Кроваво-красная заря осветила лощину, покрытую туманом. Справа и слева возвышались горы, именуемые Тразименскими. С озера, расположенного неподалеку, веяло сыростью и холодом. Сципию Публию, чтобы согреться, пришлось пританцовывать у костра. Как эта мрачная и тяжелая погода не была похожа на ту, мягкую и теплую на берегу родной Сицилии. Он хотел домой, к жене, к детям, к своему винограднику, ему опостылели постоянные марши, приказы тупоголового центуриона, война за честь Римской Империи, которая для многих была лишь пустым звуком…

 Пригревшись у костра, римский легионер погрузился в дремоту. Бескрайнее море, практически одинакового с небом голубого цвета, раскинулось перед ним. Небольшое волнение и ленивые белые барашки беспокоили водную гладь. Ощущение спокойной силы, свободы и величия дарило море. Сципий хотел раствориться в прибрежных водах, стать частью чего-то целого и величественного. Лежа на песке, он ощущал дуновение легкого ветра, волны заботливо ласкал его, солнечные лучи, будто живые, обнимали его. Неслышно приблизилась его любимая жена Терция с кувшином вина в руке…

Окрик Марка Квинция, похожего на медведя командира сотни, развеял его мечты, а мощный удар витиса – суковатой палки – окончательно вернул Сципия в реальность. Ярость проникла в его мозг словно выпитый залпом стакан крепкого вина, которого ему сейчас так недоставало; подхватив увесистый булыжник, он, взвесив его в руке, намеривался размозжить череп ненавистного командира, который помешал его грезам, но остаток благоразумия помешал сделать это.

Успокоившись и выкинув ненужный теперь камень, Сципий снова занял свое место у костра. Рассветная тишина и туман способствовали мечтательным думам римского солдата. Поставив кувшин на песок, Терция заглянула в его чудесные глаза, цветом которых Сципий по праву гордился. Все коренные жители Сицилии рождались с темными глазами, а голубой цвет глаз его родители посчитали божьим знаком. Вернувшись домой, он навестит престарелых родителей, а потом поедет к своей жене на берег моря. Море примет его после долгой разлуки, Сципий войдет в него и растворится без остатка. Единение с морем было подобно близости с женщиной – он чувствовал себя на вершине блаженства, купаясь в нем.

Вдали раздалась команда: «Легионеры, стройсь!!!» -  и Сципию пришлось, отбросив приятные видения и прихватив с собой копье-пилум, бежать на свою позицию во второй когорте четвертого легиона. Рядом с ним, как обычно, оказался его друг Гай Рутилий, покрытый шрамами и рубцами, и прошедший не одну кампанию. Смерть обходила его стороной, за что его и прозвали «Везунчиком». Впереди них стоял бывший преступник, а теперь бравый солдат, по кличке «Зверь». Во время сражения он напоминал не то волка, не то оборотня, в горячке боя «Зверь» терзал противника зубами, разрывал сухожилия и, поговаривали, что пил кровь. Не зная ни жалости, ни любви легионер бился со всеми, товарищи терпели его только из-за выдающихся боевых качеств. Такие люди будто созданы для войны: все для них теряет смысл, кроме боли, предсмертной агонии и самой смерти. Война стала для них ремеслом, превращая их в тех, кем они остаются до конца своей непродолжительной жизни – изгоями, дикарями, варварами, но именно они творят то великое, что называют историей.

Потягивая холодное вино и обнимая красавицу-жену, Сципий смотрел вдаль: на море, такое величественное, тихое и манящее, оно было смыслом его жизни, а потом началась война.

Он унесся мыслями далеко, туда, где было счастье, свобода; но как редко мечты и желания совпадают с действительностью. «Карфагеняне!» - пронеслось над лощиной, заставив Сципия покрепче сжать меч. Почувствовав в руке безжизненную сталь и придя в себя, легионер понял, что шумит совсем не морской прибой, а армия Ганнибала, озаренная лучами восходящего солнца. Это была разрозненная толпа, числом около 1000 человек. Она не могла стать серьезным препятствием на пути непобедимой римской военной машины, но ведь и машины не могут служить вечно.

Под крики командиров четвертый легион бросился в атаку. Центурия Сципия оказалась в авангарде, перед ними были только велиты, которые, приблизившись на расстояние полета дротика, бросили во врагов свои гасты, и несколько десятков воинов противника упали на землю, обагряя кровью траву, камни. Смесь азарта, нетерпения и страха заполнила души солдат. Именно ради этого чувства многие возвели войну в ранг культа – она стала для них важнее жизни. Словно опьяненные, не слыша приказов военачальников, римляне бросились в атаку, и, увлекшись преследованием передовых отрядов карфагенян, они, только спустя несколько минут, заметили, что их отрезали от основной когорты. В тыл им зашли нумидийские всадники, а навстречу, вместо разрозненной толпы полуголых солдат с короткими мечами, двигался мощный строй тяжеловооруженных наемников-парфян – одних из лучших воинов Европы и Азии.

Вдруг неподалеку показалась конница и сам Тит Клавдий – главнокомандующий, с отрядом телохранителей. Но вместо помощи Тит окинул одинокую центурию взглядом затравленного волка, и, бросив ее на произвол судьбы, скрылся на быстроногих конях. Как оказалось, он бросил не только сотню воинов, но и всю армию, которая была частично перебита, частично взята в плен. Вот так и была уничтожена знаменитая римская армия.

А тем временем обреченные солдаты, с криками уже не радости, а ужаса и отчаяния атаковали парфян. Но наемники и не думали драться, подпустив римлян поближе, они выпустили свои смертоносные стрелы, со свистящим наконечником, которые пробивали любые доспехи. Недаром Гая Рутилия звали «Везунчиком», ему и вправду повезло – он умер быстро: одна стрела прошила ему шею, а другая вонзилась в глаз. После залпа продолжили движение только Сципий, Марк Квинций, «Зверь» и еще человек семь-восемь римлян. Центурион понял, что его солдаты обречены и отдав приказ: «В атаку!» - первый повис на длинных копьях, выставленных вперед противниками. Примеру командира последовали все, набросившись на парфян. Четверо римлян так и остались висеть на копьях-сарисах, позаимствованных парфянами у воинов из Македонии. Остальные, включая Сципия, пробились дальше. Он, в паре со «Зверем», вклинился в строй, и сделал острый выпад вперед, поразив противника в бедро. Сразу два меча обрушились на него, но Сципий закрылся щитом и коротко рубанул одного из обидчиков, отрубив ему ухо и полоснув по плечу. В этот момент стоявший позади парфянин спустил тетиву, и Сципий почувствовал, что не может дышать, и немудрено, ведь в шее засела стрела; он обмяк и повалился на землю.

Его медленно угасавший взгляд сконцентрировался на «Звере», который могучим ударом вскрыл череп очередному врагу - тому не помог даже шлем. Вокруг «Зверя» валялось уже несколько тел. «Вот он – дитя войны», - подумал Сципий. – «Идеальный солдат, созданный только для этого». Но война не щадит даже своих детей. Со спины его насквозь проткнул копьем нумидийский всадник, подскакавший, чтобы отдать приказания парфянам.

Борясь с неминуемой смертью, Сципий устремил взгляд голубых глаз в небо: синее, бездонное, свободное, непостижимое, как море у берегов его родной Сицилии. Но спустя мгновение веки навсегда закрылись, сохранив под собой голубые глаза – осколки моря, тихие и печальные…