Если честно, до сих пор не знаю — жалею или нет, что толстый Боб нашел мне тогда эту работенку. Впрочем, особо выбирать не приходилось. Я сидел на случайном заработке и старался поменьше думать о мясе и пиве, а еще о том, что вечером Дениза опять будет ругаться, хоть из дома беги. Она-то выходила замуж за штатного электрика «Дженерал-моторз», а не за парня, перебивающегося случайными заработками. И Дженни каждое рождество ждала Санта-Клауса, а я все никак не мог наскрести достаточно денег, чтобы устроить ей праздник.
Короче, в тот день я был радешенек и поставил Бобу не одну стопку виски в «Сытом боцмане». Мы даже немного перебрали. А если уж быть до конца откровенным, напились как два юнца, впервые дорвавшихся до спиртного. Кажется, под утро я уснул на пороге. Дениза так и не впустила меня. Не поверила, когда сказал ей, что подрядился на новую стройку недалеко от Боулдера.
— Кому ты нужен? — кричала она сквозь дверь. — Какая станция? Я завтра же забираю Дженни и уезжаю к маме!
Но ей пришлось поверить на следующий день, когда я принес и сунул под хорошенький носик контракт, а затем выложил на стол внушительную пачку аванса.
К маме она, правда, все равно уехала, но позже, намного позже. Забрала Дженни и уехала.
Впрочем, расскажу по-порядку.
Я подрядился строить эту станцию, и всё было замечательно. Каждое утро автобус компании отвозил нас на место. Рабочих набрали достаточно много и особо напрягаться не приходилось. А когда начальник узнал, что я электрик, меня вообще перевели на другой участок и добавили к заработку двести долларов. Дениза накупила себе новых платьев и стала такая довольная, как в первые полгода нашей совместной жизни. Постоянно что-то мурлыкала себе под нос, готовила ужин, баловалась с дочкой. Я мечтал, чтобы эта стройка никогда не кончалась!
Но дело двигалось довольно быстро. Они были очень шустрые ребята. Месяцев через восемь мы уже монтировали главный реактор. Я хорошо помню тот день, потому что это был выходной, и Гарри уехал домой, а руководил всем липкий Хью. Я терпеть не мог этого типа — худой, длинный, и вечно сует свой нос куда не надо. А глаза противные и какие-то желтые. Остальные относились к нему не лучше. Сейчас думаю, что если бы тогда командовал Гарри, ничего бы не случилось. А от того, что Хью постоянно всех подгонял, ребята работали напряженные и злые как черти.
Нас было восемнадцать человек в бригаде. Это те, кто бегал на подхвате. И еще человек двадцать различных специалистов в желтых комбинезонах. Многих я видел на площадке впервые. И что-то у них сразу пошло не так. Я, хоть мало смыслю в этом деле, но тут любому становилось понятно, слишком уж они суетились и орали друг на друга.
Итого, тридцать восемь человек, из которых в живых осталось пятеро, когда эта штука рванула.
Я всегда считал себя смелым парнем. Не безрассудным идиотом, который лезет в любую драку, но всё-таки. Как-то раз мы с Бобом даже вышли вдвоем против целой ватаги обкурившихся подростков — и ничего. Боб вытащил нож, и мы разогнали их за несколько минут.
Но тот день я совсем не люблю вспоминать. У меня всегда что-то екает в груди и от этого становится противно и мерзко.
Сначала громыхнуло, словно в железную бочку ударило сто миллионов молотков. И стало так жарко, что на мгновение показалось, будто очутился в пекле. Меня спасло то, что я отошел отлить. Вот так вовремя приспичило, а отхожее место засунули в подвальный этаж второго корпуса, и надо мной оказалось несколько метров бетонных плит. Обвались перекрытия — и я был бы похоронен заживо. Но они выдержали. Где отсиделись остальные четверо — не знаю, но, когда вылез на поверхность, от стройплощадки ничего не осталось. Огромная воронка и туча горячей пыли. Вот и все. И первое, что я сделал — помчался оттуда со всех ног.
Потом у меня постоянно спрашивали разные типы в пиджаках и с галстуками — что произошло? Что я видел? А я с чистой совестью отвечал, что сидел в сортире и ничегошеньки не знаю. И от меня отстали. А один парень, кажется, Ричардс, начал объяснять, как кто-то неправильно махнул крановщику и тот, вместо того, чтобы поднимать вверх, грохнул эту штуковину вниз, и попал куда-то не туда. Больше мы Ричардса никогда не видали. Впрочем, я особо ни за кем и не следил, слишком уж был озабочен тем, что начало со мной твориться.
Первая это заметила, конечно, Дениза, я редко смотрюсь в зеркало. Только если нужно побриться, но после аварии я почти не брился — очень уж кожа горела.
А через неделю она как-то странно на меня глянула и спросила — не устал ли я?
— С чего бы мне уставать? — Я невежливо буркнул, потому что обломился такой хороший заработок, и опять приходилось думать, как прокормить семью.
А Дениза сказала, чтобы я пошел и посмотрел на себя в зеркало, потому что на мне лица нет. Она так и сказала тогда - «лица нет», я потом часто вспоминал эти слова.
И сразу послушался — подошел к зеркалу и стал себя разглядывать как какой-нибудь. И чем дольше смотрел, тем меньше мне все это нравилось. Нет, рога у меня не выросли, и ничего такого по большому счету. Просто мне на тот момент было двадцать пять, а моему отражению — будто  пятьдесят пять, никак не меньше. Морщины вокруг глаз, и виски все седые, и кожа возле ушей обвисла так, что хоть пластырем приклеивай. Я, конечно, не женщина и мне, в общем-то, все равно, как выгляжу, но в тот момент перетрусил. Сильно перетрусил, решил, что всё — кранты. Потому как, видимо, эта паршивая авария все-таки мне аукнулась.
Я только просил Денизу, чтобы она никому ничего не говорила. Но тут уже хоть говори, хоть нет, скрывать это было невозможно. Очень уж я погано выглядел. Именно выглядел, потому что чувствовал себя вполне нормальным и ни капельки не больным.

 Почти весь день я, как дурак, просидел возле зеркала. Незадолго до этого посмотрел с Дженни фильм — у мужика борода вырастала буквально за минуту. Вот и у меня так. Не за минуту, конечно, но часа за два. Я тогда время не засекал, просто сидел и смотрел, как она лезет. А глаза все глубже и глубже прячутся во впадины глазниц.
В общем, где-то часам к двенадцати выглядел как настоящий старик и Дениза, которая весь день ходила молчаливая и притихшая, вскрикнула, когда я, наконец, обернулся, схватила Дженни в охапку и бросилась вон из дома.
А я лег в постель и приготовился помирать. Потому как ничего другого мне не оставалось.
Наверное, она думала точно так же. Потому что утром пришла не одна, а с соседями. Я услышал шум и открыл глаза. И тогда она снова закричала, испуганно, закрывая руками рот. Но соседка обругала ее ненормальной и ушла.
А я, как ошпаренный бросился к зеркалу и сам едва не заорал — на меня смотрело мое лицо. Молодое и довольно свежее. Я даже заплакал в первый момент — не выдержал. А Дениза покачала головой и сказала, что чует ее сердце — это еще не конец. И, конечно, она оказалась права.
Как только обо мне пронюхали — тут же забрали и увезли в Нью-Йорк. Хотя я отказывался ехать. Но меня никто, ни о чем не спрашивал. Плевать они хотели на мои желания. Единственное, что удалось из них выбить — это немного денег Денизе. Они, кстати, не особо расщедрились. Но, по крайней мере, я был спокоен, что пока сижу в этих больницах, мои девочки не голодают. А просидел я там довольно долго.
Чего они только со мной не делали! Кровь выкачивали просто литрами и просветили всего насквозь, до самой малюсенькой косточки. И толкались в палате каждый час — наблюдали, как я старею. Спустя пару месяцев я уже немного соображал, о чем они болтают. Хотя до конца, конечно, так ничего и не разобрал. Чаще всего они говорили – свободные радикалы. Смешно, как будто название партии. Как я понял, от того взрыва во мне этих самых радикалов оказалось слишком много и они устроили революцию. Все мои клетки, все до единой, немного изменились. Так, словно я весь, от пяток до макушки заболел раком, и, по идее, должен был давным-давно умереть. Но почему-то не умер. А вместо этого просто вот так ненормально старел и омолаживался. И им, конечно, ужасно хотелось разобраться — как все это происходит. Да только ничего у них не вышло.
Меня отпустили через полгода. Отпустили с условием, что я буду находиться под постоянным наблюдением, жить тихо и никогда никуда не поеду. Как преступника под подписку о невыезде. А чтобы не сильно возмущался — назначили пенсию. Не слишком большую, но для скромной жизни вполне достаточную.
Правда Дениза оказалась не слишком рада меня видеть. Но она дождалась, и уже за это я был страшно ей благодарен. Толстый Боб потом рассказывал, что некоторые пытались к ней подкатить, и она всех отшила. Она ждала меня, а когда дождалась, прожила ровно неделю. А потом сказала, что не может каждую ночь ложиться в постель со стариком. И даже то, что к утру я вновь молодел, не могло ее успокоить. Конечно же, я не стал возмущаться. Обещал присылать две трети своей пенсии и отправил к маме.
А как же иначе? Ребенку совсем не на пользу, если не ясно — сколько же лет её отцу? Дженни шел шестой год, но она всегда была очень смышленой девочкой.
Я отпустил их, иногда звонил, но на встречи никогда не набивался. Во-первых, подписка, а во-вторых, не хотел нервировать лишний раз. Ни к чему эти встречи.
Дениза уехала и жила одна, это согревало мне душу. Кто знает? Быть может, моя болезнь пройдет так же внезапно, как и началась? Быть может, завтра я проснусь в двадцать пять и к вечеру мне так и останется двадцать пять? И тогда я смогу поехать и забрать своих девчонок домой. Я надеялся. Отчаянно. И постоянно смотрелся в это чертово зеркало.
Наверное, Дениза тоже на это надеялась. Думаю, в свое время она вышла за меня не только потому, что я был штатным электриком «Дженерал-моторз».
Но дни шли, а ничего не менялось. И тогда я стал задумываться — а что если наоборот? Если я однажды усну стариком и проснусь стариком? А то и вовсе не проснусь? Вдруг мои клетки не смогут омолодиться к утру? Я начал нервничать и чаще выпивать, и вообще чувствовал себя распаршиво.
Если честно, я тогда меньше всего волновался о себе. Не то чтобы мне не хотелось жить и всё такое. Просто я устал. Я ведь был один, совсем один, и не знал чего ждать от жизни. А больше всего меня грызла мысль, что я неудачник. И если умру, ничего не смогу оставить Денизе и Дженни. И они никогда не поедут на Мартинику, как мы когда-то мечтали. И у нас не будет своего домика с белым забором и лохматой собакой для дочки. И по вечерам соседи не будут забредать к нам на огонек, чтобы поболтать о том, о сём и покурить на веранде. Ничего этого не будет, потому что какой-то придурок неправильно махнул рукой.
Вот тогда-то я и решил, что никому ничего не должен. Со мной уже кончено, но зато у Денизы будет все. И хрен кто сумеет меня поймать, потому, как ни один полицейский не сможет правильно составить приметы.
Я следующим же утром поехал в Лонгмонт. Купил игрушечный пистолет, с двух метров его было не отличить от настоящего. Весь день прошатался по городу, присматривая подходящий магазинчик, а как только стемнело, разбил витрину и постарался унести столько украшений, сколько смог накидать в мешок.
Конечно же, там была сигнализация. Ох, и завопила же она! А потом к этому реву добавились звуки полицейских машин. Но к тому времени, когда бравые ребята выпрыгивали из них и бежали в магазинчик, я уже улепетывал в обратную сторону.
На следующий день во всех газетах мелькало фото невысокого седого человека в надвинутой на глаза бейсболке, но никто, даже я сам, не смог бы опознать в этой смазанной фотографии себя.
Полиция там все перерыла и ничего не нашла. А я понял, что таскать украшения не слишком-то хорошо, потому что после ограбления несколько месяцев никуда не мог их пристроить, пока, в конце концов, не спихнул какому-то перекупщику почти за бесценок. Всё вырученное послал Денизе, и в тот вечер впервые лег спать спокойным и трезвым.
Но в будущем, я решил брать только деньги. С ними меньше возни. Залезть в банк я, конечно же, не мог, но в крупных магазинах, выручка под вечер наверняка не маленькая. Тем более, перед праздниками. Я стал подумывать: чтобы такого мне придумать.
Не поймите неправильно, я всегда был честным парнем и зарабатывал на хлеб своими руками. Но так получилось, что других вариантов у меня не осталось. И можно сколько угодно рассуждать о морали, когда у тебя вся жизнь впереди. А когда все в прошлом, и ты каждый день живешь как последний, взгляд на многие вещи меняется очень сильно. Я не боялся тюрьмы, не боялся смерти, я боялся, что Дениза будет вспоминать меня недобрым словом.
На этот раз я готовился довольно долго. Решил больше не светиться в Лонгмонте, а присмотрел огромный «Блаури» в Шайене. Трижды туда ездил, рассматривал положение залов, касс и постов охраны. Заходил разным, и молодым, и старым, чтобы не примелькаться. Как-то даже попытался пофлиртовать с кассиршей, надеясь выведать подробности. Но она сделала такое серьезное лицо, что у меня тут же пропала охота с ней говорить.
А через пару месяцев я почувствовал, что готов. Ничего нового придумать уже не мог, а у Денизы был совсем грустный голос, когда позвонил ей. Она сказала, что Дженни заболела. У нее оставалось немного от денег, которые я ей прислал в последний раз, но они съездили в Денвер, в парк развлечений.
— Понимаешь, Чарли, — говорила Дениза в телефонную трубку, — я подумала, что малышка никогда не была на аттракционах. Ни разу. А она уже большая и все понимает, и постоянно спрашивает — где папа? Вот я и решила, что свожу ее немного развеяться. И, кажется, мы перебрали с мороженым. — Она словно оправдывалась, меня даже передернуло.
— Я достану денег, Дениза. Ты не переживай. Молодец, что устроила Дженни праздник. — Помолчал минутку, не хотел спрашивать, но не удержался. — А что она говорит обо мне?
— О тебе? — Дениза тоже помолчала, словно подбирая слова. — Знаешь, кажется, она думает, ты — Санта Клаус и появишься на Рождество. Если сможешь прийти со своей бородой в праздничный вечер, это будет ужасно похоже на правду.
Дениза даже хихикнула в трубку, а я уже сто лет не слышал ее смеха. У меня будто выросли крылья за спиной от того, что я скоро увижу жену и дочку. И в тот же вечер, ужасно довольный, сел в автобус, отправляющийся в Шайен.
Я почти правильно все рассчитал. Почти, потому что они меня вычислили. Не знаю как, но вычислили. Я это понял, как только завидел полицейские машины возле своего дома на следующий день. Это были не парни в пиджаках. Те всегда приезжали незаметно. Это были обычные полицейские. Они лихо бежали к дому, пока я так же лихо мчался на крышу. Никогда раньше не лазил по крышам, и – какая удача! – они приехали утром, когда я был молод и полон сил.
Короче, я удрал. И теперь меня ищут все — полиция, серьезные ребята, все, кому не лень. Но я твердо решил больше ни с кем не иметь дел. Надоело. Думаю, пару недель до Рождества вполне продержусь.
Если Дженни хочет Санта Клауса, значит, у нее будет Санта Клаус. Большой, толстый Санта-Клаус с настоящей бородой. А все остальное уже неважно.