Хорошая, прекрасная была ночь, ясная и прохладная. В бригаду по уборке городских территорий, вернулся, наконец, Алик, человек хоть и в возрасте, но больших физических возможностей и организаторских способностей. Его любили не столько за силу и подвижность, сколько за характер и отношение. Лицо его постоянно озаряла мягкая улыбка, а в светло-карей радужке глаз будто отплясывали бесенята. К каждому у него был свой подход, шутка удачная, слово сердечное... Люди тянулись к этому человеку. Так что, отсутствие его было заметным. Еще каким заметным! И сегодня, когда он вновь присоединился к бригаде, все радостно оживились и смену начали в приподнятом настроении.

   А отсутствовал Алик вот почему. Как-то перед самыми рождественскими праздниками получил он казенное письмо, из которого узнал, что муниципалитет города с такого-то числа в его услугах больше не нуждается. Не нуждается, чего уж тут поделаешь! Кавказская гордость не позволила ему куда-то бежать, жаловаться. Вздохнув тяжело, но так, чтобы не заметила жена, он в то утро остался дома, наедине с тяжкими думами. А дни шли себе, шли... Возраст предпенсионный, устроиться куда-то вновь в крошечном городке при таком потоке эмиграции, когда люди моложе, в прошлом чуть ли не научные сотрудники, не чурались любой работы - дело бесперспективнейшее. Да и пенсия, если доживем, светит мизерная, на неё не прожить. Что делать, что делать?.. Голову долбил извечный вопрос, но выхода не находилось. Мысли вспыхивали, и гасли, оставляя в глазах тяжелую темноту. И чтобы скрыть её, улыбчивый прежде человек, опускал веки. Но лицо всё равно приобрело новое горестное выражение. На руках два старика: свой отец и мать жены, кормить которых, лечить надо каждый день. Думая о своей неустроенности, ненужности в этом городе, Алик проваливался в воспоминания, искал подмогу у себя молодого. И всегда, каждую минуту, благодарил бога за жену, которую обрел еще там, в Союзе, женился, будучи вдовцом, в довольно-таки зрелом возрасте, и которая оказалась первым близким человеком за долгую жизнь... Она могла ничего не говорить, а просто сесть рядом, прижаться, положить слабую руку ему на грудь, и разом становилось легче. Что-то в такие непередаваемые минуты счастья заставляло верить в хорошее... Алик потаенно улыбался.

   Так минула зима. Старики теперь склочничали, утаивали свои копейки, еду, хотя Алик с женой изо всех сил старались, чтобы новое положение на них не сказалось никак. Не сказывалось, но чувствовать они ведь не разучились. Особо невыносимым сделался отец. Он взялся обирать старуху. Та не жаловалась, а лишь тайком плакала и тихо сморкалась. Никакие уговоры, увещевания не помогали. Отец от всего открещивался, громко и грозно вопил о несправедливости и наговорах и чуть что, любую проказу, валил и списывал на бабку. Алик забивал от него шкаф с продуктами толстыми гвоздями, но силы у девяностолетнего с лишком было не занимать. Вскоре развороченный шкаф зиял пустотой, а на вопрос: "Папа-а-а! Опять?!", тот незаметно, но выразительно казал пальчиком. На кого понятно. На ту, что ложку с трудом подносила к губам. Тихая, спокойная, она так же интеллигентно покинула этот свет. Дед как-то сразу обмяк, осунулся, извлёк из неизвестно какого загажника её любимые конфетки, принёс, отдал все... Долго сидел рядом, шамкал губами, грустно поглядывал по сторонам, шептал, что надолго они не расстаются. И слово своё сдержал. Алик с женой, не сегодня-завтра сами пенсионеры, нежданно осиротев, будто лишились устойчивой платформы под ногами и, навсегда перестав быть детьми, повзрослели окончательно. В новой жизни без этих двоих чрезвычайно не хватало прежних забот, хлопот, яростных разборок и временных перемирий. Жена бормотала еле слышно: "Как хочется вернуть всё..." Алик поймал себя на мысли, что они продолжают по привычке шептаться, хотя что теперь мешает говорить в полный голос... Казалось, можно, наконец, зажить только для себя, но осознание потери беспрестанно саднило душу, лишало покоя и свободы дыхания. Алик закрывал глаза и видел большую фигуру отца, его грубые натруженные руки профессионального мясника, тяжелый взгляд, но невыносимее всего становилось, когда он слышал его голос. Отныне это поселилось в нем навсегда. Долго просиживая с плотно сомкнутыми веками, Алик теперь вел частые беседы с отцом, досадуя, что при жизни такого не случилось ни разу. В горькие и счастливые минуты жизни он, как в хлебе, нуждался в этом престранном общении. Обычно скрывающий свою жизнь отец, теперь рассказывал ему обо всём. Алик явно видел семнадцатилетнего еврейского паренька, сбежавшего с украинской окраины. Очутился он в Баку в восемнадцатом году, явно не для свершения революции и установления советской власти, тут в это время пока было спокойно. Были у того свои планы и намерения. Недолго думая, отправился отчаянный паренек на баиловский рынок и, цепко выхватив в мясном ряду главного, попросился на работу. Важный торговец снисходительно оглядел оборванца, но от себя не погнал. Усадил, накормил. Как раз подвезли освежеванные говяжьи туши, которые пора было готовить к продаже. К одной из них торговец и подозвал паренька, всучил самый большой топор и отошел, готовый к потехе. Да и зевак вокруг собралось предостаточно. Дальше начались чудеса. Толпа ахала наравне с новым рубщиком мяса на каждом его ударе и выдохе. В считанное время парнишка по всем правилам освежевал тушу, рассортировал на прилавке в нужном порядке и классификации аппетитные куски. И теперь, довольный собой, ожидал реакции. Реакция последовала незамедлительная. Каждый из торговцев желал заполучить себе такого работника, посыпались предложения. Но он остался с первым, кто не погнал от себя оборвашку.

   "Зачем мне видится всё это", — думал Алик, тяжело открывая глаза и возвращаясь в свою жизнь. Может быть, таким способом отец пытался внушить ему уверенность?.. Что ж, вполне может быть. Старости известны причины и последствия.

   ...Наступило линялое лето. Днём на улице невозможно было показаться, выжигало подчистую, ночами же наваливалась долгожданная прохлада. Пару раз заглядывал бывший начальник, сокрушался и клятвенно обещался помочь. Алик верил слабо, но пару халтурок шеф ему всё же подкинул. Вот и в этот раз, заехал спозаранку, привёз на заваленную строительным мусором площадку бывшего детсада и оставил до обеда. Вернулся и обомлел. Алик сидел на бордюре, тяжело уронив на руки голову, территорию же было не узнать. Шеф восхищался долго. А через два дня Алик вновь получил казенное письмо с извинениями и просьбой приступить к работе немедленно. В ту же ночь, десятого августа, он вышел в свою смену. Жизнь налаживалась. Теперь он вновь сможет кормить свою крошечную, но самую дорогую семью. И такая сила прилила, что горы своротить можно!

   За работу он взялся с небывалым задором и размахом. Мёл, чистил, поливал, сваливал мусор, в общем трудился за семерых...и не устал нисколечко. И потому, когда сослуживцы пристроились на специальной подножке машины, чтобы переехать на следующий участок, цепляться за поручень не стал, а, отвесив пару шуточек по поводу слабаков, пошел наперерез дороги. Решив, что водитель поедет по кругу, Алик шёл в кромешной темноте ночи, широко улыбался и четко вбивал в землю каждый свой шаг. Из раздумий его вывел яркий ослепляющий свет, скрежет тормозов, страшный окрик ребят. Водитель поехал той же дорогой... В следующий момент его сильным ударом бросило наземь. Машина с хрустом переехала ногу, протянула за собой еще пару метров и остановилась, как вкопанная.

   Алик не ощущал боли, он, воздев руки к небу вопил на весь квартал: "За что-о-о-о-о-о?!! За что-о-о-о-о-о?!!"

   Оторванная нога валялась неподалеку. Поверить в случившееся, осознать — не получалось. Последней мыслью стремительно покидавшего его сознания было — как же теперь жена?..

   Очнулся Алик в палате. Жена сидела рядом, осунувшаяся, бледная. Заметив его движение, подалась навстречу, не разрешила сесть в постели.

  — Тихо, Аличка, тихо... Всё позади.

   Он скосил глаза до низа одеяла, и сразу всё вспомнил. Проступила испарина, глаза полезли из орбит, воздуха не хватало.

   Жена утирала его влажным полотенцем и шептала что-то утешительное. Наконец, он стал улавливать смысл слов.

  — ...это же на работе произошло, теперь тебе положена большая компенсация, пенсия по инвалидности... больше тебе не нужно будет так тяжело работать...

  — За что? — тихо спросил Алик и вновь провалился в беспамятство.

   ...Теперь времени на размышление у него стало еще больше. Нога, или то, что от неё осталось, ныла, но боль была терпимой. Ночами он всё еще бредил, пугая своими "беседами" дежурившую жену. Разговоры с отцом теперь прорывались наружу. И именно он, отец, разъяснил Алику причину произошедшей с ним трагедии. Это была помощь от бога. Да, именно такая помощь... Никак иначе в сложившейся ситуации, он ему, старому нищему эмигранту, помочь не мог. Забрав ногу, он дал ему деньги, много денег. Постепенно он успокоится, будет жить дальше.

   "Притронуться...так хочется притронуться..."

   Оттягивая этот момент, Алик наивно верил в затянувшийся кошмарный сон. Сосед по койке, собранный из обломков после страшной аварии, был настроен куда оптимистичней. Да и конечно, у него хотя бы внешне всё оказалось на месте. А здоровому физически мужику враз ощутить себя калекой? Тут впору наложить на себя руки, и никакими деньгами не откупитесь! Когда не было рядом жены, он судорожно рыдал в подушку, рвал её зубами. На следующий день его перевели в реабилитационное отделение этажом выше, к психам. Вот где он насмотрелся разного и, сравнивая, разом оценил свою жизнь. Запросился обратно. И быстро начал выздоравливать. Жена принесла проспекты современного протезирования, и он, даже без дрожи в руке, водил пальцем от одной модели к другой, примеряясь, прицениваясь. Выбрали, заказали. Вскоре поехали на первую примерку.

   И вот когда вскрылись непредвиденные осложнения. Оказалось, что в ту ночь, спасая жизнь потерявшему много крови пациенту, хирург не думал о будущем. Кожи на культю не хватало, но кость трогать, укорачивать он не стал, а натянул лоскуты — насколько это позволяло. И вот теперь они стали расходиться... Требовалась повторная операция, причем немедленная.

   Новый хирург бушевал, обвинял первого в дурости и нерадивости. И обещал, обещал, обещал, что он-то всё поправит.

   Опять боль, забытье, волнение, отчаяние, вопросы и ответы.

   С бедра взяли часть кожи, наложили заплатку. Теперь несколько месяцев реабилитации, первая примерка. И Алик встанет на ноги. На две ноги сразу.

   Дело шло к зиме. Теперь, время спустя, он сам согласился с носившейся в голове некогда бредовой мыслью, что это была помощь от бога, и никак иначе он ему помочь не мог. Причем, Алик осознавал, что будучи нормальным, не чувствовал так явственно мистику, не верил в неё.

   Во сне теперь его часто навещала трехцветная кошка. Такой окрас всегда к счастью. Ложилась к больной ноге, вбирая, втягивая в себя пронзительную, блуждающую боль. Затем подбиралась к самому уху и, как женщина, ластилась и что-то нашептывала.

   "Шепот — знак близости", — думал он, но в этот раз не додумал, проснулся. Потом, долго лежал потерянный, будто безвозвратно ускользнуло что-то важное. А ведь вот, в руках только было... К утру он понимал, что ничего такого не могло быть, сон, наваждение, но послевкусие упущенной возможности не отпускало день деньской. Вскоре он догадался, что тянет его что-то из прошлого. Особенно, когда кошка назвалась по имени. Тайка.

   Боже мой, конечно Тайка!..

   Кошка из сна притворно нахмурилась.

   Алик расслабился и приказал себе увидеть молодую смешливую женщину. Четко проявившаяся в мельчайших подробностях яркая картинка свидетельствовала, что хранил он в себе эту память особенно бережно. Невинный, нерешительный, глупый, такой же, как тогда, он подошел к Тайке вплотную, уткнулся в золотую копну её волос и разрыдался.

  — Тайка, Тайка...прости...

  — Любимый мой, любимый, — она нежно прижимала его к себе, коротко осыпала поцелуями. — Глупый, глупый мой, для чего же ты женился тогда в своём Баку?.. Всю жизнь нам сломал.

  — Не женился я! Не женился, Тайка! Ты всё неправильно поняла!

  — Не женился?.. — женщина осеклась, замолкла. Всмотрелась в него глубоко, самого сердца коснулась взглядом, и начала меркнуть, исчезать, рассеиваться. — Как же всё глупо вышло...

  — Тая, Тая, куда ты опять?..

   И такая боль пронзила ногу, будто кошки всего мира вонзили в неё свои когтистые лапы.

   "Хорошо, что не в сердце", — успел заметить Алик и отключился.

   Зачем так трудно и напряженно живем мы на свете...

***

  — Я очень скучала, — сказала женщина.

   А он уставился на неё озорными глазами и, сам не понял почему, неожиданно рассмеялся. Смеялся долго, с удовольствием, складывался пополам, утирая проступившие слезы, и не успокаивался никак. Наверно, так иногда из человека выплёскивается счастье. Тайка же стояла серьезная, притихшая какая-то, и смотрела потерянно. Потом она протяжно воскликнула от ударившей в виски догадки.

  — Да ты там женился... — то ли всхлипнула, то ли подавилась мелкой страстью и тяжело прислонилась к стене.

  — Да, — спокойно и весело ответствовал Алик.

   Ему было хорошо, так отчего не повеселиться и не подурить. Впереди у них целая жизнь, и, поддразнивая любимую, долгожданную, поцарапывал и свою душу тоже, будто примерял чужую шкуру. Ощущения, надо сознаться, ему не совсем понравились. Умываясь, он даже поёжился, но решил, что это вода просто холодная. Удивительно, но полотенца ему никто не подал. Тайка куда-то улетучилась.

   "Наверно, к себе побежала, на стол накрывать", — довольно отметил Алик.

   Он наскоро обтёр тело, переоделся в чистое, собрал гостинцев и пошел к ней. А там дверь настежь. И в доме никого. Алик тяжело осел на крыльце, задумался. О плохом он пока не думал, но на душе сделалось нехорошо, подленько так застучало сердце.

   В калитку вошла её квартирная хозяйка с пустой эмалированной кружкой в руке, и своим приходом вывела из душевной смуты. Старушка подошла ближе, но Алик не встал, продолжал сидеть в неудобной, напряженной позе.

  — Уехала она.

  — Что? - сразу всё поняв, всё же спросил Алик.

  — Уехала, говорю. В минуту собралась и на пристань побежала, слышь, гудок? Отчаливают уж.

  — Как уехала?! Куда уехала? Меня от силы десять минут не было! Ну сколько я еще мог умываться? Как она успела?!

  — Да она ничего не взяла толком. Добрая... Всё мне оставила... На старости лет рядиться буду, - грустно улыбнулась старушка. — Плохо мне без неё будет, привыкла я к ней... Кажись, промеж вами приключилось что-то? — в тусклых глазах запрыгали любопытные угольки.

  — Кажись...

   Алик махнул рукой и пошел к пристани, заранее зная, что идёт впустую. Где теперь её искать...

   Навстречу попадались разные люди, праздно шатающиеся и не очень. Но каждый из них, по его мнению, был счастливее него. Конечно, откуда им знать, что ощущает человек, по страшной глупости потерявший свою желанную любовь. Любовь, что поселилась внутри и проросла. Они открылись друг другу, приросли... и вот теперь, когда её нигде нет, она вырвана из него с мясом, что же делать, как же ему жить одному, такому ободранному?..

   "Мы были неразделимы", - пришибленно повторял Алик.

   Это как раз и понятно...

   Алик долго разыскивал Тайку. Знакомые, друзья, приятели всячески содействовали в поиске, но усилия не давали положительных результатов. Она исчезла, оборвав все концы. Порой, всплывала какая-то информация о её местонахождении, Алик рвался туда, но каждый раз она успевала исчезнуть первой. Оказалось, что с годами эту недосягаемую гордячку полюбил он еще сильнее, гордился ею, ценил невозможно и...измучился жизнью врозь. Недолгое оно, сладкое забытье, но бесконечны муки...

   Годы шли, и вздорная суета нынешней жизни, с буднями и заботами, отвлекла, утянула в свой омут. Любовь всей жизни — уплывала, рассеивалась, и со временем осталась в другой, отдалившейся жизни, где-то там, далеко-далеко...

   Врачи суетились над странно отключившимся больным, а он, не подавая признаков жизни, всё вспоминал, вспоминал...

   ...они лежали на свалявшейся бугристой перине, и Тайка, сама уж разгоряченная, стыдливо жалась к его подвижным рукам, пытаясь собой усмирить их намерение...всё тесней,тесней...

   ...давай спать, я спать хочу, — она вжималась ему в шею лицом, и он чувствовал, как она улыбается хитро и кокетливо.

   ...я люблю тебя...

   ...я люблю тебя...

   ...я не могу здесь, не хочу так...свадьба у нас прежде быть должна...свадьба...

   ...будет свадьба, Тайка, будет... — обещал он почти задохнувшийся, — ...а сейчас, посмотри, что сейчас со мной делается...

   ...я не могу...завтра...завтра...

   ...Тайка...как завтра... — он вглядывался в нее обморочными, отчаянными глазами, и вдруг взгляд его стал осмысленным. Он понял, что она хочет всего так же, как он, но просто стесняется. Глаза его нежной стеснительной девочки блестели от слёз, страдальческая улыбка искажала лицо, она ждала любви, но не ведала куда та заводит...

   ...что же теперь нам делать?..

   ...давай... — выдохнула Тайка одними губами.

   ...Что? — не поверил Алик. — Что, девочка моя?..

   ....да...да...да...

   ...И сразу же, она застонала от боли и резко уткнулась головой в подушку. Но Алик, весь, без остатка, проникнув в обжигающую страсть, уже совершенно ничего не понимал, не соображал. С каждым толчком, он глубже погружался в чувство, влюбляясь всё больше, сильнее, бездумнее...

   ...Тайка мотала головой из стороны в сторону, извивалась, стонала совсем уже громко, неприлично. При этом, она постоянно пыталась что-то сказать, и говорила. Тихо, неслышно.

   ...Что девочка, моя? Что ты говоришь?..

   ...Тайка с трудом приоткрыла замутненные глаза, с трудом вникла в его вопрос, а поняв, улыбнулась... А потом смотрела, смотрела, будто не узнавала, пьяная от счастья.

   ...я люблю тебя...

   ...я люблю тебя...

   Судьба свела их случайно. После окончания нефтяного института молодой геолог Алик сам напросился на практику в Сибирь, осваивать сибирские просторы, свершать открытия, покорять новые земли. Туда же из Средней Азии с похожими целями приехала амбициозная Тайка, дочка обеспеченных родителей, но мечтающая о собственных подвигах. Очень быстро нашла она свое сокровище...

   Так они прожили почти три года. Практика подходила к концу, пора было на что-то решаться.

   — Алик, поедем к нам. Отец поможет устроиться и тебе, и мне. Квартиру выбьет, он у меня всё может. А фруктов у нас даже больше, чем там у вас. Они от солнышка нашего вкуснее и сахаристее.

   Алик особенно не возражал. Лишь отпросился повидать маму и попросить родительского благословения.

   — Я не долго, Тайка!

   Она улыбнулась грустно и вела по щеке пальцами...

   — Я буду ждать тебя, Алик.

   Он уловил животный страх в её последнем взгляде, но отогнал от себя это странное видение. Было не до того — впереди ждал любимый город! Мама, отец, друзья...

   Всеми днями Алик отлёживался на диване, объедался фруктами, но никак не мог наесться. Особо набрасывался на помидоры. Мама незаметно подставляла ведро, которое вмиг опустошалось... Не сразу поверив, что ничего нет, Алик всё шарил по дну рукой, шарил...

   Всеми же вечерами за ним заходили такие же веселые и очень молодые друзья и до утра уводили на шатал. Совершив ритуальный променад по улице Торговой, они не спеша двигались к Парапету, а по пути — улыбались, раскланивались с прохожими, знакомыми, красивыми девушками. Друзья настаивали на знакомствах поближе, но Алик был верен своей любви...

   — От добра — добра не ищут! — высокопарно замечал он, смачно отхлёбывая горячий ароматный байховый чай из маленького стаканчика, удобно разместившегося в ладони.

   Они сидели в чайхане на бульваре, любовались морем, слушали звук прибоя, наблюдали за неугомонными чайками, лакомились тягучим вареньем из белой черешни, колотым сахаром вприкуску, любили свой город, а город любил их.

   А там, где-то далеко, ждала любимая девушка...

   Алик был до краев наполнен счастьем, дружбой, любовью.

   Время пролетело незаметно. Он вернулся. И все мы уже знаем как...

   ...Алик очнулся, но, так и не открывая глаз, лежал не то в слезах, не то в счастье. В ногах прикорнула трехцветная кошка. Откуда она взялась тут в больнице, никто не знал. Заметив его шевеление, она подобралась поближе, уткнулась мордой в губы и заластилась.

  — Тайка... Ты вернулась. Ты всё-таки ко мне вернулась!

   ...Благодарю тебя за счастье, хоть и краткое, Тайка, благодарю тебя за воскресшую веру в жизнь...