В то утро друзья силой вытащили Григория Моисеевича Холоймеса из дому.
Вторую неделю он прозябал на ПЕНСИИ в прямом смысле этого слова. Увольняться с работы Холоймес не планировал, да его бы и не тронули – слишком нужный специалист, точнее, главспец грандиозного проекта… Но, когда уже были готовы все эскизные проработки и произведены основные расчёты конструктивных элементов, проект был отложен в сторону на неопределённые сроки. По всему было видно, что начальство намерено срывает заказ, получив на лапу от конкурентов.

На корпоративе по случаю своего 70-летия Холоймес рубанул правду, в сердцах написал заявление и ушел, хлопнув дверью и оставив гостей допивать коньяк и доедать салаты без него… А по дороге домой застрял он в лифте и проторчал там полночи. Душная клетушка размером со стоящий гроб – при его-то росте ни присесть толком, ни тем более прилечь… Ждал, что там и откинется, а уж передумано было сколько…
Чем теперь жить без работы?.. Жена вечно хворает и общаться с ней нормально невозможно: чуть что не по ней - в крик:

- Я больной человек!

Тысячу раз объяснял ей – больной человек – это человек, больной на всю голову, а человек, который болеет, – это другое. Хотя, судя по ее поведению, она в себе не ошиблась…
Опять в санаторий укатила – лечиться. Шестой раз за год… А если оба на пенсии, на что она разъезжать будет? И вообще, куда теперь девать себя, и что с собой делать, если в этой жизни он ничего кроме работы не любил и не искал…

Так вот, в то утро друзья повели Григория Моисеевича в Коломенское - развеяться. К своему стыду, Холоймес - коренной москвич, по проектам которого в городе было столько всего понастроено, столичные зоны отдыха знал плохо, в Коломенском не бывал никогда и передвигался без машины и без определенной цели крайне редко.

Ося, бывший однокурсник Холоймеса и его всегдашний приятель, всю прогулку трещал без умолку, рассказывая о музее-заповеднике, а Осина жена Роза фотографировала Григория то на фоне церквей с видом на Москву-реку, то у «медоварни», то в конюшенном подворье, то в Успенском саду под сенью старых яблонь. Уже к вечеру добрели до паркового новодела – дворца царя Алексея Михайловича, но рядом с парадным входом карта памяти бюджетного Nikon`а переполнилась.

Моисеевич, едва державшийся на ногах, ринулся к ближней пушке, желая присесть. Но, опередив его, на чугунный ствол прилегла красивая, стройная и юная (по меркам бывшего главспеца) дама лет сорока пяти …
Мужчина в Холоймесе, смолоду горячий и озорной, но давно забитый, импульсивно среагировав на увиденное, деликатно пристроился с краешка и выдал скороговоркой тираду:

- О позвольте, восхитительная, побыть хоть миг в поле Вашего объектива.

Моисеевич попытался заткнуть себе рот приступом кашля, но мужчина в нем не унимался – уже выяснял имя прекрасной незнакомки и так и лез в кадр.

Спутница прелестницы, возлежавшей на пушке, поддержала шутку и сделала пару снимков озорника. Да и Лялечка, так представилась позирующая, вредничать не стала – видно было, что она тоже коренная москвичка – то есть человек, которому ничего не надо доказывать миру, а значит, вменяема.

Ося и Роза, тоже порядком уставшие от прогулки, умильно взирали на своего внезапно помолодевшего друга Гришу и не торопили его, тем более что еще пять минут назад он сам умолял их прекратить пытку длительным променадом.

В общем, пошутил Моисеевич с молодежью, побалагурил. Та, что была с фотоаппаратом, говорила, как лучше сесть, коленки свести, ручку отставить. Да и Лялечка подыграла, приобняв за плечи. Уважила старика, пообещала выслать фотки и взяла мейл…

Холоймес с того дня будто заново родился. И вроде причины-то не было, а день в радость стал, и ночь - не в пытку бессонницы.
И ждал Григорий Моисеевич фотографий, а не возвращения супруги из санатория, и уже мечтал о том, что было бы, если…

Жена… Как бы она ни надоела, но родная – вместе почти полвека. Да и жена-то она ему последние лет двадцать лишь по паспорту... Скорее мать, сестра или даже дочь, если о ней надо заботиться, выслушивать ее капризы и жалобы и все время добывать для нее немыслимые лекарства и деньги на санатории.
А Лялечка… Лялечка – это солнечный зайчик среди беспросветных и серых будней…

И вот пришли обещанные фотографии, а на них – он… Смешной: седой, взъерошенный, пузатый, в неприлично коротких широких шортах. Сидит на пушке, а кажется, что стоит перед ней. Так вот почему так упорно настаивала свести непослушные коленки спутница Лялечки. При более чем достаточном росте на фото он выглядел кряжистым кривоногим бабуином. А рядом русалка гибкая, кудри темные до пояса…. А здесь она к нему повернулась, а тут руку на плечо положила, улыбается…

Написал в ответ:
«Милая - очаровательная, стройнейшая Лялечка!
Надеюсь, моя горячая благодарность за фото дойдёт до Вас. Ваша прелесть произвела на меня неизгладимое впечатление, и в левой руке до сих пор чувствую... умиление от Вашей(твоей) чУдной талии. Целую ручки. Ну, и ножки заодно тоже - они заслуживают!
(:-!!)))
А зовут меня Григорий Моисеевич Холоймес. Жаль, что я старше Вас на... целую жизнь, и уже поэтому не могу быть Вам интересен (?увы)».

Написал, отправил, сто раз за день открыл почту, надеясь на ответ, а в сто первый случайно, боковым зрением увидел рекламу, что справа на сайте: «Недорогая недвижимость на Гоа». И вспомнил вдруг Григорий Моисеич и свою хипповую юность и то, что с Полом они ровесники, а Эрик лишь двумя годами младше, и как сам лабал когда-то блюзы старины Биби на самопальной гитарешке…

***
За две недели Холоймес умудрился продать свою четырехкомнатную квартиру в Сокольниках и купить на вырученные деньги: крошечное бунгало на Гоа и однушку в Митино – для себя, и еще две однушки: в Ховрино и в Кузьминках – для хворой своей супруги.

Большую часть обстановки продал, что поценнее – перевез в Ховрино – оттуда жене будет ближе добираться до дачи.
Припарковал машину возле подъезда, расставил вещи в квартирке так, как понравилось бы жене, и поехал прощаться с тещей.

Раисе Феофилатовне было без малого 93 года, но ноги ее держали крепко, голова была светлой, и перебираться к бездетной дочери с зятем старушка вроде не спешила.
Выслушала она Григория Моисеевича спокойно – она вообще всегда была невозмутима и рассудительна, как всякая женщина с прошлым, и молвила:

- Слава тебе, Господи, что вразумил этого глупого мальчишку и наконец-то открыл ему глаза. Моя драгоценная дочь уже двадцать лет куролесит со своим когда-то молодым любовником, а ты все это оплачиваешь, дурья твоя голова. Пора ей угомониться - восьмой десяток разменяла. А ты езжай с миром, и ни о чем не тужи. Я за тебя молиться буду. Ты только скажи мне, ну почему не Израиль?

- Да я боюсь, что в Израиле все бабы на вашу дочку похожи, а мне нужна такая, как Лялечка.