С первого же шага всё пошло не так: вместо внимательных сочувствующих глаз — холодные взгляды спешащих сотрудников, взамен сочувствия и ласки – полнейшее равнодушие и чуть ли не брезгливость. В какой-то момент Иван Ильич усомнился: а надо ли было приходить? Мало ли что пишут в рекламных проспектах. В действительности всё может быть совершенно иначе. Вот оно доказательство! Его здесь никто не ждёт, абсолютно никому он не интересен. И он уже взялся за зеркальную шарообразную рукоять входной двери, в которой уродливо отражались светящиеся плафоны на потолке, ряд перекошенных дверей, убегающих в исчезающую перспективу, мелькали фигуры и лица, каких в природе не сыскать, — но именно в этот момент на него обратили внимание. Летевшая на всех парах молодая высокая женщина в чёрном брючном костюме с распахнутым белоснежным воротом, напоминавшим пенный прибой, вдруг остановилась и, всплеснув руками, бросилась к нему. Иван Ильич едва не вывалился на улицу от такой неожиданности, но женщина уже тянула его за рукав обратно в офис.

— Куда же вы уходите? Мы поможем вам, не надо трусить!

Последняя реплика показалась Ивану Ильичу обидной.

— Я и не трушу, — произнёс с опаской. — Просто вижу, что не туда попал.

Женщина несколько раз моргнула длинными изогнутыми ресницами.

— Как же не туда? Как раз туда попали, куда и хотели попасть!

Посетитель подозрительно прищурился.

— Откуда вы знаете, куда я хотел?

— У вас это на лице написано.

Иван Ильич окончательно был сбит с толку. В самом деле, он ведёт себя непоследовательно. А лучше сказать – по идиотски. Пришёл – так пришёл. И нечего юлить.

— Ладно, ведите меня. Где тут у вас самый главный? — пробормотал, опуская голову.

Женщина рассмеялась.

— Самый главный вам пока не нужен. Сначала побеседуете со специалистами. Они вам всё объяснят, выяснят мотивацию, установят предпосылки…

— И проверят мои финансовые возможности! — вдруг брякнул мужчина.

Женщина, словно бы забывшись, широко улыбнулась, обнажив сахарные зубы. Но тут же приняла озабоченный вид.

— Это само собой. Ведь мы – частная кампания. Государство нас не одобряет, строит всяческие козни. Приходится давать крупные взятки. А что остаётся делать? — она закатила глаза и деланно вздохнула. — Мы живём в очень непростом мире. Так всё сложно и запутанно …

Иван Ильич в этот момент подумал, что она неплохая актриса. А та вдруг посмотрела на него пронизывающим взглядом и брякнула:

— Вам какие похороны устроить – обычные, или по высшему разряду?

Иван Ильич чуть не поперхнулся. Губы его задёргались. Вдруг вспомнились все старые обиды. Мало его дома третировали – жена, дети, все кому не лень. Теперь и эта вздумала шутить.

Сотрудница заметила свою оплошность.

— О! Вы не так поняли. Я вовсе не вас имела в виду! Пойдёмте! Не будем же мы разговаривать в коридоре. Тут мой кабинет, недалеко. Я вас чаем угощу, и вы мне всё расскажете. Или вы хотите, чтобы я на коленках перед вами ползала?..

*   *   *

Через четверть часа они сидели в небольшой уютно обставленной комнате, которую можно было принят за гостиничный номер, такое гнёздышко для интимных свиданий. Широкая двуспальная кровать, накрытая медвежьей шкурой (искусственной, конечно), толстый ковёр из мягкого ворса на полу, удобные кресла, журнальный столик с пузатыми полулитровыми фужерами и парой тяжёлых бутылок из толстого зелёного стекла, окно во всю стену, задрапированное тяжёлой портьерой. В углу высится как айсберг холодильник, на стене телевизионная панель с золотыми круглыми кнопками, ещё дальше – резная деревянная дверь, за которой тоже что-то есть. Пока Иван Ильич осматривался, женщина наполнила фужеры прозрачным пенящимся напитком и взяла один бокал, выставив перед собой руку с неестественно поднятым локтём. Глянуло на гостя задорно и весело, круто выгнув брови.

— За новую жизнь!

Иван Ильич совершенно не знал, как себя вести, но бокал всё-таки взял. Да и как не взять, когда красивая женщина смотрит на него таким взглядом, каким никто никогда на него не смотрел. Если бы жена хотя бы раз глянула на него таким манером, он бы, наверное, повесился от счастья.

— Эй-ей-ей! — воскликнула хозяйка. — Надо быть смелее! Забудьте всё, что с вами было! С этой минуты вы начинаете новую жизнь. Всё теперь будет у вас по-другому. Теперь вы сами будете распоряжаться своей судьбой! Выберете себе новое имя, страну проживания, профессию. И даже можете сменить пол. А что такого? Если хотите знать, я тоже однажды чуть не сменила пол! Была бы теперь мужчиной, курила крепкие сигары и отращивала длинные усы.

Иван Ильич вытаращил глаза.

— Зачем это?

— А, молодая была, глупая. Хотелось всё испробовать. Ведь жизнь так быстротечна. — Произнеся столь глубокомысленную фразу, она осторожно поднесла бокал к губам и сделала большой глоток. — Пейте! Это всё бесплатно. И расслабьтесь вы, наконец! Вы можете встать и уйти в любую секунду. Никто вас не держит. Ну? Идите же! Идите! Прямо сейчас…

Иван Ильич не знал, где сидел. Где-то он слыхал такое выражение – «вить верёвки». Вот это самое с ним сейчас и делали.

Женщина едва заметно кивнула, губы её тронула улыбка.

— И всё же я думаю, что вы пришли сюда с определённой целью. Ведь вы хотите начать новую жизнь, верно?

Иван Ильич замер на секунду, затем кивнул с мрачной решимостью:

— Да, хочу. Давно мечтаю об этом.

— Что и требовалось доказать, — подытожила женщина, ставя пустой фужер на столик.

Спохватившись, Иван Ильич в несколько глотков выпил ледяной напиток, едва не откусив край тонкого фужера. Но – обошлось. Избавился от опасного предмета и, откинувшись на изогнутую мягкую спинку, впервые посмотрел на собеседницу в упор. Критическая точка была преодолена. Он зналл, что уже не уйдет.

— Давайте ваш контракт! — произнёс с угрозой.

Женщина иронично улыбнулась.

— А по душам поговорить не желаете?

— Это лишнее. Всё уже решено.

Женщина выдержала паузу, во время которой придирчиво оглядывала нескладную фигуру клиента. Потом вздохнула и положила руки себе на колени.

— А хотите, я сама о вас всё расскажу?

Иван Ильич этого не хотел, но как-то машинально кивнул подбородком и заметил снисходительно:

— Валяйте.

Зря он, конечно, согласился.

— Вы глубоко несчастный человек, вас никто в целом мире не понимает и не любит. Собственные дети от вас отвернулись. Жена вас ненавидит, сослуживцы считают вас неудачником и занудой. Соседи вас презирают, а собаки бросаются на вас без всякой причины. Вы законченный неудачник. И с этим надо что-то срочно делать.

Некоторое время мужчина сидел не шевелясь. Он был потрясён этим беспардонным и практически безошибочным диагнозом. И ещё он понимал, что все эти выводы женщина сделала так вот, навскидку. А это значит, что он жалок и ничтожен – той самой ничтожностью, которая хуже всего. А он-то считал себя чем-то особенным, надеялся в душе, что найдётся такой человек, который разглядит его истинную суть, оценит глубоко скрытые достоинства. И вот – нашёлся…

Женщина легко поднялась и словно на ходулях обошла вокруг его кресла, подошла сзади и положила руки ему на плечи. От этого прикосновения по всему телу прошла дрожь, он глубоко вздохнул и закрыл глаза, доверяясь этим рукам, словно ребёнок, отдаваясь своему переживанию. Давно забытое чувство, и даже нет, не чувство, а глухой намёк, отголоски былого счастья зашевелились в душе от этого лёгкого прикосновения. Он вдруг вспомнил себя молодым, то, как любимая девушка когда-то давным-давно также опускала руки ему на плечи и стояла так, боясь пошевелиться. Боже мой, он бы всё отдал за то, чтобы это вернулось! Только лишь это! Ничего другого не надо. Свежесть чувств, любовь и понимание хотя бы одного существа! Не надо больше ничего… А женщина уже гладила его волосы, тонкими гибкими пальцами разминала затёкшие мышцы; Иван Ильич погружался в какое-то забытьё, тело его трепетало от этих прикосновений, в груди разгорался жар.

— Всё поправимо, — звучал такой приятный, искренний голос, — вы обретёте новую жизнь, найдёте близкого человека, снова будет любить, и сами будете любимы. С прошлым нужно решительно порвать. Нужно только решиться – и всё станет по-другому. Ваши недоброжелатели поймут, какого замечательного человека потеряли, они будут мучиться до конца своих дней. А вы обретёте то, чего всегда заслуживали. У вас будет жизнь, насыщенная событиями и встречами, вы откроете для себя целый мир – которого были до сих пор лишены. Привычки очень сильны в нас. От них трудно избавиться. Но мы вам поможем. Ведь вы пришли к нам за помощью! И вы правильно поступили. Без нашей помощи вы никогда не сможете разорвать этот порочный круг. Мы вам гарантируем полный успех. Ведь вы ещё молоды, у вас впереди годы жизни. Было бы непростительно потерять такое богатство. Жизнь у человека одна, и он волен распоряжаться ей по своему усмотрению. Но бывают такие ситуации, когда человек словно сетью опутан нерасторжимыми узами, привычками и обязанностями. Он сам не понимает, что всё это – лишь мираж! На высших весах мироздания всё это ничего не значит. И когда приходит смертный час, человек вдруг понимает, что разменял свою жизнь на множество пустяков, что служил пустым целям и исполнял долг перед теми, кто вовсе о нём не думал и был этого недостоин. Но к счастью, есть люди, которые способны вас понять. Они готовы помочь каждому, кто запутался и не может найти выход. А выход есть, нужно только не бояться взглянуть правде в глаза, нужно решиться на поступок. Да, это кажется страшным. Но что может быть страшнее смерти? А ведь все мы когда-нибудь умрём. И с этой высшей точки все наши поступки, все мысли и чаяния обретают совсем другой смысл и значение…

Женщина ещё что-то говорила. Голос то нарастал, то становился тише. Всё вертелось вокруг одного: жизнь несовершенна, человек слаб и беспомощен, но есть люди, готовые его спасти, нужно только попросить их – и всё устроится, горя не будет, а будут лёгкость, безмятежность и покой. Иван Ильичу было уже всё равно, он хотел лишь одного – чтобы женщина не отходила от него, чтоб руки её не останавливались; было такое чувство, что своими сильными пальцами она проникает ему прямо в череп, погружает их прямо в мозг и рыхлит его, а иногда сжимает, отчего всё тело его напрягается и делаются судороги. И если бы она вдруг подняла его за волосы, подвела к окну, велела встать на подоконник, а потом прыгнуть вниз – он, без сомнения, подчинился бы. Но к счастью для него, женщина этого не захотела. Намерения её были несколько иными.

Закончив свои манипуляции, она как ни в чём ни бывало обошла вокруг столика и опустилась в своё кресло. Откинулась на спинку, пристально глядя на клиента. Тот в это время пребывал в полуобморочном состоянии. Глаза его застил золотой туман, голова пылала огнём, а сердце стучало молотом в груди, горячая кровь струилась по жилам; тело словно бы распирало изнутри. Женщина представлялась ему не то богиней, не то ангелом, а может – феей из сказки. Он силился сказать ей об этом, но челюсти свело судорогой, он словно бы разучился говорить, забыл, как это делается.

Однако, наваждение длилось недолго. Необходимый эффект был достигнут, и клиента быстро привели в чувство. Женщина сунула ему в руку чашку с дымящимся кофе и заставила сделать несколько глотков. Когда он начал соображать, сунула чистый лист бумаги и карандаш.

— Пишите предсмертную записку.

Переход был слишком резок. Иван Ильич скривился, как от зубной боли.

Женщина поспешно дополнила:

— Ну как же вы не понимаете? Нужно, чтобы всё выглядело достоверно. Самоубийство – самый надёжный способ. Испытано много раз, работает безотказно.

— А как-нибудь по-другому нельзя? — спросил слабым голосом.

— Можно! — радостно воскликнула женщина. — Устроим автокатастрофу. Тело будет изуродовано до неузнаваемости, родные – в шоке. Плюс к этому – расследование причин аварии, поиск виновного – виновный в этом случае обязательно должен быть. А это новые расходы и хлопоты – всё за ваш счёт. Хотите этого?

Иван Ильич замотал головой.

— Нет, не хочу.

— Вот и отлично. Пишите: я, такой-то, добровольно ухожу из жизни. В моей смерти прошу никого не винить. Написали?.. Хорошо. И ещё пометьте внизу: прошу моё тело, после того, как я умру, не потрошить. Прах сжечь и развеять по ветру!

Иван Ильич отодвинул бумагу.

— Я этого не буду писать.

— Почему же?

— Всё это очень глупо.

Женщина досадливо вздохнула.

— Ну как же вы не понимаете. Ведь вы решили покончить жизнь самоубийством, вы – невменяемы! Пишете первое, что пришло на ум. Чем нелепее написано, тем большее вызывает доверие. А кроме того, мы должны подстраховаться. Если вашего двойника вскроют в анатомичке – обман сразу же обнаружится. Вам это нужно?

Иван Ильич уже в который раз должен был признать правоту собеседницы. Видать, у них тут всё продумано до мелочей. В самом деле, чего он капризничает? Какая ему разница, что о нём будут думать ненавистные родственники и равнодушные соседи? Ведь он их больше никогда не увидит. Иван Ильич склонился над бумагой и размашистым почерком написал требуемое. Женщина приняла от него бумагу и внимательно перечитала. Глаза её сузились, лицо вдруг сделалось хищным.

— Хорошо, — вдруг произнесла, оборачиваясь. — Деньги принесли?

Иван Ильич вытащил из внутреннего кармана пухлый бумажный свёрток, перевязанный розовой ниткой, положил на столик. Женщина взяла небрежно и, подержав на весу, бросила в сумочку, стоявшую возле ног.

— Здесь вся сумма?

— Да, ровно сто тысяч. Можете пересчитать.

— После пересчитаем. А пока… — Она решительно поднялась. — Можете пройти на сканирующую установку. Сделаем структурное сканирование, сразу начнём готовить муляж. На подготовку обычно уходит семь дней. Нужно изготовить для вас новые документы, решить вопрос будущего проживания, легализации в новой роли. Это всё достаточно сложно. Ошибки быть не должно. Ведь мы рискуем больше вас. Если обман обнаружится, вам ничего не грозит. А наша деятельность может быть расценена как преступление против человечности. Да-да, не удивляйтесь. Поэтому, всё должно храниться в глубочайшей тайне. Если мы узнаем, что информация просочилась в третьи руки – мы сразу же откажемся от этого проекта. И деньги вам уже никто не вернёт. Вы это понимаете?

Иван Ильич сглотнул слюну.

— Никто ничего не узнает. Глупо было бы с моей стороны болтать.

— Вот и чудесно! — Женщина поспешно встала, подняла сумочку с пола за длинный ремешок. — Посидите здесь, я пришлю сотрудницу, она оформит необходимые документы! — И вышла.

Иван Ильич с тоской проводил взглядом её гибкую сильную фигуру, особое беспокойство вызывала сумочка, в которой уплывали от него денежки. Теперь он никуда от них не денется – это он ясно понимал. И они это понимали. Следовательно, нужно принять свою судьбу – ту самую, которую он выбрал сам.

*   *   *

На улаживание всех дел ушла неделя. Иван Ильич жил эти дни как во сне. Отрешённо смотрел на сослуживцев, со странным выражением ходил по улицам, и казалось ему, что это какое-то наваждение, что всё им задуманное – не более, чем шутка. Вот он сейчас тряхнёт головой, и опять всё станет по-прежнему. Так странно получалось, что прежняя жизнь, казавшаяся невыносимой, вдруг оказалась не такой уж и плохой. Чего ему не хватало? Ну, жена не любит – эко диво. Кого этим удивишь? Вот дети – это да. Детей он упустил. Но и это не беда. Меньше головной боли. И всё-таки, дети у него есть – чувство законной гордости шевелится иногда в душе. Смог, всё-таки. Не каждому это удаётся. Какие ни какие, а выросли, плоть от плоти его. Тут уж можно не сомневаться – сам породил, сам такими их и сделал. Следовательно, что? Он сам же во всём и виноват? Выходит, так. И вот он убежит и от детей, и от жены, и от сослуживцев – от всего этого мира скроется. Куда? В жаркие страны? Где начнётся новая жизнь, полная неизведанных ощущений, вся окутанная тайной… А лет-то ему сколько? Ну, положим, он ещё не старик. Здоровье берёг, не злоупотреблял, не кутил напропалую, как некоторые. Но и всё же – пятьдесят восемь – не пустяк, как на это дело ни взгляни. Да что уж теперь!.. Возврата нет. Опять же, денег жалко. Зря, что ли, он продал машину и загородный дом? Теперь уж не вернёшь.

В таких тревожных мыслях проходили дни и ночи. Жена украдкой бросала на него взгляды, как будто предчувствовала скорую развязку. Интуиция её не подвела. Развязка наступила через восемь дней.

Иван Ильич, переодевшись до неузнаваемости и запутав следы, приехал в условленное место. Там его уже ждали – молодая женщина в белом плаще и больших черных очках, скрывавших половину лица, и мужчина спортивного вида в узких брюках и чёрной куртке; этот всё отворачивался, словно хотел показать, что он тут ни при чём. Женщина молча подошла к стоявшей на обочине машине и распахнула заднюю дверцу, выразительно посмотрела на Ивана Ильича и коротко кивнула. Иван Ильич почувствовал мгновенное удушье, но справился с волнением и шагнул к распахнутой дверце. Женщина ждала, когда он поместится внутри, затем резко захлопнула дверцу и, кинув по сторонам два быстрых взгляда, кивнула своему спутнику. Тот кинулся к машине. Через пять секунд оба они сидели на передних сиденьях, мужчина слева, женщина – справа. Иван Ильич потихоньку перевёл дух. Такое начало не сулило ничего хорошего. Он в сотый раз пожалел о том, что ввязался в эту авантюру, вдруг с необыкновенной ясностью поняв одну простую истину: он – не герой! Никогда им не был, и уже не будет. Житейские бури, страсти, риск, сумасшедшие поступки – всё это не для него. Но машина уже мчала его по шумной автостраде, мимо проносились такие же болиды, множество людей куда-то спешило, летело, очертя голову, и лишь Иван Ильич уже никуда не хотел спешить, а хотел вернуться домой, привычно растянуться на диване, смежить усталые очи...

— Никто вас не видел, как выходили из дома? — вдруг спросила женщина. Иван Ильич не сразу понял, что вопрос обращён к нему. Он поднял глаза и увидел в зеркальце напряжённый взгляд тёмных глаз, зеркальце дёргалось из стороны в сторону, и казалось, что глаза нахально подмаргивают. — Надеюсь, вы понимаете, что с этой минуты события стали необратимыми? — снова спросили глаза.

Иван Ильич нашёл в себе силы кивнуть страшному зеркальцу и вымолвил, едва шевеля помертвевшими губами:

— Да, я всё понимаю. Не беспокойтесь. Никто меня не видел. Да и кому нужно за мной следить?..

Женщина отвернулась и вопросов больше не задавала.

Через полчаса они въехали в подземный бункер. Дверцы распахнулись, Иван Ильич неуклюже полез в темноту.

— Где это мы? — спросил в сторону.

— Это больница, — ответила женщина. — Сейчас мы поднимемся в приёмное отделение, и вас отведут в палату. Там уже всё приготовлено для вас.

Иван Ильич замер.

— В палату? Зачем это?

Женщина прошла несколько шагов и остановилась.

— Ничего особенного. Все наши пациенты через это проходят. Мы должны изменить вашу внешность. Ведь вы не хотите, чтобы вас опознали на первом же пропускном пункте?

— Но мне об этом ничего не говорили!

— Это само собой разумеется. Да не бойтесь вы. Ничего страшного с вами не случится. Сделают вам подтяжку лица, исправят форму носа – вы станете моложе, симпатичнее. Ведь вы ещё совсем не старый. Вы ещё можете нравиться молоденьким женщинам. Честное слово!

Иван Ильич против воли улыбнулся. Во как заправляют! Знают своё дело. В самом деле, возразить ему было нечего. Собеседница его была права. И потом, у него уже не было выбора. Он был здесь как в западне. Двигаться можно было только вперёд – вслед за этой миловидной особой, с губ которой слетают такие странные слова. Иван Ильич покорился. Понурив голову, плёлся по каким-то плохо освещённым переходам, чувствуя под ногами мелкие камешки и битый кирпич, затем ехал в грузовом лифте, но почему-то не вверх, а вниз, под землю. На душе было всё гаже, из глубины поднимался первобытный ужас. Сердце стучало молотом, на лбу выступила испарина. Быть может, так себя чувствуют преступники, когда их ведут на эшафот – Иван Ильич этого не знал, потому что не был преступником. Однако, какую-то безотчётную вину чувствовал, как будто он кого-то предал. Но кого он мог предать, если окружающие первые от него отвернулись? Разве что – самого себя? Можно ли предать себя? И что под этим понимать? Личность ли свою – это трудноуловимое, почти эфемерное образование, или собственные идеалы, а может, образ жизни, круг привычек, предметов и людей? Лишь теперь Иван Ильич по-настоящему задумался над этими мудрёными вопросами. И странно ему было, что это случилось в самом конце, когда всё уже решено. Стоя одной ногой на другом берегу, он вполне осознал своё положение и этот жуткий выбор. Но, видно, так бывает и со всеми. Одни прозревают уже на эшафоте, в двух шагах от плахи и палача. Другие - прощаясь с близкими на смертном одре, едва шевеля почерневшими губами. Третьи – в минуту глубокого потрясения, когда, кажется, рушится весь мир. И почти никто – в кругу житейских буден, в размеренном быте, в паутине привычек и мелочей. Так уж повелось у людей.

*   *   *

Сложная операция длилась больше десяти часов. Несчастному Ивану Ильичу заменили половину внутренних органов – печень, селезёнку, левую почку (а правую просто вырезали, справедливо рассудив, что с него довольно и одной), взяли часть тонкого кишечника (а зачем ему три метра, когда достаточно и полутора?), и отполовинили печень. Был нешуточный спор (к счастью, пациент его не слышал), когда решали – выполнять ли также пересадку сердца. В итоге, здравый смысл возобладал, и сердце решили не трогать. Да и в самом деле – опасно это. Вдруг пациент загнётся прямо на операционном столе? Нужно, чтобы он ушёл отсюда на своих двоих, и какое-то время ещё пожил – где-нибудь в третьей стране, когда не окочурится естественным образом, тихо и незаметно. И не сказать, что Ивану Ильичу подсунули совсем уже гнилой товар - пересаженные органы были взяты, в общем-то, от здоровых людей, правда, довольно старых. Моложе восьмидесяти – никого не было из заказчиков. Все они рады были получить довольно сносные и ничем не поражённые ткани. А Ивану Ильичу – зачем ему такое богатство? Нет, в самом деле! Не умел жить нормально – нечего и мельтешить. По крайней мере, хорошие люди получат необходимую помощь. А фирма, устроившая всё это – немалые деньги. И все будут довольны!

Великое множество самых мудрёных вопросов решается в этом мире чрезвычайно просто. Иван Ильич убедился в этом на собственной шкуре. Когда он – полуинвалид, три недели спустя был выпущен из этой так называемой больницы доживать свои дни вдали от посторонних глаз – ему было уже всё равно. Он не вспоминал свою неблагодарную жену и жестокосердных детей, не жалел о своём доме, не думал о постылой работе – всё это заменило полурастительное полуобморочное состояние, в котором он пребывал с момента пробуждения вплоть до той секунды, когда погружался в спасительный сон. Шрамы от операций сильно болели, он не мог ни нагнуться, ни потянуться как следует, ни даже кашлянуть. Он и понимал, что с ним обошлись бесчеловечно – но даже это его не очень трогало. На возмущение тоже нужны силы. А сил как раз и не было. И не было никого, кто бы мог вступиться за него. Он хотел лишь одного — поскорее умереть. Забыться, погрузиться в сладостный сон. Он призывал смерть каждую секунду. Звал, когда со стоном просыпался. И молил бога перед сном о том же – чтобы он поскорее забрал его к себе.

К счастью, ждать ему оставалось недолго.