трактирные  служанки,
совмещающие две профессии -  дело не новое. Но не очень-то приятно брать
хлеб из рук такой особы...
     - Корзинку возьми,  -  напутствовал ее хозяин,  словно прочитав мои
мысли,  и  вновь развернулся в  мою сторону.  -  Сейчас,  буквально пара
минут,  сударь.  А  пока я в вашем полном распоряжении.  Если вы желаете
что-нибудь разузнать...
     - Желаю,  -  кивнул я. - Известно ли вам, где сейчас находится граф
Рануар?
     - Папа!
     Мы  с  хозяином синхронно повернули головы.  Мари была еще  здесь и
требовательно протягивала руку:
     - Деньги-то давай.
     - Да  что  ж  ты...  -  трактирщик смутился  и  принялся  торопливо
обшаривать свои карманы. - Сама, что ль, не могла... Вот! - он, наконец,
вручил ей монету,  и Мари, невозмутимо опустив ее в карман на переднике,
с демонстративной неспешностью удалилась.
     "Папа"?
     - Так  о  чем  вы  спрашивали?  -  он  явно  спешил отвлечь меня от
неудобной темы. - Ах да, о графе Рануаре...
     - Стало быть,  вы  не сами печете булочки,  -  перебил я.  -  Вы их
покупаете.
     - Ну...  да,  -  вынужден был признаться трактирщик.  -  Видите ли,
сударь,  прежде у  нас вся кухня своя была...  но нынче такие времена...
проезжих мало,  это не окупается...  напечешь,  а  все засохнет...  а  у
булочника свЕжее... главное ведь, чтоб свежее, а не где испечено, так?
     - Так-то оно так. Мне просто интересно, насколько ваша самая низкая
в городе цена выше, чем у булочника.
     - Я  вам правду сказал!  Дешевле не  купите!  Видите ли,  тут такое
дело...  мне булочник по местной цене продает,  а с вас,  как с человека
чужого, он вдвое, а то и втрое запросит...
     - Ясно,  -  протянул я.  - Хорошо вы тут устроились, в вашем Пье. А
разве все мы -  не один народ единой и  неделимой Империи и не братья во
Господе нашем?
     - Ну...  -  снова смешался трактирщик и  опасливо покосился на  мой
меч. - Так-то оно так... но вы ж понимаете... война...
     - Ладно,  любезный, - усмехнулся я. - Я пошутил. Так что там насчет
Рануара?
     - Нуаррот,  родовой замок  господина графа,  отсюда миль  двести на
северо-восток. Из города через северные ворота выезжаете и до сожженного
села,  которое справа,  не  перепутайте,  там сначала слева два пепелища
будут,  так  после второго еще миль шесть,  а  вот за  тем,  что справа,
аккурат направо и повернете...
     Он рассказал мне дорогу с  упоминанием нюансов типа "а дальше можно
через лес,  но там опасно, так что лучше вокруг, хотя говорят, что и там
пошаливают..."  и  прибавил виновато:  "Только я  так далеко отродясь не
ездил,  если что не  так,  на  месте спрашивайте..."  Я  зарисовал схему
грифелем на клочке пергамента.  Мари все не возвращалась, и я со словами
"Пойду проведаю коня" вышел во двор.
     Бородатый  работник  разравнивал свежие  опилки  на  полу  конюшни.
Верный  радостно закивал  головой,  приветствуя меня.  Конь  был  сыт  и
вычищен;  я  разрезал старую повязку и осмотрел его ногу.  Рана,  к моей
радости, заживала хорошо. Я сделал новую перевязку.
     - Кто  это  его  так?  -  осведомился густой бас  за  моим  плечом.
Оказывается, работник все же умел разговаривать.
     - Пес, - коротко ответил я.
     - Да, их щас в округе полно, - кивнул работник. - Одичалых которые.
У кого хозяев поубивали, у кого сами померли, а которых прогнали, потому
как кормить нечем...
     Я  выпрямился и  увидел  наконец-то  возвращающуюся в  дом  Мари  с
плетеной корзинкой в руке.
     - Скажи,  -  обратился я  к слуге,  -  она что,  действительно дочь
хозяина?
     - Ну да.
     - А разве она не... ну, судя по ее манерам...
     - Шлюха?  Ну,  ясное дело.  Тока с клиентами щас плохо. Проезжих-то
нет почти.
     - И ее отец... знает?
     - Дак!  Он же ее к этому делу и пристроил!  А чо делать,  деньги-то
нужны. Одной сдачей комнат щас не прокормишься.
     - Тогда на что ей проезжие?  -  ядовито осведомился я.  - Почему на
местных не зарабатывает?
     - Ну,  местным за деньги давать несподручно как-то, - рассудительно
изрек детина.  - Судачить будут, ворота дегтем вымажут - кто потом замуж
возьмет? А чужак сегодня здесь, а завтра поминай, как звали. Считай, что
и не было ничего.
     - Понятно,  - усмехнулся я и вдруг, вспомнив, в каком виде и откуда
явилась утром Мари, догадался: - А ты что же, тоже с ней?...
     - А  чо?  Нешто я  не мужик?  Да и жалованье мне уж второй месяц не
плочено...
     М-да.   Если  так  выглядит  порекомендованный  портным  "приличный
постоялый двор",  то  каковы же неприличные?  Уплаченные накануне деньги
позволяли нам  гостить до  полудня,  но  мне захотелось как можно скорее
убраться из этого места.
     Я  вернулся в  дом и,  подхватив ожидавшую меня корзинку и плошку с
сиропом,  быстро поднялся по  лестнице.  На хозяина мне не хотелось даже
смотреть.
     Эвьет уже не  спала,  но  еще нежилась в  постели.  Когда я  открыл
дверь,   ее  рука,  впрочем,  мгновенно  схватила  арбалет,  но  тут  же
расслабилась.
     - Доброе  утро,  Дольф,  -  смущенно  улыбнулась она.  -  Извини  -
привычка.
     - Полезная привычка в наше время,  - улыбнулся я в ответ. - Желаете
завтрак в постель, баронесса?
     - Желаю!  -  она села на  кровати,  подоткнув подушку.  -  Мм,  как
пахнет...
     Ну да. Она ведь и хлеба не видела три года. Тот черствый кусок, что
я скормил ей позавчера, не в счет...
     Булки оказались и  в  самом деле  очень недурны и  даже хранили еще
тепло печи.  Пока мы  расправлялись с  ними,  я  вдруг заметил маленькие
влажные пятна на ее подушке.  В  первый момент я даже не понял,  что это
такое, но Эвьет проследила направление моего взгляда и потупилась.
     - Понимаешь,  Дольф... когда я проснулась сегодня - на простыне, на
подушке, под одеялом... совсем как раньше... мне показалось, что все это
был просто страшный сон.  Что сейчас войдет мама и...  я поверила в это,
на самом деле поверила. А потом все вспомнила. Извини, это слабость. Это
больше не повторится.
     - Да я не осуждаю тебя,  Эвьет! Плачь, сколько хочешь, если тебе от
этого легче.
     - Нет!  -  в  ее голосе зазвенел металл.  -  Терпимость к слабостям
недопустима.  Не  хватало еще  разреветься,  когда Карл будет у  меня на
прицеле. И из-за этого промазать.
     - Ты  все  же  рассчитываешь застрелить его?  Вряд  ли  тебе  дадут
подобраться к нему с арбалетом достаточно близко.
     - Не  в  этом дело.  Какой бы  способ я  ни  избрала,  хладнокровие
необходимо.
     - Это точно. И не только в таких делах, как месть.
     - Вот и я о том же.
     Я закончил свой завтрак и поднялся.
     - Ну ладно, одевайся, я жду тебя снаружи. Мы уезжаем прямо сейчас.
     От  хозяина  не  укрылась поспешность,  с  которой мы  покинули его
заведение, но мне не было дела до того, что он об этом подумал. Недалеко
от  северных ворот  мы  наткнулись на  лавку скорняка,  и  я  предпринял
попытку продать заячью шкурку (продавать волчью шкуру  Эвьет отказалась,
и  я  согласился,  что это резонно:  другой теплой одежды у меня для нее
нет, а погода, даже и летом, способна преподносить неприятные сюрпризы).
Скорняк,  судя по  всему,  не  до конца еще проснувшийся,  вяло вертел в
руках шкурку и говорил, что такое барахло никому и даром не нужно, я был
с  ним  в  душе  согласен,  но  продолжал  настаивать.  В  конце  концов
сторговались на пяти сантимах - это была местная, появившаяся уже в ходе
войны мелкая монета, котировавшаяся примерно в полтора имперских хеллера
(платить имперскими деньгами скорняк отказался).  Ну что ж, любая мелочь
лучше,  чем ничего. Последним приобретением, сделанным мною в Пье, стала
фляга для Эвьет, купленная в лавке напротив.
     Мы  выехали  из  города,  обогнав  скромную  похоронную процессию -
дощатый  гроб  на  простой  телеге  сопровождало  пешком  около  десятка
небогато одетых  горожан;  как  видно,  при  городских церквях мест  уже
решительно не  хватало,  даже  с  учетом  обычной манеры  хоронить новых
покойников в старых могилах,  и жителям Пье пришлось-таки устроить новое
кладбище за  городом,  что,  конечно же,  следовало бы сделать с  самого
начала,  если бы их интересовало собственное здоровье,  а не религиозные
догматы.  Вскоре  мы  миновали это  кладбище,  уже  довольно обширное (я
обратил внимание на большое количество свежих могил),  и  поехали дальше
на север.  День поначалу был столь же ясным и теплым,  как накануне.  Мы
ехали без спешки,  наслаждаясь погодой; я продолжал просвещать Эвелину в
вопросах  медицины,   стараясь  все  же   делать  акцент  на  том,   как
восстанавливать здоровье,  а не на том,  как отнимать жизнь. Дорога была
шире,  чем та, что привела нас в Пье, но так же безлюдна; мирную красоту
загородных пейзажей  периодически нарушали упомянутые хозяином пепелища,
где  торчали лишь обугленные печи,  да  внешне еще целые,  но  брошенные
жителями дома,  стоявшие с распахнутыми дверями и окнами.  Как видно,  с
тех  пор,  как  война,  свирепствовавшая прежде  в  основном  к  северу,
добралась и  в эти края,  жизнь для обитателей маленьких деревушек возле
проезжего тракта сделалась совершенно невыносимой.  Но в  менее открытых
для солдат и мародеров местах она,  очевидно, продолжалась - иначе такие
города,  как Пье,  уже вымерли бы с голоду. Несколько раз нам попадались
на  обочинах проросшие уже  травой скелеты коров  и  лошадей,  один  раз
пришлось  объезжать облепленную мухами  полуразложившуюся конскую  тушу,
все еще впряженную в лишившуюся заднего колеса телегу.
     Часа через два после полудня моя спутница подстрелила взметнувшуюся
из  травы куропатку;  мы  доехали до  небольшой рощицы,  наломали веток,
развели костер и  пообедали.  Однако,  когда  мы  выехали из  рощицы,  я
заметил  жирную,  похожую на  гигантскую гематому тучу,  закрывшую южный
край неба. Уцелевшие в этом разоренном краю крестьяне, ждавшие дождя уже
не первую неделю,  должно быть,  возносили в эти минуты благодарственные
молитвы, но я никак не мог разделить их радости. Тонкие и редкие деревца
только что покинутой рощи не  могли служить хорошей защитой от ливня,  и
мне  оставалось лишь погонять Верного в  надежде на  то,  что мы  успеем
отыскать надежное укрытие прежде, чем все это обрушится на землю.
     Увы!  Как  назло,  за  полчаса весьма резвой скачки (хотя я  все же
щадил коня, помня о его пострадавшей ноге) нам не попалось ни одной даже
заброшенной постройки .  И  вот уже с шумом налетевший сзади порыв ветра
взвихрил пыль и  пригнул к земле траву,  а следом ударили первые тяжелые
крупные капли, почти моментально обернувшиеся сплошной стеной дождя. Тут
же  позади нас сверкнула ослепительная вспышка (я  успел заметить резкую
черную тень Верного на дороге) и,  почти без паузы, ударил такой грохот,
словно весь мир раскалывался пополам. Конь вздрогнул всем телом (и не он
один) и сиганул вперед чуть ли не с удвоенной прытью.
     Разумеется,   мы  мигом  вымокли  насквозь,  но  куда  больше  меня
беспокоило то,  что мы скачем посреди ровного поля,  где нет ничего выше
разросшейся травы и  кустов,  а  у меня на боку в ножнах к тому же висит
изрядный кусок железа.  Не самая лучшая ситуация во время грозы. Поэтому
я  предпочел все же остановить коня,  зашвырнуть меч подальше в  траву и
спешиться.  Быстро расседлав Верного, я положил седло на обочину (дорога
на глазах превращалась в  мутный ручей) и уселся боком на него,  оставив
место и для Эвьет, не особо понимавшей, что я делаю.
     - Почему  бы  нам  не  укрыться там?  -  крикнула она,  указывая на
раскидистое дерево (кажется,  это был платан), видневшееся сквозь пелену
дождя в паре сотен ярдов впереди слева.
     Я  объяснил ей,  почему  в  грозу  нельзя  прятаться под  одинокими
деревьями.
     - Но оно растет тут уже, наверное, не первое столетие, и за все это
время ни одна молния в него не ударила, - возразила девочка.
     - Это характерная ошибка,  - охотно пояснил я. - Частный случай так
называемой неполной индукции. Из того, что что-то никогда не происходило
в прошлом,  люди часто делают вывод,  что оно не произойдет и в будущем.
Но на самом деле второе вовсе не следует из первого.
     - Хм, верно, - согласилась Эвьет. - Например, Карл Лангедарг еще ни
разу не умирал. А что такое "индукция"?
     - Индукция есть рассуждение от частного к общему...
     Забавное это,  должно быть,  было зрелище - мы сидели под проливным
дождем,  мокрые до  нитки,  прижимаясь друг к  другу,  чтобы хоть как-то
согреться,  и  беседовали о  законах формальной логики  (Эвьет,  надобно
заметить,  схватывала на  лету).  Эффектным завершением беседы  была  бы
молния,  ударившая в  платан,  но  жизнь не  так  щедра на  впечатляющие
совпадения,  как  сочинители историй,  так что дерево пережило эту грозу
столь же благополучно, как и все предыдущие.
     Грозовой фронт, сверкая и погромыхивая, уполз на север, но никакого
просвета в  небесах не просматривалось,  и дождь продолжал лить,  хотя и
растерял прежнюю  ярость.  Я  подобрал меч,  вновь  оседлал коня,  и  мы
продолжили свой  путь.  Копыта  шлепали по  жидкой дороге,  разбрызгивая
грязь,  которая была к  тому же  скользкой и  не позволяла ехать быстро.
Было еще,  должно быть,  довольно далеко до заката,  но из-за обложивших
все небо туч казалось, что уже смеркается. К тому же заметно похолодало,
и в мокрой одежде было особенно некомфортно.
     Я  заглянул в свою самодельную карту,  прикрывая ее от дождя.  Так,
если трактирщик все рассказал правильно, где-то здесь должен быть ручей,
а после него направо -  довольно крупное село.  Оно в стороне от большой
дороги,  и постоялого двора там нет, но можно напроситься в какой-нибудь
крестьянский  дом.  Я  сообщил  об  этом  Эвьет,  чтобы  подбодрить  ее.
"Надеюсь,  хотя бы там нас не встретит пепелище или стая голодных псов",
- пробурчала она.
     Наконец мы  увидели ручей.  Точнее,  ручьем это называлось в  сухую
погоду,  а сейчас это была настоящая речка -  неширокая,  но с быстрым и
сильным  течением.  Я  решительно направил коня  вперед.  Мутные  буруны
вспенивались и  клокотали вокруг ног Верного,  доходя ему до паха,  и  я
опасался, как бы он не оступился и не поскользнулся на невидимом дне. Но
Верный  благополучно дошел  до  другого  берега,  и  мы  поехали дальше,
высматривая справа признаки жилья.
     Но местность выглядела совершенно необитаемой.  Никакой тропинки не
ответвлялось вправо,  а  вскоре вместо домов там  показались деревья,  и
сплошной  полосой  потянулся лес.  Меж  тем  становилось все  темнее,  и
проклятый дождь не  собирался кончаться.  Все  это  чертовски напоминало
дурной сон -  не яркий кошмар,  в котором вы сражаетесь с чудовищами или
спасаетесь от убийц, а медленную нудную тягомотину, практически лишенную
красок  и  событий,  в  которой вы  просто  куда-нибудь бредете -  вяло,
бессмысленно,  бесконечно...  Я  подумал,  что трактирщик,  должно быть,
напутал или даже сознательно наврал, и пора свыкаться с мыслью о ночлеге
в дождь под открытым небом.
     - Смотри, дымы! - воскликнула вдруг Эвьет.
     Именно так -  не дым,  а  дымы.  Я обернулся и посмотрел,  куда она
показывала. Действительно, едва различимые в ненастном вечернем сумраке,
над  лесом справа поднимались несколько тонких струек дыма.  Стало быть,
это  не  одинокий костер  каких-нибудь лесорубов (если  в  такую  погоду
вообще реально поддерживать открытый огонь),  но  и  не очередной пожар,
иначе дымы были бы  гуще.  Это  наверняка дома,  в  которых топят печи и
готовят ужин!  Я вдруг почувствовал зверский аппетит -  впрочем, желание
оказаться в теплом и сухом месте было еще сильнее.
     Мы  свернули с  дороги  и  поехали  вдоль  границы леса  в  поисках
какой-нибудь тропы,  ведущей через чащу.  Ехать на  ночь глядя через лес
без дороги - верный способ не добраться до цели. Нам, наконец, повезло -
вскоре   показалась   просека,   прорубленная   более-менее   в   нужном
направлении.  Она  вывела  нас  на  лесную  дорогу с  заполненными водой
колеями, которая уже, по моим прикидкам, уходила как раз в сторону нашей
цели.
     Когда  мы,  наконец,  добрались  до  окруженного лесами  села,  уже
практически совсем стемнело.  Дорога спускалась к  нему  с  пригорка,  и
сверху было  видно,  что  село  насчитывает несколько десятков домов;  в
окнах некоторых теплились огоньки,  жители прочих,  вероятно,  уже легли
спать,  предпочитая не жечь попусту свечи и  лучины.  Наконец-то я видел
перед собой нормальное обитаемое селение, а не пепелище и не руины! Ужин
и  ночлег в тепле -  как иногда мало нужно человеку для счастья...  И не
только человеку: даже Верный без понуканий ускорил шаг.
     - Стой, или стреляем!
     Я  резко натянул поводья,  только сейчас разглядев то,  на  что  не
обратил  внимания  в  темноте:  ведущую  в  село  дорогу  перегораживала
баррикада из срубленных стволов и  веток.  Обоими краями она упиралась в
заборы ближайших домов,  оставляя лишь небольшой проход справа.  Заборы,
кстати,   были  основательные,  из  кольев  и  досок,  не  чета  обычным
деревенским  плетням  и  живым  изгородям.  Над  баррикадой  угадывались
очертания двух голов в нахлобученных шапках.  Я не мог разглядеть,  есть
ли у  них луки,  но,  скорее всего,  они не блефовали.  Кто живет в этом
лесном селе? Уж явно не робкие землепашцы, коим из оружия дозволена лишь
мотыга (хотя и из этого правила война сделала слишком много исключений);
здесь и полей-то нет,  одни огороды. Нет, здешний контингент - лесорубы,
углежоги,  охотники.  Публика суровая и  самостоятельная.  Подати своему
феодалу они,  очевидно, платят, но, скорее всего, большинство из них его
никогда и  не  видело.  Да  и  то вопрос,  платят ли.  До войны платили,
конечно,  а теперь...  может, и феодала-то вместе с наследниками давно в
живых нет.
     - Мы не разбойники!  -  крикнул я. - Мы просто путники, и нас всего
двое. Я и... моя малолетняя племянница.
     - А  нам  плевать,   кто  вы  такие!   Нам  тут  чужаки  не  нужны.
Разворачивайтесь и проваливайте.
     - Ты  не понял!  Нам нужен ночлег,  и  мы готовы за него заплатить.
Имперскими деньгами!
     - Не нужны нам ни вы, ни ваши деньги. Сказано же, убирайтесь.
     - В чем дело,  приятель? - я все еще старался сохранять дружелюбие.
- Разве  мы   причиним  вам  какой-то  вред,   если  просто  переночуем?
Послушайте,  мы  устали,  промокли  и  замерзли.  Моей  племяннице всего
двенадцать лет. Вы хотите заставить ребенка ночевать под дождем в лесу?
     - У  нас свои дети есть,  а  чужие -  не наша забота.  Все,  хватит
языком молоть. Валите отсюда, сколько можно повторять?
     - Ты как разговариваешь с дворянином,  холоп?!  - возвысил голос я.
Не будет же он у меня документы проверять...
     Что-то свистнуло в  воздухе,  и я скорее услышал,  чем увидел,  как
стрела вонзилась в землю у копыт Верного. Конь попятился.
     - Вот так, - насмешливо ответил голос из темноты. - Повторить?
     С  моих  уст  уже  готова  была  сорваться  угроза,  но  я  вовремя
сообразил,  что лучше этого не делать.  Если я  пригрожу им какой-нибудь
будущей карой,  они,  пожалуй, и впрямь пристрелят нас на всякий случай.
Никто ведь не докажет, что мы здесь были...
     - Ладно, - спокойно сказал я, совладав с собой. - Мы уезжаем.
     Повинуясь моей команде, Верный с явной неохотой развернулся задом к
теплу  и  еде  и  принялся  взбираться по  раскисшей  грязи  обратно  на
пригорок.
     - И передай своим,  -  неслось нам вслед, - что нас здесь три сотни
вооруженных мужиков.  И многие бабы тоже не только ухват в руках держать
умеют. Кто сунется - горько пожалеет!
     Ну,  насчет трех сотен -  это,  видимо,  все-таки преувеличение. Но
даже если их тут вполовину... плюс часть женщин - а в таком месте это не
удивительно,  тем  более на  двадцать первом году войны...  словом,  две
сотни наберется легко,  а  то  и  больше.  Две  сотни решительных людей,
вооруженных  луками  и   копьями,   с   малолетства  умеющих  всем  этим
пользоваться и  занимающих неплохую укрепленную позицию в  своем  родном
селе -  это весьма серьезная проблема даже для регулярных войск. Тяжелой
рыцарской коннице тут негде развернуться, ни одной лошади под закованным
в  латы всадником не  перепрыгнуть эти колья -  аккурат брюхом на  них и
приземлится...  легкой  кавалерии опять-таки  нужен  простор...  значит,
атаковать в пешем строю,  в лоб,  под градом стрел из-за заборов. Далеко
не  у  всякого из  окрестных командиров хватит сил  на  такой  штурм.  А
главное -  зачем?  В  военном плане затерянное в  лесу  село ценности не
представляет.  Наказать за  дерзость?  Вполне себе  мотив,  конечно -  в
человеческом  обществе  ради  такого  не  раз  предпринимались деяния  и
покруче.  Но,  как  правило,  все же  при избытке свободных сил.  А  они
сейчас, напротив, в дефиците и у Льва, и у Грифона...
     Так что лесовики могут продолжать хамить безнаказанно,  не глядя на
чины и титулы. А нам придется все-таки ночевать в лесу.
     Эвьет не капризничала и не плакала, как стала бы делать почти любая
девчонка на ее месте.  И  даже не бранилась,  как делал в детские годы я
сам  (моему  учителю  стоило  немалого  труда  отвадить  меня  от   этой
привычки). Она лишь мрачно спросила:
     - Куда теперь?
     - Не знаю, - вздохнул я.
     - Тогда  поехали  к  просеке.  Когда  мы  оттуда  сворачивали,  мне
показалось, я видела впереди какой-то шалаш.
     Я ничего подобного не заметил -  видимо, потому, что больше смотрел
поверх  деревьев,  где  тогда  еще  можно  было  разглядеть  дымы  села.
Оставалось лишь довериться наблюдательности моей спутницы, для которой в
течение трех лет лес был единственным источником жизни.
     В кромешной тьме, под бесконечный шелест дождя и чавканье грязи под
копытами,  мы,  наконец, выехали обратно на просеку. Я уже ничего толком
не  мог  разглядеть,  даже  специально всматриваясь.  Но  Эвьет уверенно
протянула  руку,  указывая  направление,  и  через  несколько  минут  мы
действительно добрались до  сплетенного из  веток  и  травы сооружения -
очевидно,   то  была  времянка  лесорубов,   в  эту  пору,  естественно,
пустовавшая.  Я  не  питал  особых надежд по  поводу водонепроницаемости
подобной конструкции,  но оказалось,  что крыша, проложенная несколькими
слоями коры и мха,  вполне справляется со своими обязанностями. Земляной
пол был покрыт,  также в  несколько слоев,  еловым лапником и  потом уже
мягкой травой сверху -  так  что  внутри оказалось сухо,  и  даже  царил
приятный аромат хвои и  сена.  В  общем,  не хватало только костра.  Его
здесь,  конечно,  разжигали снаружи,  и предусмотрительные лесорубы даже
оставили рядом с  шалашом некоторый запас сучьев и  веток -  но все они,
естественно, были совершенно сырыми...
     Однако это меня не  смутило.  Я  нашарил в  своей котомке очередную
коробку  со  свинчивающейся  крышкой,   открыл  ее  и   высыпал  немного
содержимого на  предназначенные для  костра ветки.  От  первой же  искры
пламя вспыхнуло так резко и ярко,  что Эвьет, с интересом наблюдавшая за
моими манипуляциями, даже отшатнулась.
     - Химия - великая наука, - наставительно изрек я, убирая коробочку.
- Но в обществе тупых невежд такие фокусы лучше не демонстрировать.  Еще
обвинят в колдовстве.
     Сырое топливо,  впрочем,  все равно горело неохотно, громко треща и
давая много дыма.  Но мы были рады и  этому.  К  счастью,  дождь наконец
все-таки иссяк - точнее, отдельные капли еще падали, но они уже не могли
помешать костру разгореться. Мы сидели, вытягивая руки и ноги чуть ли не
в самый огонь, и от нашей одежды лениво струился пар. Неподалеку изредка
пофыркивал Верный.  Не хотелось ни говорить,  ни вообще шевелиться. Но я
понимал,  чем чреваты эти несколько часов под дождем, так что нужно было
принимать превентивные меры.  Когда моя  одежда более-менее просохла,  я
достал из  седельной сумки  котелок,  налил  в  него  воды  из  фляги и,
используя недавно  собранные растения,  показал Эвелине,  как  готовится
целебный отвар.  Конечно,  делать это в полевых условиях было не слишком
удобно,  но выбирать не приходилось.  Именно этой горячей жидкостью с не
слишком  приятным горьковатым вкусом  нам  и  пришлось удовольствоваться
вместо ужина. А потом мы кое-как накрылись одной на двоих волчьей шкурой
(она,  плотно  свернутая и  упрятанная в  сумку,  почти  не  намокла)  и
моментально уснули.

     Первым,  что я увидел,  проснувшись поутру,  была оскаленная волчья
пасть  напротив моего лица.  Эвьет в  шалаше не  было,  и  ее  арбалета,
разумеется, тоже. Я выглянул наружу.
     И  ничего не  увидел.  В  сыром  утреннем лесу  стоял такой плотный
туман,  что его,  казалось, можно было резать ножом. Даже остатки костра
(давно,  конечно,  догоревшего) перед  самым  входом в  шалаш  виднелись
смутно, а дальше не было ничего, кроме сплошной белой пелены. Было легко
вообразить,  что шалаш не  стоит на  земле,  а  плывет по  небесам среди
облаков - или даже вовсе пребывает в некоем ином мире...
     Тут же,  впрочем, мне пришла в голову куда более прозаическая мысль
- а  именно,  сколь легко заблудиться в  этом  мареве даже в  нескольких
шагах от  шалаша,  и  я  обеспокоенно окликнул Эвьет.  Почти сразу среди
белизны проступил темный силуэт, несколько мгновений спустя обернувшийся
моей спутницей.
     - Туманище, - сказала она словно бы даже с удовольствием, забираясь
в шалаш. - Но он ненадолго. Сегодня снова будет солнечный день.
     - Как ты себя чувствуешь? - осведомился я. - Горло не болит?
     - Нет,  я закаленная, - беспечно ответила она, и это, конечно, была
правда. Хотя отвар все же лишним не был.
     - Знаешь,  Дольф,  я подумала,  что такая погода,  как вчера, может
изменить весь ход истории,  - продолжала баронесса. - Скажем, полководца
в его железных доспехах убьет молния.  Или он просто простудится.  Или в
день решающего сражения будет туман, и войска не смогут сражаться...
     - Ты  недооцениваешь людей,  -  усмехнулся я.  -  Они всегда найдут
способ поубивать друг друга,  и  никакой туман их не остановит.  Одна из
самых крупных битв этой войны разразилась как раз в тумане. Это было еще
до твоего рождения.  У  Лангедарга было почти вдвое больше людей,  и  он
разделил свое войско надвое,  намереваясь взять армию Йорлинга в  клещи.
Йорлинг,  в свою очередь, надеялся на хитрый маневр, который позволил бы
ему разбить обе армии поодиночке.  Но всю диспозицию спутал туман. Битва
получилась совершенно идиотской -  не  только полководцы не видели,  где
находятся и  что  делают  их  войска,  но  и  сами  бойцы  не  видели ни
противника,  ни  собственных союзников  на  флангах.  В  результате  там
полегло не менее тридцати тысяч с обеих сторон, причем не так уж мало из
них -  по ошибке,  убитые своими,  принявшими их за врагов.  Ни о  каком
осмысленном командовании, конечно, и речи быть не могло... Рассказывают,
что в этой неразберихе один из гонцов, посланный к Йорлингу с донесением
о ходе боя,  выскочил прямиком на ставку Лангедарга.  Увидев перед собой
солдат грифонской личной гвардии,  он спросил их:  "Где герцог?",  и те,
точно так же  ни  о  чем не  подозревая,  указали ему на Карла.  Тот,  в
доспехах с  опущенным забралом,  но без щита с  личным гербом,  сидел на
коне;  в те годы он,  кстати,  был стройнее, чем сейчас. Гонец, как ни в
чем  не  бывало,  вручил ему  донесение,  откозырял и  уехал  обратно...
Впрочем,  удачи грифонцам это  не  принесло.  Они  потеряли в  той битве
двадцать две тысячи человек,  а львисты - только восемь. Видимо, потому,
что  чем  компактней армия,  тем  меньше  она  делает глупостей в  таких
условиях...  Сам Карл тогда чудом избежал плена.  То  есть не  чудом,  а
благодаря все тому же туману.
     - Интересно.  Жалко,  я  совсем плохо знаю  историю войны.  Отец не
любил говорить на эту тему...  Выходит, все могло кончиться еще тогда! -
воскликнула  Эвьет,  пораженная  новой  мыслью.  -  Если  бы  тот  туман
развеялся чуть пораньше. И тогда бы ничего... - она угрюмо замолчала.
     - Увы.  Тогда - не закончилось. Лангедаргцы потерпели поражение, но
сумели собрать новые силы и  продолжить войну.  С  йорлингистами за  эти
годы такое тоже случалось. У меня такое впечатление, что эта бойня будет
длиться,  пока с  каждой стороны остается хотя бы  по  одному мечу и  по
одной руке,  способной его  держать.  И  едва ли  обвинять в  этом нужно
туман. Разве что тот, который в головах...
     Прогноз  Эвьет  оправдался:   не  прошло  и  получаса,  как  совсем
развиднелось,  и мы снова тронулись в путь. Солнце светило вовсю, словно
спеша наверстать упущенное за ненастный вечер,  и капли воды на деревьях
и траве сверкали рассыпанными бриллиантами.  Эвьет, впрочем, с арбалетом
наготове оглядывалась по сторонам,  не столько любуясь пейзажем, сколько
в надежде высмотреть какую-нибудь дичь -  как-никак, мы ничего не ели со
вчерашней куропатки.  Однако на сей раз лесным обитателям повезло, а нам
- нет:  ни одна достойная цель так и  не попалась на глаза охотнице.  Мы
выбрались из  леса и  вернулись на  дорогу,  по  которой ехали накануне.
Впереди нас ждала переправа через Аронну.  Мост,  по словам трактирщика,
был  разрушен еще  шестнадцать лет назад,  когда в  этих краях произошли
первые крупные столкновения между  войсками обеих партий;  позже на  юге
наступило  десятилетие относительного затишья,  однако  никаких  попыток
отстроить мост  заново за  это  время  не  предпринималось.  Вместо него
наладили паромную переправу.
     Река  широко  разлилась после  дождя;  старая дорога,  которая вела
прежде на  мост  (от  коего  теперь осталась лишь  цепь  каменных быков,
посередине,  словно  в  насмешку,  еще  соединенных последним  уцелевшим
пролетом),   уводила  прямо  в   воду.   Дорога  на  паромную  пристань,
ответвлявшаяся от старой влево, проходила по вдававшейся в реку насыпи и
затем  по  мосткам над  водой,  в  нормальных условиях поднятым довольно
высоко,  но ныне вода текла практически вровень с ними.  (Сама пристань,
судя по всему,  была сделана в несколько ступеней,  чтобы на паром можно
было въезжать при разном уровне реки -  сейчас над водой была видна лишь
верхняя площадка и  начало спуска на следующую.) Нам повезло,  что дождь
не  продлился еще  час-другой -  тогда  бы  насыпь наверняка размыло,  и
сообщение с другим берегом прервалось бы надолго. В прошлом здесь такое,
без сомнения,  уже случалось не раз,  но местных жителей хватало лишь на
то,  чтобы с  воловьим терпением раз  за  разом восстанавливать насыпь в
прежнем виде;  они даже не  пытались хотя бы  укрепить ее  бревнами,  не
говоря уж о том, чтобы все-таки начать строить заново мост.
     Когда мы подъехали к реке,  паром был на нашей стороне,  и я погнал
Верного  вперед,  пока  он  не  отчалил.  Хлипкие  мостки  подозрительно
скрипели и  прогибались под  копытами -  и  как  тут  только  не  боятся
провозить тяжело груженые телеги?  Вроде той,  что уже стояла на пароме,
накрытая  брезентом,  перетянутым привязанными к  бортам  веревками.  Ее
сопровождали плотный невысокий торговец и  два ражих молодца с короткими
мечами, заросшие бородой по самые глаза - не то сыновья, ростом пошедшие
не в отца (да и был ли он им родным, даже если считался таковым?), не то
нанятые охранники.  Еще  один  пассажир,  долговязый парень  с  длинными
светлыми волосами,  перехваченными не слишком чистой лентой на лбу, судя
по  всему,  путешествовал пешком и  налегке.  По  одежде его  можно было
принять и за среднего достатка крестьянина,  и за ремесленника, и просто
за бродягу.
     Торопились  мы,   как  выяснилось,  зря.  Паромщик,  немолодой,  но
кряжистый,  в  просторной рубахе  с  застарелыми потными  разводами  под
мышками,   принял  от  меня  плату  (она,  естественно,  оказалась  явно
завышенной -  целых четыре сантима!),  но  не спешил крутить свой ворот,
дожидаясь,  не  появятся ли  еще пассажиры.  Как видно,  не  все дороги,
приводившие к этой переправе, были столь безлюдны, как та, по которой мы
приехали.  Мы  спешились:  можешь дать отдых своей лошади -  дай его.  Я
невольно  залюбовался Верным:  рыцарский боевой  конь  смотрелся вдвойне
выигрышно на  фоне  немолодой уже  саврасой кобылки типично крестьянских
статей,  запряженной в телегу торговца. Мне показалось, что и сам Верный
покосился на нее с веселым презрением.
     - Поехали уже, - потерял терпение долговязый парень.
     - Погоди, - ворчливо ответил паромщик.
     - Сколько еще годить?  -  взорвался парень. - Мы тебе деньги за что
заплатили - на бережку прохлаждаться?!
     - Не нравится -  можешь вплавь.  Покрутил бы ворот с мое, понял бы,
приятно  ли  лишние  ходки  делать...  -  рука  паромщика  тем  временем
невзначай  приблизилась к  висевшему на  поясе  ножу,  на  случай,  если
пассажир начнет буянить.
     - В самом деле,  - поддержал парня торговец, - полчаса уже, небось,
тут торчим!
     - Вон, кажись, едет кто, - паромщик прищурился вдаль.
     Я  посмотрел в  ту  же  сторону,  сперва различив в  отдалении лишь
вьющуюся над дорогой пыль,  а  затем и  скачущих к берегу всадников.  Их
было около десятка. На солнце блеснули доспехи.
     - Отчаливай!  -  воскликнул торговец уже не  просто недовольным,  а
обеспокоенным  голосом.   -   Это  солдаты.   Они  ждать  не  станут,  и
церемониться тоже - и нас с парома сгонят, и тебе ничего не заплатят.
     Паромщик,  очевидно, и сам уже понял серьезность угрозы и навалился
на  ворот.  Тот  заскрипел,  натягивая канат,  и  тяжелый паром медленно
сдвинулся с места.
     - Это лангедаргцы?  - требовательно спросила Эвьет. Уже видно было,
что у переднего на пике развевается вымпел, но пока трудно было сказать,
чей.
     - Да какая разница! - огрызнулся торговец. Но длинноволосый парень,
похоже,  не разделял его безразличия и  напряженно вглядывался в  быстро
приближавшихся кавалеристов.
     Паром,  приводимый в  движение  усилиями одного  человека,  не  мог
развить большую скорость,  так что, когда всадники выехали на берег, нас
отделяло от пристани менее сотни ярдов. Они были в кольчугах и при мечах
(а у  нескольких,  кажется,  за спиной висели и луки),  лишь передний из
них,  видимо,  командир -  в  блестящей стальной кирасе и  с пикой,  под
наконечником которой повис в безветренном воздухе -  теперь это уже было
ясно видно - бело-черный вымпел Грифона.
     - Эй! - крикнул он, потрясая пикой. - Поворачивайте обратно!
     Паромщик,  старательно притворяясь глухим,  с  усилием перехватывал
ручки ворота. Эвелина сдернула арбалет, снова висевший на моем плече.
     - Нет, Эвьет, - негромко сказал я. - Нам не нужны лишние проблемы.
     - Но это враги!
     - Вряд ли им что-то нужно от нас лично.
     - Поворачивайте,   кому  сказал!   -  командир  сделал  знак  двоим
солдатам, и они въехали на насыпь, беря наизготовку луки. - Хуже будет!
     Паромщик  остановился.  Нетрудно было  понять,  о  чем  он  думает:
расстояние для прицельной стрельбы,  может,  и великовато,  но пассажиры
доберутся до  другого берега и  уедут,  а  ему  здесь еще  работать.  Но
прежде,  чем он начал крутить ворот назад,  долговязый парень оказался у
него за спиной и уже прижимал лезвие кинжала к его горлу.
     - Вперед, - процедил парень. - И пошевеливайся.
     Бородачи синхронно схватились за  рукоятки мечей и  посмотрели друг
на друга -  наверное,  это были все-таки братья -  затем на торговца. На
лице  того  отобразилась  мучительная  работа  мысли,  затем,  очевидно,
рассудив, что по крайней мере до другого берега его интересы совпадают с
интересами парня,  он слегка мотнул головой:  не вмешивайтесь.  Паромщик
покорно закрутил ворот в прежнем направлении,  не делая бесперспективных
попыток добраться до собственного ножа.
     "Эвьет,  за повозку!",  - хотел было скомандовать я. Но ее не нужно
было учить - она уже сама устремилась в укрытие, махнув мне рукой, чтобы
следовал за ней. Что я и проделал со всей возможной поспешностью.
     И вовремя.  Первая стрела шлепнулась в воду, не долетев добрых трех
ярдов,  но  почти  сразу  же  вторая с  тупым стуком вонзилась в  настил
парома.  Выпустив  по  стреле,  солдаты  поскакали  дальше  по  мосткам,
сокращая расстояние,  и выехали на причал, вновь натягивая луки. Эвелина
тем временем взводила свой арбалет. Я думал, что она собирается стрелять
поверх  телеги,  но  она  вместо  этого  шмыгнула  между  ее  колесами и
выстрелила снизу вверх.
     Честно говоря,  я  не ожидал,  что с такого расстояния она попадет.
Однако  один  из  всадников дернулся,  выпуская тетиву (стрела некрасиво
кувырнулась в  воздухе  и  упала  в  реку)  и  недоуменно  уставился  на
арбалетный болт,  торчавший из его собственной груди. В следующий миг он
вяло взмахнул руками,  словно что-то ловя в воздухе, и повалился с коня,
тяжело грянувшись о дощатый край причала,  а оттуда -  в воду.  Не знаю,
была ли его рана смертельной;  может быть,  он и сумел бы еще ухватиться
за пристань и влезть обратно,  если бы не кольчуга, шлем и меч в ножнах.
Но все это железо мгновенно утянуло его на дно.
     Его товарищ выстрелил,  и  вновь с  недолетом.  Тогда,  поняв,  что
добыча ускользает,  он спрыгнул с коня,  выхватил меч и в ярости рубанул
канат,  по которому, словно бусина по нитке, двигался от берега к берегу
паром.  "Стой,  болван!" -  крикнул ему третий лучник,  уже скакавший во
весь опор по мосткам, но было поздно. Паром, потерявший связь с берегом,
слегка качнуло и стало сносить течением. Еще можно было ухватиться за ту
часть каната, что оставалась у нас, и продолжить нормальный путь, но тут
произошло сразу несколько событий.
     Третий  лучник  выстрелил  уже  практически  на  пределе  возможной
дальности -  и  оказался  искусней  или  просто  удачливей двух  других.
Стрела, прилетевшая по навесной траектории, вонзилась в грудь паромщику.
Сама по себе рана была, скорее всего, не опасна - стрела была на излете,
а  угол удара такой,  что едва ли  она могла достать до  жизненно важных
органов.  Но от боли и неожиданности паромщик резко дернулся -  а парень
все  еще  прижимал остро  отточенный кинжал прямо  к  его  левой  сонной
артерии.  Хлынула кровь  -  даже  не  хлынула,  а  брызнула пульсирующим
фонтаном,  как всегда бывает, когда рассекают крупную артерию, тем более
у  человека в состоянии сильной физической и эмоциональной нагрузки.  На
неподготовленных людей  такое  всегда производит впечатление.  Торговец,
которого  забрызгало  кровью  с  головы  до  ног,  в  ужасе  шарахнулся,
ударившись затылком в  морду своей лошади.  Та попятилась,  толкая назад
телегу и не думая,  о том, что стоит не на земле, а на небольшом по сути
плоту, имевшем перильца лишь с трех сторон. Четвертая, откуда въезжали и
входили пассажиры -  и задом к которой стояла савраска - перед отплытием
замыкалась жердью,  укладываемой на два столбика с  рогатками на концах.
Однако на  сей раз мы  отчаливали в  таких обстоятельствах,  что об этой
мере  безопасности  никто  не   подумал,   и   дорогу  телеге  ничто  не
преграждало.  Тяжелые колеса чуть  было  не  наехали на  Эвьет,  которая
старательно целилась для второго выстрела и  оттого не  заметила вовремя
опасность.  Я едва успел выдернуть ее из-под телеги, которая в следующее
мгновение съехала задними колесами в воду.
     Лошадь испуганно заржала;  она и  так была явно слабовата для такой
тяжелой повозки,  а  тут,  похоже,  еще и  ополоумела от страха и вместо
того,  чтобы бороться с внезапно потянувшей ее в реку силой, еще сильнее
сдала  назад,  усугубляя ситуацию.  Паром  слегка  накренился.  Торговец
обернулся и  с  криком "Тпрру!  Куда,  скотина?!" стал хватать кобылу за
уздцы,  а  видя,  что  это  не  помогает,  метнулся  к  телеге,  пытаясь
остановить ее сползание в воду.  Бородачи поспешили к нему на помощь, но
один из них поскользнулся на свежей крови и грохнулся на настил.  Парень
меж тем,  подхватив обмякшее тело паромщика,  пытался зажать ему рану на
шее,  бормоча:  "Вот черт!  Я  же  не хотел..."  Один лишь Верный хранил
полное спокойствие среди всего этого хаоса -  очевидно,  в  гуще боя ему
доводилось видать и  не такое.  А брошенный без присмотра ворот неспешно
крутился  сам  собой,   под  действием  течения  вытравляя  канат,   еще
соединявший нас с дальним берегом.
     Уже потом я смог восстановить все эти события по памяти,  чтобы так
связно  изложить,  а  в  тот  момент  поддался  общей  неразберихе.  Мне
показалось,  что колесо все же успело проехаться по пальцам Эвьет,  и  я
осматривал ее кисть,  повторяя: "Тебе больно? Ты что-нибудь чувствуешь?"
Когда я,  наконец,  понял, что с рукой все в порядке, а хруст, который я
слышал,  издала вовсе не кость,  а сломанная стрела (сам арбалет тоже не
пострадал),  телега,  несмотря  на  попытки  ее  остановить,  с  громким
всплеском окончательно съехала в воду,  увлекая за собой отчаянно ржущую
клячу,  а заодно и пытавшегося этому воспрепятствовать торговца.  Что бы
там ни  было под этим брезентом,  оно мигом утянуло вглубь и  телегу,  и
кобылу, и хозяина.
     Бородач остался на  краю  парома,  но  вместо того,  чтобы пытаться
спасти торговца,  сделал шаг  назад.  Второй,  уже поднявшийся на  ноги,
сделал  было  движение  отстегнуть  пояс  с  мечом,  собираясь,  видимо,
прыгнуть в воду, но первый удержал его за руку:
     - Не надо. Все к лучшему. Вспомни, о чем третьего дня говорили.
     - Да, но... не по-божески это... отец все-таки...
     - А  впроголодь нас  держать по-божески?  Денег  давать  только  на
карманные расходы,  точно мы еще пацаны сопливые? Он сам виноват. Не был
бы таким скупым, не цеплялся бы за товар до последнего.
     - Да...  но...  -  попытки второго вырвать руку,  и в первый миг не
очень сильные, становились все слабее.
     - Да и поздно уже,  -  подвел итог первый. - Его в этой мути уже не
найти.  В ил ушел. А глубина здесь, по высокой воде, ярдов пятнадцать, а
то и больше... Только сам сгинешь.
     - Ты прав, - медленно сказал второй, снова застегивая пояс.
     - Не  журись,  Жакоб,  -  первый хлопнул брата по плечу,  -  выпьем
сегодня за  помин души,  вот и  весь сказ.  Ну  хочешь -  свечку за него
поставь и панихиду закажи. Только это уже, чур, со своей доли.
     Они обсуждали это громко,  ничуть не стесняясь нас. Да и чего им, в
сущности, было стесняться?
     Я обернулся и шагнул к паромщику.  Того пробирала дрожь агонии. Мне
достаточно было взглянуть и прислушаться, чтобы вынести вердикт.
     - Бесполезно. Слишком большая кровопотеря, а главное, в артерию уже
засосало воздух. Сердце сейчас остановится.
     - Я не хотел,  -  повторил долговязый, поднимая голову на меня. Все
его лицо было в  крови,  словно с  него содрали кожу;  светлыми остались
лишь белки и голубые радужки глаз.
     В  этот момент раздался тихий плеск.  Это  обрубленный конец каната
соскочил с  ворота  и  упал  в  воду.  Теперь мы  дрейфовали,  ничем  не
связанные с  сушей -  и  не имея никаких реальных средств изменить курс.
Плот,  в  который превратился паром,  был слишком тяжел,  чтобы плыть на
нем,  гребя руками,  весел здесь не было,  а жердь,  которой перекрывали
выезд, была слишком коротка, чтобы достать до дна на таком расстоянии от
берега.
     Парень,  уложив на  настил голову паромщика,  тщательно прополоскал
кинжал в воде и вновь спрятал его под заляпанную кровью одежду.
     - Ну  ладно,  -  произнес он,  выпрямляясь.  -  Что  случилось,  то
случилось,  а мне пора, - и с этими словами он прыгнул в воду и сильными
гребками поплыл к так и не достигнутому нами берегу.
     Я оглянулся назад.  Грифонские всадники были еще возле пристани, но
стрелять по  нам или преследовать нас по  берегу никто не  пытался.  Это
было бесполезно -  нас отнесло уже достаточно далеко и к тому же вынесло
практически на  середину реки.  Я  неприязненно покосился на братьев,  а
затем обратился к Эвьет:
     - Ну что, поплыли и мы?
     Девочка вдруг смутилась.
     - А... это обязательно? Может, подождем, пока нас прибьет к берегу?
     - Это может произойти неизвестно когда, - ответил я, удивляясь, что
моя разумная Эвелина выдвигает столь нелепое предложение.  -  Или вообще
не произойти до самого моря. А в чем дело?
     - Видишь ли, Дольф... я не умею плавать.
     В самом деле,  мне следовало самому догадаться.  Хоть она и прожила
всю жизнь на  берегу озера,  оно было слишком холодным,  чтобы купаться.
Даже при ее закалке за последние годы. То есть человек, умеющий плавать,
конечно,  при необходимости сможет плыть и  в  ледяной воде.  Но учиться
надо в комфортных условиях, а не когда дыхание перехватывает от холода.
     Но  почему она  говорит об  этом  таким тоном,  словно признается в
постыдном грехе?
     - Ничего страшного,  -  ответил я.  -  Верный умеет. Держись за его
седло, и все будет в порядке.
     - А... мы сильно торопимся?
     - Тебе виднее,  -  пожал плечами я уже с некоторым раздражением.  -
Это  ведь  тебе  надо  попасть...   туда,   куда  мы   направляемся,   -
неопределенно закончил я, вспомнив, что братья могут нас слышать, и ни к
чему оповещать их о цели нашего путешествия.
     Хотя вообще-то поездка к  графу Рануару была моей идеей,  но сейчас
это уже было неважно.
     - Ну...  да, - согласилась Эвелина, потупив взор, и добавила совсем
тихо:  -  Просто,  понимаешь,  Дольф... я не боюсь окунаться у берега, и
плавать на лодке тоже...  но вот при мысли,  что я  в воде,  и подо мной
большая глубина...
     - Ясно, - вздохнул я. Вообще-то в страхе перед глубиной у человека,
не  умеющего плавать,  нет ничего необычного.  Но  после всех испытаний,
которые благополучно пережила Эвьет,  мне уже начинало казаться, что она
вообще лишена слабостей.
     - Но если надо,  я готова! - поспешно добавила она, словно прочитав
мои мысли.
     Не  сомневаюсь.  Но страх -  плохой помощник,  даже когда его давят
усилием воли.  Она  может запаниковать,  нахлебаться воды,  у  нее может
случиться судорога -  а  там руки соскользнут с  седла и...  А я даже не
уверен,  что смогу вовремя оказать ей помощь.  Спасать утопающих мне еще
не доводилось.
     - Ладно,  - согласился я. - Может, нас действительно поднесет ближе
к берегу.
     Братья тоже  явно  не  собирались прыгать в  реку.  Тоже  не  умели
плавать?  Вряд ли. Скорее, не хотели расставаться с чем-то, что помешало
бы  им  плыть.  Мечи их  были не  настолько большими и  тяжелыми,  чтобы
создать  проблему.  А  вот  не  скрывались ли  под  их  грубыми рубахами
простолюдинов  кольчуги?   Присмотревшись  повнимательней,  я  пришел  к
выводу, что так оно и было. Их туловища выглядели толще, чем должны были
быть, исходя из общей анатомии их тел. Что ж, по нашим временам не такое
необычное явление,  тем более что у  них и мечи имелись.  Возможно,  они
успели послужить в  одной из армий,  а возможно,  раздобыли все это иным
способом.  Я  сам как-то видел крестьянина,  пахавшего землю самодельной
сохой с  прилаженным в качестве сошника рыцарским мечом.  Крестьянин был
слишком беден, чтобы купить себе нормальный инструмент, а трупов ныне по
полям валяется немало,  попадаются и в полном вооружении -  те,  кого не
обобрал догола победитель,  возможно,  потому,  что  получил смертельную
рану  сам.  Что  самое  смешное -  такой  меч  стоил  куда  дороже,  чем
крестьянская соха,  но тот мужик или не догадывался об этом,  или боялся
продавать аристократическое оружие,  дабы не быть обвиненным в  убийстве
его владельца...
     Но почему,  интересно,  эти двое прятали свои доспехи под рубахами?
Не  иначе  -  чтобы  не  привлекать лишнего внимания к  грузу.  Покойный
торговец был рисковым человеком,  а  прежде всего он был скупым.  Вместо
того,  чтобы  нанять дополнительную охрану,  он  постарался сделать свою
повозку как можно менее интересной для налетчиков.  Но  гибель пришла не
оттуда,  откуда он ожидал... Что он все-таки вез - оружие? Доспехи? Судя
по тому,  как быстро это все ушло ко дну, металла там было преизрядно...
И вооружение братьев в этом случае тем более не удивительно.
     А  любопытно,  почему,  в  таком случае,  торговец -  в  отличие от
длинноволосого парня,  который явно опасался именно лангедаргцев - равно
не  хотел встречаться с  солдатами ни одной из сторон?  Если одна из них
была для него союзной,  он  не только не должен был ее бояться,  но даже
мог просить ее бойцов об охране...  Впрочем,  он был прав,  конечно. Это
только в  теории,  и  притом -  очень наивной теории,  армия есть единый
организм, подчиненный общей цели победы над врагом. Едва ли это было так
даже в  начале войны,  и  уж  тем более это не так на двадцать первом ее
году.   Солдатам  одного  полка  нет  никакого  дела  до   чьих-то   там
договоренностей  с   командиром  другого.   Если   они   захотят  что-то
реквизировать для  собственных нужд,  не  заплатив  ни  гроша,  они  это
сделают,  а если ограбленный станет грозить жалобами, так его и вовсе не
отпустят  живым.  Да  и  была  ли  у  торговца вообще  охранная грамота,
подтверждающая,  для кого он везет свой груз?  Весьма вероятно, что нет.
Ведь,  попадись он с этим документом противоположной стороне -  все трое
прожили бы  ровно  столько,  сколько требуется,  чтобы  завязать петлю и
перекинуть ее через крепкий сук...
     Так или иначе,  подобные попутчики для путешествия на  плоту мне не
нравились.  Тот из  братьев,  что не позволил прыгнуть в  воду второму -
вероятно,  старший -  угрюмо посмотрел на меня в ответ.  Затем подошел к
лежавшему на окровавленных досках паромщику.
     - Помер,  что ли? - осведомился он, обращаясь не то ко мне, не то к
недвижному телу.
     - Да, - коротко ответил я.
     Бородач, не говоря ни слова, ногой спихнул труп в воду. Я запоздало
подумал, что надо было вытащить мои сантимы из кармана мертвеца.
     - Его надо было похоронить! - не выдержала Эвьет.
     - Тебе охота по жаре с мертвяком плавать?  -  пожал плечами тот.  -
Вишь, уже сейчас припекает, а еще полудня нет.
     Хоть он мне и не нравился,  а в данном случае был прав. Я, впрочем,
не  стал  признавать это  вслух,  дабы этот тип  не  решил,  что  я  ему
поддакиваю.
     В  молчании мы  дрейфовали по  течению на  запад.  Нам  с  Эвьет не
хотелось  вести  разговоры  в  присутствии  посторонних  ушей,  братьям,
возможно,  тоже -  или же им просто не о  чем было говорить.  Я мысленно
перебрал  несколько  вариантов превращения нашего  плота  в  управляемое
судно и был вынужден все их отвергнуть. Отломать несколько досок настила
и  использовать их  в  качестве весел?  Они слишком толстые и  прочные и
слишком хорошо приколочены;  пытаться выламывать их  с  помощью мечей  -
значит сломать мечи.  Поставить парус? Его можно было бы сшить из одежды
нескольких человек,  но нечем; к тому же не из чего сделать мачту с реем
- одной жерди для этого не  хватит.  Самой интересной идеей,  посетившей
меня, была полная переделка ворота: если бы приделать к его оси лопатки,
сделав их  из тех же досок настила,  и  расположить ось под углом,  так,
чтобы лопатки доставали до  воды,  но в  то же время рукоятки ворота при
вращении не  упирались в  настил -  получится что-то  вроде  мельничного
колеса,  вращая которое за  рукоятки,  можно  плыть.  А  ведь,  пожалуй,
подобными колесами можно  снабдить речные  и  даже  морские  суда,  и  в
отсутствие попутного ветра  приводить их  в  движение силами  специально
взятых  на  борт  лошадей...  Но,  разумеется,  без  инструментов я  мог
предаваться  лишь  теоретическим размышлениям  о  конструкциях подобного
рода.
     Впрочем,  после полудня нужный нам правый берег как будто бы  начал
приближаться,  но  не  успел  я  порадоваться этому обстоятельству,  как
впереди  показалось  устье  какого-то  притока  Аронны,  также  все  еще
довольно полноводного после дождя -  и,  естественно,  его  течением нас
вновь отнесло влево.
     Теоретически вдоль Аронны должно было располагаться не  так уж мало
жилья,  но  берега,  мимо которых мы  проплывали,  демонстрировали почти
полное безлюдье. Лишь один раз мы миновали крестьянок, стиравших белье у
полуразвалившейся пристани,  но  они  ничем не  могли нам помочь.  Затем
впереди забрезжил шанс в виде мужика, рыбачившего с лодки.
     Братья принялись в два голоса громко звать его.  Рыбак, посмотрев в
нашу сторону, вытащил из воды свой примитивный якорь (камень на веревке)
и взялся за весла. Его лодка была достаточно велика, чтобы вместить всех
нас, кроме, конечно, Верного - но тот вполне мог доплыть до берега своим
ходом.  Но  каково же  было  наше разочарование,  когда мы  поняли,  что
рыболов гребет не к нам, а в прямо противоположном направлении! Впрочем,
его желание оказаться подальше от  вооруженных незнакомцев (тем паче что
одежда братьев была в крови;  нам с Эвьет,  к счастью,  удалось почти не
запачкаться) тоже можно было понять.  Братья стали звать его еще громче,
теперь  уже  не  завлекая  обещаниями  заплатить  за  перевоз,  а  грозя
переломать руки и  ноги,  если он не подчинится,  что было,  конечно же,
вдвойне глупо и возымело закономерный обратный эффект.  Убедившись,  что
все напрасно,  Жакоб зло плюнул в  воду и  отвернулся,  но второму брату
этого было явно недостаточно,  и  он принялся во весь голос крыть рыбака
самыми непотребными словами.
     - Эй! - возмутился я. - Держи себя в руках! Здесь девочка!
     - А мне плевать,  девочка или мальчик,  -  огрызнулся тот. - Кто ты
такой, чтобы мне рот затыкать?
     - Тот,  кто может заткнуть его тебе навсегда,  - холодно ответил я,
демонстративно кладя руку  на  рукоять меча.  У  меня  он,  кстати,  был
длиннее,  чем у братьев,  что в отсутствие щитов теоретически давало мне
преимущество -  и  я надеялся,  что они это осознаЮт.  Ибо на самом деле
драться на мечах я  вовсе не собирался,  да и вообще конфликт был мне не
нужен -  но поставить на место зарвавшегося хама стоило,  а  по-хорошему
подобная публика не  понимает.  И  то,  что  я  ему сказал,  было чистой
правдой.
     Увы,  тот факт,  что их двое,  явно перевешивал в их глазах видимые
преимущества моего оружия.  К  тому же  они  могли рассчитывать на  свои
доспехи, в то время как на мне не было ничего основательней расстегнутой
кожаной куртки. Они оба тоже схватились за мечи.
     - Так кто тут кого будет учить вежливости?  - с угрозой осведомился
старший, делая шаг в сторону, дабы получить возможность атаковать меня с
двух сторон.
     - Я,  -  раздался сбоку  от  меня  спокойный голос Эвелины.  Скосив
глаза,  я убедился,  что старший уже на прицеле ее арбалета.  - Дольф, -
обратилась ко  мне  Эвьет  самым  светским тоном,  -  когда я  пристрелю
левого, ты зарубишь правого, пока я перезаряжаюсь?
     - Само собой,  баронесса,  -  ответил я,  специально не  скрывая от
противника ее титул.
     - Ну их,  Жеан,  не связывайся, - пробормотал Жакоб. - Это ведь она
из этой штуки солдата на пристани грохнула, ты не видел, а я видел...
     Жеан оскалился,  но  тут же  постарался стереть злобное выражение с
лица.  Он не мог не понимать,  что от арбалетного выстрела в упор его не
спасет никакая кольчуга.  И,  очевидно, прочитал в глазах Эвьет, что она
не блефует.
     - Ладно, чего там, - буркнул он, возвращая меч в ножны. - Ни к чему
нам ccориться.
     - Не слышу извинений, - холодно заметил я.
     - Ну, я это... прошу прощения...
     - "Госпожа баронесса", - подсказал я.
     - ...  у госпожи баронессы,  -  покорно повторил Жеан,  словно даже
становясь ниже ростом. - И у вас тоже, сударь.
     - Твои извинения приняты,  -  надменно ответила Эвьет. - Но вообще,
до чего распустилось мужичье с этой войной! Ты не находишь, Дольф?
     - Воистину так, баронесса, - коротко, по-дворянски, наклонил голову
я.
     Братья уселись на  другом конце  плота,  демонстративно не  глядя в
нашу сторону.  Я, впрочем, не особо обольщался относительно безопасности
с  их стороны.  На открытый конфликт они,  пожалуй,  не решатся,  но вот
затаить злобу и ударить в спину вполне способны.
     Мы все плыли и  плыли -  мимо затопленных лугов,  мимо плакучих ив,
полощущих в воде свои длинные ветви,  мимо крутых обрывов,  нависших над
рекой  подобно  гигантским бурым  волнам,  увенчанным зелеными  гребнями
травы...  У меня вдруг заурчало в животе;  я напряг брюшные мышцы, чтобы
пресечь звук,  и мысленно отругал себя за то, что не запасся едой в Пье,
не   желая  иметь  дело  с   тамошними  чересчур  жадными  торговцами  и
рассчитывая  на  более  дешевую  еду  по  дороге.  Вчерашняя  куропатка,
конечно, подвернулась очень кстати, зато не состоялись ни ночлег в селе,
ни обед в трактире,  который должен был располагаться где-то недалеко за
переправой -  а больше приобрести съестное было негде. По правде говоря,
я  просто не думал,  что эти края настолько обезлюдели...  Впрочем,  без
пищи  можно обходиться очень долго,  причем без  особо ущерба для  себя.
Куда  хуже  потребности  прямо  противоположного толка,  которые  вскоре
станут актуальны для всех на этом плоту. Включая, между прочим, Верного,
который,  при  всех  своих достоинствах,  не  осведомлен о  человеческих
правилах приличия и гигиены.
     Словно в  ответ  на  мои  мысли  Жакоб поднялся,  расстегивая пояс.
Повернувшись к  нам спиной,  он  приспустил штаны и  принялся мочиться в
реку с  края плота.  Но спокойно доделать свое дело ему не удалось.  Ибо
через  несколько  мгновений плот  тряхнуло,  и  он  остановился,  слегка
накренившись влево.
     Жакоб едва устоял на ногах,  налетев на своего брата и,  как видно,
не успев вовремя прекратить свое занятие, ибо тот возмущенно закричал:
     - Смотри, куда ссышь, болван!
     - А я виноват? Что это было вообще?
     - А хрен его знает. Кажись, на мель сели.
     - Какая, к дьяволу, мель при высокой воде?
     - Ну, должно быть, при низкой это остров, - смекнул Жеан.
     - Приплыли,  -  резюмировал Жакоб,  натягивая штаны. - И что теперь
делать? Попробуем столкнуть?
     - Будем  ждать,   пока  спадет  вода,  -  твердо  возразил  я.  Они
посмотрели на меня и не решились спорить.
     Это действительно был остров,  и наш паром, как выяснилось, оседлал
самое высокое его место.  По мере того,  как уровень реки понижался -  а
теперь  это  уже  происходило довольно быстро  -  становилось ясно,  что
остров имеет форму пологого горба, вытянутого по течению. Сперва из воды
показалась  частично  занесенная  илом   трава   вокруг   нашего  плота,
накренившегося еще сильнее,  а затем - и ветки невысоких кустов, которые
росли вокруг вершины.
     Меня заинтересовала эта растительность,  и я сошел с помоста, чтобы
осмотреть ее  повнимательней.  Вместо буйных зарослей,  каких можно было
ожидать  на  необитаемом островке посреди  реки,  трава  была  короткой,
словно  состриженной.  Да  и  листва  кустарника подверглась,  некоторым
образом, "стрижке".
     - Что там? - заинтересовалась Эвьет. - Мы можем как-то использовать
эти кусты?
     - Только в качестве топлива для костра, - ответил я. - Но дело не в
этом,  а  в  том,  что на этом острове явно кто-то пасется.  Я  не нашел
помета,  очевидно,  его унесло течением,  но, судя по тому, как объедены
листья, это козы. А значит...
     - Отсюда можно дойти вброд до берега!
     - Да. Осталось только дождаться, пока совсем спадет вода.
     Вода продолжала отступать, оставляя за собой лужи, кое-где довольно
большие и  глубокие.  В  некоторых из  них плескалась в  тщетных поисках
выхода  оказавшаяся  в  ловушке  рыба;  выловить  ее  голыми  руками  не
составило труда. Пока мы с Эвьет инспектировали лужи, я поручил братьям,
уже,  похоже,  смирившимся с моим лидерством,  наломать веток и развести
костер. Что им, после некоторой возни - ветки еще не просохли - все-таки
удалось.
     К  тому  времени,   как  мы  вдоволь  наелись  печеной  рыбы,  река
практически вернулась к  своему нормальному уровню.  С  северной стороны
"горба" уже  хорошо была  видна  песчаная коса,  тянувшаяся под  углом в
сторону правого берега.  И,  хотя она уходила под воду, я не сомневался,
что глубина там небольшая -  может быть,  пока еще не  для козы,  но для
коня точно.
     Братья,  сидевшие  спиной  к  северному берегу,  этого  не  видели;
осоловев после сытного обеда -  точнее,  ужина,  ибо день уже клонился к
вечеру -  они клевали носом, и я решил, что момент для расставания самый
подходящий.  Я  молча подал знак Эвьет,  и  мы,  ведя в  поводу Верного,
спустились на  косу.  Здесь мы  сели на коня,  и  спустя несколько минут
благополучно выбрались на  другой берег.  Как  я  и  рассчитывал,  плыть
Верному нигде не пришлось, и мы замочили лишь сапоги.
     От  моей  самодельной карты,  однако,  здесь было мало проку.  Река
унесла нас на  много миль к  западу от  нашего маршрута -  и  от  города
Комплен,  который должен был стать следующей его точкой. Теперь, кстати,
нас отделял от  него еще и  приток,  мимо которого мы проплыли днем,  и,
хотя он был,  разумеется, не столь широк, как Аронна, но через него тоже
нужно было как-то переправляться. Но для этого сначала надо было до него
добраться.  Пока  же  перед нами простирался еще  мокрый луг,  а  дальше
тянулась гряда  невысоких холмов,  некоторые из  которых  поросли лесом.
Нигде не было видно ни жилья, ни дорог.
     Где-то поблизости,  конечно,  должно было быть селение, из которого
приходили козы,  а  возможно,  что и не одно.  Но мы не знали,  где -  и
паводок смыл следы,  по которым это можно было бы вычислить -  так что я
просто направил коня через луг на  северо-восток,  вслед за  собственной
тенью.
     - До чего мерзкие типы, - заметила Эвьет. - Фактически, они утопили
собственного отца!
     - Дали ему утонуть,  а это не одно и тоже,  -  уточнил я. - Хотя...
припоминая,  как все это было...  знаешь,  я,  пожалуй, не поручусь, что
Жеан не помог старику упасть.  И тем не менее, это не самый мерзкий тип,
какого  мне  доводилось  встречать.  Он  еще  достаточно  благороден,  -
усмехнулся я.
     - Жеан?! Благороден?!
     - Ну да. Он ведь не столкнул туда же еще и брата. И даже, напротив,
удержал Жакоба от безрассудного прыжка в воду.  А ведь,  попытайся Жакоб
спасти старика -  и, очень вероятно, утонул бы сам. И Жеану досталось бы
все наследство, а так - только половина.
     - То есть,  по-твоему, не убить родного брата из-за денег - это уже
достоинство?
     - На фоне людей, поступающих иначе - очевидно, да.
     - Жуть.   Я,  конечно,  знаю,  что  такое  бывает.  Но  мне  трудно
представить,  как это можно -  убить собственного брата.  Я, положим, не
испытывала особой любви к Филиппу.  А уж тем паче к Женевьеве, о которой
я и сейчас скажу,  что она -  дура,  у которой на уме были одни платья и
кавалеры. Хоть и считается, что о покойниках нельзя говорить плохо...
     - Что, между прочим, весьма глупо, - заметил я. - У живого еще есть
шанс исправиться, но покойник лучше точно не станет. И даже обидеться он
не в состоянии...
     - Хм,  дельная мысль,  -  оценила Эвьет.  -  Так вот,  как бы я  ни
относилась к  старшему брату  и  сестре,  но  убить -  это  в  голове не
укладывается!
     - Ну,  на  самом деле  нет  никакой разницы между убийством брата и
убийством,  скажем, соседа. Или любого другого, кого ты хорошо знаешь. Я
не хочу сказать,  разумеется,  что можно оправдать убийство из-за денег.
Но если некто -  мерзавец,  заслуживающий смерти,  он заслуживает ее вне
зависимости от того,  с кем он состоит в родстве. Кровное родство вообще
не имеет никакого значения...
     - Ну, тут уж ты хватил лишнего, - не согласилась Эвьет.
     - Ты говоришь так потому, что все наше общество устроено иначе. Оно
возводит родство  в  абсолют,  определяя им  и  положение на  социальной
лестнице, и отношения между людьми. Но ведь в этом нет ни капли здравого
смысла.  Имеют значения лишь личные качества человека, и гордиться можно
только  собственными  заслугами,  а  не  поколениями  своих  предков.  Я
понимаю,  тебе это трудно принять -  ты сама родовитая дворянка,  и тебе
кажется оскорбительной сама  мысль,  что  какой-нибудь простолюдин может
быть ничем не хуже тебя...
     - Ну  почему же.  Ты  ведь не  дворянин,  а  мы  с  тобой нормально
общаемся. Но все-таки, Дольф... ты не совсем прав. Я согласна, что дурак
не станет умнее из-за богатой родословной. Скорее, наоборот - напыщенный
осел еще хуже,  чем просто осел.  Но в то же время -  дворянину важно не
опозорить свой  род.  Это  дополнительная причина,  удерживающая его  от
дурных поступков.  А если бы, как ты говоришь, кровное родство ничего не
значило...
     - Что-то  незаметно,  чтобы страх за честь своего рода удерживал от
убийств,  предательств, лжесвидетельств и всего прочего, - усмехнулся я.
- Карл Лангедарг -  один из самых знатных дворян в Империи, не так ли? И
все его главные приспешники тоже не последнего рода,  -  разумеется, все
то же самое относилось и  к  Йорлингам,  но я  не стал заострять на этом
внимание.  -  Скорее уж наоборот,  желание возвысить свой род, зависть к
более знатным и презрение к менее родовитым толкают на преступления там,
где у  человека,  свободного от кровных предрассудков,  не возникло бы и
мысли о  злодействе.  Да и  вообще,  добродетель,  основанная на страхе,
стоит недорого. Страх не хранит от злодеяний, а лишь побуждает совершать
их в тайне.  По мне,  так уж лучше,  когда зло творится в открытую - так
ему  хотя  бы  легче  противостоять.   Есть  лишь  один  страх,  который
действительно имеет значение...
     - Страх перед божьим судом?
     - Не-ет,  -  рассмеялся я. - Судя по тому, сколько грехов на душе у
священников,  этот страх - наименее действенный из всех. Люди, даже если
на  словах они  утверждают обратное,  вообще куда  более  склонны верить
конкретным и зримым угрозам, нежели страшным сказкам, не имеющим никаких
доказательств.  И,  между нами говоря,  в  чем-в чем,  а этом они правы.
Опять же церковники,  не желая распугать свою паству, оставили лазейку в
виде   возможности  искупить   почти   любой   грех   покаянием  -   что
обессмысливает всю затею.  Нет,  страх,  о котором я говорил - это страх
потерять самоуважение.
     - Ты имеешь в виду совесть?
     - Нет.  Совесть,  мораль и все такое прочее опять-таки навязываются
человеку обществом.  Ему с малолетства вдалбливают "делай так и не делай
этак",  причем не только не объясняя "а почему, собственно?", но и очень
лихо  меняя местами эти  "так" и  "этак" в  зависимости от  ситуации.  В
результате противоречивая и  очень часто нелепая система догм  и  правил
либо  вовсе отвергается,  либо  принимается некритически и  в  итоге все
равно не  работает.  Уважение не  может строиться на догмах,  уважение -
всегда  результат размышления...  Совесть -  это  всегда  "что  обо  мне
подумают другие?"  Даже если человек уверен,  что другие не узнают о его
поступке -  оценка идет именно с этой позиции. Самоуважение - это "что о
себе подумаю я сам". И нет суда более строгого и справедливого...
     - Мне кажется, - возразила Эвьет, - для большинства людей это вовсе
не  суд,  а  большой толстый адвокат,  который всегда будет  на  стороне
клиента, что бы тот ни натворил.
     - Вот  именно поэтому мы  и  имеем в  этом мире то,  что  имеем,  -
вздохнул я. - Но ведь для тебя это не так?
     Эвелина подумала несколько секунд,  прежде чем серьезно ответить: -
Не так.
     - Ну вот.  И для меня тоже,  -  я тоже помолчал, а затем добавил: -
Несмотря на  то,  что  между нами  нет  кровного родства.  А  с  той  же
Женевьевой оно у тебя было, но она, подозреваю...
     - Да,  уж это точно, - согласилась Эвьет. - Там этих адвокатов была
целая коллегия...  Но,  если ты говоришь,  что кровное родство не важно,
тогда получается,  что и мстить за родственников не нужно?  - по ее тону
чувствовалось, что она отнюдь не намерена соглашаться с таким тезисом.
     - Во всяком случае,  то,  что они родственники,  само по себе -  не
причина для мести.  Важно,  насколько они были близки тебе по духу, а не
по крови.  Если этой близости не было,  то они заслуживают отмщения не в
большей степени, чем любые другие невинно убитые. Прости, если мои слова
кажутся тебе жестокими,  -  запоздало вспомнил я о деликатности,  - но я
привык называть вещи своими именами.
     - Я тоже, - заверила меня баронесса. - Нет, папу и маму я любила. И
Эрика.  Хотя...  вот сейчас я задумалась,  и уже не знаю,  нашла ли бы я
общий язык с мамой теперь. Мне кажется, что она, дай ей волю, сделала бы
из  меня  вторую Женевьеву...  но  теперь бы  я  уже  ей  точно этого не
позволила.  Я,  вообще-то,  и  тогда  не  очень  поддавалась...  Многие,
наверное,  ужаснулись бы, что я говорю такие вещи после того, что с ними
случилось? Но ты ведь меня понимаешь, правда, Дольф?
     - Конечно.  Мы ведь только что согласились, что вещи надо называть,
как они есть.
     - Это здорово...  Но мстить я все равно буду.  За них за всех. И за
других невинно убитых тоже. Пусть Лангедарг заплатит за все!
     - Ты уже начала. Кстати, что ты чувствуешь после своего первого?
     - Ты  про того солдата на пристани?  Знаешь,  в  первый момент была
такая гордость:  я  попала,  я смогла!  В лесу на охоте я все-таки редко
стреляла с  такой дистанции,  там ветки мешают...  А потом -  как-то все
быстро притупилось.  Ну да,  первый убитый своими руками враг.  Здорово,
конечно...  но ведь мелкая сошка, и даже не из тех, кто ворвался тогда в
мой замок.
     - Ты что, их всех запомнила?
     - Некоторых.  Всех я из своего убежища разглядеть не могла... Ну, я
не могу поклясться, что он не был среди тех, кого я не видела. Но скорее
всего все-таки нет. Это кавалерия, а те пешком пришли...
     - И ты не чувствовала никакого...  ну,  смущения,  что ли, от того,
что стреляешь в человека?
     - Нет.  С какой стати? Враг есть враг, и значит, он должен умереть.
А  человек он или животное -  не имеет никакого значения.  Животных даже
более жалко. Они-то чаще всего ни в чем не виноваты. Того волка мне было
жалко.  Он  красивый был...  Я  даже  мысленно прощения у  него просила.
Глупо,  да? А что чувствовал ты, когда убил своего первого человека? Как
это у тебя было?
     - Ну,   там  не  было  ничего  интересного.   Банальные  грабители,
попытавшиеся обчистить меня на  пустынной дороге...  Пришлось убить всех
троих.  Но мне тогда,  конечно,  было не двенадцать,  а вдвое больше. По
нынешним временам,  я  начал  поздно  -  сейчас что  в  солдаты,  что  в
разбойники  сплошь  и   рядом  идут  пятнадцатилетние...   Ни  малейшего
сожаления я, разумеется, не испытывал. Но, наверное, чувствовал примерно
то  же,  что и  ты:  хорошо,  конечно,  что я  избавил мир от  кое-каких
мерзавцев,  но уж больно ничтожными,  а  главное -  обыденными они были.
Место  убитых  немедленно займут  им  подобные,  такими  темпами мир  не
сделаешь чище  -  это  все  равно,  что  сдувать пылинки с  большой кучи
навоза...
     - А позже тебе доводилось убивать кого-нибудь посущественней?
     - Нет.
     - Не хотел или не мог?
     - Не мог, - ответил я, не вдаваясь в подробности.
     - Надеюсь,  мне повезет больше,  -  подвела итог Эвелина,  и у меня
как-то  не  было настроения ее отговаривать.  Да и  толку бы это явно не
принесло.
     Мы начали подниматься по склону лысого холма,  с вершины которого я
рассчитывал осмотреть окрестности.  Верный легко преодолел подъем,  и мы
оказались на  тропе,  которая вилась  по  гребням холмов,  с  вершины на
вершину.  Внизу пышно зеленела плоская равнина,  по которой, окаймленная
высокой  травой,  шла  другая,  более  широкая дорога,  предназначенная,
очевидно, для тех, кто не любит скакать то вверх, то вниз - однако и эта
дорога не была прямой,  извиваясь уже в горизонтальной плоскости.  И мне
не  составило труда понять причины этих извивов на ровной,  казалось бы,
местности -  даже  с  расстояния характер этой пышной зелени не  вызывал
сомнения. Равнина внизу была изрядно заболоченной. И хотя нижняя дорога,
по логике,  должна была быть проложена так,  чтобы оставаться проходимой
при любой погоде,  полной уверенности в  ее  пригодности после недавнего
дождя у меня не было.
     Тем не  менее,  очевидно,  не  вся равнина внизу представляла собой
сплошное  болото,  и  влажные  участки  чередовались  там  с  достаточно
обширными сухими.  На  одном  из  таких "островов" размещалось небольшое
село,  цеплявшееся околицей за дорогу;  примерно треть его уже поглотила
неровная тень холмов,  зато беленые домики остальной части ярко горели в
лучах вечернего солнца.  Село было явно обитаемым -  кое-где  во  дворах
можно  было  заметить фигурки жителей,  а  легкий ветерок донес  до  нас
мычание  скотины.  И  все-таки  что-то  в  этой  мирной  картине мне  не
нравилось.
     - Ну что, попробуем остановиться на ночлег там? - нарушила молчание
Эвьет.  -  Надеюсь,  здесь не выйдет,  как вчера.  Никаких баррикад,  по
крайней мере, нет.
     - В этом селе что-то не так, - покачал головой я.
     - Что?
     - Пока не знаю.
     - По-моему, село как село... - произнесла баронесса, но здесь я уже
не стал полагаться на ее наблюдательность. Это в лесу ей не было равных,
а  нормальных крестьянских поселений она  не  видела,  как минимум,  три
года,  а скорее всего, и больше. Даже если прежде ей случалось проезжать
через них с  родителями,  семья барона вряд ли  обращала внимание на быт
каких-то мужиков.
     - Может,  подъедем пока поближе?  -  продолжала меж тем Эвелина.  -
Отсюда все равно ничего толком не разглядишь.
     Ну  что  ж,  пока  мы  не  приблизимся к  околице  больше,  чем  на
расстояние полета стрелы,  нам едва ли может грозить реальная опасность.
Рассудив так,  я  тронул  каблуками бока  Верного,  призывая его  начать
спуск. Извив дороги внизу в этом месте как раз подходил почти к подножью
холма, а затем выгибался в направлении села.
     Мы  уже  почти спустились,  когда в  одном из  домов,  частично уже
накрытых тенью,  отворилась дверь,  и во двор вышел человек. Возможно, я
бы даже не обратил на это внимания, тем более что с такой высоты его уже
было плохо видно за  забором,  но  на  какой-то  миг его голова и  плечи
оказались на солнце, ярко блеснув металлом. В следующее мгновение фигура
целиком оказалась в тени, но я уже натянул поводья.
     - В селе стоят солдаты, - объяснил я Эвьет, разворачивая коня.
     - Грифонские?
     - Понятия не имею. И не хочу выяснять.
     - Но, может быть, это наши!
     - Все может быть. Только, боюсь, они об этом не знают, - усмехнулся
я.  -  И  потом,  даже если они  ничего против нас не  имеют,  место для
ночлега нам тут вряд ли найдется, раз уж в селе расположились военные.
     - А  почему ты  думаешь,  что они тут в  каждом доме?  Ты  скольких
видел?
     - Одного,  но их тут гораздо больше. Теперь я понял, что мне тут не
понравилось.  На улицах никакой живности. Ни гуси не бродят, ни свиньи в
лужах не купаются... Обычно в погожий летний вечер крестьяне не загоняют
животных по сараям. Но, когда в селе стоит воинская часть, потенциальной
пище лучше не расхаживать по улицам бесхозной.  Конечно, солдатам ничего
не стоит и  в  птичник или хлев наведаться.  Но там все же есть надежда,
что возьмут "по-божески".  Может, даже чуть-чуть заплатят, если командир
особенно хороший  попадется.  А  с  улиц  будут  хватать  без  малейшего
стеснения...
     - Эй, стойте!
     Я обернулся.  Двое всадников,  вооруженные луками и мечами, выехали
из села и скакали за нами следом.  "Держись крепче!", - сказал я Эвьет и
пришпорил Верного,  одновременно отворачивая влево,  чтобы  выскочить на
равнинную  дорогу  прежде,   чем  они  сумеют  ее  нам  перекрыть.   Ибо
карабкаться вверх по склону, когда сзади тебя догоняют лучники, не очень
благоразумно.
     - Может,  спросим, что им надо? - крикнула Эвелина, вцепляясь в мой
пояс.
     - Я знаю,  что им надо...  -  ответил я, пригибаясь к холке коня. -
Они видели,  что мы ехали в  село,  а  потом вдруг развернулись.  Им это
показалось подозрительным. Вполне их понимаю, но доказывать им, что я не
шпион, не собираюсь.
     - Но, удирая, мы усиливаем их подозрения!
     - Остановившись,   мы  бы  их  не  развеяли.  И  вообще,  быть  вне
подозрений хорошо, но быть вне досягаемости лучше. Нно, Верный!
     Они  скакали  нам  наперерез,  и  это  был  самый  опасный  момент.
Проскочим или  нет?  Заступить нам  путь  они,  похоже,  не  успеют,  но
оказаться в  зоне обстрела их луков тоже не хочется...  Я  пригнулся еще
ниже, продолжая погонять коня.
     И  Верный мчался во  весь  опор.  Черной стрелой он  рассек траву у
подножия холма -  здесь,  к  счастью,  почва еще не была болотистой -  и
вылетел на  дорогу,  почти  сразу  же  вписываясь в  поворот.  Я  бросил
короткий  взгляд  через  плечо.  Передний солдат  был  от  нас  ярдах  в
восьмидесяти -  опасная дистанция,  с которой уже вполне можно стрелять,
правда, делать это на полном скаку не очень удобно - но затем расстояние
вновь стало увеличиваться.  Их кони явно уступали нашему,  несмотря даже
на то,  что Верный нес двоих (впрочем, двенадцатилетняя девочка весит не
так уж много).  И  то сказать -  рыцарский скакун против лошадей простых
солдат, хорошо еще, если не реквизированных на каком-нибудь крестьянском
подворье.  Затяжная война  опустошает ряды  не  только  двуногих бойцов.
Породистые боевые кони тоже становятся редкостью.
     Однако кавалеристы не  бросили преследование,  что  было  бы  с  их
стороны самым разумным.  Но  когда это люди,  тем более -  в  охотничьем
азарте,  руководствовались разумом?  Тем  более что дорога,  по  которой
теперь скакали и  мы,  и  они,  петляла.  И  это  давало им  пусть очень
небольшой, но шанс.
     Когда  из-за  такой петли расстояние между нами  по  прямой впервые
стало  уменьшаться вместо того,  чтобы расти,  один  из  преследователей
выстрелил.  Я заметил это краем глаза,  но стрела,  очевидно,  упала так
далеко,  что я даже не услышал ее шороха в траве. Дорога в основном была
сухой,  хотя попадались короткие,  буквально в несколько ярдов, участки,
где она как-то резко превращалась в черную жирную грязь. Я опасался, как
бы  Верный не  оступился или  не  поскользнулся на  всем  скаку в  таких
местах, но он с легкостью преодолевал грязевые барьеры.
     Когда  дорога вновь изогнулась дугой,  расстояние между нами,  даже
сократившееся на  краткое время,  все равно было уже слишком велико даже
для умелого лучника.  И гнавшиеся за нами уже не пытались стрелять.  Но,
пытаясь в последнем усилии достать ускользающую дичь,  они сделали нечто
куда  более  глупое -  попытались срезать,  рванув напрямик через траву.
Вероятно,  их  часть была укомплектована не местными,  и  они плохо себе
представляли, на каких почвах растет такая трава...
     Испуганное  ржание  слилось  с   громкой  человеческой  бранью.   Я
оглянулся и  увидел сквозь травяные заросли,  как барахтаются в  трясине
лошадь и  свалившийся с  нее  всадник.  Второй солдат,  успевший вовремя
остановиться, теперь сдавал задом вспять, не рискуя даже разворачиваться
на опасном участке.
     - Да помоги же мне,  Олаф!  Куда ты,  твою мать! Я не могу вылезти,
Олаф, это не шутки! Олаф, чтоб тебя!!!...
     Но   Олаф,   ощутивший,   наконец,   под  копытами  твердую  землю,
развернулся и  погнал коня обратно в  село.  Убедившись в  твердости его
намерений,  я позволил Верному снизить темп.  В вечернем воздухе все еще
разносились крики  и  проклятия  обреченного,  но  затем  его  последний
отчаянный вопль "Нееет!  Я  не  хочууу!"  оборвался,  и  вновь наступила
тишина.
     - Жуткая смерть,  -  сказала Эвьет.  -  Может,  нам все-таки стоило
вернуться и ему помочь? Вдруг это были все же йорлингисты...
     - В таком случае,  мы оказали им услугу,  - с усмешкой ответил я. -
Чем меньше в армии дураков,  тем лучше для нее же.  Правда, сильно умный
вообще не  станет воевать...  И,  знаешь ли,  мне  совершенно все равно,
из-под какого флага по мне стреляют.  Тот,  кто пытается меня убить,  по
определению  является   моим   врагом,   какими   бы   мотивами  он   ни
руководствовался.
     - Но если он делает это по ошибке?
     - Если в  результате я  умру,  мне будет от  этого не  легче.  Нет,
конечно,   бывают  ситуации,  когда  ошибка  разъясняется  ко  взаимному
удовлетворению.  Но  в  данном  случае  никакие  объективные причины  не
требовали погони и стрельбы.  Не стали незнакомцы заезжать в село - ну и
скатертью дорога!  Но  нет,  этой  публике очень  хотелось развлечь себя
охотой на себе подобных. Ну вот и доохотились. Жалко, что только один, а
не оба.
     На это Эвьет уже не стала возражать. Мы продолжали путь, постепенно
удаляясь от  Аронны,  и  через  некоторое время болотная трава по  краям
дороги уступила место невысоким деревцам,  и  мы снова оказались в лесу,
на  сей  раз,   впрочем,   довольно  редком.  Низкое  солнце,  казалось,
просвечивало его насквозь.  Затем лесная дорога раздвоилась,  и я выбрал
левую, которая вела как раз на северо-восток.
     Самый прямой путь,  однако, не всегда оказывается самым правильным.
На закате выбранный курс привел нас на берег реки - того самого притока,
мимо устья которого мы проплыли днем - однако никакой переправы здесь не
оказалось.  Вероятно,  прежде здесь был мост,  но он был разрушен кем-то
или чем-то  -  не сохранилось даже деревянных свай.  До противоположного
берега, впрочем, было не более полусотни ярдов.
     - Вот  что,  -  решительно заявила  Эвьет,  -  я  должна  научиться
плавать.
     - Прямо здесь и сейчас?
     - Ну а когда же еще?  Или ты предлагаешь сидеть и ждать,  пока река
пересохнет?
     Я  окинул взглядом лес  и  пустынный берег  с  полоской песка между
травой и  водой.  Было очень тихо и спокойно,  как всегда бывает вечером
погожего дня;  лишь изредка перешептывались камыши в заводях.  Не похоже
было,  что  в  ближайшее время здесь объявятся посторонние.  Прямо перед
нами,  там,  где дорога упиралась в берег, располагалась удобная отмель,
где  можно  войти  в  воду,  не  опасаясь  сразу  оказаться на  глубине.
Спешившись,  я  зашел в  реку по голенища сапог и  убедился,  что на дне
отмели - плотный речной песок, а не вязкий ил. То, что надо.
     - Хорошо, - подвел я итог своей инспекции.
     Существовала,   однако,   проблема  деликатного  свойства.  Учиться
плавать в  одежде крайне неудобно (не  говоря уже  о  том,  что потом ее
придется  сушить),  а  отправлять человека,  который  только  собирается
научиться плавать,  в воду одного без присмотра - так и попросту опасно,
даже на мелководье.  Как совместить требования здравого смысла с нормами
приличий?  Меня-то,  положим,  чужая нагота никак не может смутить -  за
время  своих занятий медициной я  навидался человеческих тел  во  всяких
видах,  включая выпотрошенный.  А  грязные мысли меня не посещали даже в
юности.  Мой  учитель говорил,  что похоть заложена в  человеке лишь как
возможность,  но не как предписание, и при правильном воспитании она так
и не возникнет;  мой личный опыт вполне подтверждает эту теорию.  Но как
объяснить Эвьет, что мой взгляд не оскорбителен для ее целомудрия?
     Но, пока я терзался этой несвойственной мне проблемой, Эвелина уже,
не  глядя на  меня,  сама скинула сапоги,  пояс,  распустила шнуровку на
груди и  принялась разоблачаться без малейшего стеснения.  Уже собираясь
стащить брюки,  она  все  же  вспомнила о  правилах и  обернулась в  мою
сторону:
     - Это ничего, что я раздеваюсь при тебе, Дольф? Я тебя не смущаю?
     - Нет,   -   улыбнулся  я.  -  Для  меня  человеческое  тело  ничем
принципиально не отличается от тела любого другого существа.  Сказать по
правде, я опасался, что это ты смутишься.
     - Ну,  ты же сам говоришь,  что родство по духу важнее кровного.  А
мой отец видел,  как я  купаюсь,  и Эрик тоже.  Да и чего тут стыдиться?
Разве  в  том,  чтобы  мыться  или  купаться,  есть  что-то  грязное или
бесчестное?
     - Нет,  разумеется.  Вся  грязь  и  бесчестье  -  только  в  глазах
смотрящего.
     - Но ты-то не такой.
     - Я ценю твое доверие, - серьезно ответил я.
     - Это простой логический вывод,  -  пожала плечами Эвьет,  не иначе
как вспомнив наш урок под дождем.  - Если бы ты хотел причинить мне зло,
у тебя уже были для этого возможности.
     Она бросила брюки на песок и решительно вошла в воду.
     - Теплая,  - удовлетворенно констатировала она, зайдя по пояс. - Не
то что в моем озере.
     - Окунись несколько раз, чтобы привыкнуть, - посоветовал я, подходя
к  кромке  воды.   -  Глубже  пока  не  заходи.  Перво-наперво  помни  -
человеческое тело легче воды.  Поэтому утонуть человек может лишь,  если
нахлебается по  собственной глупости.  Ну или если потеряет сознание или
силы,  но тебе это не грозит. Для начала просто набери побольше воздуха,
задержи дыхание и  научись проплывать так хоть пару ярдов,  держа голову
над водой.  Как почувствуешь, что река устойчиво тебя держит - научишься
и дышать во время плавания.  Бывает еще такая опасность,  как судорога в
ноге,  но с  ней бороться очень просто -  нужно тянуть носок на себя,  а
пятку -  от себя. Ну что, готова попробовать? Присядь, чтоб вода была по
горло,  потом медленно отталкиваешься ногами вперед,  как  бы  ложась на
воду,  и делаешь руками вот такие гребки,  а ногами работаешь вот так...
Если вода попадет в рот или в нос, сразу просто становись на дно, помни,
что здесь мелко.
     Эвьет   следовала  моим   инструкциям  и,   кажется,   уже   начала
отталкиваться от дна, чтобы поплыть, но вдруг снова поднялась из воды.
     - Что случилось? - спросил я, делая шаг в реку.
     - Ничего, - сердито ответила она.
     - А все-таки?
     - Ну...  -  она старалась не смотреть на меня,  -  когда вода перед
самым лицом, потерять опору под ногами... знаю, что надо, а...
     - Помни, здесь ты можешь в любой момент снова достать до дна.
     - Да умом-то я понимаю!  -  воскликнула Эвьет несчастным голосом. -
Но... Ладно, сейчас я соберусь. Скажи, Дольф, ты будешь сильно презирать
меня, если у меня не получится?
     - Ну, из-за...
     - Нет,  ты скажи, что будешь! - гневно перебила баронесса. - Скажи,
что и  смотреть на такое ничтожество не захочешь!  А впрочем...  ты прав
насчет самого строгого судьи. Главное, что я сама себя буду презирать!
     И  она,  сжав губы в  линию,  снова присела в воде -  а затем резко
оттолкнулась и забила по воде руками и ногами.
     - Плывешь! - крикнул я. - Молодец! Не останавливайся!
     Она  проплыла около трех  ярдов,  прежде чем  снова встала на  дно,
шумно выдохнула и  откинула с  лица мокрые волосы,  демонстрируя широкую
улыбку.
     - Власть над желаниями, да, Дольф?
     - Точно! А теперь я объясню тебе, как правильно дышать...
     Через  полчаса  Эвьет  уже  так  освоилась  в  воде,  что  выражала
готовность плыть через реку.  Но  я  сказал,  что соваться на глубину ей
пока все-таки рано.
     - Ну ладно, тогда я вдоль берега вон до тех камышей!
     - Хорошо,  -  кивнул  я  -  И  хватит  на  сегодня  -  видишь,  уже
смеркается.
     Она поплыла вниз по течению в сторону ближайшей заводи.  Я провожал
ее  взглядом,   пока  она  не  скрылась  за  камышами.  Похоже,  ей  так
понравилось, что она не собиралась останавливаться.
     - Эй, Эвьет! - обеспокоенно крикнул я. - Возвращайся!
     Почти  тут  же  до  меня  донесся громкий всплеск и  вроде бы  даже
приглушенный вскрик. Затем стало тихо.
     - Эвьет!  -  я  побежал по берегу в  ту сторону.  -  С  тобой все в
порядке?
     - Да...  - донеслось в ответ, но каким-то странным тоном, так что я
не стал снижать темп.  Через несколько мгновений я  чуть не столкнулся с
ней,  когда девочка выскочила мне навстречу из камышей, решив, очевидно,
возвращаться назад посуху.
     В руке она держала черную арбалетную стрелу.
     - Это еще что? - я сунул руку под куртку и бросил быстрый взгляд по
сторонам.
     - Это  еще  одна  причина,  по  которой  человек может  утонуть,  -
ответила Эвьет. - Такая вот штука в спине.
     - В тебя стреляли?!
     - Не в меня. В него. Он там, в заводи.
     Я   дернулся  было  в  направлении  травяных  зарослей,   но  Эвьет
продолжала:
     - Видимо,  тело запуталось в  камышах.  Я плыла и почти уткнулась в
него. Брр, ну и мерзость!
     - Так он мертв, - наконец понял я.
     - Уже  давно,  -  кивнула Эвелина.  -  Раздулся весь.  И  лицо рыбы
объели...  или  раки,  не  знаю...  Но  стрелу я  все-таки выдернула.  В
хозяйстве пригодится.  Свои  стрелы  я  всегда  подбирала,  а  теперь мы
лишились нескольких и в собачьей деревне, и на пароме...
     У  меня не было никакого желания осматривать утопленника.  Несмотря
на мой медицинский опыт,  в чем-в чем, а в отношении к полуразложившимся
трупам у меня нет разногласий с большинством людей. Я лишь спросил:
     - Это солдат?
     - Вряд ли,  - качнула головой Эвьет. - Доспехов нет. Да в них бы он
и не всплыл.
     В самом деле,  мне следовало самому сообразить.  Впрочем, я ведь не
видел,  на какой глубине находится мертвец...  Стало быть, убегавшего и,
скорее  всего,  безоружного застрелили в  спину.  И  покажите  мне  хоть
кого-нибудь в этой стране, кого это удивит.
     - А-ахх!  -  Эвелину передернуло,  и  она  зябко обхватила себя  за
мокрые плечи.  -  Х-холодно здесь!  -  и она побежала к своей одежде.  Я
обогнал ее,  вытащил из сумки волчью шкуру и набросил на девочку,  чтобы
та  быстрее согрелась.  Пока Эвьет пританцовывала,  кутаясь в  шкуру,  я
завладел ее трофеем и уселся на песок.  Солнце уже зашло,  но света пока
еще было достаточно, чтобы разобрать, что именно я держу в руках.
     - Черная стрела,  -  констатировал я.  -  Мне уже доводилось видеть
такие. И результаты их применения.
     - Ее цвет имеет значение? - Эвьет примостилась рядом.
     - Еще какое!  То есть не сам по себе, конечно - им просто маркируют
такие стрелы...  Видишь этот наконечник?  Он  сделан как бы  елочкой,  с
боковыми зубцами с  обратной насечкой.  Это страшная штука.  Когда такая
стрела  вонзается  в  тело,  ее  практически невозможно вытащить  -  чем
сильнее  тащишь,  тем  сильнее зубцы  расходятся в  стороны,  впиваясь в
окружающие ткани.  Из живота,  к  примеру,  такую стрелу можно выдернуть
только вместе с кишками -  притом,  что даже простая рана в живот крайне
мучительна и обычно смертельна... Тебе удалось ее достать только потому,
что ты  тянула ее  уже из  гнилой плоти,  поэтому зубцы разошлись не  до
конца.
     - И  то  я  удивилась,  почему приходится тащить с  такой силой,  -
кивнула Эвелина.  - Мой отец сказал бы, что это подлое оружие. Он даже к
арбалетам,  если не  для  охоты,  относился с  сомнением -  ну  это  он,
впрочем, зря...
     - Даже  церковь  издала  специальную  энциклику,  запрещающую такие
стрелы,  -  подтвердил я.  -  Но, разумеется, запрет соблюдался недолго.
Первым его нарушил Грифон,  а  там и  Лев в  долгу не  остался...  Лучше
выброси ее.
     - Я  не  буду применять ее  против простых солдат или  животных,  -
ответила Эвьет, - но могут найтись и те, кто заслуживает такой стрелы.
     - Не  в  этом дело.  Просто эти стрелы одноразовые.  Пусть даже тут
зубцы раскрылись не  до  конца -  все  равно форма наконечника нарушена,
причем несимметрично. Такой стрелой едва ли получится попасть в цель.
     - Ты  прав,  -  она  взяла  у  меня  стрелу,  сломала об  колено  и
зашвырнула обломки в траву.
     Хотя я и понимал, что труп не причинит нам вреда - находясь ниже по
течению,  он не отравлял нам воду -  располагаться на ночлег рядом с ним
все равно не хотелось. Я решительно поднялся, отряхивая песок.
     - Одевайся,  -  велел я Эвелине.  - Поедем обследуем другую дорогу.
Может,  она все-таки приведет нас к  жилью.  Или хотя бы к  переправе не
вплавь.  Да,  кстати!  Чуть  не  забыл тебя  поздравить с  тем,  что  ты
научилась плавать и преодолела свой страх.
     - Не с чем тут поздравлять,  -  ответила Эвьет, сворачивая шкуру. -
Не  испытывать неразумных страхов -  это  всего лишь нормально.  Это  не
повод для гордости, это просто исчезновение повода для стыда.
     Она сказала это серьезно, без всякого кокетства и скромничанья, и я
подумал,  что  эта двенадцатилетняя девочка заслуживает уважения больше,
чем абсолютное большинство когда-либо встреченных мною взрослых мужчин.
     Впрочем, кто сказал, что такое сравнение должно считаться лестным?
     К тому времени,  как мы вернулись к развилке, последний отсвет зари
уже умер;  молодая луна на  юго-западе стояла еще довольно высоко,  но в
этой фазе давала слишком мало света. В лесу воцарилась полная тьма; лишь
холодные яркие искры звезд глядели сквозь прорехи в  слившейся с  черным
небом  листве,   будто  глаза  неведомых  лесных  обитателей.  Откуда-то
издалека донесся тоскливый и  монотонный голос  ночной птицы,  словно бы
повторявшей безнадежные жалобы кому-то могучему, но равнодушному. Верный
неспешно шагал вперед, и я не подгонял его: в такой темноте ехать быстро
рисковано,  даже и по дороге.  Да и кто его знает,  когда по этой дороге
ездили в последний раз...
     Я представил себе,  как бы тряслась от страха в ночном лесу обычная
девчонка -  да и какому-нибудь суеверному рыцарю с ладанкой на шее стало
бы  здесь не  по  себе.  Но  для Эвьет лес был все равно что родной дом.
Впрочем,  многие  и  в  собственном доме  боятся вымышленной нечисти под
кроватью.  Однако после тех реальных ужасов, что выпали на долю Эвелины,
она едва ли могла воспринимать всерьез придуманные кошмары.
     Помимо  птичьих жалоб  да  изредка раздававшихся во  тьме  шорохов,
ничто не  нарушало ночную тишину.  Но вот до моего слуха стал доноситься
другой, более постоянный звук. Кажется, это был ритмичный плеск воды. Мы
вновь приближались к реке,  ниже по течению,  чем в прошлый раз.  Вскоре
лес расступился, а затем мы, наконец, выехали на берег.
     Никакого моста  здесь  тоже  не  оказалось;  черная  вода  казалась
бездонной,  а  ее плеск -  таинственным и  зловещим.  Ночное светило уже
почти зашло у нас за спиной,  но здесь,  на открытом месте,  где не было
деревьев,  еще  озаряло  бледным светом  траву,  конец  дороги  и  стену
бревенчатого здания,  стоявшего на самом берегу справа от нас. Массивное
сооружение с  узкими  окнами,  сейчас  к  тому  же  закрытыми  ставнями,
выглядело угрюмо и неприветливо. Тем не менее, именно к нему сворачивала
дорога,  и  именно  отсюда доносился ритмичный плеск  колеса.  Это  была
мельница.
     Я  подъехал  к  дверям,  спешился и  постучал.  Никакого ответа  не
последовало,  что меня,  впрочем,  не удивило - хозяин, должно быть, уже
спал. Я принялся стучать снова и снова.
     - Может, здесь тоже все заброшено? - предположила Эвьет.
     - Нет, двери заперты изнутри, - возразил я.
     - А может,  они там все умерли.  Сначала заперлись,  а потом...  от
болезни какой-нибудь.  Или от печки угорели,  - по ее тону было понятно,
что  она  говорит серьезно.  И  я  подумал,  что  такое  и  впрямь могло
случиться. А если мельник там один, он мог умереть и просто от старости.
Или с  перепою.  Да  мало ли причин -  это родиться человек может только
одним способом, а вот умереть...
     - Скорее,  просто не хотят пускать ночных гостей,  -  тем не менее,
сказал я вслух.  - Но я так просто не отстану, - и я забарабанил в дверь
с новой силой.
     - Кто вы и что вам нужно? - наконец глухо донеслось изнутри.
     - Мы мирные путники,  ищущие ночлег,  - я постарался придать своему
голосу как можно больше добродушия.  -  Меня зовут Дольф,  а со мною моя
юная племянница Эвелина.  Я  искусен во врачевании и механике,  так что,
если вам нужна помощь в одной из этих областей...
     - А  в махании мечом ты случайно не искусен?  -  перебил меня голос
из-за двери.
     - По нынешним временам неблагоразумно путешествовать без оружия,  -
уклонился я от прямого ответа, - но я обнажаю его только для самозащиты.
     - А я свое держу наготове всегда!  И,  кстати,  шуток - не понимаю.
Вам все ясно?
     - Вполне, - ответил я. - Так мы можем войти?
     За   дверью  загрохотал  отодвигаемый  засов,   судя  по   звуку  -
внушительный.
     - Входите.
     Мельнику оказалось уже, должно быть, под шестьдесят; длинные волосы
и  борода были  совсем седыми (почти сливаясь по  цвету  с  его  простой
домотканой  рубахой),   а  лоб  пересекали  резкие  глубокие  морщины  -
несколько горизонтальных и  одна вертикальная.  Однако он  был высок (на
дюйм выше меня,  хотя я  и сам не коротышка),  широк в плечах и держался
по-молодому прямо.  А  главное -  его  мускулистую правую руку и  впрямь
оттягивала впечатляющих размеров палица,  явно самодельная, но, при всей
своей незамысловатости,  способная составить серьезную проблему даже для
умелого фехтовальщика с лучшим рыцарским оружием.  Никаким клинком ее не
перерубить,  а вот ей сломать или выбить меч -  запросто. Если, конечно,
дерущийся ею обладает достаточной силой и сноровкой -  но похоже, что на
это старый мельник все еще не жаловался. В другой руке он держал горящий
факел, который при необходимости тоже можно использовать, как оружие.
     Окинув нас с Эвьет подозрительным взглядом из-под кустистых бровей,
мельник отступил назад, позволяя нам пройти в дом.
     - Наверху есть пустая комната.
     - Благодарю, - ответил я. - А где я могу оставить нашего коня? И не
найдется ли для него овса? Я заплачу, - добавил я поспешно.
     - Там за  углом сарай,  где стоит моя лошадь.  Отодвинешь щеколду и
войдешь.  Я ей недавно в кормушку овес засыпал,  наверняка осталось еще.
Пусть твой тоже угощается. Щеколду потом не забудь снова закрыть!
     Позаботившись  о   Верном   (хозяйская  лошадь   оказалась   гнедым
тяжеловозом, далеко не первой, однако, молодости, как и сам мельник), мы
вернулись в дом.
     - Да вы,  небось,  еще и сами есть хотите?  -  сумрачно осведомился
хозяин.
     - Не откажемся! - ответил я за двоих.
     - Есть  рыбная  похлебка,  вареная репа  и  ржаные лепешки.  Я  тут
по-простому живу, без разносолов.
     Я заверил его, что мы не привередливы.
     - Ну тогда пошли наверх... Меч свой только тут оставь. Э, да у тебя
еще и арбалет? Хороши же нынче мирные путники... Его тоже снимай.
     Несмотря на неодобрительный взгляд Эвьет,  я  подчинился.  Непохоже
было,  чтобы здесь нас поджидала опасность, несмотря на медвежьи повадки
хозяина.  Наш мир таков,  что в нем скорее настораживает радушие, нежели
грубость...  Да и,  даже в  наихудшем случае,  на самом деле я  ничем не
рисковал.
     - Ты  тоже можешь отложить свою дубину,  -  заметил я,  кладя меч и
арбалет на громоздкую лавку справа от входа.
     - Когда я  приду в  гости к  тебе,  тогда и будешь говорить,  что я
могу,  а  что нет...  -  проворчал мельник и начал подниматься на второй
этаж по крутой лестнице,  массивной и основательной,  как, похоже, все в
этом доме, опираясь своей палицей о ступени. Мы последовали за ним.
     Мельник привел нас в помещение,  служившее ему,  очевидно, кухней и
столовой.  Указав нам  на  лавку возле стола без  скатерти (оба предмета
мебели  были  сколочены  все  в  том  же  грубо-тяжеловесном стиле),  он
осведомился:
     - Похлебку разогреть, что ль, или холодную будете?
     - Лучше разогреть, - ответил я.
     Старик,  наконец, поставил свое оружие к стене (впрочем, в пределах
досягаемости) и  разжег очаг  при  помощи своего факела,  затем затеплил
огонек стоявшей на  столе коптилки и  загасил факел,  сунув в  кадушку с
водой. Подвесив котелок над огнем, он вдруг повернулся к Эвьет:
     - А ты чего все молчишь? Немая, что ль?
     - К чему лишние слова,  если Дольф все говорит правильно,  - пожала
плечами баронесса.
     - Дольф? - прищурился мельник. - Я думал, он твой дядя.
     - Ну да,  дядя,  -  на ходу перестроилась Эвелина.  - Но я зову его
просто Дольф,  он сам так попросил.  Он говорит, что, когда его называют
дядей, чувствует себя стариком.
     - Эвьет, ты так выболтаешь все мои секреты, - изобразил смущение я.
     - Вот  что  я  тебе скажу,  девочка,  -  произнес мельник,  недобро
зыркнув в мою сторону. - Что бы он тебе ни наговорил - не бойся. Если ты
с ним не по своей воле,  то только мигни - я его живо по стенке размажу,
кем бы он ни был.
     Эвьет   прыснула   -   настолько   нелепым   показалось  ей   такое
предположение.
     - Нет,  все  в  порядке,  -  весело пояснила она.  -  Никто меня не
похищал и не принуждал.
     - Ну ладно, коли так. А ты, - он обернулся ко мне, - не серчай. Сам
знаешь, небось - люди, они всякие бывают.
     Он поставил перед нами две глиняные тарелки (сам он,  очевидно, уже
поужинал), положил деревянные ложки и продолжил свои расспросы:
     - А что ж ты, да еще с девчонкой, по ночам путешествуешь?
     - Так вышло,  что ночь в дороге застала,  - ответил я. - Мы здешних
мест не знаем.  Хотели переправиться выше по течению, а там дорога прямо
в реку упирается...  Хотя вообще-то ночь -  самое безопасное время.  Ибо
те, с кем лучше не встречаться, тоже люди и ночью предпочитают спать.
     - Тоже  верно,  -  хмыкнул мельник.  -  По  нонешней поре  день для
злодейств сподручнее.  Хотя,  смотря для каких...  А моста выше нет, да.
Был раньше, хотя и не чиненый сто лет, по нему уж опасно ездить было, но
еще прошлой весной его совсем снесло.
     - Что  ж  новый не  наведут?  Вроде речка неширокая,  не  так много
работы.
     - А  по  этой  речке  граница  графств  проходит.  На  этом  берегу
грифонские вассалы, на том львиные... Вы сами-то чьих будете?
     - Ничьих,  -  ответил я  поспешно,  прежде чем Эвьет успела открыть
рот. - Мы из вольного города. И войну эту в гробу видали.
     - Вот и правильно,  -  кивнул старик.  -  Я тоже ни за кого. Ко мне
муку молоть и те,  и другие ездят. А мука - она и есть мука, ни на цвет,
ни на вкус не различишь, из чьего зерна она смолота...
     - Как же ездят, если переправы нет?
     - Ниже по течению брод есть. Но вообще ты прав, в последнее время с
того  берега  меньше  клиентов стало.  Хотя,  может,  им  просто  молоть
нечего...  Ну,  кажись,  согрелось,  -  он  опустил  черпак  в  котелок,
осторожно попробовал,  затем, сунув руку в рукавицу, снял котелок с огня
и разлил похлебку по тарелкам.
     - Ездят, - продолжал он, усаживаясь на табурет напротив нас. - Хоть
и граница.  Но мост строить не будут,  нет -  ни те,  ни эти. Хотя обоим
нужен. Но - "как же так? Мы построим, а те будут пользоваться?"
     - Могли  бы  договориться,  чтобы работу пополам,  -  усмехнулся я,
поднося ложку ко рту.
     - Э, "договориться"... Чтобы договориться, друг другу хоть на малый
грош доверять надо,  -  покачал головой мельник.  -  Ну ладно, вы ешьте,
разговорами сыт не будешь...
     После того,  как мы поужинали, хозяин показал нам комнату, где даже
обнаружились две кровати с набитыми сухой травой матрацами и подушками -
правда,  без простыней и  одеял,  но уже и это было неплохо (я опасался,
что спать придется на каких-нибудь пыльных мешках).
     - Ну ладно,  девочке спать пора, - сказал он, - а с тобой давай еще
потолкуем.  Говоришь,  ты  лекарь?  Пойдем,  может,  присоветуешь что от
бессонницы...
     Я кивнул Эвьет, одновременно указывая взглядом на дверную щеколду -
мол,  запрись,  когда я выйду.  Она улыбнулась с видом "не учи ученого".
Придется,  конечно,  ее разбудить,  когда я вернусь, но это меньшее зло,
чем спать с открытой дверью в чужом доме.
     Мы  с  мельником  возвратились  на  кухню,  по-прежнему  освещенную
огоньком коптилки.
     - Существуют настойки из трав,  способные погрузить человека в сон,
- начал я,  -  но они имеют скверное побочное действие. Как ни банально,
лучшее средство от  бессонницы -  это физический труд на свежем воздухе,
умеренная пища  без  излишков  жирного  и  сладкого и,  по  возможности,
спокойная жизнь без потрясений.  Но  здесь всего этого,  как я  понимаю,
вдоволь...
     - Угу,  -  усмехнулся мельник, - особенно спокойной жизни. Так что,
это все, что может посоветовать твоя наука, лекарь?
     Я расспросил его о самочувствии,  но не обнаружил никаких тревожных
симптомов.  Единственной жалобой было  то,  что  "спина ныть стала,  как
мешки потаскаешь - раньше-то такого не было..." Я велел ему снять рубаху
и провел осмотр; в коже уже чувствовалась старческая дряблость, но мышцы
под ней еще сохраняли силу,  и даже позвоночник,  несмотря на нагрузки в
течение всей жизни, оказался деформирован меньше, чем я ожидал.
     - Для своего возраста ты в очень недурной форме, - подвел итог я. -
Хотя  с  мешками,  конечно,  надо  осторожнее.  Лучше уж  больше времени
потратить,  но поменьше за один раз перетаскивать. И разогреваться перед
такой работой обязательно...
     - В  общем,  с  роду я  к  лекарям не  обращался и,  чую,  не много
потерял,  -  перебил он, натягивая рубаху, и шагнул в полутемный угол. -
Буду  и  дальше лечиться домашним средством,  -  он  вернулся к  столу с
большой мутной бутылью, заткнутой тряпкой.
     - Что это? - спросил я, хотя и догадывался.
     - Светильное масло, - осклабился он и плеснул из бутыли в коптилку.
В воздухе разлился резкий сивушный запах.  -  Ну, давай за встречу, - он
поставил на стол две глиняные кружки.
     - Я не пью спиртного, - твердо сказал я.
     - Что так? - нахмурился он.
     - Ничего,  кроме вреда, от него нет. Оно отравляет тело и помрачает
ум.
     - А по мне, пить боится тот, у кого дурное на уме.
     - Если  боится -  может  быть,  -  ответил я.  -  Только причем тут
боязнь?  Ты  вот головой об стенку не бьешься потому,  что боишься?  Или
потому, что тебе это просто ни к чему?
     - Хитер ты, лекарь, - покачал головой мельник. - Значит, не будешь?
     - Нет.
     - Ну а я все-таки выпью. А ты хоть просто посиди за компанию...
     Не люблю пьяных,  но,  в конце концов,  это мы напросились к нему в
гости.
     Он  наполнил свою  кружку,  отхлебнул,  поморщился,  закусил свежей
репой и, чуть помолчав, спросил:
     - Последние новости знаешь?
     - Какие?
     - Это я тебя хочу спросить - какие.
     - Да никаких особенных новостей, - пожал плечами я.
     - Ну война-то идет?
     - А  куда ж она денется?  Люди убивают друг друга.  Только какая же
это новость?
     - И то верно...
     - А что ж ты меня о новостях распрашиваешь? - запоздало удивился я.
- Сам говоришь,  к  тебе с обеих сторон муку молоть ездят.  Что у них не
выспросишь?
     - А,  с этим тупым мужичьем поговоришь,  -  пренебрежительно махнул
рукой старик. - Они и на порог-то заходить не хотят. Деньги сунул, мешок
забрал,  и прочь.  Слыхал, небось, что про нашего брата толкуют? Мельник
колдун,  мельник  с  нечистой  силой  знается,  мельнику водяной  колесо
крутит,  а  черт  по  ночам  в  гости  ходит...  Уже,  небось,  давно бы
инквизицию натравили,  да  только кто ж  им  зерно молоть будет?  И  все
только потому,  что я знаю,  как заставить воду крутить жернова, да живу
тут один на отшибе...
     - Кретины,  это точно,  -  кивнул я.  - Знаю эту "логику". Кто не в
стаде, тот им уже непонятен, а кто непонятен, тот враг. А по-моему, жить
на природе в одиночестве -  это замечательно.  Если хочешь,  я тебе даже
завидую.
     - Не  завидуй раньше времени,  лекарь!  -  с  неожиданной резкостью
ответил мельник и прибавил уже спокойнее. - Я не всегда жил один.
     Я  промолчал.  Он снова сделал большой глоток из кружки и уставился
куда-то мимо меня.
     - Пятеро нас было,  -  сказал он наконец. - Я, Матильда, два сына и
дочка.
     Почти  как  в  семье  Эвьет,  подумал я.  Неужели я  услышу похожую
историю?
     - Матильду я первую потерял,  -  продолжал он.  -  Четырнадцать лет
назад это  было.  Тогда тоже  скверный год  выдался,  только не  засуха,
наоборот,  холод и  дожди все лето,  может,  помнишь...  Ну и  неурожаи,
конечно. Урожая нет - и у меня дохода нет, а налог-то плати. Налог в тот
год только повысился. Чувствую, ну, совсем край, надо ехать с поклоном к
графскому управляющему,  чтоб отсрочил платеж.  Собрал, конечно, сколько
мог, чтоб сунуть ему, иначе он и смотреть не станет... в смысле, не стал
бы,  сейчас-то тот уже помер, хотя новый ничуть не лучше... Ну вот, а на
мельнице Матильду оставил на всех делах...  дети еще маленькие были,  не
помощники... Ну, управляющий меня послал, конечно. Господину графу нужны
деньги на  войну -  Грифону тогда как  раз  задницу надрали,  знаменитая
Бойня-в-тумане, может, слышал, вот они и собирали срочно новую армию - а
ты,  мол,  тут с какими-то неурожаями.  И вообще,  мужики и то платят, а
ты-де  вообще дармоед,  за  тебя всю работу вода делает...  Знаю я,  как
мужики платят - зерно на подводу мытарям, а сами крапиву да лебеду потом
жрут.  Потому что  лучше лебеду жрать,  чем  солдаты дом спалят.  Только
управляющему что за дело? Может, конечно, я дал мало... но больше дать -
так даже и с отсрочкой налог заплатить не хватит...  - он еще глотнул из
кружки.  -  Ну вот. Но я все же не совсем зазря съездил. Сумел подзанять
денег в городе -  ладно,  думаю,  за этот год расплатимся, а в следующем
видно будет.  Возвращаюсь с  такими новостями на  мельницу,  а  Матильда
среди дня в кровати лежит. Мне улыбается, а сама бледная вся... Пока я в
разъездах был,  нам большой заказ привезли, это ж радость, деньги сразу.
Ну,  она и подхватилась мешки таскать, как я сам едва ль таскал. А, надо
сказать,  она  как  младшенького  нашего  родила,  так  до  конца  и  не
оправилась,  хворость у  нее осталась по  бабской части...  ты,  лекарь,
небось знаешь,  как это по науке называется...  а тут с мешками этими...
как,  говорит, оборвалось что внутри... а потом кровь прямо из... ну, ты
знаешь,  откуда.  Она  говорила  -  ничего,  отлежусь,  после  родов  же
отлежалась...  и я тоже думал -  обойдется все.  А ей все хуже и хуже. А
потом говорит -  видать,  грехов на мне много, вот господь здоровья и не
дает,   привези  священника,  хочу  исповедаться.  Ну,  я  и  поехал  за
священником,  да не в  приход за нашим пьяницей,  а  в  город,  чтобы уж
хорошего привезти,  не какого-нибудь. Пока узнавал, кого из святых отцов
больше чтят,  пока уговаривал со мною поехать... в общем, приехали мы, а
она уже не дышит...
     - За врачом надо было ехать,  а не за священником! - не выдержал я.
- И не в последний момент, а сразу!
     - Да  знаю я  вашего брата врача,  -  он снова выпил.  -  Наговорят
ученых слов с четыре короба, деньги возьмут, а толку никакого. Нешто вам
выгодно,  чтоб человек поправился и не болел?  Нет,  вам нужно,  чтоб он
болел подольше,  да почаще вас к себе звал,  и за каждый визит платил...
Ты на меня сердито не смотри,  я правду говорю... Опять же, если господь
захочет, так и без всяких врачей исцелит. А если не захочет, так хоть из
самой столицы лучших докторов привези, толку не будет...
     Сочувствие,   которое  я  начал  было  ощущать  к  этому  человеку,
испарилось без  остатка.  Он,  презиравший "тупое мужичье" с  их  дикими
суевериями,  сам  оказался ничуть не  менее  дремуч и  невежественен,  и
притом самоуверен в  своей дремучести.  Небось,  еще и  "самого хорошего
священника" искал по признаку наибольшей беспощадности к еретикам,  ведь
именно таких больше всего чтит толпа...  Ну что ж, подумал я, послушаем,
как он уморил остальную свою семью.
     - Вчетвером мы, значит, остались, - продолжал свой рассказ мельник.
- С долгами кое-как рассчитались,  хотя тяжело было...  не один год было
тяжело, все в новые займы влезали, чтоб по старым расплатиться... но вот
вроде бы дела поправились,  да и старшенький мой,  Лео,  уж подрастал, я
думал - он мельничные дела на себя возьмет, а я уж и отдохну на старости
лет...  а  он  приходит ко мне и  говорит:  благослови-де,  отец,  иду в
солдаты записываться.  Ну не дурень?  Пропадешь,  говорю,  ни за куриный
чих,  мало, что ль, костей по полям валяется... А он говорит - за правое
дело иду,  за Льва и его светлость герцога Ришарда, истинного наследника
имперского  трона,   который  защитит  простой  народ   от   грифонского
тиранства...  у меня,  говорит,  и имя подходящее,  мне сам бог велел...
мы-то его Лео до всякой войны назвали,  когда ни Львов,  ни Грифонов еще
не было -  кто ж мог знать...  и потом, говорит, тому, кто записывается,
сразу пять золотых дают,  да потом ежемесячное жалование, а какие трофеи
мечом возьмешь,  те вообще без счета...  Ну а я что -  драться,  что ли,
буду со взрослым сыном? Отпустил по-хорошему. Да и, по чести сказать, те
золотые, что он нам оставил, в хозяйстве были совсем не лишние... Ушел и
сгинул. Обещал, что будет весточки присылать, да где там... Два года так
прошло.  Жеанне, дочке моей, как раз шестнадцать исполнилось, а Гильому,
младшенькому, четырнадцать. Сначала-то с ним беда вышла - застудился он,
когда раков в речке ловил, ну и слег с сильным жаром...
     Я даже не стал уточнять, обращался ли мельник к врачу.
     - ...а  под вечер к  нашей мельнице,  вот как вы примерно,  четверо
солдат выехали. Йорлингисты. Я бы и не стал их пускать, ты сам видел, ко
мне, коли засов затворен, так просто не войдешь, дом на совесть построен
- да Жеанна уговорила -  это ж мол, наши, вдруг чего о брате знают... Мы
хоть и  вроде как на  грифонской земле живем,  но раз Лео ко Львам ушел,
выходило, что наши те, а не эти... ну да такое нередко бывает...
     Я  кивнул.  Действительно,  в этой войне место жительства давно уже
ничего не  гарантировало,  да и  вассальные присяги нарушались множество
раз. Что уж говорить о простолюдинах, которым нет особого резона хранить
верность Льву или Грифону -  иные господа благородные дворяне умудрились
уже раз по  пять перебежать туда и  обратно,  не  чувствуя ни  малейшего
урона для своей драгоценной чести.  И  их принимают и  там,  и там,  что
самое смешное.  И знают,  что предал и еще предаст,  а все-таки рыцарь с
конем и оружием, а то и с замком и ополчением - на войне вещь не лишняя.
     - ...в общем,  пустил я их.  А Жеанне велел в комнате сидеть и носа
не показывать.  Так нет же,  не утерпела,  явилась на кухню,  где они со
мной ужинали.  Ну и, конечно, хиханьки-хаханьки, улыбочки-прибауточки...
сестра героя (хотя они,  конечно, ничего про Лео не слышали), твой, мол,
брат по крови - наш по оружию, так что мы-де теперь, почитай, родня... а
и какая ты,  сестренка,  красавица...  а она,  дуреха, уши развесила, ну
девка молодая,  да всю жизнь на мельнице,  парней,  почитай,  не видела,
лестно ей, что сразу четыре кавалера с нею любезничают, и тоже им что-то
такое отвечает.  В общем,  еле вытолкал я ее оттуда, а этим, конечно, не
нравится, уж больно ты, говорят, папаша, строг с такой славной дочкой...
да ну ее,  говорю,  девка-дура, бабы мужчинам только помеха, давайте-ка,
господа солдаты,  лучше с вами еще выпьем!  А сам думаю -  не отпущу их,
пока в лежку не лягут, не родился еще человек, чтобы меня перепил... Вот
и  эти совсем жидкие оказались,  со второй кружки уже валятся,  один еще
как-то на ногах держался, а остальных совсем развезло. Ну, оттащили мы с
этим его товарищей на первый этаж, уложили там... я вижу - до утра точно
не  проснутся,  а  утром им  не до девок будет,  голова будет,  что твой
церковный колокол... ну, и сам спать к себе пошел. А нет бы мне, старому
дурню,  смекнуть,  что не пьяные они,  а  притворились только!  Под утро
просыпаюсь, слышу плач... я к двери, а она не открывается! Эти гады дали
мне время уснуть, да дверь комнаты снаружи лавкой подперли, а сами к ней
- ты,  мол,  нам сама авансы делала,  так теперь не кобенься...  А двери
тут,  сам видел,  так просто не вышибешь...  я думал - в окно, хоть и со
второго этажа,  так ведь потом в дом не войти,  сам, когда этих впустил,
изнутри засов запер...  В общем,  когда я дверь,  наконец, высадил, да к
Жеанне прибежал,  этих ублюдков давно и  след простыл -  но  сделали они
все,  что хотели,  кажется,  не по одному разу даже...  она мне особо не
рассказывала,  да и  я не распрашивал,  к чему уже...  только утешить ее
пытался,  а она плакала все...  День плакала,  второй плакала, под вечер
только успокаиваться стала...  ну я подумал уже -  слава богу, свыкаться
начала...  и с этим люди живут,  а если,  не дай бог, ребенок, так на то
бабки знающие есть,  хоть церковь и  запрещает...  в  общем,  как  я  ей
спокойной  ночи  желал,  вроде  совсем  уж  нормальная была,  улыбнулась
даже...  а  утром из комнаты не выходит,  я захожу -  а она под балкой в
петле из простыни висит...
     Мельник снова наполнил кружку и залпом осушил ее, не закусывая.
     - Вот так,  лекарь.  А,  я тебе еще про младшенького не досказал...
Нет,  он  не  помер тогда,  поправился.  Но  как  узнал,  что с  сестрой
случилось,  загорелся - отомщу да отомщу. Да я бы и сам этих гадов их же
кишками удавил,  да  где  ж  их  теперь сыскать?  А  он  дождался,  пока
пятнадцать стукнуло,  и  приносит домой пять золотых:  не поминай лихом,
отец, записался я в грифонскую армию, буду убивать йорлингистских собак,
пока  сил  хватит.  А  если,  говорю,  собственного брата на  поле брани
встретишь?  А  он смотрит на меня этак по-взрослому и  говорит -  ты сам
знаешь, отец, что Лео давно в живых нет... Пять лет уж, как Гильом ушел.
И ни о нем, ни о Лео так ничего и не знаю. Вот такое у меня тут, лекарь,
завидное одиночество и спокойная жизнь без потрясений.

     Проснувшись поутру,  я  увидел над  собой  потемневший от  старости
бревенчатый потолок.  В  комнате уже  вовсю  хозяйничало яркое  утреннее
солнце,  отчетливо демонстрируя то,  что мы  едва ли  могли разглядеть в
сумраке - здание было очень старым, его крепкие бревна местами проточили
жуки, и в помещении, похоже, никто не убирался много лет. На полу густым
пушистым слоем лежала пыль,  нарушенная лишь нашими с Эвьет следами, а в
углах  висела паутина,  тоже  какая-то  пыльная и,  кажется,  пережившая
собственных создателей.  Мне вдруг представилось,  что сейчас,  выйдя из
комнаты,  мы не найдем никакого мельника,  а если что и найдем, то разве
что обросший паутиной скелет, обхвативший костяными пальцами давно сухую
бутылку...  Пожалуй,  мой учитель не  одобрил бы подобных фантазий -  он
говорил,  что  научные  загадки  реального  мира  куда  интереснее  всех
суеверных выдумок.  Но,  по-моему,  и  выдумки  бывают  забавны -  если,
конечно,  относиться к  ним,  как к  выдумкам,  а не принимать за чистую
монету.
     Мельник,  разумеется, пребывал в полном здравии - даже на удивление
полном,  учитывая количество выпитого накануне,  так что у меня опять не
было возможности применить свои медицинские познания.  Однако я подумал,
что  могу  оказать ему  услугу в  качестве механика,  и  выразил желание
осмотреть устройство мельницы.  Устройство это,  как  я  и  предполагал,
оказалось весьма  примитивным;  из  всех  возможных усовершенствований я
выбрал то, что выглядело наиболее полезным и с медицинской точки зрения.
     - Есть на чем нарисовать? - осведомился я.
     - Можешь прямо на стене, - он протянул мне уголь
     - Тебе больше не придется таскать тяжелые мешки, - пояснял я, чертя
схему.  - Если соорудить вот такую замкнутую ленту, натянув ее на катки,
приводимые в  движение от  того же мельничного колеса,  то по этой ленте
можно переправлять мешки прямо на  подводу во  дворе.  А  вот  так нужно
устроить шестерни,  дабы  лента начинала двигаться лишь после того,  как
жернова сделают нужное число оборотов и наполнят мешок...
     Мельник сперва недоверчиво хмыкал и чесал бороду, но в итоге все же
проникся моей идеей.
     - Эдак меня уж совсем в чернокнижники запишут,  -  усмехнулся он, -
слыханное ли дело - чтоб мешки сами двигались! Но, похоже, дело стоящее.
Ты  не хочешь остаться,  чтобы помочь мне все это построить?  А  я  бы с
оплатой не поскупился...
     В другое время я бы,  возможно,  и согласился,  но,  раз уж я решил
доставить Эвьет  к  ее  сеньору,  мешкать не  стоило -  да  и  она  сама
наверняка была бы против промедлений.
     - Мы  спешим,  -  твердо  ответил я,  -  но  надеемся,  что  ты  не
поскупишься и с платой за чертеж.
     Он заплатил мне серебром (золота у него, получавшего основной доход
с  селян,  конечно,  не было) и  дал провизии в  дорогу.  Мы по-быстрому
позавтракали и  отправились в  путь  -  сперва по  берегу до  описанного
мельником брода,  затем  через  реку  и  далее  по  дороге,  уводившей в
восточном направлении.
     На   этой  дороге  мы  повстречали  небольшой  отряд  кавалеристов,
скакавших на  запад в  облаке пыли.  Они  стремительно промчались мимо в
грохоте  копыт  и  бряканье  железа,  обдав  нас  запахом  лошадиного  и
человечьего пота;  к  какой  из  армий они  принадлежали,  я  так  и  не
разобрал.  До  нас  им,  по  счастью,  не  было никакого дела.  Затем мы
обогнали крестьянскую подводу на сплошных,  без спиц,  колесах,  которую
медленно тащили два  замученных слепнями вола,  а  незадолго до  полудня
въехали,  наконец,  в большое село,  где не было ни солдат, ни одичавших
собак,  ни чересчур подозрительных хозяев,  и можно было просто спокойно
пообедать в деревенской корчме. Словно бы и не было никакой войны...
     Впрочем,  последняя иллюзия быстро развеялась.  Разговоры о войне и
передвижениях войск  доносились из-за  соседних столов.  Я  прислушался,
желая уяснить обстановку,  но, похоже, посетители, в большинстве своем -
простые селяне,  лишь пересказывали друг другу противоречивые слухи; тем
не  менее,  похоже было,  что  в  последнее время  боевые действия вновь
активизировались,  хотя трудно было сказать,  местное ли  это обострение
или же Лев и  Грифон и  в самом деле готовятся к решительной схватке.  А
затем   вдруг   вспыхнула  перебранка,   почти  мгновенно  переросшая  в
полномасштабную драку.  Как выяснилось,  за  соседними столами оказались
сторонники  противоположных  партий.   Я  подумал,   что  надо  поскорее
убираться отсюда,  но,  увы,  дерущиеся,  уже  дубасившие друг  друга не
только кулаками и  ногами,  но  также  кувшинами,  табуретами и  лавками
(хорошо еще,  ни  у  кого  не  оказалось под  рукой  ножей),  фактически
перекрыли выход,  так  что  оставалось только  ждать.  Того  же  мнения,
видимо,  придерживалась и  корчмарка,  здоровенная бабища  лет  сорока с
попорченным  оспой  лицом,  даже  не  пытавшаяся  вмешаться  в  побоище,
несмотря на  явный урон,  наносимый ее  заведению.  Наконец лангедаргцы,
оказавшиеся в  меньшинстве,  были вышвырнуты на улицу,  откуда пообещали
вернуться с  подкреплением.  Один из них остался лежать на полу корчмы с
окровавленной головой.  Я подумал, не следует ли оказать ему помощь, но,
оценив недобрые взгляды победителей, решил, что лучше не вмешиваться. Мы
с Эвьет поспешно проглотили остатки обеда и покинули корчму.
     - Вот же идиоты,  -  проворчал я,  садясь в седло. - Уж им-то какое
дело, кто победит - Йорлинги или Лангедарги? В их жизни все равно ничего
не  изменится.  Да  и  самая кровопролитная их драка не принесет никакой
пользы ни одной из партий.
     - Ну... - протянула Эвелина с сомнением.
     - Ты довольна,  что побили сторонников Грифона? - догадался я. - Но
ведь  они  не  имеют отношения ни  к  гибели твоей семьи,  ни  к  другим
подобным злодеяниям. Это не солдаты, это простые крестьяне.
     - А  по-моему,  тот,  кто  одобряет и  поддерживает злодея,  должен
считаться его соучастником, - возразила Эвьет. - Даже если сам он ничего
страшного и  не  сделал.  Ведь он  не  сделал не  потому,  что  осуждает
действия злодея, а потому, что не может или боится.
     - Ну,  своя логика в этом есть,  -  согласился я.  - Но тут имеются
нюансы.  Например,  насколько одобряющий осведомлен о  том,  что  творит
одобряемый. Или насколько безгрешна другая сторона...
     - Ты  регулярно пытаешься меня  уверить,  что  Лев  ничем не  лучше
Грифона.  Но это неправда!  Ришард -  благородный человек,  это признают
даже многие из его врагов...
     - Не знаю,  не доводилось с ним общаться, - усмехнулся я. - И тебе,
кстати,  тоже.  Ты судишь лишь со слов отца,  который,  как ты говоришь,
мало интересовался политикой...
     - Зато Эрик интересовался!
     - Тринадцатилетний  мальчик,   восторженно  пересказывающий  где-то
услышанные легенды...  Если Ришард не  совсем дурак,  у  него на  службе
состоят  специальные люди,  придумывающие и  распространяющие истории  о
благородстве своего господина.  И  он  платит им щедрее,  чем иным своим
офицерам...
     - Ты не можешь этого знать!
     - Во  всяком случае,  мне  доводилось пользовать одного менестреля,
состоявшего на подобной службе у Лангедарга.  Он спел свою песню не там,
где  следовало,  и  ему  переломали кости,  пробили голову и  отбили все
потроха.  Я догадывался,  что он делал это от большой любви к золоту,  а
вовсе не к  Карлу,  и  расспросил его о  подробностях -  а  ему уже было
нечего терять,  и  он  мне рассказал...  Спасти его мне не  удалось,  уж
больно сильно его избили.
     - Ну вот - по Карлу ты судишь о Ришарде!
     - Так  в  войне,  особенно когда  силы  примерно равны,  если  одна
сторона применяет некий полезный прием,  его вскоре начинает применять и
другая.  Никто не  захочет оставлять врагу преимущество,  а  разговоры о
чести -  для  тех  самых оплаченных менестрелей...  Так  было с  черными
стрелами, и много с чем еще.
     - Все равно у  тебя нет доказательств,  что истории о  благородстве
Ришарда - ложь!
     - У  меня нет доказательств,  что они -  правда.  А доказывать надо
истинность, а не ложность.
     - Почему?
     - Сама подумай,  что будет,  если встать на обратную позицию. Тогда
любое - абсолютно любое! - утверждение будет считаться истинным, пока не
доказано обратное.  Например,  что луна состоит из козьего сыра, или что
весь мир создан вот этим камнем,  валяющимся слева от дороги... Ну и так
далее,   включая  утверждения,   противоречащие  друг  другу.  Что  есть
очевидный абсурд.  Это не говоря уже о том,  что доказательство ложности
во многих случаях вообще невозможно.  Докажи, к примеру, что этот камень
не  обладает разумом!  Не  разговаривает,  ничего не  делает,  никак  не
проявляет свою личность? А может, он просто не хочет?
     - Хм...  логично, - согласилась Эвьет. - Но что же из этого следует
- что никому и ничему нельзя верить?
     - Вера  -  вообще  весьма скверная вещь...  Она  заполняет пустоты,
образовавшиеся из-за отсутствия знания. Но это бы еще полбеды. Хуже, что
когда знание,  наконец,  приходит на свое законное место, обосновавшаяся
там вера не хочет его пускать.
     - Хорошо, что инквизиторы тебя не слышат.
     - А также никто другой, кто мог бы им донести.
     - А мне ты, стало быть, веришь, - озорным тоном констатировала она.
- Противоречие, Дольф?
     - Я не верю, я знаю, - возразил я. - Ты не веришь в бога, как и я.
     - С чего ты взял?
     - Когда ты купалась,  я обратил внимание, что ты не носишь крест. И
я ни разу не видел,  чтобы ты молилась. Ни перед сном, ни перед едой. Ты
так и  не поинтересовалась у  меня числом и  днем недели -  то есть тебе
неважно,  постный  сегодня день  или  скоромный,  простой или  церковный
праздник.  Ты три года не была на исповеди,  но не выразила ни малейшего
желания посетить священника, хотя это можно было сделать еще в Пье... Ну
как, достаточно?
     - А  ты  наблюдательный,  -  весело заметила Эвьет  и  добавила уже
серьезно:  -  Вообще-то  ты прав.  Я  не верю и  не хочу верить в  бога,
который допускает...  все это.  В последний раз в своей жизни я молилась
тогда,  в  день штурма.  И  сколько бы я ни прожила -  тот раз останется
последним.
     - Попы сказали бы,  что это очень наивно и по-детски -  не верить в
бога только потому,  что он не помог тебе лично, - ответил я. - Но разве
ты такая одна? Разве мало говорят на проповедях о силе молитвы невинного
ребенка -  и разве хоть одному ребенку это помогло?  Если зло приходит в
мир как кара за грехи,  то отчего за грехи одних страдают другие -  в то
время как  сами грешники процветают?  Богословы исписали тысячи страниц,
пытаясь найти хоть  сколь-нибудь разумные ответы на  эти  вопросы -  но,
насколько мне известно,  преуспели лишь в том,  чтобы прятать отсутствие
ответов  за  кудрявыми словесами.  И  кострами инквизиции,  пылающими во
славу  бога  любящего и  всемилостивого...  Кстати,  возвращаясь к  теме
Ришарда.  Даже если он и впрямь благороден,  это отнюдь не означает, что
все,  кто воюют под его знаменами,  ведут себя столь же достойно. С этим
ты, надеюсь, не будешь спорить? А то могу привести некоторые примеры...
     - Не  буду,  -  вздохнула Эвьет.  -  Понятно,  что  ни  один  самый
достойный правитель не в состоянии уследить за каждым своим подчиненным.
     - Однако бог лишен этого оправдания,  - закончил я свою мысль. - Он
же всеведущ.  И при этом его подчиненные даже не просто творят злодеяния
по отношению к кому-то внешнему -  они постоянно делают это по отношению
друг к  другу.  Те  же самые мужики,  не будь войны,  все равно нашли бы
повод подраться,  хотя бы даже самый пустячный -  причем его пустячность
ничуть не уменьшала бы жестокости драки...
     - Меня можешь не убеждать,  -  невесело усмехнулась Эвелина. - Меня
уже убедили.
     Из  села вело две дороги,  не считая той,  по которой мы приехали -
одна продолжалась на  восток,  вторая ответвлялась от  нее на север.  Мы
направились по этой последней.
     На  первый  взгляд казалось,  что  эти  места  меньше пострадали от
войны,  чем те,  что к югу от Аронны (которые,  впрочем, и до войны были
менее  населены).  Вероятно,  здесь,  ближе к  центру графства,  позиции
йорлингистов были сильнее и  их  войска могли оперативнее реагировать на
действия противника - а потому лангедаргские рейды были здесь редкостью.
Но,  хотя  за  полдня пути  нам  попалось лишь  одно полностью сожженное
селение,  в  остальных деревнях,  мимо  которых  мы  проезжали,  хватало
опустевших домов  и  заросших бурьяном огородов.  В  некоторых селах  не
больше трети  дворов производили впечатление обитаемых.  Почти  не  было
заметно и скотины,  во всяком случае,  свободно разгуливающей. Я обратил
внимание на  маленькое,  всего  в  полтора десятка голов,  стадо  коров,
которое стерегли сразу  три  пастуха (один старик и  двое  мальчишек лет
четырнадцати), вооруженные не только обычными пастушескими кнутами, но и
луками.
     - Они собираются отбиваться от солдат? - спросила Эвьет.
     - Нет,  -  покачал головой я. - От солдат им все равно не отбиться,
да  и  кому охота навлекать карательную экспедицию на свое село.  Скорее
всего - от жителей соседней деревни.
     - Думаешь, та деревня на стороне Лангедарга?
     - Думаю,  что те  такие же  йорлингисты,  как и  эти.  Но в  первую
очередь они на стороне собственного желудка.
     Некоторое время спустя над  нами  пролетела стайка диких уток -  я,
признаться,  не обратил на них внимание, но Эвелина была начеку и успела
взвести арбалет и  выстрелить прежде,  чем они удалились на  недоступное
расстояние.  Выстрел оказался успешным,  так  что об  ужине мы  могли не
беспокоиться.  С ночлегом,  однако,  дело оказалось сложнее. Успокоенный
количеством поселений,  мимо которых мы уже проехали, я рассчитывал, что
ближе к закату мы наверняка отыщем какое-нибудь жилье -  но,  как назло,
по  бокам  дороги снова  потянулись леса,  сперва имевшие вид  небольших
рощиц,  но затем все более основательные,  и к тому времени,  как солнце
скрылось за деревьями, конца им все еще не было видно.
     Я уже настроился на ночевку под открытым небом (погода,  к счастью,
на  сей  раз не  сулила никаких неприятностей),  как вдруг впереди,  где
дорога  изгибалась вправо,  замерцал между  деревьями огонек  костра.  В
принципе,  это  мог  оказаться кто  угодно,  но  едва  ли  лихие  лесные
обитатели стали бы  разводить огонь прямо у  дороги;  скорее всего,  это
тоже были какие-нибудь припозднившиеся путники.  На всякий случай я  все
же протянул Эвелине арбалет. Путники тоже разные бывают.
     Мы проехали поворот и увидели в вечернем сумраке полдюжины кибиток,
стоявших на обочине передками в нашу сторону.  Лес в этом месте отступил
от  дороги,  образовав небольшую поляну;  на ней ближе к  повозкам горел
костер,  а подальше щипали траву стреноженные лошади.  Значит,  караван.
Стоит ли  ночевать вместе с  ними -  еще вопрос,  но,  по  крайней мере,
расспросить их о дальнейшей дороге имеет смысл.
     Над  огнем  на  крепких рогатинах висел довольно приличных размеров
котел, в котором что-то булькало - не иначе, там готовился ужин для всех
караванщиков.  У  костра спиной к  нам  сидели двое  -  рослый мужчина и
ребенок.  Они никак не отреагировали,  когда мы подъехали,  и я подумал,
что караванщики чересчур беспечны.  Остановиться на  ночь посреди леса и
не выставить часовых - такое и в довоенные годы едва ли было разумным...
Впрочем,  возможно, это не торговый караван, а просто беженцы, у которых
нечего взять? Наличие в караване детей лишь подтверждало эту мысль. Хотя
беженцы, путешествующие не на своих двоих, уже не настолько бедны, чтобы
чувствовать себя в безопасности.
     - Путь добрый,  -  приветствовал я  сидящих,  спешиваясь и  в то же
время делая знак Эвьет оставаться пока на коне.
     - И  вам,  -  глухо  буркнул мужчина,  по-прежнему не  глядя в  мою
сторону.
     - Откуда едете?  -  осведомился я, стараясь, чтобы мой голос звучал
как можно более приветливо.
     - Из  Комплена,  -  последовал столь же глухой ответ.  Вообще голос
незнакомца был какой-то странный, словно он говорил, не закрывая губ.
     - Как удачно!  -  искренне заметил я.  -  Мы как раз направляемся в
Комплен. Далеко до него?
     Он  снова что-то пробурчал себе под нос -  не то,  что они были там
вчера, не то - позавчера.
     - Послушайте,  любезный, - потерял терпение я, - я думаю, нам будет
легче беседовать, если вы перестанете обращаться к костру и обернетесь в
мою сторону.
     Он  медленно повернулся,  и  падавший сбоку  пляшущий свет  пламени
озарил то, что было его лицом.
     Я навидался всяких людей -  и живых,  и мертвых.  Но тут я невольно
отпрянул,  еле  удержавшись,  чтобы  не  вскрикнуть.  На  меня  смотрело
чудовище.
     Фактически  у   него  было  два  лица,   точнее,   полтора.   Между
переносицами двух носов помещался третий глаз, неестественно выкаченный,
но,  кажется,  зрячий. Ртов тоже было полтора - левый смыкался с правым,
образуя сплошную широкую пасть;  при  этом  слева зубы  были более-менее
нормальными,  справа -  редкими и кривыми,  доросшими до разной длины. В
сумраке я не разглядел,  сколько у него языков. Но подбородков было тоже
два - левый, сросшийся с правым.
     - Ну что?  -  спросило это существо, моргнув разом тремя глазами. -
Так легче?
     - Ты  только посмотри на его рожу!  -  раздался глумливый тоненький
голосок.  В  первый миг я  даже не  понял,  что адресован он  не мне,  а
монстру.  Говорил тот,  кого я со спины принял за ребенка -  но теперь я
увидел,  что у  этого "ребенка" морщинистое лицо и  редкая,  но  длинная
седая бороденка.
     - Он пристает к тебе, Хуго? - осведомился кто-то сзади.
     Я резко обернулся. За мной стояло еще одно страшилище. Все его лицо
сплошной  коркой   покрывали  бородавчатые  наросты,   которые  казались
слипшимися в единую безобразную массу. Бородавок не было только на веках
и губах.
     - Дольф!  -  судя по голосу,  Эвьет была не на шутку напугана,  и я
отлично мог ее понять. От такой встречи и днем в центре города испытаешь
оторопь, а уж в ночном лесу... - Кто все эти твари?!
     - Эй! - еще одно чудище высунулось из ближайшего фургона. Обрюзгшее
тело, судя по очертаниям, было женским, но голова... Голова была в два с
лишним раза больше,  чем положено иметь человеку, и более всего походила
на  неряшливо увязанный тюк  или  на  бесформенный багровый кусок теста.
БОльшую часть  этой  головы представляла собой огромная опухоль,  тяжело
свисавшая на правое плечо и на грудь.  Эта опухоль практически вытеснила
лицо -  глаза,  нос  и  рот съехали на  левую сторону,  образовав этакое
крохотное карикатурное личико.  Рот едва раскрывался,  и все же способен
был издавать осмысленные звуки: - Офооно, у ее афайеф!
     "Осторожно,  у нее арбалет!" - догадался я. Признаться, я и сам уже
рефлекторно потянулся за оружием.
     - Ладно,  ребята,  пошутили и будет! - еще одна фигура шагала к нам
от второго фургона,  и я с облегчением понял,  что это,  похоже, обычный
человек. Он вошел в круг света, отбрасываемого костром. Обветренное лицо
с  грубыми чертами и  старым шрамом на  правой щеке,  чудом не  задевшим
глаз,  принадлежало человеку  лет  сорока  пяти,  немало,  должно  быть,
повидавшему в жизни. Он был коротко, хотя и неряшливо, обстрижен; нижнюю
часть лица обрамляла жесткая курчавая бородка.
     - Гюнтер,  -  представился он,  протягивая ладонь  для  приветствия
(почему-то  левую).   Я  не  одобряю  обычай  рукопожатия,  тем  паче  с
незнакомцами - неизвестно, какую заразу можно подцепить таким способом -
поэтому просто коротко наклонил голову,  одновременно покосившись на его
правую руку. Из рукава вместо кисти торчал железный крюк.
     - Хозяин цирка уродов,  -  продолжал Гюнтер.  Я  уже  и  сам  успел
догадаться,  что представляет собой загадочный караван,  а вот для Эвьет
услышанное объяснение, похоже, стало облегчением. Она опустила арбалет.
     - Не думайте,  сударь,  сам я не из этих, - добавил владелец цирка,
от которого,  конечно,  не укрылся мой взгляд на его крюк. - У меня была
нормальная рука. Я ее потерял на войне.
     - Да мне, в общем-то, неважно...
     - Многим важно.  Уродами-то они брезгуют.  Вот и думают,  что я сам
себе руку отрубил,  чтоб за нормального сойти.  Мол, лучше быть калекой,
чем уродом.  Хотя калекам за  их увечье подадут разве что из жалости,  а
чтоб уродов посмотреть, народ платит из любопытства. Любопытство-то куда
посильней жалости будет... Но я свою руку на войне...
     - Ладно,  ладно,  -  перебил  я.  Что-то  уж  больно  настойчиво он
убеждает меня в военной версии. Нет, наверное, рука у него и впрямь была
нормальной,  вот  только в  сражении ли  он  ее  лишился?  Или  просто в
результате пьяной драки?  А  то  и  вовсе на  плахе за  воровство.  Что,
впрочем,  отнюдь  не  исключало военного прошлого.  -  Я  Дольф,  а  это
Эвелина.  Мы едем в Комплен. Верно ли я расслышал, что вы выехали оттуда
только вчера?
     - Позавчера.  Скверный городишко,  почти ничего там  не  собрали...
Посмотреть-то всякий горазд,  а платить -  говорят,  денег нет.  За еду,
мол,  выступайте, ага, спасибо большое... Говорят, они там все деньги на
оружие спустили...
     - Оружие? В городе стоят солдаты? - заинтересовался я.
     - То-то и оно,  что нет!  Раньше стояли, а теперь ихнее сиятельство
местный граф куда-то их услал, в более, мол, важное место. Одно тамошнее
ополчение осталось, вот они его спешно и вооружают. Да толку-то? Видывал
я ополченцев в бою, ну что сказать - бараны баранами, не знают, с какого
конца за меч держаться...  Знающих парней надо нанимать,  а  не покупать
железяки необученным олухам.  Оружие,  оно само воевать не умеет.  Я вот
сам пятнадцать лет наемником, пока не...
     - А  на  чьей  стороне вы  воевали?  -  осведомилась Эвьет невинным
голоском Девочки-Внимающей-Герою.
     - Да на обеих, конечно же! - хохотнул Гюнтер. - Уж за пятнадцать-то
лет  я  за  кого  только  не  воевал!  Даже  восточными варварами  успел
покомандовать,  был  у  Грифонов такой полк,  так и  назывался -  Дикий.
Визжали так, что уши закладывало, и в плен к ним было лучше никому живым
не попадать -  честно, меня самого тошнило, как видел, что они творят...
да  только  против  тяжелой рыцарской конницы жидковаты оказались,  одно
слово -  неверные.  А  потом еще черномазых обучал,  этих уже Львы из-за
южного моря привезли,  тоже язычники,  конечно. Ну, тоже те еще солдаты.
Росту за  два ярда,  головы рубить горазды,  но  понятия о  дисциплине -
никакого,  о тактике уж и не говорю. Только и пользы, что лицом страшны,
будто демоны...  Но это только поначалу работало, пока в новинку было. А
потом на Латирольских холмах их из длинных луков всех положили,  ни один
со своим копьем даже добежать до грифонских порядков не успел.  Я  тогда
опять к  Грифонам перешел.  В  нашем деле что главное?  С одной стороны,
конечно,  кто больше платит,  но с другой - где меньше шансов без головы
остаться.  А  за пятнадцать лет оно столько раз менялось...  Пожалуй,  в
общем выходит, что за все время я и Львов, и Грифонов примерно одинаково
на тот свет отправил, - подвел он итог своей военной карьеры.
     Иными словами,  с  точки зрения противоборствующих сторон результат
деятельности Гюнтера был  нулевым.  Он  просто  убил  без  всякой пользы
большое число народу и  получил за  это от  обеих партий неплохие,  надо
полагать, деньги. Каковые, скорее всего, просадил по кабакам, раз вместо
того, чтобы мирно уйти на покой, допрыгался до потери руки, а теперь вот
разъезжает по  стране,  показывая уродов зевакам.  Каковые этими уродами
брезгуют, но, чем большее отвращение испытывают, тем больше денег за это
платят.
     Очень разумно устроен мир людей, не правда ли?
     Я бросил быстрый взгляд на Эвьет, заметив, как затвердело ее лицо и
сжались пальцы,  обхватившие ложе арбалета.  Но,  перехватив мой взгляд,
она заставила себя расслабиться и  даже слегка улыбнулась:  не волнуйся,
Дольф, я держу себя в руках.
     Самому  Гюнтеру,  столь  охотно  рассказывавшему  о  своем  прошлом
незнакомцам,  похоже,  не приходило в голову,  что кто-то может захотеть
отомстить ему за  пролитую кровь.  Если бы  он  был сторонником Льва или
Грифона, то есть убивал за идею - тогда, конечно, стоило бы попридержать
язык,  не  зная,  с  чьими приверженцами имеешь дело.  Но он убивал ради
денег,  а  значит -  какие могут быть претензии?  Просто работа,  ничего
личного.   Возможно,  впрочем,  уверенности  в  своей  безопасности  ему
придавало  и  соотношение сил.  В  случае  ссоры,  вероятно,  подопечные
Гюнтера встали бы на сторону своего хозяина.  Правда,  у меня был меч, у
Эвьет арбалет,  а ни у кого из уродов я оружия не видел (только у самого
Гюнтера висел на поясе кинжал в  обшарпанных ножнах) -  но кто их знает,
что они там прячут под одеждой или в своих кибитках...
     - Славные были времена, - произнес владелец цирка. - Вы-то, сударь,
не воевали?
     - Нет, - не стал кривить душой я.
     - То-то я смотрю -  хоть и при мече,  а осанка не солдатская... Меч
фамильный? - он, очевидно, принимал меня за дворянина.
     - Нет,  -  буркнул я,  догадываясь, что иначе он на правах "старого
солдата,  знающего толк в  таких вещах" попросит посмотреть.  Не хватало
еще выслушивать его пренебрежительные реплики о моем мече.  Я и сам знаю
цену этому куску железа,  но терпеть не могу,  когда ко мне обращаются в
покровительственном тоне, тем более - такие вот субъекты.
     - А,  -  понимающе  кивнул  он,  -  младший  сын,  верно?  Старшему
достается и  поместье,  и  все дела,  а  младший даже приличного меча не
может себе позволить?  Знавал я  вашего брата...  то  есть не  в  смысле
вашего брата,  а в смысле таких, как вы, сударь. Из них часто получаются
знатные вояки,  -  он хохотнул над своим нехитрым каламбуром. - На вашем
месте я бы поступил на службу.  Война -  это лучший способ заработка для
мужчины! Тем паче, сейчас и Льву, и Грифону чертовски нужны люди. Я бы и
сам тряхнул стариной,  кабы не...  -  он покрутил в воздухе свой крюк. -
Приходится теперь  сами  видите  чем  зарабатывать.  Впрочем,  это  тоже
честный хлеб. У меня уроды настоящие, не то что у других.
     - А что же, другие используют грим? - заинтересовался я.
     - Да нет, это-то вряд ли, за такое мошенничество в первом же городе
в смоле и перьях вываляют,  это самое малое... Они просто детей покупают
у  всякой голытьбы,  которой кормить нечем,  ну  или воруют,  но  это уж
дурни,  купить -  оно безопаснее, и обойдется недорого... Ну и делают из
них уродов.  В  бочку там засовывают и так держат,  чтоб горбатый вырос,
руки-ноги ломают и  бинтуют,  чтоб неправильно срослись,  надрезы всякие
хитрые,  ну  и  всякое такое.  Иной раз  забавно выходит,  а  иной прямо
оторопь берет, что у них получается...
     - И  что же  вас удерживает от  подобной практики?  -  ровным тоном
осведомился я.
     - Ну  так,  во-первых,  долго это,  много лет  надо ждать,  пока из
ребенка  урод  вырастет,   а  деньги-то  сейчас  нужны.   А  потом,  ну,
неинтересно как-то.  Ногу сломать всякий может.  Интересней,  когда само
такое уродилось, а ты его отыскал, и другого такого ни у кого нету. Вот,
к примеру, всем этим искусникам с их инструментами, сколько б ни бились,
ни в  жизнь человека с двумя носами и тремя глазами не сделать,  да чтоб
третий глаз еще и видел. Верно, Хуго?
     - Это точно! - самодовольно подтвердил трехглазый.
     - Скажите, Гюнтер, - осведомился я, - а у вас у самого есть дети?
     - Ну а у какого мужчины их нет?  - хохотнул он. - По всей стране, я
полагаю. Правда, ни одного из них я не видел...
     - Возможно, видели, просто не знаете об этом. В каком-нибудь цирке.
Их матерям едва ли был в радость такой подарок,  не так ли?  Или на поле
боя.  Самым старшим из них ведь уже должно быть хорошо за двадцать?  Так
что кто-то из тех, кого убили вы или ваши люди...
     - Хха, - он тряхнул головой, ухмыльнувшись. - А ведь и впрямь может
быть.  Никогда об  этом не задумывался.  Жизнь вообще -  забавная штука,
верно?
     На его лице не было ни тени смущения,  так что я решил не стучаться
в глухую стену и вернуться к сугубо практическим вопросам.
     - Как нам лучше доехать до Комплена? - спросил я.
     - А вот по этой дороге прямо до второй развилки,  на ней направо, а
как лес кончится,  до разрушенной крепости и за ней опять направо, через
разоренные виноградники, потом дорога изгибается налево и в конце концов
сливается с  другой,  что с  юга идет.  Вот по той уже на север прямо до
Комплена, - объяснил он, не удивляясь резкой перемене темы.
     - Лес еще долго тянется?
     - Миль  двадцать будет.  Так  что  до  жилья  скоро не  доберетесь.
Хотите,  тут ночуйте,  место в фургоне найдется. Если в общий котел чего
добавите, совсем хорошо будет.
     Я  посмотрел на  Эвьет.  Ошибиться в  значении ее ответного взгляда
было невозможно,  и я хорошо ее понимал. Впрочем, с научной точки зрения
мне было бы  интересно обследовать столь редкие патологии -  однако едва
ли  мне  позволили бы  сделать это  бесплатно.  Гюнтер,  судя по  всему,
нуждался в  собеседнике,  точнее,  в слушателе его разглагольствований о
войне,  коими он,  вероятно, уже успел утомить своих подопечных - однако
не стал бы ради этого отказываться от денег за то,  чем, собственно, вся
компания зарабатывала на жизнь. Все же я закинул удочку, сообщив о своих
врачебных познаниях и предложив осмотр циркачей.
     - Благодарю,  но в этом нет нужды -  у нас все здоровы,  -  ответил
Гюнтер, как мне показалось, чересчур поспешно (и, разумеется, не подумав
узнать мнение своих "здоровых" подчиненных).  Не иначе, он опасался, что
мое  искусство способно  превратить кого-нибудь  из  них  в  нормального
человека.  Опасался он  зря:  возможно,  некоторым из  них хирургическая
операция  и  могла  бы  помочь,  но  риск  смерти  от  болевого  шока  и
кровопотери был бы слишком велик,  да и желания браться за столь сложную
работу без солидного вознаграждения у меня не было.  Но как было убедить
невежественного наемника,  что мой медицинский интерес не опасен для его
бизнеса?
     - Я не возьму платы, - уточнил я. - И ничего не буду с ними делать,
просто осмотрю.
     - Вы  очень добры,  сударь,  но  -  не нужно,  -  повторил он уже с
нажимом.
     - Ну, в таком случае мы, пожалуй, поедем дальше, - пожал плечами я.
     - Как вам угодно. Доброго пути, - ответил он с явным облегчением.
     - Ну  и  мерзость!  -  с  чувством произнесла Эвьет,  когда фургоны
циркачей остались позади.  -  Неужели люди платят деньги, чтобы смотреть
на такое?  По-моему,  если им и платить,  то за то,  чтобы они никому не
показывались.
     - Людей  влечет  все   отвратительное.   Даже  шуты  и   скоморохи,
родившиеся  совершенно  нормальными,   стараются   как   можно   сильнее
изуродовать себя нелепым костюмом и  гримом,  дабы собрать больше денег.
Человек,  опять-таки,  единственное существо,  которое ведет себя  столь
нелепо. Животные сторонятся своих уродливых собратьев, бывает, вообще их
убивают. Это перебор, конечно, и все же стремление сохранять свою породу
в чистоте куда логичней,  чем поведение человека...  Мы,  кстати, еще не
всех  видели.  В  шести фургонах явно едет больше народу,  даже учитывая
реквизит.  И  кого-то  среди них Гюнтер очень не хотел показывать врачу.
Пожалуй,  я догадываюсь, почему. Вопреки его словам, не все они родились
уродами.  Кого-то сделала таким болезнь,  и  эта болезнь опасна.  Скорее
всего, речь идет о проказе на поздних стадиях. Такие больные очень редко
демонстрируют свою внешность на публике,  и потому невежественные зеваки
не в состоянии отличить ее от безвредных форм уродства...
     - Они возят с собой прокаженного?  Но это же безумие! Они заразятся
сами!
     - Проказа -  очень хитрая болезнь.  Она  внушает людям едва  ли  не
больший ужас,  чем чума и  холера,  но,  на  самом деле,  она куда менее
заразна.  Можно жить бок  о  бок  с  прокаженным много лет и  оставаться
здоровым. Но уж если болезнь начнется, ее не остановить. Это не чума, от
которой есть шанс выздороветь.  Безусловно,  Гюнтер рискует. Но на войне
он  рисковал  куда  больше.  Ну  а  мнения  остальных он,  очевидно,  не
спрашивает.
     - И все из-за денег...
     - Разумеется.
     - По-моему,  этот  Гюнтер -  самый большой урод среди них  всех,  -
резюмировала Эвелина.
     Мы  проехали в  резвом темпе еще  пару миль,  прежде чем свернули с
дороги и  расположились на ночлег под деревьями.  Пока я ломал ветки для
костра, Эвьет ощипала утку. Мы по-быстрому зажарили птицу и приступили к
трапезе.  Шустро расправляясь со  своей порцией,  я  вдруг заметил,  что
Эвьет недовольно морщится, держа в руке надкушенную ножку.
     - Что-то не так?  -  обеспокоился я.  -  Мясо,  конечно,  не совсем
прожарилось, но...
     - Да нет,  не в этом дело. Просто, - девочка смущенно улыбнулась, -
как вспомню эти гадкие рожи, весь аппетит пропадает.
     - Берите  пример  с   меня,   баронесса.   Мы  с  моим  учителем  с
удовольствием ужинали сразу после анатомирования трупа.
     - Ну,  я  тоже не  боюсь мертвецов.  Но  слышала бы твои застольные
разговоры моя мама!
     - А что?  Она ведь,  насколько я понимаю, не брезговала хозяйничать
на кухне? И в чем тут отличие от разделки того же зайца или птицы?
     - Ну, если подумать, то действительно...
     - Вот и незачем забивать себе голову предрассудками. К тому же, что
касается этих уродов - они ведь не виноваты, что такими родились...
     - Это верно,  -  согласилась Эвьет,  -  но красивее они от этого не
становятся. Дурак тоже не виноват, что таким родился, но это же не повод
его уважать?  Однако насчет предрассудков ты прав,  -  и  она решительно
впилась зубами в утиную ножку.
     Мы  легли  спать под  большой елью,  раскинувшей над  нами  приятно
пахнущий шатер  своих  тяжелых ветвей -  не  самая плохая крыша теплой и
ясной ночью -  а наутро перекусили остатками ночной трапезы и продолжили
путь.  Лесная дорога, по которой мы ехали, была, наверное, самой хорошей
из всех,  что попадались мне за последнее время, и это внушало опасения.
Если на  полузаросших тропках разбойникам нет  смысла устраивать засады,
ибо они рискуют умереть от  голода прежде,  чем дождутся добычи,  то  по
такому тракту явно ездят достаточно часто, и следы подкованных копыт это
подтверждали.  Так что мы с  Эвьет внимательно поглядывали по сторонам и
прислушивались, не замолчат ли внезапно или, напротив, не раскричатся ли
впереди птицы. Но то ли нам просто везло, то ли страх перед разбойниками
отвадил от  этой  дороги даже тех  немногочисленных торговцев,  что  еще
рисковали путешествовать с товаром и без большой охраны -  а следом были
вынуждены оставить эти места и те, кого они опасались. Отпечатки копыт в
этом случае были,  очевидно,  оставлены лошадьми солдат, а также простых
крестьян, с которых много не возьмешь.
     Так или иначе, впереди, подобно выходу из туннеля, засиял, наконец,
ничем не загороженный свет летнего дня,  и мы, так никого и не встретив,
выбрались из леса.  Дальнейший путь протекал опять-таки без приключений;
вокруг,  правда,  снова  потянулись  опустошенные земли  -  сожженные  и
брошенные деревни,  вытоптанные и  поросшие  сорняками поля,  кое-где  -
гниющие  или  уже  очистившиеся до  скелета  останки  лошадей  и  ослов.
Проезжали  мы  и  мимо  повешенных,  то  целыми  гроздьями  свисавших  с
раскидистых ветвей старого дуба,  то вывешенных в ряд,  словно солдаты в
строю,  на  сколоченных прямо  вдоль дороги длинных виселицах.  Судя  по
степени разложения, большинство казней состоялось примерно в одно время,
меньше месяца назад.  Несколько раз,  проезжая мимо мертвых деревень, мы
видели собак, отдыхавших среди пожелтевшей травы или лениво переходивших
дорогу. Никакой агрессии они не проявляли. Псы были сытые.
     Судя   по   демонстративно  выстроенным  вдоль   дорог   виселицам,
произошедшее  здесь  не   было  результатом  вторжения  лангедаргцев  на
йорлингистские земли.  Боевые части,  чинящие расправу над побежденными,
обычно не  обременяют себя  лишней работой.  Здесь  потрудились каратели
самих йорлингистов. Очевидно, крестьяне, зажатые в мертвые клещи засухой
с  одной стороны и военными поборами с другой,  подняли бунт,  который и
был подавлен со  всей рыцарской решительностью.  Была ли  то  инициатива
местного барона,  или  к  расправе приложил руку и  сам  граф Рануар?  С
другой  стороны,  мятежники  тоже  наверняка  не  проявляли милосердия к
представителям властей,  попавшим к ним в руки.  И бунт,  не пресеченный
быстро и жестоко, распространялся бы, как пожар по сухой траве...
     Наглядным  подтверждением  тому  служила  разрушенная  крепость,  о
которой упоминал Гюнтер. Вероятно, именно сюда свозили оброк с округи, и
именно она приняла на себя первую волну ярости восставших.  Ничем, кроме
ярости,  я не мог объяснить масштабы разрушений, открывшихся нам. Обычно
командир, берущий фортецию, не стремится разрушать ее в большей степени,
чем это требуется для победы,  ибо рассчитывает,  что теперь завоеванное
сооружение сможет использовать уже  его армия.  Однако,  как хорошо было
видно сквозь широкий пролом на месте бывших ворот,  здесь стены и  башни
разбивали и крушили изнутри,  то есть уже после того, как штурм оказался
успешен. Несмотря на то, что каменная кладка крепости выглядела не очень
внушительно -  не иначе как ее построили уже во время войны и наспех, на
месте какого-нибудь простого двора, обнесенного частоколом - крестьянам,
которым неоткуда было взять осадно-штурмовые орудия,  очевидно, пришлось
изрядно потрудиться,  чтобы  причинить такие  разрушения (впрочем,  надо
полагать,  какие-то примитивные тараны из срубленных деревьев они все же
изготовили).  И  если такой гнев приняли на  себя мертвые камни -  можно
только догадываться,  что бунтовщики сделали с  попавшими к  ним в  руки
защитниками крепости.
     Перед руинами дорога разветвлялась,  и  мы,  следуя совету Гюнтера,
свернули  направо.   Вскоре   слева   и   справа  потянулись  разоренные
виноградники -  сперва просто поваленные столбики и  стелющиеся по земле
засохшие,  вытоптанные конями лозы,  а  затем  и  сплошное пепелище.  На
выжженной земле  среди почерневших остатков кустов тут  и  там  валялись
пустые   раковины  виноградных  улиток,   сгоревших  вместе   со   своим
"пастбищем"; их было неожиданно много - глядя на зеленые заросли, даже и
не подумаешь,  что они дают приют такому количеству этих существ. Воздух
был сухим и горьким; порывы ветра, налетавшие с востока, поднимали пепел
в  воздух и несли над дорогой вперемешку с пылью,  заставляя жмуриться и
отворачиваться.
     Наконец гарь закончилась;  канава с  жидкой грязью на  дне отделяла
бывший виноградник от  зарослей высокой травы,  до  которой не  добрался
огонь.  И,  едва мы переехали хлипкий мосток через канаву, из этой травы
на дорогу вышли трое.
     Это  были  всего  лишь  крестьянские мальчишки лет  девяти-десяти -
оборванные,  босые,  с перемазанными сажей лицами (впрочем, наши с Эвьет
лица после езды против ветра через гарь,  вероятно, выглядели не лучше).
Очевидно, они заприметили нас еще издали и теперь, едва выйдя на дорогу,
как по команде вытянули пригоршней правые руки и  наперебой загнусавили,
прося милостыню.
     Не то чтобы я был принципиальным противником подаяния -  уж к этому
моя биография никак не располагала.  Но,  во-первых, лишних денег у меня
не  было.   А  во-вторых,  когда  в  безлюдной  местности  вас  пытаются
остановить незнакомцы,  соглашаться -  верх глупости, как бы невинно они
ни выглядели. В этих травяных зарослях вполне могут прятаться и взрослые
бандиты, выставившие подобную приманку...
     Поэтому  я   лишь   сжал  каблуками  бока  Верного,   побуждая  его
ускориться.  Мальчишки,  однако,  стояли у  нас  на  пути  и  продолжали
гнусавить свое, словно не видели несущегося прямо на них коня.
     - Прочь! - крикнул я и махнул для ясности рукой. - В сторону!
     Тот,  что  в  середине,  дернулся было  отбежать,  но  двое  других
схватили его за руки,  растягивая их в  стороны и принуждая остаться.  Я
успел  заметить,  как  он  побледнел  и  крепко-крепко  зажмурился -  от
передних копыт Верного его отделяло уже меньше двух ярдов.  В  следующий
миг конь взвился в воздух и с легкостью перемахнул через живую преграду.
Эвьет коротко вскрикнула,  крепче вцепляясь в  мой  пояс -  должно быть,
прежде ей  не доводилось совершать такие полеты.  Восклицание,  впрочем,
явно было восторженным, а не испуганным.
     Мы  помчались дальше,  не  снижая темпа.  Прилетевший сзади камень,
чудом не задев Эвьет и  меня,  ударился в  седельную сумку.  Я оглянулся
через плечо.  Один из  мальчишек грозил нам  кулаком,  другой,  кажется,
сжимал в  руке еще  один камень.  Впрочем,  расстояние было уже  слишком
большим для броска.
     - Пристрелим!  -  тем не  менее,  крикнул я,  адресуясь не  столько
маленьким  мерзавцам,   сколько  их   вероятным  сообщникам.   Эвьет   в
подтверждение моих слов повела из стороны в сторону арбалетом,  который,
правда,  не  был  заряжен.  Троица сочла  за  благо  поскорее скрыться в
высокой траве.
     Еще  пару раз  я  оглядывался назад,  но  преследовать нас никто не
пытался. Я совсем уже было успокоился, как вдруг Эвьет воскликнула:
     - Ты видел, Дольф?
     - Что? - я принялся озираться по сторонам.
     - Много следов на дороге. И кровь. Только что проехали.
     - Кровь? Свежая?
     - Вроде засохшая... вот еще!
     Теперь уже и я различил бурые пятнышки в пыли под копытами.  Читать
следы из  седла быстро скачущего коня не  слишком-то удобно,  но,  когда
заранее знаешь,  куда смотреть, задача упрощается. Рядом с пятнами видны
были  отчетливые отпечатки подкованных копыт.  Всадник  ехал  в  том  же
направлении, что и мы, и, должно быть, не раньше сегодняшнего утра.
     - Его лошадь ранена,  -  уверенно заявила Эвелина.  -  Видишь,  шаг
сбивается. Правая передняя нога... и, возможно, не только.
     - Лошадь? Не он сам?
     - Ты у нас лекарь, Дольф. Ты можешь отличить на вид лошадиную кровь
от человеческой?
     - Увы, нет.
     - А  я тем более ничего не могу про него сказать,  пока он на землю
не ступил...  Вижу только,  что лошади его все хуже.  Вот,  видишь -  ее
вообще вправо повело!
     - Или он сам решил с дороги свернуть,  - теперь кровь была видна на
сухих стеблях травы справа,  и  ее  было больше,  чем  на  дороге,  где,
наверное,  ветер уже припорошил пылью мелкие брызги.  - Гм, конь это или
всадник,  а с таким кровотечением он долго не протянет. Уже не протянул,
точнее. Сколько, по-твоему, этим следам - часов пять?
     - Может,  и  меньше.  Давай поедем следом -  может,  его  еще можно
спасти? Ведь это, наверное, один из наших.
     На миг я задумался.  Для меня,  разумеется, йорлингисты были ничуть
не более "нашими", чем лангедаргцы, и смерть кого-то из них сама по себе
едва ли могла меня расстроить.  Однако резон в  предложении Эвелины был.
Если этот человек еще жив -  с  него можно получить плату за медицинскую
помощь.  Если  мертв  -  разжиться чем-нибудь  из  его  припасов.  Если,
конечно,  его еще не успели обобрать. Возможен, правда, и такой вариант,
что мы найдем лишь мертвую лошадь.  Что ж - если она пала недавно, то ее
мясо вполне съедобно, хоть такое блюдо и не в обычаях Империи.
     Главное,  однако - это не разделить участь того, кто оставил следы.
Ведь придется сворачивать в эту травяную гущу,  местами достигающую чуть
ли не трех ярдов в высоту.  Там может скрываться все,  что угодно. Но от
места, где нас пытались остановить мальчишки, мы уже отъехали больше чем
на  милю.  Если  там  и  впрямь была  засада -  она  не  могла  столь же
стремительно переместиться сюда,  а  две  разных банды на  таком близком
расстоянии промышлять не могут...
     Я  решился и натянул поводья,  разворачивая Верного туда,  где косо
уходил в траву кровавый след. "Заряди арбалет и держи наготове", - велел
я моей спутнице прежде, чем мы углубились в шуршащие заросли.
     Двойной след - судя по всему, тот, кто истекал кровью, получил раны
и  слева,  и  справа  -  постепенно отклонялся от  дороги,  затем  начал
петлять:  не  то  конь совсем изнемог,  не то всадник уже плохо понимал,
куда правит.  Я понял,  что мы вот-вот увидим развязку. И действительно,
не  прошло  и  минуты,  как  Верный  остановился,  едва  не  наступив на
лошадиный круп.
     На  примятой траве  лежала  на  правом боку  явно  породистая белая
кобыла.  Сейчас,  впрочем,  казалось,  что  она не  белой,  а  небывалой
бело-красной масти:  несчастному животному нанесли полдюжины колотых ран
с одной только левой стороны,  а, судя по запекшейся уже крови, натекшей
на траву из-под правого бока,  там дело обстояло не лучше.  Теперь кровь
больше не текла,  и  ползавшие по телу мухи подтверждали то,  что было и
так очевидно.
     Всадник тоже  был  здесь;  это  был  воин в  пластинчатом доспехе и
круглом рыцарском шлеме,  с  мечом в  ножнах,  но  без  щита,  наручей и
поножей. Вне поля боя мало кому охота таскать на себе полное вооружение,
особенно в  летнюю жару...  вот только поле боя теперь везде.  Он лежал,
так и не выбравшись из-под придавившей его ногу туши.  На его доспехах я
крови не видел,  на черных штанах тоже - впрочем, ее там можно было и не
заметить.  Я  еще  раз  оглянулся по  сторонам и  прислушался,  а  затем
спрыгнул на землю.
     Я  снял с  лежавшего шлем,  увидев молодое лицо и слипшиеся от пота
волосы,  и пощупал пульс на шее. Пальцы ощутили частое, но совсем слабое
биение.  В  сочетании с восковой бледностью (пятна сажи резко выделялись
на изжелта-белой коже) и  синюшными губами диагноз не вызывал сомнения -
обширная кровопотеря.  Так,  куда  он  ранен?  Доспехи вроде  целы...  Я
внимательно осмотрел левую ногу,  теперь уже обнаружив на  штанине пятна
крови.  Его или лошадиная?  Очевидно,  и  та,  и та.  Две колотых и одна
резаная рана,  но неопасные,  кровотечение уже прекратилось -  наверняка
дело не только в них. Хорошо бы узнать у него самого, прежде, чем тащить
его из-под лошади.  Я быстро пошарил в его седельной сумке, нашел флягу,
поболтал возле уха -  хорошо,  вода есть,  не придется расходовать нашу,
вытащил пробку,  смочил ему лоб и  виски,  похлопал по  щекам.  Он слабо
застонал,   но  в  себя  не  приходил.   Ладно,   придется  использовать
нюхательную соль...
     Это сработало.  Веки дрогнули, затем приподнялись. Раненый с трудом
сфокусировал на мне мутный взгляд.
     - Х-холодно...  -  выдохнул  он,  хотя  солнце  припекало вовсю.  -
Пить...
     - Сначала  скажите,   куда  вы   ранены  -   если  это   внутреннее
кровотечение, питье может быть опасно.
     - Ноги... особенно правая. Я пытался зажать... потом... не помню...
     Я  приложил горлышко фляги к  его вялому рту.  Он  сделал несколько
шумных глотков; острый кадык дергался на выскобленной бритвой шее. Затем
его глаза вдруг широко открылись,  словно вслед за  сознанием проснулось
изумление.
     - Это были дети, сударь! Вы понимаете? Дети...
     - Я видел. Засада на дороге. А взрослых в банде много?
     - Вы   не   поняли...   там   только  дети.   Самому  старшему  лет
тринадцать...  Я  остановился,  чтобы  развязать  кошель  и  бросить  им
монету...  и  тогда они  набросились из  травы все  разом...  стали бить
ножами меня и Клаудию...
     - Клаудию?  -  я  нагнулся,  пытаясь  определить состояние  зажатой
седлом ноги.
     - Моя кобыла...  Мы еле вырвались.  Если бы не доспехи...  Главное,
ведь я хотел дать им денег...
     - Им нужна была не одна монета,  а  все,  что у вас есть.  Вы убили
кого-нибудь из них?
     - Это же дети... рыцарь не воюет с крестьянскими детьми...
     - Зато дети воюют с рыцарями, и, как видим, достаточно успешно, - я
удивлялся,  откуда берутся такие наивные на  двадцать первом году войны.
Наверное,  книжный мальчик,  выросший в  безопасном замке  на  старинных
легендах и балладах менестрелей...  -  Чем больше из них вы бы зарубили,
тем  меньшую опасность они  бы  представляли для  следующих путников.  А
теперь из-за вашего благородства в ту же ловушку... здесь больно?
     - Нет...
     - А здесь?
     - Я вообще ничего не чувствую. Разве вы ко мне прикасаетесь?
     - Ясно... Вы можете определить, сколько времени здесь пролежали?
     - Я...  не помню...  кажется...  еще до полудня...  -  он вновь был
близок к обмороку.
     - Очнитесь!  -  я  вновь ударил его по  щеке и  добился возвращения
осмысленного взгляда.  -  У меня для вас три новости.  Две плохих и одна
хорошая.  Первая  состоит в  том,  что  у  вас  задета  правая бедренная
артерия. Вы должны были истечь кровью еще несколько часов назад. Но ваша
лошадь умерла первой и тем вас спасла:  при падении седло пережало ногу,
и кровотечение остановилось.  Это была хорошая новость.  А вторая плохая
состоит в том,  что нога оставалась пережатой слишком долго. Без притока
крови в ней мог начаться некроз тканей. В этом случае, как только мы вас
вытащим и кровообращение восстановится,  оно разнесет трупный яд по телу
и убьет вас.  Альтернатива -  немедленная ампутация правой ноги по самый
пах. Правда, я не гарантирую, что смогу ее выполнить в таких условиях. У
меня нет ни пилы,  ни других приспособлений.  Мне придется просто рубить
вам ногу мечом,  чего мне,  признаюсь, прежде проделывать не доводилось.
Но я,  по крайней мере,  могу попытаться.  Вы все поняли? Мне нужно ваше
решение.
     Он  молчал так  долго,  что  я  подумал,  будто  он  опять  потерял
сознание. Но посиневшие губы снова шевельнулись:
     - А...  есть надежда...  что этот,  как вы сказали,  некроз...  еще
не...
     - Я не знаю.  Зависит от точного времени,  от того, как именно были
пережаты сосуды...
     - Тогда я лучше рискну.
     - Риск велик в обоих случаях.
     - Тем более... Не хочу жить калекой. Вытаскивайте меня.
     - Эвьет! - позвал я. - Иди сюда, будешь ассистировать, - я просунул
руку  под  нижний край  доспеха и  снял с  раненого пояс.  -  Так,  этим
зафиксируем повязку,  но это потом - сначала нужно вновь пустить кровь в
ногу, но так, чтобы она не хлынула опять из раны. Дай руку. Прижимай вот
здесь.  Со всей силы прижимай,  пока я  тащу его из-под лошади,  поняла?
Потом нужно будет согнуть ему ногу и  прижать к животу...  -  я слазил в
свою котомку и  приготовил тампоны.  Затем отстегнул свои ножны вместе с
мечом -  чтобы не мешались и чтобы использовать их,  как рычаг, подсунув
под бок лошади. - Ну что, готова?
     - Подождите! - подал вдруг голос раненый.
     - Что такое?
     - Я хочу помолиться.
     - Вы и так потеряли слишком много времени! - раздраженно заметил я.
- Вы хотите молиться, или вы хотите остаться в живых?
     - Это недолго.
     Я пожал плечами.  Мой принцип -  никого и никогда не спасать против
его воли.
     Рыцарь прикрыл глаза и беззвучно зашевелил губами,  положив руку на
грудь -  вероятно, там под доспехами скрывалась какая-нибудь ладанка. Мы
с Эвьет молча ждали.
     - Ну что, все? - спросил я, видя, что его губы замерли. - Вот черт,
опять отрубился. Ладно, начали!
     Правой рукой я  уперся в подсунутый под седло меч,  а левой потащил
застрявшую ногу, в то время как Эвьет пережимала пострадавшую артерию. Я
знал,  что у нее не хватит сил делать это долго. Правда, раненый потерял
слишком много крови,  и давление у него было заметно ниже нормы.  Но все
равно,  действовать надо было быстро. Нога вынырнула на свет без сапога,
оставшегося  в  стремени,  но  так  было  даже  проще  контролировать ее
состояние.  Немного крови все же вытекло между пальцами Эвьет, но, когда
я  прижал бедро  раненого к  его  животу,  кровотечение остановилось.  Я
разрезал ножом штанину рыцаря по всей длине.  М-да, бледно-синюшная кожа
покойника -  ну а  что я,  собственно,  ожидал...  Но,  пока я  проводил
тампонаду  раны,  казавшаяся уже  мертвой  конечность начала  потихоньку
розоветь.
     - А  удар-то  был грамотный,  -  заметил я.  -  Эти ребятки недаром
решились напасть с ножами на конного рыцаря в доспехах.
     - Что  ты  имеешь в  виду?  -  спросила Эвьет,  вытирая запачканные
кровью руки о траву.
     - Подожди,  я  полью тебе на руки из фляжки...  Я имею в виду,  что
целили именно в  бедренную артерию.  И те,  что нападали слева,  видимо,
тоже, просто у них сноровки не хватило. Сидящему на лошади не так просто
нанести  удар  именно  с  внутренней стороны бедра...  Большинство людей
полагают, будто для жизни опасны только раны туловища и головы, но никак
не  конечностей.   Наш  новый  знакомый,  несмотря  на  поколения  своих
рыцарских предков,  очевидно,  придерживался того же заблуждения.  Но не
эти дети неграмотных крестьян.  А поскольку преподавать им анатомию было
решительно некому, узнать об особенностях артериального кровотечения они
могли  только  из  личной практики.  Полагаю,  они  промышляют здесь  со
времени бунта,  а  то и дольше.  Хорошо,  что они не проявили достаточно
настойчивости  и  не  пошли  за  своей  ускользнувшей  жертвой.  Видимо,
все-таки не  знали,  что он  неминуемо скоро свалится...  Так,  ну  вот,
кажется,  кровоснабжение  ноги  восстановилось.  Теперь  можно  наложить
повязку и притянуть ее ремнем.  Хм,  как нам теперь его везти, вот в чем
вопрос.  Мало того,  что  у  нас  нет  второй лошади,  так еще и  просто
посадить его в седло -  плохая идея.  По идее, ему голову надо пониже, а
ногу повыше...
     Раненый снова заморгал глазами.
     - Получилось? - слабо спросил он.
     - Пока вроде да,  но  ходить вы  еще не  скоро сможете.  Вы  знаете
ближайшее место,  где о вас могут позаботиться?  Или,  лучше, куда можно
съездить за помощью, чтобы ее прислали сюда...
     - Ближайшее?  Я не знаю...  я ехал в наш лагерь... нагнать армию...
она сейчас...  сейчас она должна быть уже... простите, сударь... все так
путается...
     - Эй! Эй, очнитесь!
     Но на сей раз это был не просто обморок.  Пульс, сделавшийся совсем
нитевидным,  исчезал под моими пальцами. На лице и шее выступил холодный
липкий пот.  Я  дернулся было снять с него доспех,  чтобы сделать массаж
грудной клетки,  но  тут  же  понял,  что  это  бесполезно.  Если это яд
омертвевших тканей, стимуляция кровообращения лишь ускорит неизбежное.
     Через несколько минут я  протянул Эвьет флягу,  где  еще оставалась
вода:
     - Теперь ты полей мне на руки.
     - Он умер? - поняла девочка.
     - Да.  Было слишком поздно...  Зря только извел на него корпию.  Ну
ладно,  посмотрим, что мы унаследовали, - я вытряхнул на траву седельную
сумку мертвеца.  - Ага, вот и кошель... увесистый! Десять... двадцать...
слушай, Эвьет, да мы с тобой богачи!... тридцать...
     - Дольф!
     - Ты только глянь -  золотой двукроновик имперской чеканки!  Времен
даже не последнего императора, а его деда! Видела такие когда-нибудь?
     - Дольф, тебе не кажется, что это мародерство?
     - Ему эти деньги все равно уже не нужны,  -  пожал плечами я.  -  В
отличие от нас. Сорок...
     - Да, но... - голос баронессы звучал без прежнего напора. - У него,
наверное, остались наследники...
     - Ты в самом деле считаешь, что мы должны все бросить и отправиться
их  разыскивать?  -  усмехнулся я.  -  Сорок  восемь крон  одним  только
золотом, включая имперские, а тут еще серебро и медь... Мы, кстати, даже
имени его не знаем.
     - Имя,  полагаю,  можно узнать,  - возразила Эвелина и потянула меч
покойника из ножен. - Если он такой богатый, скорее всего, это фамильное
оружие. Точно, вот герб! - она вдруг замолчала.
     - Что-то еще не так?
     - Это барон Гринард.
     - И что? - мне эта фамилия ничего не говорила.
     - Ты  действительно зря  тратил  на  него  свою  корпию,  -  жестко
произнесла девочка. - Это грифонец.
     - Ты  так  хорошо  знаешь  все  дворянские  гербы  в   Империи?   -
заинтересовался я. - А также кто из них на чьей стороне?
     - Во всяком случае,  гербы старых родов, - ответила Эвьет будничным
тоном. - У отца была копия Столбовой книги, зимними вечерами я любила ее
рассматривать...  Ну, может, про всех-всех я и не помню, кто чей вассал,
но про Гринардов знаю точно.  Их владения не так далеко от наших. В свое
время наши роды даже чуть было не породнились...  Сестра моей прабабушки
вышла замуж за  второго сына тогдашнего барона Гринарда.  Но  она умерла
при родах,  и  ребенок тоже не  выжил.  Так что у  нас с  ними нет общей
крови,  - поспешно произнесла Эвелина, словно оправдываясь. - Их сюзерен
- Лангедарг.
     - Если никто из них не переметнулся на другую сторону,  - проворчал
я,  тут  же  понимая,  впрочем,  что  этот юноша с  его прекраснодушными
понятиями о рыцарстве едва ли мог нарушить вассальную клятву.
     - Только не Гринарды,  - подтвердила и Эвелина. - Отец говорил, что
они - убежденные  грифонцы.  У них и  родовой девиз - "Моя честь зовется
верность".
     - Ну,  родовые девизы  замечательны тем,  что  придумывают их  одни
люди, а живут потом под ними совершенно другие... Но, допустим, в данном
случае громкие слова соответствуют истине.  Если бы точно такая ситуация
была у сторонников Льва, ты ведь считала бы, что это повод для гордости?
     - Я  и  сторонникам Грифона в  этом не отказываю.  Принципиальность
достойна уважения, даже если это принципиальность врага.
     - Но  при этом,  по-твоему,  нам не  следовало пытаться его спасти?
Тебя смутило, что я беру деньги у мертвого, но ты считаешь, что не нужно
спасать живого, который, по твоим же словам, достоин уважения?
     - То,  что  враг достоин уважения,  не  означает,  что его не  надо
убить,  -  пожала плечами Эвьет.  Я  вдруг подумал,  до чего дико звучит
подобная спокойная фраза из уст двенадцатилетней девочки.  А  хуже всего
то,  что она,  в общем-то,  права. Во всяком случае, в том мире, который
нас окружает...
     - Тем  не  менее,  твоим  первым движением было  спасти его,  а  не
выяснить цвета его знамени, - заметил я вслух.
     - Ты прав,  -  признала Эвьет,  явно недовольная собой. - Как-то не
подумала,  что он может быть с той стороны. Здесь уже довольно далеко от
границы графства...
     - Войска опять пришли в  движение,  границы больше не актуальны,  -
возразил я.  -  Он, кстати, тоже не подумал, что мы можем быть не из его
стана. Чуть было не рассказал нам, где расположены их части. Ему, должно
быть, просто не пришло в голову, что враги могут оказывать ему помощь...
     - Обыщи его как следует,  Дольф. Может, у него с собой какая-нибудь
секретная депешa.
     Но  никакой депеши  у  молодого Гринарда,  погибшего столь  нелепой
смертью,  не  оказалось.  Его доспехи мне тоже были не  нужны -  по ряду
причин,  включая и ту, что я не люблю таскать на себе лишнюю тяжесть, да
и толку от нее,  как показывает практика, немного - а вот меч, фамильный
он или нет,  я  решил взять себе.  Уж всяко лучше моей железяки,  даже с
чисто  эстетической точки  зрения.  Свой  старый я  решил просто бросить
здесь. В другое время я бы, наверное, все же попытался его продать в том
же Комплене (а заодно и стоивший явно больше доспех,  и сбрую несчастной
Клаудии), но, имея полный кошель, туго набитый золотом и серебром, решил
не мелочиться и не обременять Верного лишним грузом.  Хоронить мертвеца,
несмотря на укоризненный взгляд Эвелины,  я, конечно же, тоже не стал. Я
лишь  уложил  его  ровно  и  воткнул  в  изголовье  свой  старый  меч  -
вертикально,   на   манер   креста;   такова   была   максимальная  дань
бессмысленным условностям, которую я согласен был заплатить.
     Мы  вновь  выехали на  дорогу,  по-прежнему безлюдную,  на  сколько
хватало глаз (малолетние бандиты,  очевидно,  скрывались где-то в дебрях
травы),  и  продолжили наше путешествие по описанному Гюнтером маршруту.
Вскоре мы, наконец, покинули пределы земель, опустошенных мятежом; вновь
стали попадаться бедные,  но  все же  не лишенные жителей деревеньки.  К
вечеру мы  выехали к  постоялому двору,  больше напоминавшему деревянный
форт,  обнесенный крепким и высоким частоколом;  ворота были заперты,  и
мне пришлось довольно долго стучать в них кулаками и ногами,  прежде чем
с той стороны кто-то подошел, шаркая ногами, и, осмотрев нас через щель,
более походившую на бойницу, сиплым голосом изрек:
     - Беженцев не принимаем!
     - Мы не беженцы! - оскорбленным тоном возразил я.
     - У вас одна лошадь на двоих.
     - Нам так удобней.  И вообще,  это не ваше дело.  Вам что, не нужны
наши деньги?  -  я поднес к его смотровой щели золотой.  Демонстрировать
более крупные богатства было небезопасно.
     - Ладно,  проходите...  -  донеслось спустя несколько мгновений,  и
заскрипел отодвигаемый засов.
     Отперевший нам  ворота (и  тотчас вновь задвинувший засов,  едва мы
вошли)   оказался  средних   лет   бородатым  мужичонкой,   единственной
примечательной чертой коего были ноги,  точнее,  обутые в грубые башмаки
ступни:  они словно достались ему от человека на две головы выше ростом.
Этими  лапищами  он  загребал при  ходьбе,  поднимая пыль.  На  поясе  у
мужичонки висел не то длинный кинжал,  не то короткий меч -  что,  прямо
скажем,  не входит в  обычный наряд трактирного слуги,  но в  наше время
чего только ни насмотришься.
     В  трапезной зале с  маленькими мутными окнами царил полумрак -  не
иначе,  здесь экономили свечи.  Я заметил, кстати, что в качестве люстры
тут используют тележное колесо,  подвешенное на трех цепях под потолком.
За одним из столов сидели какие-то крестьяне,  все -  мужчины;  угрюмо и
сосредоточенно они  в  молчании  хлебали  деревянными ложками  из  мисок
какое-то не слишком аппетитное,  зато,  очевидно,  дешевое варево.  Иных
гостей в зале не было.  За монументальным прилавком,  об который, должно
быть,  во  время трактирных драк разломали не один табурет,  было темнее
всего,  ибо в этой части помещения окон не имелось вовсе.  Все же сумрак
был еще не настолько густым,  чтобы скрыть очертания грузной седоволосой
фигуры, сидевшей по ту сторону прилавка.
     - Это хозяин? - спросил я у приведшего нас.
     - Да, но ужин и комнату у меня заказывайте...
     - Я  предпочитаю договариваться с  хозяевами,  а  не со слугами,  -
холодно возразил я,  направляясь к  прилавку.  Ногастый,  однако,  топал
рядом,  вероятно, не потеряв еще надежды сорвать с меня лишние несколько
хеллеров.
     Коротко поприветствовав трактирщика,  я  сообщил ему  наши скромные
потребности -  ужин без вина для нас,  овес для коня и  комната с  двумя
кроватями на одну ночь -  и  спросил о  цене.  Тот кивнул,  но ничего не
сказал, а заговорил опять-таки ногастый:
     - Комнаты всякие есть,  на  втором попросторней по  четвертаку,  на
третьем  потеснее и  попроще за  пятнарик,  свечи  отдельно.  Мера  овса
дешевле чем в гривенник не обойдется, сами знаете - засуха...
     - Любезный,  я не с тобой разговариваю!  -  возмутился я, но хозяин
постоялого двора лишь снова кивнул, подтверждая полномочия своего слуги.
До  меня  стало  доходить.  Выслушав местные  цены,  явно  завышенные по
сравнению с качеством услуг (но что поделать -  так сейчас везде,  кроме
совсем уж кошмарных притонов),  я заказал ужин (бобы и яичницу с луком -
мясо здесь стоило совсем запредельно, как видно, скота в округе почти не
осталось) и  комнату на третьем этаже.  Я  не из тех,  кто шикует,  даже
когда у меня есть деньги. Эвьет тем более не привередничала, наслаждаясь
уже одним запахом свежезажаренной яичницы -  в лесу она, правда, нередко
питалась птичьими яйцами, но обычно выпивала их сырыми.
     Мы сели поближе к  окну,  выходившему на закат;  впрочем,  вечерний
свет,   пробивавшийся  сквозь   толстое  -   явно   местного  кустарного
производства -  и вдобавок грязное стекло,  выглядел скорее зловеще, чем
красиво. Ужин нам принес все тот же слуга, и, когда он ставил тарелки, я
негромко спросил его, верно ли я понял, что его хозяин немой.
     - Да, - буркнул тот, - а что?
     - Да ничего,  -  пожал плечами я.  - Просто ни разу не видел, чтобы
немые становились трактирщиками. Повар или конюх - куда ни шло, а...
     - А как трактирщики становятся немыми, вы видели? - сердито перебил
слуга.
     - А, так он лишился речи в результате... травмы? - понял я.
     - Ну да. Кажется, ученые доктора так это называют.
     - Такие  случаи  могут  быть  излечимы,   -   заметил  я,  чувствуя
профессиональный  интерес.   -   Если   это   последствие   психического
потрясения...
     - Нет,  это последствие ножа,  которым ему отрезали язык,  -  грубо
оборвал мои догадки слуга.
     - Кто? - только и произнес я.
     - Солдаты. За то, что он требовал с них плату за постой. И отрубили
руку, которую он протягивал за деньгами. Вы, чай, и не заметили?
     - Чьи солдаты? - мрачно осведомилась Эвьет.
     - А черт их знает!  Вроде бы наши, - ему, похоже, даже не приходило
в голову,  насколько неуместно звучит слово "наши" в таком контексте.  -
Хотя в  Комплене я слышал,  как глашатай господина графа вещал,  что все
беззакония  на   наших   землях  чинят   грифонцы,   которые  специально
притворяются  йорлингистами.  Ну,  городские,  может,  в  это  и  впрямь
верят...  - скептически качнул головой он. - Им там, за стенами, хорошо.
Они настоящей войны не нюхали.
     - Мне жаль твоего хозяина, - сказал я.
     - А,  чего уж теперь жалеть,  -  махнул рукой слуга. - Повезло еще.
Могли вообще заведение спалить.  Тогда куда? Только милостыню просить, а
кто ж  подаст?  И  без того калеки на  каждом углу...  Только он  мне не
хозяин. Он мой зять.
     - Вот как? - удивился я. - Мне показалось, он старше тебя.
     - Ну да.  А  что ж я,  девку за молодого обормота выдавать буду,  у
которого что в голове,  что в кармане -  ветер? Который сегодня по бабам
бегает -  бабы-то  нынче до  этого дела  голодные,  мужиков на  всех  не
хватает -  а  завтра вообще на войне сгинет и жену брюхатой бросит?  Нет
уж,  тут человек солидный,  с собственным делом. А что языка и руки нет,
так детей не руками делают...
     - И дети, значит, есть?
     - Нету,  -  вновь помрачнел тесть трактирщика. - Третий уже мертвым
родится.
     - При таком возрасте отца это неудивительно, - констатировал я.
     Он  посмотрел на меня,  как всегда смотрят на человека,  говорящего
неприятную правду, и пробурчал:
     - Заболтался я с вами. Плату извольте внести.
     Я  отсчитал ему оговоренную сумму без всякой прибавки от себя -  на
каковую он,  очевидно, рассчитывал, рассказывая мне все это. Однако я не
имел  к  несчастьям его  семьи никакого отношения и  платить за  них  не
собирался.  Его  лицо  обрело еще  более  недовольное выражение,  и  он,
шаркая, побрел прочь от нашего стола.

     Мы покинули постоялый двор рано утром, дабы к вечеру уже точно быть
в Комплене.  Погода уже не радовала солнцем - за ночь откуда-то натянуло
облаков,  и было даже прохладно.  Впрочем, облака эти пока что выглядели
не  слишком внушительно и  едва ли предвещали дождь.  Дорога,  как нам и
было сказано,  постепенно отклонялась влево и  в  конце концов влилась в
широкий тракт,  идущий почти точно на север.  Здесь, в выгодном месте на
перекрестке, когда-то тоже, по всей видимости, располагалась придорожная
гостиница,  но ныне одинокое двухэтажное здание стояло заколоченным.  На
когда-то беленой,  а  теперь уже изрядно облупившейся стене кто-то углем
неряшливо   нарисовал   большого   грифона,   очевидно,   выражая   свои
политические симпатии.  Эвьет что-то  сердито пробурчала,  но  все же не
стала требовать, чтобы мы остановились и стерли картинку.
     И вновь под копытами Верного миля за милей тянулся пустынный тракт.
Несмотря на  многочисленные следы копыт,  колес и  сапог (а  также кучки
навоза,  часто уже растоптанного башмаками),  нам на пути почти никто не
попадался.  Только раз мы обогнали старика,  куда-то трусившего на таком
же  старом облезлом осле,  а  спустя еще  какое-то  время нам встретился
деревенский дурачок.  Впрочем, возможно, он родился и в городе, тем паче
что никаких деревень,  даже разрушенных,  до самого горизонта заметно не
было.  Так  или  иначе,  он  шагал  нам  навстречу,  почти совсем голый,
коричневый от грязи и загара,  и на шее у него моталась ржавая цепь,  на
которой висели,  позвякивая, несколько амбарных замков. Шагал и бормотал
что-то невнятное.  Я не был уверен,  что он вообще нас замечает. Однако,
почти уже поравнявшись с нами, он вдруг остановился и выпучил на Верного
безумные глаза, вытягивая палец с черным обломанным ногтем.
     - Конь вороной,  -  сказал он  неожиданно отчетливо.  -  И  на  нем
всадник, имеющий меру в руке своей.
     Я усмехнулся.  В руке у меня в тот момент были только поводья, да и
на коне нас ехало двое.  Все же меня удивило,  откуда в этом, фактически
животном,  мозгу  могла  взяться  подобная  цитата.  Бездумно  повторяет
услышанное на  сельской проповеди?  Я  повнимательней пригляделся к  тем
немногочисленным лохмотьям, которыми он все же прикрывал свою наготу. От
них нестерпимо воняло фекалиями,  и  определить их происхождение едва ли
уже было возможно -  но, пожалуй, они вполне могли оказаться и остатками
монашеской рясы.  Такое бывает.  Сперва человека сводят с ума чудовищным
монастырским  режимом  -   кормежка  впроголодь,   хронический  недосып,
ежедневное многочасовое твержение молитв и  монотонный физический труд -
а потом объявляют "одержимым бесами" и прогоняют прочь.  Если,  конечно,
вообще не отправляют на костер в качестве лечения от одержимости... Пока
мы  ехали мимо,  он все торчал на месте,  поворачиваясь следом за нами и
указывая на меня пальцем.
     - Интересно, он на каждую черную лошадь так реагирует? - произнесла
Эвьет.
     - Кто его знает,  - пожал плечами я. - В следующий раз он может так
прореагировать на огородное пугало.  Или вообще на нечто, видимое только
ему. Его мозг разрушен, и поведение слабопредсказуемо.
     - Таких людей нельзя вылечить?
     - Насколько я понимаю -  нет.  Иногда помрачение рассудка исцелимо,
но не в таких тяжелых случаях.  Единственное,  что может для них сделать
врач - это убить из сострадания.
     - Что ж ты его не убил? - усмехнулась Эвелина.
     - Вероятно, потому, что не испытываю сострадания к убогим.
     - Они в  нем,  похоже,  и не нуждаются,  -  заметила Эвьет.  -  Мне
показалось,  он  вполне  доволен собой.  Он  же  просто не  в  состоянии
осознать собственное убожество.
     - Вот-вот.   Нет  на  свете  счастья  более  прочного,   полного  и
безмятежного,  чем то,  которое испытывает пускающий слюни идиот. Людям,
считающим счастье своей целью, следовало бы почаще вспоминать об этом.
     - Значит, ты не считаешь счастье своей целью?
     - Нет,  конечно.  Что  может быть глупее,  чем тратить кучу усилий,
дабы достигнуть состояния, в котором идиот пребывает от рождения?
     - Церковники ведь тоже говорят нечто подобное?
     - Отнюдь нет!  -  горячо возразил я.  - Церковная аскеза не имеет с
этим  ничего  общего.  Монахи  остаются в  рамках  все  той  же  системы
ценностей,  нанизанной на ось "счастье -  несчастье", или, проще говоря,
"удовольствие -  неудовольствие".  И  стремятся к  наслаждению ничуть не
меньше,  а  то  и  больше,  чем  самый  распоследний кутила.  Просто они
рассчитывают,  отказываясь от земных утех,  купить себе тем самым вечное
блаженство в  раю.  И  чем  суровей они  будут истязать себя здесь,  тем
лучше,  по их мнению,  им будет там. Тоже, кстати, забавная человеческая
глупость -  представление о том, что, дабы получить что-то хорошее, надо
непременно испытать что-то плохое.  Страдать и жертвовать. А если кто-то
достигает блага без страдания и  жертв,  то он хуже мошенника.  Хотя это
ровным счетом ниоткуда не следует...
     - Кажется,   я  понимаю,  откуда  взялось  такое  представление,  -
перебила Эвьет.  -  Из  обычной торговли.  Чем ценнее то,  что ты хочешь
получить, тем больше ты должен отдать взамен.
     - Да,  но даже в торговле то, что ты отдаешь, совсем не обязательно
обладает  ценностью  для  тебя.  Важно,  чтобы  оно  было  нужно  твоему
контрагенту,  а  тебе оно может быть даже обременительно...  Но главное,
мир -  не меняльная лавка,  а жизненные блага -  не товары, измеряемые в
штуках,  фунтах и  пинтах.  Кому и  сколько надо платить за  талант,  за
достижения собственного ума, да даже и просто за счастливую случайность?
Если  люди считают,  что  контрагентом в  данном случае является бог,  а
платить  ему  следует  страданием,   то  получается,   что  человеческие
страдания являются ценным для  бога товаром.  Интересное представление о
всеблагом и всемилостивом, не так ли?
     - Я и сама никогда не могла понять, как можно одновременно верить в
божественное милосердие и в вечные муки,  -  согласилась Эвелина. - Если
бы я была всемогущей,  я бы употребила свою власть не на то, чтобы вечно
пытать Лангедарга,  а  на то,  чтобы он исправился,  не стал развязывать
войну и не погубил мою семью. Богу ведь ничего не стоило позаботиться об
этом заранее, до того, как стало поздно.
     - Тебе  когда-нибудь  говорили,  что  ты  очень  умная  девочка?  -
улыбнулся я.
     - Да,  -  серьезно ответила Эвьет.  -  Папа говорил. И Эрик тоже. А
мама чаще говорила, какая я красивая. Когда я совсем маленькая была, мне
это нравилось,  а  потом перестало.  В красоте ведь нет никакой заслуги.
Женевьева вон тоже красивая была,  а толку? Как будто я зверушка какая -
"ути-пути,  смотрите,  какая симпатичненькая!  А  какие глазки,  а какой
носик,  а какая шерстка!" Дольф,  если когда-нибудь захочешь сказать мне
что-нибудь приятное, пожалуйста, не говори, что я красивая!
     - Хорошо, не буду! - рассмеялся я. - Лучше присоединюсь к тому, что
говорили твой отец и Эрик. И не потому, что хочу сказать тебе приятное -
хотя я не против -  а потому,  что это так и есть. Так вот, к вопросу об
уме,  счастье и монахах. Они, как мы выяснили, стремятся к несчастью - и
добро бы  еще  только к  собственному -  в  надежде тем  обеспечить себе
загробное счастье.  Я же вообще не нахожусь на этой оси.  Я не стремлюсь
ни  к  счастью,   ни  от  него  -   оно  просто  не  является  для  меня
самостоятельной ценностью.  Помнишь,  я говорил, что тело - не более чем
инструмент разума?  Интересы инструмента не  могут  быть  целью для  его
хозяина.
     - А причем тут тело? Счастье - это же состояние души.
     - Что  такое  душа?   Ни   одному  медику,   рассекавшему  трупы  и
оперировавшему живых людей,  никаких следов чего-то подобного обнаружить
не удалось. Зато я с ходу могу назвать тебе десяток трав, грибов и ягод,
экстракты которых  способны вызвать  радость  и  беспричинный смех  или,
напротив,  уныние и  сонливость,  или  все сметающую ярость -  слышала о
берсеркерах?   -   или  вообще  превратить  человека  в  раба,  страстно
мечтающего лишь об одном -  очередной порции того же эликсира.  Да взять
даже  обыкновенное вино...  Мы  пока  не  знаем,  как  именно  возникают
чувства,  но ясно,  что ничего возвышенного в них нет - раз уж они столь
зависимы от химических субстанций, основа у них вполне телесная.
     - А у разума?
     - Скорее всего,  тоже... Мой учитель говорил, что мозг вырабатывает
мысль,  как  печень вырабатывает желчь.  И  все  же  разум -  это  нечто
большее,  чем его материальная основа.  Это то,  что делает нас -  нами.
Можно  лишиться любой из  конечностей,  любого из  чувств -  и  остаться
собой.  Пусть даже измениться, но не исчезнуть. Но где нет разума, нет и
личности.  Чувства  есть  и  у  животных,  и  у  идиотов.  Разум  -  это
единственное, что по-настоящему отличает нас от них.
     - Не всех! - фыркнула Эвьет.
     - Это точно,  - печально согласился я. - В словах говорящего ворона
больше смысла, чем у иного человека...
     - И что же - разуму не нужно счастье?
     - Именно.  Он просто не испытывает в нем потребности - как, конечно
же, и в несчастии.
     - А в чем испытывает?
     - Я думаю, ты и сама можешь ответить на этот вопрос.
     - В знании? - не обманула моих ожиданий Эвьет.
     - Разумеется, а еще?
     - А еще в свободе!  Меня всегда возмущало, когда говорят "грешно об
этом думать". Никто не может запрещать мне думать!
     - Именно так,  Эвьет!  Ты  прямо почти цитируешь моего учителя.  Он
говорил,  что  нет  права более незыблемого,  чем  право думать,  и  нет
преступления худшего, чем покушение на это право.
     - Ну...  -  засомневалась Эвелина,  -  если сравнивать с  убийством
невинных...
     - Так убивающий человека убивает и его мысль.  Хотя по мне уж лучше
честно убить,  чем ментально искалечить,  превратить в  куклу,  послушно
исполняющую заведенные ритуалы и  не смеющую в  них усомниться...  Но ты
права,  конечно -  мир,  где тебя могут убить в  любое время и по любому
поводу, потребностям разума никак не отвечает. Разуму нужен еще и покой.
Не следует путать его с сытым отупением, конечно же...
     - Кстати,  о  сытости.  Мы  не слишком отупеем,  если пообедаем?  Я
что-то проголодалась.
     - Что мне в  тебе нравится,  Эвьет,  так это твое умение закруглить
философский диспут, - рассмеялся я.
     Мы перекусили под открытым небом еще остававшимися у  нас припасами
и  поехали дальше.  Меж  тем  снова  распогодилось;  в  небе  плыли лишь
отдельные пушистые облачка,  волоча по  полю  свои тени.  Мир  снова был
полон светом и  теплом.  В воздухе танцевали оранжевые и синие стрекозы,
трепеща слюдяными крылышками; одна из них даже уселась на голову Верному
и  некоторое время  сидела,  слегка пошевеливая членистым хвостиком,  но
потом конь дернул ухом и согнал ее.  Я знал,  что эти изящные создания -
на самом деле беспощадные хищники,  но думать о  насилии и  убийствах не
хотелось.
     Идиллическую картину,  однако,  вскоре нарушила опрокинутая на  бок
телега на обочине.  Уже подъезжая к ней,  я почуял характерный запах,  и
действительно,  из-за телеги торчали иссиня-бледные голые ноги взрослого
мужчины. Грабители почти всегда раздевают своих жертв.
     - Мертв? - уточнила Эвьет.
     - Ты разве не чувствуешь? Уже пару дней.
     - Давай посмотрим, может, там остался кто-нибудь раненый.
     - Если бы и остался,  столько бы не прожил,  -  пожал плечами я, но
все же потянул правый повод, побуждая Верного свернуть к телеге.
     Никого живого там,  конечно же,  не было.  Рядом с  мужчиной лежал,
вытянувшись,  мальчик лет десяти;  скрюченное тельце еще одного ребенка,
пол  которого я  не  понял (ему было не  больше трех,  и  его рубашонкой
убийцы  не  прельстились),  валялось у  борта  телеги.  Мужчину закололи
ударом в грудь, детям размозжили головы. Еще дальше от дороги в бурой от
крови траве лежала женщина -  на спине, с широко раздвинутыми ногами. Ей
отрубили  обе   руки  по   самые  плечи  -   надо  полагать,   чтобы  не
сопротивлялась.  Она истекла кровью -  скорее всего,  еще до  того,  как
насильники закончили свое дело;  впрочем,  их  это едва ли  смутило.  На
груди у женщины сидела сытая ворона, лениво клевавшая почерневший сосок.
Завидев нас,  она и не подумала взлетать, а лишь нахохлилась и угрожающе
шевельнула крыльями - "пошли прочь, это моя добыча!"
     - Поехали отсюда, - тихо попросила Эвьет.
     - Не нравится мне это,  -  пробормотал я, когда мы снова выехали на
дорогу.
     - Кому такое понравится!
     - Очевидно,  тем,  кто это сделал.  Но  я  не  про то.  Место здесь
открытое,  для засады не подходящее. Нападавшие действовали нагло, и их,
вероятно,  было много.  Скорее всего,  они  двигались по  дороге большим
конным отрядом, и этим людям с их телегой просто некуда было деваться.
     - Ты ведь не думаешь, что это могли сделать наши солдаты?!
     - Вряд ли,  конечно.  Все-таки своя территория... Но, кто бы это ни
сделал,  они могут быть неподалеку, и встречаться с ними не входит в мои
планы.
     - Скоро мы  будем под  защитой стен Комплена,  -  решила подбодрить
меня Эвьет.
     - Надеюсь,  они понадежнее,  чем в Пье,  -  усмехнулся я.  -  И еще
надеюсь, что нас впустят в город.
     - Отчего же нас не пустить?  -  удивилась Эвелина. - Мы бы не могли
угрожать городу, даже если б хотели.
     - Если они достаточно напуганы -  а,  судя по  словам Гюнтера,  это
вполне вероятно -  то могут закрыть ворота и не пропускать ни внутрь, ни
наружу вообще никого.
     На  самом деле,  хоть я  и  не сказал этого вслух,  просто закрытые
ворота были еще не худшей возможностью.  Я опасался,  что город осажден.
Убийство  тех  людей  на  телеге  хорошо  вписывалось  в  логику  армии,
совершающей  стремительный  рейд   по   вражеским  тылам  и   потому  не
заинтересованной оставлять в живых встречных свидетелей.  Покойный барон
Гринард,  спешивший присоединиться к  своим,  ехал в том же направлении,
что и  мы  -  во  всяком случае,  так было до перекрестка с  заброшенной
гостиницей.  Но и  теперь,  после перекрестка,  я обратил внимание,  что
почти все следы копыт и  сапог на дороге ведут на север.  И  за те почти
уже полдня,  что мы  едем по  тракту,  нам навстречу не  попался ни один
путник со стороны Комплена, если не считать умалишенного.
     Тем не менее,  все это были лишь косвенные догадки,  и  я продолжал
ехать на  север,  рассчитывая,  что  в  случае чего  мы  заблаговременно
заметим опасность.  Наконец впереди показались белые  стены и  башни,  и
впрямь более внушительные, чем в Пье, хотя по-настоящему крупным городом
Комплен все-таки не был.  С немалым облегчением я убедился,  что никаких
войск  вокруг  не  стояло;  округа вообще оставалась пустынной,  и  лишь
недалеко от  ворот  (я  уже  ясно  видел,  что  они  открыты) пасся  под
городской стеной одинокий мул. Над стеной тянулись в небо полупрозрачные
дымки - очевидно, из городских труб.
     Верный,   повинуясь  моей  команде,  перешел  на  рысь;  до  заката
оставалось еще часа четыре,  но мне и впрямь хотелось поскорее оказаться
под защитой городских укреплений.  Однако, когда до ворот оставалась уже
какая-нибудь пара сотен ярдов,  я  понял,  что что-то в  открывшейся нам
мирной картине мне не нравится. Еще через несколько мгновений я осознал,
что именно -  на башнях не было видно часовых. Что еще страннее, не было
их и  в  арке ворот.  И  это в городе,  который срочно закупает оружие и
тренирует ополчение в  страхе  перед  врагом?!  Я  натянул  поводья,  не
чувствуя желания влетать в этот город на полном скаку.
     - Дай-ка мне арбалет,  Дольф! - потребовала Эвьет, тоже, как видно,
почуявшая неладное. - Слишком тут тихо.
     Мы  проехали  сквозь  полумрак арки  надвратной башни  и  поняли  -
почему.
     За  аркой дорога превращалась в  широкую улицу -  белые стены домов
справа  ярко  горели  на  солнце,  левая  сторона лежала в  густой тени;
изломанная граница тени,  отражавшая контур  крыш,  зубцами вгрызалась в
булыжную мостовую.  Эта улица,  вероятно,  пронзала город насквозь;  две
другие,  значительно уже,  сразу же ответвлялись от нее влево и  вправо,
изгибаясь  вдоль   городской  стены.   Подобная  планировка,   очевидно,
позволяла защитникам города быстро перебрасывать свои  силы  к  наиболее
угрожаемому участку стены.
     Увы,  им это не помогло. И на главной улице, и на боковых, повсюду,
куда  хватало глаз,  в  разных позах валялись трупы,  десятки и  десятки
убитых.  Больше всего их  было  возле ворот -  некоторые лежали друг  на
друге,  по  двое  и  по  трое,  и  булыжник мостовой был  весь в  крови,
казавшейся почти  черной в  тени  надвратной башни  и  стен.  Кровь была
повсюду,  не  только на  камнях улицы -  во многих местах она забрызгала
стены и  ставни,  а  кое-где  темные потеки можно было различить даже на
крутых скатах крыш - видимо, кто-то из защитников пытался отстреливаться
оттуда,  но сам был сбит стрелами нападавших. Действительно, большинство
мертвецов было  изрублено,  но  из  некоторых торчали обломанные стрелы;
уцелевшие боеприпасы рачительные победители,  очевидно,  выдернули, дабы
использовать снова. На заливаемых солнцем камнях кровь уже засохла, но в
сточной канаве,  куда ее натекло больше всего, еще стояла вязкой массой.
В  горячем неподвижном воздухе висел густой тяжелый запах пролитой крови
и  начавшей уже  гнить  плоти.  В  южном  климате все  растет быстро.  И
разлагается тоже.
     Верный встал,  как вкопанный,  не желая шагать по телам. Мы с Эвьет
молчали,  потрясенные увиденным.  Лишь  негромкое жужжание мух  нарушало
тишину мертвого города.
     - Гюнтер был прав насчет ополченцев, - пробормотал я наконец.
     - Что? - переспросила Эвьет, словно очнувшись.
     - Это даже не был бой. Это было избиение. Взгляни, решетка поднята,
и  на  створках ворот не  было следов тарана.  Очевидно,  ворота открыли
изнутри.
     - Думаешь, они сами их пустили?
     - Ну  это  вряд  ли,  только в  первые годы войны защитники городов
велись на  обещания "вы нас пропустите,  а  мы  вас не  тронем".  Теперь
последний дурак знает,  что таким посулам верить нельзя... Скорее группа
обученных вояк,  заранее проникшая в  город  под  видом  мирных жителей,
ударила защитникам ворот в тыл.  Едва ли эта группа была многочисленной,
но компленцы не смогли ее остановить.  А уж когда в город вошли основные
силы...  Судя по тому,  как лежат тела,  ожесточенное сопротивление было
только  здесь.  А  потом  началось беспорядочное бегство -  и  добивание
бегущих...
     - Дольф, нам надо не рассуждать, а убираться отсюда! - спохватилась
Эвелина, но я покачал головой:
     - Судя по состоянию тел и  крови,  штурм состоялся,  самое позднее,
вчера утром. Не думаю, что грифонцы еще в городе.
     - Я слышала, что обычно дают три дня на разграбление.
     - Это  устаревший  стереотип,   -   усмехнулся  я.   -  Ты  слышишь
какие-нибудь звуки, напоминающие разграбление?
     - Вообще ничего.
     - Вот именно.  Не говоря уже о  том,  что,  будь они здесь,  они бы
выставили своих часовых.  Здесь никого нет.  Комплен не  был  их  целью,
просто лежал у них на пути.  Они уничтожили его и пошли дальше.  При той
нехватке сил,  которую теперь испытывают обе стороны,  они не могут себе
позволить роскошь оставлять гарнизон в каждом взятом городе.  Приходится
выбирать приоритеты.  К тому же они, кажется, не заинтересованы в лишних
слухах о своем походе.
     - Ты  что  же,  хочешь сказать,  здесь вообще никого не  осталось в
живых?!
     - Очень может быть.  Сколько здесь было жителей -  тысяч пять?  Для
того,  чтобы вырезать их всех,  профессиональным солдатам не нужно очень
много времени.
     - Ты говоришь так, словно речь идет о скоте!
     - О нет!  Скот убивают только тогда,  когда необходимы мясо и кожа.
Если кто-то  забьет пять тысяч голов скота из  ненависти,  ну  или чтобы
бросить их туши гнить во славу знамени определенного цвета - его назовут
сумасшедшим. Но если он проделает такое с людьми, его назовут героем.
     - Лангедарг!  -  с ненавистью процедила Эвелина. - И за это он тоже
ответит!
     Я  тронул ногами бока Верного,  и он осторожно шагнул вперед по еще
липким от крови камням.
     - Ты уверен, что нам нужно туда ехать? - спросила Эвьет.
     - Ну, ты ведь не боишься мертвецов?
     - Не боюсь, но... это так отвратительно... и этот запах...
     - Наш  путь,  так  или иначе,  лежит через этот город.  Свернуть на
площади между ратушей и  церковью,  и  мы окажемся на дороге,  ведущей в
сторону Нуаррота...  Можно,  конечно, отыскать ее снаружи, объехав город
вокруг,  но я не уверен,  что в той стороне имеется только одна дорога -
недолго и  перепутать.  К  тому  же,  если здесь все-таки остался кто-то
живой, неплохо бы узнать, куда и как давно ушли грифонцы.
     - Ты прав, - вздохнула Эвьет. - Поехали.
     - Закрой глаза, если тебе тяжело смотреть. Я скажу, когда мы выедем
наружу.
     - Ну нет! - живо возразила Эвелина. - Тут надо смотреть в оба! И ты
тоже не расслабляйся. Я совсем не уверена, что здесь никого нет.
     Пока что,  однако, наши голоса и шаги Верного, переступавшего через
мертвецов, были единственными звуками в могильной тишине Комплена - если
не считать периодически доносившегося гудения мух.  Но я  хорошо понимал
настроение  Эвьет.   Казалось,   что  сам  город  сопротивляется  нашему
присутствию;  ехать по  нему было тяжело даже физически.  Жара,  которая
совсем не чувствовалась на открытой равнине, но здесь сгустилась, словно
в  печи,  отражаясь от  раскаленных камней и  не  находя выхода в  узких
лабиринтах переулков;  резкие,  контрастные тени,  стены, такие белые на
солнце,  что больно было смотреть,  ослепительно сверкающие стекла - и в
уцелевших окнах,  и  в  виде  осколков на  мостовой;  плотный  удушливый
воздух,  где жирный сладковатый дух разложения мешался с сухим и горьким
запахом гари... В Комплене почти не было деревянных строений, поэтому он
не  выгорел дотла -  но  все  же  пожары похозяйничали во  многих домах,
облизав белые стены черными языками сажи и обрушив кровли.  Сейчас огонь
уже догорел,  но что-то еще тлело под обломками,  и слабые агонизирующие
дымки, издали принятые мною за дым очагов, кое-где еще тянулись в пустое
небо.
     Хотя улица,  по которой мы ехали, была достаточно широкой и прямой,
представляя собой  продолжение проезжего тракта,  узкие и  кривые улочки
вокруг давали,  в  принципе,  защитникам города неплохие возможности для
обороны.  Но,  как я  и предположил в самом начале,  городское ополчение
пыталось дать  отпор лишь у  ворот,  а,  когда там  заслон был  прорван,
организованное сопротивление прекратилось.  Погибшие у  ворот  встречали
врага лицом к  лицу,  но  почти все,  кого мы видели теперь,  были убиты
ударом или выстрелом в спину. Большинство мертвецов лежали в том виде, в
каком упали,  не ободранные мародерами -  как видно, победители и впрямь
очень спешили.  Но,  несмотря на  это,  почти ни на ком из ополченцев не
было доспехов (в лучшем случае -  кожаные),  и оружие их было по большей
части такого рода,  что грифонские солдаты на  него не  польстились -  я
заметил лишь несколько сломаных мечей и  копий,  а в основном кто сжимал
простой мясницкий или плотницкий топор,  кто дубину,  а  кто-то и  вовсе
оглоблю.
     - Кажется,  я  знаю,  куда не доехала телега торговца,  утонувшая в
Аронне, - сказал я вслух.
     Но, чем дальше мы углублялись в город, тем меньше попадалось даже и
столь  плохо  экипированных  бойцов.   Прикончив  последних  защитников,
грифонские солдаты  занялись мирными горожанами.  В  этой  части  города
трупов на  улицах было уже не так много,  но на самом деле главная бойня
развернулась именно здесь -  просто большинство жителей встретили смерть
в  своих домах,  стоявших ныне с выбитыми дверями и выломанными оконными
решетками.  На мостовой тут и там валялось какое-то тряпье - разорванная
одежда,  истоптанные окровавленными сапогами простыни,  одеяла и  прочие
ошметки домашнего скарба.  В некоторых местах улицы, словно снегом, были
засыпаны пухом из вспоротых перин и подушек; кое-где этот пух, слипшийся
и побуревший, покрывал кровавые лужи, словно струпья - рану. Очевидно, к
тому времени,  как войско достигло этих мест,  командирам уже было ясно,
что с вооруженным сопротивлением покончено, и они больше не гнали солдат
в  прежнем темпе,  предоставив им возможность пограбить и  поразвлечься.
Стали  попадаться раздетые донага  трупы  обоего пола.  Посередине улицы
валялась,  ослепительно горя  на  солнце,  надраенная  жестяная  вывеска
булочника;  на штыре, где она крепилась прежде, висел сам булочник - без
штанов и башмаков, но в своем белом колпаке.
     - Эй!  - крикнул я, приостанавливая коня. - Есть кто-нибудь живой?!
Мы не враги! Я врач, я могу оказать вам помощь!
     Мне откликнулось лишь эхо, испуганно шарахнувшись от каменных стен.
Подождав пару минут,  мы  поехали дальше.  Внезапно у  меня над  головой
скрипнула ставня и  раздался какой-то плачущий звук.  Я вскинул голову и
тут же понял,  что это просто кошка, высунувшаяся в окно третьего этажа.
Кошка была породистая, с длинной белой шерстью, но сейчас белая мордочка
животного была вся перепачкана красным.  Похоже, голод в ближайшее время
ей не грозил.
     По  мостовой  потянулся сплошной кровавый след,  приведший в  конце
концов  к  лежавшему вверх  спиной трупу  женщины в  изодранных ошметках
платья. Ее возраст было трудно определить - лицо и голова превратились в
сплошное месиво.  Грудь и живот, судя по ширине кровавой полосы, были не
в лучшем состоянии. Ее лодыжки были связаны длинной веревкой, обрезанной
и  брошенной тут же  -  очевидно,  несчастную тащили за  ноги волоком за
быстро скачущим конем, пока она не разбила себе голову о камни.
     Мы выехали на рыночную площадь и поехали между торговыми рядами. Ни
церкви, ни ратуши здесь не было, так что это была не та площадь, где нам
следовало свернуть.  На деревянном прилавке слева,  словно жуткие тыквы,
были выложены в  ряд отрубленные головы,  в том числе несколько детских.
Кто-то  из  грифонцев,  демонстрируя свое  незаурядное чувство юмора,  а
заодно и  грамотность,  даже написал у  них на лбах цифры,  обозначающие
цену,  как нередко делают городские продавцы тыкв. Сразу же за торговыми
рядами  возвышалась виселица -  ее  воздвигли не  захватчики,  это  было
место,  где компленцы сами устраивали казни. Меня всегда удивляла манера
людей  устанавливать виселицы и  эшафоты  прямо  на  рыночной площади  -
понятно,  что в таком случае у казни будет больше зрителей, а посетители
рынка совместят,  так сказать,  приятное с  полезным,  но идею торговать
едой в нескольких ярдах от трупа вряд ли можно назвать здоровой.  Сейчас
на  виселице вниз  головой висел  очень толстый человек,  подвешенный за
левую ногу.  На  нем  был  дорогой костюм из  черно-синего бархата (хотя
драгоценные пуговицы и кружева,  конечно,  срезали),  белые чулки,  а на
затянутой петлей ноге даже уцелела туфля с позолоченной пряжкой. Видимо,
это был кто-то из городской верхушки,  возможно, сам бургомистр. Странно
было  видеть  его  гигантский  живот  (в  котором,   наверное,   мог  бы
поместиться в  позе  эмбриона взрослый мужчина) свисающим практически на
лицо.   Лицо  и  вся  лысая,  в  толстых  складках,  голова  были  почти
коричневыми от  прилившей крови.  Скорее  всего,  он  мучился  недолго -
давление огромного количества крови,  циркулировавшей в  такой громадной
туше,  должно  было  быстро  разорвать  сосуды  мозга.  Вокруг  виселицы
валялось в крови несколько обезглавленных тел.
     Здесь же было воздвигнуто круглое каменное возвышение,  с  которого
оглашались приговоры,  указы  и  другие важные объявления.  Обычно такие
места оборудуют там,  где глашатая слышно лучше всего, так что, подъехав
поближе,  я  повторил свой призыв,  но он вновь остался безответным.  Мы
покинули площадь, углубившись в следующую улицу.
     Слева и  справа потянулись лавки.  Здесь,  разумеется,  убийцы тоже
дали волю своей фантазии.  Прилавок шляпника издали выглядел нетронутым,
даже с  выставленным на  продажу товаром -  вот  только,  если подъехать
ближе,  становилось ясно, что вместо деревянных болванок шляпы надеты на
отрезанные головы,  насаженные на  шесты.  Над  лавкой  сапожника вместо
жестяной ноги в башмаке висела настоящая,  отрубленная чуть выше колена.
Самое жуткое зрелище являла собой лавка мясника.  На крюке для туш висел
торс  взрослого мужчины  со  вскрытой брюшной полостью,  откуда  свисали
красные лохмотья и  сероватый кусок сальника,  весь в  жировых наростах,
похожих на большие желтые сопли.  Скорее всего,  это были останки самого
хозяина.  В качестве окороков на прилавок были выложены три человеческих
бедра,  судя по всему, женские (я невольно поймал себя на мысли, что ищу
взглядом четвертое).  Там,  где у мясника были развешаны колбасы, теперь
свисали  склизкие сизые  петли  кишок,  облепленные мухами.  В  глубоких
блюдах для  студня расплылись лужами жира две отрезанных женских груди -
причем, похоже, принадлежавшие разным женщинам.
     - Дольф, ты когда-нибудь уже такое видел? - слабым голосом спросила
Эвьет.
     - Видел нечто похожее, но в меньших масштабах. Эта война никогда не
была  торжеством милосердия,  но  в  ранние годы жестокости было все  же
поменьше. Однако, чем дольше люди воюют, тем больше растет остервенение.
И дальше будет только хуже.
     - Прости... меня, кажется, сейчас вырвет.
     - Приподними голову, открой рот и глубоко дыши. И не думай обо всем
этом, как о людях. Ты ведь разделывала животных, и ничего.
     - Да, я сама себе говорю... но - этот запах...
     - Дыши ртом, - повторил я. - Черт, я не знал, что тут все настолько
плохо. Ну ничего, мы уже добрались до центра. Скоро выберемся отсюда.
     Действительно,  впереди  показалась площадь  с  высоким островерхим
зданием  со  стрельчатыми окнами,  увенчанным позолоченным шпилем.  Это,
очевидно, была ратуша. Флага на шпиле не было.
     Выехав на площадь,  мы увидели и церковь,  прежде скрытую справа за
домами.  А  еще мы увидели росший посреди площади,  чуть ближе к правому
краю,   старый  разлапистый  дуб,  что  довольно  необычно  для  города.
Вероятно,  с  этим  деревом была  связана какая-нибудь  местная легенда,
может быть,  даже освященная церковным авторитетом, что и обеспечило его
сохранение.
     Мы объехали дуб,  направляясь к проходу между ратушей и церковью. С
балкона ратуши,  откуда в  праздничные дни обращались к  горожанам члены
магистрата,  тянулась  вниз  длинная  веревка.  На  ней,  подвешенный за
связанные  руки,   висел  голый  труп  беременной  женщины.   Ее  живот,
распоротый от солнечного сплетения до промежности, свисал двумя большими
складками,  между  которыми висела  не  то  кишка,  не  то  оборвавшаяся
пуповина.  Скорее даже второе, ибо на камнях внизу точно под ней, в луже
крови  и  слизи,  мокро  блестел багрово-сизый  скрюченный комок  плоти.
Неподалеку на  брусчатке валялся сброшенный с  ратуши  сине-желтый  флаг
Льва.  Впрочем,  теперь его  основным цветом был  коричневый:  флаг  был
старательно обгажен человеческим и  лошадиным дерьмом.  Я слышал тяжелое
дыхание Эвьет, старавшейся обуздать свой гнев.
     Я  перевел взгляд направо,  дабы тут же  наткнуться на картину,  не
многим  более  эстетичную.  К  воротам  церкви,  украшенным  резьбой  на
благочестивые  темы,  длинными  плотницкими  гвоздями  был  прибит  вниз
головой человек в одежде священника.  Черная ряса, подхваченная веревкой
на  поясе,  запрокинулась,  скрыв его  лицо,  зато выставив на  всеобщее
обозрение жирные  волосатые ляжки  и  несвежее исподнее.  Вот  уж  кого,
впрочем,  мне было совершенно не жалко. Однако не вся кровь на церковном
крыльце, в которой купался подол вывернувшейся рясы, натекла из его ран.
Часть  этой  крови  вытекла  из  щели  под  воротами,  и  нетрудно  было
догадаться,  что  творилось теперь внутри самой церкви,  где,  очевидно,
многие  горожане  надеялись  найти  убежище.  Теоретически  в  полумраке
молитвенного зала или  в  помещениях за  алтарем кто-нибудь мог избежать
смертельного удара,  но  лезть туда  и  проверять это  у  меня  не  было
никакого желания.  Тем  более что поп,  прибитый сразу к  обеим створкам
ворот,  превратился в  своеобразный замок,  отпереть который можно было,
лишь выдернув половину гвоздей из его тела - или же разрубив его пополам
сверху вниз.
     Я уже совсем собирался проехать мимо, и все же - как говорится, для
очистки совести -  решил еще раз выкрикнуть свой призыв. В конце концов,
мне  действительно не  помешало бы  узнать если  не  о  планах (едва  ли
ведомых чудом спасшимся жертвам),  то хотя бы о  количестве и вооружении
побывавших  в  городе  лангедаргцев.  Но  прежде  я  обернулся  к  своей
спутнице.  Она была бледна,  но с тошнотой,  похоже,  справилась, и даже
постаралась улыбнуться мне.
     - Ты как? - спросил я.
     - Ничего, Дольф, я в порядке.
     - Тогда я еще раз крикну, хорошо?
     Она молча кивнула, не выпуская из рук арбалет.
     - Э-гей! - закричал я в очередной раз. - Есть кто живо-ой?
     И вдруг в ответ мне донесся слабый стон!  Но он шел не из церкви, а
с прямо противоположной стороны.
     Я потянул повод, поспешно разворачивая коня обратно в сторону дуба.
Мы  объезжали дерево с  другой стороны и  потому не заметили сразу того,
что увидели теперь.
     На  самом  нижнем  суку,  корявым  коленом  изогнувшемся  к  земле,
висел...  висело...  нечто, мало напоминавшее человека. Тем более что мы
смотрели против солнца и  не могли разобрать подробностей в  густой тени
раскидистой кроны.  Тем не менее, стон, очевидно, издавал именно этот...
предмет или существо.
     Я подъехал поближе и спрыгнул с коня, ныряя под дерево - и оказался
с  _этим_  лицом  к  лицу.  Эвьет,  последовавшая  моему  примеру,  тихо
вскрикнула - хотя, казалось бы, навидалась в Комплене уже всего.
     Это все-таки был человек,  и притом -  живой человек.  Или, точнее,
то,  что от него осталось.  У него не было ни рук, ни ног, ни гениталий;
не было,  конечно же,  и никакой одежды. Тем не менее, ужасные раны были
тщательно  прижжены,  дабы  он  не  истек  кровью;  экзекуция  наверняка
проводилась под присмотром сведущего медика.  У него были длинные густые
волосы - именно на них он и висел, привязанный ими в нижней точке сука -
и,  тем не менее,  это был мужчина.  Определить это можно было только по
торсу: узнать его лицо было невозможно.
     И все-таки я его узнал.  Просто потому,  что уже видел эти длинные,
запачканные кровью волосы и  голубые глаза,  смотрящие с кровавого лица.
Тогда оно показалось мне лицом с  содранной кожей.  Но  на  сей раз кожа
_действительно_ была содрана.  Нож прошелся по лбу у самых корней волос,
по  вискам,  по  скулам и  по  щекам,  но  не  замкнул свой  путь  через
подбородок  -  и  теперь  лицо  несчастного кошмарной  вывернутой маской
свисало  ему  на  грудь.  По  обнажившемуся багрово-блестящему  мясу  во
множестве ползали мухи -  их было,  наверное, не меньше двух десятков. Я
видел,  как  конвульсивно дергаются не  прикрытые больше  кожей  лицевые
мышцы.  Глаза,  лишившиеся век,  превратились в жуткие шары,  мучительно
вращавшиеся в своих орбитах -  ведь страдалец не имел теперь возможности
не  то  что  закрыть их,  но  даже  моргнуть.  Не  менее жутко выглядели
обнаженные десны и оскаленные зубы, лишенные губ.
     В  какой-то  мере именно этот парень,  невольно убивший паромщика и
послуживший причиной гибели  телеги с  военным грузом,  стал  виновником
ужасного конца Комплена.  Но то,  что с ним сделали, явно не было местью
уцелевших горожан (они  не  могли  знать об  этой  причинно-следственной
связи),  равно  как  и  простым  развлечением победителей.  Постарались,
конечно,  грифонцы - но старались они не просто так (все жертвы, которых
мы видели доселе,  были убиты пусть и жестоко,  но быстро), как и сам он
не  просто так стремился избежать встречи с  ними на  реке.  Он явно был
каким-то агентом Льва,  располагавшим ценной информацией - и лангедаргцы
знали  это.   Упустив  на   переправе,   они   настигли  его  здесь,   в
йорлингистских  землях,   где   он,   видимо,   уже  чувствовал  себя  в
безопасности.  Конечно же, ни он не знал ничего о назначении погубленной
им телеги,  ни грифонцы не затеяли этот поход ради него - все просто так
совпало, к немалому, должно быть, удивлению обеих сторон.
     Сказал ли он им в конце концов то, что они хотели от него услышать?
Похоже,  что нет,  иначе ему позволили бы умереть раньше. Но объяснялось
ли  это  невероятной  стойкостью  йорлингистского  лазутчика?   Я  очень
сомневаюсь, что кто-либо может выдержать подобные пытки. Когда отрубание
конечностей используют как метод допроса, их не отсекают сразу целиком -
их  режут по  частям.  С  прижиганием на  каждой стадии,  естественно...
Скорее всего,  подумал я,  бедняга просто попал  в  худшую из  возможных
тупиковых ситуаций -  допрашиваемого,  который на  самом деле  не  знает
того,  о  чем  его  спрашивают.  Дознаватели,  разумеется,  не  верят  и
удваивают усилия,  а у него нет никакого способа доказать им это -  ведь
это то  самое "доказательство отсутствия",  о  некорректности которого я
говорил Эвелине...
     Обдумывая все это,  я  в  то же время,  признаюсь,  не без интереса
наблюдал за  тем,  во  что  превратилось его лицо.  Все-таки не  каждому
анатому удается увидеть вживую работу лицевой мускулатуры (хотя  бы  той
ее части,  что сохранилась после ножа палача). Нет, безусловно, сам бы я
не стал проделывать такого с живым человеком даже ради науки.  Но раз уж
это все равно произошло - возможностью следовало воспользоваться. К тому
же я  был почти уверен,  что после всего пережитого рассудок и  сознание
покинули его.
     Однако испещренные кровавыми прожилками шары  глаз  сосредоточились
на мне,  и обнаженные челюсти раздвинулись. Но вместо слов раздался лишь
новый  стон.  Причиной было  не  отсутствие губ  -  без  них  еще  можно
достаточно внятно говорить.  Причина стала ясна мгновением позже,  когда
следом за  стоном изо рта выплеснулась темная густая кровь.  У  него был
отрезан язык!  Вот это уже выглядело странным для допроса. Очевидно, это
был  последний жест  отчаяния палачей:  "не  хочешь  говорить нам  -  не
скажешь больше никому!"  Информация,  которой они  так  и  не  добились,
должно быть, и впрямь была важной...
     Но  едва ли  он  теперь пытался сообщить эту  информацию нам -  тем
более,  понимая,  что сделать это не удастся.  Человек в таком состоянии
может просить лишь об одном, и это понятно без слов...
     - Дольф!  -  воскликнула и Эвьет.  -  Добей же его наконец, чего ты
ждешь?!
     Я кивнул, доставая нож - не тот, которым резал пищу, а тот, который
использовал при операциях.
     - Смотри,  -  обернулся я  к  моей  ученице.  -  Если хочешь быстро
избавить человека от страданий, удар наносится вот сюда, между ребрами и
краем  грудины.  Большинство людей  считают,  что  сердце сильно смещено
влево,  но  на  самом деле  оно  ближе к  центру.  Нож  должен быть,  по
возможности,  с узким лезвием, чтобы легко проходить между ребрами, да и
проткнуть грудную мышцу им  проще,  -  и  с  этими словами я,  придержав
подвешенное тело левой рукой,  правой резким и  сильным движением вонзил
нож.
     Туловище коротко вздрогнуло лишь один раз.  На всякий случай я  еще
проверил пульс на шее. Все было кончено.
     И в тот же миг,  выдергивая нож, я услышал испуганный крик Эвелины:
"Дольф!"
     Я  резко обернулся.  Со стороны церкви к  нам молча бежали пятеро -
четыре мужика лет по сорок и совсем молодой парень. Это были не солдаты.
Все они были заросшие,  в  грязной одежде -  не иначе как отсиживались в
каком-нибудь подвале и вылезли наружу через не замеченный нами ход. Трое
были вооружены ножами, один держал занесенный топор, а парень размахивал
на бегу вырезанной из полена дубиной. И выражение их свирепых физиономий
было самое недвусмысленное.
     - Стойте!  -  крикнул я.  -  Вы не так поняли! Я врач, я оказал ему
последнюю помощь!
     - Мы не грифонцы, мы свои! - кричала и Эвьет.
     Однако  непохоже  было,   чтобы   наши   слова  произвели  на   них
впечатление.  Я  заметил по  крайней мере у  двух из  них пятна крови на
одежде, но двигались они слишком проворно для раненых.
     - Остановитесь и  опустите оружие!  -  крикнул я  уже более грозным
тоном.
     Первый из  бегущих оказался возле  Верного и  грубо ухватил его  за
повод. Конь возмущенно заржал, мотая головой.
     - Не трожь моего коня!  -  рявкнул я,  поспешно пихая окровавленный
нож в котомку и хватаясь за меч. - Всем стоять!!!
     Нас  разделяли  уже  считанные ярды,  и,  поскольку даже  при  виде
вылетевшего из ножен меча они не проявили готовности остановиться, я без
паузы выкрикнул:
     - Эвьет, стреляй!
     Но она не выстрелила!  Ведь это явно были компленцы,  а значит, для
нее - "свои". Она лишь отбежала назад, продолжая их увещевать.
     Это была роковая ошибка.  Ей следовало,  по крайней мере, отскочить
ко  мне -  с  толстым стволом дерева за спиной я  занимал очень неплохую
оборонительную  позицию.   Но   она   предпочла  сохранить  дистанцию  с
противником.   Вообще-то  с   точки  зрения  стрелка-одиночки  это  была
правильная тактика,  но теперь она была не одна. А главное - она все еще
не понимала,  что всякий,  бегущий на тебя с топором, является врагом по
определению, независимо от подданства и политических симпатий.
     Мой  меч со  свистом рассек воздух слева направо,  вынудив четверых
нападающих  -   пятый  все  еще  пытался  обуздать  Верного  -  все-таки
остановиться.  Сколь бы  недалеким ни  был их ум,  а  тот факт,  что мое
оружие длиннее,  чем  у  любого из  них,  включая парня с  дубиной,  был
понятен и  им.  Стало быть,  не  имея  возможности зайти со  спины,  они
практически не имели шансов достать меня,  а вот наоборот -  очень даже.
Вероятно,  будь я  один,  этими неприязненными взглядами на  мой меч,  с
последующим негероическим отступлением,  все  бы  и  кончилось.  Мне  не
пришлось бы даже применять иное средство. Но теперь... теперь они сочли,
что имеют дело с командой,  в которой есть слабое звено. В то время, как
трое  -  с  дубиной,  ножом  и  топором  -  пританцовывали вокруг  меня,
четвертый рванулся за Эвьет.
     Она со своим арбалетом,  конечно,  показала бы ему,  кто тут слабое
звено.  Но она все еще надеялась решить дело миром!  И  потому,  сердито
крикнув:  "Да выслушайте же меня!", лишь попыталась увернуться, стремясь
уйти от  преследователя и  в  то  же время не слишком удаляться от меня.
Увы,  не  слишком  удачно.  Взрослый мужчина в  хорошей физической форме
способен  двигаться  быстрее  двенадцатилетней  девочки.   Ему   удалось
схватить ее за руку, державшую арбалет.
     Эвьет поняла,  что время для разговоров кончилось. Она развернулась
и со всей силы ударила его сапогом по голени (я уже успел рассказать ей,
что  кость в  этом месте фактически не  защищена мышцами,  и  такой удар
весьма  болезненен).   Компленец,   скривившись  в  мгновенной  гримасе,
выплюнул  грязное  ругательство  и  невольно  ослабил  хватку.   Девочка
вырвалась,  но в  тот же миг он достал ее ударом ноги,  и Эвьет упала на
камни.
     - Ах ты ублюдок! - рявкнул я, бросаясь с мечом вперед. Тот тип, что
пытался преграждать мне путь, размахивая ножом, был вынужден шарахнуться
в  сторону,  и вовремя -  он разминулся со смертью всего на пару дюймов.
При этом он  запнулся пяткой о  камень и  грохнулся на  мостовую.  Очень
хорошо.  Но  противник Эвелины уже  успел навалиться на  нее,  не  давая
подняться. Щелкнула тетива арбалета, но из такого положения баронесса не
смогла прицелиться, и стрела ушла в воздух, никого не задев.
     - Брось меч! - крикнул мерзавец мне, прижимая нож к горлу девочки.
     Ах, так. Ну что ж, твари, вы сами выбрали свою судьбу. Вам осталось
жить всего несколько мгновений.
     Я  остановился и,  хотя и не стал бросать меч на мостовую,  быстрым
движением отправил его обратно в ножны.
     - Все,  -  успокаивающе сказал я. - Вы хотите денег? Сейчас я отдам
вам деньги, - и сунул руку под куртку.
     Но  в  этот миг  Эвьет,  полузадавленная прижавшим ее  к  брусчатке
громилой, сумела все-таки поднять голову и крикнуть: "Дольф, сзади!"
     Когда я  рванул с  мечом к  ней на выручку,  это не было мгновенной
вспышкой безрассудства.  Да,  я был здорово зол, но в то же время вполне
отдавал себе отчет в своих действиях. Я понимал, что открываю неприятелю
спину,  но учитывал и  местоположение каждого из врагов.  В  тот момент,
когда  я  остановился и  полез под  куртку,  я  знал,  что  в  ближайшее
мгновение никто из  них не успеет приблизиться настолько,  чтобы нанести
удар - а следующего у них уже не будет.
     Однако я не ожидал,  что парень просто-напросто бросит мне в голову
свою дубину.
     Я   успел  начать  поворачиваться  и  одновременно,   еще  не  видя
опасности,  уклоняться. Успел увидеть и понять, что именно в меня летит.
Успел уйти от прямого удара,  который,  вероятно, раскроил бы мне череп.
Но  не  успел уйти и  от удара по касательной -  а  дубина была все-таки
изрядно тяжелой.
     Свет померк.

     - Господин барон!
     Барон? Я в гостях у какого-то барона? Или не в гостях, а...
     - Дайте еще флягу!
     Что-то  булькает,  льется мне на  лоб,  затем в  рот.  Надеюсь,  не
спиртное и не какая-нибудь иная отрава.  Нет,  чистая вода.  Тепловатая,
правда.  Но все равно хорошо.  Я жадно глотаю,  кашляю, моргаю несколько
раз.  Расплывчатые пятна внезапно обретают резкие очертания.  Надо  мной
синее небо и  редкие облака.  А несколько ниже -  довольно немолодое уже
загорелое лицо  с  вислыми  усами  и  плешивым лбом.  Брови  выгорели на
солнце,  светлые волосы вокруг плеши срезаны очень коротко, но все же не
наголо -  а  может,  успели отрасти после последнего бритья.  В  руке  у
склонившегося надо мной фляга, но на нем кольчуга и стальные наплечники.
Солдат.
     - Очнулись,  господин барон?  Как  вы  себя  чувствуете?  Голова не
кружится?
     Вроде бы нет,  по крайней мере,  пока я лежу. Но ноет. Должно быть,
изрядная гематома.  Точнее,  целых  две:  с  одной  стороны меня  огрело
дубиной,  другой я  приложился о  камни при падении.  Я  протягиваю руку
потрогать и натыкаюсь на довольно грубую ткань повязки.
     - Просто  ссадина,  ничего страшного,  -  поясняет вислоусый.  -  Я
промыл и перевязал. Я, изволите видеть, исполняю при отряде роль лекаря.
     Коллега,  значит.  Вот уж кто точно университетов не кончал. Просто
старый солдат,  освоивший,  во  многом методом проб и  ошибок,  смежную,
весьма полезную для солдата профессию. Обычное дело.
     Я  упираюсь локтями в  землю -  или  на  чем там я  лежу?  кажется,
брусчатка,   только  под  головой  что-то  мягкое  -  и  делаю  движение
подняться.  Вислоусый помогает мне сесть.  В первый момент перед глазами
начинают роиться темные точки,  но затем слабость проходит.  Нет, голова
не кружится, и тошноты нет. Кажется, отделался легким испугом.
     Я кивком благодарю "коллегу" за помощь и оглядываюсь по сторонам. Я
все  еще  на  площади в  Комплене.  Но  теперь  вокруг солдаты.  Похоже,
небольшой конный отряд.  Ага,  и  Верный тоже  здесь!  Двое  спешившихся
кавалеристов осматривают  его  с  явным  почтением.  А  рядом  еще  один
рыцарский конь -  без собственных доспехов, которые по карману немногим,
но в  остальном в полном боевом оснащении -  к седлу приторочены копье и
пятиугольный щит с дворянским гербом. Должно быть, командира отряда... а
где же он сам?  Я  поворачиваю голову в другую сторону и вижу сидящего в
седле знаменосца. Ветра нет, и тяжелое знамя бессильными складками висит
на древке. Но в его цветах ошибиться невозможно.
     Серебряное с черным.
     - Эвьет!
     Я  резко вскочил,  не думая,  что расплатой за подобную прыть может
быть  новый  обморок.   Действительно,  в  глазах  потемнело,  но  вновь
ненадолго. Я оглядывался по сторонам. Девочки нигде не было.
     - Эвьет!!!
     Я вновь обернулся к солдату, только что оказывавшему мне помощь. Он
подался назад, удивленно вздергивая брови - должно быть, выражение моего
лица в  этот миг не  располагало к  близкому общению.  Я  бы,  наверное,
схватил его за грудки, не будь он в кольчуге.
     - Где она?! Где девочка?! Что вы с ней...
     - Я здесь, дядя!
     Эвелина шла ко мне,  выйдя из-за дерева в  сопровождении нескольких
воинов.  Но арбалет в  ее руке в  еще большей степени,  чем улыбка на ее
лице, убедил меня, что это - почетный эскорт, а не конвой.
     - Представь себе,  -  начала она рассказывать еще по  пути,  -  они
пытались забрать мой арбалет!  Мол,  "мы подержим это у  себя,  пока ваш
дядя  не  очнется,   а  то  вы  можете  случайно  пораниться!"  Нет,  ты
представляешь?   "Случайно  пораниться!"-   она  прыснула.   -  Пришлось
преподать им небольшой урок стрельбы.  А вот мои трофеи,  -  она подняла
кулак,  в  котором был зажат целый пук арбалетных болтов.  -  За  каждую
истраченную стрелу -  и  попавшую в  цель,  само собой -  я  брала с них
четыре. Продешевила, наверное, - вздохнула она.
     Один   из   сопровождавших  ее   выделялся  среди   прочих  кованым
нагрудником поверх кольчуги и  похожим на ведро глухим рыцарским шлемом,
который он  нес на  полусогнутой руке.  Он был постарше меня,  но не так
чтоб намного -  наверное,  лет тридцати пяти или чуть больше. Его волосы
были пшеничного цвета,  а широкая щетка усов - темнее, почти коричневая;
в  отличие от  большинства своих солдат,  бороду он брил.  Он направился
прямо ко мне.
     - Ваша племянница -  настоящая амазонка,  господин барон,  - широко
улыбнулся он,  подходя.  -  Еще немного, и она оставила бы нас вовсе без
боеприпасов.
     "Возможно,   это  и  было  ее  целью",   -  подумал  я,  перехватив
искрившийся лукавством взгляд Эвьет.
     - Позвольте представиться -  Робер Контрени, командир этого отряда,
- продолжал рыцарь.
     Очевидно,  я  должен представиться в ответ.  Но как?  Меня же здесь
считают каким-то бароном...
     Но Контрени даже не заметил моего замешательства.  Очевидно, он уже
знал  мое  "имя".  Черт,  перемолвиться бы  с  Эвьет  хоть  минутку  без
свидетелей...
     - Счастлив  познакомиться  с  вами,  сударь,  -  не  останавливался
Контрени.  -  Знаете,  я имел честь начинать службу под знаменами вашего
батюшки. Как он, кстати, поживает?
     Не ловушка ли это?  Что,  если меня спрашивают о здоровье человека,
давно покойного? Правда, командир отряда производил впечатление человека
прямодушного  и  неискушенного в  тонкостях  подобных  провокаций  -  но
первому  впечатлению  никогда  нельзя  доверять...   Однако  теперь  уже
необходимо что-то ответить об этом совершенно неизвестном мне "батюшке".
Человек, годящийся по возрасту мне в отцы, притом старый вояка - значит,
что?
     - К сожалению,  не очень хорошо,  -  опустил уголки губ я. - Старые
раны дают о себе знать.
     - Да, да... Жаль это слышать. Ну, во всяком случае, я рад, что смог
оказать небольшую услугу его сыну и внучке.
     - Ах  да,  сударь!  Вы  ведь спасли нам  жизнь,  а  я  все  еще  не
поблагодарил вас!  И  должен заметить,  что  вовсе не  считаю эту услугу
небольшой.  Покорнейше  прошу  вас  простить  мою  неучтивость.  В  свое
оправдание могу сослаться лишь на полученную контузию, - я дотронулся до
повязки  и  смущенно  улыбнулся.  Кажется,  выспренний аристократический
стиль удавался мне  неплохо -  во  всяком случае,  не  хуже,  чем  моему
собеседнику.
     - Не сочтите за дерзость,  господин барон,  но с вашей стороны было
опрометчиво ехать без сопровождения, тем более - через эти земли.
     - Я  торопился нагнать войско,  -  черт,  а  что  в  войске  делать
малолетней племяннице господина барона? Ладно, что-нибудь придумаем...
     - Я так и думал,  -  кивнул Контрени, - и все же не следовало ехать
напрямую через город. Конечно, в нем провели зачистку, но никогда нельзя
быть уверенным...
     - Как вы сказали? "Зачистку"?
     - Ну да. Разве вы не слышали это выражение?
     Ах   вот,   значит,   как   теперь   называется  массовое  убийство
гражданского населения. "Зачистка". Безобидное такое словечко из того же
смыслового ряда, что стирка и уборка мусора...
     - К сожалению, мне доселе не доводилось бывать с действующей армией
на вражеских территориях, - сказал я вслух.
     - Ну,  теперь вы сами изволите видеть, до чего презренные твари эти
йорлингистские псы. У них нет понятия о чести даже по отношению к своим.
Мародеры,  которые на  вас  напали,  принялись грабить собственный город
сразу же,  как ушла наша армия.  У одного из них все карманы были забиты
золотыми и серебряными крестами,  вы представляете? У другого за пазухой
нашли алтарную чашу...
     Ага. Кошмарный грех святотатства. А прибитый к воротам поп и резня,
учиненная в церкви лангедаргцами -  это,  стало быть, в порядке вещей. Я
мог  поклясться,  что этот человек не  лицемерил -  он  действительно не
видел здесь никакого противоречия!
     - Возмутительно, - изрек я вслух. - Что вы, кстати, с ними сделали?
     - Двоих,  что  сразу бросились бежать при  нашем появлении,  тут же
застрелили,  остальных повесили.  У  них  тут  дерево очень  удобное,  -
осклабился Контрени.  -  Впрочем,  виноват,  возможно, у вас были на них
какие-то особые планы?
     - Я не любитель... эээ... изобретательности по этой части.
     - Во  всяком  случае,  они  послужили  нам  отличными мишенями  для
стрельбы,  -  вновь  улыбнулся  грифонский командир.  -  Особенно  вашей
племяннице. По три стрелы в каждый глаз - это было бесподобно!
     - Этот подонок посмел ударить меня, - холодно произнесла Эвьет. - Я
жалею только о том,  что он уже сдох, когда нам пришло в голову устроить
это состязание.
     Видя и  слыша ее в эту минуту,  я очень сильно сомневался,  что она
говорит это лишь для отыгрывания роли.  Впрочем,  несмотря на только что
сказанное, я бы тоже не стал церемониться с мародерами - особенно с тем,
который хватал и  пинал Эвьет.  Счастье еще,  что  он  не  успел сделать
ничего больше.  Этот грифонский отряд,  как бы  мы  ни  относились к  их
братьям по оружию, подоспел удивительно вовремя.
     - Ты как,  в порядке?  -  спросил я Эвелину,  больше,  впрочем, для
проформы, ибо по ее походке и поведению видел, что серьезных повреждений
она не получила.
     - Пустяки, - отмахнулась Эвьет. - Может быть, пара синяков. А ты? Я
сначала перепугалась,  видя, что ты не встаешь, но их лекарь сказал, что
с тобой все будет нормально...
     Ага,  много этот коновал понимает.  Небось, считает, что если череп
не проломлен и пульс есть,  так уж и "все нормально". Сотрясение мозга я
мог  заработать запросто.  Хоть  и  не  смертельно,  но  приятного мало,
особенно учитывая,  что Комплен теперь мало подходит на роль лазарета...
Но,  кажется,  и  впрямь  обошлось.  Будем  надеяться,  что  симптомы не
проявятся позже.
     - В таком случае,  - вмешался Контрени, - предлагаю незамедлительно
трогаться в путь.  Собственно,  мы остановились здесь только потому, что
услышали крики, а вообще мы тоже спешим нагнать главные силы. Так что мы
сможем сопроводить вас и обеспечить вашу безопасность.  Видите,  как все
удачно складывается?
     Да  уж,  удачней некуда.  Почетный эскорт на  глазах превращается в
конвой.  Но  не  могу же  я  им  сказать,  что на самом деле нам нужно в
Нуаррот.  Если,  конечно,  грифонское войско направляется не туда же. Но
если туда же - у нас еще бОльшие проблемы...
     - Сердечно  благодарю вас,  сударь,  -  поклонился я.  Меня  всегда
забавляло это  выражение -  благодарность от  лица насоса для  перекачки
крови.  Почему не благодарят от имени печени или селезенки? Я бы еще мог
понять выражение "желудочно благодарю",  да  и  то при условии,  что оно
адресовано повару...
     - Не стоит благодарности.  Как я уже сказал, для меня честь оказать
услугу дому Гринардов.
     Гринард! Ну конечно же! Фамильный меч у меня на боку! (Он снова был
в ножнах, но этот рыцарь наверняка успел его осмотреть.) Все-таки вредно
получать дубиной по голове.  Мне следовало догадаться сразу. Хорошо, что
Эвьет  моментально  сообразила,  как  представить  нас  нашим  нежданным
спасителям.  А  еще  хорошо,  что  Контрени  не  осведомлен  о  семейных
обстоятельствах своего бывшего командира. Того, что они знают друг друга
лично, Эвелина, конечно, предвидеть не могла. И, ведай Контрени, что сын
старого барона на  самом деле лет на  десять моложе меня,  да  и  внучки
подходящего возраста у него,  весьма вероятно,  нет...  Хотя,  возможно,
существовал еще и старший сын?  Или даже два, один из которых может быть
отцом девочки -  впрочем,  та  может быть дочерью их сестры,  или вообще
приходиться им не родной, а двоюродной племянницей... Не нарваться бы на
какого-нибудь  разговорчивого  лангедаргца,   который  знает   все   эти
подробности!
     Эвьет тем временем тоже озаботилась вопросами генеалогии. Мы вместе
с  Контрени как раз подошли к  нашим лошадям,  и  баронесса тем невинным
голоском,  в  котором не  знающий ее ни за что не заподозрил бы шпильку,
прощебетала, глядя на рыцарский щит:
     - Прошу  простить  мне  мое  невежество,   сударь,  но  я  не  могу
припомнить вашего герба по  Столбовой книге.  С  какими домами состоит в
родстве ваш род?
     Я успел заметить на лице командира гримасу неудовольствия,  которую
он, впрочем, тут же стер улыбкой:
     - Мой род не  такой древний,  баронесса.  Я  был посвящен в  рыцари
только в прошлом году.
     - Ах  вот  как,  -  кивнула Эвелина,  очевидно,  ожидавшая услышать
именно такие слова. - За военные заслуги, я полагаю?
     - Именно так,  - он даже приосанился, словно компенсируя только что
сделанное   неприятное  признание.   Вообще-то,   оставляя   в   стороне
сомнительность заслуг такого рода как таковых, кичиться следовало бы как
раз тем,  кто пожалован титулом за личные достижения,  а не тем, кто без
всяких заслуг унаследовал его от далекого предка.  Если бы,  конечно,  в
человеческом обществе имелось хоть немного здравого смысла.
     - Не  сомневаюсь,   что  в  будущем  ваши  воинские  подвиги  будут
вознаграждены еще более достойным образом,  -  резюмировала Эвьет,  и  я
явственно услышал ледяную нотку  в  этой  фразе.  Но  Контрени ничего не
заметил и  лишь улыбнулся еще  шире,  слегка наклонив голову в  ответ на
комплимент.
     Я сел на коня и протянул руку Эвелине, дабы помочь ей сделать то же
самое.  Контрени, который уже собирался надеть свой шлем, вдруг задержал
свое движение,  глядя на  нас.  Он  словно видел нечто неправильное,  но
пребывал в неуверенности, пристойно ли об этом спросить.
     Я понял, что его беспокоит.
     - Вас удивляет, что у нас один конь на двоих?
     - Ваш  скакун  превосходен,  но,  по  правде говоря,  действительно
несколько... эээ...
     В самом деле,  насколько я понимаю дворянские обычаи,  в двенадцать
лет  уже  положено уметь ездить верхом самостоятельно.  А  Эвьет умела и
раньше - она ведь рассказывала, как отец брал ее на охоту.
     - Дело  в  том,  -  пояснил я,  -  что  два  дня  назад лошадь моей
племянницы сломала ногу.  Найти же достойную замену в этих местах крайне
затруднительно.
     - В самом деле,  не на мужицкой же кляче ездить благородной деве, -
понимающе  закивал  Контрени,  вложив  в  слово  "мужицкой"  все  гордое
презрение человека,  возведенного в дворянское сословие всего год назад.
- Да и тех,  по правде говоря, в округе почти не осталось, - добавил он,
имея, должно быть, в виду кляч, а не дев. - Однако в распоряжении нашего
отряда имеются четыре заводные лошади, и я позволю себе предложить нашей
очаровательной амазонке одну из них.
     - Благодарю  вас,   сударь,   -   наклонила  голову  очаровательная
амазонка.  Мне это не очень понравилось: если придется удирать, я скорее
положусь на Верного, пусть и несущего двух всадников, чем на неизвестную
мне и Эвьет лошадь.  Но отказ выглядел бы странно и подозрительно,  да и
ни  к  чему  было  раньше  времени  обижать нашего  любезного защитника.
Кстати,  не слишком ли он любезен?  Впрочем,  пока что все его услуги не
требовали от него никаких особенных жертв и  усилий.  Он просто изо всех
сил старался быть галантным,  сообразно своему новому рыцарскому статусу
- или,  по  крайней  мере,  своему  представлению  о  таковом.  Забавно:
выходит,  я изображал аристократический стиль перед ним,  а он -  передо
мной.  И  весь  этот  обмен  светскими  любезностями происходил  посреди
города,   наполненного  смрадом   тысяч   изрубленных,   изувеченных   и
расчлененных трупов...  Я (как, очевидно, и Эвьет) успел уже принюхаться
к этому запаху, но не сказать, чтобы вовсе перестал его чувствовать.
     По  приказу  Контрени Эвелине  подвели  серую  в  яблоках кобылу  с
большими печальными глазами,  явно уступавшую статями Верному,  но столь
же явно превосходившую крестьянских лошадей.  Девочка легко вспорхнула в
седло  -  при  наличии  свободного  стремени  посторонняя помощь  ей  не
требовалась.   На  сей  раз  она,  пользуясь  официально  подтвержденным
статусом "амазонки",  с  явным удовольствием оставила себе свой арбалет.
Отряд, в коем оказалось два десятка человек (не считая нас двоих), резво
зацокал подковами по брусчатке,  втягиваясь колонной в жерло улицы слева
от  ратуши  и  продолжая,   таким  образом,  путь  на  север,  а  не  на
северо-восток,  куда нужно было бы нам.  Четверть часа спустя мы выехали
через  распахнутые  настежь  северные  ворота,  оставив  ужасы  Комплена
позади.
     Вечерело,  но на сей раз я  мог не задумываться об ужине и ночлеге;
нельзя отрицать,  что у  путешествия в составе группы все-таки есть свои
преимущества -  при условии, что ею командуешь не ты. Контрени, впрочем,
справлялся со своими обязанностями вполне грамотно;  мы ехали в быстром,
но ровном темпе,  вполне посильном хорошим лошадям,  и всадники уверенно
держали попарный походный строй. Двое кавалеристов были высланы вперед в
качестве  головного  дозора.  Командир  вместе  со  знаменосцем ехали  в
передней части колонны,  но  не  самой первой парой,  и  это  тоже  было
резонно,   повышая  их  шансы  в   случае  внезапной  атаки  из  засады,
пропустившей головной дозор.  Мы  с  Эвьет держались наиболее защищенной
середины.  Наилучшие  возможности для  внезапного бегства  -  да  и  для
разговора,  не  предназначенного для чужих ушей -  давала бы  замыкающая
позиция,  но  желание  опекаемых  ехать  позади  всех,  на  потенциально
небезопасном месте, выглядело бы слишком странным.
     Впрочем,  пока что  никаких опасностей заметно не  было.  Местность
оставалась совершенно безлюдной, и теперь это уже совсем не удивляло. Мы
проехали через брошенную деревню;  в  отличие от тех,  что мы уже видели
прежде,  большинство домов  этой  были  явно  покинуты  совсем  недавно.
Кое-где валялись убитые собаки и  окровавленные птичьи перья.  Во многих
домах и  сараях были распахнуты двери,  откуда-то  даже еще слабо тянуло
подгорелой кашей  -  не  иначе,  хозяева бежали столь поспешно,  что  не
погасили печь.  Но,  похоже,  далеко им  убежать не удалось:  целая стая
ворон,  хрипло каркая и  перепархивая с  места на  место,  трудилась над
чем-то,   раскиданным  в  траве  между  деревней  и  близлежащим  лесом.
Кавалеристам  нетрудно  догнать   пеших,   слишком   поздно   заметивших
приближающуюся армию... Контрени даже не стал посылать солдат обыскивать
хлевы и  птичники -  и  так  было  ясно,  что  никакой пригодной в  пищу
живности тут  не  найти.  Однако у  его бойцов,  судя по  всему,  еще не
иссякли собственные припасы.
     Первым живым существом,  которое мы увидели после Комплена -  если,
конечно,  не считать ворон - стала собака на обочине дороги в нескольких
милях за деревней.  Она стояла задом к дороге,  вяло помахивая хвостом и
даже не  оборачиваясь на грохот копыт скачущего позади отряда.  На шее у
собаки был ошейник с  цепью,  но второй конец цепи,  ни к  чему более не
прикрепленный, просто валялся в пыли. Собака была занята делом: она ела.
     - Ты видел?  Видел,  что она ест?!  -  воскликнула Эвьет,  когда мы
проехали мимо.
     - Да, - кивнул я.
     - Но это же младенец!
     - Точнее,  ребенок в  возрасте около года.  А  как ты думаешь,  чем
питаются все те сытые бродячие псы, которых мы видели до сих пор?
     - Как-то  не задумывалась...  -  смешалась Эвьет.  -  Может,  мышей
ловят, или зайцев...
     - Это только тогда, когда заканчивается более доступная еда.
     - Брр, мерзость какая.. надо было ее пристрелить!
     - И  на  обочине гнило бы два трупа.  А  так останутся только чисто
обглоданные кости. Люди почему-то уважают убийц и разрушителей и терпеть
не могут падальщиков, которые делают исключительно полезное дело.
     - Думаешь, ребенок был уже мертв, когда...
     - Судя по всему,  да. Он был слишком мал, чтобы прийти сюда самому.
Его труп просто выбросили на обочину.
     - Кто? - Эвелина с ненавистью посмотрела на едущих впереди солдат.
     - Очевидно, его собственные родители, - охладил ее гнев я.
     - Родители?!
     - Никому другому не нужно тащить с собой годовалого ребенка. В пути
он умер, и они просто скинули его с повозки.
     - Родители похоронили бы своего ребенка!
     - Только  не  в  том  случае,   когда  они  спасаются  бегством  от
наступающей армии.
     Эвьет некоторое время молчала.
     - Знаешь,  -  негромко  сказала  она  наконец,  -  я  все  не  могу
отделаться от воспоминаний о том... на дереве...
     - Да, такое не скоро забудешь, - согласился я, также понижая голос.
Мне не хотелось,  чтобы нас услышали солдаты,  едущие спереди или сзади.
Эвелина,  очевидно,  тоже не забывала, что едет в окружении врагов. - Ты
узнала его?
     - Разве его можно было узнать?
     Я коротко пояснил ей, кто это был и за что он принял муки.
     - Почему они не убили его, как остальных в городе?
     - В первый миг я подумал,  что для устрашения тех,  кто его найдет,
но это вряд ли. В городе в тот момент устрашать было уже некого, а когда
там появятся новые йорлингисты, они не знали. Думаю, все дело в том, что
они просто исполнили свое обещание.
     - Обещание?
     - Да.  В конце концов,  у парня был нож, и он мог покончить с собой
при их приближении, но не сделал этого. Вероятно, они пообещали ему, что
оставят в живых, если он сдастся. Или даже еще лучше - что ни один волос
не упадет с его головы.  При том способе,  каким они его подвесили,  это
действительно было исключено. Скорее уж упало бы все остальное...
     - Разве то, что они сделали, не обрекало его на смерть?
     - Формально -  нет.  При  всей ужасности нанесенных ему увечий,  ни
одно из  них не  было смертельным.  При наличии должного ухода он мог бы
прожить еще многие годы.  Забавно устроен человек,  да? Он может умереть
от самого ничтожного пустяка - например, подавиться рыбьей костью длиной
в  полдюйма,  или простудиться из-за того,  что сидел на сквозняке,  или
уколоть палец и подцепить столбняк... и в то же время выживает, несмотря
на самое горячее желание умереть,  в ситуациях,  подобных этой. Конечно,
вися на дереве без воды и пищи,  он бы долго не протянул. Но это была бы
уже не их проблема -  они его не убили и оставили в состоянии, в котором
он в принципе мог выжить.
     - Наверняка он умолял их о смерти.
     - Наверняка,  но  свое слово они сдержали.  Точнее,  он  -  офицер,
который ими  командовал.  Есть,  знаешь ли,  среди  господ рыцарей такая
категория.  Вместо  того,  чтобы,  подобно остальным,  руководствоваться
принципом "мое слово -  хочу дал, хочу взял", они особенно гордятся тем,
что   неукоснительно  блюдут  собственные  обеты.   Своеобразно  блюдут,
конечно.  Сам Ришард Йорлинг-старший,  отец нынешнего, однажды дал слово
вражескому полководцу,  что не станет заковывать его в железа,  если тот
сдастся.  Тот  поверил и  капитулировал.  Ришард  велел  заковать его  в
кандалы из бронзы.
     Эвьет, и без того невеселая, нахмурилась еще больше.
     - Львисты,  конечно же,  не считают это подлостью, - продолжал я. -
Они считают это примером блестящего остроумия, проявленного их вождем. А
вот  другой,  не  менее  блестящий пример.  Коменданту одной  осажденной
крепости также была предложена капитуляция. При этом командир осаждающих
- тоже,  разумеется,  родовитый аристократ -  сказал: "Клянусь спасением
своей души и  честью своего рода,  что  вам  будет позволено идти,  куда
пожелаете,  и  никто из  моих людей вас не тронет".  Тот сдал крепость и
вышел. Ему позволили пройти мимо вражеских солдат, и ни один человек его
не тронул. А затем ему вдогонку спустили специально натасканных на людей
собак.
     - На чьей стороне был этот умник? - мрачно спросила Эвелина.
     - Я слышал эту историю в разных вариантах. Йорлингисты говорят, что
на стороне Грифона, а лангедаргцы - на стороне Льва.
     - Тогда, может быть, это вовсе выдумка?
     - Не думаю. То, что мы видели в Комплене, похоже на выдумку?
     Эвьет вновь замолчала.  За все дни нашего знакомства я еще не видел
ее  такой  мрачной.   Разумеется,   поводов  этот  день  дал  более  чем
достаточно.  Я подумал,  что,  может быть,  она чуть развеется, когда мы
сможем нормально побеседовать наедине, не опасаясь грифонских ушей.
     Солнце уже коснулось зубчатой кромки леса на западе,  когда впереди
показалась неширокая речка  и  небольшая деревенька на  ближайшем к  нам
берегу.  Первым туда добрался,  разумеется,  головной дозор;  в  тихом и
недвижном вечернем воздухе далеко разнесся собачий лай,  быстро и резко,
впрочем,  оборвавшийся.  Дозорные встретили основной отряд у околицы;  я
подъехал поближе к  Контрени,  надеясь,  что  он  не  откажет "господину
барону" в праве получить оперативную информацию.
     - Похоже,  никого,  -  доложил один из дозорных.  -  Ушли недавно -
день, от силы два.
     Командир кивнул и велел своим солдатам обыскать дома.  Те поскакали
по  единственной улице деревеньки,  спешиваясь во  дворах и  все  так же
попарно,  с мечами наготове,  заходя в жилища и сараи. Кое-где на дверях
висели замки -  их тут же сбивали; большинство построек, впрочем, стояли
нараспашку.   Довольно  скоро  бойцы  возвращались  обратно,  не  найдя,
по-видимому, ничего интересного; деревня явно была не из богатых, домики
маленькие, в основном - крытые соломой. Всего в деревеньке насчитывалось
две дюжины дворов.  Лишь из  третьего дома справа солдат вышел,  на ходу
обтирая меч найденным в избе полотенцем.
     - Кто? - лаконично спросил Контрени, подъезжая ближе.
     - Какой-то дед парализованный,  - ответил тот. - На лавке лежал. Мы
сперва подумали -  мертвый, а потом я смотрю, он за нами глазами следит.
Бросили его тут помирать,  вот ведь зверье. Фу, ну и воняло от него... -
кавалерист  отбросил  в  песок  окровавленную тряпку.  Его  товарищ  тем
временем куском угля крест-накрест перечеркнул ворота,  обозначая, что в
доме труп, и для ночлега лучше выбрать другое жилище.
     - Скоты,  -  согласился Контрени,  имея в виду,  разумеется, хозяев
дома.  -  Не  правда ли,  господин барон?  Бросили родного отца  умирать
медленной смертью.
     - Полагаю, они еще рассчитывают вернуться, - возразил я.
     - Когда?   -  усмехнулся  рыцарь.  -  Через  неделю,  когда  у  них
перестанут трястись поджилки?  И потом,  скотину, чай, не оставили ждать
возвращения. Всю с собой увели, какая еще была...
     - Кроме  собак,   -  заметил  я.  Псов,  впрочем,  оказалось  всего
полдюжины;  они валялись в  пыли и  в траве,  пронзенные стрелами.  Меня
удивило,  однако,  что  три  собаки  были  на  цепи.  Это  действительно
выглядело  бессмысленной жестокостью со  стороны  бежавших  хозяев.  Так
торопились,   что  не  подумали  об  участи  обреченных  животных?   Или
надеялись,  что  голодные псы сумеют защитить брошеные дома от  чужаков?
Тоже нелепо -  убить удерживаемую цепью собаку легко не то что мечом, но
любым подручным средством... ну хотя бы выдернутым из ограды колом.
     Солдаты, окончив осмотр помещений, вновь собрались на улице, ожидая
дальнейших распоряжений.
     - Ночуем здесь, - решил Контрени. - Выбирайте дома, какие нравятся,
занимайте их минимум по двое.  Воду брать из реки,  ничего, найденного в
деревне,  не есть и  не пить -  наверняка отравлено.  В  темное время за
околицу не выходить. Караул несут... - он назначил две смены караульных,
до  середины ночи и  до  рассвета,  и  вновь обернулся ко  мне:  -  Вас,
господин барон, и вашу племянницу я приглашаю отужинать со мной.
     Командир отряда выбрал для  себя самый большой и  богатый дом,  что
было предсказуемо.  Впрочем,  "большим и  богатым" это жилище смотрелось
лишь на фоне прочих,  а  так это была обыкновенная крестьянская халупа с
затянутыми  бычьим  пузырем  оконцами.   Контрени  вместе  с   солдатом,
исполнявшим при  нем роль денщика,  уже прошли внутрь,  но  мы  с  Эвьет
задержались во дворе.  Для обстоятельного разговора времени, конечно, не
было, но я вспомнил, что не выяснил по крайней мере один важный вопрос.
     - Эвьет, как меня зовут?
     Она  на  миг  вздернула брови,  подумав,  должно быть,  что удар по
голове все же  не прошел для меня безвредно,  но тут же сообразила,  что
речь идет о моем "баронском" имени.
     - Я просто сказала им,  что ты -  молодой барон Гринард.  Я знаю их
герб и как звали того,  с кем мы чуть не породнились -  Арманд.  Но я не
знаю нынешних Гринардов.
     - Жаль,  настоящий не  успел нам представиться...  Ладно,  придется
рискнуть и остаться Дольфом,  на случай,  если кто-нибудь спросит. Дольф
Гринард -  звучит нормально.  А тебя я уже звал при них "Эвьет", значит,
тоже  останешься Эвелиной.  И,  на  всякий  случай,  ты  мне  не  родная
племянница, а двоюродная.
     - Как скажешь, дядюшка, - улыбнулась Эвьет.
     Больше  мы  обсудить  ничего  не  успели,   ибо  из  низкой  двери,
пригнувшись, вышел денщик и от имени своего господина "покорно попросил"
нас к столу.
     "Званый  ужин"  в  походных  условиях состоял  главным  образом  из
холодного копченого мяса, которое мы, впрочем, съели с удовольствием, не
уточняя,  чем  это  мясо было при  жизни (не  исключаю,  что лошадью или
ослом,  а возможно,  что и собакой). Контрени хотел также предложить нам
вина,  не  делая  исключения  и  для  Эвьет,  но,  разумеется,  встретил
вежливый,  но твердый отказ.  За едой почти не говорили.  Если командиру
отряда и  любопытно было узнать,  чего ради я  еду в действующую армию с
ребенком, то задать господину барону напрямую столь бесцеремонный вопрос
он не решился.  А если бы и решился, я бы ответил, что дело это семейное
и конфиденциальное;  впрочем,  пожалуй,  намекнул бы,  что девочка едет,
естественно, не участвовать в войне, а встретиться с неким находящимся в
армии высокопоставленным лицом.
     В общем,  мы постарались закончить ужин побыстрее и,  сославшись на
понятную после событий этого дня усталость,  откланялись. Домик, который
я  выбрал для нас,  был невелик,  зато,  судя по всему,  в нем проживало
совсем  немного народу,  а  потому  было  почище и  поопрятнее.  Все  же
забираться под местное одеяло я не решился. Кровать была только одна; мы
легли  поверх лоскутного одеяла,  сняв  только сапоги.  Эвьет специально
придвинула к  кровати лавку,  чтобы  положить на  нее  свой  арбалет.  Я
проявил к  своему мечу меньшее почтение,  поставив его  в  угол к  печке
рядом с кочергой.
     К тому времени, как мы, наконец, улеглись, уже совершенно стемнело.
Где-то во мраке избы застрекотал сверчок.
     - Ну и  денек,  -  вздохнул я,  лежа на спине и  глядя в  невидимый
потолок.
     - Это точно,  - откликнулась Эвьет, - недаром мне не хотелось ехать
через Комплен.
     - Ты была права,  -  согласился я,  -  но не во всем.  Знаешь, мы с
тобой оба привыкли к  одиночеству,  но,  раз уж  мы  теперь путешествуем
вместе,  то должны это учитывать и  координировать свои действия.  У нас
это отлично получилось в собачьей деревне и очень плохо -  сегодня. Если
уж приходится сражаться -  надо делать это спина к  спине или бок о бок.
Тебе не  надо было отбегать от  меня.  Тогда бы  ничего нам  эти типы не
сделали.  И,  если  в  критической ситуации я  говорю  "стреляй!",  надо
стрелять.
     - Да,  я и сама потом подумала... А ты бы сумел сдерживать четырех,
пока я перезаряжаюсь?
     - И не только сдерживать, - заверил ее я. Собственно, не будь тогда
Эвелины со мной,  я бы,  скорее всего,  разделался с ними сразу, даже не
притрагиваясь к  мечу.  Но  мне не  хотелось демонстрировать ей...  этот
способ.  Ибо я  прекрасно понимал,  какой будет ее  реакция.  Я  решился
тогда, когда было уже поздно.
     Называя вещи своими именами,  получается, что я чуть не погиб из-за
того,  что  нарушил свой  принцип всегда  путешествовать в  одиночестве.
Точнее,  нет -  путешествовать вместе с  другими людьми мне доводилось и
раньше.  Но  мне не  было никакого дела до  них,  их  безопасности и  их
мнения.  Я нарушил принцип всегда _быть_ в одиночестве.  Конечно,  Эвьет
сделала все,  что могла, чтобы меня спасти. Но это - исправление ущерба,
который,  не  будь ее,  вообще не  был бы  нанесен.  Скверно.  Чертовски
скверно. Чем скорее я сбуду девчонку с рук, тем лучше.
     Хотя  я   не   мог  не   признаться  себе,   насколько  жаль  будет
расставаться. Впервые за все годы, прошедшие после смерти моего учителя,
рядом со мной был кто-то,  с кем я мог нормально поговорить.  Поговорить
на равных,  несмотря на разницу в  возрасте.  Ей не хватало знаний,  это
естественно - но отнюдь не ума. Кто-то, кого я по-настоящему уважал...
     - Дольф, - ее голос в темноте прервал мои непростые раздумья.
     - Да?
     - Это он.
     - Кто?
     - Контрени.
     - Он... человек, убивший твою семью? - догадался я. Теперь понятно,
о чем таком мрачном она думала в последние часы...
     - По крайней мере,  папу и  Эрика.  Кто убил маму и  Филиппа,  я не
видела.  Женевьеве горло перерезал другой,  это точно.  Но  Контрени был
одним из тех, кто... делал ей больно.
     - Делал ей больно?
     - Во всяком случае, я думаю, что ей было больно. Она так кричала...
Хотя я не очень поняла,  как именно они это делали. Во всяком случае, не
руками. Просто наваливались сверху и...
     - Понятно,  - перебил я. В самом деле, чего уж тут непонятного. Это
ныне рыцарь Контрени с почтением рассуждает о благородных девах. Да и то
это почтение вряд ли распространяется на девушек йорлингистских домов. А
для   простолюдина  Робера  было  особое  удовольствие  в   том,   чтобы
изнасиловать аристократку.  Люди  вообще мало  от  чего испытывают такое
наслаждение,  как от  унижения того,  кто выше их.  Пусть даже только по
социальному статусу.  А  уж  если  по  уму  и  личным  качествам,  то  и
подавно...
     - Что это было? - требовательно спросила Эвьет.
     - То, что церковь называет плотским грехом, - усмехнулся я, - а мой
учитель называл вторым злом после смерти. Ибо оно отнимает у человека не
жизнь, но разум. Это был едва ли не единственный пункт, в котором оценки
моего учителя сходились с мнением церкви... И тем не менее - это то, что
большинство мужчин хочет постоянно проделывать с женщинами.
     - Большинство? - с недоверчивым испугом переспросила Эвьет.
     - Увы.
     - Но ведь ты - нет?!
     - Да, мне это не нужно.
     - Слава богу, - с облегчением констатировала Эвелина.
     - Скорее, слава здравому смыслу, - уточнил я.
     - Да, верно. Никак не отвыкну от этого дурацкого выражения. Так это
и есть то, что называют бесчестьем?
     - Да, но почему-то лишь тогда, когда речь идет о женщинах. И только
если не в браке.  Хотя пусть кто-нибудь объяснит мне, как обмен кольцами
перед попом и запись в приходской книге может превратить бесчестное дело
в честное - притом, что суть совершенно не меняется...
     - Но  что  же  женщины?  Неужели все  терпят и  не  сопротивляются?
Женевьева не могла, их было слишком много. Но не всегда же...
     - Не всегда это происходит насильственно.  Считается,  что женщинам
это тоже нравится.
     - Считается?
     - На самом деле большинству из них поначалу больно и неприятно.  Но
они убеждают себя,  что должны получать от этого удовольствие. И в итоге
многие действительно начинают его  получать.  Мой  учитель говорил,  что
таких около половины. Остальные просто терпят.
     - Но зачем?!
     - Потому что убеждены,  что так надо. Потому что то, что называется
любовью,  основано именно на  этом.  Твоя сестра,  все время грезившая о
кавалерах,  в конечном счете грезила именно об этом.  И,  можно сказать,
получила, что хотела - хотя вряд ли оно ей понравилось. Прости, если это
звучит жестоко,  но  это так.  Она,  конечно,  хотела по-другому -  не с
солдатней,  а с прекрасным рыцарем...  но, когда люди занимаются этим, и
простолюдин,  и рыцарь одинаково превращаются в животное. Даже хуже, чем
в  животное -  звери не  доходят до  такого умопомрачения...  К  тому же
Контрени теперь рыцарь - что изменилось?
     - Так,  значит,  вся  эта  любовь...  все  эти бредни,  нелепости и
безумства, предательство друзей, обман родителей и о чем там еще пишут в
книгах...  все  эти  страдания и  слезы на  пустом месте...  все это,  в
конечном счете - ради вот этого мерзкого дерганья задом?!
     - Ну,  если не углубляться в  анатомические подробности,  то да.  А
если углубляться, то все, право же, еще мерзее.
     - Нет,  я,  конечно,  всегда знала,  что  любовь -  это  величайшая
глупость... с тех самых пор, как услышала первые сказки и баллады на эту
тему...  но я даже предположить не могла,  что - настолько! - возмущению
Эвелины не было предела. - А Женевьева-то... Когда я говорила, что она -
дура,  она отвечала:  "Сама ты глупышка,  вот вырастешь - узнаешь..." Ну
вот я выросла и узнала! И с еще большим правом повторю то же самое!
     Эвьет замолчала на  некоторое время и  лишь возмущенно-презрительно
фыркала. А затем вдруг заговорила другим, сухим и холодным тоном:
     - Ну ладно. Допустим, Женевьева сама виновата, что мечтала о всяких
гадостях. Но за Эрика и за отца он заплатит сполна. Мне понадобится твоя
помощь,  Дольф.  Я  бы пробралась в  его дом и справилась одна,  если бы
хотела просто убить его.  Но я не хочу,  чтобы он умер во сне, ничего не
успев понять.
     Ну вот. Я знал, что проблемы только начинаются.
     - А ты уверена, что это именно он? - спросил я вслух.
     - Абсолютно. Я эту рожу и эти двухцветные волосы никогда не забуду.
Тогда, правда, у него борода была. Это теперь он бреется, аристократа из
себя корчит...
     - Но ты говорила, те были пехотинцы, а этот кавалерист.
     - Это он теперь кавалерист!  Как же,  в рыцари пожаловали... Ездить
верхом он,  небось,  и раньше умел, только денег на коня и снаряжение не
было. А теперь награбил по таким замкам, как мой... Я уж приглядывалась,
не из нашей ли конюшни его лошадь.  У  нас были похожие,  но вроде бы не
точно такие.  Ну да неважно -  не у нас, так у других, не сам отнял, так
купил на отнятые деньги...
     - Это он командовал теми солдатами?
     - Нет, ну то есть не всеми. Он чем-то вроде десятника был, не выше.
А  всем  распоряжался  другой,   чернявый  такой.  Но  какое  это  имеет
значение?!  Он убил моего папу и моего любимого брата.  Грабил и жег мой
замок.  И он бесчестил Женевьеву,  будь она хоть трижды дурой. Он должен
умереть, и его смерть не должна быть легкой.
     - Он спас нам жизнь, - напомнил я.
     - Только потому, что считает нас грифонцами!
     - Когда он и  его люди примчались на наши крики,  он этого не знал.
Ты  ведь  сказала  ему,  что  мы  Гринарды,  уже  после  того,  как  они
разделались с мародерами?
     - Ну и  что?  Он видел,  что на нас напали компленцы,  а  Комплен -
львиный город. Значит, мы - враги Льва, значит - кто?
     - Угу. Ты рассуждала в той же порочной логике, когда поначалу сочла
мародеров нашими друзьями.
     - Я уже признала свою ошибку.  Но речь не обо мне,  а о Контрени. Я
не пойму, ты что, хочешь сказать, что он не заслуживает смерти?!
     - Заслуживает, - вздохнул я, - как и очень многие другие. Но это не
так просто сделать. Перед его домом часовой, на улице тоже караулы...
     - Едва ли эти вояки представляют, что такое подкрадываться к добыче
в лесу,  -  презрительно ответила Эвьет. - У зверей-то чутье куда лучше,
чем у человека. Я смогу пробраться незамеченной.
     - А вот за себя я не поручусь.
     - Все равно,  они нас знают.  Если мы скажем,  что у  нас срочное и
секретное дело...
     - Даже  если часовой и  пропустит нас  к  своему командиру,  то  уж
наверняка прежде его разбудит и  заручится его согласием.  И как ты себе
представляешь дальнейшее?  Мы входим,  Контрени если и не успел нацепить
оружие и  доспехи,  то,  во всяком случае,  готов к  неприятностям,  ибо
просто  так  командира  военного  отряда  среди  ночи  не  будят.  И  мы
набрасываемся на  него,  ты  затыкаешь ему рот,  я  вяжу ему руки -  или
наоборот? Он достаточно силен физически, если ты не заметила. Сильнее не
только тебя, но и меня. А нам еще нужно сделать все быстро и бесшумно...
     - А у тебя нет какого-нибудь снадобья, которое его вырубит?
     - Есть. Но оно действует не мгновенно. И ты же не ждешь, что он сам
захочет его выпить?
     - Надо было подмешать ему в вино за ужином.  Но тогда у меня просто
не было времени обсудить это с тобой...
     - Мой  учитель  говорил,   что  на  свете  нет  ничего  бесполезнее
упущенной возможности.  Да и это,  кстати,  было бы не так просто.  Я не
помню, чтобы он оставлял свою кружку без присмотра.
     - Ну  что  ж.  Значит,  придется  подождать  до  следующего  ужина.
Человека всегда можно отвлечь.
     - Эвьет.  Помнишь,  ты говорила, что не собираешься тратить время и
силы на сведение счетов с исполнителями?
     - Да.  Я не собираюсь гоняться за ними по всей Империи.  Но уж если
кто-то из них сам идет мне в руки... Слушай, Дольф, скажи честно. Ты что
- не хочешь мне помогать?
     - Эвьет,   я   очень  тебе  сочувствую.   Но  вспомни,   о  чем  мы
договорились.  Я обещал учить тебя тому,  что знаю. А вовсе не рисковать
собственной жизнью ради твоих планов мести.
     Девочка долго молчала,  и  я  уже  подумал,  что  теперь мне  будет
непросто вернуть ее расположение.
     - Ты прав, Дольф, - вздохнула она наконец. - Это не твоя война.
     Она молчала еще некоторое время, а потом загоровила вновь:
     - Знаешь, мы с тобой уже столько знакомы...
     - Шесть дней, - с усмешкой уточнил я.
     - Да?  А ведь и правда...  А кажется,  что уже гораздо больше. Это,
наверное,   потому,  что  ты  за  это  время  рассказал  мне  так  много
интересного...  но  почти ничего -  о  самом себе,  -  она  выжидательно
замолчала.
     Я тоже хранил безмолвие.  Стрекотал сверчок.  И еще что-то негромко
шуршало и постукивало - кажется, ночной мотылек бился об окно.
     - Ну что ты молчишь? - потеряла терпение Эвьет.
     - Ты не задала никакого вопроса.
     - Ну хотя бы... где твой дом?
     - Его сожгли, - просто ответил я.
     - Лангедаргцы? - с готовностью подхватила она.
     - Нет.
     - Йорлингисты? - я не видел этого в темноте, но был уверен, что она
нахмурилась.
     - Нет.
     - Тогда кто?
     - Просто люди.
     Снова повисла пауза.
     - Дольф,  ты  не  хочешь  рассказать мне  все  с  самого начала?  -
спросила Эвьет, не дождавшись продолжения.
     - За  этим лучше к  церковникам,  -  зевнул я.  -  Уж они все точно
знают. Сначала бог сотворил небо и землю и как там дальше...
     - Я серьезно! - обиделась Эвелина.
     - Тогда серьезный ответ - нет, не хочу.
     - Почему?
     - Это довольно грустная история.
     - Знаешь,  Дольф...  -  вздохнула она,  -  моя  история тоже не  из
веселых.  Но когда я рассказала ее тебе,  мне стало легче,  правда. Хотя
тогда я даже совсем тебя не знала.  Может быть, и тебе будет легче, если
ты все расскажешь?
     А почему бы,  в самом деле, и нет. Если это отвлечет ее от мыслей о
мести - уже хорошо.
     - Ну ладно,  -  решился я. - Сначала, говоришь? О начале у меня как
раз слишком смутные сведения. Своих родителей я не знаю. Подозреваю, что
они и сами фактически не знали друг друга.  Я родился на улице.  То есть
я,   конечно,   не  могу  этого  помнить.  Но  есть  у  меня  подспудная
уверенность,  что  я  появился на  свет прямо на  улице,  где-нибудь под
забором,  на безымянной улочке трущобного квартала.  Было это в  вольном
городе  Виддене -  это  довольно далеко отсюда...  Моя  мать,  наверное,
вскоре умерла,  а  может быть,  просто бросила меня,  как  лишнюю обузу.
Кто-то,  очевидно,  все же подкармливал меня, раз я не умер, но я ничего
об этом не помню.  Мое первое воспоминание относится, должно быть, годам
к трем или четырем. Я голоден, но это мне не внове, потому что я голоден
всегда.  Однако на  сей  раз я  чувствую умопомрачительно вкусный запах,
каких не бывает в  моих трущобах.  Должно быть,  я забрел в другую часть
города.  И я иду на этот запах, иду, кажется, через целый квартал - меня
чуть  не  сшибают колеса повозки,  вокруг меня  шагают ноги в  блестящих
сапогах и  башмаках с пряжками,  одна из них брезгливо отпинывает меня в
сторону со своего пути, но я поднимаюсь и иду дальше, пока не упираюсь в
высокую дверь. Я не достаю до ручки, но тут кто-то выходит изнутри, едва
не  сбив меня,  и  я  проскакиваю в  щель.  Вокруг пахнет так,  что  мне
кажется,  будто я  попал в  рай.  Хотя рай -  это,  наверное,  уже более
поздняя ассоциация,  тогда я вряд ли знал это слово... Запах не один, их
много,  они сочатся с высоких полок, один вкуснее другого. Но путь к ним
преграждает огромный жирный человек.  Он  делает шаг ко  мне.  Его брюхо
нависает надо мной,  словно набрякшая грозовая туча,  застя потолок.  За
этим  брюхом я  даже не  вижу снизу его  лица.  Но  я  протягиваю руку и
говорю,  как  меня учили (кто учил?  уже  не  помню):  "Добрый господин,
подайте немножко покушать!" В ответ оттуда, из-за брюха, словно небесный
гром или  глас самогО разгневанного бога,  раздается рев:  "Пошел прочь,
грязный попрошайка,  пока я  не спустил собаку!!!"  Этот голос наполняет
меня таким ужасом - даже не слова, а голос как таковой - что я, не помня
себя,  бегу прочь,  с легкостью вышибая тяжелую дверь -  она открывалась
наружу -  и  мчусь дальше по улице,  вглубь незнакомого района,  пока не
падаю,   поскользнувшись  на  какой-то  грязи  и  расшибая  себе  лоб  о
булыжник...  Можно сказать,  что таково мое первое впечатление от  этого
мира.  Нет,  конечно,  не  все  были,  как тот лавочник.  Кто-то  что-то
подавал,  что-то я сам находил среди мусора, дотянув, таким образом, лет
до шести или семи -  я ведь так и не знаю точно своего возраста. Словом,
до того времени,  когда рост уже позволял мне стянуть какую-нибудь еду с
прилавка.  Это было куда выгодней,  чем просить -  хотя, конечно, и куда
опаснее.  Из лавок таких,  как я,  разумеется,  прогоняли сразу -  а вот
рыночная площадь,  особенно при большом скоплении народа,  предоставляла
шанс.  Но,  если бы меня поймали, избили бы до полусмерти - а то и не до
"полу-".  Много ли ребенку надо?  Один хороший удар подкованным сапогом,
особенно если  по  голове  упавшему...  Один  раз  я  видел,  как  такое
случилось с таким же воришкой.  Они не сразу поняли, что он уже мертв, и
все продолжали его пинать. Потом разошлись, сплевывая и ругаясь, оставив
труп  на  мостовой.   Особенно  возмущался  торговец,   ставший  жертвой
воровства -  мальчишка не  просто стянул у  него гирлянду сосисок,  но и
успел одну  из  них  надкусить,  нанеся тем  самым почтенному негоцианту
невосполнимый ущерб  в  целых полтора хеллера...  Кстати,  это  не  были
голодные годы.  Это  были времена,  которые ныне принято считать золотым
веком -  царствование последнего императора...  Но мне везло.  Наверное,
потому, что я был очень осторожен и расчетлив. Однако никакое везение не
длится вечно.  Меня заметили и за мной погнались - целой толпой, как это
у людей водится.  И,  конечно, догнали бы. Но я заметил двоих мальчишек,
на пару лет старше меня,  подававших мне знаки из переулка.  Я  помчался
туда.  Там  была  щель  между  домами -  такая узкая,  что  взрослому не
протиснуться,  да и  ребенку-то непросто.  Они буквально впихнули меня в
эту щель,  где я еле мог дышать,  а затем криками "вон он,  вон! держи!"
направили погоню по ложному следу. Когда опасность миновала, они помогли
мне  выбраться.  А  дальше,  как водится,  объявили,  что помощь была не
бесплатной, и что, во-первых, я должен отдать им свою добычу, потому что
без  разрешения промышлял на  их  территории (это был  настоящий медовый
пряник размером больше ладони и  ценой в шесть хеллеров,  один из лучших
моих трофеев - правда, они милостиво разрешили мне откусить от него один
раз),  а  во-вторых,  отныне я буду работать на них.  Разумеется,  очень
быстро выяснилось,  что  последнее заявление было явным преувеличением -
во главе воровской шайки,  членом которой я  стал,  стояли вовсе не они.
Вся шайка состояла из детей не старше двенадцати лет,  но главарем у нее
был  взрослый.  Такой неопрятный сутулый старикашка с  длинными сальными
волосами вокруг плеши.  Мы должны были звать его "мастер".  Он корчил из
себя  "мастера  воровского  цеха",   а  мы  были  вроде  как  ученики  и
подмастерья, которых он обучает воровским премудростям. В качестве платы
за науку мы,  естественно,  должны были отдавать ему все, что добывали в
ходе  "практических занятий" -  утаить добычу было  невозможно,  свои же
товарищи тут же донесли бы мастеру - а он, в свою очередь, давал нам еду
и кое-что из одежды. У нас было даже несколько довольно дорогих костюмов
разного размера,  но  они не принадлежали никому персонально -  это была
специальная одежда,  чтобы "работать" в  богатых кварталах,  не  вызывая
подозрений,  и  надевали ее,  только  отправляясь на  такое  дело.  Мне,
правда,  в  таком пощеголять так и  не  довелось -  и,  может,  оно и  к
лучшему:  один мальчик как-то  порвал рукав такого костюма,  так  мастер
избил  его  ремнем так,  что  тот  потом неделю не  мог  сидеть...  Надо
сказать, организация подобной шайки - дело чертовски выгодное. Маленький
ребенок  вызывает  меньше  подозрений,  способен пробираться туда,  куда
взрослому не пролезть чисто физически,  ему легче спрятаться, а если его
поймают,  то  даже  не  посадят в  тюрьму -  просто отлупят и  все,  что
возьмешь с ребенка?  В то время как сам мастер ровно ничем не рисковал -
он  ведь никогда не выходил на дело,  и  даже краденое сбывал не сам,  а
через старших мальчишек,  доставлявших товар скупщикам.  Хотя,  конечно,
некогда он  изучил воровское ремесло на  личном опыте,  иначе не смог бы
давать уроки нам...  Несерьезные кражи еды с рынка мастера,  конечно, не
интересовали.  Более  того,  нам  было  строго  запрещено  рисковать  по
пустякам -  мастер ведь  не  хотел  лишаться своих работников,  даже  на
время,   нужное,   чтобы  оправиться  от  побоев.  Основных  направлений
деятельности у  шайки было два -  кражи кошельков и  иных ценных вещей у
прохожих на улицах и кражи из квартир.  В последнем случае были особенно
ценны детские габариты, позволяющие пролезть, скажем, через дымоход, или
через маленькое оконце.  Большие мальчики тут годились хуже, чем мелюзга
вроде меня.  В  то  же  время доход от  удачной операции мог быть просто
фантастическим,  вплоть до нескольких сотен крон - понятно, конечно, что
доставались они мастеру,  а  исполнителям -  в  лучшем случае пирожное в
качестве премии...  Так что ответственность была велика,  и посылали "на
квартиры" только самых смышленых из младших, способных, в числе прочего,
отыскивать домашние тайники.  Я,  пройдя соответствующий курс  обучения,
оказался в  их числе.  И вот -  мне было семь или восемь лет,  и на моем
счету уже было несколько успешно "сработанных" жилищ - мастер указал мне
на  каменный дом,  стоявший слегка на отшибе от других.  Я,  как обычно,
подошел к  делу  тщательно,  сначала долго наблюдал за  зданием снаружи,
убедился,  что  там,  похоже,  на  два этажа всего один жилец,  который,
однако,  выходит из  дома не  слишком часто и  на  непредсказуемо разное
время.  Я  принял решение не ждать его ухода,  а "работать" ночью,  пока
хозяин будет спать.  Ложился он, правда, поздно - свет в окне гас далеко
за полночь.  Но тем крепче он должен спать,  говорил я  себе.  Перелезть
через  ограду  -  это  был  один  из  немногих городских домов,  имевших
собственный забор -  было плевым делом.  Все  окна были закрыты,  однако
южная стена дома поросла плющом,  который наверняка не  выдержал бы  вес
взрослого человека,  но  мне помог взобраться до  самой крыши.  На крыше
было  оборудовано что-то  вроде  открытой башенки  -  круглая площадка с
высокими перилами по периметру; очевидно, оттуда существовал спуск вниз,
но я  знал,  что эта дорога может окончиться у запертой с другой стороны
двери чердака,  и  потому для  начала оценил знакомый мне  путь -  через
трубы дымохода. Их было три. Одна, судя по запаху - кухонная, дымила еще
недавно и  до сих пор источала тепло;  я побоялся,  что очаг еще слишком
горяч,  чтобы в  него приземляться,  тем более -  босыми ногами.  Другая
труба выглядела более гостеприимно,  но, когда я спустил в нее камень на
веревке,  он  быстро  стукнулся  о  препятствие.  Похоже,  этот  дымоход
изгибался коленцами,  проходя через  несколько комнат -  в  таком  легко
застрять и  задохнуться,  я  слышал  подобные жуткие истории от  старших
мальчиков.  Наконец,  третья труба  вроде бы  вела  напрямую в  какое-то
помещение второго этажа -  но  мне  совсем не  понравился идущий из  нее
запах.  Он  был  почти выдохшийся -  но  даже  и  на  этой стадии в  нем
угадывалась  резкость,  от  которой,  будь  запах  посильнее,  наверное,
слезились бы глаза и  першило бы в  горле.  А  главное,  я вообще не мог
понять,  чем  это пахнет.  Никогда прежде,  даже проходя мимо мастерской
кожевенника,  мне  не  доводилось вдыхать  ничего  подобного.  В  общем,
спускаться вслепую туда, откуда так пахло, мне совсем не хотелось - да и
вряд ли,  сказал я  себе,  в таком месте хранят деньги.  Так что я полез
через ограждение круглой площадки. Светила луна, и в ее свете я различил
на  полу  площадки  изображение,   которое  мне  захотелось  рассмотреть
поподробнее.  Я зажег огарок свечи,  который был у меня с собой. Пол был
выложен плиткой таким образом,  что она делила круг на двенадцать равных
секторов.  Я уже видел солнечные часы,  устроенные подобным образом,  но
часам нужен центральный стержень,  а здесь его не было. Лишь стоял, да и
то не в центре,  а возле перил,  трехногий табурет - самый обыкновенный.
Но  в  каждом секторе,  ближе к  ограде,  был выбит какой-то  непонятный
символ,   везде  свой.  Для  меня,  правда,  тогда  любые  символы  были
непонятными,  ибо читать и писать я не умел, однако видеть обычные буквы
и  цифры мне доводилось,  и  я был уверен,  что это -  не они.  Такие же
символы через те  же  интервалы были нанесены и  на  перила,  но  они не
совпадали с теми,  что на полу! Осмотрев их, я понял, что они идут в том
же порядке, но смещены относительно пола на четыре сектора. Не знаю даже
почему,   вероятно,   из   какого-то  подсознательного  представления  о
гармонии,  мне захотелось устранить этот сдвиг, и я, ухватившись за один
из тонких вертикальных столбиков ограды,  потянул на себя! Глупая затея,
да -  пытаться сдвинуть вручную не то балюстраду, не то пол под ней? Но,
не успел я об этом подумать,  как все кольцо ограды действительно начало
поворачиваться! Причем довольно легко и без скрипа. Я совместил знаки на
перилах и на полу и замер в ожидании, что сейчас что-то произойдет - ну,
например,  откроется проход вниз.  Но  ничего не происходило.  Приблизив
огонек свечи к перилам,  я заметил, что, помимо больших символов, на них
нанесено что-то вроде зарубок с  мелкими надписями рядом -  но эти знаки
шли уже вовсе не через регулярные промежутки.  Больше я  ничего не успел
рассмотреть,  потому что на луну набежала туча,  и  почти сразу же порыв
ветра задул мою  свечу.  Мне вдруг стало страшно.  Вспомнились истории о
злых алхимиках и  чернокнижниках,  которыми мы,  мальчишки,  пугали друг
друга по  ночам в  общей комнате,  служившей нам спальней.  Таинственные
знаки,  странная башенка с  крутящимися перилами и загадочный неприятный
запах  прекрасно вписывались в  антураж  подобных  историй.  Проникать в
подобный дом,  да еще ночью,  резко расхотелось.  Однако мысль о  вполне
конкретных побоях,  которые  ожидают меня,  если  я  вернусь ни  с  чем,
оказалась сильнее  воображаемых страхов,  и  я  снова  вернулся в  центр
круга,  отыскивая ход внутрь. Здесь не было никакой ручки или кольца, за
которое следовало бы  тянуть,  но  ведь  как-то  хозяин  попадал на  эту
площадку?  Если, конечно, его не возносила прямо сквозь крышу колдовская
сила...  Но  я  предпочел  поискать  более  разумное  объяснение и  стал
старательно шарить ногой по полу.  Действительно,  вскоре я почувствовал
под пальцами тонкую щель.  В  центре площадки был круглый люк,  как я  и
предполагал -  тщательно и  плотно пригнанный,  чтобы  дождь и  снег  не
попадали  внутрь.   Оставалось  понять,   как  его  открыть.   Люк  был,
естественно, поделен на те же двенадцать секторов, что и вся площадка; я
принялся с усилием ощупывать их по очереди,  и действительно,  четвертый
или  пятый  слегка  просел под  пальцем моей  ноги,  и  раздался громкий
щелчок.  Люк дрогнул;  я поспешно отскочил в сторону, и он открылся, сам
собой  откинувшись  вверх!   Это   было  устроено  с   помощью  простого
противовеса,  но  мне  тогда показалось лишним подтверждением колдовской
версии.  Однако,  убедившись, что из люка никто не показывается и вообще
ничего страшного не происходит,  я  отважился сесть на край открывшегося
отверстия и  нащупать ногами  ступеньки круто  уходившей вниз  лестницы.
Подождав для верности еще немного,  я  начал спуск в  кромешную темноту.
Снова зажечь свечу я  не  рискнул,  опасаясь,  что ее огонек выдаст меня
внутри дома.  Опасения насчет запертой двери  чердака не  подтвердились;
вскоре у меня под ногами оказался еще один люк, но он был самый обычный,
с кольцом,  за которое надо было потянуть.  Однако, когда я пролез через
него и продолжил спуск, две ступени подо мной как-то странно спружинили,
и  люк  сам захлопнулся над моей головой.  Я  замер -  звук был довольно
громкий -  но  никакого переполоха не  поднялось и  на  этот раз,  и  я,
наконец, спустился на голый каменный пол какой-то комнаты второго этажа.
Было  по-прежнему совершенно темно -  окна  были закрыты ставнями.  И  в
воздухе стоял  необычный запах,  точнее,  целый  букет  запахов -  иной,
нежели из  трубы,  без той резкости,  но  тоже незнакомый и  не  слишком
приятный.  Первым делом я  затаил дыхание и  прислушался.  Острый слух -
одно из  главных качеств для вора-домушника.  Поскольку после того,  как
свет погас в окне на первом этаже,  он не зажигался больше нигде в доме,
я был уверен, что спальня хозяина внизу - однако осторожность никогда не
повредит.  Тем  более,  что  в  комнате,  куда забрался вор,  его  может
поджидать не  только  человек,  но  и  собака.  Хороший  сторожевой пес,
конечно,  поднял бы лай,  когда я был еще на чердаке - но и избалованный
домашний любимец,  дрыхнущий,  пока на него не наступишь, может устроить
чужаку веселую жизнь,  если его все-таки разбудить.  Но никакого дыхания
или  движения  слышно  не  было.  Тогда  я  осторожно двинулся  в  обход
помещения,  дабы определить,  где здесь двери и  закрыты ли они;  только
убедившись,  что меня не увидят из соседних комнат,  я  готов был зажечь
огонь.  Сперва мои  протянутые в  темноту пальцы наткнулись на  какие-то
большие стеклянные сосуды; я ощупал край стола, на котором они стояли, и
двинулся левее.  Короткое пустое пространство - и я вновь коснулся рукой
чего-то холодного,  но на сей раз это было не стекло, а металл. Предмет,
лежавший на  небольшом столике,  слегка звякнул;  я  поспешно прижал его
пальцем и чуть не порезался об острое лезвие.  Сперва я подумал, что это
нож,  но лезвие было небольшим и  странно изогнутой формы -  таких ножей
мне  видеть  не  доводилось.  Рядом  лежали еще  какие-то  металлические
инструменты -  какие-то пилы,  клещи,  сверла, но вовсе не такие, какими
пользуются обычные ремесленники, а то и что-то вообще непонятное. И, чем
больше я  их  ощупывал,  тем страшнее мне становилось:  живо вспомнились
рассказы об  ужасных орудиях палачей,  которыми те рвут и  терзают плоть
своих жертв.  Ничем другим,  по  моему разумению,  эти штуковины быть не
могли.  Мастер,  верно, рехнулся, посылая меня в такое место! Но, как ни
сильно мне  хотелось сбежать,  я  все  же  двинулся дальше по  комнате в
поисках двери.  Теперь на  пути у  меня уже не было никаких столов,  но,
ожидая уже коснуться стены,  я  вдруг наткнулся рукой на какие-то палки,
расположенные  горизонтально  друг   над   другом   и   вдовабок  сильно
искривленные.  Недоумевая,  я поднял руку повыше и понял,  что трогаю...
чьи-то зубы!  Я в ужасе отшатнулся.  Не думая уже об открытых и закрытых
дверях, я вытащил дрожащими руками кремень и огниво и с пятой или шестой
попытки сумел,  наконец,  зажечь свечу.  Мои  самые жуткие предположения
подтвердились -  прямо  передо мной,  глядя  на  меня  пустыми глазами и
глумливо скалясь, стоял человеческий скелет! Не знаю, как мне удалось не
завопить во все горло. Я птицей взлетел вверх по лестнице, но на сей раз
чертов люк и  не  подумал открываться.  Свеча погасла на бегу,  пришлось
зажигать ее еще раз. И при ее свете я увидел, что скелет - это далеко не
единственный ужас  того  места,  куда  я  попал.  В  стеклянных сосудах,
которые я  нащупал первыми,  плавали куски  тел!  До  того  дня  мне  не
доводилось видеть человеческие внутренности, но уж на требуху животных я
насмотрелся -  это было почти единственное мясо, которое нам перепадало.
Да, теперь я понял, для чего нужны блестящие инструменты на столике! А в
самой большой банке был  закупорен уродливый младенец с  большой длинной
головой  и  крохотными скрюченными ручками  и  ножками.  А  еще  посреди
комнаты стоял самый большой стол.  Совершенно пустой.  Зато  с  ремнями,
свисающими по бокам -  как раз такими, какие нужны, чтобы привязать руки
и ноги жертвы...  Из комнаты вела единственная дверь, и я бросился туда,
уже не  думая,  что может ожидать меня снаружи -  лишь бы прочь из этого
кошмара.  Но она оказалась заперта. И более того - стоило мне дернуть за
ручку,  как по всему дому разнесся громкий звон колокольчика!  Я  понял,
что  это  ловушка.  Последней надеждой  на  спасение  было  окно.  Лучше
выпрыгнуть со второго этажа,  чем попасть в  руки тому,  кто устроил все
это.  Но  увы  -  на  окне  оказалась крепкая  решетка.  Колокольчик все
трезвонил.  Я  понимал,  что на сей раз побоями мне не отделаться.  Меня
привяжут к столу и заживо разрежут на куски,  которые потом распихают по
банкам.  Небось, это все, что осталось от предыдущих воров... Оставалось
лишь  попытаться подороже продать свою  жизнь.  Я  схватил со  столика с
инструментами тот, что больше всех походил на нож. Спрятаться было негде
- разве что залезть под один из столов, но там бы меня быстро увидели. Я
понял,  что единственный шанс - встать сбоку от двери со стороны петель,
тогда,  открываясь,  она закроет меня от вошедшего,  и, когда он сделает
шаг вперед,  высматривая со своим факелом -  или что там у  него будет -
где же вор,  у  меня будет надежда проскочить мимо него.  И  я побежал в
этот угол, позволив свече погаснуть. Но, едва я оказался там, где хотел,
плита пола поддалась под моим весом, и я услышал во мраке грохот упавшей
решетки.  Я  рванулся назад,  но  было поздно:  железная решетка отсекла
угол,  куда я сам себя загнал,  от остальной комнаты. Вот теперь ловушка
захлопнулась  окончательно!   Мне  оставалось  лишь  ждать  неизбежного.
Колокольчик смолк, и в тот же миг дверь открылась, озарив комнату ровным
светом фонаря.  А затем тот, кто его держал, вошел и сразу повернулся ко
мне.  Это был мужчина лет сорока с  небольшим,  хотя в  первый момент он
показался мне старше из-за густой волнистой бороды,  которая,  казалось,
образовывала одно целое с его длинными,  до плеч,  волосами. Несмотря на
всю эту, темную с проседью, растительность, злодеем он не выглядел - его
лицо скорее хранило мудрое и  усталое выражение.  Оружия у него при себе
не  было  -  только  фонарь со  стеклянными стенками,  довольно дорогая,
кстати,  вещь.  "Положи ланцет,  -  вздохнул он,  глядя на  меня  сквозь
решетку.  -  Он,  конечно,  простерилизован,  но порезаться-то все равно
можно. Там, позади тебя, есть полочка на стене." Я повиновался, понимая,
что сопротивление бесполезно. "Ты неглупый мальчик, - продолжал он, - не
только сумел сюда забраться,  но и сообразил, куда нужно встать в случае
тревоги.  Но, как видишь, до чего можешь додуматься ты, могут додуматься
и  другие.  Это  всегда следует учитывать."  Он  еще  немного помолчал и
произнес с  усмешкой:  "А  я-то надеялся,  что моя дурная репутация,  по
крайней мере, хранит меня от воров. Ну и что нам теперь с тобой делать?"
Упоминание о  дурной  репутации окончательно подкосило мой  боевой  дух.
Мастер-то об этом ничего не сказал!  Ну,  ясное дело -  в легендах самые
большие сокровища всегда хранятся у  самых страшных злодеев...  В общем,
мне до сих пор неприятно об этом вспоминать,  но слезы хлынули у  меня в
два ручья,  и  я  заблеял что-то  на тему "дяденька-только-пожалуйста-не
убивайте".  "Я  в  жизни своей никого не  убил,  -  строго сказал он.  -
Правда,  были люди,  которым я  не  смог помочь.  Но  их  убил не  я,  а
болезнь."  "А...  т-там?"  -  несколько осмелел я,  показывая в  сторону
скелета и банок с частями тел.  "Эти люди умерли сами. Я анатомировал их
тела,  чтобы знать,  как человек устроен изнутри и как болезни влияют на
его органы.  Без этого знания невозможно правильно лечить живых. Другие,
конечно,  пытаются -  ну и результат налицо.  Если кто из их пациентов и
выздоравливает,  то разве что за счет силы собственного организма." "Так
вы...  лекарь?" "Я - исследователь. Устройство человеческого тела - лишь
одна из  сторон моего интереса."  Я  понял,  что  резать на  куски меня,
пожалуй,  не будут,  и есть шанс отделаться простыми побоями.  Но,  пока
хозяин  дома  не  приступил  к  этому,   я  дерзнул  попытаться  утолить
собственное любопытство:  "А  можно  спросить,  зачем башенка на  крыше?
Почему там крутятся перила и  что значат двенадцать значков?"  (Считать,
надо сказать,  я умел -  до десяти,  по пальцам, выучился сам, а в шайке
научили и  до ста.)  "А ты наблюдательный,  -  улыбнулся он.  -  Это для
астрономических наблюдений.  Неподвижный круг  -  положение зодиакальных
создвездий на момент весеннего равноденствия,  лимб - текущее положение.
На  лимбе  отмечены также полуночные направления на  основные звезды..."
Тут он, как видно, вспомнил, что говорит с трущобным мальчишкой, который
едва ли  слышал об  астрономии,  и  перебил сам  себя:  "Ты  чего-нибудь
понимаешь?"  "Не очень",  -  признался я.  "А хотел бы?" "Да!  -  честно
ответил я  и  в  порыве откровенности добавил:  -  Я  вам  этот...  лимб
повернул на...  весенний момент -  это  ведь не  страшно?  Его же  легко
повернуть обратно?" "Придется дождаться следующей ясной полуночи,  чтобы
сделать это точно.  Впрочем, в любом случае это приходится делать каждый
раз.  Давно хочу  построить механизм,  который вращал бы  лимб без  моей
помощи,  но  пока не  знаю,  как  обеспечить столь медленное и  при этом
равномерное движение..." "Вы предсказываете судьбу по звездам?" "Нет,  -
покачал головой он,  -  это невозможно,  и те,  кто утверждают обратное,
попросту невежды или обманщики. Движение звезд подчинено строгим законам
математики и  отличается четкой периодичностью,  а  в  судьбах людей  не
наблюдается ничего подобного." "Вот-вот,  -  подхватил я,  - я много раз
думал о  детях дворян и  богачей,  родившихся в один день и час со мной.
Разве их судьба похожа на мою?" "Соображаешь,  -  похвалил он.  -  Более
того,  известны случаи близнецов,  один из которых,  к  примеру,  умер в
раннем возрасте,  а второй прожил долгую и благополучную жизнь - хотя уж
им-то,  казалось бы,  звезды должны были предписать одно и  то же..." "А
вообще  как-нибудь  предсказывать будущее  можно?"  -  спросил  я.  "Все
гадания - сущая чепуха, ибо основаны на вещах, никак не связанных друг с
другом,  -  ответил он.  -  Предсказания возможны только там,  где  есть
причинно-следственная связь.  То  есть  одно  явление  порождает другое,
наверняка или  с  большой вероятностью.  Например,  если  некто лазит по
ночам без спросу в  чужие дома,  можно предсказать,  что рано или поздно
его  ждут  серьезные неприятности..."  Я  понял,  что  время  разговоров
кончилось.  "Ладно,  бейте, чего тянуть, - вздохнул я, - только можно не
по голове,  а?  Меня потом все равно еще мастер побьет,  за то, что дело
завалил..." "Мастер? Это тот негодяй, который посылает тебя воровать?" Я
вспомнил, что о мастере нельзя рассказывать никому за пределами шайки, а
уж в особенности -  если попадешься,  и прикусил язык.  Но ему и так все
было  ясно.  "А  родителей у  тебя,  надо полагать,  нет?"  "Нет..."  "А
впрочем,  если бы и были, что толку... - продолжал он и вдруг спросил: -
Есть хочешь?" Это было все равно,  что спросить,  две ли у меня руки или
дышу ли я  воздухом!  "Ладно,  -  решил он,  -  пиршества не обещаю,  но
кое-что с ужина осталось.  Пойдем.  Но прежде,  чем я подниму решетку, я
хочу,  чтобы ты усвоил две вещи. Во-первых, я не делаю золото из свинца.
Более того,  я  убежден,  что металлы суть элементарные,  а не составные
субстанции,  и  потому ни  один из них не может быть превращен в  другой
химическим путем.  Во-вторых,  простого золота  у  меня  тоже  обычно не
водится.  Доходы у меня небольшие,  а те,  что есть, я сразу же трачу на
свои исследования.  Поэтому обокрасть меня было очень глупой идеей."  "А
зачем тогда это?" -  осмелел я,  указывая на решетку.  "Затем,  что я не
люблю,  когда без разрешения роются в моих вещах,  - строго сказал он. -
Не говоря уже о  том,  что многие вещи в этом доме в руках невежды могут
быть просто опасны.  В первую очередь - для него самого." Затем он вышел
из комнаты и  что-то сделал снаружи,  в результате чего решетка поползла
вверх.  И  я пошел за ним следом,  уже не думая о бегстве.  Покажите мне
трущобного мальчишку,  который бежит от еды!  Я понимал, что предложение
накормить не было уловкой с  целью куда-то меня заманить -  я ведь и так
был полностью в его руках. Мы пришли на кухню, и он поставил передо мной
миску с бобами,  куда положил кусок самого настоящего мяса, дополнив все
это огромным ломтем пышного хлеба и несколькими сливами! Может, для него
это и не было пиршеством, но для меня... "Так вы меня бить не будете?" -
уточнил я,  прежде чем сесть за стол.  Если бы,  по странной прихоти, он
собирался и побить,  и накормить меня,  то я предпочел бы получить побои
сначала.  "А если бы я тебя побил,  ты бы бросил воровать?" - усмехнулся
он.  "Нет",  - честно ответил я, да и зачем мне было врать - специально,
чтобы напроситься на колотушки?  "Ну а тогда какой смысл?  - резюмировал
он.  - Ешь, мясо даже еще теплое. Эй, эй, не руками! Тебе же вилку дали,
как приличному человеку!"  В  самом деле,  я не сразу и заметил на столе
этот  странный  двузубый  предмет.  Пришлось научиться им  пользоваться.
После чего я  усиленно заработал челюстями,  следуя не только инстинкту,
но  и  трущобному принципу -  любую пищу надо съедать как можно быстрее,
пока  не  отобрали.  Однако мне  пришлось умерить свой  пыл,  потому что
хозяин дома  уселся напротив и  стал распрашивать меня о  моей жизни,  и
приходилось отвечать.  Наконец  я  обсосал последнюю сливовую косточку и
осоловело откинулся на спинку стула.  "Еще хочешь?" - усмехнулся хозяин.
"Хочу,  -  честно ответил я, - но некуда." "Вот что, - посерьезнел он. -
Если ты думаешь, что я кормлю ужином всякого, кто пытался меня ограбить,
то ты ошибаешься.  Это было бы неправильно со всех точек зрения.  Но мне
нужен ассистент...  помощник,  а  ты  кажешься мне  смышленым парнишкой.
Поэтому я готов предложить тебе работу. Не бойся, какие бы слухи обо мне
ни распускали,  ничего страшного делать не придется.  Зато узнаешь много
интересного,  что  вряд ли  сможешь узнать где-то  еще.  Лишних денег на
оплату у меня нет, разве что мелочь на карманные расходы, но, по крайней
мере,  ты  будешь сыт,  обут и  одет.  Разумеется,  если вздумаешь снова
воровать,  и  не только у  меня,  а вообще у кого бы то ни было -  мигом
окажешься опять  на  улице  и  отправишься получать колотушки от  своего
"мастера".  Ну как,  договорились?" Естественно,  мне не надо было долго
раздумывать.  Да один такой ужин в шайке пришлось бы разделить на троих,
и то лишь после удачного дела! Об интересных знаниях я в тот миг, честно
говоря, еще не очень задумывался... В общем, вот так я и познакомился со
своим учителем.  Человеком,  которому я обязан, по большому счету, всем.
Даже своим именем.  Я ведь не знаю,  назвала ли меня как-нибудь мать или
те  нищие,  что  не  дали  мне  умереть в  самые первые годы  жизни.  Не
исключено,  что  они звали меня просто малявкой или как-то  вроде этого.
Потом,  когда я жил на улице один, дать мне имя было некому, да оно и не
требовалось.  В  шайке у  меня не было имени,  а  была кличка,  как и  у
других.  Учитель был  очень удивлен,  когда узнал все это.  Сказал,  что
впервые сталкивается с  человеком без  имени,  и  что  это  надо  срочно
исправить. Так я и стал Дольфом... Ты не спишь?
     - Нет, конечно, - откликнулась Эвьет. - Ты здорово рассказываешь, я
прямо словно все это вижу.  Надо же,  я  тоже не представляла себе,  что
можно дожить до восьми лет,  не имея имени.  И тебе еще повезло,  что ты
покончил с такой жизнью.  А другие?  Те мальчишки из твоей шайки? Они на
всю жизнь так и останутся с воровскими кличками?
     - Те,  что не знают собственных имен - очевидно, да. Но это, знаешь
ли, самая малая из их проблем.
     - Ты больше не встречал их?
     - Нет.  В  первое время я  вообще не  выходил из  дома -  это  было
опасно,  мастер мог  решить,  что  я  решил скрыться с  награбленным,  и
объявить  на  меня  охоту.  А  позже...  если  я  и  видел  каких-нибудь
оборвышей, то не присматривался к ним, а они едва ли могли узнать меня -
в новой одежде, умытого и причесанного. Учитель заставил меня вымыться в
ту же ночь,  еще до того,  как я лег спать, а костюм и башмаки я получил
на   следующий  день.   Поначалу  моя  работа  была  самой  банальной  -
прибираться в лабораториях (в доме их было несколько, для исследований в
разных науках),  мыть колбы и реторты и все такое.  Но постепенно я стал
принимать участие в опытах и исследованиях. Правило учителя было простое
- можно спрашивать обо всем,  но нельзя браться за то,  в  чем ничего не
понимаешь.  Ну и, конечно же, первым делом я должен был научиться читать
- благо почитать в том доме было что...  Передо мной открывался огромный
мир,  о  котором я  прежде  даже  не  задумывался -  и  я  был  потрясен
количеством задач и загадок,  еще ждущих своего решения. Нельзя сказать,
что до этого времени мой ум бездействовал - будь это так, учение вряд ли
пошло  бы  мне  впрок  -   но  он  был  подчинен  исключительно  задачам
практического выживания.  Вопросу "как?" Теперь же мне открылись вопросы
"почему?" Хотя,  разумеется, и "как" тоже. Но уже куда более интересного
плана, чем "как украсть и не попасться". И настало время, когда мы стали
не просто ученым и его ассистентом,  не просто учителем и учеником,  а -
равноправными коллегами.  Он,  конечно,  по-прежнему знал  больше меня -
хотя я  очень старался наверстать.  Но  мои  идеи уже  не  были наивными
суждениями  или   повторением  пройденного  другими.   Теперь  они   уже
представляли самостоятельную ценность,  и мне случалось находить решение
там,  где учитель оказывался в тупике. Конечно, так было не всегда. Я не
хочу сказать,  что превзошел его.  На самом деле даже не сравнялся.  Это
был  человек великого ума  и  великих знаний.  И  все  же  -  я  к  нему
приблизился.  Так,  чтобы работать уже не на него,  а  вместе с ним.  И,
знаешь,  нет  более  высокой  и  чистой  радости  от  общения  с  другим
человеком,   нежели   совместными   усилиями   найти   решение   сложной
интеллектуальной задачи...  А  во  внешнем мире за  это  время произошли
большие события.  Еще  когда мне  было около десяти,  умер император,  и
началась  свара  вокруг  престолонаследия,  обернувшаяся войной  Льва  и
Грифона.  Правда,  вольный город Видден хранил нейтралитет,  и  основные
баталии разворачивались пока что вдали от него.  Но для нас существовала
угроза  более  близкая.  Помнишь,  учитель  упоминал  о  дурных  слухах,
ходивших вокруг него?  "Колдун",  "чернокнижник",  "еретик"... И об этом
шушукалась не только городская чернь, не только малограмотные лавочники.
К  этим  разговорам  с  хищным  нетерпением  прислушивалась  инквизиция.
Церковники были давними врагами моего учителя -  как, впрочем, и всякого
свободного и стремящегося к знаниям человека...  Несколько написанных им
книг были запрещены церковной цензурой,  и  ему самому пришлось за  свою
жизнь сменить несколько городов из-за опасности ареста.  К счастью,  эти
шакалы слишком бездарны и плохо организованы,  чтобы устраивать охоту на
неугодных им по всей Империи -  а  в  условиях войны это стало тем более
затруднительным...  В Виддене ситуация складывалась благоприятнее, чем в
других местах -  вскоре после своего прибытия в  город мой  учитель спас
малолетнего  сына  видденского  бургомистра.   Он  вылечил  ребенка,  от
которого   уже   отказались   городские   врачи.   Это   обеспечило  ему
благосклонность и  покровительство видденских  властей,  благо  тамошний
бургомистр  бессменно  занимал  свой  пост  на  протяжении  многих  лет.
Конечно,  человеческая благодарность редко длится долго,  но дело тут не
только  в  благодарности.  Бургомистр  понимал,  что  человек  с  такими
знаниями  полезен.   Действительно,  учитель  впоследствии  неоднократно
пользовал по медицинской части и его самого. Но он был полезен не только
как  врач.  Когда всем  стало ясно,  что  война будет долгой,  и  боевые
действия стали охватывать все большие территории,  в  том числе уже и не
слишком далекие от Виддена,  городской совет обратился к моему учителю с
предложением о  разработке и  совершенствовании различных видов  оружия.
Сам  учитель  презирал войну.  Он  называл ее  "обычные дела  животных",
намекая  не  только  на  геральдических зверей,  ставших символами обеих
партий,   но  и   на  уровень  интеллекта  участников.   Однако  деньги,
выделявшиеся на военный заказ, были для нас очень даже не лишними. Кроме
того,  позаботиться о безопасности города, где мы жили, и впрямь стоило.
Уже  доходили слухи о  том,  что ни  Лев,  ни  Грифон более не  признают
суверенитета вольных городов.  Тогда это  были только слухи,  это сейчас
невозможно представить,  что  армию могут остановить не  крепкие стены и
хорошо   вооруженный  гарнизон,   а   какой-то   там   правовой  статус,
пожалованный давно  покойным правителем...  В  общем,  учитель взялся за
разработку оружия для обороны города и  добился в этом ничуть не меньших
успехов,  чем  в  других сферах своей  деятельности.  Точнее говоря,  мы
добились,  ибо  я  тоже  принимал в  этом участие.  Там  были и  простые
приспособления,    например,    раскладные   треножники,    на   которые
устанавливались тяжелые  арбалеты для  повышения точности стрельбы,  или
прицельные  планки,  позволяющие определить  расстояние до  цели  по  ее
видимому размеру -  исходя из  обычного человеческого роста -  и  тут же
сразу  получить  необходимый для  стрельбы угол;  учитель  придумал даже
дополнительную  шкалу   с   отклоняемой  воздушным  потоком  пластинкой,
позволяющую учесть  поправку на  ветер.  Были  и  изобретения посложнее,
включая  целые  боевые  машины,  приводимые в  движение лошадьми.  Самые
грандиозные из них так и остались макетами,  но в любом случае городской
совет высоко ценил все  эти разработки и,  естественно,  не  позволил бы
тронуть столь полезного для города человека. Церковникам оставалось лишь
бессильно шипеть  и  витийствовать против "дьявольской прелести суетного
знания" на  своих  проповедях.  Все-таки,  хотя  инквизиция имеет  право
проводить  собственное следствие,  окончательное вынесение и  исполнение
приговора  -   прерогатива  светских  властей.   Обычно  это  -   чистая
формальность,  но не в таких случаях,  как этот. И ссориться с городской
властью в условиях войны, когда город оказался практически отрезан не то
что от  Святого престола,  но и  от резиденции архиепископа,  церковники
явно не  хотели.  Но  и  окончательно сдаваться не  собирались...  Я  на
протяжении многих лет  даже  и  не  знал  всех  этих подробностей.  Меня
занимали наши исследования,  почти все время я проводил в лабораториях и
библиотеке, а в город выходил редко, только тогда, когда этого требовало
какое-нибудь дело.  Лишь когда я всерьез занялся медициной -  а это было
на  девятом году  моей  новой жизни -  мне  стало понятно,  что  "дурная
репутация" -  это не просто косые взгляды и шушуканья.  Мертвые тела для
анатомических исследований приходилось добывать с большими трудностями и
предосторожностями,  и даже безобидный сбор растений в окрестных лугах и
лесах,  как предостерег меня учитель, мог стать основанием для обвинения
в колдовстве.  "Будь осторожен,  Дольф,  -  говорил он мне,  -  меня они
тронуть не посмеют,  но я не уверен, что, если ты дашь им повод, удастся
отстоять и  тебя".  Тем не  менее,  наша совместная работа продолжалась.
Город несколько раз  переживал неприятные моменты,  когда к  его  стенам
подходили вооруженные отряды то одной, то другой стороны - а то и просто
шайки  разбойников  и  дезертиров  -  но  всякий  раз,  оценив  крепость
видденской  обороны,   они  вынуждены  были  убраться.  Затем  наступило
некоторое затишье -  во всяком случае, в наших краях. Надо сказать, что,
хотя  бОльшую часть  времени я  не  покидал дома,  иногда  я,  напротив,
предпринимал довольно дальние  поездки.  Учителю  не  хотелось отпускать
меня в  эти неспокойные времена,  но  делать было нечего -  то были дела
такого  рода,  которые  нельзя  было  доверить  обычному  малограмотному
посыльному.  Скажем,  приобрести какую-нибудь редкую книгу,  или, если у
нас не  хватало на это средств (что случалось заметно чаще),  сделать из
нее  обширные  выписки.  Или  заказать  у  мастеров  из  другого  города
какую-нибудь   деталь   механизма,   которую   мы   не   могли   сделать
самостоятельно,  и  проследить,  дабы  она  была  изготовлена правильно.
Впрочем,  по  мере  того,  как  война и  порождаемый ею  хаос все  более
разрушали связи между различными провинциями и городами Империи,  даже и
простая доставка писем,  которыми мой  учитель обменивался с  некоторыми
своими коллегами (ни один из коих,  впрочем,  не знал так же много,  как
он), превратилась в проблему...
     - Это во время такой поездки ты впервые убил людей?
     - Да. Беспомощен я не был. И все же на какое-то время, когда Видден
находился  практически  на  осадном  положении,   эти  поездки  пришлось
прервать;  но вот,  наконец,  обе партии вынуждены были хотя бы на время
свернуть активные боевые действия,  дабы зализать раны,  и,  хотя дороги
все   равно  оставались  небезопасны,   появилась,   по   крайней  мере,
возможность беспрепятственно въезжать в  города  и  покидать их.  Я  уже
планировал поездку в  один отдаленный монастырь,  располагавший обширной
библиотекой;  теоретически  мирянину  проблематично проникнуть  в  такое
место,  но настоятель монастыря за мзду пустил бы дьявола в  собственную
келью,  не  то  что скромного ученого в  книгохранилище.  Однако учитель
неожиданно дал  мне другое поручение,  совсем не  научного свойства:  он
послал меня с письмом к своему поверенному в город Финц,  откуда сам был
родом и  где  некогда у  его отца было собственное торговое предприятие.
После смерти отца учитель, которому тогда было немногим больше двадцати,
продал бОльшую часть этого предприятия и  употребил полученные деньги на
покупку книг  и  свои  исследования,  однако некоторую долю  в  семейном
бизнесе все же сохранил за собой, дабы иметь постоянный источник дохода.
Доход был,  на самом деле,  не слишком постоянным,  а  с началом войны и
последовавшим упадком торговли все  пошло  еще  хуже.  Мы  уже  давно не
получали денег из Финца.  Правда,  письма от поверенного,  занимавшегося
этой частью имущества учителя, несколько раз доходили, и, по его словам,
определенная сумма там все же  скопилась,  но  не  было надежной оказии,
чтобы отослать ее  в  Видден.  И  вот теперь мне,  очевидно,  предстояло
решить этот вопрос.  В  самом деле,  я был единственным человеком,  кому
учитель мог  доверить такое поручение.  Как  сейчас помню день,  когда я
выехал. Была ранняя весна, на небе ни облачка - одна лишь свежая, чистая
синева  от  горизонта до  горизонта,  и  солнце сияло,  как  надраенное,
отражаясь в лужах, которые выглядели вовсе не грязными, а сине-золотыми.
Казалось,  в  самом воздухе разлито ощущение мира,  покоя и...  какой-то
надежды, что ли...
     В  этот момент что-то  тупо ударилось в  стену снаружи.  Я  замолк,
прислушиваясь.  Почти сразу же  что-то  отрывисто шуркнуло по соломенной
крыше, затем еще. Раздался неразборчивый крик - вероятно, часового - и в
окно, разгораясь, потек неровный оранжево-багровый свет.
     И  не  только в  окно.  Такой же  свет пробивался сквозь щели между
досками у нас над головами.
     - Пожар!  - воскликнула Эвьет, вскакивая с кровати. Я последовал ее
примеру, но чуть замешкался, не сразу найдя во мраке сапоги. Над головой
уже трещало, и сквозь щели тянуло дымом - сухая солома разгорается очень
быстро.
     - Осторожно на выходе - может быть засада! - крикнул я Эвелине, уже
бежавшей к двери,  и, натянув, наконец, сапоги и подхватив меч, помчался
следом за ней.
     Мы выскочили на улицу, низко пригибаясь и сразу же резко сворачивая
от двери в разные стороны.  Но эта предосторожность оказалась излишней -
снаружи нас никто не поджидал. Уже почти все дома деревни горели, а тем,
что еще стояли темные и  нетронутые,  несли ту же участь горящие стрелы,
летевшие по навесным траекториям откуда-то из темноты. Неизвестные враги
знали,  что делают,  стреляя по соломенным крышам.  Шансов спасти дома в
такой ситуации не было.
     Никто и  не  пытался это сделать.  В  первые мгновения царил полный
хаос - люди кричали, метались по улице - кто в одежде, кто полуголый, но
с оружием, кто-то босиком, но в кольчуге... Двое солдат чуть не зарубили
друг  друга,  взаимно приняв другого за  противника.  Мимо нас  с  диким
ржанием промчалась обезумевшая лошадь с горящим хвостом - мы едва успели
отпрянуть с ее пути.
     - Верный! - я побежал к сараю, где мы оставили нашего коня и лошадь
Эвьет.
     Сарай еще не горел, но животные, конечно, чувствовали происходящее.
Изнутри  доносилось  испуганное ржание.  Едва  я  отодвинул  засов,  как
сильный  удар  изнутри  распахнул створку ворот,  и  Верный  вырвался на
свободу, а за ним - и его временная спутница. Но, если мой конь, завидев
хозяина,   остановился,   то  грифонская  лошадь,  ужаленная  искрами  с
охваченной огнем  крыши  дома,  помчалась дальше.  Эвьет благоразумно не
пыталась ее остановить.
     Я  вбежал  во  мрак  сарая,  чтобы  забрать сбрую.  Ирония судьбы -
посреди горящей деревни мне остро не хватало факела.  Все же мне удалось
на ощупь сгрести все в  охапку и  выскочить обратно.  На крыше сарая уже
пылал пук занесенной горячим воздухом соломы.
     Меж  тем  сквозь  треск  пламени и  ржание  перепуганных коней  над
гибнущей деревней уже разносился громкий голос Контрени. Надо отдать ему
должное   -   всего   несколькими  уверенными  командами   ему   удалось
восстановить порядок среди своих людей.  Он  кричал,  чтобы первым делом
спасали лошадей,  но  кому-то -  вероятно,  из числа караульных -  велел
залечь на месте и глядеть в оба.  Я понял,  что противника,  видимо, еще
нет в селе.
     Я  закончил со  сбруей и  вскочил в  седло;  мгновение спустя Эвьет
устроилась за  моей спиной,  держа наготове свое любимое оружие.  Теперь
она  усвоила урок  и  готова была  стрелять во  всякого,  кто  будет нам
угрожать, не думая о том, что напавшие на грифонский отряд для нее свои.
Мне  необходимо  было  быстро  решить,   что  делать.  Для  того,  чтобы
расстаться с лангедаргцами,  не прощаясь,  момент был подходящий - если,
однако,  забыть о противнике,  затаившемся во мраке за околицей. Всякий,
кто  выедет из  деревни,  наверняка станет желанной целью для  неведомых
лучников.  С третьей стороны,  вне зоны, озаренной светом пожара, по нам
будет непросто попасть...
     Мои сомнения разрешила Эвьет, очевидно, понявшая, о чем я думаю:
     - Я остаюсь,  Дольф. Контрени еще жив, и он мой. Если считаешь, что
тебе безопасней уехать, я не буду тебе мешать.
     - У нас контракт,  баронесса, - усмехнулся я. - Только не стреляй в
него сейчас. Без командира будет хаос, и нас тут всех перебьют.
     - Я понимаю, - спокойно ответила она.
     Мимо  проскакали в  направлении околицы двое кавалеристов,  один из
которых на миг притормозил возле нас.  Я видел, как его рука дернулась к
мечу, но он тут же вспомнил, кто мы такие.
     - Езжайте к командиру,  господин барон!  - он махнул рукой назад. -
Там безопаснее!
     Я  не был в  этом вполне уверен,  но последовал совету.  По крайней
мере, не пристрелят в суматохе сами грифонцы.
     Контрени уже выстроил посередине улицы дюжину всадников,  развернув
половину в одну сторону,  половину в другую; не зная, какие силы атакуют
деревню,  он едва ли мог придумать что-то лучше пассивной оборонительной
позиции, максимально удаленной от околицы с обеих сторон. Безопасной эта
позиция  не  была  -  теоретически для  хорошего лучника или  обладателя
арбалета маленькая деревенька простреливалась вдоль  дороги из  конца  в
конец,  правда, для этого стрелку пришлось бы подойти вплотную к горящим
домам; можно было вести обстрел и сбоку, пуская стрелы вслепую по крутой
навесной траектории над пылающими постройками.  Но  больше в  охваченной
пламенем деревне деваться все равно было некуда. Даже здесь, на середине
улицы,  было  здорово  жарко;  пламя  гудело  и  трещало вокруг,  озаряя
багровым светом закрывшие звездное небо  клубы дыма и  выстреливая вверх
фонтаны искр.  А сверху на улицу медленно опускались,  кружась в потоках
раскаленного  воздуха,   клочья  горящей  соломы,  какие-то  почерневшие
лохмотья и просто большие хлопья сажи, тлеющие по краям. От дыма першило
в горле и наворачивались слезы на глаза. Кони беспокойно ржали, фыркали,
переступали на месте,  не желая оставаться в  этом аду,  но все же и  не
решаясь ослушаться седоков.  Почти одновременно с нами подъехал еще один
боец;  я  заметил большое пятно ожога на  крупе его  лошади.  Несчастное
животное,  должно быть, сильно страдало и пыталось взбрыкивать; солдат в
ответ хлестал его плетью.
     - А, это вы, - крикнул мне Контрени сквозь весь этот шум вокруг. Он
был в кольчуге,  но без нагрудника и шлема - очевидно, времени на полное
облачение у него не было.  - Рад, что вы и девочка целы, - в критических
обстоятельствах Контрени уже не  пытался изображать светского кавалера и
изъяснялся в  более привычной для себя манере.  -  Как вам горячий прием
по-йорлингистски? - он закашлялся.
     - Нам надо выбираться!  -  крикнул я  в ответ.  -  Здесь мы если не
изжаримся, то задохнемся!
     - Этого они и ждут,  чтобы перестрелять нас на выезде!  -  возразил
он.  - Пустяки, в таком пожаре можно продержаться. Мне случалось драться
прямо в  горящем замке.  Если  воздух станет совсем плохой,  надо просто
посс...  ох,  простите, помочиться на какую-нибудь тряпку и дышать через
нее.
     - Вы  предлагаете мне  сделать это  самой  или  же  воспользоваться
услугами  кого-то  из  ваших  людей?   -  изысканно-презрительным  тоном
осведомилась Эвелина.
     Контрени окончательно смутился,  а  от этого разозлился и  отбросил
последние остатки напускного лоска:
     - Чтобы выжить,  приходится проделывать и  не  такое!  Мы на войне,
м-мать ее!
     - Вы правы по существу,  сударь,  однако следите за своим языком, -
одернул я  его с холодным достоинством десятка поколений отсутствовавших
у меня дворянских предков.
     - Простите,  - нехотя буркнул он, вспомнив, очевидно, что мой титул
выше, чем у него. Впрочем, вызывать у него лишнее раздражение не входило
в мои намерения, и я вернулся к более насущным проблемам:
     - Вы представляете, какова численность противника?
     - По-моему, не очень много. Стреляли с разных сторон, но я засек не
больше дюжины мест,  откуда летели стрелы. Конечно, я не все видел из-за
домов,  но вряд ли их намного больше нашего.  Я отправил двух человек на
разведку.
     Очевидно, те, что проскакали мимо нас.
     - А их не перестреляют на выезде? - спросил я вслух.
     - Лучше двух,  чем всех.  Если... - он снова закашлялся, - если они
не вернутся,  значит,  на прорыв шансов мало,  и надо до конца держаться
здесь.
     Я достал флягу и сделал несколько глотков,  борясь с резью в горле,
затем протянул флягу Эвьет.
     - Из-за реки тоже стреляли? - уточнил я.
     - Да.  Да и что это за река,  и дюжины ярдов в ширину не будет... А
если б и не стреляли,  ничего не значит.  Бежать от огня к воде -  самая
первая мысль, значит, и ловушку там подстроить большого ума не надо.
     Пока  мы  разговаривали,  подъехал еще  один боец и  подошли пешком
двое,  оставшиеся без  лошадей.  Огонь  охватил уже  не  только  дома  и
пристройки,  но  и  тянувшиеся вдоль дороги изгороди,  подступив к  нам,
таким  образом,  почти вплотную.  Дышать становилось все  тяжелее,  люди
кашляли и ругались,  лошади отказывались стоять смирно. По перепачканным
сажей лицам тек пот;  кто-то  лил воду из  фляги себе на голову,  кто-то
остужал таким  образом металл  надетой прямо  на  голое  тело  кольчуги.
Радовало только одно -  нападающие,  кем  бы  они ни  были,  похоже,  не
собирались идти на штурм этой преисподней.
     Но вот в дальнем конце улицы обозначилось какое-то движение, и свет
пламени озарил фигуры двух скачущих всадников.  "Свои,  не стреляйте!" -
крикнул издали один из них.
     Через несколько мгновений они  уже  оказались возле нас.  Это  были
посланные разведчики; один из них тяжело навалился на шею коня, его рука
обессиленно держалась за  повод.  Зато второй что-то  волок за  собой на
аркане,  прикрепленном к седлу;  в первый момент мне показалось, что это
мертвое тело, однако пленник, которого на полном скаку тащили волоком по
земле за связанные руки, был еще жив.
     - Похоже,  это  местные,  мой  командир,  -  доложил  вернувшийся с
добычей,  тяжело переводя дух,  словно он  только что бежал,  а  не ехал
верхом. - Крестьяне. Как мы подъехали, сразу деру дали - лежали бы тихо,
мы  бы  их,  может,  в  траве и  не заметили...  Этот вот только остался
пострелять, ну и Мартину в грудь прямо...
     Действительно, в перепачканных грязью и кровью лохмотьях, в которые
превратилась одежда пленника,  еще  можно было  опознать остатки простой
домотканой рубахи и портов.
     - Еще стрелы у него оставались? - спросил командир.
     - Последняя..
     Контрени подъехал к лежавшему и тяжело спрыгнул на землю, удерживая
левой   рукой  поводья  коня.   Брезгливым  движением  ноги   перевернул
крестьянина на спину.
     - Ты из этой деревни?
     - Ничего  вам  не  скажу...  ублюдки...  -  простонал окровавленный
пленник.
     - Да?  - удивился Контрени. - А так? - тяжелым рыцарским сапогом он
раздвинул обессиленному врагу ляжки и  принялся давить мошонку.  Пленник
закричал.
     - Спрашиваю еще раз...
     - Аа! Да! Из этой, чтоб вы сдох... Ааа!!!
     - Пожелания оставь себе,  они тебе скоро понадобятся. Сколько всего
ваших тут с луками?
     - Много... Почитай все мужики... кроме Жакоба Беспалого и Йохана...
     - Ну,  в таком крысятнике,  как ваша деревня, много не наберется, -
усмехнулся Контрени. - По ту сторону реки сколько? Не врать!!
     - Ааа! Пятеро! Пятеро всего, богом клянусь!
     - А мост в порядке? Не подпилен?
     - Нет... Ааа!!! Правда нет, тут все равно мелко, вброд можно!
     - Мужичье сиволапое...  - презрительно сплюнул Контрени, - засаду и
то правильно устроить не могут...  не правда ли,  господин барон?  -  он
поставил ногу в стремя и снова взобрался в седло.  -  Отряд! Сейчас идем
на рысях на тот берег. Эти, похоже, извели почти все стрелы на поджог, а
при виде кавалериста его светлости разбегаются,  как зайцы.  Но гоняться
за ними в темноте нам недосуг.  Просто едем на север.  Держать темп и не
расслабляться. Конрад, что там с Мартином?
     Конрад,   уже  знакомый  мне  вислоусый,  тем  временем  осматривал
раненого.  Я тоже успел бросить взгляд на пострадавшего солдата. Стрела,
пробившая кольчугу -  недурное достижение для скверного мужицкого лука -
все еще торчала из груди. На губах пузырилась ярко-алая, насколько я мог
понять при таком освещении,  кровь, вытекая с каждым выдохом. Все ясно -
пробито  легкое.   Тот  же  диагноз  вынес  и  Конрад,   сопроводив  его
категорическим движением головой: "не жилец".
     Я не был в этом столь уверен.  Ранение не из простых,  но шанс был.
Впрочем,  мне-то какая разница?  Свои познания в  медицине я решил перед
этими  людьми  вообще не  демонстрировать.  Не  баронское это  занятие -
лечить. Вот убивать - совсем другое дело.
     Контрени крикнул во  всю  мощь легких,  удостоверяясь,  что все его
бойцы  собрались  вместе,  и  пересчитал подчиненных.  Выходило,  что  в
результате пожара  отряд  потерял двух  человек и  восемь  лошадей (одни
животные погибли в огне,  другие умчались в ночь, и разыскивать и ловить
их теперь было проблематично).  Таким образом,  двое солдат остались без
коней посреди хотя и лишенной регулярных войск, но вражеской территории.
     Контрени  недовольно  поморщился,  затем  коротко  кивнул:  "Давай,
Конрад".  Тот, все еще возившийся с раненым и левой рукой поддерживавший
ему голову, быстро перекрестил лоб Мартина, а затем вдруг ухватил его за
подбородок и резким сильным движением повернул. Даже сквозь шум пожара я
расслышал,  как хрустнули шейные позвонки. Убедившись, что пульса больше
нет, Конрад выдернул стрелу.
     С  мертвеца  быстро  стащили  кольчугу,  сапоги  и  все  остальное.
Учитывая,  что  не  один  человек  в  отряде  выскочил из  горящего дома
полураздетым,   нашлись  претенденты  на   все  вещи  Мартина,   включая
пропитанную кровью  и  потом  нижнюю рубаху с  дырой  от  стрелы.  Обоим
безлошадным  пришлось  влезть  на  освободившегося коня;  в  отличие  от
Верного,  ему  предстояло нести двух  взрослых мужчин в  доспехах,  и  я
сильно сомневался,  что  он  сможет долго  выдерживать хороший темп.  Но
других вариантов все равно не было.
     - А с этим что делать? - спросил второй разведчик, кивая на все еще
привязанного к его седлу пленника.
     - Сжечь,  -  буднично ответил Контрени,  полагая,  очевидно,  такое
наказание поджигателю наиболее справедливым.
     Разведчик и еще один солдат спрыгнули на землю; один из них обрубил
мечом веревку,  второй полоснул крестьянина ножом под коленями, разрезая
сухожилия - очевидно, для пущей уверенности, что приговоренный не сможет
выбраться из пекла.  Затем эти двое подхватили стонущую жертву за руки и
за  ноги,  оттащили поближе к  горящему плетню  и,  раскачав,  бросили в
огонь.  У  них не хватило сил добросить его туда,  где пламя бушевало во
всю мощь; искалеченный упал на периферии пожара и дико закричал, корчась
на  раскаленных углях.  Туда  же  кинули и  голый труп  Мартина,  сочтя,
очевидно,  такой  вариант  подходящей заменой похоронам.  Затем  солдаты
бегом вернулись к своим коням.
     - Вперед! - скомандовал Контрени. - Не задерживаться!
     Задерживаться в  пылающем аду уж  точно никому не хотелось.  Отряд,
включая и  нас  с  Эвьет,  во  всю прыть поскакал к  реке,  выныривая из
удушливого жара в блаженную прохладу ночного воздуха.  Грохоча копытами,
мы промчались по старому скрипучему мосту и  оказались по другую сторону
реки. Из темноты справа прилетела одинокая стрела и ударилась в кольчугу
скакавшего впереди меня солдата,  но  не  смогла ее  пробить.  Кожа моей
куртки,  хоть и грубая,  однако,  куда хуже годилась на роль доспеха, не
говоря  уже  о  костюме  Эвьет,  так  что  я  почувствовал себя  гораздо
спокойнее,  когда  опасное место  осталось позади.  Вслед  нам  все  еще
неслись жуткие вопли горевшего заживо человека.
     Я пришпорил Верного и нагнал Контрени.
     - Куда теперь? - осведомился я.
     - Сделаем привал,  когда  будет  светло,  -  пробурчал он  и  через
некоторое время добавил: - Собаки. Надо было сразу догадаться.
     В первый миг я подумал, что он ругает врагов, но затем сообразил:
     - Они специально оставили собак,  чтобы по  их  лаю узнать о  нашем
прибытии?
     - Ну да. А сами наверняка прятались в соседнем лесу.
     - Но  собаки  облаяли  бы  любого  чужака,  не  обязательно  солдат
противника... в смысле - наших.
     - Но не любой чужак стал бы их всех убивать.  Лай оборвался слишком
быстро, и они поняли, что в деревне остановился на ночлег отряд.
     - Выходит,  они заранее запланировали, что сожгут собственные дома?
Но зачем?! Мы бы переночевали и просто ушли, не так ли?
     - Это же йорлингисты,  господин барон,  - усмехнулся Контрени. - Их
хлебом не корми, дай только убить кого-нибудь из наших.
     Что ж -  после того,  что мы видели в Комплене,  меня это не так уж
сильно удивляло.
     - Они даже собственного старика обрекли на смерть в  огне,  лишь бы
мы ничего не заподозрили, - напомнил грифонец.
     - Полагаю,  они знали,  что, если ваши солдаты в деревне, то старик
уже мертв, - подала голос Эвьет.
     Я мысленно напрягся: охота же ей его провоцировать! Но Контрени и в
этот раз не заметил издевки и просто согласился: "Может, и так".
     Мы скакали до рассвета,  поначалу не замечая усталости,  но по мере
того,  как  вызванное ночным нападением возбуждение проходило,  сон  все
настойчивей требовал  свою  дань.  Мне,  впрочем,  не  привыкать было  к
бессонным ночам -  в  былые годы  я  часто засиживался в  библиотеке или
лаборатории до  утра.  А  вот кое-кто из  молодых солдат,  очевидно,  не
притерпелся еще к тяготам службы и клевал носом;  один,  заснув на ходу,
чуть не свалился с коня под копыта ехавшим следом,  вызвав поток брани в
свой адрес. Эвьет, однако, крепко держалась за мой пояс.
     Наконец  на  северо-востоке выползло из-за  пологих холмов  солнце,
озарив довольно странную картину -  рысящий по  дороге отряд  под  гордо
развевающимся знаменем,  на неплохих конях,  при оружии, однако с явными
изъянами в  одежде и  амуниции;  четверо ехали без седел,  троим и вовсе
приходилось погонять лошадей босыми пятками.  Тот конь, что вынужден был
везти двоих бойцов,  к  этому времени отстал от  остальных уже  почти на
полмили, но командир не велел снижать темп.
     Перед рассветом над  землей поднялась легкая дымка,  но  она вскоре
рассеялась,  и  Контрени,  окинув  придирчивым взглядом  безлюдные  луга
вокруг, принял, очевидно, решение о привале. Поднеся к губам висевший на
шее рог,  он протрубил сигнал, предписывавший основной группе остановку,
а головному дозору - возвращение. Мы свернули с дороги и, едва стреножив
коней,  завалились спать  прямо  в  траву,  не  обращая  внимания на  не
исчезнувшие еще мелкие капельки росы;  прежде,  чем заснуть,  я искренне
посочувствовал часовым, лишенным этой возможности.
     Их бдительность, однако, не пригодилась. Никто не потревожил нас до
самого подъема, сыгранного около шести часов спустя. Зевая, чертыхаясь и
нехотя разминаясь со  сна,  солдаты принялись седлать лошадей;  тому  из
них,  что  остался "лишним",  Контрени указал уже  другого коня.  Кто-то
заикнулся о завтраке,  но командир отрезал,  что позавтракать можно и на
ходу.  Съестные припасы  к  тому  моменту  состояли главным  образом  из
сухарей.
     Отряд тронулся.  Контрени,  сидя  в  седле,  хмуро изучал уцелевшую
карту.  Мы  с  Эвьет  подъехали к  нему.  Мне  хватило одного взгляда на
неряшливо исчирканный пергамент в руках рыцаря, чтобы понять причину его
раздумий.  Прямой тракт,  которым,  очевидно,  следовала рвущаяся вперед
армия,  вскоре должен был нырнуть в лес.  Следуя тем же путем,  мы имели
все  шансы  догнать  войско,  которое не  могло  двигаться быстрее своей
пехоты,  еще до заката.  Однако,  если армия могла пройти через лес,  не
опасаясь встретить там достойного противника,  то  небольшой отряд вроде
нашего вполне мог нарваться на засаду.  Безопаснее выглядел путь в обход
лесного массива, но это означало крюк не в один десяток миль.
     - Если вам интересно мое мнение,  сударь,  - вежливо сказал я, - то
со  всех точек зрения будет лучше,  если мы прибудем позже,  но сохраним
боеспособность,  чем  если  мы  положим людей  в  бессмысленной стычке с
лесными бандитами,  - я намеренно не стал акцентировать внимание на том,
что вместе с этими людьми мы можем "лечь" и сами.  -  Мы и так без толку
потеряли уже троих.
     - Я и сам того же мнения, - тут же согласился Контрени; похоже, он,
как опытный солдат,  сразу понял,  что не стоит лезть на рожон,  но, как
новоиспеченный  рыцарь,  сомневался,  не  обвинят  ли  его  в  трусости.
Одобрение со  стороны  "старой аристократии" в  моем  лице  пришлось ему
кстати.  Видя  это,  я  решил  развить успех  в  деле  обеспечения нашей
безопасности и  посоветовал не  ехать  с  развернутым грифонским  флагом
"через эти враждебные земли".
     - Но спустить флаг есть бесчестье! - тут же встопорщился Контрени.
     - Не более чем военная хитрость, - возразил я, наблюдая в очередной
раз,   как  простое  изменение  ярлыка  заставляет  человека  совершенно
по-другому оценить то же самое явление.  -  К тому же, - добавил я, - да
будет позволено мне  заметить,  что  нынешний внешний облик отряда может
быть превратно и злопыхательски истолкован нашими врагами.
     Это  окончательно убедило Контрени,  и  флаг был  убран.  Вскоре мы
достигли развилки и  свернули с  тракта налево,  на  более узкую дорогу,
огибавшую лес с запада. Такой путь, разумеется, был прямо противоположен
направлению на Нуаррот,  но в  данный момент меня куда больше волновало,
как  и  в  самом  деле  не  угодить  в  засаду,  путешествуя в  компании
лангедаргцев.
     Часа   через  полтора  мы   миновали  очередную  брошеную  деревню.
Некоторые дворы и огороды там уже заросли травой,  а дома были,  по всей
видимости,  растасканы на дрова. Но жилища тех, кто их растаскивал, были
покинуты совсем недавно.  Не знаю,  что напугало жителей - ведь мы ехали
по объездной дороге, в стороне от пути, которым прошла грифонская армия.
Контрени  распорядился  было  поджечь  деревню,   но  я  отговорил  его,
напомнив,  что  заметный за  много миль  дым  пожара даст потенциальному
противнику знать о нашем приближении.
     Затем нам попался на дороге одинокий крестьянин верхом на муле.  Он
ехал в том же направлении,  что и мы,  но с меньшей скоростью, и слишком
поздно заметил обозначившуюся за спиной опасность.  Ему крикнули,  чтобы
он  остановился,  пригрозив,  что  будут  стрелять;  он  подчинился и  в
результате легко  отделался.  У  него  отобрали только  мула  и  башмаки
(добротные,  воловьей  кожи  -  крестьянин  явно  был  из  зажиточных) и
отпустили восвояси.  Безлошадный солдат,  таким  образом,  получил  хоть
какое-то  верховое животное.  Позже  список наших  трофеев пополнился за
счет  небольшой стаи  диких  гусей,  опрометчиво пролетевших над  нашими
головами;  Эвьет,  конечно  же,  отличилась одной  из  первых,  четверым
кавалеристам также  удалось метко пустить стрелы.  В  рационе солдат уже
несколько дней не  было свежей дичи,  так  что на  следующем привале был
устроен настоящий пир.  Эвелина проявила "дух товарищества", поделившись
своей добычей с остальными -  и,  конечно, сделала это не просто так: на
меня был устремлен красноречивый взгляд,  явно намекавший на возможность
обработать отдаваемое врагам мясо каким-нибудь моим зельем.  Но я слегка
покачал головой,  столь же  красноречиво указав взглядом на  суетившихся
вокруг солдат:  тут требовалась ловкость фокусника,  а не умения врача и
химика.
     Еще часа через два мы  выехали не  то  к  большому селу,  не  то  к
маленькому городку,  стоявшему на  скрещенье дорог;  каменных стен здесь
еще не было,  но имелись земляной вал и крепко сбитый частокол,  судя по
светлому цвету бревен,  вытесанный недавно. Это поселение было обитаемо,
но ворота заперли задолго до того,  как мы подъехали к  ним вплотную,  и
Контрени благоразумно решил в них не ломиться. Оставив местных гордиться
и  дальше своей неприступностью,  мы продолжили путь по прежней дороге и
ехали до самого заката,  а  затем вновь расположились на ночлег в чистом
поле под открытым небом (имевшиеся в распоряжении отряда палатки пропали
при пожаре).
     Почти  сразу же  над  полем разнесся солдатский храп,  пугая ночных
цикад  и  мешая  мне  заснуть.  Выждав  несколько  минут,  к  моему  уху
придвинулась Эвьет,  чтобы  пошептаться о  своих  планах мести.  Главным
препятствием были двое часовых;  у Эвелины не было способа избавиться от
обоих одновременно.  Я вынужден был повторить,  что не стану нападать на
одного из них,  в то время как она застрелила бы второго - а стало быть,
ее затея лишена смысла. Но Эвьет так просто не сдавалась.
     - А  если я незаметно стащу его флягу,  -  шептала она,  щекоча мне
ухо, - ты подмешаешь туда свое снадобье?
     - Во-первых, ты хорошая охотница, но не воровка. Этому ремеслу тоже
нужно учиться,  уж мне можешь поверить.  Но,  допустим,  тебе удастся не
разбудить его и не привлечь внимание часовых. Он выпьет из фляги утром и
через некоторое время просто уснет,  сидя в седле.  Что это даст?  Может
быть, он свалится с лошади, но вряд ли убьется.
     - А  у  тебя нет  яда,  который его прикончит?  И  желательно -  не
мгновенно...
     - Нет.
     - Но ты знаешь, как такой изготовить?
     - Знаю, - не стал врать я.
     - Так сделай!
     - Не могу. Нет необходимых ингредиентов.
     Девочка тяжело вздохнула.
     - Эвьет,  -  сказал я,  - я хочу поспать. Пообещай мне, пожалуйста,
что не будешь ничего предпринимать,  пока я сплю.  А я тебе обещаю, что,
если  ты  предложишь действительно безупречный план,  я  не  стану  тебе
мешать и если смогу - помогу.
     - Ну ладно, - нехотя согласилась она.
     Но  выспаться мне так и  не  удалось.  Разбудила меня не  Эвьет,  а
начавшийся посреди ночи дождь. Это не был грозовой ливень, как пять дней
назад,  но для того,  чтобы испортить жизнь ночующим под открытым небом,
его  вполне  хватало.  Некоторые  наиболее  закаленные солдаты,  правда,
дрыхли,  несмотря ни на что;  прочие с проклятиями поднимались, пытались
прикрыться седлами,  садились,  сбиваясь в  кучки  и  прижимаясь друг  к
другу,  чтобы было теплее.  Густая брань,  висевшая в воздухе,  конечно,
мало  подходила  для   ушей  двенадцатилетней  девочки,   тем   более  -
аристократки,  но  об  этом никто уже не  думал,  и  даже я  не  решился
призывать к  порядку такое количество злых и  невыспавшихся людей.  Мы с
Эвьет кутались в  волчью шкуру,  которая,  конечно,  была  слишком мала,
чтобы укрыть нас обоих, но, по крайней мере, позволяла защитить от дождя
голову и верхнюю часть тела.  В конце концов я все равно задремал, но то
и  дело  просыпался от  мерзкого ощущения холода  и  сырости.  В  итоге,
понимая,  что нормально отдохнуть в таких условиях все равно невозможно,
Контрени скомандовал выступление,  не  дожидаясь рассвета.  Дождь словно
этого и ждал:  не прошло и четверти часа,  как он прекратился.  Но трава
все равно была совершенно сырой,  под копытами уныло чавкала грязь,  над
землей висели безнадежно серые  предрассветные сумерки,  и  настроение у
всех было препакостным.
     Вскоре дорогу преградила очередная речка -  не слишком широкая,  но
прокопавшая  себе   достаточно  глубокое  русло   с   крутыми  берегами,
практически исключавшими переправу вброд или  вплавь с  лошадьми.  Через
нее был переброшен хлипкий щелястый мостик; некоторые его доски прогнили
настолько, что проломились под ногами или колесами предыдущих путников и
либо отсутствовали вовсе,  либо свисали вниз зазубренными обломками.  Но
делать было нечего -  поиски другой переправы могли отнять слишком много
времени,  а главное,  ниоткуда не следовало, что она в лучшем состоянии.
Пришлось переходить по мостику с большой осторожностью - по одному, ведя
лошадей в поводу.  На это ушло больше получаса;  мне,  как,  полагаю,  и
остальным,  не  доставило никакого удовольствия ощущение прогибающихся и
качающихся  под  ногами  досок.   Но  вот,  наконец,  все  оказались  на
противоположном берегу;  серые сумерки к этому времени сменились тусклым
и вялым, вязнущим в сплошных тучах рассветом. Над мокрой землей стелился
туман.  И,  не  успели мы  сесть на  коней,  как впереди из этого тумана
беззвучно, словно призраки, соткались силуэты всадников.
     Кажется,  кто-то  из  солдат  и  впрямь принял безмолвные фигуры за
привидений и  торопливо перекрестился;  но более трезвомыслящий Контрени
скомандовал:  "К оружию!"  Я знал,  что туман может проделывать странные
штуки со звуками,  но,  право же,  предпочел бы иметь дело с бесплотными
духами (если бы таковые,  конечно,  существовали),  а  не с  вооруженным
противником.  А  скакавшие к  нам явно были вооружены и превосходили нас
численно.  При  этом  чертов мостик лишал нас  шанса быстро отступить на
другой берег;  я решил,  что в крайнем случае пойду в отрыв, скача вдоль
этого.  "Запрыгивай!"  -  скомандовал я  Эвьет и  сам  взлетел в  седло.
Кое-кто  проделал то  же  самое,  другие стояли,  выставив мечи или взяв
наизготовку луки.
     Из тумана,  наконец, донеслись чавканье копыт и побрякивание сбруи,
а  затем окрики "тпрру!"  Всадники останавливались,  натягивая поводья -
для них наш отряд,  словно специально выстроившийся, чтобы не пустить их
на мост,  выглядел ничуть не более приятным сюрпризом.  Я видел доспехи,
пики  и  мечи,  но  не  видел знамени -  по  крайней мере,  над  головой
подъехавшей колонны. Люди с обеих сторон молча и угрюмо смотрели друг на
друга. Наконец двое из вновь прибывших всадников расступились, пропуская
рыцаря в  латах верхом на рыжем жеребце.  Его шлем венчали черные перья,
из-за дождя, впрочем, имевшие довольно-таки жалкий вид.
     - Кто такие? - властно спросил он.
     - Сначала  сами  назовитесь,  -  мрачно  ответил Контрени,  стоя  с
обнаженным мечом возле своего коня.
     Эвьет дернула меня за ремень. Я обернулся и увидел, как сверкают ее
черные глаза.
     - Это наши, - прошептала она. - Герб на щите.
     О  черт.  И как мы теперь будем доказывать этим "нашим",  что мы не
лангедаргцы?  На пленников,  сопровождающих грифонский отряд не по своей
воле, мы никак не похожи...
     Но в тот миг,  когда я уже собирался садануть бока Верного,  бросая
его в  стремительный галоп вдоль берега,  прочь от  обоих противостоящих
отрядов,  командир  чужаков,  окинув  взглядом  подчиненных Контрени (и,
вероятно,  особенно оценив босоногих и полураздетых солдат),  понял,  на
чьей стороне преимущество, и надменно произнес:
     - Кавалерия его светлости Карла Лангедаргского!
     Я почувствовал,  как Эвьет вздрогнула, словно от удара. Послышались
вздохи и возгласы облегчения, мечи и луки опустились.
     - Свои, - удовлетворенно констатировал Контрени, вкладывая клинок в
ножны.  - Я Робер, рыцарь Контрени, - и, полуобернувшись, прошипел через
плечо недогадливому знаменосцу: - Знамя! Знамя давай!
     - Арманд,  барон Левирт,  - представился в ответ командир чужаков и
тоже  коротко махнул  рукой  кому-то  у  себя  за  спиной.  Над  шлемами
всадников в  воздух поднялось древко,  с которого мокрой тряпкой свисало
серебристо-черное полотнище.
     Через несколько минут я  уже  знал новости,  прискорбные для  обеих
групп грифонцев.  Колонна,  с которой мы встретились, представляла собой
остатки той  самой  армии,  которую спешил нагнать Контрени (а  согласно
легенде,  и  мы с  Эвьет тоже).  Как оказалось,  грифонцы еще три недели
назад получили информацию о  том,  что йорлингисты стягивают свои войска
на  северо-западе,  в  графстве  Плеранс,  острым  мысом  вдававшемся  в
подконтрольные Лангедаргу территории,  и  ради  этого фактически оголили
обширные  земли.  Эти  сведения  подтверждались не  только  собственными
лазутчиками,  но  и  перехваченными агентами Льва.  Тогда и  созрел план
стремительного марша через два  йорлингистских графства на  соединение с
северными  силами  Грифона,  с  тем,  чтобы  затем  объединенной  армией
обрушиться с  тыла на отрезанную от своих львиную группировку.  Поначалу
поход  проходил  успешно,  армия  не  встречала никакого организованного
сопротивления,  не  считая  жалких  попыток  местных ополченцев,  как  в
Комплене.  Тракт,  по которому двигалось войско, постепенно отклонялся к
северо-востоку и вчера вечером привел грифонцев в узкую долину,  зажатую
между поросшими лесом холмами. Вот тут-то ловушка и захлопнулась. Вход и
выход из  долины перекрыли сброшенными со склонов валунами,  и  началось
избиение.  Грифонцы имели численный перевес (это  вынужден был  признать
сквозь зубы даже Левирт,  из чего я сделал вывод,  что перевес был очень
существенный),  но  им,  фактически  запертым  между  крутыми  склонами,
лишенным пространства не то что для кавалерийского,  но и  для пехотного
маневра,  это преимущество пошло только во  вред:  бойцы путались друг у
друга  под  ногами и  представляли собой  отличную цель  для  сыпавшихся
сверху с двух сторон стрел,  дротиков и камней.  По словам Левирта, граф
Шарвиль,  командовавший армией,  был  убит  в  этом бою,  и,  будучи уже
смертельно раненым,  отдал коннице приказ прорываться и  уходить обратно
на юг,  бросив обреченную пехоту.  Примерно полутора сотням кавалеристов
под командованием Левирта удалось пробиться с боем через седловину между
холмами и  вырваться из  ловушки;  судьбы  остальных они  не  знали,  но
предполагали, что она печальна.
     Во всяком случае,  так эта история звучала в изложении Левирта.  Я,
однако,  практически не сомневался,  что никакого приказа,  отданного из
последних сил  умирающим командиром,  не  было,  а  Левирт  и  остальные
попросту бежали с  поля боя  в  самом начале,  когда такой шанс еще был.
Хотя бы потому,  что,  насколько я  имею представление о  военной науке,
группа,   отступившая  по   приказу,   должна  остановиться  в   заранее
условленном месте  сбора  и  ждать  подхода других  прорвавшихся,  а  не
драпать без оглядки со спущенным флагом.  Вообще же для конницы удирать,
оставив на произвол судьбы пехотинцев - дело самое обычное; даже простой
дружинник презрительно смотрит с  высоты своего седла  на  месящих грязь
вчерашних мужиков с копьями,  а уж благородный рыцарь тем паче не станет
рисковать своей аристократической жизнью ради их  спасения.  Но  Левирт,
судя по всему,  бросил в  мышеловке и других кавалеристов.  Однако,  кто
остался жив, тот и прав, не так ли?
     Уточнив  у  Контрени,  насколько безопасна дорога,  по  которой  мы
приехали,  Левирт  объявил,  что  принимает  командование  и  над  нашим
отрядом. Контрени вынужден был подчиниться; в отряде Левирта было добрых
четыре десятка рыцарей,  не  уступавших ему  по  рангу.  Новый  командир
объявил о дальнейших планах:  идти на юг и затем на запад, через границу
графства,  в  хорошо укрепленный грифонский город Лемьеж.  Туда,  по его
словам, должны были подтянуться и другие остатки разбитой армии, если им
удастся  вырваться из  окружения.  Что  ж  -  идея  поскорее укрыться за
надежными стенами выглядела вполне здравой,  учитывая,  что  йорлингисты
наверняка захотят  развить успех  и  нанести удар  по  грифонским землям
прежде, чем лангедаргцы смогут перебросить в эти края новые силы.
     Нам  вновь  пришлось переправляться через проклятый мостик,  теперь
уже в обратном направлении - причем на сей �