Милый девятнадцатый век был в самом расцвете. Обитатели Европы, позабыли благоразумие, преисполнившись беспечной верой в силу прогресса. Незначительные неприятности, то и дело возникавшие на пути к всеобщему процветанию, выглядели временными и преодолимыми. Зато, как должно было повезти тем, кто встретит век двадцатый и воочию увидит царство справедливости и изобилия. Они будут избавлены от нищеты, тяжких болезней, войн, а заодно и от необходимости нести ответственность за будущее. И жить тогда будут лет по двести. Люди Европы с легкостью принимали за конец истории очередную мирную передышку — им очень хотелось видеть вокруг себя только хорошее и заниматься нехитрыми домашними делами.

Маленький саксонский город Наумбург пребывал в полном соответствии с духом времени. Его узкие сонные улицы окружала старая крепостная стена, ворота которой до сих пор запирали на ночь. Город был размеренно спокоен и неизменно уверен в будущем.

Томный воскресный день традиционно сопровождался повсеместным потреблением пива и одинаковым набором вальсов и прочей легкой музыки, которую на вполне приличном уровне исполнял в саду духовой оркестр. Горожане получали удовольствие от жаркого лета и законной возможности предаваться безделью. Только один молодой человек лет четырнадцати не вписывался в эту идиллию. Он не смешивался с толпой, недвижно таясь у ограды сада. Люди с их суетными печалями и примитивными радостями были ему совершенно неинтересны. Он презирал их банальное существование. И поскольку не чувствовал гармонии в себе, постольку ненавидел ее в других. Уже само имя — Фридрих, полученное им в честь прусского короля, с которым у них имелся к тому же общий день рождения, давало повод надеяться на выдающееся будущее и дозволение смотреть на всех со стороны и немного свысока.

Несмотря на страсть к чтению, Фриц не особенно любил сидеть дома. Он часто гулял сам по себе, давным-давно накрепко сдружившись с одиночеством. Он бродил по окрестным холмам, сидел под крепостными башнями, или на берегу реки, или в каменной прохладе  собора перед средневековыми изваяниями и всецело предавался самому интересному из занятий — игре ума. Фриц никогда не искал дружбы. Сверстники годились для примитивных детских шалостей, но не в спутники для  размышлений. Он давно пришел к заключению, что настоящие друзья — штучный товар. Скудоумные школяры  не стоили даже частицы его внимания, и только понапрасну отвлекали от дела.

Способность отключаться от реальности была дана Фрицу самой природой, оставалось лишь развивать ее в правильном направлении. Он не был в состоянии объяснить, где пребывал в период сосредоточения. В такие часы он не видел и не слышал ничего вокруг,  не реагируя даже на голос родной матери. Необходимый настрой для ухода создавали звуки музыки. Эти звуки превращались в морские волны, по которым он, подобно лодке с поднятым парусом, уносился в неведомую даль. Там Фриц превращался в абсолютную мысль, и находился в таком состоянии сколь угодно долго, пока не утомлялся и решал вернуться и чем-нибудь перекусить.

Фриц фантазировал, что пройдет немного лет, и он найдет свое слово, которое поведет людей к новому миру, к свету идей, прочь от унылого мещанского прозябания к великим свершениям. Люди непременно поднимутся и последуют за ним, искренне раскаявшись в былом невежестве. Он же станет кем-то вроде императора, или папы римского, или, еще лучше, пророка, и приведет в порядок хаос, царивший в людских душах. В знак вечной благодарности ему будут воздвигать памятники. Он же будет скромно, хотя и не чересчур настойчиво, отказываться от почестей

Тем временем воскресенье завершалось вполне обыденным вечером, хотя и наполненным той красотой, на которую способна германская природа. Вечерняя заря заливала тихое небо, и постепенно все вокруг погружалось в сумерки. Неожиданно ветер переменился, повеяло холодной влагой, обещавшей скорую грозу. Даже такому мечтателю как Фриц полагалось как можно быстрее двигаться к дому. Вернувшись в себя, он шел по знакомым улицам, раз за разом прокручивая в голове прекрасные строки романтичного Гёльдерлинга — лучшего из поэтов, воспевавшего великие и завораживавшие потрясения прошлого:

Безмолвные народы спали, но прозрела

Судьба, что сон их чуток, и явился

Бесстрашно — грозный

Природы сын, дух древний непокоя.

Фриц вновь и вновь представлял, как он, простой мальчик, идет, открытый зову новой эпохи, и становится тем, перед кем согнется эта эпоха. Зов будущих сражений переполнял бьющееся непокоем сердце. Великие свершения ждали где-то буквально за углом. Однако, когда он поворачивал за угол, там обнаруживалась либо пивная, либо аптека. Никаких благородных приключений в городе Наумбурге не было предусмотрено.

Небо потемнело до иссиня-черного цвета. Грозные тучи исторгли потоки воды. Холодный дождь ударял по земле плотными струями, и выбоины в мостовой мгновенно превратились в лужи. Застигнутый небесной стихией, Фриц не суетился и не пытался укрыться под каким-нибудь навесом. Он и шаг то не ускорял: немецкий школьник должен был двигаться организованно, и никакие мечтания не должны были препятствовать его перемещению на марше. Чертовски мешали капли, которые ударяли в стекла очков и застилали обзор дороги. Но каблуки, ударяя по камням, отбивали ритм, помогавший читать про себя стихи и прорываться сквозь завесу дождя. В преодолении трудностей и должен был вырабатываться характер. Когда грянет настоящая буря, он встретит ее в полной готовности.

Оказавшись дома, Фриц пробежал мимо взволнованной мамы, боясь проявить излишнюю мягкотелость. Он догадывался, что уже добрых полчаса мама повторяла слова молитв, беспокоясь за его здоровье. Она все больше опасалась, как бы Фриц не унаследовал печальной судьбы отца, мучительно скончавшегося от размягчения мозга. Месяца через три — все уже было решено — она отправит сына в пансион, где ему будет некогда заниматься всякой ерундой, где его научат соблюдать дисциплину и уважать авторитет старших.

Фриц поднялся в свою комнату, сбросил мокрую одежду и лег в кровать. Он предчувствовал скорое появление боли. В дни перемены погоды боль неотвратимо  зарождалась над правым виском, потом дотягивалась до затылка, и вскоре охватывала весь мозг, пытаясь вырваться наружу сквозь черепную коробку. Кровь в пульсирующих сосудах обращалась в огонь, в глазах рябили черные и рыжие пятна, а к гортани подступала тошнота.  После приступа глаза несколько часов мучились от рези, слезы катились от самого блеклого света. Фриц не боялся этих состояний, хотя и привыкнуть к ним было невозможно. Если судьба одарила его болезнью, надо использовать боль, чтобы выковать волю.

По ночам он смотрел сны. Два из них повторялись по нескольку раз. Один сон был темным. Под зловещие звуки органа открывалась могила, и из подземной глубины являлся мертвый отец. Он протягивал к нему руки, но дотянуться никак не мог. Фриц пробуждался от того, что склизкий пот от волос насквозь пропитывал подушку.

Второй сон был светлым. Фриц стоял у края дороги, которая, петляя, уходила вдаль и терялась меж бесконечных яблоневых садов. По дороге приближался всадник на белом коне и в сияющих рыцарских доспехах. Подъехав, он долго говорил обращенные к Фрицу непонятные слова на шипящем польском языке.  Фриц  хотел было идти за всадником, но всякий раз просыпался.

Этой ночью сон был иным. Фриц оказался в темном зале собора. Мягкий лунный свет проходил сквозь витражные стекла и создавал загадочные узоры на полу. Звучала странная музыка. Фриц не сразу сообразил, что это фортепьянная импровизация, которую он когда то слышал от покойного отца. Церковный зал обрывался посередине стеной света, который не проникал внутрь, но весь находился снаружи. Встав на линию границы тьмы и света, Фриц увидел, что за ней открывался чудный пасторальный пейзаж. До самых холмов на горизонте, тянулись луга, покрытые свежей зеленой травой, кое-где росли отдельные деревья, вдалеке паслось стадо коров, а совсем неподалеку мило журчал ручей. Близорукие глаза Фрица долго не могли привыкнуть  к свету: здесь все было не просто ярким, а даже неестественно ярким.  Тем не менее, он перешагнул через границу, выйдя из тьмы в неведомый мир.

Одно из деревьев незнакомой породы росло прямо перед ним. В его тени сидел чернобородый человек неопределенно молодого возраста, одетый в белый тюрбан и восточный балахон, трижды опоясанный тонким плетеным ремешком. Длинный и массивный посох был прислонен к стволу дереву. Лоб мужчины прорезали глубокие горизонтальные морщины, вовсе не старившие его, но скорее придававшие солидности. Он миролюбиво смотрел вдаль, поверх головы Фрица, со смиреной улыбкой на устах, и глаза его излучали спокойную мудрость, будто бы он успел постичь все то, что только можно постичь человеку.

-                  Добрый день, - сказал Фриц первым. Он немного растерялся, поскольку не понимал, как правильно обращаться к этому непонятному человеку, но всё же счел нужным прервать молчание.

-                  Приветствую тебя, юноша, - последовал ответ, - как мне называть тебя?

-                  Я Фриц, - сказал Фриц и сразу уточнил, - Фридрих Вильгельм Ницше из Наумбурга, сын ныне покойного пастора Карла Людвига Ницше, служившего в приходе Рёкен близ Лютцена, а мой дед по матери — Фридрих Август Людвиг был суперинтендантом...

Чернобородый жестом оборвал речь Фрица, подобно учителю, прерывающему бессмысленный рассказ ученика:

-                  Мне ничего не говорят ни эти названия, ни твоя генеалогия. Что такое суперинтендант, я тоже не знаю. Наверное, твой город находится очень далеко, поэтому даже я никогда не слышал о нем.

-                  А кто Вы? - поинтересовался Фриц. Ему стало неловко за попытку спрятаться за достоинство предков, поэтому он решил не развивать эту тему.

-                  Я Заратустра, - сказал человек, явно считая, что к его имени пояснения не понадобятся.

-                  А-а — протянул Фриц, прокручивая в голове сведения, полученные из умных книг, - Я читал о тебе. Ты что-то вроде Бога?

-                  Нет, я не Бог, и никогда не буду им. Я всего лишь искал путь к истине и, кажется, нашел его.

-                  Что ты делаешь здесь? Ждешь меня?

-                  Я никого не жду. Да, и в тебя я не нуждаюсь. Обычно я прихожу сюда, чтобы в тишине беседовать с самим собой и с высшими силами. Здесь хорошее место для размышлений... Место, где Бог говорит со мной.

-                  Как можно разговаривать с Богом? - воскликнул юноша. - Как можно разговаривать с тем, кто умер?

-                  Странные вещи ты говоришь, - отвечал Заратустра, - Бог не может умереть. Я своими глазами видел Бога. Однажды весной на рассвете дня священного праздника  солнца я вошел в реку, желая набрать воду для божественного напитка хаома из самого центра потока. Когда очищенный потоком, я вернулся на берег, меня уже ждал сияющий Ваху-Мана — Благой помысел. Он привел меня к Ахура-Мазде и еще шести бессмертным богам нашим творцам и защитникам. Свет, испускаемый ими, был столь ярок, что я не видел собственный тени. Так я узнал все, что знаю теперь.

-                  Что же ты узнал? - спросил Фриц. Слова Заратустры начинали его интересовать

-                  Как правильно жить и как надлежит умирать. Ахура-Мазда объяснил мне, как был создан мир, и открыл мне закон. Его завет нам — благое думать, благое говорить и благое делать. Поэтому я возношу ему слова хвалы и поклонения. Их следует возносить, чтобы не впасть забытье и беспамятство и оказаться во власти омерзительных дэвов. Сам Ахура-Мазда даровал мне знание, как петь гимны, как разжигать огонь, как приносить жертвы, и как очищать сосуды коровьей мочой. И я учу этому других.

-                  Бесполезные знания, попусту отнимающие время, - ответил юноша. Ему смешно было слушать подобные речи от взрослого человека. Особненно его повеселили слова о коровьей моче.

-                  Я учу, как отделять добро от зла. Разве этого мало?

-                  Добро и зло выдуманы людьми. Как и вся мораль, - убежденно заговорил Фриц, будто бы он собирался прочесть проповедь самому Заратустре, - Эти выдумки — лишь препятствие на пути человека. Не держите меня за дурака, господин Заратустра. Мораль есть миф, Бог умер. Вот и всё. Я так молод, но уже додумался до этого.

-                  Бог вечен, - возразил Заратустра, мысль о смерти создателя всего сущего никогда не посещала его, - Это злые духи могут быть уничтожены, если того захочет сам Бог. Боги незримо присутствуют во всем. И в тебе, и во мне.

-                  Нет, он умер, - упорствовал мальчик, - Нам не следует искать блаженства где-то в ином мире, которого нет. Нам суждено осознать себя и обрести рай на земле.

-                  Мне, кажется, тобой овладевает злой дух Ангра-Майнью. Ты хочешь превратиться в Бога, будучи смертным, если желаешь построить рай на земле.

-                  Вы опять рассуждаете, господин Заратустра, о добре и зле подобно ребенку, - воскликнул юноша, -  Несчастья постигнут слабого, а счастье достанется сильному. Так есть, и так будет. Сильный преодолеет границы своего разума, как я преодолеваю свою болезнь. Знаете, господин Заратустра, я не могу понять, почему вам верят? Вы говорите такие банальные вещи. Вы не могли быть таким. Это просто дурацкий сон, который все исказил. Когда я вырасту, я непременно напишу о вас правду в своих будущих книгах. Я всем расскажу о нашей встрече.

-       Правда заключена в том, что я рассказал тебе, - удивился Заратустра, который никогда еще не встречал такого упрямого юношу.

-       Такая правда никому не нужна. Какая мне разница, какой Вы есть сейчас. Главное, каким Вы должны были быть. Я создам вас заново, точно также как ваш Бог создавал вашего человека. Я напишу книгу, которую вы должны были написать, но побоялись.

-                  Может быть, и напишешь, - сказал Заратустра, — плод упадет тогда, когда он созреет. Я вижу только то, что тебе нет нужды в моих словах, тебе самому нужны слушатели. Сочиняй, что хочешь. Я все равно не узнаю об этом.

-                  Отчего ж? - возразил юноша, - у нас с Вами непременно будет возможность поговорить. Готов поспорить, что через бесчисленное множество лет господин Ницше и господин Заратустра точно так же будут стоять на этом самом месте и беседовать о Боге и мудрости. Тогда и посмотрим, кто из нас победил.

-                  Может, это и будет, - кивнул Заратустра, - Только поймем ли мы друг друга? Да и не такой это спор, который завершается чьей-то победой.

Заратустра снова сел под дерево и готовился к молитве великому Ахура-Мазде — слишком много сил отняла у него беседа. Фриц же развернулся и ушел обратно в черный зал собора. Перед пробуждением сквозь дремоту и пульсирующую боль с ознобом к нему прорывались стихи предопределения и разочарования:

Уж давно ты, тучей окутанный

Повелеваешь мной гений времени.

Вокруг все дико, жутко в мире -

Всюду крушение, куда ни глянь.

***

Ранним утром князь Висташпа совершал обязательную молитву. Он обратился лицом к негасимому огню, держа двумя руками священный плетеный пояс. Его слова поднимались к высочайшему Ахура-Мазде, в силах которого было усилить или умалить земную власть. Этим словам научил его Заратустра.

Хотя Висташпа был влюблен в мудрость и мечтал об истине, молитва не была долгой. Когда в утренний час Заратустра вошел в его покой, Висташпа уже принял солидный, но не слишком угрожающий вид, подобающий тому, который привык не только отдавать приказания,  но и выслушивать своих подданных.  У его ног распласталась большая старая собака. Ее черная шерсть была подернута сединой. По ночам она выла на луну, а днем по обыкновению спала, закрыв голову передними лапами. Наблюдая за ее повадками, Висташпа говорил, что если богом людей является солнце, то собачьим — луна. Однажды он сказал о своей догадке Заратустре. Но Заратустра отмахнулся, обозвав это глупым суеверием. Тогда Висташпе пришлось обратить свои слова в шутку, чтобы не показать глупцом. У Висташпы было много воинов, а у Заратустры ни одного. Но Висташпа отчего то робел перед силой его слова.

Висташпа всегда ожидал от Заратустры новой порции мудрости. Любознательный от природы, он стремился собрать ее как можно больше. Он коллекционировал мудрость, как другие коллекционируют оружие или ковры, ловчих беркутов или белых верблюдов.

-                  Я видел вчера днем странный сон, когда меня сморила усталость после усердной полуденной молитвы, - начал свой рассказ Заратустра.

Он поведал Висташпе о юноше-чужестранце в странной одежде и с двойными глазами, который появился из черного силуэта и вернулся в него, когда закончилась их беседа под раскидистым деревом. Заратустра рассказывал Висташпе о странных речах  юноши, насмехавшегося над основами мироздания, как будто, ничего не боявшегося и даже презиравшего мир богов.

-                  Это не простой сон, - сказал Заратустра, -  мне кажется, он предвещает времена, когда вера падет. Он показал, что существует мир, где это случилось. В таком мире неизбежно победит злой дух Ангра-Майнью.

-                  Стоит ли серьезно относиться к увиденному? - Висташпа позволил себе высказать сомнение, - Может быть, ты излишне увлекся священным напитком хаома? Потому и приходят столь нелепые сны.

-                  Дурман хаомы вызывает святые видения, - сказал Заратустра. - Но хаома здесь не причем. Это бог Ахура-Мазда дозволил мне оказаться на границе с иным миром. Если бы это был просто сон, я бы позабыл его и избавился от усталости. Но пойми, Висташпа, сказанное юношей заставляет меня задуматься.

Витсташпа не вполне понимал, к чему клонит учитель. Сам Висташпа был человеком практичным, не склонным вдаваться в тонкости богословия. Потому он с успехом держал в узде подданных и выигрывал войны с соседями.  Висташпу волновали власть и успех в этом мире и лучшее место в загробном. Для этого он следовал учению и постигал истину. Однако истина о смертности богов противоречила всему, что он знал.

-                  Бог вечен, и наш огонь будет горечь вечно! - воскликнул Висташпа, голосом привыкшим отдавать приказы и посылать на смерть, — И вечно его будут питать деревом, благовониями и жиром животных! Ты, Заратустра, научил нас правильно почитать богов и объяснил, что будет с нашими душами вплоть до дня великого суда  Разве может быть что-то более совершенное?

-                  Я размышлял всю ночь, - отвечал Заратустра, - Кажется, я разобрался, что боги умирают и возвращаются под другим именем. Хотя, если подумать, это один и тот же всевышний. С их перерождением мир становится другим, как бы рождаясь заново. Пророки будут являться вместе с рождением новых богов. Огонь нашей веры будет гореть столько, сколько дозволит Ахура-Мазда. Настанут другие времена, когда мы с тобой превратимся в подобие сказочных героев, и век наш затеряется в череде лет. Поверь мне, Висташпа, будет что-то совсем иное, и мы не в силах предугадать что именно.

-                  Невеселое будущее, - сказал Висташпа, ему совсем не хотелось встретить предсказанные Заратустрой времена, - надеюсь, это произойдет не при нашей земной жизни. Мы еще успеем перейти через мост в страну вечного блаженства.

-                  Все-таки этот юноша не зря был послан ко мне из другого мира, - Заратустра явно хотел завершить свою речь. - Я благодарен Ахура-Мазде за это.

-                  Так этот юноша станет Богом? - уточнил Висташпа.

-                  Нет, он вознамериться убить Бога, но не сможет занять его место.

-                  Значит, он станет пророком?

-                  Нет, и это у него это не получится. Хотя он жаждет этого. Только возжелавший стать пророком, никогда им не станет. Истинный пророк никем не хочет быть, ведь он уже таков. Юноша станет только самим собой. Признаю, что он будет очень непохожим на других. Ему предстоит много думать и много говорить. Он попытается пройти по канату, натянутому над пропастью, где легко оступиться и упасть. Если он не сможет выбрать между добром и злом, никто его не поймет. Даже, если помыслы его будут воистину благородны. Я знаю, настанет час, когда ему нечего будет сказать, и он навеки замолчит.