Александр Тихонов

Дом на окраине

Папка Оли не вернулся с фронта, поэтому, когда в школе её сосед по парте Колька Воробьёв хвастался пистолетом, выструганным из дерева его отцом, девочку душила обида.

– Батя сказал, найдёт для меня работу в колхозе, – поведал однажды Колька, а Оля выбежала из класса и долго плакала, сидя на крыльце школы. Никто не мог понять, в чём же дело и директор, Пётр Афанасьевич даже спросил, не Колька ли её обидел. Девочка отрицательно мотала головой, размазывая по щекам крупные, солёные капли и плакала, плакала, плакала…

Колькин отец вернулся, щеголяя медалями, а её папка остался лежать в германской земле на высотах со страшным названием Зеловские. Олю всегда пугало это слово, от которого, казалось, так и веяло могильным холодом.

Осенью она снова пошла в школу. Уговаривала маму разрешить ей работать на ферме, но женщина заявила, что сейчас для Оли главное – учиться.

– Папа гордился бы тобой, – шептала она, расчесывая русые волосы дочери, и плакала. Совсем как Оля минувшей весной на крыльце школы. Слёзы текли по щекам, а мама твердила срывающимся голосом:

– Ничего, Оленька, ничего. Всё будет нормально. Ты главное Боженьку попроси, помолись, а он поможет, не оставит нас.

И девочка молилась. Однажды, когда она случайно сказала об этом тёте Тамаре с соседней улицы, та заявила, что если бы Бог существовал, он бы никогда не позволил стольким мужикам из их села сгинуть на войне. А раз уж похоронок пришло почти три десятка, то нет никакого Бога.

Но Оля молилась всё равно… Вечерами, забравшись по скрипучей лестницы на чердак, она долго вглядывалась в ночную тьму и молилась. Бог представлялся ей высоким, крепким мужчиной в маршальском кителе. Он шел по изрубленной осколками земле и отводил пули от советских солдат, выносил на себе раненых. Ей  грезилось, что вот сейчас Бог дойдёт до той воронки, рядом с которой лежит её папка. Подойдёт, поможет подняться и скажет: «Живи, Иван Артемьевич. Ты нужен дочери». Она надеялась, что вот сейчас… но когда Бог с лицом маршала Жукова уходил во тьму на поиски папки, девочка уже крепко спала.

Это был её Бог. Не тот странный, полураздетый мужчина на кресте, и себя-то не сумевший защитить, а маршал-победитель, который непременно вернёт ей отца.

В конце сентября, когда урожай на колхозном поле был собран и дети сели за школьные парты, Оля поссорилась с Колькой. Глупый мальчишка опять рассказывал всем, как хорошо его батя умеет стрелять из ружья и, дескать, именно поэтому он вернулся с фронта живым. Оле хотелось крикнуть: «Мой папка стрелял лучше! Он был охотником!». Но она лишь с обидой смотрела на вредного одноклассника и старалась не заплакать, а когда Колька опять заговорил про отца, назвала его дураком и Гитлером.

Расстроенная, в слезах, она выбежала из здания школы и помчалась прочь. На окраине села остановилась перевести дух и разрыдалась. Опустившись на траву возле крайнего от реки дома, девочка несколько минут сидела, закрыв лицо ладонями. Когда слёзы, наконец, перестали сочиться из глаз, Оля огляделась. Справа, сокрытое пеленой измороси, раскинулось село. Слева змеилась река, к которой по косогору спускались картофельные поля.

А за спиной у плачущего ребёнка высился старый бревенчатый дом. Он стоял на отшибе, заросший со всех сторон высоким бурьяном, с заколоченными окнами и ржавым амбарным замком на дверях.

Оля не помнила в лицо хозяина этого мрачного жилища. Она знала о нем лишь из маминых рассказов, да из обычного трёпа Кольки Воробьёва. Мама рассказывала, что раньше в доме жил морской офицер с семьёй, но когда началась война, за офицером с семьёй прислали машину. Офицер и его домочадцы быстро скидали необходимые вещи в кузов грузовика и отбыли на одну из военно-морских баз. Колька же добавлял к этой истории, что офицер обещал вернуться в село, как только война закончится. Дескать, услышал об этом глупый мальчишка от своего папки… от своего бати. Но, как бы то ни было, никто в дом на окраине не вернулся. Тщетно осенние дожди стучались в запертые двери, барабанили по заколоченным окнам. Дом, словно верный пёс, ждал своих хозяев.

Оля поднялась с травы, отряхнулась, вытерла краешком платка вновь проступившие слёзы. Она была как этот дом – ждала отца, спустя долгие месяцы и верила до последнего. 

Раздвигая траву, подошла вплотную к стене. Старый, некогда добротный сруб уже давно просел, врос в землю и теперь окна, до которых Оля раньше не смогла бы допрыгнуть,  находились на уровне её лица.

«А может это я выросла?» – мелькнуло в голове, и девочка слабо улыбнулась.

Оля подумала, что, будь ставни открыты, она смогла бы без труда заглянуть в окно, даже не приподымаясь на цыпочках. Просто подойти и заглянуть. Осторожно коснулась прогнившей рамы и только теперь поняла, что стоит перед застеклённым окном, а вовсе не перед почерневшим от времени деревянным щитом. Да и стёкла в окне были не грязные и мутные, а чистые, словно только сегодня их омыл дождь или кто-то бережно протёр тряпицей.

Это было странно, но Оле вдруг больше всего на свете захотелось заглянуть через окно в старый дом морского офицера. Так она и сделала. На мгновение зажмурилась, будто боясь, что всё это – лишь наваждение, а потом резко распахнула глаза и дыхание перехватило от восторга. Перед окном стоял большой, накрытый клеёнчатой материей стол, на котором лежало бесчисленное множество морских раковин, стояли всевозможные статуэтки.

– Здравствуй, – прозвучало со стороны сеней.

Оля вздрогнула и обернулась. На крыльце стоял невысокого роста полноватый седой старик.

– Я думала, тут всегда закрыто, – растерянно прощебетала девчушка. – Всегда было заколочено. Ещё с начала войны…

– Сейчас я тут живу, – добродушная улыбка озарила лицо собеседника, отчего в уголках глаз появились паутинки морщин. – Понравились ракушки? Видела когда-нибудь такие?

Оля отрицательно мотнула головой.

– Если хочешь, можешь зайти и послушать, – смилостивился старик.

– Послушать? – Оля хихикнула, стирая с лица последние слёзы. – Это как?

– Говорят, там можно услышать шум моря, – заговорщически произнёс дед. – Заходи.

Оля вслед за стариком прошла через сени в просторную, светлую комнату и ахнула, увидев её содержимое. Все стены были увешаны разнообразным оружием: большие кованые мечи в узорных ножнах, тяжелые палицы, грозного вида винтовки с аккуратными складными прикладами. В углу покоился огромный круглый щит и стояли, прислонённые к стене, копья с тяжелыми каменными и металлическими наконечниками.

– Ого! У вас тут настоящий музей. Как в городе…

– Нравится?

– Очень, – девочка заворожено разглядывала развешанные по стенам картины.

На одной изображался мужчина в пиджаке на фоне трёхцветного полотнища. Чем-то этот худощавый лысоватый дядька напомнил Оле товарища Ленина, но она предпочла не говорить об этом хозяину дома.

Вторая картина была и вовсе фантастичной – заснеженная площадь, мавзолей с надписью «Ленин», а вокруг - люди в странной одежде, сжимающие в руках небольшие прямоугольные предметы, напоминающие портсигары.

– Это Москва, да?

– Москва, – кивнул хозяин дома. – Красная площадь. Январь две тысячи…

Он осёкся и замолчал.

– Хороший художник, – заполнила неловкую паузу юная гостья, – но люди какие-то…

– Какие?

– Не такие какие-то. Все грустные и, по-моему, злые…

– Да, люди там не те, что прежде, – хмыкнул старик. – Это фотограф… ну, то есть художник и пытался показать.

– А вот этот, –девочка указала на портрет мужчины, в котором отыскала сходство с товарищем Лениным, – как Владимир Ильич, но без бороды.

Дед засмеялся.

– Вроде того. Всё в жизни повторяется – и партия и вождь. Ты будешь море слушать?

Оля кивнула.

Старик прошел через комнату, взял со стола небольшую сине-зелёную ракушку и подал девочке. Та прижала ракушку к уху, затаила дыхание. Из недр морского сокровища донеслись резкие, хриплые звуки, будто кто-то быстро-быстро колотил палкой по плотной ткани.

– Это море? – удивилась девочка.

– Наверное, я не ту тебе дал… В этой вертолёт, – пояснил хозяин дома, принимая ракушку из рук ребёнка. – Ка пятьдесят два… Но это не важно.

Он замолчал, потом выпалил в пустоту:

– Это ещё нескоро. Странно, вроде море было в этой... Или там теперь тоже стреляют?..

– А другие ракушки? Там тоже ирталёт?

Дед встрепенулся:

– Что?.. А, нет… В каждой что-то своё. Я даже сам не знаю, что в некоторых. Но в какой-то из них точно было море. Просто море. Я помню…

Оля взяла со стола большую, яркую ракушку и принялась вслушиваться в доносившиеся из её утробы звуки.

– Тут тихо, – наконец произнесла она со вздохом. – Нет моря. И ирталёта нет.

Старик бросил на ракушку холодный, цепкий взгляд, потом поглядел на девочку и вымученно улыбнулся.

– Это тоже нескоро… Там нет ничего… потому, что ничего не будет.

– Где? – не поняла Оля.

– На Земле, – уклончиво ответил старик. – Но это будет ещё очень нескоро. После войны.

– А вы тоже с войны?

– Я видел много войн, – хозяин дома помрачнел.

Казалось, спроси его сейчас ребёнок о виденных войнах и не выдержит, расплачется.

– А как вас зовут? – выдала вместо ожидаемого вопроса девчушка.

– Пётр, – старик приосанился. – А тебя зовут Оля.

– Откуда вы знаете?

– Я многое знаю. – Пётр с прищуром поглядел на ребёнка. – Раз уж море тебе послушать не довелось, может хоть чаем напоить?  Будешь чай?

– Если можно… – растерянно пролепетала девочка.

– Можно, – дед Пётр улыбнулся. – Ты пока смотри тут всё, но руками не трогай. А я чай вскипячу.

Оля кивнула и вновь погрузилась в созерцание завораживающего великолепия. Сначала она долго рассматривала изящную статуэтку женщины с рыбьим хвостом, затем увидела на столе странную фигурку из желтого металла, изображающую мужчину в длинной, похожей на платье одежде. Оля улыбнулась, представив на миг, как вот в такой же нелепой рясе заходит в класс её сосед по парте Колька Воробьёв. Она засмеялась, хотела взять статуэтку и рассмотреть со всех сторон, но вовремя вспомнила, что дед Пётр запретил трогать предметы руками. Тогда она подошла к другому краю стола и принялась разглядывать большую золочёную корону, острые зубцы которой были усеяны красными, зелёными и голубоватыми камнями. Искрящиеся камушки так увлекли Олю, что она на время забыла и про бестолкового Кольку и про деда Петра, который ушел кипятить чай. Лишь чарующий блеск был ей важен и интересен.

Заскрипели половицы, и из соседней комнаты появился хозяин дома, неся с собой два стакана с налитым в них чаем.

– Не часто ко мне гости заходят, – Пётр поставил стаканы на краешек стола, принёс два табурета и, сев на один из них, пристально посмотрел на Олю. – А ты чего плакала-то?

– Когда? – девочка провела ладонями по щекам, чтобы удостовериться, что её слёзы не видны.

– Когда возле дома сидела. Я в окно видел.

– Просто плакала. Грустно потому что. – Оля старалась не встречаться взглядом со стариком. 

Подтянула к себе стакан с чаем и вдохнула необычный аромат напитка.

– С бергамотом, – заметив её удивление, объяснил Пётр. – Из пакетика, правда, но уж какой есть.

Он немного помолчал, потом добавил:

– Я же тебе говорил, что многое знаю. Вот и про папку твоего мне тоже известно. Поэтому плакала, да?

Девочка с тоской взглянула на собеседника.

– Он на войне погиб, – сказала она так тихо, что, казалось, Пётр не услышит, но он услышал.

– Так бывает.

– А вы верите в Бога? – внезапно спросила Оля и сжалась, боясь, что сейчас дед начнёт кричать: «Бога нет!», как это обычно делал председатель. – Мама сказала, надо Боженьке молится, и всё будет хорошо.

– Верю ли в Бога? Верю, – в больших, печальных глазах старика блеснули слёзы. – Твоя мама правильно говорит.

– Папка в раю, да?

Пётр залпом допил оставшийся чай и кивнул. Больше девочка ничего не спрашивала. Она прихлёбывала странный напиток и попеременно глядела то на причудливые ракушки, то на хозяина дома.

- Тебе пора, - в очередной раз посмотрев на предательски молчащую ракушку, хрипло сказал старик.

Оля послушно поднялась и направилась к двери. Она не хотела уходить. Сколько невысказанных вопросов! Сколько тем для разговоров! Но, подвластная тихому голосу Петра, шагнула в сени, а затем - на крыльцо. Пётр подождал у дверей, пока девочка свернёт на тропку, ведущую в село, после чего прошел в комнату и опустился на табурет.

– Всё у вас войны, смерть, слёзы, – прошептал старик. – Что же вы делаете, люди?!

Дом отозвался давящей тишиной.

Старик взглянул на часы. Электронный хронометр «Монтаны» показывал: «16:40». Пора…

В очереди за хлебом успокоит он старушку, потерявшую сына при штурме Грозного, выпьет со старым солдатом, единственного сына которого привезли в цинковом гробу из Кандагара. А потом – туда, на опалённый войной Кавказ, где в тенненском полку человек по фамилии Лермонтов просит Спасителя избавить Россию от войны.

А в деревне навсегда останется пустой дом с заколоченными окнами, хозяин которого так и не вернулся с войны. Не поверит никто в рассказ девочки Оли о старике. Да и не будет через двадцать минут в доме ни статуэток, ни мечей, ни ракушек, из которых доносится стрёкот автоматных очередей и рёв работающих по мирному Цхинвалу установок «Град». Ничего не будет. Останется лишь пустой старый дом на окраине села. А Пётр появится в другом месте и в другое время. Появится там, где он нужен, чтобы поддержать тех, кого не обошла стороной война. Это его работа и его крест.