ГЛАВА 1. «Торжественно клянусь…»
Брат отмечал день рождения. В маленькой комнате собрались его одноклассники. Из катушечного магнитофона — огромного зеленого ящика под названием «Яуза» — прерывисто орала «Boney M». Коричневая пленка часто рвалась, и брат склеивал ее особым клеем, после чего казалось, что певцы заикаются.
Таню туда не допускали. Она не обижалась — привыкла. Мир старшего брата казался совершенно иным. Нет, конечно, он играл с ней «в охотку», но это случалось все реже. Через год Сережа заканчивал десятилетку. В школе они почти не встречались — младшие классы учились на другом этаже. Сталкиваясь с сестрой на перемене, он бросал: «Привет, сеструха, как дела?» и бежал дальше. Правда, девочки из его класса всегда были с ней ласковы.
Но сегодня им, разгоряченным, накрашенным, стало не до нее. Что-то другое, заманчивое и опасное, мерещилось Тане в их глазах. Совсем взрослые, как ей казалось, шестнадцатилетние «тёти» только изредка выбегали на балкон покурить и снова скрывались в заманчивой темноте.
Родители уехали к бабушке, чтобы не мешать молодежи веселиться. Таню не взяли — возвращаться поздно, завтра в школу. Скорее бы они приехали… Из открытой форточки пахло весной, но выходить одной на балкон Тане запретили. Она посмотрела «Спокойной ночи, малыши», взялась читать «Остров сокровищ», однако грохот музыки не давал сосредоточиться, да и состояние было возбужденное.
И вдруг пришла Катя — она тоже училась вместе с братом и казалась девочке эталоном красоты. Из маминых телефонных разговоров ей стало понятно, что брат с Катей дружат. Наверное, она будет его невестой. Невеста… Как это замечательно! Таня тоже хочет быть чьей-нибудь невестой. Скорее бы вырасти. Но ей только десять лет! Только десять. Ну, через месяц одиннадцать — это ужасно мало…
— Скучаешь, сидишь? Бедненькая моя, - сочувственно проговорила Катерина.
Ее огромные карие глаза странно блестели.
— Бросили девочку... Пойдем к нам!
— Не… Мне нельзя, Сережка рассердится, - Таня втайне надеялась на посредничество.
— А ну, пошли, - тряхнув чудесными каштановыми волосами, Катя решительно взяла ее за руку.
Глаза не сразу привыкли к темноте, а музыка в комнате звучала совсем оглушающе. Кто-то танцевал, на небольшом диване непонятным образом умещалось человек семь. Таня не сразу увидела брата, он выбирал пленки. Девочка уже разбиралась в названиях — Сережа часто поручал ей найти нужную коробочку с корявой надписью: «Машина времени», «Абба» или «Высоцкий».
Симпатичный светловолосый юноша приветливо махнул Тане рукой —Павлика она знает, он часто приходит. Учится Паша в восьмом, на год младше остальных ребят, но живет в одном подъезде со Звягинцевыми. Другой парень, Вова, только глянул и отвернулся — он никогда не здоровается. Зато девчонки увидели ее и потянули к себе. Таня чувствовала, что все доставшееся ей внимание предназначается каким-то образом брату.
Наконец Серега тоже заметил сестру, и лицо у него стало недовольным.
— А ты что здесь делаешь? Кто разрешил?
— Это я позвала, ей скучно одной, — Катя загородила девочку.
Брат скривился — отказать Кате он не решался.
— Потом все родичам расскажет… — протянул он.
— Я? Я… когда рассказывала?! — на глазах у Тани появились слезы.
Ведь она ни разу в жизни не донесла на Сережку! Даже когда он так больно попал игрушечным пистолетом в горло, и у нее перехватило дыхание. И когда курил за школой. И когда кидал с балкона пакеты с водой, и толстая тетка пришла жаловаться маме… И когда свалился с «тарзанки». И когда, когда…
Таня была оскорблена. Она гордо развернулась и отправилась было восвояси, но брат поймал ее.
— Ладно, не злись. Это правда — ты верный товарищ. Сиди здесь и не приставай! — приказал он и потрепал сестру по голове.
Таня сразу простила обиду и уселась в уголке на маленьком стульчике, стараясь, чтобы ее совсем-совсем не было заметно.
В прихожей раздался звонок.
— Ой, это Костик, — завизжали девчонки и бросились открывать.
Костю Таня тоже хорошо знала.
— Не, я смотрю, тут и без меня весело! Тогда я пошел, — шутливо произнес Костик, делая вид, что разворачивается. И сразу три девушки повисли на нем, хохоча и не пуская.
Но он все-таки вырвался в коридор и, как фокусник, достал из тамбура видавшую виды гитару. Проходя в комнату, Костик слегка наклонился, чтобы не удариться головой о притолоку. Обнялся с Серегой и протянул подарок — новенький серебристый магнитофон, размером с альбом, и крохотные пластмассовые кассетки. Все восхищенно ахнули — у некоторых уже был «кассетник», но такого классного — ни у кого. «Электроника», — прочел надпись Вова.
— Шикуешь, Лебедев, — обалдел брат. — Где достал?
— Заработал, — подмигнул Костик.
Таня слышала, как ребята шептались: Лебедев то ли разгружает вагоны, то ли моет машины. Звучало это почти криминально: комсомолец зарабатывает деньги! Правда, в комсомол Костю приняли в последнюю очередь: востроносая девушка-комсорг вынесла на общее собрание, что видела у него дома иконы. Мама у Кости была «практикующая верующая». Что это такое, Таня не знала, но так говорили родители. Востроносую девушку на день рождения, понятно, не пригласили. Верующих никто не понимал, но и доносчиков терпеть не могли. Между прочим, пронзительно-металлический голос комсорга вполне соответствовал фамилии — Лобзикова. На том собрании Костик в присутствии завуча послал активистку на три известные буквы, и ребята часто ржали, вспоминая об этом.
— Блин, такие бабки! Не меньше ста сорока… С дуба ты рухнул, что ли? Себе оставь!
— Обидеть хочешь, Серый? — прищурился Костик, — для друга не жалко. Так что не выдрючивайся. Привет, Катюха! Ирка, салют.
Он уже махал кому-то рукой, пытаясь вырваться от девчонок. Его непослушные черные кудри торчали в разные стороны. Из-под дивана извлекли шампанское и водку (а Таня помнила, что Сережа клятвенно обещал маме — никакого алкоголя не будет). И праздник начался с новой силой, причем присутствие Костика внесло большое оживление.
Девушки уселись к ребятам на колени. Стали петь под гитару. Костя играл лучше всех, а пел с такой нарочитой хрипотцой… Потом гитару забросили — врубили новый магнитофон. Звук оказался замечательным, без всяких шумов и «заиканий». Поставили медленную, красивую песню и пошли танцевать. Сережа, конечно, с Катей. Они так крепко прижимались друг к другу, что Таня боялась смотреть. Ей все казалось, что ее вот-вот прогонят, и она сидела тихо, как мышка. Костя тоже танцевал — то с одной, то с другой, очень ловко. Все, что он делал, Тане безумно нравилось. А девочки, обнимающие его за шею, не нравились совершенно. Особенно раздражала Ира с жуткой химией на голове — она липла к Косте, как муха. Мама про таких говорит: «Совсем бесстыжая». И Таня повторяла про себя: «Бесстыжая, совсем бесстыжая».
Таня не знала, сколько прошло времени, кто-то ушел, кто-то, наоборот, пришел. Вова заснул в кресле, и его никак не могли разбудить. Ире стало плохо, и она пошла «тошнить» в ванную. Лучше всех выглядел Паша — он почти не пил.
— Ребят, надо Вовку вытрезвлять, — озабоченно говорил он, пытаясь привести друга в чувство.
Но никто не обращал внимания. Тане стало жаль Павлика, и она решила помочь. Подошла и нерешительно подергала его за рукав:
— Может, вызвать врача?
Паша тепло улыбнулся ей.
— Нет, Танюш, врача не надо, его бы головой под воду — в самый раз. А то твои придут — мало не покажется.
— А где Сережка? — она только сейчас заметила, что ни брата, ни Кати в комнате нет, и ей стало тревожно.
— Ну… наверное, пошли проветриться. Всем до фени, — вздохнул Павлик. — А нам с тобой не справиться.
— Может, попробуем? — смело предложила Таня.
— Нет, — он засмеялся. — Костян, ну иди же сюда, блин, даже ребенок — и тот помочь хочет, а от тебя никакого толку.
Костя наконец подошел к ним.
— А чё ты паришься? Проспится! — он уселся рядом, вытирая пот.
— Да хочу его в ванну засунуть, пока предков Серегиных нет.
— Ванна занята, — вдруг вспомнила Таня.
— Привет, малявка! — Костя, кажется, впервые заметил ее.
— Какая она тебе малявка? — вступился Паша. — Отличная девчонка. Подрастет — вообще будет умница-красавица. Нет, правда, нравишься ты мне, Танюша, вырастешь — женюсь на тебе! Слышь, Костян — такая разница — самый класс! Надо жену себе с детства растить. Как, Тань, согласна?
— Ничего она не согласна!
Костя схватил девочку за руку и притянул к себе, поставив между коленок. Его длинные ноги занимали половину комнаты.
Таня попробовала вырваться, но Костик держал очень крепко.
— Нужен ты ей, зануда! Она за меня замуж выйдет, правда, малявка? Ну-ка, отвечай! — он сурово уставился на нее своими выразительными серыми глазами.
Таня, конечно, понимала, что Костя шутит, однако точно знала, кого бы из них выбрала. Насупившись, она смотрела в пол.
— Чё молчишь? Нравлюсь я тебе, говори быстро!
Таня подняла голову и неожиданно для самой себя ответила:
— Я подумаю, — и сразу залилась краской.
Костик расхохотался.
— Нет уж, ты давай, думай сейчас. Мне тоже нужно жизнь планировать.
— Отстань от нее. Не обращай внимания, Танюша, мальчик у нас еще глупенький, — снова заступился Павлик.
— Ну, ты, партизанка! Пытать буду! Щекотки боишься?
Костик принялся ее щекотать, а она молча, сердито отбивалась. Наконец, вырвалась и убежала в большую комнату под оглушительный хохот ребят. Чем закончилась вечеринка, Таня не знала. Она долго лежала одетая на диване, прислушиваясь к шуму голосов и размышляя, была ли в Костином предложении хоть толика правды. И незаметно заснула.
Утром Таня поняла, что брат наказан, и ему запрещено идти в Парк Культуры. А она так мечтала напроситься с ним — на колесо обозрения и в комнату смеха… На все мамины вопросы, что же тут вчера происходило, Таня коротко отвечала:
— Не знаю. Я спала.
***
До конца учебного года оставалась всего пара недель. И вдруг в школе объявили сбор макулатуры.
— Последнее пионерское мероприятие в четверти! Учтите — это не просто сбор! Мы посвятим его предстоящей Олимпиаде! — заявила классный руководитель. — Норма — не меньше пяти килограмм с человека. Звягинцева, ты слышала?
И учительница бросила на Таню суровый взгляд. Девочка только вздохнула. В прошлом году, в начале третьего класса, она так мечтала о красном галстуке и значке! Таня была убеждена, что ее примут в числе первых, как круглую отличницу. Но система отбора вызвала у нее, мягко говоря, недоумение: сначала в музей Революции отвезли тех, кому уже исполнилось десять лет, а Таня попала в последнюю группу. Все двоечники и хулиганы к тому времени уже носили галстук — правда, в основном, не на шее, а в кармане, жеванный и исписанный шариковой ручкой.
За год Таня серьезно остыла к пионерским мероприятиям. Она терпеть не могла всех этих общественных дел, конкурсы строя и песни, утреннюю политинформацию и чтение стихов со сцены в актовом зале. Но повышенное чувство ответственности не давало ей все это игнорировать. Вот и сейчас, услышав замечание классной, Таня занервничала. В прошлой четверти она, действительно, принесла только два килограмма — меньше всех в классе. Как ни старалась девочка, газеты и старые тетрадки, складываемые за дверцей в туалете, на большее не потянули.
К тому же проблему создавал брат — всякий раз он забирал себе львиную долю драгоценного вторсырья. Возражать было сложно — комсомольцы заполняли «личный комплексный план», достижения из которого в будущем обещали использовать в выпускных характеристиках.
Вот и сейчас отец только качал головой, наблюдая, как брат с сестрой дерутся за каждую старую газету:
— Танюш, ну, уступи Сереже, ему ведь нужнее! Эх, лучше бы на Драйзера подписались! В эту школу — как в бездонную бочку…
В начале года родители уже получили долгожданную открытку — подписку на трехтомник Пушкина, право на выкуп которого появлялось только после сдачи определенного количества макулатуры в ближайший ЖЭК.
В итоге боевых действий и последующих мирных переговоров Тане досталась плотно упакованная и перевязанная бельевой веревкой пачка в четыре с половиной кило. Утром, подвесив ее на безмен, папа оптимистично сказал:
— Ничего, округлят, будет тебе пять! Эй, Серега! Ты куда рванул? А сестре помочь?
Брат, действительно, спешил покинуть квартиру. Но не успел. Кроме своей и Таниной, ему пришлось тащить на себе целую связку для Кати. По дороге их нагнал запыхавшийся Пашка. Таня с завистью посмотрела на его увесистый сверток — килограмм десять, не меньше. Пашкин папа — научный работник, у него всегда полно журналов и черновиков.
За углом около школы уже толпился народ — здесь устроили импровизированную приемку. Сережа опустил на землю самую скромную упаковку:
— Все, Танька, дальше сама!
Павлик кивком показал в сторону забора:
— Смотри, Серый, а Лебедь опять нарывается! Вот балда! Ну, Лобзикова напишет ему характеристику, будет знать…
На бетонном заборе, действительно, сидел и у всех на глазах курил Лебедев. Вокруг приемщика бумаги толпился народ — каждый пытался взвесить и сдать свою пачку вперед другого. У Кости же был совершенно безразличный вид — к суете вокруг макулатуры он не имел никакого отношения, просто решил подышать свежим воздухом перед первым уроком. Увидев друзей, он насмешливо махнул им рукой:
— Привет отряду ленинского комсомола! Стране нужна бумага! Все, как один, встанем в строй! То есть в очередь!
Серега только досадливо поморщился. Он увидел Катю и стал пробираться к ней, Пашка — за ним. Таня сделала несколько безуспешных попыток протиснуться сквозь толпу. Потом положила свою пачку на землю и уселась на нее — все равно раньше, чем уйдут жлобы-старшеклассники, ей к весам не пробиться. В Костину сторону девочка не смотрела. Да и чего смотреть — он, как всегда, попросту ее не замечал.
Неожиданно кто-то гаркнул басом прямо над ухом:
— А ну, вставай, сопля! Чего на дороге расселась?
Сперва она увидела грязные, видавшие виды кеды невероятного размера, а потом, подняв голову, и их обладателя. Внутри все похолодело: перед ней стоял самый страшный человек во всей школе — десятиклассник Саша Филин, кряжистый, носатый, с покатым лбом и огромными, как у орангутанга, ручищами. Да и выражение лица выпускника тоже наводило на мысль о предке человека, причем до того момента, как тот взял в руки палку. В свое время у директора был единственная, но, увы, весомая причина принять Филина в старший класс — парень оказался родным племянником методиста из РОНО.
Таня вскочила и уставилась на это чудовище снизу вверх. Она хорошо помнила, как говорил о нем брат — со страхом и ненавистью, награждая за глаза самыми скверными эпитетами. Действительно, Филина боялась и ненавидела вся школа — он был придурочным, в драке не знал никаких запретов, а недавно довел одного восьмиклассника до больницы — тот отказался платить «дань», которую Филин регулярно собирал с малолеток при входе в столовую. При этом он чувствовал свою полную безнаказанность — связываться с РОНО никто из учителей не хотел.
Филин просунул жирный палец между туго натянутой веревкой и тетрадкой по природоведению и приподнял, как будто взвешивая, драгоценную упаковку:
— Чё так мало? Обленились совсем, шмакодявки!
Говорил он, противно брызгая слюной из своих полных, вывернутых наружу губ. Потом легко подхватил пачку, которую девочка старательно собирала целый вечер — бумажка к бумажке, тетрадка к тетрадке.
— Ну, ладно, сойдет и это! Отзынь с дороги.
Непонятно, с чего это вдруг Филину, которому все было по барабану, понадобилось участвовать в мероприятии? Вряд ли он заполнял «личный комплексный план». А может, просто не мог пройти мимо того, что плохо лежит? Как бы там ни было, но макулатура пропала… Однако Таня не могла так просто смириться с потерей. Филина она ужасно боялась, но куда страшнее казалось навлечь на себя гнев учительницы. Как это возможно: ничего не принести в честь Олимпиады?!
— Отдай! — проговорила Таня шепотом, одними губами.
Но тот уже отвернулся от нее и, грубо распихивая школьников, полез в середину толпы. В панике, что не догонит, девочка успела ухватиться за веревочку сбоку. Но Филин, даже не оглядываясь, выдернул пачку, и веревка больно врезалась Тане в палец, соскочив при следующем рывке. Тогда она закричала вслед громко и отчаянно:
— Отдай!! Дурак, дебил, урод!
— Что ты сказала, сопля недорослая? — Филин обернулся.
Таня замерла, глаза ее расширились от ужаса. А он легко ткнул девочку кулаком в лоб — и она шлепнулась на асфальт. Боли Таня не почувствовала, стыд и унижение затмили все. Она всеми силами держалась, чтобы не разреветься. «Только бы Костя не заметил, только бы не увидел», — повторяла про себя Таня.
Она поднялась, отряхивая платье и обнаружила, что испачкала новые белые гольфы. Это расстроило ее куда больше, чем ссадина на ноге, и глаза все-таки наполнились слезами. А Филин не уходил, с любопытством наблюдая за своей беспомощной жертвой — он никуда не спешил и собирался еще поглумиться. Таня поняла, что сейчас последует продолжение, и обреченно ждала своей участи. «Бить, наверное, не будет, заставит приседать». Она вспомнила, как развлекался Филин на переменах, поймав какого-нибудь потерявшего бдительность пятиклассника. «Приседать не буду, — твердо решила Таня. — Пусть хоть убьет!»
В поисках защиты она оглянулась вокруг, с тоскою понимая — связываться с Филиным никто не рискнет. Учителей поблизости не было. И вдруг Таня увидела, как Костя соскочил с забора и двинулся к ним.
Филин тем временем бросил макулатуру на землю, протянул руку и захватил девочку за косичку, точнее, за ленточку в ней. Потянул — и ленточка начала вытягиваться, больно цепляя волосы и разрушая аккуратно сплетенные звенья.
В этот-то момент и подошел Лебедев. Чтобы привлечь внимание, он резко ткнул Филина локтем. Тот обернулся, в недоумении уставившись на неожиданную помеху.
— Ну, ты прямо герой, Филя! — негромко произнес Лебедев. — В детский садик не пробовал сходить? Там и помладше девочки есть — справишься!
— Чё-оо? — угрожающе протянул Филин, и, выпустив ленточку, сжал увесистый кулак.
— Чё слышал, козел! Может, тебе уши прочистить? — повысил голос Лебедев.
Кое-кто уже на них оглядывался. На лице у Кости играла презрительная ухмылка, но Таня видела напряжение в его глазах. Он вытянулся, как пружина, и тоже сжал кулаки. Тане стало по-настоящему страшно, гораздо страшней, чем за себя. Костя всегда казался ей самым сильным, высоким и смелым. Но сейчас, по сравнению с Филиным, Лебедев выглядел куда слабее. Ростом они были почти одинаковы, но Костя — худее, тоньше в кости, да к тому же младше на целый год.
Вокруг собирались школьники — многие отвлеклись от взвешивания и с любопытством ждали, чем закончится конфликт.
— Кость… не связывайся, — в испуге прошептала неизвестно откуда нарисовавшаяся Ира.
Она потянула его за рукав, но тот только раздраженно повел плечом.
— Да ты у меня кровью харкать будешь… — на лице Филина, и без того не обремененном интеллектом, появилось абсолютно тупое, звериное выражение.
С левой ноги он шагнул Лебедеву навстречу, одновременно занося кулак. Костя тоже сделал шаг вперед и чуть вправо. Филин широко, со всего размаху ударил, Ирка взвизгнула, но Лебедев успел отклонить голову в сторону, и рука Филина пролетела мимо. От промаха он потерял равновесие, и его шатнуло вперед. Тогда коротким, быстрым движением Костя нанес своему противнику плотный удар в челюсть — и Филин рухнул. Он упал, как подкошенный, на асфальт, там, где только что лежала Таня — расплата свершилась.
Еще полными слез, но уже блестящими от восхищения глазами девочка смотрела на своего спасителя. Кое-кто даже захлопал — так радостно было видеть поверженного Филина, успевшего за десять лет достать всю школу. Таня боялась, однако, что тот вскочит и снова кинется на Костю. Филин, действительно, медленно поднялся. Костя спокойно ждал, не разжимая кулак. На всякий случай все отступили подальше. Но вид у громилы был растерянный — до этого момента никто не рискнул дать ему отпор.
К месту сражения подскочила завуч — вечно издерганная, немолодая женщина.
— Оба! К директору! — визгливо закричала она. — Устроили тут!
Костя молча повернулся и пошел в сторону школы. На Таню он так ни разу и не взглянул — видимо, ему было все равно, за кого заступаться. Филин вразвалочку отправился следом, пытаясь восстановить на лице угрожающее выражение. Впрочем, это не слишком у него получилось, так как из разбитой губы текла кровь.
А Таня пошла в класс. Про макулатуру она забыла, и одинокий сверток в четыре с половиной килограмма так и остался валяться посреди школьного двора. Что объясняла на математике учительница — она не слышала. Выйдя после урока, Таня с удивлением обнаружила, что брат ждет ее в коридоре. Раньше он никогда не спускался к ней на этаж! Таня радостно подбежала к нему, но Серега нахмурился.
— Почему меня не позвала? — буркнул он, глядя куда-то в сторону.
— Тебя? — растерялась Таня. — Не знаю… Ты ушел…
Она поняла — брат расстроен, что не заступился за нее сам. А что бы это было? Да ужас просто! Наверняка, Филин Сережку побил бы…
— Чё он тебе сделал? Где болит? — допытывался Серега.
— Ничего… толкнул, я упала… — Таня показала ему ссадины на руке и ноге. — Гольфы вот… Сереж! А что Костя? Что директор сказала?
— Что, что… Мать в школу! За избиение.
— За…что?? — Таня задохнулась от возмущения и затараторила быстро-быстро:
— Это же он, Филин… Это же он! Костя ведь заступился! Надо ведь объяснить, сказать!
— Да без тебя сказали уже, — досадливо поморщился брат. — Ты что, не знаешь, кто у этого урода дядя? Все равно Лебедев виноват будет. Ладно… пойду, звонок скоро, а у меня физика.
Таня не помнила, как отсидела в этот день уроки. Вечером она не выдержала и все выложила маме. Отцу решили не говорить — не дай Бог, еще отправится на разборки к родителям Филина. На другой день мама отпросилась с работы и сама сходила к директору, устроила там скандал, кричала, что таким, как Филин, место в детской колонии, а не в школе, и что она будет писать заявление в милицию. Вернувшись, мама рассказала, как директор — умная, суровая тетка, откровенно призналась разгневанной Звягинцевой, что с Филиным ничего сделать не может. «Слава Богу, — тихо добавила директриса, — скоро выпускной, и школа избавится от сего «сокровища».
Рассказ этот принес Тане утешение — вскользь мама оборонила, что Лебедеву ничего не будет, просто школа обязана была среагировать на драку.
— Конечно, спасибо твоему Костику, что вступился за девочку, — поджав губы, мама обращалась теперь к Сереге. — Но знаешь, что сказала директор? Лебедев этот — не многим лучше. В общественных делах не участвует, комсомолец — только на бумажке, мама у него с этой церковью мозги ему запудрила, наверное… Драка — тоже не первая, ему лишь бы в проблему ввязаться. И чего ты в нем нашел? Вот увидишь, и тебя втянет во что-нибудь!
— С кем хочу, с тем и дружу! — заявил Серега, насупившись. — Заметь — никто за Таньку не заступился, только он.
Девочка только энергично кивала головой, поддерживая брата. Нет, ну надо же быть такими неблагодарными! И какая разница, кто у Костика мама? Сам-то он в церковь не ходит, а дети за родителей не отвечают, вот!
Она потом еще долго переживала — не подкараулит ли чудовище Костю где-нибудь в переулке; а встретив своего спасителя в школе, благодарно заглядывала ему в глаза. А Лебедев по-прежнему не замечал ее и только, приходя в гости, бросал небрежно: «Привет, малявка!» Тане даже казалось, что он и вовсе не помнит, что защитил тогда от Филина именно ее. Но зато она теперь твердо знала: на всем белом свете нет никого лучше, сильнее и храбрее, чем Костя Лебедев!
В тот день, чудесно спасенная, Таня решила, что никогда и никого не будет любить, только Костика. Ей хотелось закрепить это решение, сделать его чем-то вроде клятвы. Таня слышала, что папа всегда говорил маме, когда обещал что-то: «Ей-богу, завтра сделаю! (принесу, куплю, починю)». Она подошла к отцу и спросила:
— Пап! А что такое «Ейбогу»?
— Ну… это приговорка такая. Вроде как Богом клянешься, — рассеянно ответил отец.
У телевизора давно отлетела ручка, и он переключал программы с помощью плоскогубцев. Кажется, снова барахлила антенна, и изображение прыгало. Раздраженный, отец стукнул сверху кулаком по корпусу, и неестественно вытянутые на экране футболисты на одну секунду приняли нормальный вид.
— А как клясться Богом? — почему-то испугалась девочка. — Разве так можно?
Слова отца вызвали у нее странный, почти суеверный страх. И даже не потому, что слово «Бог» было каким-то неприятным и запретным — на уроке им объяснили, что Бога нет, а злые, подлые попы специально внушали рабочим всякие глупости, чтобы несчастные терпели эксплуатацию и не возмущались своей долей.
Нет, для Тани это слово звучало так странно совсем по другой причине. Она не очень-то поверила тогда учительнице. Человек произошел от обезьяны? Сомнительно. Ну, разве что только Филин...
Бог… Это похоже на то, когда смотришь в звездное небо летней ночью на даче, а звезд — тысячи, миллиарды, триллионы. Они так близко, так далеко, и невольно думаешь: «Что это? Как такое может быть? Кто мог такое придумать? Как это появилось — само? И от кого вообще зависит все, что происходит и будет происходить в жизни?»
С церковью и с тем, во что верит Костина мама, Таня Бога не связывала. Церковь — это нечто темное, душное, где пахнет ладаном, поют что-то непонятное, а неприятные бабульки в платочках толкаются и злобно шепчут: «Ходют тут без косынки!» Они с мамой частенько заглядывали в поселковый храм, когда жили летом на даче — просто из любопытства.
— Бога нет, — рассеянно отвечал отец. — Просто люди за годы мракобесия привыкли думать, что это Он наказывает или поощряет их за плохие или хорошие поступки. Поэтому и клялись Его именем — чтобы уже не нарушать обещаний. Отсюда и пошло «ей-Богу».
— А откуда люди знали, что Он считает плохим, а что хорошим?
Отец, наконец, положил плоскогубцы и поднял на нее глаза:
— Что за дурацкие вопросы? Все, что на самом деле хорошо — считалось от Бога, вот и все.
— А как все узнали, что это хорошо? — допытывалась Таня. — И как мне, например, это узнать?
— Слушай. Ты у нас пионерка, кажется? Прочитай, что у тебя в пионерской клятве написано. А Бога никакого нет. И не вздумай где-нибудь спрашивать — решат, что мы дома такие разговоры ведем.
Не верить отцу она, конечно же, не могла. Таня послушно достала красную книжечку, по которой готовилась к вступлению в пионеры. На обложке была нарисована пятиконечная красная звезда с крошечным Ильичом посередине, а на первой страничке написан текст клятвы.
Ага… Раз Бога нет, можно поклясться Ленину. В конце концов, он великий, бессмертный (жил, жив и будет жить!), столько сделал для людей и совсем не виноват, например, что никто в школе не хочет быть искренним пионером. Кстати, надо подумать потом: а как это — бессмертный? Он ведь был человек и умер? А в туалет он ходил, интересно?
Таня сама испугалась своим крамольным, кощунственным мыслям. Она прогнала сомнения, даже помотала головой, чтобы не думать. Потом закрыла в комнате дверь, достала учебник, на первой странице которого был напечатан портрет вождя. Поставила его на подставку и тихим шепотом произнесла, обращаясь при этом почему-то не к Ленину, а к Костику: «Торжественно обещаю тебе, Костя Лебедев. Буду любить тебя всегда!»
Год, в который Серега заканчивал десятилетку, Таня запомнила, как сплошной кошмар. На ее собственную учебу никто не обращал внимания — все душевные и физические силы родителей были посвящены тому, чтобы брат хорошо сдал выпускные экзамены и поступил в институт. Таня даже научилась подделывать автограф родителей — учительница ругалась, что дневник не подписывается месяцами. И, полностью предоставленная самой себе, девочка становилась все ответственнее — в журнале были одни пятерки, очень редко четверки.
Что касалось Сереги, скандалы, репетиторы, слезы мамы и крики отца — все это дало свои результаты. После десятого брат поступил — хоть и не в престижный ВУЗ, но на хороший факультет — машиностроительный. И в семье сразу же все устаканилось.
Паша учился там же, где и друг, только курсом младше. Вова не учился вообще. Родители сделали ему «психическую» справку, и он устроился автослесарем. А вот Костик неожиданно легко поступил в Бауманский, чем привел в шок школьную учительницу физики, никогда не ставившую ему выше тройки.
В Сережином институте существовала военная кафедра, и родители успокоились — армия сыну не грозила. Правда, на третьем курсе он заявил, что собирается жениться, разумеется, на Кате — других девушек для него до сих пор не существовало. Собственно, против его выбора никто не возражал — Катя всем нравилась. Она с отличием училась в педагогическом и вообще, была надежной и порядочной. Сына бы ей доверили со спокойной душой, но — двадцать лет! Рановато...
Темы разговоров были одинаковы: «На что вы собираетесь жить? Вы учитесь — а вдруг ребенок?» Потом Звягинцевы вели долгие переговоры с родителями Кати. И в конце концов сдались. Таня слышала, как мама говорила отцу: «Уж больно хорошая семья. А вдруг потом приведет неизвестно кого? Пусть лучше так». Сергей собирался перевестись на вечерний, чтобы работать и содержать семью, но родители боялись армии и решили: «Ничего, пусть учатся, поможем».
Свадьбу сделали скромную, позвали только самых близких родственников, Катину подружку Маринку и Пашку. Костю, которого так надеялась увидеть на свадьбе Таня, не пригласили. И домой к Сереге он практически не забегал.
Костик у них в семье последнее время считался персоной «нон гранта». Мама, папа и Катерина мощной стеной объединились против Лебедева и его влияния. Родители качали головой — куда смотрит Костина мать? Ведь парень занимается чем-то незаконным. То ли красит джинсы, то ли перешивает, а может, продает что-то импортное. Лишь бы не втянул в это Сережу!
Таня боязливо прислушивалась к разговорам на кухне. А вдруг Костю посадят? Непонятно только, за что? Подумаешь, что-то продает! А вот взять последнее школьное нововведение — «производительный труд»... Ввели его после восьмого класса и сразу сделали обязательным предметом, с годовой и четвертными оценками2. В половину седьмого вечера девятиклассники снова приходили в школу, в кабинет труда. Мальчики, кажется, что-то пилили. А девочкам в их классе малоприятная тетка вручала заготовки для меховых игрушек. Материал был препротивный — от него у девочек чесался нос, появлялись раздражения на руках. Выкройки надо было очень плотно набить какой-то серой, грязной ватой, а потом огромной иголкой пришить к туловищу голову, да так крепко, чтобы не оставалось никакого зазора. Тетка проверяла это так — засовывала свой толстый палец между деталями, и, если палец проваливался, изделие надо было перешивать. В результате всех этих манипуляций должны были получаться то ли медвежата, то ли поросята. Иногда везло, и привозили колобков — их следовало только набить и зашить. А вот поросятам еще пришивался пятачок!
Таня точно знала, что никогда бы не купила ни себе, ни своему ребенку такую игрушку, а производительный труд ненавидела. Но обязана была сшить определенное количество этих уродцев в месяц. За прогулы или невыполнение плана следовало порицание — плохие оценки по поведению. За хорошую работу — обещали грамоту и даже какие-то копейки. Так вот, интересно, куда и кому шли деньги от этого детского рабского труда?
Но самое неприятное было даже не это. Всякий раз, протискивая иголку сквозь упругую, жесткую вату, Таня со страхом поглядывала в окно. Темнело осенью рано, снега в октябре еще не было. А ей предстоял одинокий путь домой. Ее подружка, Светка, на зависть ловко справившись с колобками, всегда убегала на час раньше. Когда же Таня, несколько раз переделав поросенка и с трудом получив зачет, выходила из школы, на улице было уже около девяти. А в школьном дворе постоянно тусовалась шпана. Сюда приходили не только ровесники или старшеклассники, но и студенты близлежащего ПТУ — те самые ребята, которые покинули школу после восьмого класса. Бывал тут по вечерам и злополучный Филин — один раз, по слухам, он даже напал на учительницу. Выйти и пройти мимо них незамеченной — вот что составляло нелегкую задачу каждой юной швеи. Несколько раз Тане только чудом удалось избежать неприятностей.
Маме о своих приключениях она не рассказывала — чтобы не волновалась. А вот с Катей поделилась. Вообще, женитьба брата принесла Тане огромную пользу — дружбу с Катей. С невесткой можно было обсудить то, о чем никогда не расскажешь родителям. Конечно, это не касалось Костика — тема Лебедева оставалась закрытой.
Ужаснувшись рассказу девочки, Катя теперь регулярно заставляла Сережу встречать «ребенка» после производительного труда. Таня не задумывалась, что и ему самому могло быть страшновато — ей казалось, что в двадцать-то лет бояться ПТУ-шников уже невозможно, и с удивлением замечала, что брат нервничает и озирается по сторонам.
Вот и сейчас Серега уже поджидал Таню на крыльце. На этот раз он выглядел спокойным и уверенным — рядом стояли Пашка и Вовка.
Павел, как всегда, приветливо улыбнулся, увидев ее, а Вовка даже не повернул головы.
— Слушай, Танюх, я тебя доведу до подъезда, а нам тут еще прогуляться надо, — заявил брат.
— Ну, ладно, — кивнула девочка. — А ты куда?
— На кудыкину гору! Не кудахтай, — нахмурился он.
— А что Кате сказать? Что ты прогуляться пошел? — ехидно поинтересовалась Татьяна.
Серега задумался.
— Ладно. Идем с нами. Только Катьке скажешь, что задержалась, а я тебя долго ждал — поняла? И родичам — ни гу-гу, ясно?
— Ага! — обрадовалась Таня.
Они отправились в противоположную сторону — к булочной-кондитерской. Подошли к девятиэтажному дому. Вовка свистнул, глядя в чье-то окошко, и через пять минут из подъезда вышел Костя Лебедев, а с ним — незнакомая девушка: высокая, очень привлекательная, с полными, ярко накрашенными губами.
Увидев их, Таня замерла на месте. Лицо ее залилось краской, пульс участился. В страхе, что остальные заметят ее реакцию, Таня отступила в тень, за Пашкину спину. Впрочем, Костик и так не обратил на девочку никакого внимания. Таня как будто увидела себя его глазами: худой, бледный подросток, не тянущий внешне даже на свои пятнадцать, прическа — «конский хвост», курточка, перешитая из Катиного пальто. Горечь и яд наполнили Танино сердце. Девицу, которую обнимал за талию Лебедев, она уже ненавидела всей душой.
Однако эмоции не помешали понять сути происходящего: вся компания продолжает встречаться, более того, у брата с Лебедевым — общие дела. Ребята коротко переговорили между собой. Костя достал деньги, пересчитал и разделил между Вовкой, Серегой и Пашей. Потом сказал что-то девушке, и та, нежно поцеловав его при всех прямо в губы, куда-то ушла. Вовка проводил ее завистливым взглядом:
— Хороша телка! Я бы такую тоже… — Вовка произнес грубое слово. — Лебедев, ну скажи, почему они на тебя вешаются?
Костя равнодушно пожал плечами. Вовка сказал что-то еще, Таня не расслышала, но остальные заржали. И тут Серега вспомнил про нее и оглянулся:
— Ладно, мужики, мне пора — Катьке сказал, что за сеструхой пошел.
Костик перевел взгляд и только сейчас увидел девочку:
— Привет, Танюха, чего прячешься?
— Я не прячусь, — стараясь говорить как можно спокойнее, Таня подошла поближе. — Привет.
— Давно тебя не видел. Ты сейчас в каком?
— В девятом.
— Уже? А чего не растешь?
— Специально! — буркнула Таня. — Все дылды — дуры!
Лебедев рассмеялся.
— Не понимает ничего, — подмигнул Костику Вова.
— Тань, а парень у тебя есть? — улыбнулся Павлик.
Ну вот, и он туда же! Как будто не приходит к ним каждый день и не знает. Правда, Таня целый год переписывалась с одним мальчиком, с которым познакомилась в Анапе, но ведь это не то, абсолютно не то…
— Она у нас еще ребенок совсем, — посерьезнев, ответил за нее Сергей. — И дай Бог, подольше бы. А то попадется такой, как ты, Костян — вот тогда вешайся!
От возмущения, что ее назвали ребенком, Таня даже задохнулась.
— Сам ты… Взрослый сильно нашелся, тоже мне! Старичок прямо!
«Женился — и выпендривается теперь, строит из себя. Да еще унижает… при нем… Дурное дело — не хитрое», — вспомнила она поговорку своей мамы, и уже собиралась сказать это вслух, но не успела.
— Анекдот хотите? — Лебедев отвернулся от нее. — Звонок в Политбюро ЦК КПСС: «Алло, вам Генеральный Секретарь не нужен?» «Мужик, ты что, больной?» «Да, да, я очень больной и очень, очень старый».
Все расхохотались, забыв про Таню. Она тоже не выдержала и улыбнулась — уж больно похоже Костик изобразил Черненко.
— Ладно, бывай, мы пошли, — второй раз повторил Серега.
Ребята пожали друг другу руки.
— Пока, Танюха! — Лебедев протянул руку и ей.
Тон у него был нарочито серьезный, а в глазах — веселые искорки. Таня промолчала и руки не подала, сделав вид, что не заметила. Она повернулась и пошла, не оглядываясь на брата. А на глаза наворачивались слезы обиды и разочарования.
Жизнь ее испорчена теперь навсегда, и ничего хорошего в ней больше не будет… Думать так было и горько, и почему-то приятно. Ну и пусть, пусть он себе гуляет с этой дылдой с лошадиными губищами! А Таня заболеет и умрет… Или нет, не дождутся! Не достоин Костик ее любви, и зря она, дура, клялась! Она заведет себе кого-нибудь другого, вот!
Дома Таня закрылась в ванной и долго изучала свое лицо. Самой себе она казалась достаточно взрослой. Ну и ладно… Скоро она тоже будет высокой и красивой! И тогда Лебедев еще попляшет. Наверное…
Прошло еще два счастливых для родителей года. Сын заканчивал институт. Катя ждала ребенка. А Костя Лебедев существовал где-то в ином пространстве, ничем не омрачая спокойствия Звягинцевых. Но Тане со свойственным ей чутьем казалось, что друзья по-прежнему где-то встречаются. Сама она Костю с тех пор ни разу не видела. Интересно, узнал бы он ее сейчас?
Правда, высокой Таня так и не стала. А вот интересной — несомненно, была, и сама это знала. В десятом классе у нее появилось целых два ухажера, и с одним из них она встречалась последние несколько месяцев. Встречи заключались в совместных походах в кино с последующими торопливыми поцелуями в подъезде. Правда, Тане это довольно быстро надоело, и она начала избегать свиданий. Собственно, девушка больше недоумевала, чего приятного находят в этом люди, кроме удовольствия сообщить подружкам, что у тебя есть парень. Одна польза — теперь Таня была убеждена, что целоваться она умеет отменно. Но когда Таня думала про Костика, в душе у нее все переворачивалось. Для Лебедева она, конечно, остается малявкой...
В конце учебного года Тане исполнялось семнадцать. Десятилетку она заканчивала с отличием. Но за ее поступление и так почти не волновались — девочке в армию не ходить.
В последнее время стали популярными профессии экономиста и юриста. Таня выбрала юридический. Конкурс предвиделся высокий, а блата — никакого. Зато нашелся хороший репетитор по истории и обществоведению — приятная, мудрая женщина. Доступно и подробно Надежда Михайловна объясняла ей, почему теперь надо говорить только про «перестройку и гласность», а вот про «ускорение» упоминать больше не стоит3. После освоения очередной порции «социализма» Надежда Михайловна наливала Тане чай, и они разговаривали «по правде». Репетитор знала много интересного. К примеру, что кошки видят цветные сны и могут лечить людей. Или что существует ясновидение и передача мыслей на расстоянии. Рассказывала странные случаи. Казалось, Надежда Михайловна знает все. Таня даже рискнула задать ей давно интересующий вопрос: «Есть ли все-таки Бог?» Репетитор вздохнула. «Нет, Танечка, нету, это точно. Материя первична, здесь диалектика права». Возвращаясь домой, Таня долго обдумывала слова учительницы. Надежде Михайловне она доверяла, и от этого ее ответ вызывал бесконечную тоску. Зачем питать иллюзии? Конечно, нету…
Готовясь к выпускным экзаменам, Таня закрывалась в своей комнате, раскладывала вокруг учебники, но сама все чаще и чаще подходила к открытому окну и стояла, в необъяснимой тревоге глядя на распускающиеся деревья.
Кстати, у нее ведь была теперь своя комната! Точнее, комната Сереги. Молодоженам оказалось тесным и в ней, и в небольшой квартирке Катиных родителей, особенно теперь, когда предвиделось пополнение. И старшие Звягинцевы приняли интересное решение — поселились в бывшей бабушкиной квартире, а двушку оставили детям.
Брат с женой перебрались в большую комнату, сделали в ней ремонт, а Таня обустроилась в маленькой. Можно было, конечно, отделить в бабушкину квартиру «молодых», но Кате не захотелось уезжать из района — ее родители оставались под боком, в соседнем подъезде. Да и Тане нравилась новая жизнь: самостоятельная, но «под присмотром» брата. С Катей она сдружилась еще крепче, они постоянно находились дома вдвоем, и Таня оберегала беременную невестку, как могла.
И вдруг, как гром среди ясного неба: Сережу выгнали из института, с последнего курса, прямо перед дипломом! А вместе с ним и такого порядочного, благоразумного Павлика. Мама сразу слегла, отец кричал, выходил из себя. Конечно, во всем виноват Костя Лебедев — ввязал их в подпольный бизнес! Кажется, ребята что-то продавали в институте. Вот обидно — Таня знала, сколько народу занимается настоящей фарцовкой4, и никто никогда не попадается. А тут… Хорошо, хоть обошлось без милиции. Все члены семьи ходили зелеными от страха — вдруг Сережу посадят!
Все еще можно было исправить, подключить кого-то из родственников, например, дядю Юру, но... Сразу же пришли повестки в армию. Сереже как раз исполнилось двадцать два, Паше — на год меньше. А идти должны будут с восемнадцатилетними...
Пашкины родители теперь не выходили от Звягинцевых — решали, что делать. «Может, это и к лучшему, — успокаивал себя отец. — Выбьют из них дурь, да и здесь подзабудется. Все служат, и ничего… Времена теперь другие, придут, восстановятся в институте». Катя, конечно, ревела — через три месяца ей рожать. Мама тоже плакала. Шепотом произносилось: «А вдруг в Афганистан?», и тайком от отца женщины снова и снова названивали дяде Юре. Пашкины родители тоже искали знакомства, но у них не было никаких реальных завязок в этой области.
А выручила, в итоге, Костина мама. Между прочим, Лебедева из его института не исключали, но он ушел сам, из солидарности. Чувствуя вину, его мать позвонила Серегиным родителям, и, безропотно выслушав все, что ей высказали про сына, предложила помощь. Покойный отец Кости был военным, и у него остались друзья, один из них в чине полковника служил в Казахстане. Вопрос решился быстро. Пришлось, конечно, скинуться, но размеры «благодарности» были относительно скромными. Зато теперь родители знали, что все трое попадут в одну часть и в случае чего будет, к кому обратиться за помощью.
Поэтому и проводы получились общими — на троих. «Предки» сидели в квартире, а молодежь тусовалась во дворе. Кстати, в этот день Таня впервые увидела Костину маму — неожиданно маленькую женщину с простым, усталым лицом. Видимо, она давно и катастрофически не справлялась с задачами воспитания.
Таня очень волновалась. Во-первых, ей было страшно за брата — впервые в жизни они расстаются так надолго. Во-вторых, она не знала, идет ли ей новая белая юбка — настоящая «мини», а Катю спросить не могла — та лежала на сохранении. А в-третьих, пыталась понять, провожает ли Костю какая-нибудь девушка. Девушек, прямо скажем, пришло немало, но, кажется, ни на одну из них, кажется, Лебедев не возложил ответственности ждать его целых два года. Интересно, как будет выглядеть Костя без своих шикарных волос? Да все равно… наверняка лучше всякого.
— Сеструха, иди сюда, — позвал Сережа.
Все уже сидели за импровизированным столом, сооруженным из двух досок и нескольких табуреток. Таня постаралась подойти как можно непринужденней, слегка улыбнулась.
— Танюша! Какая ты красивая сегодня, — обрадовался Павлик. — Садись к нам.
Он усиленно отряхивал для нее заржавевший бочонок.
— Это что, Танька? — удивился Костя. — Как дети-то растут! Танюха — это ты или не ты?
И взгляд, и интонации его теперь были совсем другими, не то, что в прошлую встречу — Костик выглядел заинтригованным.
Таня втайне на это и рассчитывала. Она и сама знала, что изменилась. «Конский хвостик» девушка давно сменила на модное градуированное каре. Она уже привыкла слышать комплименты своей складной фигурке, а с парнями чувствовала себя более, чем уверенно. Но сейчас внутри у нее все дрожало.
Таня изящно приземлилась на бочку, с ужасом думая, как будет выглядеть белая юбка после того, как она встанет. Выдержала небольшую паузу, а потом, словно вспомнив, что забыла ответить, повернулась к нему и произнесла рассеянно:
— Не знаю. Наверное, я.
Костя замолчал, и она больше не смотрела на него, но чувствовала, что он поглядывает в ее сторону.
— Эх, Танюша, — Паша явно уделял ей внимание, — на два года из жизни выпадаем. Уведут тебя, как пить дать, уведут,
Это очень хорошо, пускай. Пусть он видит!
— Что-то ты, Паха, запамятовал, — вдруг прищурился Костик. — Помнится, лет шесть тому назад Татьяна Михайловна обещала руку и сердце мне. Я даже помню, когда — как Серому шестнадцать исполнилось. А теперь сидит, делает вид, что забыла. Ну, конечно, два года-то ждать…
Таня насмешливо посмотрела на него:
— Почему же, я помню. Только ничего я тебе не обещала. Я сказала: «Подумаю». Чуешь разницу?
— Ну и как? Подумала? Время-то было! — не унимался Лебедев.
— Э-э-э, притормози-ка на поворотах! — вмешался Серега. — Чтобы я — свою родную сестру — да такому оболтусу отдал? Не для того растили. Вон там, выбирай, этих можно!
Брат кивнул в сторону девушек. Ира, кстати, тоже была здесь. Она успела побывать замужем и развестись, но Костю явно не забыла.
— Этих — можно, но не нужно, — вздохнул Костя. — Не разрешаешь, значит? А жаль…
Он продолжал задумчиво смотреть на Таню.
— Что-то ты быстро отказался, — усмехнулась она.
— А я еще не отказался, — снова прищурился Костик.
— Танька, хорош, — Сережа погрозил ей пальцем. — Только через мой труп. И не заигрывай с ним, это опасно. Вот Павел — другое дело. Это я одобряю.
— Ладно, прекрати, Серый, совсем человека в краску ввел. Какое замужество, ей учиться надо, — вмешался Павлик.
Таня, между прочим, вовсе не собиралась краснеть, но с удивлением заметила, что Паша сам изрядно смущен. Ей вдруг стало легко-легко. Она поняла, что может сказать и сделать всё, что угодно.
— А знаешь, я, пожалуй, буду тебя ждать, — и она с вызовом посмотрела на Костю. — Если ты не передумал, конечно.
— Че-го? — вздыбился Сережа. — Да ты хоть знаешь, какая по очереди «ждать будешь»? Дурында!
— Ловлю на слове, — с таким же вызовом ответил Костя. — А очередь мы раскидаем.
На улице появился отец Павлика.
— Ребята, хватит, сворачивайтесь! В пять утра вставать, вещи не собраны. Павел, давай, дуй домой, пока я добрый.
Остальные «предки» тоже вышли во двор. Мама Костика стояла за спиной у сына, не решаясь ничего сказать, только поглаживая его по голове. А он все смотрел Тане в глаза и не собирался первым отводить взгляд.
— Завтра уедем рано. Прощаться будем?
— Я выйду, — тихо произнесла она, и соскользнула с бочонка.
Ничего, если и испачкалась, в темноте уже не видно. Серега, подозрительно глядя на сестру, подхватил ее под руку:
— Пошли.
Пока они поднимались по лестнице, быстрым шепотом говорил:
— Тань, прошу, Катюху не оставляй. Я на тебя надеюсь, ты мой самый верный друг. С малышом помогай, ну и все такое… За меня, ладно?
— Конечно, — серьезно кивнула Татьяна.
Она вдруг представила, что завтра Сережки уже не будет, он уедет неизвестно куда, и заревела, прижавшись к его плечу.
— Ну, что ты, маленькая, не надо, — брат погладил ее по спине.
Уже перед самой дверью он обернулся:
— Танька, блин, предупреждаю, на полном серьезе. Чтобы ни про какого Лебедева я больше не слышал. Друг он классный, но что касается девок… Короче, всю жизнь тебе поломает.
— Да чего ты? — огрызнулась она, притворяясь удивленной. — Так, перебросились словом, не будь маньяком.
— Знаю я тебя, ты, если что в голову вобьешь…
— Ну где вы там — целый час поднимаетесь! — выглянула мама. — Сереженька, пойдем, я покажу, что в рюкзаке лежит.
— Тань, — шепнул брат уже в дверях, — не забудь, где деньги спрятаны, отдай Катерине. И предкам ничего не говори.
— Мог бы не повторять, — обиделась она.
До пяти утра оставалось несколько часов, и Таня не стала ложиться, боясь проспать. Только сменила белую юбку на домашний сарафан и устроилась с книжкой в кресле. Но буквы сливались, а голова ничего не соображала. Незаметно она задремала. Что-то толкнуло ее, и Таня проснулась, в ужасе уставившись на часы. На кухне уже завтракали.
— Я с тобой, на призывной, — заявила она брату, наскоро отхлебнув чай.
— И я... — начала мама.
— Э, нет, дорогие, — Сережа был категоричен, — прощаемся здесь. Надоели сопли. С Катькой никак не могли расстаться, весь коридор больничный рыдал, теперь вы начинаете.
— Правильно, — сказал отец. — Они люди военные, вот пусть сами и едут. Тем более что втроем.
Наконец поцелуи были собраны, но Таня все равно спустилась за братом во двор. Было зябко и темно. Две фигуры: длинная худая и коренастая пониже — маячили у подъезда. Серега остановился и положил рюкзак на ступеньку. Пользуясь заминкой, Таня быстро подошла к ребятам, досадуя, что сообразила выйти в стареньком сарафане.
— До свидания, Танюша, — произнес Павлик.
— Счастливо тебе, Паш, — слабым голосом ответила она и повернулась к Косте.
Ее слегка знобило. Таня знала, что должна сделать, и ужасно боялась. Боялась, что осмелится и одновременно — что так и не решится.
— Ну, будем прощаться, Танюха? — Костя распахнул шуточные объятья.
Тогда Таня поднялась на цыпочки, обхватив его шею, и поцеловала прямо в губы. Костя на секунду замер от неожиданности, а потом ответил на ее поцелуй. И это она думала, что умеет целоваться? Голова у Тани закружилась, она словно выпала из реальности в межзвездное пространство. Только чувствовала, как Костя крепко прижимает ее к себе, а его горячие руки гладят ей спину. Тане вдруг стало так страшно, что она вырвалась, как тогда, в детстве, и, не глядя ни на кого, бросилась в подъезд. Перепрыгивая через ступеньку, взлетела по лестнице и замерла в пролете между этажами. Когда она отдышалась и решилась взглянуть в грязное темное оконце, фигурок во дворе уже не было.
Мама, наверное, все видела. Теперь она и про Таню скажет: «Совсем бесстыжая». Лицо у нее горело. Что подумает Сережа, Паша? Но жалеть о случившемся она не могла. Никогда в жизни Таня не испытывала такого счастья, как в этот грустный для семьи день.
ГЛАВА 2. «Замётано!»
— Глупая девчонка, — сквозь зубы цедил Серега, пока они ехали в автобусе.
Сразу после того, как сестра убежала, он грубо выругался и теперь никак не мог успокоиться.
— Хорош, друг, спасибо тебе, — повторял он, а Костя упорно молчал.
— Скотина ты, Лебедев… Запудрил малявке мозги. Хрен с ними, твоими штучками, но сеструху мою оставь, понял? Ты через пять минут забыл, а она, блин, теперь думать будет!
Пашка не вмешивался, но Костя прекрасно видел, на чьей он стороне. Костя мог бы сказать им: «Не виноватый я, она сама пришла», но говорить ничего не хотелось. Он боялся, что спугнет это новое, странное чувство. Никогда и ни с кем в своей жизни он не испытывал такой пронзительной нежности, хрупкой и острой. В горле стоял комок.
Почему-то вспомнился случай из детства. Ему было лет пять, и летом они жили с мамой в деревне. Как-то мать взяла его с собой на пруд. Пруд был заросший, окруженный темной стеной мрачных сосен. На нем торчал маленький мостик для рыболовов. А в воде, совсем рядом с мостиком, плавала единственная белоснежная кувшинка — чистая и яркая, как маленькая звездочка.
— Мам, я достану тебе, — Костя побежал по мостику.
— Только осторожно, в воду не свались, — опасливо крикнула мать.
Костя лег животом на мостик, легко дотягиваясь до цветка. И вот тогда ощутил нечто похожее — нежность, от которой заболело где-то в груди. Он вернулся с пустыми руками.
— Ну что же ты, где мой цветок? — засмеялась мать.
— Мама, нельзя, — серьезно ответил мальчик, — я его полюбил.
Из воспоминаний его вывел нарочито сильный толчок локтем — приехали.
Они вышли из автобуса. Серега с ним больше не разговаривал. Тогда Костя догнал его:
— Не парься, Серый. За два года она забудет даже, как я выгляжу.
— Забудет, — резко произнес Серега, — если только не вздумаешь со скуки писать или звонить. Она девочка гордая, первая не полезет. Ну, то есть, больше не полезет… — поправился он.
— Замётано, — мрачно ответил Костя. — Моё слово — закон. Да и не умею я письма писать.
Таня решила перевестись на вечерний. Во-первых, ей предложили работу — помощником юриста, и она решила, что практический опыт и стаж принесут куда большую пользу, чем «дрессура» в институте. Во-вторых, хотелось зарабатывать хоть какие-то деньги. Домой она теперь возвращалась поздно.
Так было намного легче. Голова весь день занята, можно не думать о Косте. Да и что о нем думать? Ни одного письма или звонка — Лебедев, очевидно, забыл о ней на другой же день. Зато приветы от Пашки брат передавал регулярно. Странно, но даже на фотографиях с присяги Лебедева не было, хотя она точно знала — все трое, как и планировалось, попали в одну часть в Казахстане.
Сережа писал, в основном, Кате — по письму в неделю. Родителям — два раза в месяц. Сестре — написал только одно письмо за весь год. Мама очень волновалась — в Казахстане начались националистические волнения. «Радуйтесь, что не на Украину попал», — говорил папа: к словам-страшилкам в семье прибавилось слово «Чернобыль», авария случилась через неделю после призыва.
Летом, на втором году службы, в отпуск приехал Павел, забежал к ним, но Таня отдыхала с родителями в Крыму. Катя только передала от него «горячий привет» и рассказала, что Паше с Сережей присвоили «сержантов». Про Костю — ни единого слова. Как сговорились.
А в ноябре и брата отпустили на неделю домой. Он приехал рано утром. Катя бросилась мужу на шею, а дочка испугалась спросонья и разревелась. Машке недавно исполнился годик, и она вовсю топотала по длинному коридору, иногда с размаха плюхаясь на «пятую точку».
— Ну вот, — расстроился Сережа, — даже не идет ко мне… Еще бы, собственного ребенка только на фотографиях и видел!
— Ничего, привыкнет, — успокаивала жена.
В тот же день, прослышав про отпускника, появился Вовка.
— Ребят, дело есть! — с порога заявил он. — Я кооператив открываю при нашей автомастерской, по ремонту кузовщины5.
— А как? Разве это любому можно? — удивилась Катя.
— Ты газеты читаешь? Короче. Нужны разные документы, это мне напишут, а еще начальный капитал. Я тут кое-что набрал. Вы как — в теме?
— А что мы можем? — спросил Серега. — Ты не забыл, нам еще полгода на плацу вышагивать под жарким казахским солнцем?
— Ребят, я же понимаю. Я сам все раскручу. Но нужны бабки, ясно? Прибыль — поровну. А пока вы тут сидеть на них будете, момент упустим. Потом много таких разведется, слыхал словечко: «конкуренция»?
Брат задумался.
— Сереженька, ну не надо, пожалуйста! Вы уже однажды влипли. Не наше это, не умеем мы... — Катерина смотрела испуганно.
— А кто умеет? — пробасил Вова. — Говорю же — это мое дело, я знаю его. Блин, сейчас кому предложи на таких условиях — только деньги вложить, а получать — в равных долях! А вы кочевряжитесь.
— Вовк, я, в принципе, «за», — проговорил, наконец, Сергей. — И, знаешь, давай, тридцать процентов тебе, остальное нам, так будет справедливо. Но за ребят я отсюда не решу, а деньги общие.
— Сереж! — взмолилась жена. — У нас столько дыр, вон на зиму комбинезона нет у Машки.
— Блин, Катя!
Вова смотрел на нее, как на идиотку: мол, все женщины такие глупые?
— Ты прибыль будешь получать, ни за что ни про что! С неба! Ни то, что комбинезон паршивый, квартиру кооперативную купишь, ясно?
— Ладно, давай так, — Сережа устало провел рукой по лбу, — с ребятами перетрем, позвоню, ладно? А Катюха деньги передаст.
— Точно передаст? А то упрется…
Катя возмущенно встала и вышла из комнаты.
За несколько дней малышка успела привязаться к Сереже и даже начала говорить «папа». Тем тяжелее стало расставание. Катя сидела на кухне, уткнувшись мужу в плечо.
— Ничего, немножко осталось… Считай, осень уже прошла, только зиму переждать, — Сережа, похоже, уговаривал сам себя.
Таня пыталась отвлечь Машеньку, чтобы дать им нормально попрощаться, и заманивала ее новой игрушкой — музыкальным домиком. Если подергать за веревочку, внутри играла музыка, и котик в окошке двигался.
Малышка тетку любила — пока Катерина закрывала долги в институте и писала диплом, Таня порядочно насиделась в няньках. Но сейчас девочка, словно почувствовав, что объявившийся папа уезжает, наотрез отказывалась уходить.
Завтра предстояло защищать курсовую, а Таня совсем не готовилась. Весь вечер она просидела с семьей. Давно отправились к себе родители, а она все ждала и ждала. Неужели Сережка так и уедет и ничего не скажет про него? Сама она спрашивать не хотела. Но как убедиться, что Костя жив-здоров?
Наконец, Машка поддалась на ухищрения и, отпустив мамин халат, протянула ручку «Та-те». И тут невестка произнесла:
— А что, Костику вашему отпуск не дали? Я его мать вчера видела, так не знала, что и сказать.
Таня замерла в дверях. Брат метнул на жену недовольный взгляд, но ответил:
— Какой, на фиг, отпуск? Он уже два раза сидел на «губе». Ему только новый наряд вне очереди могут дать.
— Почему? — удивилась Катя.
— Ну, не вписывается Лебедев в армейскую жизнь, — вздохнул Серега. — Всё ему кажется, что он какие-то права имеет. На дембель, небось, последним уйдет.
«Живой», — отлегло от сердца у Тани. Она хотела спросить, что такое «губа», но не рискнула. Спросила Катя:
— А за что наряды? Что он такое делает?
— Ну, последний раз за самоволку. В город его, видишь ли, потянуло.
— Зачем? — подняла брови Катя.
— Как зачем? К девочкам, зачем же еще?
Сережа не смотрел на сестру, но Таня могла поклясться, что последняя фраза, произнесенная с особенным удовольствием, предназначалась ей.
— Там же одни казашки? — засмеялась Катя.
— Зря ты так думаешь.
— Та-ак… А ты у нас в город ходишь?
Сцена ревности Таню уже не интересовала. Она подхватила Машеньку и отправилась в большую комнату. Механически дергала за ниточку на домике, чтобы играла музыка, а сама сидела совершенно подавленная. По телевизору шла программа «Взгляд»6, которую обычно ждали целую неделю. Она тупо уставилась на экран, даже не пытаясь понять, о чем говорит Листьев.
— Дай, дай, — лепетала Машка, протягивая пухлую ручку.
И, наконец, разревелась, видя, что «Та-та» не обращает на нее никакого внимания.
…Через месяц после отъезда брата Таня начала встречаться с одним парнем. Когда-то они вместе ходили к репетитору, а теперь столкнулись в институте — Димка тоже учился на вечернем. Но общались как-то странно. Дима приглашал ее то в театр, то на выставку, они увидели с десяток современных постановок на злободневные темы, изучили новых, ранее запрещенных художников. С Димой было интересно, но… Все это происходило, как во сне, тягостном и ненужном.
Всё понимая и ни на что не надеясь, Таня не могла перестать ждать…
Возвращение домой, по задумке Сережи, должно было стать сюрпризом. Никаких писем и звонков с предупреждением. С отращенными челками, фуражками набекрень и другими «дембельскими» прибабахами «не по форме» они вылезли, наконец, на Казанском вокзале. Симпатичная смешливая проводница помахала им вслед рукой.
Москва за эти два года удивительно изменилась. Словно на дрожжах выросли сотни разномастных ларьков. Выползли нищие. В переходе играли на скрипке, собирали милостыню. И продавали, продавали, продавали…
Посчитав свои скромные деньги, такси решили не брать и отправились в метро. Через час они вышли на родной остановке. Поколебавшись, Сережа повернулся к Лебедеву:
— Слышь, Костян, без обид только. Ты к нам не заваливайся первое время. Завтра посидим в кафешке, дембель отметим. С Вовкой встретимся.
— Это почему? — нахмурился Костя. — Не слишком хорош для такого общества?
— Не будь идиотом, ты знаешь, почему.
— Из-за сестры твоей, что ли? — выдавил тот.
— Да, — коротко ответил Серега.
— А чё, думаешь, она меня еще помнит? Спрашивала что-нибудь?
Вопрос прозвучал впервые за два года, и голос звучал небрежно. Вот только… не слишком ли небрежно?
— Нет, не спрашивала… Даже странно. Так что, давай, не будем рисковать. Катюху в кафе позовем. Ну, обещаешь?
— Да Катюха твоя терпеть меня не может, — Костя, прищурившись, посмотрел на Пашку. — Не, а этого господина, вы, значит, принимаете?
— А этот господин не представляет опасности, — вступил в разговор Павел.
— Ну да, ну да, смотря как посмотреть…
— Костян! — взмолился Сергей. — Ну, будь человеком, друг ты мне или…
— Ладно, — холодно ответил Костя. — Не приду.
«Обиделся все-таки, — подумал Сережа. — Ну и хрен с ним, на обиженных воду возят». Он не сомневался, что Танька ничего не забыла. Очень ему не понравилось, как она слушала про Костины похождения.
Завтра, разумеется, встретиться не удалось. Послезавтра тоже. Сначала Серега обошел всех родственников, потом съездили в деревню к «другой» бабушке — папиной маме. Потом мать заставила его поехать в институт и узнать, что нужно для восстановления. И, конечно, соскучился по жене, по Машке — она стала такой забавной лопотуньей, узнала папу.
Павлик в тот же вечер забежал к ним поздороваться. Сережа видел, как обрадовался друг, увидев Таню, и как вытянулось его лицо — у них как раз гостил Дима, иногда провожавший девушку из института. Вообще, Сережа не возражал, если бы у нее с Пашкой что-нибудь получилось. Нейтрализовать Диму будет легко — Танька и сама к нему почти равнодушна.
Он наблюдал за сестрой. Если она и была разочарована, что не увидела Лебедева, то и виду не подала. Хотя даже Катя удивилась, что Костик к ним не заглянул. Серега воспрянул духом. Он не мог объяснить себе, почему его так злит детская влюбленность Таньки. Конечно, Лебедев оболтус, но парень-то, в принципе, классный. Да, классный, для компании, но не для семьи. Сергей за сестру в ответе. А Пашка — воспитанный, интеллигентный, прекрасные родители. Сережа не замечал, как мысленно повторяет слова собственных предков.
Собраться вместе получилось только через пару недель, но этой встречи уже ждали с нетерпением. Во-первых, из отлучки вернулся Вовка, и всем хотелось узнать, как обстоят дела с вложенными деньгами. Во-вторых, соскучились. В-третьих, надо было подумать, чем заниматься дальше, как заработать. Не с родителями же это решать, и не с женой.
Вовик подрулил на новенькой красной восьмерке под восхищенные взгляды друзей. Одет он был по последней моде — в брюки-бананы и майку с надписями. Рассмешил только его выкрашенный чуб.
Начало обнадеживало.
— Ну привет, солдатики, родные! — они обнялись.
— Переднеприводная! — довольно объяснил Вовка, кивнув на свою «красавицу».
Павел пожал плечами.
— Отец говорит, чудная машина. Движок стоит поперек, капота не видно, когда за рулем сидишь.
— Э, да что твой старик понимает! Одни пенсионеры теперь на классике и ездят.
Друзья уселись за столик в кафе. Костик запаздывал. Наконец, он появился, а с ним — Ирка. Ребята недовольно переглянулись, но Иру разговор не интересовал. Она отошла к бару, заказав себе новомодный коктейль.
— Костян, — вальяжно развалившись в кресле, поинтересовался Вовка, — не врублюсь никак. На кой хрен тебе эта дамочка, напоминающая мамочку? Помнится, любая девчонка становилась твоей через пару минут. Да чё я говорю — быстрее. Таких телок можешь иметь! Всегда тебе завидовал...
— Слушай, прекрати, — поморщился Паша. — Не твое дело.
— Нет, ты прости, конечно, но, может, это любовь? Тады — ой, — и Вовка приложил руку к груди в притворном раскаянии.
Закинув ногу на ногу, он немного свысока рассматривал своих «солдатиков». Пашка отращивал волосы, а Костя, наоборот, постригся покороче, отказавшись от прежних «кудрей» и даже от дембельского чуба.
— Ну, если серьезно, я тоже не понимаю, — Сережа вопросительно глянул на друга.
— Вот как? Непонятливый ты мой, — усмехнулся Лебедев. — А понимать, пацаны, нечего. По барабану — Ира, не Ира. Тогда почему бы не Ира?
— Обленился ты, брат, совсем хватку потерял, — заржал Вова. — Нет, я понимаю — Пашка, он у нас известный девственник…
— Ладно, хорош трындеть, — прервал его Костя. — Давай, расскажи нам, что у тебя там с кооперативом. Как наши бабки — впрок пошли?
— А как же! — хвастливо заявил Вовка. — Я вам дивиденды приволок, за все время. Рассчитываю на вашу благодарность.
И он ленивым движением открыл портфельчик, достал три плотных пачки с купюрами и небрежно бросил их на стол.
— Лихой малый! — в глазах у Кости мелькнула насмешка.
— По сколько тут? — обрадовался Павел.
— Посчитай.
Серега взял деньги и присвистнул:
— Ну, молодец, Вов, спасибо тебе!
Вовка довольно кивнул.
— Только вы, блин, теперь тоже подключайтесь, хорош на халяву бабки грести. Я тут один хватил лиха, особенно в первый месяц. Но теперь все в ажуре. Крышу нашел классную — ментура. Дикий рэкет больше не суется. Одно «но» — оружие ментам применять вне службы нельзя. Да и хрен с ним. Кто на майора милиции полезет?
— Майора? — поразился Сергей.
— А ты как думал? Им тоже кушать хочется.
— А с помещением что? — поинтересовался Паша. — Все там же, в мастерских?
— Нет, помещеньице при гаражах снял, неподалеку. Значит, так, мужики... Ты у нас шибко грамотный, Пашка, вот и разберись, давай, с документами, я в них полный дуб — запутался. Серый, думаю, займется электрикой, а я останусь на кузовщине. Есть еще мыслишка — чехлы шить, но не знаю, где ткань достать по дешевке. Костян, раскрутишь направление? Ты вроде с джинсами возился, опыт есть.
— А ты у нас за начальника будешь, да, Вовк? — невинно поинтересовался Лебедев, делая из салфетки кораблик.
— Да не гони, Костян! Я так не говорил. Просто дело знаю, ну и подумал, — Вовка несколько понизил тон.
— Ладно, ладно, организация твоя, кто спорит… — продолжал Костя. — Слушай… ты еще вот что поведай. Сколько с рубля получается?
— То есть? — не понял Вова.
— Ну, без учета, что ты работал, хлебнул лиха, а мы нет, говорим про вложенные деньги. Сколько с одного моего рубля вышло прибыли?
— Ты чё, Лебедев? — Вовка подскочил на месте. — Я те чё — Рокфеллер? Как я подсчитаю?
— Вовк, Рокфеллер — это миллиардер такой, — усмехнулся Серега.
— Все по-честнаку! — обиженно продолжал Вова. — Другой мог бы сказать, что дельце не выгорело и не отдать, а я, как дурак… Эх, вы…
— С другим бы мы дел не имели. Да не ерепенься ты, сядь. Никто тебя ни в чем не обвиняет, все благодарны, — спокойно сказал Костик. — Простой вопрос задал. Че ты злишься?
— Ладно тебе, Кость, — смутился Павел. — Зачем ты, правда? Человек старался…
— Бизнес есть бизнес, хочу знать, что я получаю, — упрямо продолжал Костя. — Не, деньги отданы добровольно, никаких претензий, но надо понять, стоит ли овчинка выделки. Вложена-то хорошая сумма…
— Так ты и дальше с нее будешь зарабатывать!
— Ну, вот я и хочу знать, сколько будет дальше. Похоже, все бабки и через год не отобьем такими темпами, — Костя кивнул на пачку.
— Как дело пойдет. Может, быстрее, а может, нет.
— Значит, как решит твоя задняя нога… Слушай, Вовк, тогда такое предложение. Автомастерская — это не мое, у меня есть свои задумки. Отдай мой вклад.
— Блин, Костян, как я тебе деньги из оборота достану? Они ведь крутятся! — Вова серьезно занервничал.
— Да я всё понимаю… Ладно, отдай хотя бы без этого, — Костя кивнул на деньги, — можешь даже учесть свое «лихо». Считай, что мои бабки работали для тебя просто так. Никаких дивидендов, так сказать, взаймы без процентов. Для тебя — никакого убытка, весь ущерб мой. Разойдемся по-братски, а?
Вовка насупился. Видно было, как скрипят у него мозги: отдай одному, попросят другие. Хотя… ну его, этого Лебедева! Вот геморрой, будет приставать с расчетами, домогаться до цифр. У дела должен быть один хозяин, который и станет решать, кто сколько заработал.
— Знаешь что? — на лбу у Вована появилась морщинка — признак еще одной мысли. — Мне тут пригнали на ремонт тачку… Прикинь — иномарку. «Гиви» один пригнал, из Одессы, там таких тачек до фига теперь, моряки везут. Я ему новую искал, но он больно разборчивый. А эту — почини и продай, говорит, генацвали… а не починишь — выкини. А чинить-то там нечего, два раза плюнуть — я уже почти все сделал. Хотел себе оставить. Но, раз такое дело… Забирай уж. Других вариантов, извини, нет.
Костя, прищурившись, смотрел на него. Понятное дело, у Вовки и снега зимой не допросишься, а тачка, наверное, совсем разбитая, раз так легко расстается. Но… черт с ним, с паршивой овцы, как говорится…
— А что за тачка?
— «Ford Granada»7, американец.
Серега с Пашкой пожали плечами. Название никому ни о чем не говорило.
— А цвет?
— Черный. Хочешь, будет тебе другой цвет? Забыл, где работаю?
— Ладно, посмотреть надо.
— А чем заниматься-то хочешь, Костян? — запоздало спросил Серега.
— Идей много. Позвоню, расскажу. Звонить-то тебе можно? — нахмурился Лебедев.
— Звони, конечно, — опустил глаза друг.
— Как там… твои поживают? Как дочка?
— Болтает уже… Блин, так жалко, два самых интересных года — без меня…
— Да ладно, остальные еще лучше будут.
Костя сунул бычок в пепельницу, помолчал и добавил, глядя куда-то в сторону:
— Татьяна как? Замуж не вышла?
Серега подозрительно посмотрел на него:
— Почему спрашиваешь? Мы же договорились.
— Не впадай в паранойю. Я помню, — Костя взял новую сигарету.
— Кстати, Серый, все хотел спросить, — вмешался Павел, — а что там за мальчик-зайчик у вас дома обитает?
— Дима, что ли? Танькин друг.
— Точно — друг?
— Да, по-моему, ничего серьезного.
— А ты почему спрашиваешь, Павел Борисович? — поинтересовался Костя. — Хотя, прости, я забыл, тебе ведь можно.
— Во-оон туда посмотри, — Паша кивнул ему в сторону бара.
Ирка, про которую все успели забыть, вовсю заигрывала с барменом и, кажется, изрядно ему надоела.
— Там твой ответ сидит — почему мне можно, а тебе — нет.
— Ладно, пацаны, у вас треп, у меня дела, — Вовке стало скучно. — Короче, давайте в понедельник, в мастерской. Костян, машина ждет, приходи смотреть.
— Мне тоже пора, — Лебедев поднялся с места, махнув рукой своей спутнице.
Ирка нехотя поднялась с крутящейся табуретки, коктейлями она уже накачалась изрядно. Костя спокойно взял ее под руку и вывел наружу.
Глядя им вслед, ребята снова пожали плечами.
_________________________________________
Это были первые главы романа. Приобрести книгу можно здесь:
http://www.litres.ru/galina-markus/nepreodolimaya-sila/
