Сидоров метался по своему простоквариуму. Его мучили видения: какие-то красные пятна в голубом тумане с малиновыми позументами; из сумбура и хаоса часто выплывала хамская рожа Дрыльпупеля, навевавшая особенно гадкие воспоминания и мрачные мысли. Красные пятна ниспадали на его веки, линзам подобно; голубой туман ткался в одежды небесные; позументы, кривляясь, лепились в орденские ленты. Свинцовые и тяжкие думы Сидорова, однако, вытекали не столько из игры красок, сколько из того факта, что нечистой памяти Дрыльпупель своим дурацким гамма-пельменьмейстером распотрошил интеллектуальную базу Дербендюля и убил профессора Какеля.

Сидоров не жалел ни Дербендюля, ни Какеля. Он не хотел помочь им; а если бы и хотел, то не смог бы. Более того, он даже не знал их. Этих совершенно разных людей вовсе ничего не связывало. Профессор Какель обладал званиями заоблачными и недосягаемыми, будучи к тому же богатым и знаменитым; Сидоров же, скромный исследователь, не имевший сиих достоинств, не смел и приблизиться к Какелю. Дербендюль, напротив того, слыл интеллектуальным бандитом – по слухам, он порабощал альфа-проносимцев и андропендуидов.

Сидоров же изучал альфа-проносимцев и андропендуидов; ему казалось порою, что они понимают его и становятся его друзьями. Некоторые зачатки интеллекта оказались им свойственны. Приборы показывали высокий уровень их ненависти к Дрыльпупелю, вернее, к квазипространственному приоритету последнего. Дрыльпупель деморализовал диалектические и трансляционные концепции и разрушил тенденции к инновациям в нашей галактике. А ещё он помешал альфа-проносимцам реализовать ментальные инсинуации в области антропометрического маразма.

В то же время Дрыльпупель был членом, и не простым, а почетным и привилегированным членом Общества Шизофренологов. Он открыл энцефалопатический вирус, изучил его и создал несколько научных трудов на эту тему. Вирус оказался возбудителем интерэнцефального бредового синдрома, сопровождающегося алогическими интертрепациями дефекационного типа. Натура Дрыльпупеля изобиловала и недостатками, о коих вряд ли нужно распространяться, ибо он до наших дней считается крупным ученым и умнейшим человеком; он – посмертно – остаётся академиком национальной академии Пупа Земли и председателем клуба Несуществующих Мозгов.

Так вот: безграничные умственные способности привели Дрыльпупеля к выводу, что альфа-проносимцы небезобидны, а виноват в этом Сидоров. Дрыльпупель считал, что ненависть к его квазипространственному приоритету рождается в простоквариуме. И эта ненависть вскоре принесет естественную смерть диэлектрическому консенсусу, его любимому детищу. Вот поэтому, вооружившись гамма-пельменьмейстером, Дрыльпупель атаковал прежде всего интеллектуальную базу Дербендюля, каковая считалась прочнее интеллектуальной базы Сидорова. Он нейтрализовал таким образом мечущегося в нерешительности Дербендюля и доказал самому себе, что и Сидоров не всемогущ.

Да! Гамма-пельменьмейстер, несколькими днями ранее изобретенный доктором потенциометрических наук Фраерцыгелем, давал ХУ-импульс, смертельный для человека без астральной капсулы на расстоянии ста метров. Едва профессор Какель сформулировал идею создания камеры для сохранения несохраняемого, как тут же попал в поле ХУ-импульса и погиб в страшных мучениях. Становилось ясно, что Сидоров теперь вряд ли сможет свергнуть Дрыльпупеля с его пьедестала.

В своё время злые языки распространяли слухи о том, что Дербендюль работал вместе с доктором Фраерцыгелем, и их делишки попахивали поганенько. Поговаривали: мол, Дербендюль причастен к разработке способов физического уничтожения астральных капсул вокруг творчески одаренных индивидуумов. Из чего следует, что Фраерцыгель должен был пребывать в досаде из-за потери своего соратника, пусть и предполагаемого. Стало быть, между ним и Дрыльпупелем могла разгореться вражда, возможно, до поры скрытая.

Итак, диспозиция ясна. Теперь: Сидоров, известный уже нам, мечется по простоквариуму. Видения, красные пятна, голубой туман, малиновые позументы, хамская рожа Дрыльпупеля – и целые полотнища мыслей, кроящихся и сшивающихся в чрезмерно напряженном мозгу сего ученого мужа. Склонный к анализу и синтезу, он прогнозирует возможные последствия опасных игр, затеянных интеллектуалами, коих имена неоднократно упомянуты выше.

Перед Сидоровым лежали три пути разрешения возникших трудностей. Первый: созвать научно-практическую конференцию под собственным почетным председательством и с вынесением на повестку дня выступлений Дрыльпупеля и Фраерцыгеля. Второй: открытое разоблачение всех тёмных дел этих двух врагов. Третий: тихое физическое уничтожение – их же. Но вот ведь беда: конференция грозила закончиться кровавым мордобоем среди её участников, а разоблачение – бурным судебным процессом над двумя маститыми учеными и не менее маститыми преступниками, после какового Сидорова станут преследовать их прислужники – и дело кончится либо ликвидацией Сидорова, либо всё тем же пресловутым мордобоем в применении к нему же. Остаётся тихое физическое уничтожение. Убийство то есть. Но как?

Сидоров еще стремительнее запрыгал по простоквариуму. И вот во время самого резвого подскока к нему пришло неожиданное решение. Он с радостным воплем шарахнул кулаком по собственному гениальному лбу: то, над чем он мучился сутками, копаясь в бездонных недрах интеллекта, лежало на поверхности. Об этом нужно было вспомнить в первую очередь! Дело в том, что Сидоров совсем недавно вывел синтетический вирус, который мог стать массовым оружием будущего. Вирус появился на свет в стыдологической камере, сконструированной самим Сидоровым, а материалами послужили радиоактивный люмень и прокисшее молоко, смесь которых Сидоров бомбардировал эпсилон-частицами в ультрафиолетовых лучах. Никому ещё не известный – а стало быть не могущий быть обнаруженным кем-либо – вирус Сидорова, попадавший в организм человека, разрушал сенсорику и моторику последнего, навсегда лишал его возможности трезво мыслить и совершать точные телодвижения. Зараженный погружался в непроходящую эйфорию, в ощущение безграничного счастья и веселья, и ему казалось, что всё в этом мире хорошо и правильно, что ничего не стоит менять и ни к чему не надо стремиться. Эта эйфория напоминала опьянение алкоголем, разве что больной чувствовал себя более веселым, хотя ему оставалось совсем немного жить на этом свете. Вирус обеспечивал небывалый душевный подъем до смертного часа, и человек умирал неслыханно счастливым. Далее можно пустить в ход рассуждения о гуманизме, но, простите, оно нам не надо.

О пьяном вирусе нужно сказать ещё то, что он – как большинство вирусов – не мог существовать вне живой клетки. Но он имел одну удивительную и непостижимую особенность: передача заразы от больного человека здоровому могла произойти только при умном разговоре. Да, да! Научная дискуссия выступала непременным фактором передачи странной болезни.

Итак, Сидоров перестал метаться по простоквариуму. Решение созрело. Оставалось вынуть капсулы с заразным материалом из стыдологической камеры, упаковать их и упрятать в карман пиджака. Нанести визиты к ученым не так уж трудно: повод к ним лежал на поверхности. Вызвать ученых на дискуссию ещё проще: интрига сама просилась в жизнь.

Сидоров оделся, повязал галстук, приколол его золотою булавкою, дабы не болтался и не мешал. Затем он вышел из лаборатории и направился в гараж. Там он разбудил шофера Васю Ташкента, молодого глупого парня, уселся в автомобиль и велел ехать в потенциометрическую лабораторию доктора Фраерцыгеля. По дороге сонный Вася громко зевал, распространяя изо рта противный запах съеденного за завтраком лука. Прибыв на место, Вася криво поставил автомобиль у белого здания с колоннами. Сидоров вышел, гордо протопал по ступенькам крыльца, процокал по коридорам и отворил красивую дверь с медной табличкою, извещавшей, что за дверью прячется лаборатория субинтеллектуального и экстраинтеллектуального изучения потенциометрических факторов Земли, и что заведует ею доктор Фраерцыгель. Внутри помещения изумленному взору посетителя открывались сверкающие, шумящие и пахнущие всеми запахами мира предметы, хитроумные аппараты и устройства – одни плоские, другие круглые, третьи своею затейливой формою вызывавшие мысль о гибриде кастрюли, рояля и велосипеда. Объединенные в нечто единое, все эти устройства создавали весьма живописный хаос. Внутри хаоса копошился ученого вида человечек, обремененный очками, бородкою и свежим платочком в нагрудном кармане. Увидев Сидорова, человечек вздрогнул, озарился улыбкою и подошел к посетителю. В шуме лаборатории зазвучали обрывки фраз: «Никак, это вы?!», «Рад лицезреть!», «Не ожидал!», «Здоровы ли вы?» и прочая приветственная чушь. Фраерцыгель суетливо сверкал очками и тряс бородкою. Более прочих его интересовал вопрос: какого лешего явился Сидоров? Так-так-так… он же противник наших взглядов… ненавидит теорию коррекции Вселенной… а сколько ругал гамма-пельменьмейстер… пёс его укуси… и вообще! Но вскоре всё объяснилось. Мол, он, Сидоров, то есть… это самое, того… пересмотрел свои взгляды, касающиеся… э-э-э… вообще науки… долгие годы заблуждался, бродил впотьмах… и только изыскания уважаемого доктора Фраерцыгеля пролили свет… вроде как бы так… вот! Сегодня утром меня озарила идея! Так что же угодно господину Сидорову? Хе-хе-с… Дорогой доктор конечно знает о моих трудах, касающихся выведения синтетических вирусов? Пока их получить в натуре не удалось, но получится! Непременно получится! Вопрос времени. Но злые языки… А что злые языки? Да вот… мол, некомпетентен как ученый… то да сё… не поддержите ли мой авторитет? Вы ведь светило! Громкое имя! А как? Да как угодно! Любая псевдонаучная чушь, подписанная громким именем! Одна из теорий любезного доктора – а именно теория о возможности выработки иммунитета астральных тел к недовирусам – вполне подходит для этого. Объявить, что она, возможно, является ключом к разгадке тайн констант Вселенной, что она поможет нам найти другие цивилизации… и тому подобное. Ну и, кроме того, труд нашего уважаемого коллеги, академика Дрыльпупеля, о диэлектрическом консенсусе в квантовой сфере идеально вписывается в концепцию… только надо заявить, что отнюдь не опровергает, а логически подтверждает… что заблуждались… с кем, мол, не бывает… и всех делов! Я, конечно, понимаю, что после смерти вашего друга, профессора Какеля, ваши отношения с Дрыльпупелем, как я предполагаю, мягко говоря, того… нет? Не того? Я очень рад, доктор! Я прошу вас не как человека, а как ученого: давайте соберемся и обсудим. Сверим умозаключения и сделаем выводы. Можно и сегодня. Сначала между нами, а затем публично. Резонанс? Вполне! Прославимся? Возможно. Ударим в грязь? Ну что вы, доктор! Так мы едем? Едем! И немедленно!

Последние слова Фраерцыгель почти прокричал; вернее, не прокричал, а прокукарекал, срываясь в волнении на фальцет. Глаза его сверкнули олигофреническим блеском, в движениях почувствовалась сумасшедшая направленность. Он тут же воспылал любовью к совместным исследованиям и изысканиям. Он захотел мировой славы. И вот – быстрее испуганных зайцев Сидоров и Фраерцыгель выскочили из лаборатории, впрыгнули в автомобиль и понеслись к академику Дрыльпупелю. Через десять минут автомобиль остановился перед воротами огромного дворца – института Всеведенья. Поднявшись во второй этаж, ученые отворили резную дубовую дверь с золотистой надписью: Дрыльпупель, академик национальной академии Пупа Земли (больших, наверное, денег стоит – гавкнуло в головах). Вошли. И так далее.

А спустя полчаса всякий любопытный, которому вздумалось бы заглянуть в кабинет Дрыльпупеля, узрел бы трёх учёных мужей, украшенных интеллектуальными бородками, над которыми дымили сигары, то и дело всовываемые в зубы. Сии достойные мужи жарко обсуждали нечто непонятное, сотрясая звуками речей синеватые дымы. Суровое недоверие Дрыльпупеля испарилось на пятой минуте встречи: Сидоров и Фраерцыгель не жалели красивых и убедительных фраз. Академик быстро оценил предложение коллег и отдал должное их изобретательности. Возможность прославиться, а значит, и разбогатеть, не прилагая к тому больших усилий – эта возможность вдохновила Дрыльпупеля, и он сожалел только об одном: почему он сам до этого не додумался! Ошеломленный служитель Пупа Земли едва не трясся в предвкушении грядущего триумфа.

Ученые погрузились в глубокомысленную дискуссию, чего и добивался Сидоров. Дрыльпупель пустился в пространные объяснения на пальцах, излагая алгоритм воздействия диэлектриков второго термоэстетического уровня на поведение зеленых мартышек в условиях аберрации и гидробульбулирования. Тогда Сидоров незаметно извлек из внутреннего кармана капсулу с пьяными вирусами и раздавил ее в пепельнице окурком сигары. Его коллеги, увлеченные познанием непознаваемого, не заметили этого и продолжали возбужденную говорильню. Сидоров извинился: простите, мол, прошу позволения удалиться на минутку… нужда, понимаете ли, приперла… требуется немедленное посещение клозета. Войдя в оное помещение, хитрец сладко хихикнул и потёр руки в ожидании скорой развязки. Погуляв некоторое время, он вернулся в кабинет и убедился, что его вирусы действуют. На столе появились фужеры с выпивкой и холодная закуска; движения ученых приобрели резкость и широкий алкоголический размах, глаза заблестели, фразы стали путанными и оттого совершенно непонятными. И не могли предположить сии несчастные, что эта пьянка станет последней и самою долгою в их жизни! На Сидорова они не обращали внимания, увлекшись воспоминаниями о веселых и нелепых случаях в научных сферах. Слова прерывались взрывами дикого хохота, внезапными и глупыми, часто не к месту. Наконец, прозвучала и самая распространенная в маргинальной среде реплика: «Ты меня уважаешь? Наливай!». Всё стало ясно: план Сидорова сработал на славу. Теперь оставалось скорее уносить ноги, что и было сделано. Сбежав вниз по лестнице, наш герой отыскал глазами автомобиль, и через две минуты уже трясся на сидении рядом с Васей Ташкентом.

А еще через несколько минут сияющий Сидоров влетел в простоквариум, обежал его вприпрыжку, грохнулся в кресло и весело захохотал. Мозг резюмировал итоги дня. Полная победа! Никаких потерь! Блестящее будущее! Ни одного врага! Ситуация требовала шампанского. Сидоров кликнул Васю Ташкента и послал его за выпивкой. Тот метнулся в винную лавку и принес несколько бутылок в корзинке. Вскоре шампанское плюнуло пробкою в потолок и защекотало горло пузырьками. Следом из корзинки была вынута коньячная бутылка, благородное содержимое которой тут же устремилось догонять порцию шампанского. И разлилось по телу такое счастье, что возжелало оно объять весь мир и разделить с ним великолепие бытия. И познала душа безоблачное удовольствие, и испытала, что есть хорошо!

Хорошо?! Но что оно означает, это безграничное веселье? Почему он так пьян от рюмки коньяку? Почему так хочется выпить еще? Такого с ним никогда не бывало. Стало страшно. Холодея, Сидоров запустил руку во внутренний карман пиджака и едва не вывалился из кресла. Вторая капсула с пьяным вирусом лопнула, и ее содержимое вытекло на подкладку. Когда она лопнула? Минуту назад? Час назад? Да хотя бы и десять секунд – от этого не легче. Заражён!!! Мелькнула мысль: а как же научная дискуссия, непременный фактор передачи болезни? Ведь Сидоров почти не участвовал в умных разговорах. Вот именно: почти! Следом мелькнула и вторая мысль: а что, если вирус изменчив? Да и какой разговор считать умным, какой – глупым? Что теперь делать? Кто он теперь? Ученый? Об этом придется забыть. Еще немного – и мозг откажется служить интеллекту. Пропойца? Это вернее всего. Неизлечимый, опустившийся пьяница. Нет ничего гаже. А это значит: всё кончено, осталось приблизить конец. Сидоров влил в глотку полбутылки коньяку, вынул из ящика конторки громадную полупудовую кувалду, широко ею размахнулся и ударил по своей несчастной голове…

И он бредил, и видел сон: Дрыльпупель и Фраерцыгель в бальной зале танцуют польку-бабочку; Дрыльпупель в правой руке держит вилку с кусочком жирной семги, коею закусывает на лету; розоватый жир разлетается брызгами, пачкая манжеты Фраерцыгеля; тот злится, несется к подносу с вином и яростно выпивает стакан. В залу влетает стрелок с ружьём и открывает пальбу. Первый выстрел выбрасывает Дрыльпупеля в окно, второй разрывает Фраерцыгеля в клочки. Кровь заливает всё вокруг. Сидоров размазывает ее по своему лицу, она липнет, попадает в глаза, отчего мир становится красным.

И тут Сидоров проснулся. Никакая то была не кровь: за окнами печально разлилась багровая полоса рассвета. Голова казалась тяжелою, но не больною, не похмельною. Думалось легко – обо всём знакомом и обыденном. Однако события предыдущего дня рисовались весьма туманно. Было ли всё это? Пьяный вирус, Дрыльпупель, Фраерцыгель… Не чепуха ли это, не галлюцинации ли? Пожалуй, так оно и есть. Простоквариум – вот он: войди и потрогай. Вася Ташкент – налицо: разбуди его, и он окатит тебя запахом лука. Коньяк – тоже материален: стоит себе на столе, бутылка ополовинена, рюмка тут же пристроилась. А ученые враги, стыдологическая камера и тот синтетический вирус – всё сон, глупый похмельный сон. Но по какому же поводу он так напился? Однако пора вставать. Хотя… Не поспать ли еще часок? Куда торопиться?

Ну вот, теперь всё в порядке, бодрость и свежесть в теле. Холодной воды в лицо, чашку кофе покрепче – опять нормальный человек. Вот и Вася Ташкент: смахивает себе тихонько тряпочкою пыль с автомобиля. Привычная дорога, привычный простоквариум, покой, тишина и уют кабинета.

И вдруг благоговейную тишину грубо порвал телефонный звонок. Сидоров взял трубку и прислушался. Лицо его становилось бледным. В трубке звенел незнакомый металлический голос, чеканивший фразы: «Ваши показания нам очень нужны. Доктор Фраерцыгель и академик Дрыльпупель найдены мертвыми. Возможно, им подложили сильный яд. Труп профессора Какеля похищен из анатомического театра. Алло! Вы меня слушаете?». Но Сидоров уже не мог ничего слышать. Он сползал на пол, держа в одной руке трубку, а другою указывая в потолок. Шляпа надвигалась на его безумные, с краснеющими белками глаза. А в воздухе, не касаясь пола, плясали польку-бабочку Дрыльпупель и Фраерцыгель. Сияние разливалось над их головами, и в нём, будто в зеркале, Сидоров увидел собственный труп.