|
Он подошел к шелестящим
на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были
обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно:
человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под
заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти. Он передернулся
брезгливо и рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.
Лес глухо жужжал,
стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой.
Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба,
приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго
обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, перестал
выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил по-щенячьи. Мягкими иголочками
взметалось в снегу дыхание. Мохнатая ветка над головой закачалась укоризненно,
стряхнула пухлый налет снега. Тогда он встал и, тяжело ступая, ушел куда-то, не
озираясь и не прислушиваясь.
...Его иногда видели у
деревень. Он выходил с видом смертника и нехотя, как по обязанности, добывал
пищу. Он брал свои трофеи на самом краю поселков. Брал то овцу, то птицу, но не
брезговал и молодой дворнягой, если она была одна. Он был крупный, крупней раза
в два самого рослого пса. Даже милицейская овчарка едва доставала ему до плеча.
Но они не видели друг друга.
Он никогда не вступал в
драку с собачьей сворой. Он просто брал отбившуюся дворнягу, закидывал за
плечо, наскоро порвав ей глотку, и неторопливо уходил в лес, не обращая
внимания на отчаянные крики немногих свидетелей. Он был осторожен, но
осторожность получалась небрежной. Устало небрежной.
Отравленные приманки он
не трогал, капканы обходил с ловкостью старого лиса, никогда не пользовался
одной тропой дважды. Флажков не боялся. Он, наверное, просто не понимал, как
можно бояться безжизненного куска материи. А красный цвет ничего не говорил
старому самцу. Он понимал и признавал один цвет. В глазах давно убитой подруги
в минуты нежности светился голубовато-зеленый огонек...
Он ходил один не потому,
что не мог сбить стаю. Просто он один остался в этом лесу. А может, и на всей
земле. Последний волк на земле! И он знал об этом. И жил он иногда по инерции,
а иногда потому, что он последний.
В это утро все было
необычно. Воздух сырой и крепкий щекотал ноздри, грудь вздымалась, шерсть на
затылке щетинилась. Он долго хватал пастью вино весны, а потом завыл призывно и
грозно.
И сразу прервал вой.
Некого было звать для любви, такой горячей в остывшем за зиму лесу, не с кем
было мериться силами за желанную подругу. Он был один. И еще ощущалась весна.
Они были, можно считать, вдвоем. И волк пошел к людям.
Он остановился на краю
поселка и увидел овчарку из районной милиции. Крупная, с мясистой широкой
грудью и мощным загривком, она бегала от вожатого в снег за брошенной палкой,
приносила ее, не отдавала сразу, балуясь. Она была немолодая, и угрюмая. И
высшим счастьем для нее было поиграть с вожатым. Она почувствовала волка раньше
человека, обернулась мгновенно, пошла резким наметом, чуть занося задние лапы
влево. Сморщенная злобой пасть была ужасна, рык вырвался утробно, глухо,
- Фас! - закричал
милиционер, неловко вытаскивая пистолет, - фас, Туман!
Повинуясь привычному
посылу, Туман почти коснулся лесного пришельца желтоватыми клыками.
Волк стоял легко и
просто. Он расправил грудь, грациозно уперся ..толчковыми лапами в грязный
снег. Он не казался больше худым, и не гремел больше его скелет под пепельной
шкурой. Он был красив, а красота скрадывает изъяны. Он не шевельнулся, ждал. В
глазах светилась озорная радость.
Туман прервал движение,
растерянно вжался в снег, снова встал, подчиняясь команде. Он стоял вплотную,
но не заслонял волка. А тот не двигался с места и улыбался псу. Он сделал шаг и
Туман снова упал в снег. Волк пошел к человеку.
Одна пуля тупо ушла в
землю, другая. Руки милиционера тряслись, но он был мужественным человеком,
стрелял еще и еще. Пуля обожгла шерсть у плеча, но волк не прибавил шагу. Он
шел, играя мышцами, а глаза горели ненавистью совсем по-человечьи.
Мужественный человек
заверещал по-заячьи и, как его пес? упал в снег. Тогда волк остановился.
Остановился, посмотрел на человека, закрывшего голову руками, на пса поодаль,
сделал движение к черной железине пистолета - понюхать, но передумал.
Повернулся и пошел в лес, устало, тяжело. Он снова был худым, и снова гремел
его скелет под пепельной шкурой.
Он шел медленно, очень
медленно, и человек успел очнуться, успел притянуть к лицу пистолет, успел
выстрелить, не вставая. Он был человек и поэтому он выстрелил. Он был военный
человек, а волк шел медленно и шел от него. И поэтому он попал.
Минуту спустя, овчарка
бросилась и запоздало выполнила команду "Фас".
А с востока дул жесткий,
холодный ветер, и больше не было весны. До нее было еще два месяца.
|
|
|
