Рассказ соседки по Синопской набережной.
Они с женой жили от нас через комнату. Она такая симпатичная, полненькая, аккуратная, а он был горбун. Работал закройщиком. Зарабатывал очень хорошо. Моему Степану костюм сшил, любо-дорого. И взял немного. А она не работала. Бывало сидит на кухне у окна, завидит его, соскочит с подоконника, фыркнет : «Во, мой карла прёт», и к себе под одеяло. Он домой зайдет, а она стонет, мол заболела, встать не может. Костя молчком в магазин, еду приготовит, её накормит, сам поест. И так каждый день. Но как-то вечером прямо из-под одеяла увезли её в больницу. То ли с почками что-то, то ли беременность внематочная. Толком мы не узнали. Короче, через три дня она померла. А через пару месяцев стали мы замечать, что Костя как-то повеселел, вечерами куда-то уходил, приоделся. Вернулись мы осенью из отпуска, а он уж не один, с женой, значит. А жена тоже горбатенькая. Но не в пример прежней веселая, работящая и быстрая, как кипяток на сковородке. Видать любовь у них была серьезная. Мы вечером еще на кухне болтаем, а они в комнате запираются, милуются, значит. Она, бывало, выскочит в халатике в туалет вся красная, рот до ушей. Мне аж завидно было. И вот надо же, заболела она. Грипп, пропади он пропадом. И какое-то там осложнение на сердце. Я, когда во вторую смену ходила, передачу ей в больницу носила, а Костя у ней по вечерам сидел. В субботу пошел к ней с утра, вернулся черный и ну немой. Во вторник мы её похоронили. Уж я его уговаривала не убиваться. Мол, найдешь себе, женщин много, ты мужик хороший. Ну, чего еще можно сказать ? А он только головой качает. Через две недели смотрим не выходит он на кухню. Ну, мы с работы приходим, стучим к нему. Тихо. Степан в щелку глянул и как в дверь шарахнет. А он уж холодный давно. Повесился, значит. Вот так.
рассказ отца.
Солнце неспешно поднималось над болотом. От подсохшего бруствера слабо тянуло теплом. Под ногами мягко хлюпала коричневая жижа. Над спиной пулеметчика призрачно струился пар. Ноги деревенели от сырого, холодного пресса сапог. В голове сверлилась одна мысль, одна мечта о сухих портянках. Пройдя по окопам от болота до болота и вернувшись, лейтенант опять пристроился у щитка «Максима». - Эй, рус! Весна! Умирать не хочет! Давай греться! Не будешь стрелять ?!Пулеметчик взглянул на лейтенанта. Тот, поправляя каску, смотрел в сторону. Тишина словно студнем залила линии окопов.- Не будем ! Не… Не будем…Над крайним окопом поднялся штык с серой тряпкой. Через пару минут немецкий бруствер был покрыт полуголыми телами. Затренькала губная гармошка. Лейтенант лежал на шинели и с наслаждением шевелил голыми пальцами подсыхающих на солнце ног. Пустые раструбы наклоненных сапог густо дымились. Краем глаза из-под ладони он видел щербатые каски с красными звездами, повернутые нутром к солнцу, молочно-белые спины и сероватые пятна портянок по всей линии их фронта.
Старуха стояла прямая, как жердь, вцепившись в никелированный набалдашник кровати. Она стояла с полуоткрытым ртом, прислушиваясь к стонам Магды и выкрикам солдат, столпившимся в дверях. На каждый новый стон следовала реплика и взрыв смеха. Внезапно широкие белые лица раздвинулись и белобрысые головы поспешно накрылись зелеными пилотками с красноватыми звездами. Пальцы старухи побелели. В проеме появился худощавый офицер. На его кривом горбатом носу блестели круглые очки в стальной оправе, из-под фуражки торчали большие розовые уши. Он обратился к ней по-немецки, но та не пошевелилась. Она окаменела от ужаса, услышав знакомый еврейский акцент. Он взглянул на Магду, обернулся и что-то крикнул солдатам. Те засуетились и пропали. «Доставай простыни», - услышала старуха и бросилась к шкафу. Он подошел к стонавшей, сдернул с неё одеяло и, раздвинув ей ноги, приподнял их к огромному животу. «Ого, воды уже отошли, сейчас пойдет!», - крикнул он. Положив ладонь на лоб Магды, по слогам проговорил ей: «Перестань стонать и глубоко дыши». В комнату шумно ввалился солдат с двумя огромными оцинкованными ведрами, полными воды. Он остолбенело застыл на пороге. Еврей что-то коротко сказал ему и тот, покраснев, исчез, оставив на полу влажные, грязные следы. «В одном – кипяток, в другом – холодная, давай таз!». Старуха двигалась, как механическая кукла. Все дальнейшее произошло быстро и как-то ловко. Еврей держал на руках розовый, кричащий, сверкающий комочек и приговаривал «Спокойно Ганс, спокойно Ганс!». Старуха вертелась возле затихшей дочери и, вытирая слезы, украдкой наблюдала, как Еврей пеленал малыша.
Собирался он тщательно и неспешно. Билеты в филармонию лежали на столе, прижатые ножками будильника. Серега, его друг и сосед по комнате, был в наряде, и их общий костюм распластался на койке. Сняв гимнастерку и галифе, он облачился в рубашку, повязал галстук и поочередно «вплыл» в широкий клеш и мешковатый пиджак. Вынув из кобуры наган, он секунду подумал и провалил его в карман брюк. Дождик моросил все пятнадцать минут ожидания. Уже прозвенел третий звонок, а подруга не появлялась. Махнув рукой, он направился в зал. Свет начал медленно таять. Из его закатных лучей появилась женщина и опустилась в пустовавшее рядом с ним кресло. Через несколько тактов симфонии он почувствовал мягкое прикосновение локтя. Его рука на подлокотнике невольно напряглась. Давление локтя то наростало, то ослабевало. Он повернулся и украдкой взглянул на соседку. В золотистой полутьме ему показалось, что женщина улыбается. В этот момент её рука обхватила его запястье. Он развернул ладонь и осторожно сжал прохладные пальцы. После первого отделения они спустились в вестибюль, он помог ей одеть плащ и придержал тяжелую дверь. На улице было сыро и ветрено. Она взяла его под руку и мягко прижалась.- Я живу недалеко. Пройдя по набережной два квартала и, повернув в мрачный, пахнущий дровами двор, они поднялись на третий этаж. Быстро повернув ключ женщина скользнула в дверь.- Заходи. Вешая на крючок её плащ, он заметил шинель офицера НКВД и фуражку с облезлой звездой. Из прихожей они перешли в небольшую квадратную комнату. Над круглым столом висел красный матерчатый абажур.- Чай пить будешь ?- Буду.В это время в дверях раздался щелчок и из прихожей раздался характерный стук снимаемых сапог. В комнату вошел невысокий усатый мужчина. Он оглядел комнату, крючками пальцев расправил гимнастерку, скользнув рукой по кобуре. Коротко взглянул на гостя и наклонил голову:- Андрей.- Семен.- Пить будешь ?- Можно. Женщина плавно задвигалась, доставая из буфета рюмки, тарелки и хлеб. Мужчина поднялся и вышел. Через минуту он вернулся и поставил на стол полные бутылку и графин. Отодвинув в сторону рюмки, он достал из буфета два граненых стакана, ловко откупорил бутылку и плеснул себе. Семену досталось полстакана из графина. - За прекрасных дам.Выпили залпом. С первым глотком стало ясно, что в стакан недолили букву «к». В графине была вода.- Набирается, себе налил водку, - подумал Семен. Подняв пустой стакан и улыбнувшись, он резко, снизу вверх, ударил им по лампочке, отпрыгнул в сторону и рванул в дверь. В темноте раскололись два пистолетных выстрела и загремел хриплый мат. Замок открылся легко, и, когда захлопнулась дверь, позади уже остались полтора пролета. На набережной было темно и сыро. Ботинки немного жали, но бежать было удобно. Опять накрапывал дождь.
