Корреспондент «Радио Богоборца»: «С какой целью ваша империя заключила с нашей страной договор о военно-техническом сотрудничестве?» Историк-аналитик: «С традиционной: что-то купить, что-то скопировать, что-то украсть». Документальная запись.

Министр полутяжелой промышленности товарищ Пилюлькин поставил последнюю подпись. Мягкой белой ладонью он закрыл темно-коричневую кожаную папку и широким жестом протянул её директору ЛенБумДел Комбината  товарищу Тетереву.
- Нуте-с, Арнольд Сидорович, не подведите! Деньги нешуточные. Москва смотрит на вас с надеждой.
- Не беспокойтесь, Пантелеймон Васильевич. Все сделаем в срок.
- А вот ваш заместитель, товарищ Айзенберг, что-то не уверен. Вы что, как там вас…
- Моисей Иванович.
- Как это...?
- Ну, вообще-то я Моисей Израилевич, но так уж повелось, и я и все привыкли.
- Ладно, бог с ним. Моисей Иванович, вы помните, о какой сумме идет речь? Какова стоимость одной машины?
- Миллион девятьсот сорок девять тысяч сто семь долларов.
- А стоимость сборки?
- Миллион триста восемьдесят тысяч девятьсот восемь долларов.
Пантелеймон Васильевич на минуту оторопело замолчал.
- А как это вы помните?
- Первая цифра это день рождения моей жены, а вторая – дата Куликовской битвы.
Опять на минуту за тяжелым министерским столом воцарилось молчание.
- Вот! Почти полтора миллиона долларов экономии.  
- Не верит товарищ Айзенберг в наш талантливый рабочий класс, в наших инженеров и техников, товарищ министр.
Тетерев насмешливо посмотрел на понуро склонившуюся лысую голову заместителя, его хрящеватый нос и почти коровьи глаза с неестественно длинными ресницами.
- Ведь не впервой нам подобные дела обделывать. Пока шведы будут первую машину собирать, мы пустим по цеху технологов. А еще лучше, посадим их вкруговую, благо места много. Все просекут, запишут, распишут. Вторую сами соберем. Не боги горшки обжигают! Через два месяца пойдет тонкая газетная бумажка с первой, а еще через два месяца – со второй машины!
- Мне нравится ваш оптимизм, Арнольд Сидорович. Пошли в буфет, отметим это дело.

В конце февраля точно в назначенное время во двор ЛБДК въехали огромные вольвовские фуры с контейнерами. Подъемный кран аккуратно сгрузил две партии опломбированных ящиков. Через три дня Тетерев собрал у себя в кабинете четырех ведущих технологов и вдохновенно объяснял им тактику и стратегию грядущей операции. В это время в кабинет ворвался лохматый Айзенберг.
- Беда, Арнольд Сидорович! Шведы всё укрывают!
- Что значит: всё укрывают?
- Всё! Весь цех укутывают зеленым непрозрачным стеклопластиком. Включая потолок.
- Пластик плотно подходит к потолку?
- Плотно, крепеж на шпильках.
- Перекрытия у нас полые, стандартные?
- Да.
- Ночью просверлить десять дыр через каждые десять метров. Иваныч, нужны полубинокли или перископы.
- Будут. Дайте мне письмо на Оптико-Механическое Объединение. Там у меня племянник замначальника сборочного цеха.
- Через двадцать минут получишь. Все. Совещание окончено. Планы меняются. Подробности и распоряжения позже. Все свободны. Иваныч, подожди. Кого пошлем на крышу?
- Козлова. Николая. Самый толковый и почти непьющий. Постелем ему матрац, рядом посадим кого-нибудь записывать. Только чтобы была в летах и потолще. Вахтершу Шуру, например. Колька у нас ходок.
- Годится. Поговори с ним и с Шурой. Пообещай ей от меня путевку в санаторий. Зеленогорский Курорт. Там в апреле красота.
- Холодно там в апреле.
- С её массой нормально. У неё и мужик шестипудовый. Не замерзнут.
- Ладно, пиши письмо на ЛОМО.
- Люся! Напиши письмо на ЛОМО с просьбой о шефской помощи. Щас я тебе набросаю текст, а ты пока набей на машинке шапку.
- Хорошо, Арнольд Сидорович. Уже печатаю.
Тетерев наклонился к разлапистому уху Айзенберга и кивнул на приоткрытую дверь в кабинет секретарши.
- Ууух, скажу я тебе! «Сам бы ел, да деньги надо». Ну, иди за Козловым.

Моисей Иванович зашел в радиорубку, и по цехам гулко разнеслось приказание технологу Козлову срочно явиться в кабинет заместителя директора. Когда он подошел к кабинету, белобрысый кудрявый технолог уже его поджидал, сверкая нагловатой улыбкой.
- Масей Иваныч, добрый день опять.
- Здорово, Пукконен.
- Почему Пукконен?
- Козлов, Пукконен, какая разница. Видел я твое свидетельство о рождении. Мы с твоим папашей как-то чаевничали грамм по триста. И вообще, кому Иванович, а кому Израилевич. Понял?
- А мне как?
- Тебе Моисей Израилевич. Значит так. Будем мстить шведам за оккупацию братской Финляндии, родины твоих предков. Понял?
- Понял. Клёво!
- Клевать потом будешь, когда семена взойдут, а пока вникай в планы партии и правительства.
Часа два они обсуждали стратегию и тактику сбора шпионской информации. Лишь один раз технолог сокрушенно вздохнул, узнав, что его стенографисткой будет баба Шура, но перспектива премиальных и путевки в Анапу его быстро успокоила.

Началась сборка первой бумагоделательной машины. Николай с бабой Шурой, бутербродами, китайским термосом, двумя масляными радиаторами, полубиноклем и пехотным перископом от звонка до звонка несли вахту на крыше цеха, закрытые армейской зимней палаткой. Крышу очистили от хлама и подправили кровлю над цехом, чтобы на естественном чердаке не гулял ветер и не сдувал переползавшую над собиравшейся машиной палатку. В конце каждого рабочего дня они относили мелко исписанные листы Айзенбергу, а он, проверив содержимое, отдавал их красотке Люсе в перепечатку. Иногда они с Козловым что-то обсуждали и делали заметки на полях. Типа «обратить особое внимание». Или «перепроверить». Короче, все шло по плану.

Как пишут в романах «в то роковое утро» в кабинет Айзенберга ворвался инженер Стукачов.
- Мосей Ваныч, беда! Колька с Люськой, того!
- Что, «того»?
- Сцепились?
- Ругаются, в смысле?
- Да нет! Они на чердаке над шведской сборкой трахались, а в это время к ним заскочил начальник третьего цеха Загибайло. Люська со страху и сцепила.
Несколько секунд Айзенберг сидел в позе сфинкса, потом сорвался и пулей вылетел из кабинета. Когда он подбежал к лестнице, ведущей на крышу заветного цеха, по ней уже спускали красный пожарный щит. На нем высилась бесформенная композиция, прикрытая шерстяными одеялами и большим куском брезента. Из-под брезента слегка торчали две головы. Одна блондинистая и кудрявая, вторая сложно взлохмаченная шатенка. Несмотря на то, что щит спускали впятером медленно и весьма деликатно, при его перемещении над перилами он все же ударялся о стены, и из-под брезента раздавались сдавленные стоны.
- Скорую вызвали?
- Да, Мосей Ваныч, она уже у проходной.
- Какая проходная! Сажи им, чтобы заехали со двора, идиоты.
Он все же подскочил в проходную и поднял трубку внутреннего телефона.
- Сидорыч, беда. Это ты послал Люську на крышу? Ну, так вот. Они с Колькой сцепились. Как-как! Гениталиями. С перепугу. Я тебя предупреждал. Шура заболела? Так на её место нужно было найти кого-то не легче пяти пудов и не меньше шестидесяти лет! Ежели женского полу! Ты чего, с дубу зъихав? Сам лезь на крышу! У тебя технологов и инженеров, что крыс на помойке. Все шибко образованные, партийные и грамотные. Подопригору пошли. Бинокль ему в зубы и пусть работает. За четвертной он с Софи Лорен будет член в штанах держать. А я с Колькой в больницу поеду. Я его покойному отцу обещал о нем заботиться, и Колька того стоит. Всё. Тут ты мне не указ. Пока!
На полу скорой постелили еще один кусок брезента и покрыли несколькими слоями газетной бумаги. Для утепления. На это ложе с большим трудом перенесли кое-как запеленутую в одеяла и брезент бесформенную груду.
- Кто будет сопровождать больных?
- Я!
Айзенберг решительно рванул ручку двери и поднялся в салон, едва не ударившись лысиной о кромку широкой двери.
Через три часа он уже придерживал дверь такси, пока технолог осторожно залезал и раскладывался на заднем сидении.
- Суворовский восемнадцать. Только поаккуратней.
Пожилой таксист понимающе кивнул головой и «Волга» умиротворяющее зарычала, удаляясь от районной больницы и меняя тональность при переключении скоростей. Айзенберг сокрушенно покачал головой.
- Сегодня самый ответственный день. Сам знаешь, какой важный блок они монтируют. Без него не видать нам европейской бумажки, как своих ушей. Ради него весь сыр-бор. В обед закроют кожух и шандец!
- Простите, Моисей Израилевич. Она сама…
- Ну, да. «Не виновата я, он сам пришел». Ладно, вылезай. До квартиры доберешься или проводить?
- Спасибо, как-нибудь доберусь.
- Женке-то что скажешь?
- Скажу, ударился о край погрузчика. Она все равно узнает. С работы донесут. Потом как-нибудь отговорюсь. Хотя бы неделю переждать.
- Ладно, отдыхай. Я поехал на комбинат.

Вечером, получив от Подопригоры «шпионские» донесения, Айзенберг схватился за голову. Исполненный корявым почерком, с массой ошибок текст был на гране полного непрофессионализма. Он устало и обреченно поднял глаза на технолога.
- Кем у тебя жена работает?
- Секретаршей в райисполкоме.
- Отлично! Отдашь ей, и чтобы к завтрашнему вечеру у меня лежали четыре машинописных экземпляра твоих перлов. Заодно перечитай и попробуй исправить хотя бы часть той херни, которую ты здесь наворотил. Если не будет прогресса, то клянусь любимой тещей, я тебя уволю. Ни Тетерев, ни исполком не помогут.

Через неделю Козлов и баба Шура вернулись на крышу, а еще через неделю шведы начали пусконаладочные работы. Спустя чуть больше двух месяцев, точно в назначенный срок из шестиметровой пасти машины пошла настоящая тонкая европейская газетная бумажка первой категории. Был подписан акт о приемке, распиты бутылки с разнообразным содержанием, Николай с бабой Шурой получили премиальные и вожделенные путевки, а Моисей Израилевич двухдневный отгул. Когда он вышел на работу, погрузчики уже сновали по огромному пустому цеху, завозя ящики с деталями второй машины. Тетерев собственной персоной с явным удовольствием наблюдал за происходящим.
- Ну, как, Моисей, покажем капиталистам, что не боги горшки обжигают?
- Как бы нам самим не обжечься, да горшки бы не побить.
- Вот все вам не так! Ну, что за нация такая. Все вам плохо. Все бы каркать, да настроение портить!
Айзенберг ничего не ответил, повернулся и пошел на выход.

Руководство сборкой и наладкой поручили молодому главному инженеру Митрофану Стелькину. На производственном совещании Тетерев торжественно передал ему толстую пачку фирменной документации на трех языках и тонкую папку подшитых машинописных листов «разведданных». Парторг Феофан Стукалов произнес слегка напыщенную напутственную речь и в розовых тонах описал, какие блага просыпятся на  советский народ вообще и на коллектив комбината в частности, кода сотни тонн первоклассной бумаги понесут на себе слова правды, отражающие гениальные мысли нашего генерального секретаря КПСС. После собрания в кабинете директора состоялось возлияние в малом составе руководства комбината, участвовать в котором Айзенберг отказался, сославшись на болезнь жены и приближавшееся закрытие аптеки, где он уже договорился о дефицитном лекарстве. Под снисходительными усмешками товарищей по работе он удалился.
Сборка машины продвигалась довольно споро, хотя с самого начала было ясно, что шведский темп сборки выдержан не будет. Слишком часто приходилось останавливаться, сверять документацию, уточнять описание и ломать голову над сложными узлами. Айзенберг в процессе практически не участвовал, но как-то в июле, проходя мимо уже почти завершенной махины, заметил, что количество валков явно меньше того, что было в хорошо знакомой ему документации. Он бросился к себе в кабинет и достал копии фирменных и «шпионских» чертежей и описаний. Трех валков явно не хватало. Без стука ворвавшись в кабинет директора, он бросил пухлые папки на стол.
- Арнольд! Где валки сушилки?
- Какие валки?
Заместитель ткнул пальцем в чертеж.
- А они и не нужны! Без них скорость увеличивается на 140 метров.
- Кто тебе сказал?
- Подопригора. Он у нас зам главного инженера. В мае защитил диплом, и я его сразу назначил. Очень толковый парень. Уже пять рацпредложений по этой машине сделал. Хочешь – посмотри  его расчеты. Все очень грамотно. Мы шведам еще и нос утрем!
- Нам как бы свой нос не расквасить. Знаешь, как делали Ту-4, «русскую летающую крепость»?
- Ну, просвети.
- Взяли целехонький американский Б-29, застрявший в Сибири, и точнехонько его скопировали. Дедушка Сталин строго-настрого приказал, чтобы ничего в нем не меняли. На копии даже таблички на английском сохранили. И самолетик полетел.
- И как получилось?
- Не на все сто, но терпимо. Летал. Так же по приказу Никиты пресловутый У-2 Пауэрса скопировали один к одному. Тоже получилось не на все сто. Летал потише и пониже. Федот, да не тот.
- А более оптимистичные примеры у тебя есть?
- Есть. Мой приятель по байдарке, профессор физики из ЛГУ рассказал, как копировали, купленный у японцев детандер. Есть такая штуковина для получения жидкого гелия. Разобрали по косточкам, написали технологию для каждой детальки, сделали, собрали, запустили. Не пашет! Бились, бились – ничего! Стали работать системно. Вынули детальку, вставили японскую, потом вторую, потом третью заменили. Не помогает. И вдруг, когда заменили последний винтик в активной зоне, полился жидкий гелий! Оказалось, что этот винтик сделали из бронзы не той марки! Вот такие пироги. Короче, я умываю руки, и с машинкой ты разбираешься сам. Мне, в конце концов, тоже путевка в санаторий положена. Пойду в профком поговорю с Наташкой. И не ставь мне палки в колеса, дай отдохнуть по-человечески.
Две недели Айзенберг не появлялся на территории комбината. Вернувшись из отпуска, загорелый и повеселевший, он старательно обходил заповедный цех. Дата пуска линии пролетела, а машина еще и не дышала. В конце сентября попробовали её «употребить», но из этого ничего не вышло. Из-под валков полетели влажные ошметки бумажной массы, и эксперимент пришлось срочно остановить. Бригада наладчиков билась еще две недели, пока не позвали Айзенберга. Тот, вполне многоэтажно высказал все, что думал о проделанной сборщиками работе, потребовал немедленной отставки Подопригоры, призвал своего любимчика технолога Николашу и еще пару пожилых инженеров. Сам он переоделся в комбинезон и «ринулся в бой». С трудом найдя половину снятых «рационализаторами» деталей, они за три недели заставили стометровое чудовище заработать и изрыгнуть-таки ленту газетной бумаги первого класса. Но класс был все же не тот. Бумажка была обычная, советского стандарта. Такую вполне сносно выдавали родные рублевые отечественные бумагоделки. Получалось, что драгоценная валюта была потрачена зря. С момента начала сборки прошел почти год. Нужно было что-то предпринимать, так как вышестоящие товарищи требовали отчетности. Сверху было приказано во что бы то ни стало довести машину до ума. Партийный орган должен печататься на высококлассной бумаге европейского стандарта. Точка. Начались переговоры со шведами. Договорились, что они за ту же цену соберут все заново. В марте на комбинате появилась бригада в фирменных оранжевых робах. Через пару часов к Тетереву явился моложавый шведский инженер в сопровождении переводчика. На  повышенных тонах инженер начал что-то выговаривать. Переводчик несколько минут напряженно вслушивался, после чего выставил перед собой ладони, как бы призывая оратора замолчать.
- Господин Фрейдрихсон говорит, что они не могут приступить к работе, так как не хватает многих весьма существенных деталей.
- Так сделайте их. Мы за все заплатим.
Последовал короткий обмен фразами переводчика и шведа.
- Господин Фрейдрихсон говорит, что это невозможно, так как эти детали уже сняты с производства, и их изготовление потребует больших затрат.
Арнольд Сидорович побледнел и тихо попросил объяснить.
- Господин Фрейдрихсон говорит, что речь идет о дополнительных шестистах тысячах долларов. Приблизительно. Он готов через два часа представить смету. В любом случае вся работу будет стоить не меньше двух миллионов долларов.
Через три дня оранжевая бригада приступила к работе. Еще через два месяца пошла вожделенная первоклассная тонкая бумага. На комбинат приехала комиссия. Потом прошли партийные собрания. Тетерев получил выговор с занесением, Айзенбергу предложили подать заявление об уходе.