Длился 1897 год; шёл уж третий месяц моей работы как археолога на раскопках трущоб в окрестностях Парижа. Прежде эти трущобы не представляли никакого исторического интереса в кругах учёных-археологов, но всё изменилось в 1893 году. Этот год ознаменовался началом строительства нового собора в окрестностях города, впоследствии не доведённого до конца. Среди груды развалин рабочие нашли тайник, в который кем-то была спрятана некая рукопись и причудливые чертежи летательных аппаратов. Не помню в точности, над чем я работал в тот вечер, когда в дверь квартиры, которую я занимал в доме по улице д’Антен, раздался звонок. Открыв дверь, я увидел седовласого старика в поношенном сером рединготе, застёгнутом на все пуговицы, он сунул мне в руки тяжёлый свёрток и, не сказав ни слова, ушёл, и больше я никогда его не встречал. Так эта рукопись попала ко мне. Она была уже порядком испорчена, и некоторые её части мне, к большому сожалению, не удалось восстановить. Передаю её читателю в том виде, в котором она попала ко мне. Чтобы пролить свет на события, описываемые в ней, привожу отрывок из старинной средневековой книги.
«Казнь Жака Джеронимо не должна была стать чем-то особенным. Всех колдунов и чернокнижников казнили общеизвестным способом – предавали очистительному огню на площади экзекуций. Ничего не предвещало беды в тот солнечный зимний день 1485 года. Весь честной народ Парижа собрался на Гревской площади в ожидании грандиозного и долгожданного события - казни мага и чернокнижника Жака Джеронимо – он несколько месяцев провёл в темнице, но так и не покаялся в своих злодеяниях. Люди в большинстве своём всегда страшились колдунов и ведьм, обходили их стороной, опасаясь встретиться даже взглядом. Сейчас же бледный худой маг не внушал того безотчётного животного страха, толпа осмелела, увидев на его руках и ногах тяжёлые цепи, и ревела, готовая разорвать его, беспомощного, в клочья, если бы не стража, бдительно охранявшая осуждённого на смерть человека. Ровно в полдень два палача вывели Жака, закованного в гремящие цепи, на середину площади, где ещё с вечера была уложена куча хвороста у позорного столба.
Прежде чем предать тело еретика очистительному огню, священником была прочитана длинная молитва, в конце которой он ещё раз спросил осуждённого на смерть о том, раскаивается ли он в своих поступках. Джеронимо лишь презрительно усмехнулся и произнёс: «Да будьте же вы все прокляты!» - и опустил взгляд. Палач поднёс факел к куче хвороста – сухая трава сразу же занялась красным пламенем. Колдун долго и истошно кричал, пока не испустил последний дух – в его крике звучали всё те же слова проклятия. Огонь от костра взмыл высоко в небо, пепел летел во все стороны, застилая площадь. Небо в одну секунду окрасилось в тёмные тона, солнце закрыли тучи – настало время проклятия Джеронимо.
Так появились они – пришельцы из других миров – они летел верхом на крылатых ящерах, именуемых драконами. Говорили, что они прилетели с далёких звёзд, однако никто из простых смертных не знал, откуда они в точности появились и что принесли с собой. Началась война – молниеносная и беспощадная, в которой людям не суждено было одержать победу над врагом, на стороне которого была всемогущая сила Магии. Дольше всех сопротивлялась Церковь, пока не осталось в живых ни одного священника. Маги захватили Церковь, и с тех пор религия и магия стали одним целым; казни колдунов прекратились, во Францию стал стекаться сброд со всего мира. Спустя всего несколько лет новая религия распространилась по всему миру, начались гонения на науку, как прежде были гонения на колдовство. Инквизициям в те годы подвергались многие учёные, среди которых был великий Леонардо да Винчи, чьи многочисленные труды были надёжно спрятаны его соратниками и друзьями. Приговоры исполнялись на месте – колдун-палач щёлкал пальцами, и человек, подвергшийся анафеме, загорался изнутри и за считанные секунды сгорал дотла».
Средневековые хроники
______________
Вот что было написано в этой рукописи.
Пишу с надеждой, что когда-то кто-то прочтёт эти записи.
Когда мне довелось появиться на свет, времена Великой Смуты уже давно канули в лету, хотя отголоски их ещё были слышны на улицах Парижа. Я родился в семье бедного сапожника Александра Вонса, не наделённый никакой магической способностью, а значит, обречённый на невежество и тяжкий труд прислужника. С раннего детства меня учили лишь тому, что должен знать и уметь прислужник мага, коим мне суждено было стать. Но у меня выходило всё из рук вон плохо, и мои товарищи часто подшучивали надо мной – эти грязные, растрёпанные мальчишки, которые, казалось, считали тяжкий труд высшим благом, а работу у мага – великим снисхождением со стороны последнего.
Когда мне исполнилось десять лет, мои родители отдали меня на службу к одному неумелому колдуну, который, несмотря на свой почтенный возраст, носил по-прежнему светло-оранжевый цвет, как большинство выпускников церковно-приходской Академии Магии. Маг оказался очень злым, и если ему что-то не нравилось, а не нравилось ему всё в моих действиях (как я уже сказал, я был плохим прислужником), он жестоко меня избивал. Не прошло и месяца, как я покинул своего хозяина, прихватив с собой достаточно денег на первое время, пока не найду себе приюта. Однако все украденные мною монеты были слишком крупными, и не один лавочник не поверил бы мне, что я их заработал, поэтому мне пришлось спрятать подальше мой клад и начать промышлять воровством, так как ничего другого я не умел. Благодаря моему карликовому росту и проворности, я всегда оставался непойманным. Но жить дальше так было невозможно, приближалась зима, которая норовила в тот год быть особенно холодной. И вот, словно провиденье, мне повстречался один человек, он не был магом и не был прислужником. Я чрезвычайно заинтересовался тем, как он живёт, ведь он не был ни вором, ни торгашом. И тогда он рассказал мне о городе, в котором живут такие же люди как он и что называют они себя учёными. Я поведал ему свою короткую историю, он же в свою очередь предложил мне пойти с ним. Я согласился, и в ту же ночь уже спал под крышей, впервые за несколько месяцев. <…>
То место, где я поселился, городом назвать было трудно – это были трущобы на окраине Парижа, здесь жили люди, преследуемые церковью, на каждом из них лежала печать анафемы. Здесь было относительно безопасно, если не считать тех еженедельных налётов драконов великого кардинала Виктора Равиля, единственного во всём городе мага, носившего яркую пурпурную мантию. Каждую субботу жестокий правитель выпускал свой зоопарк на охоту, в которой на месте дичи были непокорные учёные. Если чудовищам не удавалась среди развалин найти ни одного человека, кардинал натравлял их на тот сброд, что в выходные дни наводнял собой узкие улочки города. Люди проклинали учёных за то, что ни один из них в этот день не становился обедом для драконов, поэтому, едва учёному стоило появиться в городе и быть узнанным, как тут же его хватала стража кардинала и уводила во дворец, откуда ему не суждено было уже выйти. Однако это обстоятельство ничуть не изменило моего решения насчёт собственного будущего. Я никогда не хотел быть прислужником, и горячо ненавидел всех этих разряженных кардиналов в мантиях красных и синих цветов, которые с презрением смотрели на меня, когда я проходил мимо.
Человек, который меня привёл в этот стан отшельников, вскоре научил меня читать и писать; я стал поглощать книги, подобно человеку, которому много дней не давали питья, а теперь поставили рядом корыто, до краёв наполненное живительной влагой, и он всё пьёт, и не может напиться. Я старался прочесть как много больше, как много больше запомнить, моими идеалами были Ньютон и Леонардо – герои, бросившие в своё время вызов магам; меня мало смущало и то обстоятельство, что они были подвержены инквизиции и публично казнены на площади Красного Кардинала – бывшей Гревской площади. Я не мог смириться с тем, что моих собратьев (они сразу стали для меня таковыми, поскольку я чувствовал с ними душевное родство) так безжалостно истребляют. Я не мог верить в то, что нет способа справиться с магией с помощью науки, ведь не зря же кардиналы нас затравливали, как диких зверей.
Был обычный будний день, как сейчас помню, среда, и, поскольку на улице было тепло, многие вышли из своих каморок и работали на свежем воздухе, я не был исключением. С тех пор, как я поселился в этих трущобах, минуло уж десять лет, я настолько привык к этой жизни, что даже представить себе не мог, как бы она протекала, покорись я судьбе и останься в прислужниках у того старого изувера. Наверное, я был бы уже мёртв – с моим-то непокорным характером! – хотя и здесь я рисковал каждый раз стать пищей для чудовищ кардинала. Как сейчас помню, я изучал чертежи Леонардо, когда до моего слуха донёсся неистовый крик Луция:
- Они летят, эти чудовища! – его голос дрожал, а глаза были так широки, что казалось, вот-вот вылезут из орбит.
Я в недоумении посмотрел в сторону, в которую парень указывал рукой, и, побросав бумаги, ринулся прочь в укрытие. Я надёжно спрятался среди каменных развалин и уже готов был вздохнуть с облегчением, как заметил в тридцати метрах от себя Вильяма – он сидел на скамье и безмятежно делал карандашом какие-то заметки в своей тетради, казалось, он не слышал крика Луция, как не видел и того переполоха, который тот произвёл. Я, что было сил, позвал Вильяма по имени, но он не откликнулся – к старости он стал туг на ухо, тогда я вышел из своего укрытия и направился в его сторону. Приблизившись к нему на пятнадцать метров, я снова прокричал, на этот раз мой крик достиг своей цели, и Вильям обернулся. Но было поздно: огромная зверюга подлетела к моему другу, её цепкие лапы схватили его за голову, а когти впились в череп. В один миг его лицо превратилось в кровавое месиво, но он был ещё жив; его губы неустанно шевелились, повторяя одно и то же слово, но я не мог разобрать, что именно он говорил. С риском для жизни, преодолев леденящий сердце страх, я приблизился к дракону. Вдруг я споткнулся обо что-то, посмотрел вниз – под моими ногами лежал тяжёлый металлический прут; подчиняясь инстинктам самосохранения, я поднял его, словно мог бы защититься им от гигантского летающего ящера. Подобравшись ближе, я уже хотел ударить дракона, но, едва замахнулся, как губы моего друга зашевелились вновь, и до моего слуха донеслись последние слова, сказанный Вильямом Леско:
- Ты лучший, Вийлер, - прохрипел захлёбываясь кровью старый учёный, - ты должен жить. Спасайся…
Коготь вошёл глубже в его горло, поэтому последнее слово я едва расслышал. Увидев, что мой друг мёртв и ему ничем больше не помочь, я выкинул прут и бросился бежать прочь. Я поступил как трус, не будь я трусом, я, наверняка, попытался б убить кровожадного зверя, но я оказался трусом. Я бежал со всех ног, не оглядываясь, а за спиной у меня раздавались истошные вопли драконов. Двое ящеров отделились от своей стаи, принявшейся лакомиться моим учителем, видимо, одолеваемые жадностью, и погнались за мной. Я слышал совсем рядом хлопанье их массивных крыльев и тяжёлое дыхание, неистовый шум стоял в моей голове, я тяжело ступал по земле и каждую секунду готов был уже расстаться с жизнью, как вдруг упал и кувырком покатился вниз. В одно мгновения я оказавшись в полутьме, я увидел свет где-то вверху над собой, слышал крики ящеров, круживших над ямой, в которую я угодил, и мне хотелось плакать и смеяться от радости, что я пока остался жив. Я лежал на дне ямы и не мог пошевелиться, я боялся, что при падении повредил позвоночник, но, как потом выяснилось, когда мои друзья меня достали, что я не получил ни царапины. Они говорили, что я родился в рубашке, но они и представить себе не могли, как бы я хотел ею поделиться со своим учителем.
Вскоре драконы улетели, насытившись Вильямом и прихватив с собой Джовани. Я был настолько зол на кардинала, выпустившего свой зверинец не в субботу, чем он грубо нарушал наш условный мирный договор. После этого случая я решил, во что бы то ни стало придумать что-то, что могло бы помочь нам в борьбе с Магией. Драконы вдохновили меня на создание первой летательной машины, о которых в далёком прошлом писал да Винчи, и машины эти должны будут летать, подобно этим кровожадным ящерам.
Следующие три месяца я трудился над своей первой машиной – механическим филином. Ночи напролёт я высчитывал пропорции, решал уравнения, искал оптимальное решение. Я прочитал уйму книг по механике и динамике, изучил множество трудов учёных, живших до меня и занимавшихся подобными проблемами. Первую модель я решил сделать нелетающей, по правде сказать, я впервые начал сомневаться, что у меня получится создать хотя бы что-то. Вскоре я изготовил первый чертёж, но, приступив к работе, обнаружил, что кое-где ошибся в расчётах, так что пришлось переделывать всю работу – нужно было учесть все крепежи, чего я не сделал сразу. По новому чертежу я спаял каркас из железа, к которому прикрепил на специальные заклёпки детали корпуса, отлитые мною из алюминия. Сердце механизма, которое заняло практически всё пространство внутри корпуса, я сделал наподобие часового механизма, с одною только разницей, что заводить его нужно было не так часто, как обыкновенные часы. Всё остальное пространство было забито подвижными каркасами для крепления конечностей. Голову я закрепил на подвижную ось, чтобы механическая птица могла вертеть ей, как её живой прототип. Более всего удались глаза – я смотрел на них, и мне казалось, что некто живой смотрит на меня из глубины холодного механизма. Внутрь головы я поместил тонкую мембрану под углом в пятьдесят градусов к ротовой щели, чтобы воздух, входивший внутрь, мог отражаться от неё, создавая иллюзию, будто птица издаёт звуки.
Закрутив последний винтик, я поставил своё творение на пол, чтобы оно могло беспрепятственно двигаться и не упасть, оказавшись на краю стола, и повернул завод на её спине. Птица неуклюже пошла, преодолев пару метров, из её клюва донеслось протяжное «Ууууф», и она остановилась у стены.
Я, довольный собой, улыбнулся и посмотрел в зеркало. Мелкая дрожь пробежала по спине, когда я увидел своё отражение – такое непохожее на меня в действительности. С зеркальной глади на меня смотрело некое чудовище в человечьем обличье, бледное, с горящими глазами и противной злой ухмылкой во всё лицо. Сначала я отказывался верить в то, что это я, и стал пристальней смотреть на отражение, и, чем пристальней я на него смотрел, тем сильнее оно изменялось. Не, знаю, сколько прошло времени, но думаю не менее минуты, пока мои глаза вполне привыкли; и, странное дело, как только это произошло, отражение перестало меня пугать – я увидел себя в прежнем виде. Ещё пару минут я стоял словно в оцепенений перед зеркалом, где-то далеко в своём сознании я слышал скрип несмазанных механизмов и топот железных ног по деревянному столу.
- Ууууф! – услышал я голос своего творения, призывавшей меня очнуться. Я поспешно накинул первый попавшийся кусок ткани – им оказалось моё покрывало, которое я буквально содрал со своей постели – и накинул его на зеркало. <…>
Вскоре я и думать забыл об этом происшествии, снова погрузился в работу, но теперь я намеревался создать настоящий шедевр, а не бесполезную куклу, которая годится только ребёнку в игрушки. Я подолгу наблюдал за птицами, изучая их движения, даже приобрёл подзорную трубу, чтобы следить за их полётами высоко в небе. Однажды ночью ко мне снова пришло видение, которое я уж давно позабыл, ведь с момента его посещения прошло несколько месяцев. Я снова увидел в зеркале его отражение. Поначалу я подумал, что оно – лишь плод моего разыгравшегося воображения, поскольку комната была плохо освещена и это могла быть тень, лёгшая на моё лицо. Но, проснувшись утром, я заметил некоторые изменения в своей внешности – кончики моих ушей едва заметно заострились. Тогда я не придал значения этому событию, считая, что мои уши всегда такими были, просто я раньше не замечал этих странностей, потому что всегда они были спрятаны под волосами.
Я продолжал работать над своим драконом. Многих трудов мне стоило создать удивительно чёткий чертёж, после чего я принялся к сбору материала. Всё это время мой филин ходил по комнате, издавая членораздельные звуки, чего я добился добавлением ещё нескольких мембран. Кроме этого, теперь моя птица могла махать крыльями и разворачиваться, встречая препятствие.
Но я не желал останавливаться на достигнутом, поскольку, прежде всего, я хотел научиться летать. Я подолгу наблюдал за птицами, изучая их движения. Чтобы узнать строение их крыльев мне пришлось даже убить несколько беззащитных созданий. Из трудов учёных-орнитологов я узнал, что для взлёта птицы используют так называемый машущий полёт; изучая параллельно строение крыльев птиц я пришёл к выводу что, для того чтобы моя птица смогла взлететь ей нужно сделать гибкие закрылки. Это объясняется тем, что при полёте в оптимальном силовом режиме, машущие движения требуются лишь для создания тяги, возникающей при отмахивании воздуха назад гибкими закрылками. Что же касается подъёмной силы, то она обеспечивается не машущими движениями, а - как и при планирующем полёте - положительным эффективным углом атаки, благодаря которому, при достаточной скорости обтекания, над крылом воздух разрежается, а под крылом он уплотняется, что и порождает перепад давлений. Кроме этого, я прочитал в одной из книг, а после убедился на собственном опыте: у птиц, приспособленных не к планирующему полёту, как альбатрос, а именно к полёту машущему, гибкие закрылки обычно прорежены. Руководствуясь этим последним фактом, я изготовил крылья с разреженными перьями, и этим, наконец, добился своего – моя птица взлетела. Теперь я мог приступить к конструированию крыльев моего будущего дракона. Я так много работал, что совсем не заметил, как в моей внешности произошли ещё некоторые изменения – мой нос словно заострился и стал крючковатым. Только сейчас я понял всю сложность возникшей ситуации. Теперь я знал точно, что изменения необратимы и остановить их невозможно.
Вскоре я привык к тому, что каждое моё достижение неизменно приводило к изменениям в моей внешности, я становился всё уродливее. Я избавился от зеркала, чтобы не видеть каждый день того чудовища, что в нём отражалось. Чем больше я достигал в построении своего механизма, тем сильнее я изменялся. Постепенно я превратился в своё отражение, которое пришло ко мне подобно видению в первый раз.
Многочисленные опыты и переделки филина привели к тому, что механическая птица могла не просто махать крыльями, но и взлетать. <…> При изготовлении крыльев дракона я решил применить ту же методику, что и при изготовлении крыльев филина. Мне больше не нужно было наблюдать за птицами и исследовать их летательную «конструкцию» - я знал, в каком порядке и под каким углом должны располагаться перья, чтобы механическая машина могла взлететь. Вообще, в построении дракона я много перенял из того, что использовал при построении своей домашней птицы. Корпус я обшил металлом – для этой цели я использовал алюминий, из которого также были выплавлены перья для крыльев; ноги же пришлось сделать из более прочного материала, чтобы он мог не только стоять, но и выдерживать мой вес – я намеревался собственноручно изнутри управлять своим созданием. <…>
Когда мой дракон был готов, он был раза в два больше тех драконов, на которых летали кардиналы. Чтобы мой дракон походил на настоящего, ему не хватало только одного – скрыть металлический блеск. Тогда я пошёл в лавку к сапожнику и заказал ему большое количество кожи (я мог себе позволить такую роскошь, поскольку жил довольно скромно и всегда откладывал деньги на чёрный день).
Но стоило мне потратить последнюю монету из своих давних сбережений, как моё лицо покрыла сеть глубоких морщин. Тогда я понял, в чём состояла причина моего таинственного перевоплощения: когда я сбежал от колдуна, прихватив с собой его денежки, он наложил на них проклятие, которое должно было исполняться постепенно, когда я начал их тратить. Я не раз слышал о подобных проклятиях. Маг, видимо, хотел этим меня вернуть, думая, что я начну сразу тратить его монеты и превращаться в монстра, а чтобы избежать конечного перевоплощения, приду к нему просить помощи. Но я не стал сразу тратить те деньги, потому что украденные монеты были слишком крупные и из-за них меня могли бы заподозрить, поэтому я и воровал, имея за пазухой горстку монет. Когда я приступил к работе над механическим филином, только тогда я начал тратить те деньги. Разгадав причину своего таинственного перевоплощения, я пришёл в отчаяние – как же оказался подл этот злой колдун! Я не мог без боли смотреть на своё нынешнее отражение, вспоминая, каким оно было раньше. Я проклинал мага за ту подлость, но что я мог сделать против него, ведь я не обрёл силу, обратившись в чудовище. Иначе меня и назвать нельзя было: моя кожа приобрела жёлтый оттенок и сморщилась, как у столетнего старика, уши и нос заострились, а на ладонях с внешней стороны в основании пальцев выросли костяные шипы. Теперь, находясь среди друзей, я никогда не снимал капюшона и перчаток. Они знали о том, что со мной происходило, но мне не хотелось, чтобы они видели то, от чего мне самому становилось противно.
Наконец наступил день, когда мой дракон был полностью готов. Забравшись внутрь и защёлкнув затворы на люке, я уселся в обшитое кожей кресло перед широкой приборной панелью. Хотя до конца я не был уверен в том, что все расчёты сделал правильно (конструируя дракона, я всецело руководствовался исследованиями полётов птиц), я всё же рискнул повернуть левый большой рычаг красного цвета. Смешанное чувство страха и любопытства наполняло в тот миг моё сердце. Я повернул следующий рычаг, на котором схематически изобразил крылья; машина неожиданно дёрнулась, и я почувствовал резкий толчок, а, спустя мгновение, механические крылья взмыли вверх и опустились вниз, очертив вокруг себя полуокружность. Спустив рычаг до конца, я заставил механизм делать машущие движения без остановки с интервалом в считанные секунды, которые требовались для совершения полного взмаха. Мой дракон стал взлетать, я и не заметил, как он оказался в метре от пола. Вдруг я вспомнил о том, что потолок в моей лаборатории не слишком высок и теперь, когда мой механизм взлетел, я рисковал каждую минуту его разбить. Поэтому я привёл в движение следующий рычаг, долженствовавший направлять механизм в полёте, повернув его до упора вниз от себя. Механический дракон ринулся вперёд и, преодолев преграду в виде окна, разбил стёкла вдребезги и взмыл ввысь.
Чтобы снизить скорость полёта – снаружи она увеличилась - я передвинул рычаг с крыльями на несколько делений назад, и, переведя крылья в положение парящего полёта, пролетел над черепичными крышами полуразрушенных домов. Люди бросились в рассыпную, едва завидев мою машину издали; тогда я включил мегафон и произнёс слова приветствия, и бегущие остановились, не добежав до укрытия, ошеломлённые тем, что дракон с ними говорит. В эту минуту я почувствовал небывалый прилив гордости за своё изобретение, я, так сказать, ощутил себя волшебником, заставившим говорить животное человеческим голосом.
С этого дня жизнь моя кардинально изменилась. Вскоре о моём изобретении узнали в Париже в главном дворце, и кардинал отдал приказ схватить меня любой ценой. Моё «волшебство» стало моим проклятием, а жизнь превратилась в ад: жители трущоб – такие же учёные, как и я – всё чаще стали просить меня покинуть их относительно безопасный приют, порой их просьбы были весьма настойчивы – и я их понимал – они боялись, что кардинал исполнит свою угрозу. Виктор пообещал, что если я не явлюсь к нему с повинной в незаконном занятии наукой, то он станет пускать драконов на отшельников каждый день до тех пор, пока в трущобах не останется ни одного живого человека. Что бы сделал на их месте Вильям Леско, если был бы жив, я не знаю, но, если бы он был сейчас жив, я, скорее всего, не взялся бы за это дело. Я не стал медлить или просить у бедных напуганных людей приюта – в своё время они мне его предоставили предостаточно, за что я им буду всегда благодарен. Я знал, что подвергаю опасности не только себя, оставаясь в городе (Вильям Леско никогда бы такого не допустил, будь он на моём месте), поэтому я вскоре покинул город. <..>
Я перестарался, пытаясь помочь этим бедным людям. Создание дракона должно было стать новой вехой в истории человечества, а стало моим проклятием, за которое мне, возможно, придётся поплатиться жизнью. На мне уже лежит печать уродства, теперь я замечен инквизицией и скоро буду предан анафеме. Прячу все чертежи и записи в потайное место, я надеюсь, что кто-нибудь их прочтёт и что этот кто-то будет посообразительней меня.
В.Вонс. 1792год.
Вийлер Вонс подчинился указу злобного правителя, но тот не сдержал своего слова и, едва гениальный изобретатель попал к нему в руки, как он тут же отдал приказ выпустить драконов. За одну неделю трущобы были уничтожены, сожжены дотла; те немногие люди, которым удалось скрыться, бежали из Парижа безвозвратно. И все они, как один, повторяли одни и те же слова проклятия, обращённые к Вийлеру и к глупцу, что привёл его в их мирную обитель.
С тех пор ни о механическом драконе, ни о конструкторе, его создавшем, никто не слышал. Говорили, что Вийлер, разочаровавшись в людях, поступил на службу к кардиналу и стал первым прислужником носителя яркой пурпурной мантии, избранным не из числа магов. Одни говорили, что он стал ещё уродливее, другие, что кардинал снял с него давнее проклятие, а третьи вообще не верили в то, что учёный остался жив. Во всяком случае, никто больше не видел механического дракона.
