Жаркий летний день, солнце припекает так, что оцинковка на крыше потрескивает, как ночью сверчки. Мы с Ромкой, моим двоюродным братом уже часа два играем в «ножички», на старой вперемешку с мусором куче песка. Я проигрываю и лоб уже болит от щелобанов. Ромка улыбается во весь свой щербатый рот, - ну, хорош, - говорит он, - пошли лучше кур кормить. «Кур кормить» это у него игра такая, насыпаем в дырявое ведро песка и идём в курятник. Рома с удовольствием начинает кормёжку, сыпит поверх корма песок с гравием и приговаривает, - кусайте, куки, кусайте. Игру прерывает мой дед, - Ах, ты с-к, - кричит он на Ромку, - а ну бегом домой пока не выпорол. Секунда и Ромки и след простыл. Я стою с пустым ведром, опять «проиграл».

Дед закуривает и с прищуром чёрных, как смоль глаз смотрит на меня. Потом с оттяжкой начинает говорить, - Саша, когда ты поймёшь, такие как Ромка всегда сухими из воды выходят, а такие, как ты проигрывают. Знаешь почему ? Я мотаю головой и прячу ведро за спиной. Дед тушит сигарету об замыленный дверной косяк и продолжает, - потому что Рома не в игры играет, он играет в тебя. Понимаешь ? Я хмурю лоб, изображая понимание, старое ведро предательски падает на пол. Дед ухмыляется, - ничё со временем всё поймёшь. Ладно, бабка уже два часа гудит курицу заруби, а ну лови вон ту, чёрную. Я рад, что «сурьёзный разговор» закончен и бегу ловить куру. За минуту поднимаю на уши весь курятник, наседки галдят, перья с пылью уже висят коромыслом, но всё же загоняю чёрную в угол, зажимаю ей крылья и несу деду. Мы идём на задний двор. Не люблю это место, - про себя называю его «гестапо». Там стоит огромный пень для рубки птицы и длинная гарда для резки скота. Запах в «гестапо» всегда какой-то затхлый и противный. Я думаю, что как всегда передам курицу деду и побегу во двор, но что то идёт не так, как всегда. Дед поворачивается ко мне и говорит, - - ложи её. Я осторожно ложу куру на пень и зажимаю её голову между двух ржавых гвоздей, чёрная спокойна, как под петухом, только глаз пучит и всё.

Дед стоит рядом и правит топор, уже серьёзен, не улыбается, а потом пристально смотрит на меня из под своих чёрных бровей, - Сашь, а тебе курицу жалко, а ? Я говорю, - конечно жалко, - чернуха вообще моя любимица, такая ладная, а хитрая какая что ты, где она только червяков не находит и так ловко их вытаскивает, умка да и только, не то что другие, «белые» и «пеструхи». Дед продолжает, - а бубушку, когда она плачет жалко ?! Жалко, - отвечаю я. А себя тебе жалко или нет ??? Я задумался, а про себя я не знаю, как то не думал о себе в таком роде, - ну в роде нет, - отвечаю я, из под мышек уже пот потёк. Вот, - отвечает мне дед, - поэтому ты нашего рода, мазыцкого. Помнишь, что я тебе о них говорил. Мазык никому не верит, кроме Бога, никого не боиться кроме себя самого и ни у кого и никогда не просит защиты, а сам даёт её тем кто духом слаб, но душою чист и беззащитен – и «кемы» свои он кресит только сам. Дед подошёл ко мне и взял куру за лапы, а мне передал топор. Такой тяжёлый. Голова кругом то ли от жары, то ли от страха, пот уже бежит ручьём. Дед вывернул голову куре поудобней и смотрит на меня, - руби, - говорит, - один резкий удар и всё, пойдёшь дальше играть.  Я как заворажённый поднимаю топор, меня уже трясёт, вижу только, как смотрит на меня «красный куриный глаз». И тут дед своим заскорурузлым большим пальцем .. ткнул мне ногтем ровно между глаз … И сразу исчезло всё – задний двор, сад за ним, противное «гестапо», передний двор и наш большой дом. Вижу только два светящихся шара, большой держит дед, а маленький лежит ровно посерёдке пня и связывает их только пульсирующая серебрянкой тонкая линия. Я крикнул только, - Аааа, - и разом эту линию перерубил. И тут же всё вернулось и двор, и сад, и даже запах яблок приятно так ударил мне прямо в нос. Стою, таращусь по сторонам. В железном ведре бёьтся чернуха, дед держит её за ноги и придавливает спуская с неё кровь. На пеньке между двух ржавых гвоздей лежит куриная голова с стеклянным глазом. Я резким движением загоняю топор в пень. Дед обернулся на этот звук и вновь вперился в меня своими чёрными глазами, ухмылнулся, -

«Ну, что мазык страшно было, - оценивают меня его глаза, - привыкай к «накату», это самое ценное в жизни качество. Я во время войны «в накате» один целый взвод фрицев вырезал. Потом, когда «откат» пришёл даже поверить в это не мог. Так то, Сашок. Ну ладно у меня дел много, идите с Ромкой на пруд купаться. Потом с тобой всё договорим».

Я выхожу на ватных ногах во двор, - в песочной куче уже Ромка в одинокого в ножичек играет. «Ром, - кричу ему я, - а голос хриплый-хриплый, как будто не мой, - пошли купаться. «Пошли, - откликнулся сразу Ромыч». И мы бегом, через лес припустили к пруду. Голые ноги жжёт горячая пыль лесной дороги, уже не в моготу, а вот и пруд. И мы махом ныряем в его холодную водицу. Плывём на середину пруда, там как перст торчит из воды огромный старый дуб с уже совершенно облезлой корой, похожий на скелет какого то древнего великана. Доплыли, залезли, - Ромка начинает нырять, а я уселся на большущий сук и задумался. Что ЭТО было ? Дед мне столько раз рассказывал о нашем роде мазыков, бродяг-старообрядцев, со своим тайным языком, обычаями и правилами, которые передавались только устно, - по мазе и больше никак. И про мысле-образы, что зовутся – кемы столько всего говорил, и как жгут их мазыки в «внутреннем огне» - в кресе, - и рождается из них уже – «масть», картина мира посвящённого мазыка. И конечно же про силу чудотворную – мазыцких откатов и накатов. Но вот сегодня я, пятилетний пацан, испытал на себе эту силу. Я ВИДЕЛ ЕЁ и за право увидеть ЕЁ моя чернуха жизнью заплатила, мне до сих пор было жалко её, но  я теперь знал чему посвящу всю дальнейшую свою жизнь, - поиску «Масти» своей и только своей, больше никто мной играть не будет.  Ромка в очередной раз залез на дерево, - Сашь, ну ты будешь прыгать или нет ?! Буду, - резко и чётко ответил ему я, Ромка взглянул на меня как-то то ли испуганно, то ли удивлённо, но тут же сплюнув сквозь свои щербатые зубы парировал, - ну, тогда ныряй. И мы вместе взявшись за руки прыгнули с старого дуба, -
в такую манящую своей глубиной тёмную воду заброшенного всеми лесного пруда.