…– Я надеюсь, мы еще встретимся?Она ничего не ответила, лишь громче обычного хлопнула дверью. С возникшей внезапно ненавистью, охватившей ее, подумалось: «На том свете обязательно встретимся... Мы же ягоды одного поля... Поля обреченных грешников».Она посмотрела на часы. «Восемь… Значит, в ресторан, ужинать», – ориентировала Она себя во времени и пространстве. Коридор «Интуриста», застеленный «кремлевской» ковровой дорожкой темно-бордового цвета с широкими зелеными полосами по краям, и стенами, увешанными репродукциями Дали, Босха и Ван Гога в рамках цвета вороного крыла, был пуст. Неожиданно выхваченный глазами человек-крыса с репродукции Босха погрузил Разум в подсознательный страх и еще добавил тоски, уныния и печали. Подчиняясь интуитивному чувству самосохранения, Она поправила на плече ремешок сумочки, подхватила полы шубы, чтобы не запутаться в них и не упасть, и, глядя себе под ноги, пошла быстрее. «Господи, какой ужас! И кому только в голову могла прийти идея сделать такую дикую подборку?! Сюрреалист несчастный... Эстет или бестолочь...». Она попыталась представить себе этого человека, но в Комнате Воображения, кроме образа последнего клиента-негодяя, никого не было. Чтобы не терять времени, Она двинулась в Комнату Встреч и Общения своего Царства Разума.«Ну вот, господин Набоков, а вы говорите, что Лолита – не дитя порока, а жертва обмана», – начала Она нескончаемый диалог. Разговаривать так или слушать свои мысли для нее было одним и тем же, и как только появлялась возможность, Она уходила из Мира Реальности и Чувственного Осязания, в котором находилось ее тело, в Мир Бессмертного Духовного Пространства, где у нее было свое место, как у каждого, кто живет думая, а не просто существует на земле. «Нас никто не слышит, господин Набоков, поэтому давайте на «ты»! Ну вот, это только в твоем ураганном «Волшебнике» так. А вот в романчике-то всё подтянуто! Ты спрашиваешь, что подтянуто? А вот что. После эмоционального рассказа появилась идейка. Затем она превратилась в скелет, под который ты и подстраивал образ Лолиты. Так сказать, костюмчик сшил и решил приодеть скелетик, чтобы собственное извращение спрятать. Какое извращение? Любовь к молоденьким девочкам и своему неуспокаивающемуся мужскому началу...». Она зашла в кабину лифта и нажала кнопку второго этажа. Когда Она была в другом настроении, то над ней всегда властвовал падающий лифт, давая ей возможность представить себя летящей над каким-нибудь живописным местом Земли. Но сейчас…«Сейчас моя душа общения просит… Да и бросать господина Сирина одного мне совсем не хочется! Кстати, интересный у тебя псевдоним! Что же он означает? Ты спрашиваешь, какой будет у меня, если я вдруг писать начну? Не знаю, не думала... Наверное, какой-нибудь яркий или таинственный… Вообще-то он мне совсем ни к чему. Я же проститутка! Ты говоришь, что проститутки тоже псевдонимы себе придумывают. Конечно, ведь они боятся всеобщего презрения… В основном это те, которые только так и зарабатывают. А я ведь еще и немножко учительница! Ты считаешь, что немножко проституткой и немножко учительницей быть невозможно? Может, ты и прав, но только в одном: немножко проституткой быть действительно невозможно, а вот немножко учительницей… Мою любовь к детям я могу выразить только работая с ними. Немножко проститутка... Как это понять – не знаю... Это же почти все женщины земного шара! Но об этом после поговорим. Давай лучше о твоей Лолите! Итак, по-моему, всё натянуто на теорию-скелет, где основой является твоя идея – взаимоотношения девочки Лолиты и мужчины Гумберта в момент перехода Лолиты в женщину, а Гумберта (а может, и тебя самого?) – в юношу. Но если женское движение естественно и нормально, кроме временного фактора, где ты точно попал, предвидев сексуальную революцию, то превращение мужчины, имеющего опыт прожитой сорокалетней жизни, в юношу, это что? Всё что угодно… И внутренние душевные противоречия, и неугомонность, и буйство мужского начала, и просто болезнь… Скажи, а Гумберта ты пожалел из мужской солидарности? Ты дал ему насладиться молодым девственным телом, пахнущим зеленым яблоком. Красиво? Но это не я придумала... Это Достоевский в «Подростке» вложил в уста князя такое удивительное и необыкновенно точное сравнение. Девственное женское тело пахнет зеленым яблоком! Потрясающе! Непонятно, почему ты его не любишь…А называешь как? «Супостат»! Зря... Для меня он мудрее тебя... Но ты красивый». …Четвертый этаж.«Да, именно из мужской солидарности ты разрешил Гумберту «вгрызться» в это молодое, пахнущее зеленым яблоком тело. Так она, еще не Лолита, вгрызалась в мороженое-бисквит, когда он, еще не Гумберт, привел ее в кафе и начал волшебствовать... Почему ты дал ему насладиться, это понятно. Хотя бы потому, что ты этого хотел. А ей, Лолите? В какую область чувственных наслаждений ты повел ее наслаждаться? В собственную, придуманную, вот в какую! И если в «Волшебнике» сама форма рассказа спасает, то в «Лолите» даже твой комментарий: «Подвиг Гумберта состоит в том, чтобы определить раз и навсегда гибельное очарование нимфетки» – ничего не дает. Ты считаешь, что всё это – естественная жизненная логика? Тогда она – рожденное дитя порока. И зачем только ты убил Гумберта?». …Приехала. Ну что ж, пойду в ресторан, пообщаюсь с этой кустодиевской женщиной (почему ресторан своими формами напоминает мне именно ее?), одетой в стиле Америки времен «сухого» закона. Невзрачная вывеска, малопривлекательный вход... А за ними – царство утехи, порока и животных инстинктов. Лишь бы презренный металл звенел в кошельках и не кончался! За ваши деньги, господа, всё что угодно!Заведующий этого питейно-развлекательного заведения признавал лишь стиль Америки эпохи «сухого» закона. Этот стиль был его образом жизни, любимым направлением в моде – от джаза до скатертей, от униформы официантов до костюмов артистов, сшитых в духе того времени. Даже тапер выходил в белоснежной сорочке с закатанными рукавами и распущенным черным галстуком. Впрочем, был и другой вариант его костюма, строгий и консервативный, – застегнутый наглухо воротник и бабочка. Весь этот антураж, по замыслу хозяина, должен был создавать эффект «спрятанной» свободы, когда всё запрещено, жизнь – сплошная проблема, и лишь здесь есть всё. Как только Она переступала порог этого ресторана и погружалась в его мир, ее охватывали расслабленность и полнейшее равнодушие ко всему, что оставалось там, за входными дверями. Даже врата ее Царства Разума, из которых появлялось желание мыслить, на время закрывались. Всё блокировалось музыкой, имя которой – джаз. В этот блаженный момент расслабленности и отрешенности всё уходило, исчезало, растворялось… Кроме одной мысли, которая приходила к ней с началом этих джазовых импровизаций. Появлялась и начинала стучать в закрытые врата ее Царства Разума: «Зачем я здесь, в этой стране?». Ей казалось, что по вложенным в нее чувствам она должна была появиться и жить там, за океаном, в тридцатых годах. В Чикаго или Нью-Йорке... Но зачем Божественный замысел определил меня сюда? Зачем вообще Бог создал меня и поселил на земле? Почему при звуках джаза появляется волнующая дрожь, а сердце так трепещет и бьется? Ответов нет, поэтому и не живут в ее Царстве Разума эти мысли. Может быть, создатель царства не тот, да и жизнь совсем не та? Но что же делать, так получается...Она прошла в зал, подошла к «своему» двухместному столику у стены, сняла шубу, вместе с сумочкой положила ее на стул, села и осмотрелась. Она любила это ресторанное время – время томительного ожидания, когда все вокруг к чему-то готовятся: к новым встречам, новым чувствам, а то и к новым деньгам, трудовым, заработанным… впрочем, и внезапных, шальных, ожидают тоже. Сейчас «очередной» музыкант сидел за необыкновенно красивым красно-перламутровым роялем. Из большой хрустальной пепельницы, где лежала тлеющая сигарета, длинной сизой струйкой вверх поднимался дым, растворяясь в особом ресторанном воздухе – смеси запахов застоявшегося табака, алкоголя, полироля, освежителей, кожи и духов. Она уловила аромат дорогого мужского одеколона «Черный шериф», подаренного ею Сергею, ее необыкновенному мальчику, – так Она называла его про себя. Ее бывшему любовнику, настоящему другу, личному официанту… «А дружок-то мой милый здесь! Значит, придется ждать его, никто другой не подойдет». Прислонившись к стене и закрыв глаза под звуки незнакомой красивой музыки, Она погрузилась в воспоминания, пытаясь воссоздать обстановку их знакомства и отношений, пока врата Царства Разума еще были открыты. «Первый раз я увидела его в такой же ничем не примечательный вечер… В ту субботу мы с Марийкой решили отдохнуть и забыть всё то, что пришлось пережить за неделю. Проще говоря, напиться и излить друг другу душу, чтобы не носить в одиночестве тяжелые торбы своих грехов. Сознание того, что не только ты совсем пропащая, помогает не утонуть в пучине бесчестия. Вечер подходил к концу, мы уже выпили достаточно и стали собираться домой. Марийка разлила остатки водки и вдруг подняла на меня похотливо искрящиеся глаза:– Ты заметила, как на тебя смотрит наш официантик? – А-а! Оставь его в покое! Только здесь нам разврата не хватало, – я встала из-за стола.– Не-ет! – не унималась она. – Сама посмотри, он глаз с тебя не сводит... Ты уже совсем пьяная… ничего не видишь!– Тебе тоже уже хватит, пойдем. Нам пора, – пыталась я ее остановить. Но где там!– Не-ет… ни-ку-да я с тобой не пойду! Я остаюсь! С ним… он мне понравился! – кричала она. На нас уже оглядывались, но Марийка была словно не в себе. Не обращая ни на кого внимания, она налила рюмку, выпила ее одним глотком, затем долго пыталась попасть вилкой в какой-то кусок. Набив полный рот, она с трудом выговорила: «Т-ы-ы… и-д-и... и-д-и...». Я повернулась и пошла... Боже, как мне всё осточертело! Краем глаза увидела, что какой-то человек бросился к входной двери и распахнул ее передо мной. Это был он, наш официант, которого отметила Марийка. Я посмотрела на него и тут же утонула в омуте его бездонных черных очей. Но взгляда не отвела и постаралась вложить в него все нахлынувшие вдруг чувства и обещание встречи. Такой взгляд – испытанное оружие роковых женщин. Затем, демонстративно-равнодушно отвернувшись, вышла. …Мне кажется, что с субботнего вечера человек настраивается на особый распорядок, а его сон в воскресное утро – самый сладкий и желанный. Мой сон с самого утра был нарушен: раздался звонок. Я открыла дверь, но за ней никого не было. Только отошла – снова звонок, открываю – опять никого. И лишь когда трели раздались в третий раз, вдруг осознала: мне всё это снится, а сама я лежу в постели. Открыла глаза, прислушалась. Через секунду вновь настойчиво зазвонили. Еще не до конца проснувшись, я набросила халатик и, придерживая его, чтобы не разошелся (где сейчас искать пояс?), подошла к входной двери. Посмотрела в глазок, но, как и во сне, никого не увидела. Может, показалось? Нет, опять решительный звонок! Резко распахнув дверь, я решила высказать всё этому бесцеремонному утреннему посетителю, кем бы он ни был. И тут… Огромный букет роз – от белых до черных, от бледно-розовых до темно-бордовых – издавал упоительный аромат! «Сколько цветов!» – подумала я. ¬Почему-то представилась Клеопатра в ванне с плавающими бутонами. Может быть, именно такое количество цветов рождает чувство сопричастности к царицам? «Все цветы мира – ваши, сударыня!» – произнес мужской голос, и я узнала вчерашнего красавца-официанта из «Интуриста». Он шагнул ко мне и, встав на колено, протянул букет. Наклонившись, я подхватила цветы и, утонув в них, совсем забыла придержать халат. Оставленный без присмотра, он «предал» меня. Влажно-горячие глаза уже вовсю хозяйничали по моему телу. Мужчина обхватил меня за ноги и резко поднялся. Я только и успела спросить: «Что же ты делаешь?» – как руки мои разомкнулись, розы полетели на пол. Чтобы не упасть, обняла его и прижала к себе. Медленно – как он потом сказал: «Чтобы не расплескать чувство» – Сергей донес меня до кресла и опустил в него, встал рядом на колени и пытался раздеться. Я блаженствовала, закрыв глаза, и уже готова была принять его в свое лоно любви, изнывая от нетерпения. «…Набоков, ты считаешь, что я совсем не поняла тебя. А мне вот кажется, что не просто поняла, но и даже почувствовала. И знаешь, когда это пришло? Когда я согласилась с твоими словами о том, что самый лучший читатель – это эгоист, который наслаждается своими находками, укрывшись от соседей. Ты считаешь, что нельзя резко прерывать нахлынувшие воспоминания и переключаться на другое? Может быть, ты и прав. Быстрый переход из Комнаты Памяти в Комнату Встреч и Общения нарушает порядок в Разуме, и тут же начинает болеть голова»... ...Как это бывает при необузданном чувстве, Сержик не донес свое желание, поскольку эмоции его обогнали Разум, а возбужденное тело, переходя из грез в реальность, излилось, так и не успев соприкоснуться с моим. «Вот и сказки конец», – подумала я. К счастью, я ошибалась, потому что совсем не знала ни самого сказочника, ни его задуманной и уже реализуемой сказки под названием «Безумная любовь», где главный герой – беспредельное желание. Осознав это желание и попав в ритм чувства, его наполняющее, просто сходишь с ума! Как считает одна актриса, именно после таких актов безумной любви и «срывает крышу». Но мы еще поговорим об этой красавице, она заслуживает нашего внимания как одна из немногих (или многих?) женщин, утверждающих, что истинная любовь не может быть одна. Мысль о том, что абсолютная истина всегда одна, не пугает ее, но любовь, считает она, – состояние души, а кого и как любить – это вторично и зависит прежде всего от обстоятельств. ...Прости меня, друг мой ненаглядный, что отвлекаюсь. Я специально так делаю, чтобы успокоиться. ...Но Сергей и не думал останавливаться. Медленно, на секунду задержавшись перед входом, он вошел, наконец, в будуар под названием лоно любви и каждое свое движение начал соотносить с моим ритмом. В умопомрачительной прострации я фонтанировала первый раз, стараясь сдержать предательский стон. Но от Сергея мою страсть невозможно было скрыть, он чувствовал мою реакцию, и, может быть, поэтому второй раз было еще сильней и ярче. Это был момент идеального партнерского совершенства! Ураган страстей, буйство чувств и фонтан эмоций! Новое, доселе не испытанное чувство посетило меня, волной прошло по телу, и я унеслась в мир внеземного блаженства! Такого у меня никогда и ни с кем не было. Три месяца мы жили, наслаждаясь друг другом везде, где только можно. Блаженствуя, мы измотали и истерзали свои тела и души, забыли обо всем, стали безумными и неуправляемыми, уже не могли обойтись без нашего чувства. И что мы только ни творили, на что только ни шли! На столе, на сцене, у трубы стриптизерш, на рояле (это была моя давняя мечта!), на сервировочном столике, катаясь по всему залу, в какой-то темной подсобке... Ночью в пустых коридорах гостиницы, в движущемся, особенно падающем вниз, лифте… На крыше гостиницы, в поднебесье... В горах и на море... И еще, еще, еще... Мы всё выдумывали и выдумывали, и не было, казалось, конца ни нашим фантазиям, ни нашей любви... …«А музыкант-то незнакомый, и эта приятная музыка тоже», – вернулась Она в Мир Реальности и Чувственного Осязания. Ее взгляд остановился на двух женщинах, сидящих у противоположной стены. По одежде и манере держаться – явно русские. Одна из них, жгучая брюнетка в платье с глубоким декольте, была очень хороша собой. Она держалась уверенно, с чувством собственного достоинства, и лишь легкая тень под глазами выдавала в ней одинокую страдающую душу. Таких ярких и эффектных женщин называют роковыми. Они знают о своем магическом влиянии на людей и пользуются им, но со временем сами становятся жертвами своего осознанного рокового предназначения. Другая – блондинка со вздернутым носиком и голубыми глазами, одетая в строгий лиловый костюм (ваш любимый цвет, господин Набоков!) – была тоже очень привлекательной, однако ей не хватало спокойной уверенности подруги. Она суетилась и явно чувствовала себя не в своей тарелке: оглядывалась по сторонам, теребила салфетку, поправляла юбку, снимала пушинку с рукава… Она заметно волновалась, но это волнение происходило явно не от жизненных неудач. Видно было, что она радовалась жизни и проблемы, которые появлялись на ее пути, были проблемами-приключениями, а не проблемами-задачами, как у ее подруги. Наивность и кротость вместе с решительностью и расчетливостью за одним столом. Одна из них, скорее всего, домохозяйка, другая – секретарь, одна – мать как минимум двоих детей и обладательница состоятельного мужа, другая – одинокая женщина и мать единственного чада, если мальчик – разбалован, если девочка, то, как и мать, – одинокая страдающая душа. Полные противоположности… Что у них общего? Зачем они здесь? Ей захотелось послушать, о чем говорят эти женщины, но заиграли Глена Миллера, и Она тут же забыла обо всем. Нет, не случайно его смерть связана с небом! Облака... Океан... Самолет... Америка сороковых... Соло на рояле всё тише, тише… Вступил саксофон. Она посмотрела на эстраду и увидела Алексея – друга, музыканта, виртуозного саксофониста и скрипача. Он заметил ее, помахал рукой и показал на саксофон. Это означало: для тебя. Глен Миллер сменился Дюком Эллингтоном. В знак благодарности Она прижала руку к груди и улыбнулась. От женщин не ускользнул этот немой диалог, обе повернулись к ней и посмотрели оценивающе. А Она в ожидании своего любимого официанта опять отправилась в Комнату Встреч и Общения, где ее сегодня ждал господин Набоков... Сегодня его день! «Какое счастье, когда тебя чувствуют и понимают! Достоевский на вопрос, что такое счастье, ответил: счастье – это когда тебя понимают... Тебя же бывает трудно понять, особенно когда ты говоришь, что великая литература идет по краю иррационального или что тебе всю жизнь нравилось ставить слова в глупое положение, сочетать их шутовской свадьбой каламбура, выворачивать наизнанку, заставать их врасплох. В таком случае твоя литература есть словесный джаз! Согласен со мной? Вот, к примеру, «Серенада» Глена Миллера перекликается с твоими: ночь томит, лениво льется сон безумный, воображенье охладело, облако блеснуло, как лебединое крыло... А «Лолита» – это просто сексуальный джаз! А как твой роман повлиял на сексуальную революцию! Он вышел, кажется, в 1962-м, это было время образования всяких молодежных течений, переосмысления происходящей действительности... Двенадцатилетней девочке попадается твой роман о ней самой – и воспитанная родителями и обществом нравственность наряжается в одежды акселерации, эмансипации и полного противопоставления традиционным нормам морали. Идет время. Наступает сегодня.. Познание чувственных наслаждений в двенадцать лет становится нормой. В четырнадцать лет я сама отдалась учителю, отдалась осмысленно, с желанием! И если я не жертва обмана, значит, я – дитя порока? Неприятные ощущения, дискомфорт и боль прошли уже на третий или четвертый раз. Сейчас – одно блаженство! Я вообще не понимаю, как можно не хотеть чувственных наслаждений?! Тело, как и Разум, удовольствия и счастья требует! И если я узнала это не от мужа, то почему это безнравственно? Да и вообще, зачем настоящему мужчине девственница? Чтобы удовлетворить собственный эгоизм… А вот и Сержик мой всё несет». Сергей нежно поцеловал ее: – Какая ты красивая, с ума сойти! – сказал он и многозначительно посмотрел ей в глаза. – Заждалась? – Нет, всё нормально. Я тут слушала музыку, разговаривала... – И кто же сегодня приглашен в Комнату Встреч и Общения? – Господин Набоков. – Мне его жаль! – Почему? – Ты, наверное, замучила его, почему он романа о мальчике Лолите не написал? – А ты откуда знаешь? – удивилась Она. – Мне кажется, мы с тобой об этом не разговаривали… – А что тут знать, – слегка смутившись, ответил он. – Каждая женщина мечтает о девственном мальчике... – он надолго замолчал. Она пришла на помощь: – Если стыд не позволяет найти такого мальчика в жизни, то, может, хоть в воображении с ним пообщаться? Пофантазировать и написать книжку? Ты случайно не знаешь, как его научить наслаждаться? – засмеялась Она и поцеловала его в щеку. – Очень хорошо знаю, – делая вид, что обиделся, ответил Сергей. – Ну всё, я пошел. Хозяин появился, идет к тебе. Пока. – Пока. Хозяин ресторана Герман Сигизмундович, расчетливый, хитрый, умный и жестокий человек, был ее сутенером. Подойдя, он взял ее левую руку, поцеловал и незаметно вложил в нее листочек. – Добрый вечер, красавица! – улыбнулся он и проследовал дальше. Она кивнула. Музыка смолкла. Можно послушать, о чем говорят милые дамы, а бумажку пока уберу. Но женщины были заняты едой, перебрасываясь ничего не значащими фразами, и опять вспомнился Сергей... «Три месяца мы были поглощены своим чувством, ни о чем другом и не думали. Но однажды я опомнилась, пришла в себя. И сейчас считаю, что поступила тогда правильно. Когда поняла, что у нас нет будущего, то решила познакомить Сергея с Ксенией, знакомой студенткой филфака. Я сразу вспомнила о ней, когда думала о том, кто подойдет Сергею. Нашла ее в общежитии, она отчаянно нуждалась в деньгах. Через Егорыча устроила в ресторан официанткой – а как им еще встретиться? Они до сих пор не догадываются, что это я их свела. Да, свела я, а Бог сам решит, что дальше! В этой красивой девочке столько обаяния, грации и женской тайны! Она словно лучик Божий – светлая, простая, чистая! Общаешься с ней – и исчезает всё плохое, уходит дурное настроение. Наверное, именно такие девочки становятся единственными и любимыми женами, идеальными матерями»… Она задумалась, а когда подняла глаза, то увидела Ксюшу, словно материализовавшуюся из ее мыслей. Девушка подошла к ней: – Привет! Она кивнула в ответ и спросила: – Как дела? – Лучше всех! Сегодня мы с Сережкой ночью в храм пойдем. – Молодцы! Как твоя учеба? – Сессию досрочно сдала. Ой, может, вам принести чего-нибудь? – забеспокоилась Ксюша. – Нет, спасибо... – Ну, тогда я пойду, – извинилась она и, улыбнувшись на прощание, пошла обслуживать пришедших иностранцев. Оставшись одна, Она посмотрела на женщин, сидящих напротив: «Что же вы, милые дамы, с таким интересом смотрели в мою сторону, словно познакомиться хотели, а теперь совсем забыли про меня... А-а-а, понятно... Водочку пьете, традиционный русский напиток! Выпил, и все проблемы уменьшаются до размера собственных мозгов. Признаться, я и сама предпочитаю водку. Ну что ж, пейте-ешьте на здоровье». Она вдруг поняла, почему так нервничала блондинка: скатерть на столе была того же цвета, что и ее костюм. «…Набоков, я опять с тобой. Признаюсь честно, надоел ты мне, пора тебе отправляться в Комнату Памяти, а на твое место в Комнату Встреч и Общения я приглашу этих милых дам, с которыми мы начнем писать откровенный роман о женщинах, но не для себя, нет, а для вас, мужчин. Вы ведь нас совершенно не знаете, вот мы и попытаемся окунуть вас в наше женское откровение. Глядишь, если не понимания, то, может, хоть какого-то уважения добьемся! Когда ты написал «Лолиту», то спрашивал благословения церкви на издание. Признайся, зачем? Мне кажется, если ты верующий человек, то всё, тобою сотворенное, с Божьей Истиной соотносить следует. Может быть, конечно, я и ошибаюсь. Просто от невозможности написать задуманный роман «Лолит» придираюсь, поэтому и расстаюсь с тобой. Ты спрашиваешь, почему я не могу написать. Сейчас объясню...». Она допила сок и закурила. Саксофон Алексея творил импровизацию. «…Я хотела написать роман о двенадцатилетнем мальчике и сорокалетней покорительнице мужских сердец. Обобщить психологию всех или большинства женщин, чтобы приблизиться к истине, сам понимаешь, невозможно. Но если писать роман о себе, то хоть капельку истины открыть вполне реально! К сожалению, это тоже пока невозможно, не хватает разницы лет. Я хотела бы, чтобы эта разница составляла двадцать восемь лет, но пока только пятнадцать. Ты спрашиваешь, какие чувства уже определились? Ну, описанных тобой нет ни одного. Если следовать твоим чувствам, то придется дающее начало заменить берущим. Сейчас я к этому не готова, если сделаю такую замену, то истинного чувственного наслаждения не получу. У меня не будет возможности выполнить один из главных принципов моего чувственного наслаждения – женщина по природе своей не может думать только о себе. Удовлетворение партнера для нее – неотъемлемая часть блаженного акта соития. У кого-то, говорят, – правда, я не встречала такой благотворительницы, – самая главная. Мне сначала маленького мужчину сотворить нужно, а исходить, как Артур и Гумберт, из воображаемого чувственного желания я пока не могу, не получается. Может, в сорок лет и появится это эгоистическое чувство собственного наслаждения, с такой любовью и вдохновением описанное тобой. Сейчас, увы, его нет, а поэтому мы на время расстанемся. Отправляйся в Комнату Памяти, ну а я... Ты еще здесь, Набоков? Ты не уйдешь из Комнаты Памяти до тех пор, пока я вижу этих женщин в ресторане, ведь невозможно при реальной картинке создать воображаемую. Впрочем, может ты и прав: можно закрыть глаза и вообразить что угодно». Сначала надо посмотреть, куда и к кому идти. Развернув листок, Она прочитала: «№ 950, до 24.00, Камю». Французик, значит... Герман, зная ее увлечения, именно так решил обозначить национальность клиента. Сейчас половина десятого… Пойду в десять, решила Она, хватит ему и двух часов. Смяв бумажку, Она положила ее в пепельницу и подожгла.Вот так и жизнь – сначала загорается, затем разгорается, потом горит синим огнем, постепенно (если, конечно, никто не поможет!) начинает затухать, гаснет и превращается в пепел – прах, который исчезнет в бесконечном Космосе… и всё! А если это не всё, значит, нужно найти ответ на вопрос: для чего я появилась на Земле? Ничего об этом не знаю, не ведаю. Откинувшись на спинку стула, Она окунулась в ресторанную действительность. Продолжалась концертная программа. По желанию клиентов до самого утра исполнялись русские песни и романсы, а джазовое попурри – лишь для вдохновения музыкантов. Когда зазвучал романс на стихи Есенина «Отговорила роща золотая», ей на ум опять пришла кустодиевская женщина. «…Я вспомнила картины художника – лично для меня посредственного – Кустодиева просто потому, что ресторан в моем воображении ассоциируется с женщиной, а его женщина – это, прежде всего, дородность и доброта. Если оставить без изменений его амфорообразное строение женского тела, кстати, в Древней Греции считавшееся совершенным, да к нему определить лицо Элины Быстрицкой, вот это и будет, по-моему, образ русского ресторана. Между прочим, что-то подобное создал Федор Михайлович в «Идиоте». Настасья Филипповна... Хлебосольная красавица, умеющая встретить, принять каждого и даже надежду ему оставить. Живущая на обнаженном пределе человеческих чувств – от любви до ненависти, от безудержного смеха до истерического плача, – всех она может принять, понять и заставить перед собой преклоняться, отдав взамен всё, даже собственную жизнь. Так и ресторан – лицо матушки-России – встречает и угощает. Принимает всех и понимает каждого, показывает широту русской души, обнажает все чувства, когда гуляют, плачут и радуются до предела. Но наступает момент, когда всё кончается, а Россия остается – веселая и печальная, до конца так и не понятая, не осмысленная…». А иностранного люда всё прибывает, все столики уже заняты. Кто-то ужинает и уходит, но многие остаются. Одни знакомятся, другие едят и пьянствуют, кто-то просто коротает время за чашкой кофе. Ей тоже захотелось кофе, и Она поискала глазами официанта. «Вон и американчик, мой недавний клиент, ужинает со всем своим семейством – красивой женой и очаровательными двойняшками... Ну чего еще ему для счастья нужно? Ан нет, туда же, русской экзотики захотелось! Его друг поделился с ним, что общаться с русской женщиной – всё равно что отведать чего-то очень вкусного, сладкого. Вот он и решил попробовать. После двух часов нашего общения, я спросила его: ну и как? Нет слов, отвечал он, приятель оказался прав: русская женщина действительно самая сладкая! А сам он стал счастливее хотя бы потому, что знал теперь, о чем тот говорил. Ну и зачем ему это? Неужели чтобы не отстать от кого-то и иметь в своей коллекции русскую женщину? Ведь мужчины любят коллекционировать, это у них просто мания». Она закурила и, пока не было музыки, прислушивалась к разговору двух женщин, пытаясь понять, зачем они здесь. «Впрочем, в этом нет ничего удивительного, за деньги можно всё. Или за положение... Или по знакомству... На посетителей никто не обращает внимания, лишь бы платили. Но присутствие этих женщин словно тайной какой-то окутано, каким-то их внутренним желанием, сжигающим изнутри. Они на что-то хотят решиться, но почему-то не могут. Или не умеют... Или не знают как. Похоже, им нужен советчик, поэтому они и положили глаз на меня. Интересно, решатся ли подойти. Даже смотреть в их сторону не буду, не покажу, что разгадала их загадку. Что, господин Набоков – Сирин, некуда идти? Пока я жива, ты вечно будешь со мной. И станешь терпеливо выслушивать весь мой бред, который я буду нести, без конца сравнивая тебя со всеми, кого люблю, например, с Солженицыным. Еще один супостат? Это по-твоему. А для он меня истинный и, к сожалению, сегодня единственный полноправный приемник всей классической русской литературы необыкновенного Золотого века. Ну ладно, об этом после поговорим. Сейчас я хочу за залом понаблюдать и о японцах мнение составить. Для себя, конечно, кому мои наблюдения нужны? Разве что этим двум красивым женщинам...» Она посмотрела на них. У их столика стояли два араба и пытались им что-то объяснить жестами. Ну-ну, удачи вам дорогие мои! Эти скакуны – настоящие учителя. Если они не растерзают вас, значит, пройдете боевое крещение. Признайтесь, ведь вам тоже экзотики захотелось, пока мужья в командировке? Наслаждайтесь свободой, только потом никого не обвиняйте, что вас не так поняли. Мужчины, понятно, – самцы, животные, полигамы, им всё мало. Ну, а вы? Впрочем, что это я как эгоистка рассуждаю! Ведь хотеть мужчину могу не только я, но и большинство женщин. Это желание все удовлетворяют, как могут: прячут, топят, глушат или по-другому пытаются ослабить его. Вытаскивают его, когда никто не видит и, самое главное, не осуждает. При полном одиночестве снимают это желание блаженной мастурбацией или в незнакомом обществе ищут возможности доставить телу удовольствие. О, эти минуты удовлетворения собственных желаний! Оттого, что делаешь это тайно, наступающее чувственное наслаждение словно удваивается, а порыв страстей становится мощнее. Но вот приезжает муж – и ласковей, нежней, заботливей нет на свете жены. И невдомек ей, глупой, что рога, которые она ему наставила, видны всем. При этом обязательно найдется человек, который поможет открыть глазки вашему рогатику. Потом – без комментариев, но остаться настоящей матерью станет очень проблематично, поскольку дети прекрасно воспримут этот урок нравственности, преподанный вами! Она опять посмотрела в сторону двух женщин. Красавцы-арабы уже сидели за их столом, один что-то объяснял официанту. Минуты очарования! Сейчас закажут что-нибудь шикарное, а потом посчитают это платой за ночь. Ну ладно, отдыхайте, милые мои коллеги! – Что-то ты, девочка, сегодня, скучаешь! – раздался вдруг рядом голос. – Фу, Лешка, напугал, – от неожиданности вздрогнула Она. – Почему это ты решил, что я скучаю? Музыкант наклонился и поцеловал ее в щеку. – Долго сидишь, вот и подумал, – он взял стул и подсел к ней. – Ты не против, если мы кофейку с тобой выпьем? Она улыбнулась: – Конечно нет, с тобой всё что захочешь! – Почему вдруг такая честь? – удивился Алексей. – Просто ты хороший. С тобой так спокойно и надежно, я даже завидую твоей жене! Кстати, как она? – Нормально. Я ей говорю: бери пример с бабушки, та тринадцать детей родила дома на родильной лавке. Смотри, отправлю тебя в деревню рожать. Она смеется, говорит, если рядом будешь, я и дома рожу! Ксюша принесла им кофе. – А когда ей рожать? – Где-то через месяц... А там как Бог даст. – Счастливые! – Спасибо тебе, – с чувством произнес Алексей. – За что? – удивилась Она. – За помощь, за правку моих корявых текстов. Ты мне так помогаешь! Уля уже запилила меня, почему я тебя до сих пор в гости не пригласил. Приходи к нам в воскресенье, ладно? Улька сказала, что для тебя приготовит настоящие эллинские блюда по бабушкиным рецептам. Бабушка-то у нее гречанка. Придешь? – Леш, ты так приглашаешь, что отказать невозможно. Наверное, приду. – Вот и молодец, – обрадовался музыкант. – А через месяц я собираюсь выпустить свой первый альбом, и ты обязательно должна быть на презентации. – Наконец-то! Долго же ты его создавал! – Да уж, – вздохнул он. – Очень тяжело он мне дался. Я назвал его «Ушедшее время», а первую песню посвятил тебе. – Мне? – ахнула Она, так что африканцы, сидящие за соседним столиком, повернулись в их сторону. – Сейчас я тебе ее спою, – Алексей посмотрел на часы и встал. Взяв ее руку, он припал к ней с такой нежностью, что у нее комок подкатил к горлу. Неожиданно и остро возникла горечь бездонного, как океан, одиночества. «Счастье проходит мимо, словно судьба обиделась за что-то на меня и издевается надо мной, постоянно демонстрируя мне то счастливых людей, то полную истинного смысла жизнь... И только я – жертва собственного чувственного наслаждения – кружусь по кругу в вечном поиске блаженного экстаза... Найду, окунусь в него, послушаю мелодию своих чувств – и опять в дорогу, ведущую... куда?» Конферансье объявил выход Алексея. Когда запела его скрипка, то в зале не осталось ни одного равнодушного человека. Затаив дыхание, люди слушали виртуозную игру музыканта. Как жалко, подумалось ей, что я не умею описать эту волшебную музыку словами! Эту струящуюся радость, эти безудержные слезы, эту светлую печаль… Прошло то время радости и счастья, Прошло и кануло навек. Ушло в мечты, раздумья и печали… И не вернется к нам? Наверно, нет! Ушло оно так быстро, незаметно, Что думаешь: а было ли иль нет? Душа мне говорит, что было, А жизнь ей возражает – нет! Кому же верить – жизни иль душе, Кто из них чувствует, а не играет словом? Быть может, жизнь – как радость бытия, А может быть, душа – как радость слова? От нахлынувших чувств у нее по телу вдруг пробежала волна возбуждения и руки задрожали так, что Она никак не могла попасть окурком в пепельницу. Справившись, наконец, с собой, Она дослушала песню. Если бы все знали, кому она посвящена! Зал взорвался аплодисментами, и, словно услышав ее мысли, Алексей сказал по-английски: – Господа, эта песня посвящена очаровательной женщине, которая находится здесь. Тут неожиданно погас свет, наступила тишина. Через секунду в зале светилось лишь одно место – там, где сидела Она. Она не была готова ни к чему подобному, однако отметила про себя, что в этот момент почувствовала себя богиней! Впрочем, Она и была Богиней Чувств! Когда неожиданно зажегся свет и все взоры были направлены на нее, Она встала. Раздались аплодисменты. «Если бы вы только знали, кто я!» – подумала Она и помахала Алексею. Концертная программа продолжалась, уже исполняли следующую песню. Она взглянула на часы. Без трех десять, пора отправляться в постель к французу. Она поискала глазами двух женщин, но за их столиком никого не было: «Ну что, милые дамы, теперь вы со мной? Тогда давайте ублажать клиентов и продавать им ласки сладких русских женщин». В рождественскую ночь, за несколько часов до рассвета, Она возвращалась домой. Запахнувшись в шубу, с заднего сиденья такси смотрела на ночной город. Дома, деревья, яркая реклама, встречные машины – всё это мелькало перед глазами. Она пыталась собраться с мыслями, зацепиться за какую-нибудь из них, но не получалось, внутри была одна пустота. Пустота и горечь от ее гнусной работы, убивавшей всё человеческое. Ее охватило вдруг отчаяние, разум и душу сковала безысходность, а сердце разрывалось от ощущения никомуненужности… Она заплакала. Тихо, с внутренним причитанием: «Господи, я никому не нужна, никому! Ну зачем мне такая жизнь? Я не хочу такой жизни, такой судьбы! Я не хочу быть никому не нужной! Как же мне жить, как смотреть в глаза детям? Как их учить, и чему я могу их научить? Что мне делать, господи? Научи, прошу тебя!». И Она зарыдала так надрывно, что шофер испугался: – Что с вами? Вам плохо? – повернувшись, спросил он. – Нет-нет, ничего... Извините... Я просто вспомнила о грустном, –вытирая слезы, ответила Она и спросила: – Можно закурить? – Курите! – разрешил он и остановил машину. Двигаться дальше было невозможно – пробки… – Почему так много машин сегодня? Глубокая ночь… – Праздник сегодня, Рождество Христово. Мы к церкви подъезжаем, видите, что здесь творится! Все верующими стали, на праздник ночью ходят! Еще год назад ничего подобного не было, а сейчас! Прозрели вдруг, к Богу идут днем и ночью. Придется нам здесь постоять. Разъедутся, и поедем. Она посмотрела в сторону храма. Около него была огромная толпа людей. Казалось, что за ограду церкви накатывает волна и забрасывает в храм очередные заблудшие души. Небольшие группы людей стояли, словно решая: зайти внутрь или просто постоять здесь, за оградой. Со стороны казалось, что пришедшие сюда возвышенно религиозны. Но ее обмануть было невозможно. Затянувшись сигаретой, Она подумала: «Зачем столько пошлости и лицемерия! Кого эти люди пытаются обмануть? Себя? Это невозможно – с Богом рождаются или осознанно приходят к нему. А есть Бог у меня? Ведь он всегда и везде, он вечен. А если так, то значит, Бог и во мне, и я через него вечна! И где же она, моя вечность?». Вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо. Прижавшись к оконному стеклу, Она внимательно присмотрелась. «Да, точно, это он, нет сомнения... Он, с его интеллигентными манерами и слащавой улыбочкой. Тоже в верующие подался? Ублюдок, грехи замаливать пришел... От проститутки – к Богу? И его решил за деньги купить? Сейчас ты купишь, сейчас ты у меня исповедуешься! Сейчас...», – пересев ближе к двери, она хотела уже открыть ее, но в этот момент машина тронулась и, быстро набирая скорость, окунулась в ночной мрак холодного города. И опять всё побежало, растворяясь в вечном круговороте света. Он то становился ослепительно ярким, то тускнел и исчезал совсем, и тогда ненадолго возникала устрашающая темень. Но вот появлялись белые, красные, зеленые, желтые точки, они увеличивались, поглощали мрак, превращая видимое пространство в цветной калейдоскоп. Откинувшись за заднем сиденье, Она погрузилась в эту игру света, так что не сразу поняла, что шофер уже давно что-то говорит. Вернувшись в реальность, Она прислушалась: – Человек – странное создание. Мне кажется, верить стало модно, вот он и побежал в храм! Истинно верующий человек с малых лет с Богом, он всегда с ним, с самого рождения. Мне кажется, настоящая вера проверяется временем. Чтобы принять веру, надо сначала ее глубоко изучить, осмыслить и не изменять ей до конца, до гробовой доски! А для этого нужно время. Скажите, разве может человек в сорок лет вдруг уверовать в Бога? Не напоказ, а по-настоящему? Вот он был совсем пропащим, и сейчас стал верующим? Сделать вид, пропитаться запахом ладана – это, конечно, можно! Но зачем? Пыль в глаза, да и только! Если ты с Богом, то будь с ним всегда и везде. А так что получается? Пришел в церковь, поставил свечку. Куда? Зачем? Хорошо если кто-то подскажет. Увидел, к какой иконе ставят, и туда же. Смотришь, старушки крестятся – и ты начинаешь. О чем говорят, не понимаешь, а поют – тем более... А без этого нет чувства! Чтобы понимать, постоянно изучать нужно, глубоко вдумываться. В голове должен быть главный образ, а потом и образы святых его проповедников... Мне кажется, надо линию провести от творца к живым священникам. Как путь, по которому святое слово двигалось к нам. Первая живая встреча с ним дошла до нас в ее истинном, первозданном виде. А сейчас что? Отстоял минут десять в церкви – и к друзьям, в семью. А там одни соблазны! Водка, крепкое словцо... И всё внутри сидит! Нет, не признаю я это! Не при-зна-ю, – он замолчал. – Вы сами-то верите? – Ей был интересен его ответ. – Я-то? – он не отрывал взгляда от дороги. – Я и сам не знаю. Всё время чувствую, что во мне кто-то есть, постоянно с ним разговариваю, советуюсь... Он всё обо мне знает, у меня от него нет тайн. Разговор с ним – исповедь, он не просто слушает – советует, как правильно выбрать решение. Я заметил: он всегда охраняет меня от всякого зла, особенно от дурных поступков. Расскажу вам одну историю, – он на секунду замолчал, словно собираясь с мыслями. – Как-то по осени я задержался за городом и торопился домой. Было около полуночи. Когда до города оставалось километров пять, я увидел на дороге женщину. С двумя детьми она шла по обочине. Лил дождь, но ей не было дела до него. Малыша она держала на руках, сынишка постарше шел и держался за нее. Он оглянулся на свет фар, поднял руку, а сам плелся за матерью. Я чуть сбавил скорость, но почему-то не остановился, проехал мимо. Только отъехал, а сердце вдруг как защемит: «Почему не притормозил? Кто эта женщина? Может, цыганка какая-то, отстала от своих, или беженка, побирушка, сколько их сейчас по дорогам ходит», – оправдывал я себя. Въехал в город, остановился у светофора на красный. Вдруг внутри меня как будто кто-то заговорил! Совесть моя или Он: «Возвращайся назад, забери их, им тяжело. Возвращайся, успокой душу, а то не сможешь спокойно жить дальше!». Ну я и вернулся. Они по-прежнему шли по обочине. Подъехал к ним и предложил подвезти. – Спасибо вам большое, – стала благодарить меня женщина, – если можно, довезите нас до города. Нам в Малую станицу нужно... – Мы в больницу едем, папа наш тяжело болен, – добавил старший сын. – Нам позвонили, сказали, что до утра не доживет. Не будет теперь у нас папы... – Что же мы будем делать? По миру пойдем, пропадем без него. Ой, деточки мои, деточки! – она обняла детей и горько, безутешно зарыдала. У меня самого комок подступил к горлу, слезы навернулись. – Я отвезу вас в больницу, – сказал я, стараясь не выдать себя. Подумалось в тот момент, что так только у гроба плачут, понимая всем своим естеством, что теряют самое дорогое, что у них есть, как будто лишаются части самой жизни. Может, так умирает настоящая любовь? Когда мы подъехали к больнице, старший мальчик подошел ко мне и протянул деньги: – Вот, возьмите, папа всегда говорит, что за всё надо платить. Может, мы никогда не встретимся, поэтому возьмите, – он сунул мне деньги и быстро исчез. Она по-прежнему сидела, откинувшись на заднем сидении. «Зачем он всё это мне рассказывает?» – подумалось ей. Загорелся зеленый, они тронулись, шофер снова заговорил: – Почти два месяца прошло с тех пор. За это время я несколько раз проезжал мимо собора и каждый раз вспоминал этот случай. Да и вообще рассуждал о Боге. А может, еще о ком-то или о чем-то? Не знаю... Но хочу знать и с этим знанием жить! – А вы не думали, что это знание и есть вера? Вера в него – Бога? – спросила она. – Думал, конечно, и продолжаю думать. Но чего-то стоящего не надумал. Если честно, я до сих пор в неведении в этом вопросе. Знание не может быть слепо, в отличие от веры! Это и загнало меня в тупик. И заставляет очень осторожно относиться к религии. Не могу я слепо верить, не могу. Явных же доказательств нет. Я вот думаю, почему религиозные чудеса происходят с кем-то, но не со мной? Почему не повторяются библейские истории? Не знаете? Вот и я не знаю, а где узнать? Но не это главное. Главное, что без веры я просто жить не могу! И это появилось давно. Лет тридцать назад услышал я от бабульки, что всё, что ни делается – к лучшему, потому что так угодно Богу. С одной стороны, с верой действительно легче жить, но с другой, иногда нельзя объяснить содеянное. Вот зачем и для чего Бог, а может быть, совесть или матерь божия заставили подвезти эту семью? Деньги? Вряд ли. С купюрой, которую мне мальчишка оставил, я никогда не расстаюсь, как талисман с собой ношу. А еще что? Истина, что за всё в жизни надо платить? Или просто успокоение собственной души? А может, то, что я увидел, и есть часть настоящей жизни, где все люди – братья, а помощь друг другу – норма? Пока я не чувствую в себе ни Бога, ни матерь божию. Просто есть, видно, воспитанные в семье совесть да сострадание. Наверное, в этом и причина моего поступка. Он закурил и продолжал: – Недели две тому назад я вспомнил свою встречу на дороге, когда подвозил священника. Я говорил ему о своем отношении к вере, к церкви, к Богу. Меня это всё очень интересует, а он посвятил этому свою жизнь. Я надеялся, что он объяснит мне то, что я не понимаю в вопросах веры, церкви. Он всю дорогу молчал, а в конце сказал: «Каждый человек рано или поздно приходит к Богу. Вере научиться нельзя, и невозможно уже пройденный путь навязать вере и Богу. Этот путь каждый человек должен пройти сам. Священники – лишь поводыри, помогающие идти по этому сложному, трудному и мучительному, полному всяких сомнений, пути, ведущему к Отцу нашему небесному. Вы человек, глубоко чувствующий и понимающий, поэтому истина очень скоро придет к вам». Шофер прервал свой рассказ: они уже приехали. – Далековато живете... А здесь куда свернуть? – Сейчас направо. Вот здесь. Приехали... Сколько я должна? – Она достала из сумочки кошелек. Шофер включил свет в салоне и, повернувшись к ней, заговорщически улыбнулся: – Вы наверняка часто домой в это время возвращаетесь. «Догадался, скорее всего, откуда», – подумала Она. – Наверное, сами знаете. Оттого, что в салоне было светло, к тому же он повернулся к ней лицом, Она засуетилась. Ей не хотелось, чтобы он запомнил ее. – Вот возьмите, здесь хватит, – Она протянула ему деньги. – Спасибо. Вышла из машины, хлопнула дверью. Свет в салоне погас, машина тронулась. Дождавшись, пока водитель повернет за угол, Она направилась к своему подъезду. Неожиданно навалилась тяжелая усталость, придавила к земле. В голове всё перемешалось: образы, обрывки своих и чужих мыслей. Женщина с двумя детьми, ее трагедия, плач… Так, наверное, умирает настоящая любовь... Кто это говорит? Шофер! А почему я решила, что он шофер? Нет, не похож он... Церковь, толпы народа... Довольная улыбка клиента-интеллигента: «Ну ты и хороша! Настоящий профессионал! Завтра опять встретимся…». У нее кружилась голова. Она открыла дверь квартиры, сбросила шубу и стала быстро раздеваться. Ей казалось, что Она вся в грязи – лицо, руки, а вся одежда пропиталась какой-то страшной вонью. Скорее снять, сбросить с себя эти зловонные куски грязи! Она сорвала всю одежду с себя, бросилась в ванную и встала под душ. Вода, омывая ее тело живительной влагой, словно перенесла в другой мир, другое пространство, ее кристальная чистота и свежесть постепенно возвращали к жизни, отрезвляя и давая возможность очиститься от ночного кошмара. «Наверное, поэтому во время крещения омывают водой», – думала Она, блаженствуя. Ей казалось, что зазвенели сотни хрустальных колокольчиков, и Она долго слушала этот чистый звон. Музыка воды настраивала на лирический лад и помогала собрать разлетевшиеся мысли. И вдруг всё прервалось: Она услышала шум, извергающийся из крана. Вмиг опять всё стало обычным и произаическим. «Это же простая водопроводная вода, разве она может быть живой!» – вернулась Она в реальность. Закрыв кран и не вытираясь, Она побежала в спальню, юркнула под одеяло, поджав ноги и опустив голову к коленям. Перед глазами появился образ мамы, такой родной и любимой. И так захотелось обнять ее, прижаться к груди! Горячие слезы катились из глаз, и ей казалось, что мама гладит ее по голове, приговаривая: – Не плачь, маленькая моя, всё будет хорошо! Еще столько счастья будет у тебя! Не надо плакать, мое солнышко, я с тобой и никому не дам тебя в обиду. Спи, моя ласточка, спи. И пусть тебе приснится чудесный сон... Спи... А с тобой буду, здесь, рядом, около тебя… Она уснула. И увидела сон. Как будто собрались все учителя школы, где Она работала, в учительской. Первая смена уже закончилась, вторая вот-вот начнется. Тут заходит завуч и говорит: «В нашу школу приезжает знаменитость, директор велел собрать всех учителей, а сам пошел встречать его. Он решил приехать именно в нашу школу, но никто не знает, почему. Да вот и они!». И тут Она увидела Его, а он – ее... Он подошел к ней и сказал, обращаясь ко всем: – Это моя невеста, моя единственная и любимая женщина. Радость моя! Душа моя! Почему ты ко мне не приходила? Я так ждал, но больше ждать не могу! Я забираю ее у вас... Все стояли в оцепенении. И когда он, взяв за руку, повел ее к выходу, все вдруг, словно опомнившись, стали поздравлять их и желать им счастья. Она шла по школе рядом с ним. Все останавливались и смотрели на них, таких счастливых, словно не веря своим глазам. Но они, ничего вокруг не замечая, шли по коридору, глядя друг на друга так, словно каждый из них хотел утонуть в глазах другого. Они «уходили» друг в друга всё глубже, пока не слились в одно… …Когда Она проснулась, было девять часов утра. Набросив халат, пошла на кухню. Вчерашнее уже не казалось ей таким трагическим, всё стало, как всегда. Вот только вчера был праздник, Рождество Христово, да везде валялась одежда, разбросанная ночью, как напоминание о ее срыве. Она подошла к трюмо и увидела письмо, которое вчера вечером принесла ей соседка. Она торопилась на «работу» и не прочитала его. На конверте не было обратного адреса. Такие письма приходили и раньше: бывшие клиенты напоминали о себе, просили о встрече. Вчера Она хотела сразу выбросить это письмо, но почему-то передумала. Сейчас, открывая его, Она не сомневалась, что это очередное послание от какого-то клиента. Внутри была небольшая записка: «Здравствуй! Седьмого января буду проездом, часов в восемь вечера. Твой брат. До встречи!». Брат неожиданно приезжает! Она от души обрадовалась. Вот здорово! Да, а когда? – спохватилась Она. Сегодня, седьмого. Отлично! Как давно мы с ним не виделись, наверное, лет пять. После похорон мамы его увезли в другой город, он учился там в семинарии. Кем он стал сейчас? Как выглядит? Почему мы даже письма друг другу не писали? Пока пила кофе, решила сделать уборку, привести всё в порядок, посмотреть конспекты уроков – и на работу. По дороге домой надо кое-что купить, а вечером братик мой приезжает! Ой, как я рада! Вскоре квартира сияла чистотой. Неожиданно Она вспомнила про свой дневник, который раньше вела, но потом почему-то забросила. Надо найти его и продолжить записи. Ему ведь можно всё доверить, он не предаст и не продаст! Сегодня же начну снова! Дневник нашелся в старых конспектах. Она открыла его. Последняя запись: вторник, 20 июня 1976 года. Десять лет уже прошло с тех пор, целая вечность! «Вот и всё, прошел выпускной вечер. А какие воспоминания остались? Да ничего, кроме пьяных лиц. Вот так мы и расстались, не попрощавшись, не сказав друг другу «до свидания!». Да мы и были чужими, такими и остались! Разошлись, расстались… Когда встретимся – неизвестно, и встретимся ли вообще. Обидно, что всё получилось именно так. Пьяные мальчики, глупые речи… Всю ночь бегали по кустам, искали бутылки. Фу, как это противно! Никогда не думала, что именно так всё и кончится! Ничего не осталось... Я еще никогда так не уставала, как в этот день. Весь вечер неискренняя улыбка на лице, искусственно приподнятое настроение. Играла изо всех сил. Всё противно, мерзко, грязно! Одним словом, гадость. Что же мне делать дальше? Ответ ищу в китайской Книге перемен. Ответ выпал на гексограмму 9. Я хочу поступить в институт. Очень хочу! Значит, мне надо заниматься и еще раз заниматься. А если вдруг какие-то другие хлопоты появятся? Нужно сделать так, чтобы они не мешали и не доводили до внутреннего разлада. Когда-нибудь я и сама смогу управлять событиями, а значит, выполнять свои желания. Но это только в том случае, если я буду правдивой и осмотрительной...». Боже мой, какой я была наивной, как искренне сокрушалась по поводу несовершенства мира! Почему же я перестала писать? Книга перемен, китайская философия… Неужели я этим интересовалась? Вот дура! Зачем мне это нужно было? Другие люди какие-то отношения строили, а я всё новое знание искала. Ну и куда меня мое знание привело? Дружба, влюбленность, милые знакомства – это для других, но не для меня! – Нашла о чем вспоминать! – неожиданно раздражаясь, одернула Она себя, закуривая очередную сигарету. Не откладывая в долгий ящик принятое решение, Она устроилась поудобнее и начала: «Понедельник, 7 января. Не хочу и не буду подбирать слова, думая о том, что кто-то еще прочитает эти записи. Ну и пусть читают! Потом. Сейчас я хочу одного: разобраться в себе. Снять мутную пелену с глаз, посмотреть на свою жизнь со стороны, я очень устала жить в вихре складывающихся вокруг меня обстоятельств. Они сковали меня по рукам и ногам, разрывают на части и тянут куда-то в бездну, где нет никого, ничего, только черная пугающая пустота, звенящая тишина. Эти обстоятельства раздробили меня на кусочки, которые очень быстро исчезают, стираются и превращаются в ничто. Израненная, истерзанная внутренними противоречиями душа моя пытается собрать последнее из оставшегося, но увы... Всё тщетно. На глазах исчезает мир, уходит куда-то реальность... Никого рядом нет... Одни думы, думы, думы... Жизнь потеряла всякий смысл. Понимая и осознавая свою никомуненужность, я ясно вижу мерзостную свою душонку, пытающуюся (зачем?) быть и выглядеть благородной, истинно человечной, всем сочувствующей и всех понимающей, и вместе с тем вынашивающей планы своего блага, своей любви, своего счастья. Увидела я это только сейчас благодаря парадоксальнейшей ситуации своего бытия, глубоко обостренному состраданию ко мне той женщины, которая смотрит на меня со стороны, и появившемуся желанию начать всё сначала. Начать самой осознавать смысл своего рождения. Но для этого нужно найти что-то, ответить сначала себе, кто я. Честно и искренне ответить... Я молодая, красивая женщина. То, что красивая, слышу бесконечное количество раз на дню. Может, лукавят? Может и так, но ведь на дурнушек никто не смотрит. Меня задевают, значит есть во мне что-то...». – Вспомнила, у меня же фотография есть, – сказала Она вслух. Достала фотографию, подаренную ей клиентом-фотографом на память об их встрече. Эту фотографию я оставлю в дневнике, решила Она. Фотограф в дополнение к снимку сделал еще и словесное описание: «Молодая особа лет 23–25. Лицо правильной формы, надменное и властное, но вместе с тем со следами внутренних терзаний и страданий. Глубоко посаженные голубые глаза, выражая огромное желание жить, отражением ее души не являются. В них есть что-то кошачье. Четко выраженный греческий профиль, нос с едва заметной горбинкой. Ярко-розовые полные губы возбуждающе влажны. Внешне красивая женщина в душе, наверное, глубоко несчастна. Божественная компенсация... Скажи, дорогая , что нужно сделать, чтобы твоя душа запела?». Да, вот такой меня видит профессионал. Описание не очень полное и не совсем верное, но некоторые детали подмечены точно. Мне, конечно, очень хочется добавить несколько штришков к своему портрету, но не буду. В конце концов, кому какое дело, как я выгляжу! Внешнюю красоту может убить оспа, и красавица станет уродиной. А вот внутреннюю красоту, скрытую от глаз, собственную, ни на кого не похожую, что может убить? Но есть ли она у меня? Кто я внутри себя? Кто? Учительница и проститутка... «Учитель» – это что-то вечное, скорее, я просто воспитатель или педагог средней школы. Очень-очень люблю детей. Они чистые и ясные, искренние и беззащитные. Душа детская – самая что ни на есть настоящая, истинная душа. Хочется оберегать ее от мирских напастей, научить, нет, не так… Не научить, а показать (На собственном опыте? Кошмар какой-то!), как сохранить ее истинной. Я давно, лет, наверное, с пятнадцати, начала задумываться над этим. Меня тогда часто спрашивали, почему я хочу стать учителем. Сейчас я, конечно, не помню, что тогда отвечала. Но хорошо помню, как при поступлении на работу я сказала директору школы: «Ребенок при рождении tabula rasa – чистая доска. Он не осознает действительности внутри себя ни чувствами, ни разумом. Его судьбу начинают творить родители-поводыри, они погружают его в два пространства: материальный мир, который его окружает, и духовный – информационное поле, которое формируют вокруг него родители. Свой материальный мир дитя познает с момента рождения. Действуя под контролем, он, как губка, впитывает всё то, что формируют поводыри, невольно становясь на какой-то период тем, кто его окружает (период обезьянничества). Но наступает момент (Когда? Бог его знает! Может, в тот момент, когда дитя начинает познавать материальный мир методом проб и ошибок), и ребенок начинает формирование своего Я, своей «самости», своего Разума, своей Души. И как бы тяжело это ни совершалось, поводыри всегда рядом. Вот я и хочу быть таким поводырем, потому что воспитатель, педагог – один из основных поводырей, а на определенных этапах – и самый главный. Именно учителю отводится роль в формировании знания и его использовании в жизни. И поэтому очень важно показать, рассказать детям обо всем и вместе с ними искать пути решения многих проблем». Развивать детские души – вот где любовь моя живет! Я хочу, чтобы ребенок быстрее понял: без самообразования и самовоспитания нет никакого развития, нет формирования нового знания. … Это так, но я не могу, не имею права даже приближаться к детям. Знаю, что нельзя, что это грех большой! А я спрячу глубоко свой грех, стараюсь не думать о нем, и иду к ним. На работу хожу пешком, заглядываю в магазины, останавливаюсь у киосков, обращаю внимание на молодых мам, заговариваю в парке с бабушкой, гуляющей с внуком. Стараюсь раствориться в обыденности, жить увиденным и радоваться вместе со всеми. Делаю это совершенно искренне, от души, наслаждаюсь жизнью и забываю... забываю свой страшный грех! Но вот наступает вечер... И я снова блудница, женщина, торгующая своим телом, и до самозабвения отдаюсь своей похоти. Для меня это игра – охота за грешниками. За такими же, как и я. А начиналось всё ради забавы, неизведанных ощущений. О грехе и не думала тогда. Мне было интересно, как за удовольствие можно получать деньги. Сейчас все блудницы оправдания ищут. Жизнь, говорят, такая, нужда и обстоятельства заставили. Ерунда всё это! Сколько женщин в нищете живут, сколько девушек нуждаются в самом необходимом! Но они не идут в проститутки. Те, кто ими стали, просто не хотят признаться, что выбрали этот путь исключительно по своему желанию. Захотелось тебе плотских наслаждений, животных утех – вот и ты блудница! Я не обманываю себя: мною двигало только желание. Если человек не хочет, никто не может его заставить СТАТЬ кем-то! Никто, только он сам. Так и я сама стала той, кто я есть сейчас. Вот честно призналась сейчас себе – и будто обрела какое-то неведомое доселе чувство. Может, именно поэтому таинство исповеди есть единственный способ очищения души от всякой скверны. И что самое удивительное: появляется смысл собственного существования – жить ради правды! ...Да, хорошо себе не врать! Как я раньше могла жить во лжи? Другим лгала, себе, и сжилась с этим, словно это было частью меня. Думаю, что ложь моя была от стыда, от грызущей совести моей. Я никогда не боролась со своими чувствами, потому что всегда была их беспомощной игрушкой. Да и какой смысл бороться со страстью? Не с той, животной, где властвуют бессознательные инстинкты, а со страстью осознанной, осмысленной и в то же время новой, неизведанной! И как всякое новое чувство дает ощущение волнующего блаженства, так и мне оно приносило и страсть, и блаженство, и неуемное желание познать клиента. Я хотела понять, почему он идет ко мне, определить кто он – животное или человек. Но этот интерес быстро прошел. Я, конечно, старалась выбирать клиентов не только по количеству денег в их карманах, но и хотя бы по какому-то уровню их интеллекта, но увы! Очень скоро мне всё стало понятно, как будто прочитанные книги заняли свои места на полках, а найти новую не удается. Я не роптала на судьбу, еще пыталась объяснить всё интересом к истинной страсти. Но шло время, и на смену этой игре пришли какие-то мрачные предчувствия, подавленность и постоянные противоречия. Я уже не говорю о боязни одиночества, соединении мистического и реального. Чтобы спрятаться от всего этого и не сойти с ума, я пыталась как можно глубже окунуться в разврат и похоть, жить одним днем и не думать о будущем. А между тем будущее, становясь настоящим, само наплывало, накрывало меня, предъявляло счет. Я вдруг стала понимать: красота уходит, остается лишь лгать и страдать. Страдать и терзаться от такой жизни, мучиться от своих грехов и раздваиваться. Были периоды, когда желание предаваться соблазну я пыталась заменить поиском любви, любви к мужчине, до боли обостряя материнский инстинкт. Я и сейчас пытаюсь искать этого мужчину, да где его найдешь? Просто сидеть и ждать своего принца? Или, может быть, его величество случай поможет... Чего же я хочу? Я хочу быть другом, матерью, женой, личностью в истории. Может быть, это невозможно? Быть наследной королевой мне, увы, не дано. Остается – другом, матерью, женой. Этот путь к счастью для меня доступен и вполне осуществим. Мне двадцать семь лет, время еще есть, только бы вот определиться правильно! Друг и мать – это понятно, естественно и само собой разумеется. А вот женой и личностью в истории... Если жить и творить, то возможно ли быть настоящей женой? Никто, кроме супругов-физиков Кюри, на память не приходит, но ведь и она не стала матерью. Кто еще есть в истории?». Она закурила и отправилась в свою Комнату Памяти. Дева Мария – святая женщина, но настоящей женой не была... Греческие богини – идеализированная мифология... Царицы Клеопатра и Нефертити – владычицы, у которых нет обязательств перед отдельной личностью... Музы великих писателей, художников, поэтов – практически всегда не жены. Если жены – Наталья Гончарова, Гала Сальвадора Дали, – то настоящие ли? Настоящая жена – это обязательно друг. Но была ли Наталья Гончарова другом Пушкину? Вряд ли... Софья Толстая – тоже не друг, а вот Галина – друг, но не мать. Софья Ковалевская – личность, но не жена, Марина Цветаева – личность. Анна Ахматова… Здесь словно кто-то вмешался, лишив эту женщину счастья быть настоящей женой. В ее случае, наверное, было бы возможно истинно женское счастье, но, увы, время и место, где развивалась эта линия судьбы, были не те. А мне кто мешает сотворить свою линию судьбы? Сложившиеся обстоятельства? И кто же их складывает вокруг человека? Я думаю, что сам человек, поэтому чтобы попасть на счастливую линию судьбы, мне нужно менять обстоятельства. Как? Изменить образ жизни. А вдруг это невозможно? Не может ли быть так: сначала человек начинает складывать вокруг себя обстоятельства, а потом они образуют некую самоорганизующую силу и начинают властвовать над самим человеком? При этом они навязывают, порой против воли человека, созданную ими жизненную ситуацию, находясь в которой он ничего не может изменить. Не упустила ли я этот момент, когда обстоятельства выходят из-под контроля? Мне кажется, пока нет. Ну кто меня может заставить идти вечером в гостиницу на работу? Никто! А кто может заставить меня разлюбить детей? Никто! Нет у меня обязательств ни перед кем, кроме собственной совести. Значит, обстоятельства выходят из-под контроля, когда появляются обязательства перед кем-то! Выполненные обязательства ты контролируешь, но стоит только один раз их не исполнить – и ты уже не хозяин, а жертва, живущая желаниями тех, перед кем ты не выполнил обязательств. Тебе кажется, что ты складываешь вокруг тебя обстоятельства, в которых ты по существу не живешь, а борешься с ними, а на самом деле это делают они, не выполненные тобой обязательства! Конечно, в такой ситуации трудно оставаться самим собой, сохранять честь и совесть, ведь приходится подстраиваться, врать, ловчить, играть. Играть жизнь – настоящую, полноценную, достойную... У меня, к счастью, ни перед кем нет никаких обязательств, и потому я принимаю решение: с сегодняшнего дня меняю свой образ жизни! Сначала – школа, библиотека, дом, а там – посмотрим... Начинаю творить свою счастливую линию жизни! С невероятной легкостью на душе Она отправилась в школу. Как всегда, вышла раньше, по дороге заходила в магазины, улыбалась всем, словно ощущая внутри себя потерянную, но вновь обретенную истинность своего состояния. «Отчего мне так хорошо, так спокойно?» – спросила Она себя и вдруг испугалась. Чтобы не думать о плохом и не нарушить свое душевное равновесие, Она нашла ответ: оттого, что сама себе сказала, кто я. Раньше об этом думать не хотелось, жила да жила, старалась соблюдать внешние приличия, а на самом деле ради собственных удовольствий. Хорошо, что сейчас я сама себе призналась во всем. Да, пока только себе. Сначала слово, а за ним – поступки! Словно вырываясь из плена, Она воскликнула: – Как хорошо! Вот уже и парк, а через парк – школа. Она любила этот ухоженный парк, тихий и спокойный. По краям аллей густо разрослись деревья и скрывали всех прохожих. Удивительно, что этот парк сохранился таким нетронутым, чистым. Налетевшая стая ворон с громким карканьем рассаживалась на верхушки деревьев. – Здравствуйте, – услышала Она детский голосок и, обернувшись, увидела своего ученика. – Здравствуй, Ваня! Что это у тебя шапка съехала? Давай поправлю. Ты что, бежал? – Да, хотел вас догнать, – он пристроился рядом. –Вообще-то, я хотел у вас спросить… Папа сказал, может быть, вы знаете… –он всхлипнул. – Да говори толком, Ваня! Что случилось? Почему ты плачешь? – испугалась Она. Он взглянул на нее глазами, полными слез, и как-то не по-детски произнес: – Уже как два дня, как мамы нет. Она вечером ушла на работу, а мы с сестренкой дома остались. Она всегда вечером уходит, а утром возвращается. Но уже два ее дня нет. Маша плачет, маму зовет... Папа сегодня на работу не пошел, звонил по телефону, искал ее, но никто не знает, где она. Папа просил у вас узнать, вы ведь с мамой работаете, может, и знаете, где она… Она пыталась что-то сообразить, но ноги задрожали, всё вдруг поплыло перед глазам. Чтобы не упасть, не разрыдаться и не испугать ребенка, Она взяла его за руку, и они быстро зашагали к школе. Ваня семенил рядом, не поднимая головы. Она знала, где его мать. Они не были близкими подругами, просто встречались и общались как коллеги. Она сразу вспомнила, что позавчера видела Марийку с полковником милиции – старым клиентом, часто приезжающим в столицу в командировку. Полковник был пьяница и садист, изображающий из себя моралиста. Снимал проститутку на два – три дня, закрывался с ней в номере, напивался и начинал свои утехи. Играл в допросы. Оденет проститутку в милицейскую форму: она следователь, а он – акула преступного мира, подследственный. Три дня развлекается, а на прощанье визиточку подарит: мол, звоните, если нужен буду. Скорее всего, Марийка с ним, думала Она. Когда они подошли к школе, Она пропустила мальчика вперед: – Иди в класс, Ваня, а после школы найдем твою маму. Она шла по коридору и оглядывалась. Ей всегда казалось, что все показывают на нее пальцем: «Смотрите, смотрите, это она, гулящая, торгует своим телом! И не стыдно ей! В школу пришла, детей учить!». – Что с вами? – завуч взяла ее за локоть. – Вы заболели? – Нет-нет, всё нормально, спасибо, – пытаясь улыбнуться, ответила Она. – Вы не забыли – сегодня на последнем уроке у вас комиссия из министерства. Так что вы не подведите, пожалуйста! У вас всё в порядке: и планы, и журнал? – Конечно, в порядке … В это время зазвенел звонок. – Ну, счастливо отработать, – завуч двинулась по коридору. Три урока прошли, как во сне, одна мысль наплывала на другую. Старшеклассники давно обратили бы внимание на ее подавленное состояние и постарались отвлечь ее чем-то, даже плохим поведением. Но сегодня Она проводила уроки в младших классах, где дети относились к ней, как к матери, не допуская мысли, что ей тоже может быть плохо. Ваня сидел за первой партой и не спускал с нее глаз. Поймав его тревожный взгляд, Она подумала: догадывается ли он, кем мы с его матерью работаем? А если знает, то, наверное, стыдится? Он, кажется, всё понимает, так внимательно смотрит. Несколько раз на уроке Она ловила себя на мысли: ничего не вижу, только его, Ванины, глаза. В эти минуты в этих глазах для нее сосредоточивался весь мир, Она растворилась в них. Детские глаза как символ чистоты души! Несмотря на растерянность, которую они выражали, в них было словно было спасение, единственный выход. Душа ребенка, блаженная радость жизни – вот истинные ценности на земле. Зазвенел звонок и вырвал ее из цепи страданий. В голове пульсировала мысль, выраженная истинно страдающим провидцем: страдания всего мира не стоят одной детской слезинки. Сейчас начнется последний урок. Я должна его провести не так, как предыдущие: и детей измучила, и сама издергалась. Тем более, что придет комиссия из министерства! Будет математика, проведу самостоятельную – два варианта, на тридцать минут, в оставшееся время пусть проверят друг друга. На перемене надо было написать задания на доске, поэтому следовало поторопиться. У нее из рук выпал кусок мела, но Она так спешила, что не стала поднимать его, взяла другой. Кто-нибудь из ребят потом поднимет. Вот интересно, подумалось ей, как кусок мела превращается в порошок, который каким-то чудом держится на школьной доске? Сквозь ее мысли пробился вдруг знакомый голос, обладатель которого произнес: – Вы уронили мел, вот он. От этого голоса ее затрясло, почему-то стало холодно. Не поворачиваясь, Она ответила: – Спасибо, положите сюда, пожалуйста, – надо быть спокойной, держать себя в руках. Но руки предательски дрожали, отказывались слушаться. В классе стояла гробовая тишина. Что же мне делать? Как дописать? Может, потом? Пересилив дрожь, дописала пример. «Господи, пятнадцать секунд прошло, а словно целая вечность! Всё, хватит, Чего я боюсь? Нужно провести урок, как задумала, а потом будь что будет. Кто мог подумать, что этот клиент, интеллигентишка несчастный, этот ублюдок – министерский проверяющий, да еще и хороший знакомый директора. Вон как они заинтересованно разговаривают друг с другом, а на меня – ноль внимания. Интересно, о чем они так увлеченно говорят? Наверняка про меня, ишь как директор лукаво заулыбался, глядя в мою сторону! А взгляд, как у хищного волка! Что, небось, тоже захотелось?». Чувствуя, что ее переполняет ненависть к этим похотливым самцам, сидящим на уроке, Она резко одернула себя: «Мне надо четко объяснить детям, как выполнить контрольную и больше ничего не замечать».Когда Она объяснила все задания, посмотрела на часы. До конца урока оставалась целая вечность – тридцать минут. Словно пытаясь спрятаться от чего-то страшного, опустилась на стул, как будто он был ее единственной защитой, и посмотрела в окно. Дрожь не проходила. «Зачем я села? Мне нужно ходить вдоль рядов, смотреть, как работают дети, подсказывать. Кто бы мне подсказал, что делать!».Смотря в окно на верхушки деревьев, сиротливо стоявших в морозном январском дне, на темные свинцовые тучи, закрывшие сегодняшний день, Она увидела приставшую к стеклу красивую кружевную снежинку. Залюбовавшись ей, Она попыталась рассмотреть ее, но не успела, потому что появилась новая, потом другая, третья… Пошел густой снег, прекрасный, как в сказке, волшебный. Спокойно, словно с внутренним достоинством, падал он на землю, лепился к окнам, создавая фон для роящихся в голове мыслей. Одна перегоняет другую, та – третью, все пытаются занять единственное место – большой трон, стоящий посреди Комнаты Встреч и Общения в воспаленном Разуме, и болезненно стучат в виски. Но чем дольше Она смотрела на падающий снег, тем меньше становилось мыслей. В конце концов остались две – ясные и простые – время само всё расставит по своим местам, и всем воздастся по их заслугам... А у меня какие заслуги? Нет никаких заслуг, зато грехов полно, они задавили меня. Как камни, которыми забрасывают мусульманскую грешницу. Один камень – один грех. Интересно, на что похожи грехи? …Она прикрыла глаза, и ей привиделась ночная улица, таинственная, длинная. На небе – яркая луна, океан звезд, Млечный Путь... Справа и слева – заборы. Она стала всматриваться, что там за заборами. Сады? Нет, древний таежный лес с обеих сторон. Неожиданно справа кто-то высунулся и положил мешок ей на плечи. Кто это? Вот и с другой стороны такой же мешок, потом еще и еще. Кто же кладет их? Гоголевский черт? Да, слева – точно он. А кто справа, не видно. Ноги подкашиваются, идти нет никаких сил, а они всё кладут и кладут... Но кто же справа? Остановлюсь и подожду, кто появится. Через секунду высунулась молодая девушка, очень похожая на меня. Положив очередной мешок и оскалив белоснежные зубки, она весело проговорила: – Ну что, блудница, не узнаешь меня? Я – это ты, юная, красивая, четырнадцатилетняя, полная сил, задора и огня. Но благодаря тебе и твоим беснующимся желаниям я приговорена жить в этом темном страшном лесу, полном теней. Благодаря тебе я – вечно юная невеста этого черта, который вместе со мной награждает тебя мешками, полными грехов. Они совершаются тобой во время движения к мирской смерти и вратам бессмертия. Там, у ворот, мы тебя и будем ждать, чтобы подсчитать твои грехи. Для нас это важно: чем их больше, тем лучше. Сами мы, как ты понимаешь, не можем нести твои мешки, у нас миссия другая, наше бессмертие в другом. Мы собираем греховное «золото» и пополняем им твой заплечный багаж. Ну как, не тяжело нести? – язвительно спросила она, когда очередной чертовский «подарок» упал на плечи. – Почему ты именно в этом возрасте? – Не я, а ты, хочу заметить. Потому, что ты – а значит, и я – в четырнадцать лет вкусила запретный плод чувственных наслаждений. Помнишь своего учителя? Именно он открыл тебе тайны этого чертового заповедного леса. Но ты не думала, что попала в ночь. Ты блаженствовала, летала и светилась счастьем, думая лишь о том, как снова и снова ловить это бесовское чувство экстаза, погружаться в него, млеть от телесных удовольствий. Вот так ты до сих пор ищешь, находишь и млеешь! А мы вот не покладая рук – знаешь, какие руки у черта, не руки, ручищи, так обхватит, что просто дух захватывает! – трудимся, чтобы как можно тяжелее стал твой земной багаж! Чтобы пред вратами бессмертия не ждать, а смело шагать по направлению к этому лесу, внутри которого – вечный шабаш нечистых сил, и зовется он адовым. И тут Она увидела, что сквозь темные тучи, как будто из другого пространства, настойчиво пытается пробиться какой-то луч. Она подняла голову к небу и услышала, как кто-то произносит ее имя. Сначала тихо и неуверенно, а потом всё громче. Она поняла, что этот упорно пробивающийся лучик есть момент ее собственного спасения, что с ним она найдет дорогу, вырвется из этого душевного мрака и снова обретет душевный покой. Она постаралась найти взглядом этот луч, нашла его и, стараясь не выпускать, очнулась. …В классе ребята проверяли свои работы и шепотом переговаривались друг с другом. Директор что-то писал, а инспектор-клиент смотрел в окно, за которым продолжалась зимняя сказка. В этот момент Она услышала, как Ваня позвал ее по имени. Он смотрел на нее, и в его глазах была тревога. – Ты уже закончил? – шепотом спросила Она. – Да. А что дальше делать? Она хотела проверить его работу, но в это время зазвенел звонок. Она наклонилась к мальчику: – Собирайся, сейчас мы с тобой поедем. – Да, – он сгребал всё с парты и как попало засовывал в ранец. Она тоже сложила в сумку свои конспекты, ручки, детские тетради. А зачем их брать? Ведь ее теперь, наверное… В этот момент опять Она услышала ненавистный голос: – Нравится тебе учительница, мальчик? – инспектор гладил Ваню по голове. Она и не заметила, как он подошел к столу. – Да, очень нравится, – ответил Ваня и взглянул на нее. – Нам тоже, правда? – обратился инспектор к директору, льстиво улыбаясь. – Да, конечно, – произнес директор с интонацией, достойной Калигулы. – Не забудьте: через полчаса совещание в моем кабинете. Не опаздывайте, пожалуйста. Она не слушала, презрительно глядя на инспектора, словно пытаясь уничтожить его взглядом. Этот человек напоминал ей гиену, казалось, что он одновременно готов и ластиться, и, разорвав на части, добраться до самого сердца. Ее раздражали и его усики над тонкой губой, и бегающие глазки, и его длинные тощие ноги. От омерзения ей хотелось раздавить его, как паука.«Господи, угораздило же меня зайти в этот ресторан! Однако нельзя раскисать, не стоит показывать свою беспомощность. Что сказал директор? Совещание? Впрочем, какая разница... Теперь конец моей педагогической деятельности. Жаль, очень жаль...» Всё это вмиг пролетело у нее в голове. Вихрь мыслей – и пустота. Не проронив ни слова, Она взяла Ваню за руку и направилась к выходу. Директор вслед еще раз напомнил ей о совещании, но было уже всё равно. Сейчас это ее не интересовало, Она увидела свой спасительный лучик, поверила в него и пошла по пути, освещенному им. Выйдя из школы, Она остановилась. Ваня поднял голову и с удивлением посмотрел на нее. Этот ребенок так доверял ей, что ей стало стыдно и за себя, и за его мать, за всю свою грешную жизнь! Глаза тут же наполнились слезами. Ваня не должен увидеть ее слез, поэтому Она тут же отвела взгляд, заговорила о чем-то, ничего не значащем, а сама при этом принялась застегивать пуговицы на его пальто. Пальтишко было стареньким, одной пуговицы не хватало, а две другие еле держались. «Мать могла бы и пришить…» – пронеслось у нее в голове. А Ваня, словно догадавшись, о чем Она думает, виновато произнес: – Так торопился сегодня, уже опаздывал, вот и схватил старое пальто. Я в нем на улицу хожу. Для школы мама мне новую куртку купила, теплую и красивую! – Ничего, сейчас поймаем такси и поедем искать твою маму, даже замерзнуть не успеем. Пойдем! Еще не закончившийся январский день продолжался парадом кружевных снежинок. Ветра не было, и снежинки падали ровно, как будто заранее знали и свою дорогу, и то место, где им суждено было упасть. Они летели из большого Космоса, чтобы закончить свою жизнь на Земле. Вот так начинается Бытие и так заканчивается, подумалось ей. Снег, чистый и мягкий, ложился ей на волосы, нежно касался лица. Она не пряталась от него, отдаваясь во власть этой природной стихии, как и земля, решила обернуться снежными кружевами. Им пришлось долго ловить такси: проезжающие машины в такой снегопад не спешили останавливаться. Ее вдруг одолели воспоминания.Ночь... Машины... Сколько времени я провела в них! В разных – маленьких и больших, дорогих и не очень... Машины... Для некоторых они как уютный передвижной дом, для других – как экипаж для выезда. А для меня – только как гроб на колесах. Зачем думать так мрачно, одернула Она себя. Волосы и лицо стали мокрыми от снега. Она достала платок, вытерла лицо и посмотрела на Ваню. Он тоже был весь в снегу. Вытирая его мордашку, Она спросила: – А тебе какие машины нравятся? – Всякие… И большие грузовые, и маленькие, как вот эта, – он показал на проезжающие «Жигули». – А особенно красивые, пожарные, например. Мама сказала, что еще нам еще немного денег надо собрать, купим машину и летом поедем на море отдыхать. – Конечно, поедете, раз мама сказала. Она обязательно соберет деньги и купит новую красивую машину. «Чего бы ей этого не стоило, – добавила Она про себя. – Эх, если бы вы знали, чего это ей стоит, то вряд ли захотели бы такую машину!». Наконец Она остановила такси: – Садись, Ваня, поехали! Когда они тронулись, откуда-то из далеких уголков ее Комнаты Памяти почему-то вытащилась солженицынская крохотка «Способ двигаться» и его мысли: каковы мы, таков наш способ двигаться, и постоянный скрежет железа, и плюет фиолетовым вонючим дымом. Нет, это не для меня. Мне здесь всегда уютно и тепло – это место постоянного общения с самим собой и еще возможность обогнать время. Но время – это идея, фикция, мираж, это придуманный человечеством механизм для организации собственной жизни. А разве можно обогнать идею? Да и зачем ее вообще обгонять? Чтобы везде успеть? Она посмотрела на часы. Через пять минут совещание, все будут ждать меня, соберутся чопорные дамы – учителя – и начнут! Мне уже безразлично, что они могут сказать обо мне: меня нет и, конечно, никогда не будет в этой школе. Можно, конечно, остаться, но это значит, что придется получить бесплатного клиента и быть директорской подстилкой. Внешне – почет и уважение, за глаза – всеобщее презрение! Я буду живым укором для своих коллег, некоторые из которых были бы не прочь занять мое место, стану бесконечно терзаться и переживать. Ни удовольствия, ни жизни, ни денег! Нет, не надо мне этого. За окном в это время разыгралась настоящая вьюга. Резкие порывы ветра нарушили всю гармонию, устроили невообразимую круговерть и нещадно трепали снежное одеяло. В один миг всё стало мрачным и даже страшным. Откуда ни возьмись появилась мысль: «Сегодня Рождество Христово. Христос – сын Божий, земной человек, вознесшийся на небо. А видел ли он когда-нибудь снег, метель, вьюгу? Снег... Лед... Зима... Зачем всё это Земле? Природа, стихия властвуют над человеком. Или это не природа, а Бог через природу предупреждает нас, людей, о нашем грешном существовании и заставляет одуматься. Одуматься... Дума... Мать… Мама... Но почему, почему тебя нет? Почему тебя так рано забрал Господь? За что? За что он наказал нас? За то, что не ценили того, что имели, не берегли… Думали, что будешь вечной… Оставили тебя одну, не слушали... Не делали так, как ты советовала, вот Бог и решил, что ты больше не нужна нам и забрал тебя. Разве это справедливо? С кем мне сейчас посоветоваться, у кого просить прощения, кому поплакаться, к кому приласкаться? Как окунуться в мир материнской любви, которая наполняет душу новой, кристально чистой энергией родной крови... Да, брат мой сегодня приезжает, вот счастье-то, что приезжает!». Неожиданно ей стало так хорошо, спокойно на душе! Она посмотрела на Ваню, мальчик безмятежно спал. Она хотела примостить его поудобнее, но тут услышала голос шофера: – Приехали, вот и ваша гостиница. – Ваня,– затормошила Она его, ей так хотелось сказать «сынок»,но Она почему-то постеснялась. – Вань, вставай, мы приехали. – Да-да, я и не сплю уже. – Вот и молодец! Застегивай пальто, надевай шапку, мы выходим. Пока Она рассчитывалась с водителем, Ваня собрался, даже закинул ранец за спину. Она подняла воротник шубы, открыла дверь машины, и они окунулись в снежный водоворот. Снег превратился в мелкую вьюжную крошку, и белая пелена завертела их. Снежинки, словно показывая свое бесспорное могущество, пытались проникнуть всюду. Но недолго они были в снежном плену. Подходя к «Интуристу», Она подумала, что именно здесь и ей, и Ваниной маме довелось постигать азы своей работы. Сначала это было интересно, сейчас уже нет, но остановиться невозможно. В ее двадцать семь лет ей уже так остро не хотелось быть невестой, выйти замуж, создать семью. Чувство познания мужчины тоже потеряло свою новизну. Пожалуй, только одного Она не испытала, да, наверное, никогда не испытает – это чувство материнства, рождение новой жизни. Если бы ей было дано не испытывать терзаний от обмана, то, может быть, и семья у нее давно была бы, и дети. Но Она не могла лгать, не умела, да и не хотела. Может, именно поэтому, в отличие от других, осталась одна и, по большому счету, не жалеет об этом. «А вот ребеночка, такого, как Ваня, рожу. Вот только выберу от кого, так сразу и рожу», – решила Она, пропуская Ваню вперед, в мраморный холл гостиницы. Встретил их швейцар Егорыч. Впрочем, «швейцар» – не совсем правильно, скорее, наверное, дежурный, поскольку был он одновременно в трех, а может, и в десяти лицах. И швейцар, и носильщик, и справочное бюро, и отчасти метрдотель. Неизвестно, сколько успевал он выполнять поручений и приказов, но при этом оставался добрым, отзывчивым и очень приветливым. Он по праву гордился тем званием, которым его наградил один консервативный англичанин: «Вы есть лицо государственное, – сказал он, – и никогда, даже на одну минуту, об этом не забывайте». Вот Егорыч и не забывал. Он самостоятельно изучил несколько иностранных языков и даже умудрился всеми правдами и неправдами добиться командировки в Англию. «А что здесь такого, – удивлялся он, когда его об этом спрашивали, – отпустили, да и всё – учиться у тамошних швейцаров». Доброта его не просто подкупала, а делала незаменимым человеком в гостинице. Когда он не поддался на вербовку и отказался служить в органах, его никуда не перевели и не уволили, поскольку понимали: равноценной замены такому человеку не найти. Бред, распространенный в советские годы, что незаменимых людей не бывает, он опровергал начисто. Его отношение к людям и работе, наоборот, доказывали тот факт, что всякая индивидуальность, если она настоящая, незаменима всегда. Именно поэтому Егорыч служил на этом месте почти сорок лет. Казалось, что именно за всё это Бог наградил его спокойной и счастливой семейной жизнью. Любимая жена, а вот детей очень долго не было. И вот уже на заре ягодного срока его красавица – он только так называл жену – понесла... У них родилась очаровательная дочка Настенька, в которой они души не чаяли, любили ее и оберегали. Любовь их к дочери была безграничной, невозможной, какой-то неземной! Так не любят земного человека! Неземная любовь предназначается только Отцу Небесному, а земная – человеку... Неизвестно почему, может быть, это был божий гнев, но только к десяти годам Настенька сильно заболела, и не было никакого спасения от ее недуга. Жена Егорыча пошла к Богу просить прощения и помощи, а он запил. Не так, чтобы сразу, по-русски, в запой, – за такое время работы с иностранцами он и русским-то себя, наверное, не считал, – а понемногу, глоточками, опускался он в царство зеленого змия. Именно тогда в гостинице была какая-то облавная проверка. Егорыч об этом узнал, а чтобы их не забрали и не упекли в кутузку, ее и двух ее подруг он закрыл в своей комнатенке. Они просидели там до утра, никто их так и не увидел, но рабочая ночь была безвозвратно потеряна. Когда они собрались уходить, впрочем, как и сам Егорыч, – закончилась его смена – он предложил им вместе позавтракать. Вот тогда, приняв «на грудь» достаточное количество «Столичной», разоткровенничался и рассказал им о дочери и ее болезни. Нужно было много денег, чтобы отправить ее на лечение за границу. Руководство отказалось помочь, надеяться было не на кого, поэтому жизнь для него потеряла всякий смысл. Веселый, добрый, отзывчивый человек на глазах становился озлобленным, обиженным. Казалось, он вот-вот сломается. И тогда Она с Марийкой, Ваниной мамой, и еще три подружки устроили настоящую охоту за иностранцами. Они поставили перед собой цель – помочь Егорычу, собрать деньги и вырвать Настеньку из цепких лап болезни. Их любовь к нему была искренней, истинно христианской. Между собой они его называли «наш отец». Остатки нравственности и морали были забыты, но ровно через десять дней необходимая сумма была собрана. Когда Она от имени всех принесла деньги Егорычу, он упал перед ней на колени и зарыдал. Он прекрасно понимал, чего им это стоило, на какие жертвы они пошли ради его дочери. Настеньку, а вместе с ней Егорыча, они спасли и стали после этого для него чем-то большим, чем просто любимые дочки. Весь персонал гостиницы знал о роде их занятий, многие относились к ним с подозрением и даже с брезгливостью. Егорыч же никогда не скрывал своей любви к ним и гордился своей дружбой с ними. Вот и сейчас, только он увидел, как Она с трудом пытается открыть тяжелую входную дверь, как поспешил на помощь. Одной рукой придерживал дверь, другой уже смахивал с ее шубы снег. – Привет, Егорыч! – Она подставила ему щеку для поцелуя. Он нежно, по-отцовски, поцеловал ее: – Здравствуй, дочка, что это тебе в такую погоду дома не сидится? О, да ты еще и не одна, а с другом? – пошутил он. Наклонившись к нему, Она шепотом спросила: – Егорыч, ты Марийку не видел ? – Нет... Я только утром заступил. Спроси, дочка, у Любушки, она сегодня на работе, осталась на вторую смену. Она хотела попросить, чтобы он присмотрел за Ваней, но он уже всё понял: – Иди-иди, не волнуйся, я пригляжу за ним... Она расстегнула шубу и подошла к зеркалу. Волосы мокрые, от прически не осталось и следа. Надо бы привести себя в порядок, но сейчас некогда. В это время остановился лифт, бесшумно открылись двери. Она заторопилась, увидев, что люди уже заходят. Кабина двинулась на любимый ею седьмой этаж, к Любушке. Егорыч тем временем обхаживал Ваню: – Как тебя звать сынок? – Ваня, – ответил мальчик. – Раздевайся, у нас тут жарко, – взяв Ванино пальто, Егорыч спросил: – Тебе нравится здесь? Хочешь, я посажу тебя на самое почетное место? – Да, здесь красиво… Я обязательно Машке расскажу, где работает наша мама! Они прошли через весь зал и подошли к большому мягкому креслу, стоящему под большой пальмой в углу. Слева был длинный мягкий диван с низким журнальным столиком, а справа начинался ряд киосков с продуктами, газетами, книгами, журналами... Всё было рассчитано на валютных покупателей, обитателей гостиницы. Листья пальмы бросали на кресло тень, что действительно делало его необычным и отделяло от всего остального. – Садись сюда, Ваня. Пальто и шапку – за спину, ранец – на пол. Посиди здесь, я сейчас приду. Хорошо? Ваня ничего не ответил, рассматривая зал, представший перед ним во всей красе. Величественные мраморные колонны, огромная хрустальная люстра, разбрасывающая причудливые блики, пол, выложенный разноцветными мраморными плитками и словно покрытый большим красивым ковром... Всё это ворвалось в детское воображение, как снежный вихрь, бушующий за окнами гостиницы. Когда Егорыч подошел к нему, Ваня, рассматривая люстру, восхищенно произнес: – Как в сказке! – В какой сказке? – Папа вчера нам с Машей сказку про Снежную королеву читал... Там Герда пришла к Снежной королеве в большой красивый зал. Мне кажется, что он был как раз такой... – Нет, не такой, Ванек! Тот зал был изо льда, холодный, злой. А наш – уютный и теплый, добрый. Усек разницу? Холодный всегда злой, а теплый – добрый. На, держи, это тебе, – Егорыч положил Ване на колени какие-то пакеты, – это печенье, это конфеты, это шоколад… – Я знаю, – перебил его Ваня, – мама нам всегда что-нибудь приносит с работы. Наверное, здесь покупает. – Наверное, – у старика ком подкатил к горлу. – А это вам с Машей от меня подарок, – он протянул ему большую книгу в красивом переплете. На обложке – Илья Муромец на белом коне и Соловей-разбойник, сидящий на дубе. Ваня прочитал: «Легенды, былины, сказки русского народа». Он открыл книгу: – О, «Марья-искусница», Машкина любимая, – обрадовался он и попросил: – А можно я только три печенья вытащу, а остальное домой заберу, и мы с Машей дома съедим? Старик не удержал слезу: – Конечно, сынок, делай, как считаешь нужным, – он отвернулся, чтобы Ваня ничего не заметил. – Ну ладно, ты здесь сиди, а я пойду. Я ведь на работе. Но ты не бойся, я тебя вижу. Если что, махни мне рукой, и я подойду. Хорошо? – Спасибо вам, – сказал Ваня. Егорыч, на ходу утирая слезы, подумал: «Мать-то точно с этим дураком полковником, раз ее уже двое суток нет. Он ведь никого не пустит к себе! И как они ее вызовут? Ума не приложу...». Она бежала по коридору, полы ее шубы развевались, как крылья, и Она была похожа на летучую мышь. – Куда так торопишься, красавица? – спросила тетя Люба. Она резко остановилась и, развернувшись, увидела хозяйку этажа, поливающую цветы. Подойдя к ней, Она обняла ее за плечи: – Привет, мамуля, я и не заметила тебя за этими кустами. – Это не кусты, дорогуша! Это моя гордость, собственноручно выращенные цветы! Вот видишь этот маленький колючий шарик? Это очень редкая разновидность кактуса. Она улыбнулась. – И напрасно ты улыбаешься! Помнишь мексиканца-ботаника? Года три назад он жил у нас. Она покачала головой: – Нет, не помню. – Ну я еще за ним целую неделю ухаживала, когда он заболел! Вот он мне его и подарил. И сказал: когда нужны будут деньги, отнеси его в ботанический сад и получишь не просто деньги, а большие деньги! – Ладно, коммерсант, пойдем к тебе, поговорить нужно, – перебила она тетю Любу, горничную седьмого этажа. Тетя Люба была единственной женщиной, кого Она любила на этом свете. Как же Любаша похожа на мою маму, каждый раз думала Она, еще и поэтому она мне такая родная. Три дня прошло, как не виделись, а кажется, целую вечность. Она обняла Любашу за плечи, прижала к себе так сильно, что зажмурила глаза. – Ты что, красавица, раздавить меня хочешь? – улыбнулась тетя Люба. – Я ужасно соскучилась и так рада тебя видеть! Обнявшись, они пошли по коридору. Она принюхалась: – Чем от тебя так вкусно пахнет? – Давай-ка я тебя покормлю сначала, а потом и поговорим. Что за разговоры на пустой желудок! – Ты прямо как моя мама! Она тоже никогда не разговаривала с человеком, пока не накормит его или хотя бы чаем не напоит. Она мне всегда говорила: «Дочка, когда ты выйдешь замуж и у тебя будет семья, ты будешь раньше всех вставать. Первое, что ты должна делать, это идти на кухню и готовить завтрак. Сначала – еда, а потом всё остальное: уборка, стирка...». – Правильно она говорила, – тетя Люба завела ее в служебную комнату. – Садись вот сюда, за стол, бери хлеб, соленые огурчики… Сейчас я тебе еще кое-что дам, – она сняла массивную чугунную сковороду с электроплитки и чуть было не задела ею маленький телевизор, прилепившийся рядом. – Так тесно у меня, – пожаловалась она, – сколько раз просила: дайте мне другую комнату! Нет, не положено, всё у них не положено! А когда самим нужно, тогда на не положено рука наложена. Ладно, хватит разговаривать, –одернула себя тетя Люба, – ешь! Когда она подняла крышку, стало ясно, откуда шел такой вкусный запах. Аппетитные куски мяса, нарезанная соломкой жареная картошка с луком! Тут же захотелось всё это съесть, а потом еще и вылизать сковородку. Конечно, это тяжело для организма, вредно. Но Она очень редко позволяла себе съесть что-то подобное, а полнота ей никогда не грозила. Успокоив таким образом начинавший бунтовать здравый смысл, она схватила вилку. …В Комнате Памяти тут же возникла картинка далекого беззаботного детства и образ любимой мамочки. Воскресенье, в школу идти не надо, и ты спишь, пока спится, не выдергиваешься из сна, а выплываешь из него, когда захочешь. В чуткой дреме ты слышишь, как мама что-то готовит на кухне. И первым сигналом к тому, что уже можно вставать, всегда был какой-то аромат. Даже при закрытой двери на кухню он всё равно находил дорогу и начинал так дразнить, что приходилось терпеть из последних сил. Но ты не встаешь, ждешь, когда придет мама, сядет на краешек кровати и начнет будить тебя, ласково поглаживая по голове, по спине… И становится так хорошо, что ты притворяешься спящей, изо всех сил стараясь продлить этот счастливый утренний момент… – О чем задумалась, красавица? Почему не ешь? – вернул ее в реальность голос тети Любы. Она наливала чай. – Да, что-то вспомнилось… День сегодня какой-то странный... Мама уже второй раз приходит... – Ты в церкви давно была? – Давно… Когда мне туда ходить! И как я туда пойду? Сначала надо исповедаться, а я не могу, не готова я, понимаешь? Я только тебе всё могу сказать, а вот Богу не могу... – Богу ничего и не надо говорить, он и так всё знает, всё видит… – Ладно, – резко сказала Она, – извини, что перебила. Я ведь по делу пришла, но всё забыла. Меня там внизу Ваня ждет, Марийкин сын. Ее уже двое суток дома нет. Ты не знаешь, где она? Муж искал по всем знакомым, а Ване велел спросить у меня, может, я знаю. Додумался сказать ребенку, что мы вечерами вместе работаем! Представляешь? – Да ладно, не ругай его. Где еще такого мужа найдешь? Всё знает и терпит! Хотя, честно говоря, не представляю, как они живут! – тетя Люба, убавила громкость телевизора и зашептала: – В 717-м она, с этим полковником-милиционером. Утром я подошла к двери, послушала, вроде тишина. Решила потихоньку открыть, посмотреть, жива она или как... Когда вошла, она лежала и курила. Он приковал ее наручниками к трубе, а сам спал. Представляешь? Не успела я рта раскрыть, как он проснулся, заорал на меня, забрал ключ и выгнал из номера. Еще сказал, что пожалуется руководству, что я мешаю ему отдыхать, и старой дурой обозвал. Я ему говорю, что я должна утром номер убрать, всё в порядок привести, белье поменять. А он всё орет: «Ты что, старая, совсем оглохла? Я тебе сказал – убирайся! Если посчитаю нужным порядок навести, горничную вызову – молодую и красивую, да к тому же в таком виде, в каком захочу! Понятно тебе? А теперь пошла вон!». Вытолкал меня и закрыл дверь, – тетя Люба утирала платком слезы. – Что же делать? Жаловаться некому... Если пожалуешься, всем только хуже будет – и вам, и мне! Как ее оттуда вызволять, не знаю. А в соседнем номере кто? – В соседнем эти противные американцы, муж с женой. – У тебя если американцы, то обязательно плохие. Японцы – благодарные, французы – галантные, греки – веселые, итальянцы – тоже хорошие... А вот из Америки к нам едут всё какие-то монстры иноземные... И чего это ты их так не любишь-то, а? Она нервно закурила и посмотрела на часы. Время шло. Господи, помоги мне! Подскажи, что мне делать! Складывая что-то вроде молитвы, Она в волнении ходила по тесной комнатке, присаживалась на стул и даже обратила внимание на экран. Шел американский боевик. Быстро, нервно затягиваясь сигаретой, Она, как завороженная, вслушивалась в речь героев... ...А тетя Люба между тем, задетая ее замечанием об отношении к американцам, думала, рассказать или нет свою историю. Ей было восемнадцать, когда две подружки стали уговаривать ее пойти в ресторан гостиницы «Интурист», куда они ходили уже давно. И ходили не просто для того, чтобы посмотреть на беспечных, как им казалось, иностранцев. Они работали там, но тогда не принято было об этом распространяться. В то время практически без суда и следствия девушку или заклеймили бы со всех сторон, или посадили, или сослали. Подруги даже между собой не очень-то откровенничали – соблюдали конспирацию. Риск попасть в категорию врагов народа висел в те годы, как дамоклов меч над всеми. Но во все времена девушки думали о любви, мечтали о ней и искали ее. Мечтала об этом и Люба, но парень, которого она полюбила бы, пока ей не встретился. В компании своих разбитных подружек ей всё чаще приходили в голову мысли: почему? чем она, молодая, красивая, жизнерадостная, могла Бога прогневить? неужели так и придется жить одной? Ответов не было. И только совсем недавно, когда прошло много лет, она вышла из церкви, и вдруг всё поняла! Безверие, безбожие, романтический атеизм – вот причины, определившие ее судьбу. И всё-таки подруги уговорили ее отправиться в ресторан! Именно в тот вечер там ужинали американцы, среди которых был он, Виктор Калински, поляк американского происхождения. Красивый, обаятельный, необычайно галантный кавалер, он покорил в тот вечер всех присутствующих дам. Но к концу вечера ушел с ней гулять по ночному город. Вот так и началась ее любовь. У них родилась дочь, роды были очень трудными, с тяжелыми последствиями. Через шесть месяцев она опять попала в больницу, а у него к этому времени заканчивалась командировка. Всё кончилось: и любовь, и, казалось, сама жизнь. Он уехал и увез дочь с собой, в Америку. Когда ее выписали из больницы, ей никого не хотелось видеть, ни с кем разговаривать. Чтобы не сойти с ума, она перестала общаться со всеми знакомыми, сама себя освободила от всех нравственных и моральных устоев и окунулась в пучину животных желаний, которую люди назвали развратом. В то время ей казалось, что это и есть решение всех ее проблем. Но от себя не уйдешь, наступило прозрение, которое в конце концов привело ее к полнейшему духовному и физическому истощению. И если бы не Егорыч, который к этому времени уже работал в гостинице и один-единственный, друг сердечный, помогал, жалел, как мог, не давал в обиду, то кончила бы она жизнь свою в подвале гостиницы, избитая и изнасилованная, и стала бы едой для вечно голодных крыс. Но Егорыч нашел ее там, вернул к жизни, устроил на работу и до сих пор оберегает, как родную сестру. Он стал для нее больше, чем другом, больше, чем братом. Он стал для нее всем! Но к своему великому сожалению, поняла она это совсем недавно, когда прошло много лет. Ей казалось, что ее жизнь, сделав свой земной оборот, летела туда, откуда началась, времени осталось – совсем ничего. Душу бы успеть очистить. Воистину, Бог долго терпит, да сильно бьет… – Всё, я ухожу, – как сквозь сон услышала Люба решительный голос своей гостьи. – Постой, куда? – Люба встала следом. – Что ты надумала? – Попробую, не знаю, правда, получится или нет, но ждать больше нельзя, время идет! Ваня внизу ждет, а Маша дома плачет. Ну, что она не знала, что ли, этот полковник-самодур не берет на час? – А про себя подумала: «Да всё она знала, на деньги позарилась! Если бы не дети... Эх, да что об этом...». – Дочка, ты поосторожней там, – испугавшись ее решительности, заговорила тетя Люба, – он же такой дурак! И как только земля носит таких? – Не земля их носит, а деньги и положение держат. А добились они этого, угождая и выслуживаясь…Унижались перед начальством, топтали совесть и честь. А теперь добились своего – денег, власти, – вот и пытаются наслаждаться жизнью! Страшно, небось, сознавать, через какие унижения прошли, и ради чего! Всё – мираж и пустота… Чтобы не чувствовать свою ущербность, они теперь унижают и издеваются над тем, кто слабее. Это же подлые трусы и негодяи, воплощение зла! Жалкие и ничтожные. Сейчас мы еще раз в этом убедимся. А ты, – попросила Она тетю Любу, – посмотри, как мальчик там, и если что, помоги Егорычу, ладно? – Поцеловав тетю Любу, Она добавила: – Ну всё, я пошла! – Может, ты хоть шубу у меня оставишь? – Что ты, зачем я тебя потом беспокоить буду! Ведь понятно, что выход у нас один – подмена! Вот только бы попасть к нему в номер! Они вышли в коридор. – Пойдем, я провожу тебя до лифта, – предложила Она и, только тогда, когда лифт скользнул вниз, направилась по коридору. Подошла к номеру 717 и прислушалась. Из-за двери доносилось какое-то неясное бормотание. Главное, они здесь и не спят. Она стояла перед дверью и думала: как лучше – постучать и спросить его по фамилии или ждать, пока сам отзовется? Он ведь может затаиться и молчать, а тогда что? А может, постучать и просто предложить свои услуги? Он может и впустить, но Марийку не отпустит, оставит двоих. Нет, нужно неожиданно, чтобы он не успел ничего сообразить! И порешительней... Да, я забыла его фамилию... «Моя фамилия, – говорил он, когда они сидели с ним за одним столом, – это необыкновенно вкусное, древнее вино. Произнесешь его название – и словно глоток этого вина сделаешь, а во рту его умопомрачительный аромат почувствуешь! Это вино было любимым у Гришки Распутина! Именно благодаря ему он так страстно и много любил женщин! Сейчас этого вина нет, а под этим названием суррогат самоделанный выпускают!». «Самоделанный», так и говорил... Сам... Самод... Модел... Вспомнила! Модера, полковник Модера. А фамилия и правда красивая, но что за человек под этой фамилией! Она набрала полную грудь воздуха и громко, решительно постучала в дверь. В голове молнией пронеслось: «Сейчас все начнут выглядывать из соседних номеров. Ну и пусть, это даже хорошо... Он должен понять: люди знают, что он здесь, а ведь он почти тайно здесь живет и к тому же развратничает». Голоса за дверью затихли, наступила тишина. Нет, никто не отзывается. Постучала еще раз, настойчивее: – Полковник Модера, откройте! Мы знаем, что вы в номере! Это из отдела розыска ГУВД, откройте! Через секунду послышался его бас: – Подождите, сейчас открою! О, наконец-то добилась своего! Удивительно, почему обман на сцене называется искусство, а в жизни – вранье? На сцене – почет, в жизни – презрение. На сцене – актер, в жизни – мошенник, авантюрист, обманщик, лгун... У актера профессия такая – дурачить и обманывать людей, а в жизни профессиональный обманщик – это вор. За обман на сцене не бьют, а награждают, возносят до небес, боготворят, пытаясь быть на них похожими, а вот в жизни... Повернулся ключ в замочной скважине – один раз, второй... Дверь резко распахнулась – и полковник просто опешил, увидев ее. Его рот непроизвольно открылся, а слова повисли в воздухе. Пока он пытался что-то сообразить, Она вошла в номер и закрыла за собой дверь. Не успев произнести ни слова, Она почувствовала жуткую боль – Модера резко схватил ее за волосы и дернул к себе. – Ты что, сучка, совсем рехнулась! Концерт решила устроить, меня развлечь? – прорычал он, потащил ее в спальню и толкнул на кровать. В голове застучало: «Вот что за обман бывает!». Но где же Марийка? Взгляд упал на раскрытый шкаф, но кроме висевшей портупеи в нем ничего не было. Интересно, есть ли у него пистолет? – Сейчас я с тобой позабавлюсь! – прошипел он, от него невыносимо несло перегаром. «Запах помойки», – подумалось ей. Когда Она упала на кровать, шуба распахнулась, оголился правый бок. Полковник схватил ремень, и первые два удара пришлись по ноге. Колготки порвались, тут же выступили рубцы. Она не ожидала, что он будет бить ее, от резкой боли на глазах выступили слезы. Когда он хлестнул ее гораздо сильнее, Она резко встала и закричала что есть мочи: – Ты что делаешь, изверг!? Услышав «изверг», он просто озверел. Его поросячьи глазки налились кровью, и он с придыханием произнес: – Я сейчас покажу тебе, какой я изверг! Она понимала всю безвыходность ситуации и, прижавшись к стене между шкафом и кроватью, быстро заговорила: – Послушай меня. Я не хотела тебя дурачить, просто это был единственный вариант попасть сюда, к тебе. Дело в том, что Машу ищут дома, ее муж обратился в милицию. Никто, кроме меня, не знает, что она у тебя уже два дня. Давай решим всё спокойно. Я предлагаю тебе… себя. А ее отпусти, слышишь? Он пытался осмыслить то, что Она сказала, а когда до него дошло, заулыбался: –Хорошо, но ты должна меня поцеловать нежно, возбуждающе! «Так просто я не смогу», – подумала Она и попросила: – Я хочу выпить, налей мне водки, закусывать буду твоими губами, – Она постаралась произнести это как можно более сексуально. Он поддался на это, налил себе и ей. – Слушай, а где Марийка? Давай ее отпустим... – и поняв, что слишком торопится, добавила: – после поцелуя. Она подошла к нему со стаканом в левой руке, правой обняла его за плечи. Всё же Она была профессиональной соблазнительницей и прекрасно знала, что через мгновение он станет покорным ягненком и будет искать ее ласк. При желании ей ничего не стоило высосать из него все соки и бросить, раздавленного и пустого. Если бы навсегда! Она давно усвоила, что так можно поступать с клиентом, который нанимает тебя по часам. Но вот с таким, который «снимает» на сутки, в два раза переплачивает и к тому же обладает такой властью, необходима другая тактика. Здесь нужны покорность, трепет и, как бы этого ни хотелось, не игра, а правда в момент чувственного наслаждения. С таким оргазм не сыграешь, симулировать его не получится, он ложь за версту чует. Почувствует игру, совсем замучает. Она вспомнила правила древнегреческих гетер: не можешь ничего сделать – расслабься и получи удовольствие. Отдайся во власть мужской игры, но никогда не теряй контроля. Потеряешь – пропадешь… Выпив водки, Она постаралась отключить сознание и, закрыв глаза, припала к его губам, пытаясь как можно скорее возбудить в нем желание. Он вдруг расчувствовался, тяжело задышал, впал в истому и стал подталкивать ее к кровати. «Да, быстро он завелся. Это, конечно, хорошо – быстрее Марийку отпустит. Плохо то, что совсем еще не пьяный». Она мягко отстранилась и попросила: – Ну давай Марийку опустим, я же здесь, с тобой… – заговорщическим тоном, словно ей не терпелось быстрее остаться с ним наедине, предложила Она. Модера купился сразу: – Давай, я же обещал. Приведи ее, она в ванной. Сколько же нам, женщинам, приходится унижаться и терпеть! Да-да, милые дамы, я говорю обо всех женщинах. Не думайте, что только о нас, но и о вас, честные вы наши! Вам никогда не приходила в голову мысль о том, что жена – это тоже проститутка, только узаконенная? Нет? Тогда подумайте над этим, может, и нас меньше презирать будете… Надо Марийку быстрее отправлять домой, сейчас я ее выведу из ванны. Какой негодяй, надел на нее наручники и вставил в рот кляп! Я вытащила кляп у нее изо рта и помогла ей встать. Как же, наверное, холодно сидеть на кафельном полу! – Слушай меня внимательно. Я остаюсь с ним за тебя. Давай, быстрее одевайся! В холле у Егорыча Ваня твой, он приехал со мной. Бери его – и домой! Всё, выходим отсюда. – А вот и вы, ласточки мои! Давайте-ка выпьем водочки, – Модера встал с кровати. – Видишь, как Машенька дрожит? – Он взял ключ и расстегнул наручники. – Не обижайся на меня. Это ведь ваша работа, а мое удовольствие, так что ничего не попишешь. А сейчас одевайся и уходи отсюда. Надеюсь, ты сразу забудешь, где была! Да, денег я вам больше не дам. Марийка заметалась по комнате в поисках своих вещей. Модера лежал на кровати, ел виноград и ухмылялся, глядя на нее. Чтобы не мешать Маше собираться, я села на стул и закурила. «Итак, милые дамы, на чем мы остановились? Что жена – это узаконенная проститутка. Я уверена в том, что мужчина идет к нам, потому что не получает чего-то с женой. Причины разные: пуританское воспитание, сексуальная несовместимость, может быть, и болезнь. Последнее, конечно, – самое серьезное. Но при таком раскладе мудрость жены, если, конечно, она настоящая жена, а не сожительница, возьмет вверх, и она сама отправит мужа к нам. Значит, причины разные, а итог один: ваш муж как неудовлетворенный самец ищет доступную, на всё способную самку. Ищет, чтобы полностью, до последней капли сами знаете чего излиться, опустошиться и не мучиться. Если мужчина нас не ищет и не хочет, а, может быть, нас презирает (вообще-то я думаю, что настоящий мужчина понимает, чего стоит наша работа и презирать нас не будет, но при этом дочери своей он не захочет такой участи и сделает всё, чтобы ее миновала чаша сия), это значит, что семейная жизнь, в том числе и сексуальная, сложилась достаточно удачно. Жена понимает, принимает и выполняет все его желания так же, как и он ее. В истинно счастливых семьях, где две половинки идеально сошлись и совпали, всё именно так. А кто еще, кроме жены, понимает, принимает и выполняет мужские желания? Это мы – гетеры, гейши, проститутки, путаны! Как только нас не называют! И только мы так понимаем мужчину, как его понимает настоящая жена, но при этом у нас с ней есть одна существенное различие…». – Ну что, привела себя в порядок? – прервал ее размышления полковник. – Знаешь, а голая ты красивее! Что это за балахон на тебе? Впрочем, ты мне надоела. Налей-ка себе и нам, давайте выпьем еще. Не вороти нос, пей! Вот так, молодец! Заешь виноградом, – он начал запихивать гроздь ей в рот. Марийка отпрянула, на глазах у нее появились слезы. – Ну ладно, ладно, я пошутил. А теперь иди сюда, отблагодари своего благодетеля, – он подставил щеку для поцелуя. Марийка слегка коснулась ее, а он резко развернул ее и, сильно шлепнув по заду, прохрипел: – А теперь пошла вон! А ты закрой за ней дверь, а ключ давай сюда. Они вышли в другую комнату, Маша вытащила из сумочки деньги. – Не сейчас, потом рассчитаемся. Иди, Ваня уже целый час тебя ждет. Марийка заплакала, обняла ее, затем открыла дверь и выбежала в коридор. Услышав ее шаги, тетя Люба вышла из своей комнатушки и встала в дверном проеме. Она увидела зареванную Машу, бегущую по коридору, и всё поняла: – Сумела всё-таки... Как захотела, так и сделала! Марийка на ходу чмокнула тетю Любу в щеку и, сунув купюру ей в карман, побежала к лифту. Любаша, вытирая слезы, проводила ее взглядом и вновь вспомнила тот роковой день в своей судьбе. Ваня не отрывал взгляда от того места, куда приходит лифт. По его детской логике мама должна появиться оттуда, куда ушла учительница. На всякий случай пальто было надето, хотя и не застегнуто, ранец стоял на кресле, книга лежала рядом. Он хотел положить ее в ранец, но она не вошла. Одной рукой он приготовился взять ранец и книгу, другой – шапку. Ваня всё собрал, потому что вдруг начал сильно волноваться. Сначала он читал книгу и ненадолго отвлекся, но вот дошел до «Марьи-искусницы» и вспомнил сестру. «Что она сейчас делает? Вчера весь вечер плакала, а сегодня? Может, у папы на коленях сидит, – он всматривался в выходящих из лифта людей. Один раз он уже принял какую-то женщину за маму, но вовремя разглядел, что это не она. – А вдруг ее на работе нет? Нет, не может быть. Если бы не было, учительница быстро бы вернулась, а то ее вон как долго нет. Ни ее, ни мамы... Мама сколько раз задерживалась, приходила поздно ночью, но мы с Машей всё равно не спали – ждали ее. Никогда не было, чтобы она не приходила, никогда! Ну где же она, где?..». В полном отчаяньи Ваня хотел было позвать Егорыча, чтобы тот помог ему найти маму, но сказал себе: «Если и сейчас мамы не будет, позову!». Лифт остановился, двери открылись. И тут он увидел, как вместе с другими выходит она, его самая лучшая, самая любимая, самая дорогая мамочка! Счастью мальчика не было предела, он схватил ранец, шапку и книжку и с громким криком: «Мама!» бросился ей навстречу. В холле все замерли и повернулись в их сторону. Марийка мгновенно окинула взглядом всех присутствующих: не встретить бы никого из знакомых! Обслуживающий персонал в расчет не шел: работающие здесь знали о роде ее деятельности, – и, убедившись, что знакомых нет, успокоилась. Поймав несущегося к ней сына, она обняла его, прижала к себе. Он повис на ней, глаза его сияли: – Мамочка, ну где же ты была? Мы ждем-ждем тебя, а тебя всё нет и нет! – Сынок, прости, меня на работе задержали. Давай застегнем пальто и поедем домой, к Машеньке и папе. Я обещаю тебе, больше такого не будет, я не буду задерживаться так надолго. Ты мне веришь? Ваня ничего не отвечал, глядя на нее во все глаза, лишь кивнул головой и опять прижался к ней. – И где ты пальто это взял? – от счастья, что видит его, Марийка бормотала всякую ерунду. Когда они подошли к входной двери, она попросила: – Егорыч, я ухожу. Она там, если что, помоги ей! – Иди, дочка, с Богом и не волнуйся. Поможем, если что. И чтобы она не сунула ему «благодарственные», он специально отвлекся на какого-то иностранца и подумал: «Сколько лет на свете живешь, столько и видишь такую несправедливость. Ну почему хорошим людям в жизни не везет, всё им дается с таким трудом, что впору земную жизнь считать адом!». – Где ты там застряла? Иди сюда, – с нетерпением крикнул Модера. Она сознательно не торопилась, выдерживала паузу, как в театре, точно зная – давно испытала на практике, – кто выдержит паузу, тот и будет вести, солировать, направлять и диктовать свою волю. Необходимо было вырвать у полковника инициативу, хоть он и заплатил за это деньги. Она принялась спокойно раздеваться, чтобы предстать перед ним в образе богини Афродиты, идущей на любовное ложе, чтобы ублажить очередную заблудшую жертву собственного порока. Сильно болела нога, о которой Она поначалу забыла. Раздевшись, она увидела две ярко-рубиновые кровавые полосы. «Сколько же он силы вложил в свою ненависть, чтобы от удара ремнем появилась кровь! Ну, ублюдок, так просто это тебе не пройдет! За своими деньгами и властью ты совсем ослеп, оглох и потерял бдительность. Но у женщин есть оружие пострашнее и помощнее всякого выдуманного мужского. Это коварство! Посмотрим, как ты будешь защищать себя и свое достоинство, которого у тебя давно нет. А если и есть, то лежит на дне стакана. Лежит и нежится…». Ее появление в дверях спальни вызвало у Модеры неописуемый восторг. От удовольствия он даже вскинул руки к небу: – Спасибо тебе, господи, что ты мне послал такую забаву! Она забралась на постель, встала на колени напротив него и, смотря ему прямо в глаза, начала говорить. В каждое слово пыталась вложить презрение и ненависть, но маскировала ласковой томностью в голосе: – Это не Бог, это дьявол послал меня к тебе, чтобы ты испил чашу животного наслаждения и погрузился в пучину темного небытия. Там вся нечисть будет тебя ласкать и забавлять, – еле слышно закончила она и наклонилась к нему, чтобы поцеловать. В его глазах метнулся ужас, со страхом он отпрянул от нее и резко встал с кровати: – Что ты болтаешь, дура, совсем ополоумела? – Не пугайся, я просто хотела поиграть с тобой, – как же зовут его, не помню, как бы не тем именем не назвать! Он же неуравновешенный, а тут совсем с ума сойдет. – Девчонки говорили, что ты любишь постановочные игры, – попыталась Она оправдаться и тоже встала. Закурила сигарету и игривым голосом предложила: – Может, выпьем? Всё же он был истинным ментом и из всего ею сказанного воспринял только одно. – А кто тебе сказал? – спросил он, наливая водку. – Я уже не помню… – поняв, что проговорилась, Она попыталась замять эту тему. – Может, и не про тебя, я просто ошиблась… Полковник с подозрением зыркнул на нее, выпил, зачавкал шоколадом, закурил и отошел к окну. Она тоже выпила, затушила в пепельнице сигарету и закинула ногу на ногу. Сделала это специально, чтобы он увидел ее в этой позе, когда повернется. Она была уверена, что тут же увидит и оценит, поскольку не сомневалась в своем знании мужчин, тем более в такой пикантной ситуации. Мужчина, находясь рядом с женщиной, всегда оценивает ее, начиная свою оценку с ног как самой открытой и доступной части тела одетой женщины. «Вот и пусть смотрит, а я пока понаблюдаю за его реакцией и чего-нибудь поем, – Она вдруг почувствовала голод. – И чего только тут нет! Начну-ка я с овощей и шашлыка из осетрины. Ну отчего в жизни такая несправедливость? Самым ничтожным, развратным людишкам – и такое богатство! Богатство само по себе – это такой же разврат и, давая таким людям богатство, Бог определяет их место на Земле, а начинает с испытания вот этим самым богатством. Да, хорошо философствовать под такую пищу! Вот лягушачьи лапки, хотя не всем они нравятся, вот икорка… Может быть, копченого угря, милые дамы? Не пробовали? Скажите своему благоверному, пусть хоть попробовать вам привезет, а то столько денег на любовниц и проституток тратит... Что тут еще есть вкусненького? О, мраморное мясо! Представляете, что ест наш полковник? А где же он? Стоит у окна, курит, думает о чем-то. И о чем он может думать? Только о тюрьме, о чем еще! Вот и дары моря – мидии, устрицы, кальмары, щупальца осьминога… Представляете, сколько всё это стоит! Загляните-ка в свой холодильник. Если у вас этого нет, то живите и радуетесь жизни, ну а если есть, то выбросьте всё – и быстрее в церковь, к Богу, грехи замаливать! Что-то я совсем разошлась! Вы уж простите меня, это водка делает свое дело. Пьянею и злюсь на себя, непутевую. Что делать, если судьба у меня такая! А вот и полковник отошел от окна, подходит ко мне. Одну руку положил на плечо, другой взял бутылку шампанского... И что собирается делать, не знаю. Пьет прямо из бутылки, чтоб ты подавился! Присел возле меня, возле моей раненой ноги на корточки и шампанским поливает раны. Очень щиплет! Я не поворачиваюсь, пытаюсь проглотить кусок мраморного мяса. Но что это? Пошла дрожь по всему телу... Приятная, волной накатывающая… Дошла до одной зоны, до другой... и пошла дальше гулять и захватывать мое чутко реагирующее тело. Это язык его зализывает мои раны... Третья зона, четвертая, пятая… Кто сказал, что их семь? У меня пять, пятая – самая блаженная... Всё, больше не могу! Тело трепещет и требует, требует, требует... Где же мое коварство? Где моя ненависть? Они ушли, оставили меня один на один с судорожным блаженством чувственного наслаждения. Всё, всё, я больше не могу! Простите меня, милые дамы. Я думала, что сильная, а я такая же, как и вы, слабая и беззащитная, готовая всё отдать за этот миг блаженства». Она опустила правую ногу и, повернувшись к нему, взяла его за голову и направила в лоно жизни своего пятого элемента. Прошло совсем немного времени, и она, истекая соками, уже трепетала у него на руках. А он... Куда делась его грубость, ненависть и презрение? На их место пришли чуткость, понимание и даже кротость. Ей стало страшно, потому что Она поняла, что план ее летит в тартарары, что никакой он не монстр, что вспышку гнева ему нужно простить, что он просто неудачник и нет у него рядом настоящей женщины. Если бы была, то христианские добродетели вышли бы наружу из подполья его Разума и расцвели, словно райские деревья. Нежно, словно ларец с собственной жизнью, он положил ее на кровать, а сам встал на колени, навис над ней, любуясь ее красотой. – Сколько же я ждал, как хотел тебя! И вот наконец ты в моих руках! Поймал я мышку! Хочешь, чтобы я поиграл с тобой? – спросил он и, не дождавшись ответа, прохрипел: – Давай поиграем! Увидев родинку на ее шее, он нежно провел по ней языком, а затем начал магическое путешествие по ее истомленному телу. Она, закрыв глаза, блаженствовала и постанывала. Хотела было обхватить его, но не поддалась этому демонстрирующему покорность чувству, а изо всех сил сжала кулаки. Сколько так продолжалось, неизвестно, да никто и не смотрит на время в такие моменты. Когда она всё дальше улетала в бездну, он, измученный и уставший, остановился. Открыл глаза и посмотрел на нее: – Ну что, отдохнула? А теперь за работу! Давай, вперед, – он повалился на спину, – вперед с любовью и нежностью! И вмиг всё встало на свои места, как и должно было быть. В голове мелькнуло: «Это водка меня подвела. Вот если бы не она! Что сейчас ни делай, а инициатива на его стороне. Впрочем, пока всё идет нормально, кто заплатил, тот и заказывает музыку. Работать так работать. В конце концов, кто меня сюда гнал? Кто?». Когда всё закончилось, он, удовлетворенный и уставший, повернулся на бок и захрапел. Она встала и пошла в ванную, взглянув на часы. Половина восьмого. Вот так встретила брата! Нужно было бы хоть ключ соседке оставить... Закурила, чтобы не расплакаться. Включила душ и вступила под потоки воды. Чтобы окончательно прийти в себя, обливалась то холодной, то горячей водой до дрожи. Резко и быстро обтерлась. Сигареты, салат и мясо переставила на прикроватную тумбочку. Осторожно, пытаясь не разбудить существо под названием полковник Модера, забралась под одеяло и села, поджав ноги, чтобы удобней было есть. «Не обижайтесь на меня, милые дамы, я с полным ртом буду разговаривать с вами. Впрочем, я знаю, что никакого сочувствия или понимания от вас не добьюсь, если честно, то и мне глубоко безразлична ваша судьба, поскольку мы очень разные и наше предназначение на этой планете разное. Кстати, вы когда-нибудь думали об этом? О том, зачем вы появились на этой земле, среди именно этих людей? Я часто думаю об этом. Какое вкусное всё же это мраморное мясо! Это японская кухня? Какими надо быть кулинарными извращенцами, чтобы додуматься до такого! Наверное, ничего в этом удивительного нет, истина на то и существует, чтобы отвечать нам: сытый голодного не разумеет. И у нас полно таких гурманов-извращенцев. Представляете, варить пельмени в сливках? Не пробовали? Попробуйте хотя бы раз. Если чаще, то можно за ненормального сойти. Это я от сытости, наверное, себя чувствую важной и богатой. У вас же этого нет. Вы, наверное, в холодной квартире под китайским пледом на стареньком диванчике время коротаете и думаете, что бы приготовить на ужин. Мне проще, у меня всё есть: деньги, и богатые покровители. А вы одна… Или нет? Муж-то ваш дома? Время уже девятый час, работа закончилась. Покричите: «Милый, ты где? Ау!». Не отзывается? Даже не пытайтесь его найти, он у нас! Вот, видите, рядом лежит. Сейчас проспится, примет душ и вернется к вам. Вы не волнуйтесь, ужин готовьте, ведь придет голодный и уставший, потому что деньги зарабатывает. Думаете, для вас? Нет, ошибаетесь, для нас! Ну ладно, пополам – для нас и для вас, милые вы мои, это справедливо. Вы мне всё еще не верите, что это так? К сожалению, поверить придется, и знаете почему? Потому что сейчас вы ждете мужа с работы, который почему-то часто задерживается. Так что, красавицы, смиритесь и слушайте мудрые советы. Если хотите, чтобы муж ваш жил и творил только для вас, скорее, как можно скорее соглашайтесь со мной и приходите брать уроки! Мы вас научим, как стать проституткой. Но не бойтесь этого слова! В отличие от нас, вы станете узаконенной проституткой, и никакой отдел нравов вам не указ. Узаконенная – это значит с одним своим благоверным. Только с одним блаженствуете и наслаждаетесь! Сейчас я говорю без сарказма, а наоборот, с завистью, потому что до сих пор мечтаю найти свою истинную половину и прекратить подменять вас, неумехи! Неужели вы не понимаете, что чем хуже вы выполняете свой супружеский долг – пафосно, зато точно! – тем больше будет нас, и ваши мужья обязательно придут к нам! Есть и другой вариант. Вы можете себе представить, что у него появится честная любовница? Словосочетание-то какое! Неестественное. Это потому, что и женщины эти неестественны, они похожи на крыс: откусят кусок, спрячут его в свою нору и, оставшись в одиночестве, наслаждаются им. Да-да, я о вас говорю, одинокие женщины! Мы честнее и чище вас. Мы не крадем любовь и не пытаемся разорить семейный очаг. Мы просто помогаем женам. После встреч с нами мужья своих жен больше уважают и любят. А вы? Знаете, почему вы одиноки?.. По-моему, я наелась. Да, всё это время я наслаждалась деликатесами. Я напоминаю вам об этом специально, чтобы вас подразнить. Ну да ладно, теперь выпить и покурить можно. А то, гляди, проснется монстр – и конец всей моей философии. Ниже, грязнее не будет человека в тот момент на всем белом свете. Кажется, просыпается… Нет, просто перевернулся. А я опять с вами. Так о чем мы болтали? А-а, об одиноких женщинах. Так почему вы всё-таки одни? Не знаете? Мне кажется, догадываетесь, просто боитесь себе признаться. Это потому, что характер у вас скверный-прескверный, и кроме гонора и апломба ничего нет. Именно эти слова всплывают в памяти, когда надо дать вам характеристику. Я не говорю об одиноких женщинах-вдовах, просто не имею на это никакого права. Это святые женщины! Именно на них держится наш насквозь грешный женский род. Мне могут возразить: «А ты разве имеешь право нас судить, ведь ты сама находишься в самом низу? Мы, как бы там ни было, всё равно выше тебя». Ну, во-первых, дорогие мои, я вас не сужу, поскольку стараюсь придерживаться библейской истины: не суди да не судим будешь. Во-вторых, если вам показалось, что я вас критикую, то это значит, вы меня совсем не поняли. Я просто пытаюсь честно и откровенно разговаривать с вами. Ну скажите, кто вам еще скажет о ваших недостатках! Да, это из песни. Для кого женщина хочет быть красивой? Ответ простой: для людей, которых любит. А зачем она хочет выглядеть красивой? Чтобы своей красотой затмить других женщин, находящихся рядом. Всё это бред, наверное , что-то я совсем заговорилась, всё собираю в кучу. Кто как хочет, так и думает, так и живет. Хотите, я вам по секрету открою одну мужскую тайну? Знаете ли вы, как точно узнать, одна вы у него, или же еще кто-то есть? Одинокие, это вас не касается, потому что вы практически всегда вторые, четвертые, десятые... Ну, что поделаешь, крысиная судьба у вас, вот и питаетесь объедками! Сейчас я обращаюсь к тем женщинам, которые мужьям стали настоящими друзьями и помощниками, а детям – настоящими матерями. В их жизни наступает момент, когда происходит слияние двух Я в одно, и женщина становится НАСТОЯЩЕЙ ЖЕНОЙ. Такие женщины – наши союзницы, и я думаю, что не делаю ничего дурного, когда делюсь с ними своими наблюдениями. Если бы мне об этом говорили сами мужчины, то это было бы нравственным обязательством, и тайну пришлось бы сохранить. Но это мое собственное наблюдение, хотя, может быть, вы о нем сами давно знаете… Но вот и конец нашему общению: рука хозяина шарит в поисках меня! О Господи!». – Что ты там бормочешь? – пробасил Модера, поворачиваясь на спину, – дай мне сигареты и телефон. Она встала и принесла ему всё, что он просил. Полковник хотел было притянуть ее к себе, но Она увернулась и отошла к окну. Дотронулась рукой до радиатора. Горячий, но терпимо. Не отрывая руку от тепла, другой отодвинула штору. На улице – темень, и пурга всё кружит, не переставая. Город засыпает снегом. «Природные стихии – это божественная компенсация за грехи человеческие», – успела подумать Она, как услышала хрипловатый спросонья голос Модеры: – Ресторан? Ужин в 717-й, и побыстрее! Чего принести? Ну-ка посмотри, сколько там водки осталось? Да не тебе я! «Значит, мне», – мелькнуло у нее в голове. Она отвернулась от окна, подошла к столу и подняла бутылку. Модера смотрел на нее. – Одну бутылку... Да, «Столичной», холодной, – с раздражением командовал он по телефону, – ты что, не знаешь? А ты вообще кто? Ученик? – после секундной паузы в его голосе зазвучал металл: – Ну-ка быстро давай Серегу к телефону, – судя по всему приказ на том конце провода исполнили мгновенно. – Сергей? Ты что таких бестолковых учеников набрал? Первый день? Ладно, слушай, бутылку водки, вареного мяса, ты знаешь – только баранины, и соус сделай... Да-да, такой! Шурпы, и чтобы всё было горячее, обжигающее. В шурпу – зелень и вареную картошку большими кусками. Еще солений принеси, как в прошлый раз. Арбуз обязательно. Свежего нет? Дыня есть? Хорошо! С медом и щербетом. Ты хочешь еще чего-нибудь? – обратился он к ней. Она уже сидела за столом и курила. – Виноградный сок, – ответила Она равнодушно. – И всё? – Фруктовый салат. – Виноградный сок и фруктовый салат, – повторил он, – сигареты и «Рафаэлло». Сколько времени надо? Нет, это много. На всё про всё даю пятнадцать минут, больше ждать не буду. Всё, – закончил он, положил трубку и протянул ей аппарат: – Поставь, налей водочки, сделай бутерброд с икрой, что ли,... Она покорно встала и начала исполнять, а он лежал и любовался ее обнаженным телом. Чувствовала его тяжелый взгляд, но ей было абсолютно безразлично, уже давно привыкла не обращать внимания на бушевавший когда-то стыд, сидящий сейчас взаперти, в тайниках развратной души. Нравится – на здоровье, пусть любуется, лишь бы зверь в нем не проснулся. Она обратилась к полковнику: – Может, встанешь и мы за столом выпьем и закусим? – А тебе что, зазорно мне подать? – начал опять заводиться он. – Наоборот, большая честь, просто я тоже икры хочу, – соврала, на самом деле терпеть ее не могла. – Ложись рядом, вместе поедим, – приказал он. Она старалась выдержать паузу и ничего не относила ему в постель. Через секунду он встал. «Есть! – возликовала Она, – есть первая победа!». Вслух произнесла заискивающе-льстиво: – Спасибо. Он подсел к столу и посмотрел в свой стакан: – Ты что это мне налила? А ну покажи свой! Она подняла стакан. – Ставь рядом, – приказал он, разлил одинаково. – Вот так, по полному. Большому куску, как и полному стакану, рот радуется. А то налила какие-то слезы! Да ты не бойся, я не заставляю тебя пить всё, хотя бы было забавно посмотреть на тебя пьяную, – рассмеялся он. Она занервничала, Модера тут же заметил это. – Успокойся, пей сколько хочешь, не нервируй меня. Она сделала крошечный глоток, поставила стакан на стол и, взяв гроздь винограда, юркнула под одеяло. – Ты что, меня за дурака держишь? Ну-ка, быстро вставай, иди жри икру, – опять завелся он. – Не ругайся, я замерзла, пять минут полежу и встану... Он выпил стакан водки и как-то сразу успокоился. Пододвинул к себе икру, стал есть ее ложкой: – Ну-ну, посмотрим... Она смотрела на него и думала: «Почему он всегда беснуется, этот негодяй? Интересно, отчего это – от недостатка воспитания, от власти, от денег? Могут ли власть с деньгами развратить воспитанного человека? Наверное, могут, поскольку и то, и другое есть следы дьявола на земле. Ну а если это так, то, может не все попадают в эти сети, а лишь податливые, мелкие душонки… А истинно христианскую душу можно развратить?». Модера уже закусил, и Она решила спросить: – Чем мы будем заниматься сейчас? Он повернулся к ней и с набитым ртом ответил: – Что значит «заниматься»? Слово-то какое нашла! Хотя какая разница: для тебя что заниматься, что развлекаться – всё одно. Так или нет? Она молчала, смотрела на него и слушала свои мысли. «Мне не дал одеться, а сам в халат влез, ублюдок. И жизнь у тебя ублюдочная. Хотя, может быть, ты только здесь такой, а дома милый, отзывчивый, любимый папочка, муж! Двуликий монстр... Сколько же у тебя лиц-образов? Два, три, шестьдесят шесть? Модера тем временем пододвинул к себе лягушачьи лапки и, подняв одну, спросил: – Пробовала эту гадость? – Да, очень вкусно. Как курятина. В этот момент в дверь постучали. – Я в ванную, ладно? – попросила Она. – Что, испугалась, сучка, боишься? – засмеялся он. – Это мне бояться нужно, а тебе-то что? Все знают, что ты подстилка. Ладно, иди, –смилостивился он. Она зашла в ванную, закрылась, но не успела подойти к зеркалу, как раздался его голос: – Ну-ка открой дверь! Пришлось открыть. Он сунул ей спортивную сумку: – Пока будут накрывать стол, оденься и подумай, как себя вести. В сумке были аккуратно сложенные пакеты. Развернула первый – фуражка, во втором – китель с полковничьими погонами, галифе, сапоги и портупея с кобурой, а в кобуре – пистолет с патронами. У нее сильно забилось сердце. «Странно… Он игру предлагает, но разве у милиционеров такая форма? Это полевая форма военного, у отца такая же была, а эта синяя. Зачем пистолет с патронами? Что он задумал, совсем из ума выжил? Но делать нечего, придется подчиниться», – настраивала Она себя на предстоящее действие, начиная одеваться. Китель – как влитой, галифе – размер в размер, сапоги слегка большеваты, фуражка тоже, но волосы подберу – и хорошо. Теперь ремни. Кажется, надо через плечо и вот сюда. Она сунула в пистолет магазин, а сам пистолет – в кобуру. Надо же, специально всё готовил. С Марийкой не успел поиграть. Всё новенькое, нетронутое. «Подумай, как себя вести…». А что думать, посмотрим, в кого ты перевоплотишься, тогда и подумаем. Воистину, если человек чего-то захочет, никто его не остановит, тем более если это желание на уровне бессознательного рефлекса. Она посмотрела на себя в зеркало: « Ну что, подруга, еще дышишь? Не знаешь случайно, этому когда-нибудь конец будет? Не плачь, смотри какие потеки под глазами! Умойся, надо смыть всю краску. Вот так, я же должна мента-мужчину играть, значит, всё должно соответствовать. А грудь! А мы китель, или как он там правильно называется, слегка подтянем и всё, груди не видно. Ну вот, я готова. Занавес!». Она прислушалась: в номере еще убирали. Села на край ванны. «Ну что, милые дамы, вам никогда не приходилось вот так играть с мужем? Попробуйте, только начните не со своих, а с его фантазий, искренне ему подыграйте, при этом наблюдайте его эмоции, страсти, порывы. И чем больше увидите, тем ярче для вас ваш благоверный засверкает! Только, смотрите, не заиграйтесь и не спровоцируйте на проявление других его черт характера, которыми от природы он и так наделен сполна…». Она прислушалась. Сначала было тихо, но вдруг – звон бутылки о стакан и возглас: – Ну что, приступим? Собравшись с духом, открыла дверь и вышла из ванны. Модера сидел за столом и ел. Услышав, как Она вышла, он оторвался от еды, придирчиво осмотрел ее. То, что он увидел, судя по всему, ему понравилось, поскольку он заулыбался: –А-а, полковник пожаловал! Заходи, садись, гостем будешь! Она села за стол напротив. Он налил ей водки, пододвинул угощения: – Водочки выпейте, мясо ешьте, пока горячее, а вот и арбузик соленый. Не побрезгуйте. Мне, вору Гавриле, хоть и не положено с ментами за столом сидеть и один хлеб есть, но я думаю, вы, полковник, никому не расскажете, что потчевались у вора. Она, теперь полковник, внимательно посмотрела на Модеру, теперь вора Гаврилу. Он тоже преобразился. На шее у него висела толстая золотая цепь толщиной с карандаш. Самая большая цепь, которую она видела в своей жизни, весила чуть больше шестидесяти граммов и называлась «Кардинал». Эта была гораздо массивнее. Под стать цепи был и крест, тоже золотой, с четким изображением Христа. На левой руке «Гаврилы» – массивная печатка, правую украшал перстень с черным камнем. «И где он набрал столько золота? Поди, на взятки купил или вещественные доказательства в свою пользу изъял. Да, Модера, ты долго готовился к игре». Пауза затягивалась, и «полковник» заговорил: – Во-первых, я не пожаловал, а зашел специально, чтобы поговорить. Во-вторых, гостеваться у тебя я не намерен, в-третьих, хлеб твой воровской я есть не буду, он гнилой и пахнет плесенью, впрочем, как и ты сам. – Ну ладно-ладно, что ты разошелся? Не хочешь – не ешь, но хоть водки выпей! А насчет гнилья и плесени, это ты зря. Я же тебя не оскорбляю. – И я тебя не оскорбил, просто констатирую факт. На ворованные деньги настоящего не купишь, поэтому всё приобретенное за них – гнилое, – Она подошла к столу и, взяв стакан с водкой, резко опрокинула. Увидев на тумбочке оставленный ею же шоколад, Она отломила кусочек. Закурила, затем вернулась к столу: – Ну а зашел я к тебе, Гаврила, чтобы честно и откровенно поговорить с тобой. Меня интересует, зачем ты сюда приехал и как вообще земля тебя еще носит? – «полковник» сильно затянулся сигаретой, и выпустил дым прямо в лицо «Гавриле». Тот никак не отреагировал: поедал аппетитную баранин. Двумя руками держал большой кусок мяса, макал в томатный соус, откусывал, специально причмокивая и ехидно улыбаясь. – Где это видано, гражданин начальник, чтобы мент был честным и откровенным? Ты, наверное, и родной матери правды не скажешь! А тут с вором честно? Не смеши людей, полковник, я твою честность в камере на параше видел, понял? Ты спросил, почему меня земля еще носит. Это очень просто. Я, в отличие от тебя, ни от кого не скрываю, что я вор, а ты боишься всех и вся. Своих боишься: не дай Бог узнают, какой ты взяточник, гражданских боишься – позором заклеймят и так обмажут грязью, что смерть покажется счастьем. Может, я не прав? Прав, тысячу раз прав! Но у нас есть и общее. Я такой же полковник, только в уголовном мире, но я отвечаю за свои слова и поступки, не то, что ты! А ты, ну кто ты есть по жизни? Никогда не думал? Так я тебе скажу. Видел сопливых маменькиных сынков, ябед, трусов, маленьких негодяев? Это и есть твоя точка отсчета. Всеми гнобимые и вечно гонимые, вы копите ненависть в себе, а потом выплескиваете на тех, кто попал к вам. Те в основном молчат, а вы изгаляетесь над ним и не понимаете: чем больше вы прячетесь за ментовскую одежду, тем явственнее проступает сущность ваша человеконенавистническая. Всё ваше якобы добро – просто игра, ширма, за которой вы скрываете свое истинное лицо отъявленных негодяев...Так что земля меня носила и будет носить, потому что честность моя воровская всё равно лучше твоей ментовской честности. Ты спрашиваешь, зачем я сюда приехал? Это не твоего ментовского ума дело. Вот попаду к вам, тогда и спросишь. А сейчас, если не хочешь есть мой хлеб, тогда пей, – он взял бутылку, налил водке себе и ей. «Вот, значит, что мент про себя думает, если такие речи задвигает», – подумала Она, подошла к столу и снова выпила. Ей хотелось красиво ему ответить, хотя Она не знала, что именно скажет. Алкоголь и ненависть делали свое дело, и Она решилась: – Послушай теперь ты меня, вор Гаврюха. Ты что, правильного благодетеля из себя корчишь? За свои слова и поступки ты отвечаешь! Интересно знать, перед кем, а? Кто тебя не знает? А не хочешь ответить тем, которые тебя знают, как облупленного, начиная с того же самого босоногого детства твоего? Не хочешь? Конечно, нет, потому что помнить не хочется. Но я тебе напомню! – Она отошла к окну и продолжала: – Помнишь, как ты был вечно голодный, хлеба досыта не ел и за кусок хлеба все поручения выполнял. Напомнить тебе, какие это были поручения? Так вот, ответь: кажется, в вашем блатном мире таких людей называют шнырями? Модера вдруг вскочил, как ошпаренный, и подлетел к ней: – Ну-ка, мент поганый, повтори, как ты меня назвал? Она, глядя ему прямо в глаза, с презреньем произнесла: – Шнырь ты, Гаврила, шнырем и сдохнешь! В этот момент удар справа отбросил ее на кровать. На секунду Она отключилась, а когда пришла в себя, почувствовала вкус крови во рту. В голове сильно звенело. Внезапно ее охватила ненависть, казалось, ей не было предела. Модера лез на кровать и надвигался на нее. Она прижалась к стене, пытаясь сообразить, что делать. И тут вспомнила про пистолет. Вытащив его, она подняла руку и произнесла: – Собаке – собачья смерть! – Давай-давай, стреляй! Ну! – прохрипел он, медленно надвигаясь на нее. Видно было, что игра доставляет ему явное наслаждение. – Что, рука дрожит? Стреляй! Не можешь? Не можешь, ведь ты трус, полковник, жалкий, ничтожный трус! Она закрыла глаза – будь что будет! – и нажала на курок. Прозвучал выстрел. Наступила тишина. С пронзившей ее мыслью: «Что же я натворила?» Она открыла глаза и увидела стеклянный взгляд обезумевшего Модеры. Он прижимал руки к груди и хрипел: – Ты убил меня, полковник... убил, – и стал заваливаться на нее. Его руки были в крови, он стал совать их ей в лицо: – Понюхай, как пахнет кровь настоящего вора, понюхай и умойся! – Он с наслаждением возил обеими руками по ее лицу, медленно приговаривая: – Вот так, везде... Лоб, щеки, очаровательный носик подстилки, блядские губки... Вот так... А теперь смотри, чувствуй и, самое главное, наслаждайся, дорогой полковник, как вор тебя будет иметь. Ты думал, что убил меня!? Но я же вор, а разве можно верить ворам? – он по-звериному оскалился, резко встав на ноги, схватил ее за ремень и перевернул на живот. Сорвал с нее галифе, пристроился сзади и с неистовой силой, похотью и желанием вошел в нее. От резкой боли Она вскрикнула. – Что, больно, полковник? Терпи, будешь потом гордиться, что тебя имел вор Гаврилка, – он с такой страстью отдался своему желанию, что не прошло и минуты, как он застонал от удовольствия, судорожно сотрясаясь и зверски хрипя. – Ах, какое это удовольствие! – он встал с колен и повернул ее к себе. – Кому сказать – не поверят, что вор мента-полковника поимел! Ты что, плачешь, полковник? Не плачь, получи свой калач, – он засмеялся: собственный каламбур ему явно понравился. – А тебе и так никто не поверит, – сказала Она сквозь слезы. – Мне? – переспросил он. – Мне и не надо, ей поверят, – он подошел к шкафу. На второй полке, вровень с кроватью, стояла направленная на них включенная камера. – Вот это компромат, полковник! – он выключил камеру, вытащил кассету и положил ее во внутренний карман собственного кителя. – А теперь иди, приведи себя в порядок и переоденься. Всё сложи так, как было, понятно? И хватит плакать, это твоя работа. Никто не заставлял тебя… Когда Она вышла из ванны, он сидел за столом. – Ну что, успокоилась? Садись, пей и ешь. Я что-то очень устал с тобой, посплю немного. И не вздумай удрать! Я оплатил до завтра, до двенадцати часов. Так что не думай даже! Лучше ешь, пей и получай удовольствие, – засмеялся он, залез под одеяло и, поворачиваясь на бок, еле слышно произнес: – Готовься к очередному выходу. Не дожидаясь, пока он захрапит, Она прошла в другую комнату, на ходу собирая свою одежду. Быстро оделась, закурила и с ногами забралась в мягкое кресло. Ее трясло. Хотела включить телевизор, но, завернувшись в свою шубу, погрузилась в тяжелые думы. Сначала попыталась определить, чего ей хочется, но быстро поняла, что никаких желаний в ее истерзанной душе нет. Кроме ненависти к себе, ничего и не чувствовалось. Лишь себя, именно себя, Она безжалостно уничтожала на собственном суде, линчевала... Но всё это было фикцией, миражом, пустотой, всего лишь робкими попытками оправдать себя, найти в своих деяниях хоть что-то стоящее, рациональное и необходимое душе. Но что Она могла найти для души?Для тела – да, но вот для души не было ничего. Одна пустота и осознание собственной ничтожности. «Заблудшая душа! Хорошо, если заблудшая, но если ее у меня вообще нет! Ни христианской, ни заблудшей, ни пустой – никакой! Нет у меня души – и всё! Ну скажите мне, милые дамы, может такое быть или нет? Где и когда душа должна себя проявлять? Где и когда она живет и творит? Как ее услышать и почувствовать? Так же, как и тело? Но тело, когда хочет, ноет и по-набоковски зудит, и ты уже знаешь: где нарастает зуд, там и хочется. Если почувствовал это, то знаешь, как уменьшить или совсем снять желание тела. А душа, где она? Вы скажете, что я совсем запуталась, и что мне прежде всего душу собственную нужно найти. Раскопать ее в опавших листьях греховного сада, отмыть от грязи, отогреть и забрать с собой. И вот когда она по праву займет причитающееся ей место на вершине моего Я, тогда жизнь изменится и обретет истинно христианский смысл. Кто мне это всё подсказал? А, это вы, святые вдовы! Женщины одной любви, одной страсти, одного порыва! Я вам благодарна, только вряд ли буду искать свою душу. И не потому, что не хочу, и не оттого, что совсем пропащая. Просто я сейчас, буквально сию минуту, поняла, что душа мне не нужна! Без нее легко и просто жить! Вот и нечего оплакивать свою несчастную жизнь, скажете вы, и будете абсолютно правы. Чего это я вдруг рассентиментальничалась, как будто унижение и оскорбление – удел лишь одних проституток! Мы хоть за это компенсацию получаем – деньги. А вы, милые дамы, спросите себя: вы-то за что унижаетесь, за что вас постоянно оскорбляют? Сможете ответить честно и откровенно, не прячась и не оправдываясь? По сравнению с вами униженные и оскорбленные Достоевского – просто зажравшиеся эгоисты, беснующиеся от нечего делать, вытаскивающие свои души наружу и вместе с проходящей толпой разрывающие их на части. Они, по крайней мере, – открытые пожиратели людей и себя, получающие к тому же от этого если не наслаждение, то удовольствие. А вы же, золотые мои, – закрытые пожиратели самих себя, а это во сто крат страшнее. Держать, копить в себе, никуда и никогда не выплескивать! Смириться с участью земной и успокаивать себя мнимой востребованностью окружающими вас людьми! Хорошо, если не потеряно чувство родной крови и ваше чадо по-настоящему любит вас и всё понимает. Но в любом случае: к сорока годам – букет болезней, а к пятидесяти – первая встреча мозга с кровью. И всё, жизнь земная ушла, не осмысленная и не оцененная. И люди, вслед за Горьким, хлопая себя по бокам и пожимая от удивления плечами, будут вопрошать: «А был ли этот человек?». Вы понимаете, о чем я говорю? Я вам советую выбрать день, когда дома дети и любимый супруг, не мучающийся от воспаления мозга, который требует выполнения мужских желаний, решил день посвятить семье. Начните собирать, молча, без всяких комментариев и реакции букет унижений и оскорблений, которые будут обрушиваться на вас в течение дня. Дай, Бог, вам терпения! А сейчас у меня сосет под ложечкой, видите, как просто с телом! Если я вам ещё не надоела, то мы можем продолжить наш, надеюсь, искренний, акт общения. Но если надоела, идите спать, благо уже почти полночь. Что, кровать пустая и холодная? Лучше на диванчике, под пледом? Если мужа нет дома, дождитесь его, он обязательно придет. Где бы он ни был и что бы ни творил! Смотря какой муж, скажете вы. Смотря какая жена, скажу я. Вот я у стола. Барского. Скажете, объедки подбираю. Может, и так, но я их честно заработала, к тому же сок и фруктовый салат были заказаны именно для меня. Не судите меня строго, я ведь на работе, а на ней, вы сами знаете, бывают всякие издержки. Если говорить обо мне, то здесь всё предельно ясно. Заблудшая женщина, унижаемая и оскорбляемая по заслугам, не имеющая ни простого человеческого, ни материнского счастья. Да что там счастья, даже обычного удовлетворения от проживаемой жизни. Дитя человеческого порока! Красиво, правда? Но это не я, это Боря Моисеев придумал, чтобы оправдать ваше бессилие и беспомощность, милые дамы, перед поглощающей вас мужской вакханалией, которой вы ничего не можете противопоставить. Вы загнаны в тупик мужским обманом, своими иллюзиями по поводу счастливой семейной жизни и складывающимися вокруг вас обстоятельствами. Скажите мне, что вы можете сказать своему пьяному мужу, требующему продолжения ваших отношений на прокрустовом ложе любви? Хорошо, если уговорите предохраняться, если есть чем и если он умеет этим пользоваться. Не осуждайте собственного сына, по жилам которого течет голубая кровь, или дочь, одевающуюся в розовые одежды. И это еще лучший результат вашего унижения! А худший какой? Неполноценная женщина, родившая урода! Вот вам и дети человеческого порока!». …Она вздрогнула, когда ее мысли прервал резкий стук в дверь. Прислушалась. Опять стук и явно не простой, условленный. Надо будить Модеру. Ну вот, жизнь продолжается, реальность – вещь безжалостная. Как же звать-то его, никак не могу вспомнить! Она подошла к полковнику и тронула за его плечо. Он отреагировал мгновенно, будто и не спал: – Чего тебе? – Стучит кто-то, – прошептала Она. Опять раздался стук. Он быстро встал, схватил халат, валявшийся на полу. Он весь был измазан краской, имитирующей кровь: Модера серьезно готовился к игре. А еще говорят, что наша милиция ничего не может! Мокрый халат полетел в угол, он взял одеяло и, завернувшись в него, пошел открывать, дверь в спальню закрыл. Она села на стул и прислушалась. – Кто там? – Это я, товарищ полковник, – судя по всему, Модера голос узнал, так как дверь открыл и человека впустил. – Товарищ полковник, у нас проблемы, – заговорил вошедший. – Какие еще проблемы? Ты что это среди ночи сюда приперся! – Модера повысил голос. – Товарищ полковник, Ахмет товар не берет. – Как не берет? Почему? – удивился Модера. – Три дуры наговорили ему, что они в розыске, а их ищут родители, что они не по собственной воле здесь, а их просто украли. – Ну и бросьте их! Пусть забирает семнадцать, они же все хотят ехать. Забирай за них деньги, и делу конец. – Он не хочет брать семнадцать, он там слово дал, что двадцать, только двадцать, и за всех деньги взял... Полковник на секунду задумался. – Ну и что мы сейчас можем сделать? – спросил он. – Он нас ждет в Гавриловке через два часа, товарищ полковник. Сошлись на том, что вы подпишите официальный документ, что эти дуры в розыске не находятся. Ему этого документа, если что, хватит... Он их усыпит и через границу перевезет. – А мы можем такой документ сделать? – Модера нервно закурил. – Сделать-то мы можем, но вот компьютер... – Ладно, – перебил полковник, – сколько денег он дает за всю партию? Человек ответил шепотом. – Хорошо, подожди меня здесь, – Модера зашел в спальню. Она сделала вид, что увлечена едой и даже не взглянула на него. Он открыл шкаф, что-то взял в своем кителе и вышел. – Если я не ошибаюсь, ты начальник по розыску? – спросил он. –Так точно! – раздалось как по уставу. – Значит, так, – начал он излагать подчиненному план. – Вот тебе ключи от сейфа. Возьмешь один фирменный бланк. Только один, понял? Они все у меня посчитаны. – Да что я, сам себе враг, товарищ полковник! – возмутился пришедший. Модера, не обращая на него внимания, продолжал: – На всякий случай поставь печать, она тоже в сейфе. Предупреждаю, капитан, еще раз: всплывет где-нибудь любая бумага с нашей печатью, отвечать ты будешь, понял? – Товарищ полковник, – взмолился капитан. – Ладно, ладно верю. Если бы не верил, не подпустил бы к себе на пушечный выстрел. На бланке напишешь всё, что нужно и привезешь, а я там, на месте, подпишу. Что касается компьютера, то это твоя и только твоя проблема, понял? Деньги получишь, если что – откупишься, а если нет, то на адвоката хватит, – засмеялся Модера. – Ладно, шучу. Если сделаешь, как надо, майора получишь. Понял? – Так точно, товарищ полковник. – Тогда всё, иди. Скажи шоферу, он где-то здесь, в гостинице, чтобы машину через двадцать минут к выходу подал. – Всё будет исполнено, товарищ полковник. Дверь закрылась, и через секунду в комнату зашел Модера. – В общем так, иди одевайся, часа на три поедем по делам, – приказал он. Подошел к шкафу и начал выбрасывать на кровать свою форму. «И зачем он меня заставил сапоги надеть, если сам в ботинках ходит?» – подумала Она, увидев, что он вытащил ботинки из шкафа. Подошел к столу, плеснул себе водки и выпил. Закусил куском холодной баранины и, вытерев руки полотенцем, валявшимся на стуле, рявкнул: – Я же сказал: одевайся! Такой расклад событий совсем не входил в ее планы. Подойдя к нему, Она попросила: – Можно я здесь останусь? Ты закрой меня, а я уберу здесь всё и подожду тебя. Ладно? – Послушай ты, зазноба ненаглядная, – начал он раздражаться и взял ее всей пятерней за лицо, – я сказал тебе, одевайся! Или у тебя бананы в ушах? Так я тебе их сейчас выбью, хочешь? Ну-ка быстро собирайся и не нервируй меня. Он подтолкнул ее и сам начал одеваться, продолжая: – А то получишь вместо полковничьей машины одиночную камеру, кого потом проклинать будешь? А еще лучше, – воодушевился он, – такую, где человек двадцать, тридцать, пятьдесят... Вонь, грязь, вши, тюремная баланда... И кого там только нет! И бичевки, и бомжовки, и убийцы, и воровки… О, я идейку придумал! – Ему на самом деле явно нравилось то, что он говорил, даже голос его стал мягким и ласковым. Он продолжал: – А у них там своя иерархия. Твое счастье, что ты очень красивая, сразу попадешь в любовницы, а может, и в жены к самой смотрящей. К ней и ее свите. Чувствуешь, как сразу пять пар рук начнут прикасаться к твоему телу! Сначала к рукам, плечам, потом к груди... О, какая истома! Потом к очаровательному животику, потом всё ниже, ниже... Вот это будут ощущения! Ты где там, долго еще ждать тебя? – прервал он сам себя, застегивая последнюю пуговицу на шинели. Она вышла, уже одетая. Он обнял ее за плечи и притянул к себе: – Ну как, согласна поменять машину на камеру? Она посмотрела ему в глаза и, содрогаясь от омерзения, произнесла: – С тобой дорогой, хоть на край света! – Вот и молодец, – самодовольно усмехнулся он. – Давай выпьем. Они выпили. – Нам пора. Конфеты возьми с собой, – он осмотрелся по сторонам. – Поехали. В коридоре было пустынно и тревожно. Она посмотрела на часы. Ровно двенадцать часов, полночь. Начинался новый день. «И куда меня черт несет?» – думала она, проходя мимо комнаты тети Любы. Лифт подъехал быстро. «Летим вниз, как в пропасть падаем, аж дух захватывает. Закрываю глаза и пытаюсь представить себя стоящей на большом скалистом утесе, но не успеваю. Глухой стук, значит, приехали. Большой мраморный холл. Давно ли я здесь была... Шесть часов назад. Зашла в шесть, через шесть часов вышла. Дьявольские числа… Что-то Егорыча не видно. Где же он? Хоть бы он увидел, с кем ухожу. Но его нет, лишь молодая пара сиротливо сидит на диване в ожидании администратора». Она посмотрела через стекло на улицу. Вьюга всё кружила. Впечатление такое, что наступила вечная Вальпургиева ночь с шабашем нечисти и карнавалом блуждающих теней. У дверей стоял сверкающий черный джип, видимо, только подъехал – ни одной снежинки на капоте. Мощный, пугающий, он стоял словно живой и говорил: «Я к вашим услугам, всегда готов доставить вас на карнавал смерти!». Как только вышли на улицу, у нее по телу побежала дрожь то ли от невеселых дум, то ли от внезапного холода, проникшего под одежду и здоровающегося с телом. Полковник открыл ей заднюю дверь, но не стал ждать, пока она сядет, лихо вскочил на ступеньку, забрался на переднее сиденье, подобрал шинель и захлопнул дверцу. Вдруг у нее появилась мысль, и Она решила посмотреть номер машины. Отойдя назад, взглянула на него – в полной уверенности, что не ошиблась! – и всё же была удивлена своей догадкой. Номер состоял из трех шестерок. Она никогда не была суеверной, поэтому не испугалась, а наоборот, немного развлеклась. – Здравствуйте, – произнесла Она, удобно устраиваясь на заднем сиденье. Ее приветствие осталось без ответа: водитель, словно запрограммированный робот, не реагировал на непредвиденные ситуации. Машина тронулась, в ней было тепло и уютно. «Почему у нас не делают таких машин? Или руки из другого места растут? Да еще вот такие начальники имеют власть! Давайте лучше с вами поговорим, милые дамы. Давайте о женах начальников? Я сейчас, вот в эту минуту, всё больше понимаю их и не завидую им! В нашем женском обществе они на самом верху. Кажется, что они и есть самые любимые, самые счастливые, самые богатые, самые удачливые, ходящие чуть ли не с Христом в обнимку. Одним словом, самые-самые... Они стараются выглядеть естественными, простыми, понимающими, эти женщины всем сочувствуют, занимаются благотворительностью… Но это их образ, точнее, одна из составляющих образа, без этого им никак нельзя. Это то, что называется божественным перераспределением: имеешь много, обязательно поделись, ведь если об этом забудешь – а это происходит сплошь и рядом! – то Бог накажет. Вот и совершают жены богатых мужей акты жертвоприношения, пытаясь быть добрыми феями. Снаружи – счастье и красота, а внутри – полное одиночество, бессмысленная жизнь и всепоглощающая месть, заставляющая бездумно и назло всем пользоваться всеми благами жизни. Эти женщины ведут богемный образ жизни, ведь другого ничего не умеют, вот и мстят нам за свое неумение. Мстят, имея всё самое лучшее. Догадываются ли они: всё, что у них есть, им приходится делить с нами, проститутками? Наверное, да, потому и мщение их надуманное, а жизнь пустая и никому не нужная, конечно, если нет детей. Дорогие богемные женщины, вам не мстить нужно, а грехи мужей своих замаливать! Молитесь за них искренно, чтобы вас услышали, а мы пока попользуемся вашими благами! Вот сейчас, к примеру, вы думаете, что ваш муж на работе, а мы несемся с ним по ночному городу. Хотя дороги практически пустые, но на крыше его машины включена «мигалка», и мы не обращаем никакого внимания на светофоры. За окном всё мелькает, превращаясь в какую-то сюрреалистическую картинку, и кружится голова». Модера командует: – Давай быстрее! – Нельзя, товарищ полковник, «дворники» не успевают работать, того и гляди вылетят, – услышала она голос «робота». – Что это тебе, русское дерьмо что ли! Не вылетят ! Что им будет, еще лет десять послужат! Впрочем, как знаешь, но если через час... – Через час точно не получится, товарищ полковник, – перебил его шофер. – …но если через полтора не будем в Гавриловке, пойдешь работать на «воронок», понял? – Так точно. За полтора часа доставлю, не извольте беспокоиться... «Сударь», – закончила Она про себя фразу шофера. Какой из тебя сударь, Модера? Каково же твое истинное лицо? Придумать его тебе или сам покажешь? Она задумалась. Гавриловка… Где это? Посмотрела в окно: кромешная темень и вьюга. Природа не переставала бушевать, даже еще пуще разошлась. Здесь, за городом, ничего ей не мешает вести этот свой страшный хоровод. – Где моя кассета? – раздался голос Модеры. Шофер молча протянул ее, и через миг огненное фламенко заполнило все пространство. «Но это же прекрасно, милые дамы, достойный фон для нашего общения. Красивая музыка, дальняя дорога... Мы уютно устроились под защитой наших благоверных. Сказав «наших», я не оговорилась! Он в этот момент мой, так что прости меня та, которая сейчас в одиночестве. Когда он появится, тогда и будет твой, а сейчас, к сожалению, ты одна. Одиночество, я точно знаю, – идеальное состояние для дум и самокопания. Поройся в себе, поищи там причины своего одиночества, и, я уверена, если найдешь и у тебя хватит терпения и любви переделать себя, то быстро избавишься от него. Хотя, милые дамы, мне почему-то кажется, что у женского одиночества одна причина – стремление войти и остаться в мужском пространстве. Можно сказать и по-другому – встать на одну ступеньку с мужчиной. Но это в принципе невозможно, потому что мужское пространство не совпадает, по Божьему промыслу, с предназначением женского рода. Именно поэтому только одна женщина из десяти способна встать рядом с мужчиной. И только она на нашем, женском, языке смогла бы объяснить нам, что не надо этого делать – рваться в мужское пространство. Но мы ничего не видим и не слушаем, нам кажется, что мы обделены и незаслуженно забыты. Мы уверены, что больше знаем, больше умеем и раз мы – хранительницы домашнего очага, то нам и нужно только одно – расширить его границы. Это знает лишь одна из десяти. А что же остальные девять? Пять из них сразу уяснили: их удел – стать матерью и ограничить себя семьей, три мыкаются в поисках этого самого мужского пространства, определении границ собственного очага, осуществлении собственных идей. Одна в конечном итоге оправдывает себя несовместимостью характеров, ею же придуманной для оправдания своей беспомощности и никомуненужности. Другая остается с единственным и любимым ребенком, не зная что ответить ему на вопрос об отце. Третья не успокаивается и продолжает искать, расширять и реализовывать пространство и границы своего владения, но на самом деле занимается только одним – собирает, как цветы в букет, мужей. Она всех их любит, но последнего – больше всего, потому, наверное, что это всегда новое пространство, границы и удивительные идеи. Все они остаются для нее хорошими друзьями, понимающими и даже принимающими ее любимую идею эмансипации, которую никогда не судили строго. И невдомек же этим ученицам Сафо и Арманд, что жизнь их течет и кружится в замкнутом пространстве, название которому – город теней. Вместо любви здесь – тень от любви, потому что души там нет, а есть только одна материя – тело, плоть, – тоже имеющая собственную тень. Именно эта категория женщин, на мой взгляд, достойна почетного звания – современные гетеры, в том, первозданном, древнегреческом смысле. У нас осталась еще одна Женщина! Но про нее я решила не говорить, потому что ее истинность – очень хрупкая, просто хрустальная! Если подует греховный ветер бытия, то этот хрусталь может разбиться, разлететься на куски и исчезнуть. Вот тогда всему нашему женскому роду не будет оправдания, мы не сможем объяснить свое появление на этой планете. Я не навязываю свое мнение никому, просто делюсь тем, что мне интересно, что есть во мне… А зачем – не знаю! Хотя нет, рассуждая так, пытаюсь сложить образ женщины, главной героини своего романа «Лолит». По моему замыслу, она найдет четырнадцатилетнего мальчика и до безумия, до последней клеточки своего естества, полюбит его. Вообще-то, полюбит – не совсем то, наверное, правильнее сказать, что жизнь рядом с ним даст ей возможность осуществить абсолютно все свои тайные желания, а любовь – всего лишь одно из них... …Сижу с закрытыми глазами. На улице – ночь и вьюга. Негромко звучит музыка. Хозяин спит, слышно даже, как похрапывает. А мне что делать? Очень хочется уснуть, провалиться в сон, без предварительной дремоты, ни о чем не думать. Надо бы о чем-то хорошем, но у меня хорошего нет: я человек черного пространства, и белое – не для меня. Белое прошло мимо меня, пронеслось, как сейчас за окном всё несется. Ничего не смогла толком рассмотреть, ни с чем определиться, кого-то полюбить! Полюбить... любовь…Брат... Единственный родной человек… Даже с ним вчера не встретилась. Почему? Это всё из-за этой гиены, появившейся на моем пути! Да при чем тут это – человек имеет то, что он заслуживает, вот и я получила то, что заслужила. А другие? Другие умнее, хитрее, счастливее, наверное. Они ведь от греха – и к Богу, в церковь. Исповедался – и опять грехи совершать. Нет, не может быть, чтобы Бог так легко грехи прощал. После греха должно быть наказание, и только потом – прощение. Грех – наказание – прощение. И наказание определяет только Он, только Он, а не люди! А люди? Зачем они появились на земле? Что они здесь делают? По какому божественному замыслу они живут, и почему в поиске своего смысла жизни поедают сами себя? Что их может спасти? Может ли это сделать красота? У каждого своя идея красоты, сколько людей, столько и критериев ее определения. Чем больше знания, тем качественнее критерий, больше красоты. Именно знание дает возможность определить единые критерии и объединить все красоты в одну? Но единые критерии – это библейские заповеди, значит, единая красота – это Христос! Если красота спасет мир, то только Бог спасет мир! А кому нужны такие знания и такая красота? Вот муж Марийкин всё знает насчет нее, и что? Неужели так любит, что терпит и прощает... А она сама? В каком состоянии ей надо быть, чтобы хотеть своего мужа? ...Как вьюга разыгралась! Даже машина стала медленнее двигаться. Музыка играет… Далекая Испания... Кармен... Красота, любовь и слезы... Но слезами горю не поможешь... Всё течет, всё меняется... В точку, из которой вышла, вернуться невозможно. Движение происходит вниз или вверх, наверное, всё-таки вверх – туда за облака, к звездам, к Богу... Она уснула, провалилась в сон, как ей и хотелось. А машина пробивалась сквозь эту густую снежную пелену, словно ища спасения. Движение – жизнь, остановка – смерть. Как будто понимая это, машина несла ее навстречу новому дню и новой жизни. Ее разбудил внезапный порыв ледяного воздуха, перемешанного со снежной крошкой. Он появился вместе с женщиной, одетой в черное. Машина остановилась, открылась дверца, и красивый мягкий голос произнес: – Доброй ночи… – Здравствуйте, – робко ответила Она. Тут же загремел раскатистый бас Модеры: – Ну что он там, мигнуть не может что ли? Ну и шофер у тебя, сеструха… – Не у меня, а у колхозного председателя, – ответила она. Но ее ответ ему был не нужен, он уже задавал новый вопрос: – И как это тебя, самую важную особу в монастыре, в такой момент покинул Бог и не помог доехать? – Вот, помогает, – с уверенностью проговорила она. – Сколько раз я тебя, Федор (вот, оказывается, как его зовут!), просила не поминать Бога всуе! К полковничьему джипу прицепили тросом застрявшую в метель машину председателя и тронулись. Модера сидел, развалясь, на переднем сиденье и говорил: – Знаешь, кто это? Это моя сеструха Наталья – игуменья монастыря. Христова пастушка, – рассмеялся он, – пасет его невест и думает бессмертие заработать! А ты почему в монастырь без документов принимаешь? –обратился он к сестре. – Думаешь, мы в городе находимся и ничего не знаем? Я тебя последний раз предупреждаю, не обижайся. Но если еще раз сообщат об этом, разгоню твою богадельню и не посмотрю, что ты мне родная. Игуменья молчала. Да и что можно было ответить этому самодуру, упивающемуся властью! Но он не унимался, решив, видимо, выплеснуть наружу всю грязь: – А Гришка-то, поди, ночи напролет с твоими монашками проводит! Видно, плохо молится, машина-то не едет… Все молчали, замолчал и он, но ненадолго: – Ты у матери когда была? – поинтересовался он. – Сегодня утром. Опять наступила тишина. Наверное, Модера почувствовал, что разговаривать с ним не хотят, и примолк. Стало тихо. «Даже музыку выключили», – подумала Она и только хотела погрузиться в собственные раздумья, как сзади мигнула фарами машина, и они остановились. Шофер вышел отцепить трос. Игуменья попыталась нащупать ручку и открыть дверь. Полковник услышал ее возню: – Сиди, мы довезем тебя до моста. Она чуть слышно поблагодарила его. Метров через шестьсот они повернули направо и остановились. Игуменья опять засуетилась, но Модера приказал: – Сиди, шофер поможет тебе выйти. Тот обошел машину, открыл дверцу и помог ей. – Спасибо, сынок. Дай, Бог, тебе здоровья! – Наталья перекрестила его. Она в это время всматривалась в ночь и пыталась рассмотреть, куда они приехали. Но в такую погоду, да еще ночью, это было трудно. Вот столб, на нем фонарь, раскачивающий от ветра. Слева от столба начинается мост, уходящий во мрак. Слева от моста – большой раскидистый куст ивняка. Справа – дом, большой добротный, за ним – другой, третий, целая улица. Машина двинулась по улице. Слева тоже в ряд дома, но ни в одном нет света. Сейчас половина второго, может, люди спят давно? Ей показалось, что улица слишком длинная, но тут машина повернула влево и, проехав немного, остановилась рядом с дремлющим на морозе джипом. Полковник вышел и открыл ей дверцу. Ее вдруг охватил безотчетный страх, сковала какая-то нарастающая тревога. Выйдя из машины, Она окунулась в ночной мрак приграничного поселка Гавриловка. Природа буйствовала, ни на минуту не ослабляя своего неистовства: мороз крепчал, усиливающийся ветер крутил свою вьюжную мелодию, снег валил стеной. Соседская собака попыталась было обнаружить свое присутствие, но, испугавшись того, что творилось на улице, поспешно спряталась в будку, гремя цепью, ограничивающей ее свободу. Чтобы не провалиться в снег, Она старалась идти след в след за Модерой и даже ухватилась за хлястик его шинели, словно выражая и свое доверие к нему и полную готовность следовать за ним, как и обещала, хоть на край света. Он, видимо, чувствовал это, шел медленно и осторожно. Машина подъехала к дому достаточно близко, и буквально через несколько метров они оказались у невысокой, чуть выше пояса, покосившейся калитки. По обеим сторонам от нее тянулся низенький деревянный забор из остроконечных колышков. За ним сиротливо жались кусты, втянутые в зимнюю вьюжную круговерть. Казалось, что они постанывают на ветру, и это лишь усилило ее состояние неизбывной тоски. С того момента, как игуменья села в машину, Она почему-то почувствовала неизбежность происходящего, необъяснимую тревогу и волнение. Именно тогда Она поняла, что нынешний этап ее жизни подходит к концу, и совсем скоро начнется что-то новое, еще неясно видимое и, конечно, пока не осознанное. Внутренний трепет и волнение перед этим новым захватили ее душу, Разум собрался и сосредоточился. Модера открыл калитку, и они зашли во двор. «Где я уже видела такой забор? Точно такой! Где? – пыталась вспомнить Она, подходя к крыльцу. – Ступеньки скользкие, надо держаться за перила. Зачем такие большие ступеньки в маленький дом?». Пригибаясь, чтобы не удариться головой об косяк, они зашли на холодную террасу. В рамах не было стекол, а вместо них от ветра защищала полиэтиленовая пленка, которая, не переставая, играла и бухала. Полковник принялся сбивать снег с ботинок, громко топая, словно он был здесь хозяином. Она тем временем пыталась стряхнуть снег с шубы. Дом встретил их теплом и деревенскими запахами, от которых городскому человеку сначала становится не по себе. Но если дом чистый и уютный, то это быстро проходит. В одной комнате стоял полумрак. Дрова в печи потрескивали, а пламя, просвечивающее через щели в печи, освещало комнату и создавало причудливую игру теней. Видимо, гостей здесь ждали, поэтому и решили хорошо протопить. Модера снял шинель и повесил ее на вешалку справа от двери. Она сначала не хотела снимать шубу, думая. что это не надолго, но увидела накрытый стол и решила раздеться. К тому же печка полыхала жаром, было очень душно. Ей хотелось привести себя в порядок, причесаться и подкрасится, но полковник взял ее за руку и потянул за собой. Они вошли в ярко освещенную комнату. За столом, ломившемся от деревенских яств, сидел красавец-мужчина, похожий на кавказца. Модера сел во главу стола, протянул мужчине руку для приветствия: – Здорово, Ахмет! Ахмет привстал, пожал протянутую руку и, повернувшись к ней, произнес с акцентом: – Здрастэ! Она молча кивнула. – Что-то ты, Ахметушка, смурной, – начал разговор Модера, взял открытую бутылку со стола, понюхал: – Крепкая! Успокойся, Ахмет, расслабься, я всё знаю. Скоро капитан подъедет и всё, что нужно, привезет. Давай лучше водочки деревенской выпьем! – Врэмя, врэмя, Федор Александрович, вот за что я волнуюсь! До шести нужно успэвать, иначэ мэня зарэжут и подвэсят за одно мэсто. Модера рассмеялся, но поднимая стопку, говорил уже серьезно: – Не беспокойся, Ахмет, мы не подведем, всё успеем! Лучше давай выпьем, закусим, мы долго ехали, да и пищи деревенской я давно не ел, – он с любовью похлопал себя по круглому животу. Ахмет улыбнулся, Она опустила голову. – Ну, с Богом! За нас! – полковник опрокинул стопку. Ахмет, словно пил эту гадость всю жизнь, выпил так же. Она сделала маленький глоток, но Модера скомандовал: «До дна!», пришлось выпить. Во рту всё обожгло, самогон был градусов под семьдесят. Он увидел, с каким трудом ей удалось его проглотить, и спросил: – Ну что, хорош? Ахмет, у вас там есть такой? – Такой нэт. Обычный водка – проблэма, а вы говоритэ такой... – Давай еще по одной, и закусим. Стопки поставили, не могли обычные стаканы, – возмутился Мадера, беря бутылку. – Нэт-нэт, мне хватит, – поспешно сказал Ахмет. – Ты что, друг, – удивился мент, – не мужчина, что ли?«Знает, как заставить мусульманина пить, тем более в моем присутствии», – подумала Она и умоляюще посмотрела на него. Он понял и сжалился – налил полстопки. – С Богом... За нас! – второй его тост не отличался от первого. Ей вспомнились слова игуменьи: «Ты что это, Федор, без конца Бога всуе поминаешь?». А Федор Александрович, поставив возле себя большую глубокую тарелку с холодцом, аккуратно резал его на куски: – Ахмет, будешь? Это свинина. – Нэт-нэт... Я лучше курицу. – Свинину совсем не ешь? – У вас иногда эм, дома нэт. Сэйчас я сытый, просто закусить. – Ну, как знаешь. А ты будешь? – обратился Модера к ней. Она подставила тарелку. – Ты что, Ахмет, машину новую купил? – спросил полковник, густо намазывая горчицей кусок на вилке и оправляя его в рот. Она тоже решила попробовать и лишь слегка мазнула. Обожгло сильнее, чем самогон, срочно надо запить! С краю стоял графин с рассолом. Налила себе в стопку, другой посуды на столе не было. – И мне, – попросил Модера, не отвлекаясь от разговора с Ахметом. Мужские разговоры ей приходилась слышать много раз, поэтому Она даже не вслушивалась. По опыту знала: мужчины, ожидающие чего-то, говорят об одной ерунде, делая вид, что обсуждают что-то серьезное. «Меня оставили в покое, не обращают никого внимания. Как я им за это благодарна! Видите, милые дамы, куда меня занесло! Вы еще со мной или давно спите в объятиях благоверных? Завидую я вам, даже если муж пришел всего полчаса назад! Пришел к вам, своей половине. Ну а тем, у кого нет половины и кто еще со мной, спасибо. Искреннее женское спасибо хотя бы за сочувствие. Знаете, почему эти мужчины не обращают на меня внимания? Всё очень просто: сейчас я не человек, я купленная вещь. Пока не нужна, сейчас им не до меня, но скоро стану необходимой. Как появляется желание выкурить сигарету, так захочется и меня поиметь. Это самое дно, куда может опуститься женщина. Ради чего, спросите вы. В моем случае ради денег. Еще любовь, наверное, может сделать женщину покорной и позволяющей всё. Хотя этого я точно не знаю, вернее, мне это не дано было узнать. Могу только предполагать, но, к сожалению, не чувствовать. Интересно, а как это – чувствовать любовь? Что женщину заставляет быть покорной, кроткой, всё понимающей и позволяющей, на всё готовой ради своей любви? Взаимная любовь? Но если есть взаимная любовь, то значит, и любимый должен быть покорным, кротким, всё понимающим?.. А бывает ли в жизни такое? Может ли мужчина любить только одну женщину? Если вы скажете – да, то я по своему опыту не поверю. Вы, конечно, можете возразить мне: не надо путать любовь с развлечением. Здесь я, пожалуй, соглашусь, но при условии, что женщина, развлекаясь, ни на что не претендует, конечно, кроме самого развлечения, потому что такой женщиной может быть только проститутка. Но если мужчина пришел развлекаться от вас к нам, то это значит, вы его недостаточно развлекаете и не совсем понимаете. Иначе зачем бы он пришел! Вот и выходит, что идеальной взаимной любви нет и быть не может! Вы считаете, что на свете есть мужчины, которые в своей жизни любят только одну женщину! Есть, их очень мало, но они есть! Но эти исключения лишь подтверждают правило: мужская любовь совсем не похожа на женскую. Понять мужскую любовь можно только с женской мудростью, поглощаемой эмоциями, но не с женским эгоизмом. Мудрая женщина прежде всего уважает себя. Любить, считает она, значит, жить жизнью того, кого любишь, ведь нельзя же слепо отвергать то, без чего не можешь обойтись! Это немыслимо: бесконечные терзания и страдания по поводу неудачной жизни... Вы мучаетесь, а мы в это время развлекаем ваших мужей, но при этом, заметьте, ни на что не претендуем! А представьте, что у вашего мужа появится любовница, честная женщина, это она себя такой считает. Вы абсолютно правы, когда любовницу проституткой называете. Но она еще и соперница, претендующая на вашего – кто сказал, что он должен быть только вашим? – мужчину. По всем законам животного мира самец не может принадлежать одной самке. А надо ли с этим бороться? И как? Вот посмотрите на этих самцов: разговаривают с умным видом, пытаясь друг друга перещеголять в вопросах, только им понятных! Каких вопросах? Давайте послушаем…». – Ахмет, зачем тебе такая дорогая машина? Не понимаешь разве, что она в глаза бросается и лишние проблемы создает, – Модера продолжал жевать. – Мнэ на нэй удобно... У вас дороги очэнь плохиэ, а у нас по горам надэжно эхат. – Понятно, но можно попроще машину купить. У вас же там чего только нет... Кстати, ты можешь мне такую же пригнать? Сколько она у вас стоит? – Дэшэвлэ, чэм у вас. Какой цвэт нужэн? – спросил Ахмет. – Черный, и чтобы стекла были тонированные. – Тэмныэ? – Ну конечно, – засмеялся Мадера, его рассмешила корявость языка мусульманина. – Хорошо, сдэлаэм. Расчэт товаром? – Как хочешь. Хочешь товаром, хочешь наличкой. – Договорились. «Ну вот, сейчас будут говорить о футболе, рыбалке, возможно, в политиков превратятся, пока не исчерпают весь традиционный набор тем, женщин вспоминать не будут. Давайте поговорим знаете о чем? Вот смотрю я на все эти яства деревенские и просто диву даюсь. Сколько же сюда труда вложено и времени, уму непостижимо! Здесь тебе и холодец, и три сорта колбасы, картошка с мясом, котлеты, сало с тремя прослойками. Я попробовала – во рту тает. Ахмет сказал, что курица, но это запеченый гусь. Есть и жареная рыба. А вот и комментарий Модеры». – Эту рыбу ловят во время икромета, ее очень много, поэтому приспособились солить в деревянных бочках, а потом вымачивают в воде и готовят... «Идем дальше: блины, целая тарелка. Тоненькие, ажурные, аккуратно уложенные. Рядом – сметана, мед, варенье и растопленное масло. Хлеб, явно не заводской, не черный и не белый, какой-то серый, очень вкусный, с хрустящей корочкой. А соленья! Квашеная капуста с луком и маслом, помидоры, огурцы, морковь, чеснок, кусочки перца – маринованное овощное ассорти. Моченые яблоки – антоновка, овощные салаты, один – с баклажанами, другой – с болгарским перцем. Есть даже фаршированные баклажаны, слов нет, вкуснотища! А еще пироги и соленый арбуз, горчица, которую полковник ест ложками. И всё это пиршество дополняют бутылки с самогоном. Вы можете сказать, что у каждой хозяйки есть такое. Ну это вы лукавите, в городе нет ни у кого – это точно! Или вы думаете, что если бы жили в деревне, тоже всё это делали бы? А что вам мешает бросить городской комфорт и поселиться в деревне? Жить, творить и детей воспитывать, а не сидеть впроголодь и не ждать от государства подачки. Хорошо, если муж – настоящий добытчик. А если увалень, неспособный даже себя прокормить, тогда что? Жизнь превращается в вечный поиск средств к существованию. Нашли достойную работу – труд становится жизнью. Хорошо, если всё достойно, отдых раз в год! Ну а если нет стабильной работы? Холодильник вечно пустой, дети из вещей выросли, да и сама, как лахудра, в одной юбке. А жизнь-то идет! И где радость жизни, где счастье? Конечно, в детях, но в городе тяжело детей растить. А матушка-земля, и накормит, и поможет детей на ноги поставить, и, что самое главное, душу наполняет здоровой и бесконечной энергией. В этом доме, где я сейчас нахожусь, конечно, убого, совсем не красиво, но очень уютно. Чувствуется, что душа здесь живет. Она буквально во всем: в блюдах, стоящих на столе, ведь всё так вкусно, что невольно поверишь – готовил добрый человек, потому что он туда душу вложил. Белоснежные накрахмаленные занавесочки на окнах, так выстирать можно, когда к стирке относишься как к любимому делу. В удовольствие делаешь и в радость поешь. Везде, куда ни посмотришь, слышится песня радости. Чувствуется, что жизнь в этом доме – как песня! А вы давно пели от души?». …Хлопнула дверь, приехал капитан. Модера в это время разливал самогон. Взглянул на нее: будешь? Она отрицательно покачала головой. – Тогда будь добра, – обратился он к ней, – пойди в другую комнату, посиди там. Нам поговорить надо. Иди, я тебя потом позову, – закончил он шепотом, словно между ними была какая-то тайна. «И невдомек же этому пьяному менту, я просто счастлива, что мне не придется слышать обо всех его грязных делах, творимых для собственного блага! А жизнь его, якобы необходимая обществу, на самом деле гнилая, продажная и очень страшная!». Она вышла в другую комнату, включила свет и осмотрелась. У стены – старенькое трюмо с зеркалом, на котором наклеены две переводные картинки с изображениями женщин. На трюмо стояла старая, потертая от постоянного пользования, деревянная шкатулочка, наверное, палехской школы вещица. Женское любопытство заставило открыть шкатулку, там лежали письма и поздравительные открытки. На другой стене – небольшое окно с накрахмаленной занавеской. Под окном стоял табурет, покрашенный темно-зеленой краской. Она села на него, облокотившись на стол, застеленный газетой. С другой стороны стола – такой же табурет, в углу висели образа, закрытые шторкой, под ними – незажженная лампадка. Под другим окном, на скамье, стояли ведра с водой. Кухонный шкаф того же угрюмого цвета, что и стол с табуретками. За стеклами – старые пожелтевшие фотографии. Завершал интерьер этого деревенского дома современный двухкамерный холодильник, неизвестно как очутившийся в этой компании. Из соседней комнаты доносились голоса. Она прислушалась. – Ну что капитан, согрелся? – спрашивал Модера. – Давай еще по маленькой, и начнем работать. Выпили молча, и опять заговорил полковник: – Ты рассчитался за стол и за дом? – Да, – ответил капитан с набитым ртом и добавил: – Не волнуйтесь, бабулька надежная, сказала, что вашей матушки подружка. – Ну ладно, подай полотенце и давай бумагу, – распорядился Модера и спросил Ахмета: – Ты по-русски читать умеешь? – Умэю, – обиделся тот. Она решила выглянуть в щель, посмотреть, что происходит в другой комнате. Полковник взял у капитана листок, подписал его и отдал Ахмету: – На, читай. Ахмет взял листок и начал сосредоточенно читать, шевеля губами, потом произнес: – Всэ хорошо, мнэ подходэт. – Замечательно, – подвел черту Модера, – давайте выпьем! – Нэт, я нэ буду, мнэ скоро эхат, – возразил Ахмет. Он взял «дипломат», стоявший у его ног, и отдал полковнику. Тот не взял, а приказал капитану: – Посчитай и проверь. Капитан положил «дипломат» на колени и щелкнул замками. Взял одну пачку, пересчитал, проверил, нет ли «куклы». Потом достал какой-то прибор, посветил им, закрыл портфель и поставил его к ногам полковника: – Нормально, товарищ полковник. – Давай всё же выпьем, Ахмет, за удачную сделку! Какую по счету, третью? Когда следующая? – спрашивал Модера, разливая самогон. – Нэ знаю. Они сообщат. Думаю, мэсяца чэрэз три-чэтырэ, когда вэсна будэт. Ладно, за тэбя, Фэдор Алэксандрович, чтобы ты нэ болэл и тэбя никто нэ трогал, – Ахмет выпил залпом. Модера с капитаном выпили тоже. – Слушай, Фэдор Алэксандрович, – обратился Ахмет к пьяному и сомлевшему от тепла и еды полковнику, который уже не ел, а развалившись, сидел на стуле в расстегнутой рубашке и курил, – продай мнэ эту красавицу! От неожиданности Модера подавился дымом, закашлялся. Но, сообразив, о чем речь, приказал капитану: – Иди к машине! Ахмет сейчас выйдет, поедешь с ним, подстрахуешь, если что, на таможне. Потом моего шофера оставишь в своей машине, а приедешь на моей. Всё понятно? – Так точно, – капитан встал и задвинул стул. Надел шинель и, не застегивая ее, вышел. Вот шестерка! Она всё слышала, о чем говорили за столом. Последние слова были о ней, поэтому Она еще внимательнее прислушалась. Ей было ясно, что это не пустая болтовня, пьяный Модера был способен на все. Дверь была закрыта, на ней висели плотные шторы. Не боясь быть пойманной, Она встала, чтобы не пропустить ни единого слова. Происходящее стало принимать серьезный оборот, и это Она уже почувствовала в машине. – Ну и сколько ты можешь мне дать за нее? – спросил полковник. Он уже не шутил. – Учти, что эта красота в норковой шубе стоит дорого! – Шуба мнэ нэ нужна, у нас тэпло. И ей она будэт нэ нужна. А мэх у нас савсэм дэшэво. Мнэ она нужна! – Сколько? – спросил Модера. Ахмет молчал, соображая. Она осторожно раздвинула шторы и выглянула в образовавшийся просвет, отказываясь верить услышанному, думая, что всё же это игра, на которую полковник был мастак. Но увидев сосредоточенность на его лице и пьяно сощуренные глаза- щелки, – он всегда так щурил глаза, когда хотел выглядеть трезвым, – Она всерьез испугалась. На самом деле шутки кончились, идет торг двух распоясавшихся от безнаказанности самцов-рабовладельцев, а продают очередную наложницу, и продадут обязательно. От осознания безысходности Она пришла в бешенство, ей захотелось немедленно ворваться в комнату, устроить скандал, испугать их. Но эмоции «проспали», уступив место здравому смыслу. «Если я так сделаю, они меня убьют! Не надо показывать, что я что-то знаю, надо думать. Думай, ты это умеешь, – приказала Она себе. От охватившей ее паники ноги ее не держали, Она села на табурет. Схватила газету, под ней оказалась маленькая книжечка, затем всё это отбросила в сторону и, увидев журнал, принялась лихорадочно листать его. – Я тэбэ за тэх отдал по дэсят, – услышала Она голос Ахмета, – за нэй даю двадцат. – Не смеши, Ахмет, ты отдавал за живую душу, и всё! А здесь – считай: голова – раз, образование – два, иностранные языки знает, красавица – три, профессионал в любовных делах – четыре, и, наконец, Она – самая моя любимая девочка, это пять. Значит, Ахметушка, получается пятьдесят! Правильно мы с тобой посчитали? – он посмотрел на свою руку с загнутыми пальцами. – Всё правильно. Вот так. Думай, а пока выпьем на посошок, и я тебя провожу, проветрюсь… На улице свое слово и скажешь... Вот негодяй! Мысли метались, руки нервно теребили журнал. Она смотрела с полным безучастием, со стороны можно было даже подумать: вот механическая кукла, умеющая переворачивать страницы. Когда долистала до середины, увидев в журнале репродукцию картины, остолбенела. Взгляд упал на лицо человека в центре. Она прочитала внизу: Иванов. Явление Христа народу. Да, это Христос! Почему его везде разным изображают? Нет, в облике много общего, а вот черты лица – глаза, нос, губы, даже овал – у всех художников разные. Она опять всмотрелась в лицо, оно показалось ей удивительно знакомым. Где я его видела? Где? Она полезла на полки в своей Комнате Памяти. Стала искать, как будто почувствовала, что это знание сейчас для нее – самое главное. Но где же, где? – в истерике спрашивала себя. Нашла лишь образ Модеры, стоявшего у калитки в накинутой на плечи шинели. Забор из острых деревянных колышков…Нашла! Вспомнила: гиена – черт – забор – я, молодая... Забор грехов из видения... Грехи... Учитель – четырнадцатилетняя любовь – черт – и… Модера! Круг замкнулся. Внутри я и он, а вокруг нас – забор. Человек не ведает, что сегодня готовит себе день завтрашний. Или знает? Воистину, от судьбы не уйдешь, а человек имеет то, что заслуживает. Она сильно сжала голову руками, зажмурилась. В голове только одна мысль металась и стучала набатом: Господи, помоги! Господи, помоги! Господи помоги! Стукнула дверь, Она резко вздрогнула. Взгляд ее упал на лежавшую на столе маленькую книжку в коричневой обложке, на ней было написано «Молитвослов». Она взяла ее, открыла и начала читать: «Молитва Господня. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго». Прочитала и вспомнила маму, она всегда говорила: «Доченька, ты должна выучить «Отче наш», и если тебе нужна будет Его помощь, читай ее. Господь услышит и обязательно поможет, обязательно! Только делай это от чистого сердца, искренне, и обращайся к Нему не только тогда, когда тебе плохо. И хорошим с Ним тоже делиться нужно, и благодарить. Благодарить за то, что рядом, что не покидает тебя, помогает и бережет. Помни это, не забывай». А я всё это забыла, даже смеялась над этим, глупая! Мне всегда казалось, что только я могу себе помочь. А сейчас попала в такую свистопляску, что осталось только вены перерезать! Или уксус поискать? Хотела встать, но что-то удерживало, заставляло еще и еще раз читать молитву. Она закрыла ладонями уши и начала читать. Один раз, второй, третий… еще, еще… Буду читать, решила Она, пока этот изверг Модера не вернется. И так погрузилась в молитвенную медитацию, что не услышала, как он подошел и дернул ее за плечо: – Эй, ты спишь, что ли? Она вздрогнула и открыла глаза, перед ней стоял полковник в шинели. Он потянул ее за руку: – Пошли! Решительно, не боясь навлечь его гнев, Она высвободила свою руку: – Сейчас приду. Он отреагировал на удивление спокойно и, ни слова не говоря, ушел в другую комнату. «Ведь пьяный, когда он уже свалится!» – подумала Она. Закрыв «Молитвослов», положила его в карман шубы. На столе лежал раскрытый старый журнал, и Она еще раз посмотрела на ивановского Христа. Вспомнилась мама, читающая молитву и ласкающая ее перед сном... Когда это было? Кажется, вчера ночью… А потом был сон, а во сне… Он! Она взглянула еще раз: точно Он! Пришел в школу и забрал меня! Она вдруг успокоилась, хотя до конца не поняла, откуда пришло это спокойствие. «Спасибо тебе, хозяйка этого дома! Не ругайся, если не найдешь «Молитвослов», – мысленно обратилась Она к незнакомой старушке и решительно направилась в комнату, ассоциирующуюся в ее сознании с тем самым кругом из деревянных кольев. Пошла не как покорная овечка, а как вооруженный человек, четко знающий. что он будет делать и как себя вести. Перед дверью на секунду остановилась и взглянула на шкатулку. Что-то заставило ее поднять крышку. Внимание привлек маленький пузырек в углу. Она достала его. На пузырьке был приклеен листочек в клетку, на котором красным карандашом было написано: «Яд». Очень кстати! Она сунула пузырек в карман и вышла из комнаты. Модера полулежал на стуле с вытянутыми ногами и ел моченое яблоко. – А вот и зазноба моя, – он бросил яблоко на стол и потянулся к ней:– Иди ко мне... Она улыбнулась и села за стол: – Я хочу выпить и поесть! Он не изменил позы: – Наливай. А жрать я больше не хочу, наелся... Она налила ему и себе: – Что мы будем делать? Может, во что-нибудь поиграем? Он выпил и снова взял яблоко: – Поиграем, говоришь... Давай поиграем! Я твой сын, мне пятнадцать лет, а ты моя мама. Я пришел домой пьяный, не могу даже раздеться. Ты должна меня раздеть, уложить, приласкать, не дать мне разбуяниться. Поняла? – он икнул. – Конечно, сынок, – тут же включилась Она в игру, – посиди пока, сейчас я уложу тебя спать. – Не хочу ждать! Не хочу и не буду! Ну-ка, быстро раздевай меня! –заорал он и запустив, в нее яблоком, вдруг развеселился: – Вот черт, мимо! Дай-ка мне еще одно. Сейчас будет в точку. Она поняла, что игра выходит из под контроля, взяла яблоко и подошла к нему. Села на колени, обняла и заворковала: – Ну что ты, мой маленький, всё хорошо! Я сейчас тебя раздену и спать уложу, сейчас… Хочешь с мной выпить? – Давай по чуть-чуть – и пойдем в постель… Она налила себе и ему: – Пей, а этим закуси. Одной рукой он обнимал ее, в другой держал стопку. Выпил. Она откусила кусок яблока и, держа его во рту, наклонилась к нему. Он взял кусок из ее уст, и припал к ней в поцелуе. Она постаралась вложить в этот поцелуй всю ненависть и презрение к нему, но для него это выглядело, как порыв страсти. Он обнял ее и с силой прижал ее к себе. Поцелуй затягивался, чувствовалось, что полковника всё больше захватывает любовный порыв. Не отрывая губ, Модера поднял ее и понес на кровать. Но то ли силы его были уже на исходе, а может, он за что-то запнулся, но, подойдя к кровати, Модера просто рухнул на нее. Наступила тишина. Она лежала, не шелохнувшись, он тоже. Через минуту раздался храп. Она попыталась выбраться из-под него, но он тут же открыл глаза, сел на кровати и, запинаясь, приказал: – Принеси мне «дипломат»! Пришлось принести. – Теперь сними ботинки! Она присела, начала развязывать шнурки, а он тем временем пытался стащить шинель, которая до сих пор была на нем. Когда он стянул ее, чертыхаясь, а Она сняла с него ботинки, Модера вытащил из кармана кителя наручники и подал ей: – Пристегни. – Что пристегнуть? – не поняла Она. – Не понимаешь, что ли? Мою руку к этому портфелю! – заорал он. Она молча пристегнула, он взглянул на часы: – Сейчас три тридцать. Через полчаса приедет Ахмет, так что ты меня разбуди. Ясно? Он должен деньги привезти... Эх ты, дура! – он еще продолжал бормотать. «Дура», услышав про деньги, всё поняла. Он ее продал, и времени у нее – тридцать минут. «Да, действовать надо быстро. Сейчас я эту бутылочку с ядом разолью в две стопочки – вот эту, полковничью, и эту, Ахметову, а самогоночки – в четыре! Испытайте судьбу, поиграйте в прятки с ней! А то привыкли судьбы других по-своему выстраивать, не думая ни о чем, кроме собственного обогащения! Не расстраивайтесь, у вас есть шанс: еще не известно, какую стопочку выпьете! Ну а если ту, значит, это ваша судьба. Почему она должна меня интересовать? Моя же вас совсем не интересует. Так что сами выберите свою дорогу: кто на тот свет, а кто и на этом свете еще останется. Вот, милые дамы, видите, что со мной происходит? Скажете, сама виновата, и будете правы – конечно, сама. Сейчас мне торопиться нужно, здесь мне больше делать нечего». Она вышла в комнату и, хватая свои вещи, стала быстро одеваться. Тут взгляд ее упал на старый оренбургский платок, висевший на вешалке. «Хозяйкин, наверное. Надо взять, а то замерзну. Дорога неблизкая! Сколько же до него идти? Понятно, наверное, куда я собралась. Конечно, в монастырь. А где мне еще искать защиты?». Надела шубу, застегнула на все пуговицы, повязалась платком. От него пахло сухим сеном. «Наверно, хозяйка в нем за скотиной ходит. Сумку через плечо, как у санитарок. Я в школе санитаркой была... Когда это было? Двадцать лет назад... Ну вроде бы и всё, я ухожу. Спасибо тебе, бабушка!».Выключила свет и, стараясь не скрипнуть дверью, вышла на крыльцо. Порыв ветра чуть не сбил с ног. Что же делать с дверью, как ее закрыть? Прижав дверь плечом, вдруг увидела небольшое отверстие. Достаточное, чтобы просунуть туда руку. Дотянулась до крючка и закрыла дом изнутри. – Ну вот и всё, мне надо идти. Легко сказать, а куда? Пурга совсем распоясалась, крутит так, что ничего не видно! Куда же мне идти? А вот след от машины поворачивает направо, мы тоже оттуда приехали, значит, по следу, – вслух рассуждала Она, стараясь справиться с охватившим ее ужасом. – Головы не поднять, снег так и хлещет по лицу. Что же делать? Не потерять след! Но где он, этот след? Всё замело…. Она попыталась как-то сориентироваться, но кроме темных силуэтов стоящих вдоль дороги домов ничего не увидела. Делать нечего, надо идти вдоль них, держаться на одном расстоянии, это и будет дорога. Почему улица такая длинная? А может это деревня такая – в одну улицу? Гавриловка… Место встречи с моим женихом! Сколько уже прошла, а улица всё тянется… Надо остановиться, осмотреться... Повернулась спиной к ветру, выглянула из-за своего плеча. Сквозь снежную пелену, мешающую смотреть, вроде бы увидела фонарь на столбе. Попыталась поднять руку и посмотреть на часы, но в широкий рукав шубы тут же набился снег. Она резко опустила руку и, поскользнувшись, упала, но быстро поднялась и, на ходу вытирая лицо, побежала. «Руки совсем замерзли, надо сунуть их в карманы. Нет, и в карманах не согреваются, нужно бежать быстрее! Ноги тоже совсем замерзли, и получаса не прошло. Быстрее нужно, еще быстрее!». Она уже не прятала лицо на бегу, смотрела прямо перед собой и уже четко видела спасительный фонарь. «Еще немного, уже совсем рядом... Раз, два, три… – Она начала считать шаги, и когда насчитала семьдесят семь, ступила на мост под фонарем. –Ну вот, половину пути прошла. Немножко отдышусь и дальше пойду. Но куда идти? Я видела, что игуменья сюда ушла, значит, и надо сюда. Мне больше не у кого искать защиты! Не обижайтесь на меня, милые дамы, за мои беседы с вами, может, и не всегда приятные для вас. Поверьте, я была честна и искренна перед собой и перед вами, но на абсолютную истину не претендовала. О ком мы с вами не поговорили, так это о тех женщинах на земле, которые, я думаю, исключительно индивидуальны. Их невозможно даже внешне описать, а что говорить о жизни их Разума! Они особенные, эти женщины! Вообще-то каждый человек должен быть таким, но, к сожалению, таких людей единицы. Другие считают, что лучше быть, как все – стадо, толпа. Вот и получается: одинаковые думы, образ жизни, любовь, счастье и, наконец, одинаковый смысл жизни. На вопрос: зачем ты появился на этой планете? – вы получите стандартный ответ-клише: чтобы жить и воспроизводить себе подобных. А для чего еще?». Что-то совсем холодно! Она начала прыгать на месте, хлопая себя по бокам, чтобы окончательно не замерзнуть. Прыгая, пыталась сообразить, куда двигаться дальше. Рукой задела сумку, висящую на плече. Зачем она мне теперь? Что у меня там? Поставила сумку на деревянные перила и открыла. Три тетради, в двух – планы уроков, и дневник.Дневник свернула и сунула в карман. Из одной тетради вырвала листок и пустила по ветру. Он взвился и, закружившись в снежном круговороте, исчез в ночном вьюжном мраке. Вырвала другой листок, третий… Эта игра захватила ее, и Она по листочку отправила в путешествие обе тетради.Что там еще в сумке? Помада? В снег! Тени, тушь – туда же! Конфеты – в карман. Что еще? Сберкнижка... Первый взнос – семь лет назад, всего триста тысяч рублей. Невеста с приданым! Книжку тоже пока в карман положу. Остальное – в снег! Она потрясла перевернутой сумкой, вытряхнув всё содержимое за перила. А с ней что делать? Может, переложить туда конфеты и повесить на куст. Но в последний момент Она передумала и забросила ее во мглу. Руки совсем замерзли, отказывались двигаться.У меня еще дневник остался. Зачем он мне нужен? Достав из кармана дневник, Она начала его рвать так же, по листику, и вслед за тетрадями отправила его в свободное плавание по волнам снежного моря. Вот последняя запись: «Погадала по «Карте Перемен», выпала цифра пятьдесят. Времени нет посмотреть, что это значит. Посмотрю после работы». Дневник полетел вниз с моста. Всё... Больше ничего нет, всё ушло, растворилось… Материальное, меняя структуру вступило в биохимический кругооборот со временем, а плохое прошлое Разума забивается в глухие уголки Комнаты Памяти. Интересно, почему оно совсем не исчезает? Может быть, еще понадобится? Зачем Разуму плохое прошлое? Постояв еще мгновение на границе света и мрака, Она ступила в темное мрачное, холодное пространство. Пошла либо сгинуть, либо стать членом братства и навсегда поселиться в этих краях. Глаза привыкли к темноте, да и мело уже не так сильно. Она осмотрелась. Сзади замелькали две светящиеся точки, стал доноситься шум мотора. Это за мной, догадалась Она. Ни преграды, ни здравый смысл не остановят порыв, страсть, желание у мужчин. Они сокрушают всё на этом пути, добиваясь своего чего бы это им ни стоило, любой ценой! Надо быстрее бежать отсюда! От всех подальше. А от себя? Куда можно уйти от себя? Уйти от себя – значит, растворить свое Я в Божественной Вере. А зачем? Но хватит терзаться, нужно идти. Слева от моста начинается лес, прямо – гора, а на ней монастырь, маковки и кресты храма ясно видны, справа – чистое поле… Как же идти, если нет ни дороги, ни тропинки? Только одна светящаяся точка у монастыря, а может, это у меня в глазах... Она попыталась всмотреться, но ничего определенного не увидела. Другого ориентира всё равно нет, решила Она, и пошла на свет. Надо идти между лесом и горой, там ветер не такой сильный. Отправилась туда, там дуло действительно меньше, но Она сразу провалилась в глубокий снег. Выбрала дорогу! Идти просто невозможно, еще к горе не подошла, а уже устала, просто сил нет! Платок съехал с головы. Ну и пусть, мне уже не холодно. Идти надо. Вот и гора начинается, но как же на нее забраться! Я потихоньку, а ты меня не отталкивай, пожалуйста, и не делай преград, ладно? Один шаг, второй, третий... Упала лицом в снег... В рот вместе со снегом попала какая-то сухая трава. Она почувствовала, что рухнула на какой-то большой куст. Ухватилась за ветки, попыталась встать. Это ей не удавалось, руки не слушались совсем, замерзли. Она перевернулась на бок и стала дышать на них, пытаясь согреть. Руки чуть-чуть согревались, но через минуту замерзали опять. Надо идти, чего бы это ни стоило! И Она шла вперед, шла долго, мучительно. Падала, скатывалась, снова вставала, искала под снегом сухую траву, хваталась за нее, пытаясь подняться, поднималась и опять шла. Ей казалось что Она движется по узкому снежному тоннелю, которому нет конца, и в конце концов здесь и будет ее могила. И когда Она, уже совсем выбившись из сил, почти дошла до забора монастыря, дух ее стал слабеть. Проваливаясь в бессознательное, Она закрыла глаза: – Господи, если я еще не совсем пропащая, помоги мне! Дай мне сил дойти! – мысли ее стали путаться, и Она потеряла сознание. Когда Она открыла глаза, то поняла: Бог не оставил ее, и лежит Она у забора. Осторожно, чтобы не упасть и не скатиться под гору, стала подниматься. Пойду медленно, потихоньку... Шаг, еще один… Где же тот свет, который я видела? Он должен быть, я не могла ошибиться! А-а, вот и свет, это лампочка у двери. Дверь, наконец-то дошла до входа. Надо постучать, вот железное кольцо, наверное, специально, чтобы стучать... Она взялась за ручку стукнула один раз – тишина, только ветер завывает, продолжается снежный хоровод, да лампочка мигает тревожно. Она опять постучала, но стук утонул в снежной метели. Как же заставить их услышать? Буду стучать, пока рука не замерзнет. Одну руку в карман, другой стучать…Время от времени Она останавливалась и прислушивалась.Может, я ошиблась, и мне нужно было не сюда? Может, здесь вообще никого нет? Но мне всё равно идти некуда. Буду стучать и читать молитву. Но я не помню эту молитву, забыла ее... У меня же есть бабушкин «Молитвослов»! Здесь светло, смогу прочитать. Только вот руки совсем не слушаются… ну вот, достала. Только Она собиралась открыть книжку, как порыв ветра выхватил ее из рук, и бросил в снег. Как подкошенная, Она упала следом и начала судорожно искать книжку в снегу. Нужно найти, обязательно найти, иначе... Иначе и я исчезну, как эта маленькая книжка. Слава богу, нашла! Оботру и открою на девятой странице, там Молитва Господня. Нужная страница не находилась, руки не слушались... Тогда Она стала читать на открытой странице: «Псалом 50, – в «Книге Перемен» – тоже 50. – Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя…». Читала долго, основательно, произнося каждое слово и пытаясь вникнуть в его смысл. И чем дольше читала, стоя, замерзшая и вконец измученная пред вратами монастыря, тем больше уходила в тот мир, где жизнь похожа на сказку, а время и пространство исчезают, превращая всё вокруг в то, что зовется Страною Господа! Эпилог …Учитель, сказали они Иисусу, эта женщина была поймана в прелюбодеянии. Закон Моисея говорит, что таких следует убивать камнями. Что скажешь Ты? Они хотели, чтобы Христос сказал что-нибудь, могущее послужить обвинением против Него, но Иисус наклонился и стал писать пальцем на земле. Толпа ждала ответа. Наконец Христос стал и, глядя в глаза обвинителям, сказал: – Кто из вас без греха, бросьте на нее первый камень! –Сказав это, Он снова наклонился и стал писать на земле. Слова обличили иудейских вождей и их сторонников, и они стали уходить один за другим, начиная от старших. Тогда Иисус выпрямился снова и спросил: – Женщина, где твои обвинители? Неужели ни один из них не осудил тебя? – Никто, – ответила она. Тогда Иисус сказал ей: – Я тоже не осуждаю тебя... Иди и больше не греши... (Евангелие от Иоанна. Глава 8)1995–2004,Кимовск – Владимир – Алматы – Юра Рябенко
