Тишина. Вдоль большого многоквартирного дома, торопясь, идет человек. На его плечи кое-как накинута фуфайка, но его это совсем не волнует. На голове капюшон, а на руках перчатки. Такое чувство, словно он зачем-то маскируется, прячется от кого-то. Вот он доходит до второго подъезда и заходит в дверь. Но теперь он уже не торопится подниматься наверх. Что-то словно мешает ему подняться. Он останавливается напротив окна лестничной площадки между первым и вторым этажом, и запрокидывает голову назад: опять эта головная боль, пронизывающая все насквозь. Все тело его покрывается судорогой, но он знает, что это ненадолго, что все сейчас пройдет - надо только подождать. И действительно, боль понемногу начинает отступать, и вот уже какой-то пожилой человек проходит мимо и, устремив свои прозрачные старческие глаза, спрашивает: "Молодой человек, с вами все в порядке?". Он кивает ему и, впопыхах, бросается наверх, туда, где его могут ждать и жалеть.

                - Где ты был?! - с укором и отчаянием спрашивает бедная Лиля, сестра. - Я тебя всю ночь ждала! Всю ночь! Господи, ну неужели так сложно было позвонить? - и она лупит его по плечам, одновременно стягивая холодную фуфайку.

                После она усаживает его возле только что натопленной, еще пылающей, печи и начинает рассказывать, что с ней вчера случилось.

                - Представляешь, - задыхаясь произносит она, - Наташа Владова, ну ты помнишь ее, такая темненькая, с косами, на работу в театр устроилась. Актрисой, представляешь?

                При этом она как-то странно, искоса, поглядывает на него, словно ждет, что он ей на это ответит. Ведь она сама всю жизнь мечтала стать актрисой, и вместе с этой Владовой окончила театральную студию. Только ей, почему-то не везет все никак. Вроде и талант есть, и со внешностью все в порядке, только однокурсницы ее некоторые давно уже где-то устроились, а она все ходит по кастингам и смотрам разным.

                - А знаешь, что я решила? - вдруг загадочным голосом продолжает она. - Что я отсюда уеду. Уеду, да! В огромный город, где куча разных возможностей, где этот наш театрик и в подметки никому и ничему не годится! Ты  мне веришь? Нет, скажи, ты ведь веришь мне?

                Он кивает ей на это головой, и они вместе уходят на кухню пить чай, зеленый, и совсем без сахара. Она наливает ему целую чашку, а себе только то, что осталось в заварнике еще со  вчерашнего ужина.

                - А знаешь, что у тети Любы, ну, соседки нашей, внук родился? Только он, почему-то не совсем белый. Мулат, что ли? Как думаешь, может такое быть у Зины с Лешей? А они ведь оба белые...

                И вот наступает долгожданное утро. Он наконец-то уходит на работу. На тракторном заводе сегодня праздник - День Тракториста. Все улыбаются  и обсуждают главную тему дня: предстоящий концерт, который должны показывать артисты главной железной дороги. Но ему совсем не хочется идти на этот концерт. Никто не знает, почему. Наверное, и даже точно, причина вся в Настеньке, красивой и очень талантливой машинистке, которая так хорошо играла главную героиню "Двенадцати месяцев" в прошлый раз. Но он ей не понравился и она посмеялась тогда и над его нелепой шуткой, и над странной внезапной головной болью. Должно быть, она и сейчас должна приехать.

                Не спеша он спускается вниз по лестнице черного входа и встречает своего давнишнего приятеля Федора. Когда-то они вместе учились в одном техникуме, а однажды даже вместе пошли на танцы. Федору тогда очень нравилась Лиля и он всячески старался наладить контакт со своим новым другом. А когда друг все это понял, то по каким-то странным и непонятным причинам, перестал с ним дружить. Наверное, он просто подумал, что Федор совсем не для его сестренки, вот и не стоит с ним иметь никаких дел.

                - Привет, - и вот уже Федор протягивает ему руку.

                Он жмет ладонь, и старается уйти как можно быстрее. Ведь ему так не хочется идти на этот концерт, а единственный путь выбраться и остаться незамеченным только здесь.

                - А ты что это, на концерт не идешь? - иронично усмехась, спрашивает Федор. Волею судьбы, именно ему одному в прошлом году открылся он о симпатии своей к молодой машинистке. Только он об этом знал, и теперь начинал язвить, словно ему действительно было какое-то дело до того пойдет он на этот чертов концерт или нет.

                - Нет, я... Мне домой срочно надо, - и он, опустив от какого-то непонятного стыда, словно мальчишка, голову, попятился быстрей к выходу.

                - А ну стой, - и Федор перегородил ему дорогу, - постой, постой, поговорить нам надо. Можно?

                Они зашли за угол мастерской и присели на лавочку. Начинался мелкий дождь: наконец-то приходила настоящая дождьливая осень. Он не любил осень, ему было некомфортно в ней. И не комфортно рядом с Федором, мимо  которого он однажды прошел, не поздоровавшись. Только теперь он понимал, что Федор неплохой парень, и всего этого странного можно было бы избежать.

                Федор смотрит на него, понимая, что не может сейчас говорить с ним на важные темы, так как тот, да и сам он, погружон в совершенно другие мысли. Но или сейчас, или врятле уже когда-нибудь.

                - Понимаешь, - начинает он, - Я тебе должен одну интересную вещь сказать. Понимаешь, я знаю, что ты меня недолюбливаешь  и плохо знаешь, но я то к тебе хорошо отношусь. Знаешь, я уже давненько все не могу к тебе подойти. Хотел все сказать, и она меня все дергает  и дергает, сама не может.

                Было видно, что Федору неприятен этот разговор, но говорить надо было непременно, и непременно сейчас.

                - Понимаешь, -  продолжал он, -  мы с Лилей, с Лилей... Ну вобщем, мы с твоей сестрой решили пожениться. Она просто боялась тебе все сказать, зная твое ко мне отношение. А я не хотел, чтобы она боялась. Вот...

                И тут в голове у него произошло что-то странное, похожее на ступор. Он словно приклеился к зеленой старой лавочке, на которой, наверняка, разговаривалось много разговоров и  решалось много разных вопросов. Голова его начинала ныть все больше и больше, становясь похожей на паровоз, недавно прибывший, и медленно медленно останавливающийся. И перед ним сидел уже не тот Федор, который мог бы быть "ничего" для Лилечки, а другой, какой-то странно некрасивый и, наверняка, глупый. Что представляет собой жизнь этого Федора? Череду обыденностей, дней, состоящих лишь из завтрака, обеда и ужина. Его жизнь - это трактор, причем во всех смыслах. И вот такой трактор: четыре колеса и руль, никуда не направляющий, ждет его сестру? Нет, что-что, а Лилю он не получит! И тогда он встал и ушел, как-то злорадно посмотрев на Федора. Он ничего не сказал ему, ведь и не знал толком, что стоит сказать, чтобы выразить все свои чувства. А  были ли там эти самые чувства?

                Он шел домой, уже не от кого не прячась, сам себе на уме, ведь его голова стала похожа на раскаленную чугунную сковородку. Она болела и понимала, что вот вот сейчас упадет. И упала. Упала прямо на мокрый осенний тротуар, Усыпанный мелкими, похожими на слезы, каплями...

                Проснулся он в больничной палате. Возле, на тумбочке, стояли в стеклянной больничной вазе ромашки, напоминающие лето. На соседней кровати спал человек в синей пижаме. Голова его уже совсем не болела, и он решил уйти отсюда. Но упал снова, ведь был еще очень слаб. Где-то за стеной он услышал приглушенный голос Лили, которую, по видимому, не впускали в палату. Тщетно она пыталась протиснуться сквозь узкую дверь приемной. Тогда он решил сам выйти к ней. Дверь почему-то была заперта, но в скважине замка были ключи, и он ее открыл.  Лиля плакала, сидя на маленьком стульчике, стоящем почти в углу. Рядом стоял доктор. Он успокаивал ее, и объяснял, что к брату нельзя, и все просил прийти завтра. Но она совсем его не слушала,и плакала, закрыв лицо руками. Он подошел к ней и присел. Доктор стал настаивать, чтобы он лег в постель, потому что ему нельзя вставать, но он так посмотрел на него, что тот сразу же ушел в свой кабинет, и только попросил  дежурную медсестру присмотреть за ним. Лиля просила у него прощения за то, что, зная его отношение к Федору, все равно была с ним. И еще за что-то, неизвестно за что долго долго извинялась. Она плакала потому, что, несомненно, любила Федора, но знала, что "брат болен, и что так нельзя, и что это лишне" и так далее...

                Затем она пообещала, что придет завтра, и что непременно принесет ему апельсинов. Она  ушла, и он пошел в свою палату.

                Человек в синей пижаме проснулся, и начал играть на своей губной гармошке какую-то красивую мелодию. Это был странный человек, если не сказать больше. Лет он был пятидесятипяти, но уже совсем седой. В глазах у него была страшная тоска, и губы его были потрескавшиеся, словно от мороза. Он сидел в позе "лотоса" на своей кровати, и совершенно не заметил того, что кто-то вошел. Мало того, головой он был почти впритык обращен к стене. Когда он закончил играть, то, не оборачиваясь, спросил у него, откуда он, и как сюда попал. Он не помнил, как сюда попал, и хотел было уже звать врача, чтобы тот ему самому это разъяснил, но человек в пижаме сказал, что это совершенно бесполезно, и что если он не хочет получить укол в одно весьма неприятное место, то пусть замолчит. При этом человек все больше и больше повышал тон, так, что ему это очень не понравилось. Он хотел встать и уйти, но странный человек перегородил ему дорогу сказав, что еще никому не удавалось отсюда сбежать.

                - А зачем мне отсюда сбегать? - спросил с удивлением он, - зачем кто-то собирается отсюда сбегать?

                - А действительно, зачем? - И странный человек отошел от двери недалеко. - А ты и не думай об этом! Во-первых, я тебе этого сделать не дам, а во-вторых - даже если ты отсюда и сбежишь, то все равно тебя догонят, вернут, и посадят обратно. Здесь знаешь какие ребятки быстрые? Что думаешь, никто бежать не пытался? Ох, и ошибаешься же ты! Таких умников как ты здесь великое множество перебывало, а я вот уже много лет живу, и ничего, свыкся. Знаешь, здесь даже и кормят неплохо. Это тебе не больничка какая-нибудь плешивая городская, где только эта... как ее... перловка, да манка любимая наша, а по четвергам рыба на пару. Хотя... и здесь всякой нечисти хватает...

                И тут он понял, что что-то не так, вспомнил странного врача, гонявшего Лилю из больницы. Краем глаза он заметил, что когда врач уходил , то дал знак рукой, проходящей мимо медсестре, а он знал, что этот знак означал "дать укол после шести". Таким знаком частенько пользовался его давнишний бывший друг Володя, работавший врачом в психиатрической лечебнице. И использовался этот знак именно при больных, чтобы те ничего не заподозрили и не придумали чего-нибудь гадкого.

                - Неужели я в психушке? - Спросил он, и испугано посмотрел на своего нового соседа по палате.

                - Не в психушке, - поправил тот, - а в лечебнице для душевнобольных. Разницу чувствуешь?

                Но разницы не чувствовалось: её просто не было.

                Он встал и подошел  к окну. За стеклом ему открывались горизонты соснового леса и, где-то далеко растущего, сада. В уме сразу выработолся вопрос: где Лиля, и почему он здесь? Сложно было ему и подумать, что его родная сестра допустит, что он вот так будет лежать в психушке. Да, да, именно в психушке, и без каких-либо там "лечебниц для душевнобольных"...

                - А ты вообще кто? - Послышался голос сзади.

                - Я...я... я этот, наа тракторе работаю, - он пытался отвлечь свои мысли, но они все больше запутывались в собственном сознаний каким-то странно-глупым и тяжелым клубком.

                - А я архитектор, знаешь ли. Да... Ну ты ничему не удивляйся, знаешь, сколько непредсказуемостей ждет еще тебя впереди? Тем, кто сюда попал, врятле удастся отсюда уйти, разве что если родственники тебя заберут... Но мне кажется, это врятле, что твои тебя заберут.

                - Почему?

                - Они тебя сюда так запихивали, что, наверное, под силой смерти обратно не выпихнут. Ты уж извини меня за такое определение, но говорю все, что думаю. Сам понимаешь, в психушке, как ты выразился, находимся, а здесь любой поступок чем-то, да оправдан, - и он ехидно посмеялся.     

                Он не верил своим ушам. Как может Лиля, это прекрасное создание, родная сестренка, запихнуть его сюда! Неужели у нее совсем нет ничего человеческого, что она запихивает в психушку здорового человека, а уж тем более, своего родного брата? Нет, нет, не хочется ему в это верить, так не может быть, и так не бывает!

                - Зачем ты наговариваешь на Лилю? -  и он подошел к своему новому соседу по палате.

                Тот лишь немного отшатнулся назад, но все также спокойно смотрел не него.

                - Я ни на кого не наговариваю, я говорю тебе то, что видел своими глазами. Своими глазами, - и он указал, словно в подтверждение, пальцами на свои глаза, - а ты - дурак, который искренне уверен в том, что все его любят и в психушку сдать не могут. Могут! Понял? Могут! И твоя сестра - первая, кто это сделает! Увы, мне жаль, я искренне огорчен твоим положением, но, тем не менее, это так!

                - Да вреш ты все! - И он взял человека в пижаме за воротник и повалил на кровать. Тот лишь испуганно посмотрел на него. Он отряхнулся и встал.

                - Хочешь, я тебе кое что расскажу? Слушай историю. Жил я в красивом доме, новом, и со всеми удобствами. Занимался я архитектурой, дома там разные проектировал. И было у меня два сыночка. А жена моя умерла. Ой, давно это было!.. И вот в один прекрасный день одному из моих сыновей пришло в голову жениться. Привел он ко мне в дом молодую жену, а ей через два месяца тесно стало. Мол, я ее притесняю. И давай она всякие там козни придумывать, сына против меня настраивать. И вот довела меня однажды до инсульта. А я, лежа в больнице, взял со злости, да и квартиру свою другому сыну полностью записал. Пошел к нему жить после лечебницы, а он, пронюхав про то, что на него теперь вся квартира записана, вот сюда меня упек.  И никто никому ничего не докажет! Они все считают меня сумасшедшим, они все думают, что я дурак, из ума уже давно выжил, а я - вот я! - И он похлопал себя по животу, сделав довольный вид.

                Теперь все ему стало понятно. И то, что Федор с Лилей хотят пожениться, и то, что делают из него какого-то сумасшедшего. Но неужели нельзя было сказать ему об этом обо всем, или, на крайний случай, пожениться без его согласия? Зачем, скажите, делать из человека душевнобольного?

                - И что мне теперь делать? - испуганно, он посмотрел на своего нового приятеля.

                Тот лишь понимающе покачал головой, и почему-то повернулся лицом к стенке. Говорить тому уже не хотелось. А единственное, что хотел сейчас он - это посмотреть в глаза Федору, а главное - Лиле.

                Тут в комнату вошла молодая и очень симпотичная медсестра. Ее очень любил человек в пижаме, и всегда делал ей разные комплименты. Но сегодня, когда в палате появился новый, и не совсем, как кажется, сумасшедший человек, он промолчал. Она так же молча, и лишь странно поглядывая на всех потому, что привыкла в этой палате к другой встрече, сделала укол и лишь на прощание, уходя, сказала:

                - А вас, Григ, я жду сегодня вечером на прививку. - И многозначительно посмотрев на человека в синей пижаме, ушла.

                С этого дня он начал придумывать пути выхода из сложившейся ситуации. Его главной целью сейчас был побег из больницы, потому, что он знал, что он абсолютно здоров, и что там, за забором этого страшного заведения, его ждет та светлая жизнь, которую он так долго и так упорно столько времени обходил стороной. Было странно, но Лиля не приходила. Он не хотел ее видеть, но это было лишь с одной, менее значительной, стороны. А с другой, он скучал по ней потому, что безумно любил. Его новый друг, почему-то, перестал с ним разговаривать. Наверное, он действительно был не совсем здоров психически, так как мог подолгу сидеть на кровати, обращенный впритык к стене. Затем он мог подскочить и позвать доктора. Причем он просил, чтобы доктор забрал его поговорить к себе в кабинет. И оттуда приходил очень веселый и жизнерадостный. Но потом опять обращался к стенке и сидел подолгу, совершенно не двигаясь.

                Так проходили дни, другие, третьи, неделя, другая, месяц... Он все ждал и ждал сестру, а она все не приходила. И вот однажды, когда он уже совсем отчаялся, пришла медсетра и забрала Грига. Тот вернулся через часа два, и принес ему ключи от почти всех дверей. Этот поступок настолько удивил его, что он даже заплакал от счастья.

                - Скажи, - обратился он к Григу, - зачем ты это сделал? Ведь ты же не любишь меня, я знаю!

                На это Григ ответил молчанием. И он собирался уже уходить, когда Григ все таки сказал:

                - Просто мне нужна тишина и покой. Я уже почти месяц прошу доктора, чтобы он разделил нас с тобой, но он говорит, что ему некуда тебя положить. И потому, я решил, проще, наверное, убрать тебя отсюда. Не думаю, что тебе это сильно интересно. Иди домой. Только прошу тебя, сбеги отсюда, пожалуйста!

                - Хорошо, я постараюсь,  у меня еще столько дел... там, на воле...

                И он ушел. Ему удалось сбежать. Уже был вечер, и сторож смотрел какой-то фильм по телевизору. И посему, ему было далеко не до больных. Врач ушел домой, а точнее, вместе с женой в гости. Медсестра красила ногти своим красным лаком и, делая это очень внимательно, ничего не замечала вокруг. А больше в этой больнице никого и не было... 

                Он решительно не знал, где находится. И это для него было самым страшным. Справа от него были густые заросли, наверняка, болото. А слева находилось поле, далекое и ведущее невесть куда. Он стоял на проселочной дороге и чувствовал страшный холод. Наверное, скоро зима... Он не считал дни своего прибывания в больнице, и сейчас все казалось ему каким-то странно необыкновенным и непонятным. Мир словно стал другим во время его отсутствия. Снега еще не было, но складывалось впечатление, что он вот-вот пойдет.

                Он не знал, в какую сторону ему идти, и потому пошел наугад - налево по дороге. Он шел час, два, не знал сколько, и не одна машина не проехала за это время,  ни один человек не прошел мимо. И вот на горизонте показалась какая-то деревня. Он очень хотел есть, но больше всего - спать, и потому решил зайти в какой-нибудь дом.

                Немного отдаленным ото всей деревни, где-то за небольшими зарослями, в которых распростерлась проселочная грязная дорога, находился маленький домик. Только одно, самое, казалось, дальнее окно отражало тусклый свет, привлекший его внимание. Он решил зайти в этот дом. Дверь ему открыла молодая женщина. Она впустила его в свой дом, но весьма настороженно. Она знала, что  в таком виде человек может прийти только из психиатрической лечебницы. Но знала она и еще кое-что, потому и впустила прохожего. Ее звали Ефросинья, но она попросила сразу же звать ее Фросей. Она сразу же, почти ничего не говоря и ни о чем не спрашивая, накрыла на стол.

Он поел, и она постелила ему на диване.

                - Завтра вы мне все расскажете, - твердо сказала она и, выключив свет, ушла в другую комнату.

                - Он проснулся оттого, что услышал звук булькающей воды. Она уже закипела, и давно давала о себе знать, но никто не подходил. Фроси нигде не было. Он снял  с горящей плиты кастрюльку с водой, и вышел на улицу. Но и там он не нашел ее.

                Фрося пришла через час. Она была очень взволнована, на глазах были слезы. Было видно, что она чем-то расстроена.

                - У вас что-то случилось? Где вы были? - Заволновался он.

                Женщина тяжело опустилась на стул. По щеке ее потекла грустная слеза. Она закрыла глаза. Он стоял над ней и не знал, что делать. Женщина плакала минуту, а потом вытерла слезы и посмотрела на него грустно и странно.

                - Скажите, что с вами случилось? - попросила она.

                Он рассказал ей все о себе. Он рассказывал долго и медленно, а она все просила подробностей.

                - А зачем вам все это? - спросил он и опустил голову. Ему было грустно и неприятно рассказывать кому-то о своей сестре, которая с ним так жестоко поступила.

                - Понимаете,  - начала она, просто я знаю кто вы. А доктор, который вас лечил в этой чертовой больнице - это мой бывший муж. И я знаю, как и зачем люди поступают в эту больницу. Это ужасно! - и она закрыла лицо руками.

                - Что ужасно?

                - Ужасно то, что мой муж страшный человек! Понимаете, ему людей привозят чаще здоровых для разных целей.  Вот вас привезла сестра ваша. Как вы говорите? Чтоб больного из вас сделать, чтобы вы ее личному счастью не мешали?

                - Я так не говорил, перебил он ее, - я не говорил таких вещей! Зачем вы так несправедливы к моей сестре?

                Она встала, а он понял, что она права. И как бы страшно это не звучало, но она все же права. Почему Лиля столько времени не приезжала? Почему она много лет опекала его так, словно он болен? Она младше его на пять лет, а он никогда не защищал ее, постоянно жаловался ей на свой головные боли, и она жалела его, жалела, жалела... И вот когда она решила выйти замуж, построить наконец-то свою судьбу, обрести семью, он был против, словно решается его судьба. Но он решительно ничего не помнил. Он не помнил того, как очутился в этой больнице, и что было до того. А вспомнить надо было. Надо было непременно. И надо было что-то делать и куда-то ехать. Да, надо было ехать домой...

                - Мне надо домой. - И он встал. А дальше пришло осознание того, что на нем одета лишь больничная пижама, что он даже не знает толком, где он, и что врятле его дома кто-нибудь ждет. Что же теперь ему делать? Наверное, стоило все таки ехать...

                Он уехал на следующий день. Фрося нашла в шкафу одежду, оставшуюся еще от мужа. Она дала ему немного денег и сказала, что если что, то она всегда будет рада его видеть. Он уехал на автобусе. Как оказалось, он находился довольно таки далеко от города. 

                Уже в двенадцать он стоял около своего дома. Ему на миг показалось, что за то время, что его не было, что-то изменилось. То ли стены дома вдруг зачем-то перекрасили, то ли срубили несколько деревьев, но что-то точно было не так.

Быстро он поднялся на родной четвертый этаж и встал около  двери. Он не решался звонить. Он боялся чего-то, сам не зная чего. Руки его лихорадочно тряслись, и голова опять начинала кружиться  и болеть.  Странное дело, но в больнице его голова не болела ни разу. И за это время он уже почти забыл, что такое головная боль. И вот сейчас это страшное чувство опять возвращается. Опять оно начинает преследовать его, и он уже подносит руку к звонку, как дверь соседней квартиры открывается, и из нее выглядывает соседка тетя Люба.

                - А  Лилечки нету, - говорит она, улыбаясь.

                Он зашел к ней и, к своему ужасу, узнал, что его сестра уехала куда-то на Крайний Север  вместе со своим новым мужем Федором. Также он узнал, что она просила передать ему, что она его очень любит, и что она никогда никого так не любила, как его. Их квартира сейчас продана, в ней живет молодая семья.

                Тут в комнате заплакал ребенок, и тетя Люба побежала его смотреть. Где-то вдали, как бы даже и не в  этой квартире, зазвонил приглушенно телефон и тетя Люба схватила трубку. "Я не знаю, что там случилось, только это мой внук, вы слышите, мой! А то, что он от всего этого отказался, это уже не ваше дело, поняли! "- и трубка с треском упала на землю. Дальше он услышал всхлипывания - это плакала тетя Люба.

                - Что у вас произошло? - спросил он.

                - Понимаешь, у меня Зинка ребенка не от Лешки родила, черного... Вот он и отказался от всего этого. А она, бедняжка, не выдержала позора и..., - и тут тетя Люба зарыдала.

                - Когда, когда же это все могло случиться? - не понимал он.

                - Да вот две недели назад... Подожди, а ты где все это время был? - И тетя Люба устремила на него свои зеленые заплаканные глаза.

                - Я, я... Эх, неважно это уже! Вы простите меня, тетя Люба, только мне идти пора уже, я пойду.

                - Да куда же?

                - Да пойду куда-нибудь...

                И он ушел. Он не знал совершенно, куда ему теперь себя деть. Квартира непонятно как продана, сестра уехала далеко-далеко на Север, и непонятно теперь было, что дальше делать и как жить. И он просто сел на лавочку на автобусной остановке. Она была выкрашена в такой же оттенок зеленого цвета, как и та, на которой он не так давно говорил с Федором. И ему вспомнилось все. Он вспомнил, как ударил Федора, как тот кричал и звал на помощь, и как странное помутнение рассудка заставило его убежать. Люди тоже кричали вокруг, пытаясь его задержать, но только все было бесполезно...

                Он поднял голову от легкого прикосновения чьей-то руки. Перед ним стояла Фрося. Она улыбалась потому, что была рада его видеть.

                - Наконец-то я тебя нашла, - и она присела рядом.

                - Ты искала меня? - он очень обрадовался ее словам, и какое-то непонятное чувство легкости овладело им.

                - Да, я искала тебя. Я была в больнице тогда, утром, и разговаривала с мужем. Я знаю, что твоя сестра уехала, и что жить тебе теперь негде. О, это так ужасно все...

                С неба повеяло холодком, и на голову посыпались мелкие сказочные снежинки - первые позывные зимы. Нет, почти ничего не изменилось, просто в воздухе как-то посвежело, и словно какое-то новое дыхание появилось у земли. К остановке подъехал автобус, и они уселись в него и уехали. Теперь он понимал, что все не так плохо, и от этого чувства сделалось как-то легко и непринужденно. А снег все падал и падал, словно обновляя этот мир, и делая его совершенно иным, и почти ничто уже не печалило его, только какая-то странная грусть лежала на душе, странная, и, несомненно, проходящая. А вокруг - тишина...