Первая глава.

Мне три года. А может быть три с половиной. Скорее всего, три с половиной, так как снег уже растаял, на деревьях набухли почки, и меня перед тем, как выпустить на улицу, одели в легкое пальтишко без ватной подкладки, а вместо шапки ушанки на моей голове  шерстяной шлем с болтающимися шнурками. Так как родился я в октябре, то логично предположить, что с момента рождения прошло три с половиной года. Помню, что в этот день я впервые был отпущен без сопровождения. Спуск с четвертого этажа по коротким, но крутым лестничным пролетам казался длинным и опасным. Расстояния между прутьями перил были большими, а местами очень большими, так как прутья там отсутствовали. Иногда по ночам мне снилось, как я спускаюсь по лестнице с большим резиновым мячом. Мяч выскальзывает у меня из рук и падает в квадратный пролет. Я наклоняюсь вслед за ним и тоже падаю, провалившись через пролом в перилах.

Держась левой рукой за прутья, осторожно переступаю с одной щербатой ступеньки на другую. Непонятно почему эта лестница называлась «черным ходом», так как на каждом этаже два окна выходили во двор, а вот парадная лестница была почти совершенно темная, освещенная только тусклым стеклянным фонарем над мрачным пролетом, хотя и довольно красивая, с широкими ступенями и перилами с завитушками. Наконец, пройдя по сумрачному коридору первого этажа мимо подъема на парадную лестницу, я открываю дверь навстречу яркому солнышку, заливающему нашу сторону Перекупного переулка. Родители велели ждать их на улице. Возле самой двери расположились две девочки из квартиры на втором этаже, сестры Элла и Вера. Мое знакомство с ними было почти никаким, но их имена я знал. Элла была чуть постарше, а Вера чуть помладше меня. Они заботливо пеленали куклу в железной колясочке, которую время от времени нещадно трясли за облезлую рукоятку.

- Меня зовут Саша. Можно я с вами поиграю? – мой голос звучал дружелюбно-заискивающе.

- Сашка-какашка, поганая букашка. Вера! Мы не будем с ним играть.

Я достал из кармана заветный кусочек мягкого красного кирпича, присел на корточки и начал рисовать на асфальте домик, время от времени поглядывая на девочек. Дорисовывая трубу, краем глаза я вдруг увидел руку Эллы с небольшим булыжником, опускающуюся мне на голову. Взревев от резкой боли и обиды, я бросился к входной двери и стал стремительно взбираться на свой четвертый этаж. Навстречу уже летел мой старший брат Боря, а за ним мелькали лица мамы и папы. Боря на ходу обернулся к ним и сказал:

- Забирайте Сашку. Кто там на улице?

- Элла и Вера, – проревел я.

- Я разберусь.

Через несколько дней я так же неуверенно и впервые самостоятельно вышел во двор. Там было довольно много девочек и мальчиков моего возраста и немного старше. Медленно прошаркав из приземистых дверей черного входа, я остановился возле лестницы, спускавшейся в темный провал подвала, крепко прижимая к груди новенький резиновый мяч. Опыт первого знакомства с соседями не давал повода к спешке и дружелюбию. Верность такой тактике тут же получила свое подтверждение. Ко мне вразвалку подошел Алеша из шестнадцатой квартиры, что на третьем этаже. У него в руках был самодельный хлыст из плоской деревянной дощечки и привязанной к её концу толстой плетеной веревки. Он картинно им размахивал, поглядывая на меня из-под театрально нахмуренных бровей.

- Ну, что, евреёныш! Хочешь хлыстом по морде? Не хочешь? Признавайся!

Я недоуменно молчал, так как сей случай был для меня в новинку. Алеша размахивал хлыстом, постепенно приближаясь ко мне и повторяя, как заклинание, одну и ту же фразу. Оставаясь неподвижным, как камень, сквозь толпу постепенно окруживших меня ребятишек я заметил Борю с его двумя приятелями, приближавшимися с дальнего конца двора. Они внезапно выросли перед Алешкой, который поперхнулся на полуслове.

- Да, он еврей, и в чем его вина? Родился таким. А я татарин. А Костя цыган. А ты - маленькое дерьмо! – долговязый Равиль, Борин приятель из соседнего двора, скрестив руки в упор угрожающе сверху вниз смотрел на Алешку. Боря, слегка отодвинув Равиля, сгреб хлыстоправа за воротник и, оглядев всю детскую ораву, негромко произнес:

- Кто моего Сашку тронет – сдохнет! Ясно?

Он молча вырвал хлыст из дрожащих Алешкиных рук и вся троица исчезла в проеме черного хода. Алешка захныкал и, немного подождав, побрел за ними. Через пару минут из открытой двери послышался его голос, а потом и негромкий рев эхом скатывавшийся с третьего этажа. Ему саккомпанировал крик Лешкиной матери и стук двери.

Атмосфера внезапно потеплела, и вскоре я увлеченно бегал, играя во все мыслимые дворовые детские игры от пятнашек до пряток. Особенно добрые отношения у меня сложились с девочками из нашей коммуналки Танечкой и Полинкой. Васька, пятнадцатилетний Полинкин брат, играл за большим деревянным столом в карты со своими приятелями и издалека «пас» свою сестру. В дела мелюзги он не вмешивался, а моего десятилетнего брата, как это ни странно, заметно побаивался. У Бори на дальнем дворе нашего квартала одиннадцать дробь тринадцать были взрослые и весьма серьезные друзья. Он как-то взял меня с собой и, тихонечко сидя на скамейке, я наблюдал, как они сосредоточенно и неспешно бросали ножи в деревянную тоску, причем у каждого из них был собственный нож. К моему брату они относились с заметным уважением. Я это воспринимал как должное, так как даже папа и мама не повышали на него голос. Боря был круглым отличником и, хотя недавно бросил занятия музыкой, играл на фортепьяно и гитаре. Уроки делал быстро и сосредоточенно. Покончив с уроками, как правило, сразу исчезал, но если мама просила помочь или сходить в магазин, практически никогда не отказывался. Казалось, что он целеустремленно движется к чему-то вполне определенному. С Равилем и Костей они где-то тренировались. Где и каким спортом занимались - неизвестно, но все трое были жилистыми и мускулистыми.

Папа работал на секретном заводе, куда его распределили после техникума. Там он что-то паял, собирал и испытывал. С работы приходил довольно поздно и после ужина усаживался за наш квадратный обеденный стол, раскладывал инструменты, листы пластика, олово с припоем, паяльник и начинал колдовать. Я присаживался рядом и часами наблюдал, как на листочках пластика появляются маленькие детальки, проводочки, выключатели и регуляторы, как у настоящего радиоприемника. Иногда из этого и в самом деле получался приемник, иногда магнитофон, иногда какой-то непонятный мне прибор.

Мама работала в институте лаборантом химиком. Она любила повторять, что хотя её работа совершенно неинтересная, «зато нет контакта со всякой ядовитой гадостью». Вообще-то она закончила десятилетку при консерватории и прекрасно играла на рояле, но музыка осталась её хобби и нашей с Борей обязаловкой, от которой мой брат смог освободиться, а я постепенно привлекался  и принуждался к регулярным занятиям. В три года я научился довольно лихо «бацать» на балалайке, чем поражал всех соседей по  коммуналке. Мама иногда приглашала их на наши домашние концерты. Она аккомпанировала, а мы с Борей играли по написанным ею нотам. Правда, Боря эти мероприятия не любил, и вскоре солист остался в моем единственном числе. Кроме абсолютного музыкального слуха у меня обнаружился, как говорила моя мама, «голос особого уникального тембра». Я не очень понимал значение сего, но обращал внимание на странную реакцию слушателей моего пения. Они застывали как статуи. Иногда это казалось смешным, так как выражение лиц становилось задумчиво-глуповатым. С другой стороны мне это льстило, и на предложения мамы спеть для гостей я всегда соглашался. Боря, послушав как-то мое пение, коротко бросил: «Поёшь ты потрясно!»

Осенью я пошел в детский сад. Первый день прошел вполне благополучно и, так как всё и для всех было внове, то уровень агрессивности был практически нулевой. Забирать меня вечером пришел брат. От его суровых глаз на одевавшихся в вестибюле детишек шли такие волны, что за свое будущее я был спокоен.

Детский сад располагался в доме бывшего царского тайного советника. Окна второго этажа, где мы находились, были огромными, без переплета, с полукруглыми фрамугами. Большую часть этажа занимали зал с лепниной и мозаичным паркетом, обшитая дубом библиотека, переоборудованная под спальню, и несколько небольших комнат. В зале стоял  черный рояль, мячи, столы с игрушками и клетка с морской свинкой. Широкая мраморная лестница вела на первый этаж и освещалась большим венецианским окном с цветными витражами. Под лестницей и в вестибюле мы переодевались. На моем персональном шкафчике красовался арбуз, а внутри висел мешочек с тапочками. Гулять мы ходили в Овсяниковский сад, для чего требовалось только перейти через Старорусскую улицу. Сад мне казался очень большим. Там зимой я ходил на лыжах, и папа катал меня по утрамбованным дорожкам, ухватив за связку из алюминиевых палок. На более серьезные прогулки он брал нас с Борей в Александро-Невскую Лавру. Пока мы с папой брели по краю огромного сада, скользя по глубоко протоптанной лыжне, Боря с приятелями скатывался с берега реки Монастырки, лихо разворачиваясь на припорошенном льду.

В детский сад я ходил как на работу, и хотя дома мне было уютней и спокойней, пребывание там воспринималось, как абсолютная необходимость. Иногда рутинная возня с незатейливыми игрушками, рисование огрызками карандашей и пение под расстроенный рояль сменялись настоящим праздником. Моя любимая воспитательница Елизавета Павловна приносила два, а то и три набора деревянных конструкторов, с которыми мне позволялось делать все, что угодно. Я сдвигал два стола и самозабвенно строил дома, станции метро, дороги с поездами и машинами. Мне не только никто не мешал, но, как правило, Антошка, довольно шелапутный сын Елизаветы Павловны, молча и сосредоточенно помогал. Вечером я взахлеб рассказывал о пережитых минутах счастья своему брату. Боря загадочно улыбнулся, а потом бросил не совсем понятную мне фразу: «Ради показухи перед комиссией они  должны были тебе премию выписать». Я вспомнил, что в этот день мне пришлось и спеть. «Ну, это и ежу ясно! Могли хотя бы конфетами наградить, жмоты». Я не стал анализировать его реплики, так как был глубоко убежден в бескорыстной любви ко мне Елизаветы Павловны. Иногда мне даже казалось, что к своему собственному сыну Антошке, бывшему со мной в одной группе, она относится хуже. «Комиссии» случались не часто, поэтому подобные праздники яркими звездами украшали мою память. Там, в моей памяти, были и черные пятна. Одним из них были заветные слова «еврей» и «жид», олицетворявшие мой огромный недостаток, неисправимую ущербность по сравнению со всеми остальными детьми. Несмотря на многословные объяснения  и уговоры моих родителей, я быстро усвоил, что мою принадлежность к этой группе ненавидимых и презираемых нужно по возможности тщательно скрывать. Вскоре к этому пятну прибавилось еще одно, вполне сравнимое с ним по размерам. Фруза Кузьминична, вторая воспитательница нашей группы, относившаяся ко мне почти так же нежно, как и Елизавета Павловна, заболела, и на её место поступила новая молодая воспитательница, Ирина Николаевна. В один из первых дней её работы, я оккупировал в туалете свой горшочек и, неспешно удовлетворяя свои нехитрые физиологические потребности, услышал через открытую в коридор дверь приглушенный разговор моих воспитательниц.

- Слушай Лиза, этот еврейчик Фруман – вылитая обезьяна!

- Ну, что ты Ира! Нельзя так о ребенке. Он незаурядный мальчик. Ты бы слышала, как он поет!

- Ага! Поющая обезьяна. Чудо природы.

Намыливая под краном руки, я впервые внимательно взглянул на свое отражение в зеркале. Внезапно на меня нахлынуло осознание обидной справедливости этих слов. Оттопыренные круглые уши, большие, выпуклые карие глаза со странным разрезом, неестественно густые полукруглые брови, широкий рот с пришлепнутыми губами, срезанный подбородок. Настоящая мартышка.

В этот вечер из детского сада меня забирала мама. Она как всегда куда-то торопилась, и я как всегда не был настроен делиться с ней своими переживаниями. Придя домой, неспеша разделся, поужинал и устроился с игрушками в дальней комнате. Взрослые занимались в большой проходной комнате каждый своим делом. Мама носилась на кухню, папа читал газету, а тетя Маня, мамина старшая сестра, вязала. Она жила в первой большой гостиной, и там же спал мой брат. Тётя Маня была намного старше мамы и даже старше папы. Она работала медсестрой при каком-то большом заводе. Детей у неё не было, а её муж давно погиб. Вернее его убили. Кто и когда мне не рассказывали. Нас с Борей она всегда лечила и следила за нашим «правильным образом жизни». У нее был резкий, хрипловатый голос, хотя в юности, по словам мамы, она прекрасно пела, и у меня была «манина генетика».

Я рассеянно перебирал игрушки. Верхний свет не горел, и в моем углу был неглубокий полумрак. Зеленый стеклянный абажур настольной лампы распылял приятный ровный свет. За письменным столом Боря что-то сосредоточенно писал, периодически заглядывая в книгу. Со стороны казалось, что он время от времени кому-то кивает. Внезапно он замер и резко обернулся ко мне.

- Что-то случилось?

Я молча взглянул на него. В горле стоял комок, и из моих глаз неожиданно покатились слезы.

Боря скатился со стула и присел возле меня на корточки.

- Рассказывай.

- Ирина Николаевна сказала, что я – поющая обезьяна.

Некоторое время мой брат сидел не шевелясь, как камень.

- Это ваша новая воспиталка? Сука! Тварь поганая. Ладно, не плачь. Все будет нормально, это я тебе говорю.

Он вернулся за стол, но через некоторое время отбросил авторучку.

- Вот падла! Воспитательница, блин! Садись за стол, порисуй, отвлекись, а я пойду, проветрюсь.

Он подхватил свою школьную папку из искусственной кожи, бросил туда какую-то книжку, одел ботинки и набросил куртку. 

- Боря! Ты куда идешь? Уже темно. И учти, на улице холодно.  

- Сначала в библиотеку, а потом зайду к Равилю. Не волнуйтесь, в девять буду дома.

Мама с тетей смотрели телевизор, а папа «читал» газету, время от времени поклевывая носом в легкой дреме. Я прикрыл дверь в большую комнату, подошел к окну, залез на стул и, прижавшись лбом к стеклу, попытался разглядеть тротуар у парадной двери. Наружное стекло было покрыто легким узором, и через него была видна лишь противоположная сторона улицы, на которую медленно опускались снежинки. Плакать уже не хотелось, но было очень грустно и одиноко.

Через несколько дней снова появилась Фруза Кузьминична. За день до её появления Антошка под большим секретом сказал мне, что Ирина Николаевна больше не придет, так как вечером по дороге домой она обо что-то споткнулась, упала, ударилась головой и сломала себе руку. То ли поскользнулась, то ли какие-то хулиганы бросились ей под ноги. Антошка, сославшись на свою маму, сказал, что Ирина Николаевна очень испугалась и подала заявление об уходе. Мол, хулиганы прокричали ей какие-то угрозы.

Когда мы с Борей возвращались из детского сада, и я радостно сообщил ему о смене наших воспитательниц, он задумчиво кивнул и вполголоса кинул: «Нормально». Эта история еще долго крутилась в моей голове, каждый раз заканчиваясь грустными воспоминаниями о «поющей обезьяне».

Летом наш детский сад переехал в Комарово на дачу. Нас привезли на автобусах, а наши вещи на грузовике. Моя группа размещалась в большом доме с верандами, стоявшем на краю красивой поляны. Вокруг поляны качались, казавшиеся мне огромными, сосны и ели. Там же из земли торчали бетонные коробки дотов. Когда мы гуляли по лесу, то часто натыкались на большие, залитые водой воронки. В высокой траве я увлеченно ловил жуков, кузнечиков и гусениц. Нас научили различать съедобные и несъедобные грибы и ягоды. В начале лета все мы очень страдали от комаров. Но гораздо больше комаров я боялся ночных нянечек, которые могли в наказание поставить голышом в спальню девочек. И еще я очень боялся описаться. Когда это с кем-то случалось, то поднимался страшный крик, провинившегося наказывали, а его простыню демонстративно вывешивали на открытой веранде. В жаркие дни нас вели на центральную дачу и там, построив голышом в длинную очередь, поливали из огромной лейки. Вода пахла солеными огурцами, так как воду в лейку наливали из огромной бочки, в которой когда-то, видимо, солили или хранили огурцы. На центральной даче размещалась старшая группа, и жили воспитатели, повара и нянечки. Там же находилась деревянная баня, где нас мыли. Мыли тоже по очереди. В полумраке довольно большой комнаты, наполненной горячей, душной влагой, нас передавали от одной нянечки или воспитательницы другой, быстро намыливая, растирая мочалкой, скребя стриженые головы и обливая горячей водой. Потом нас выталкивали в прохладную комнату с длинными деревянными скамейками, на которых была разложена наша чистая одежда, на каждой её части были аккуратно вышиты наши фамилии. В редкие родительские дни ко мне приезжали папа с мамой и, как правило, привозили банку клубники с сахаром, яблоки и печенье. Родители приезжали не ко всем детям, и папа всегда кого-то угощал, беря вместе со мной на прогулку по лесу. Там он мастерил из орешника лук и стрелы, вырезал из случайно найденных дощечек или сосновой коры кораблики и деревянные мечи. Мама рассказывала о Боре. О том, как он проводит время в пионерском лагере. Я молча вздыхал, кивал, мысленно представляя, как мы все вместе купаемся в Финском заливе или бродим по лесу. Нас иногда водили на берег залива и разрешали плескаться на мелководье. Мы строили из песка замки, рыли колодцы и махали пролетавшим время от времени над водой самолетам. Потом от папы я узнал, что недалеко, в Горской, есть учебный аэродром. Возле нашей дачи проходила широкая лесная дорога, по которой каждый день ходил странный человек, громко разговаривавший сам с собой. Его все называли «контуженный». Как-то возле этой дороги, в корнях огромной сосны мы нашли большущий белый гриб. Его срезали и отнесли заведующей, Алле Петровне. В середине лета созревала черника. Нам раздавали газетные фунтики, и мы ползали по кустикам, набирая до верху эти кулечки, чтобы потом ссыпать черные шарики в большой эмалированный бидон, с которым ходила по лесу Елизавета Павловна. Вечером в большой застекленной столовой в конце ужина нам приносили пирог с черникой. 

В конце осени мама решила серьезно взяться за мое музыкальное образование. Как-то вечером она отвела меня в большой, красивый, пятиэтажный дом. Мы поднялись в  старинном лифте на третий этаж и позвонили в одинокий электрический звонок у массивной двери. Нам открыла большая, пожилая женщина с высокой, странной прической. Возле ушей у нее свисали вертикально красновато-рыжие завитушки, а на макушке волосы поднимались высоким, смешным бугорком. Рукава и подол её темного платья заканчивались воланами, и такие же кружевные воланы лежали на груди, спускаясь на выпиравший живот. Я чуть было не рассмеялся, но сдержался и, сжав губы, вежливо кивнул.

- А, это вы, милочка. Заходите. Так как зовут вашего вундеркинда?

- Саша, Амалия Валерьяновна.

- Александр. Ооочень приятно. А отчество?

- Можно и без отчества.

- Нет, отчего же.

- Абрамович.

- Ну-с, Александр Абрамович, проходите, располагайтесь, а вы, голубушка, подождите здесь. Я вам телевизор включу. Только звук сделаю потише.

Она включила телевизор какой-то незнакомой мне марки, уменьшила до предела звук и подтолкнула меня из гостиной, где мы стояли, в соседнюю очень просторную комнату. Пока Амалия, как я её мысленно называл, устанавливала у рояля покрытую красным бархатом табуретку, открывала клавиатуру и неспеша раскладывала пюпитр, я внимательно разглядывал комнату. В простенке между окнами в широкой деревянной раме висел портрет Сталина, о котором мне что-то рассказывал брат. В углу под небольшой темной картинкой, частично покрытой листами меди, на цепочках висела чашечка, в которой горел огонек. Там же стояла большая кадка с фикусом, а в углу напротив такая же кадка с лимоном. Я тоже как-то вырастил лимонное деревце из косточки, но оно быстро завяло. На полу между окнами и возле красивой кушетки стояли большие вазы с черноголовыми камышинками. По вазам ползли разноцветные драконы. На стенах висели картины и фотографии в аккуратных рамках. 

- Тебе здесь нравится?

- Да, очень красиво.

- Ну, давай заниматься. Что ты мне споёшь?

- «Пусть бегут неуклюже». Хорошо?

- Ладно.

Амалия слегка поморщилась, но посидев неподвижно несколько секунд, заиграла вступление. Я запел, сосредоточенно глядя то на неё, то на портрет Сталина. После последнего аккорда Амалия сложила пухлые руки на коленях и некоторое время сидела неподвижно. Потом её губы зашевелились, она что-то прошептала и, кивнув головой, сказала: «Начинаем заниматься».

Под её диктовку я пел какие-то странные песенки про дядю Якова, который спал и не трезвонил, гаммы и мелодии без слов. Потом она научила меня длинной и грустной песне о партизанах. Когда урок закончился, и мы вышли в прихожую, которую я принял за гостиную, мама протянула Амалии конверт и поинтересовалась моими успехами. Амалия сухо ответила: «Очень способный мальчик».

На уроки пения я ходил каждую неделю. Дома под руководством мамы разучивал песенки, которые задавала мне Амалия. Сборники этих песен были и у нас, но мама считала, что только профессиональная певица может правильно поставить голос. Боря, слушая мое пение, как-то странно прищуривался и под разными предлогами отказывался водить меня на эти уроки. Он все чаще усаживался возле папы, помогая ему паять, собирать и настраивать. Однажды он попросил отца сделать ему кассетный магнитофон. Несколько вечеров они просидели за столом с паяльником, и в конце концов из небольшой плоской коробки раздалась музыка, а потом приятный женский голос начал что-то медленно и четко выговаривать на непонятном языке.

- Чем это ты собираешься заниматься? – спросила мама.

- Английским.

- Но ведь вы уже начали изучать английский. Разве уроков недостаточно? И зачем для этого нужен магнитофон?

- Наша училка знает английский, как я китайский. Учебник дурацкий. Я достал двухтомник Бонка с пленками.

- А где же ты взял деньги?

- Заработал.

- Как?

- Старикам помогал. В магазин сходить, посуду помыть, дома прибраться.

- Каким старикам?!

- Аветисянам. Из углового на Бакунина.

- Это у которых черная «Волга» в гараже стоит?

- Да, у них.

- Боря! Скажи мне правду! Откуда у тебя деньги?

Боря посмотрел на маму долгим, внимательным взглядом. В полной тишине он по слогам внятно и как-то очень серьезно произнес:

- Я их заработал абсолютно честным трудом. Точка. Когда есть нормальная голова и руки всегда можно заработать, а не воровать. Было бы желание. И не волнуйся за меня. Воровать я никогда не буду.

Я во все глаза смотрел на своего двенадцатилетнего брата. Папа молчал, нервно постукивая пальцами по накрытому клеенкой столу. У мамы вдруг задрожала нижняя губа, она закрыла лицо руками и быстро вышла во вторую комнату. Боря нахмурился, резко развернулся и пошел следом, плотно прикрыв за собой дверь. Из-за двери донеслись мамины рыдания и монотонный голос брата. В это время вернулась из магазина тетя Маня. Посмотрев на нас с папой и прислушавшись к голосам из родительской спальни, она спросила:

- Абрам, что стряслось?

Выслушав объяснения, Маня энергично тряхнула заснеженной головой.

- Молодец, Борька! Настоящий мужик растет! 

Через месяц Боре все же пришлось отвести меня к Амалии. У мамы в институте было собрание, и она должна была вернуться домой очень поздно. Мы вышагивали по утрамбованному грязноватому снегу, засунув руки в карманы.

- Борь! А ты взаправду моешь посуду Аветисянам?

- Ну, иногда мою. После того, как поем. В основном я работаю головой. Ты же знаешь, что я быстро считаю в уме. Вот и помогаю Араму Ивановичу делать расчеты.

- Какие расчеты?

- Бухгалтерские. Он работает главным бухгалтером.

Тут я вспомнил, что видел среди книг, которые читал мой брат, парочку со словами на обложке «Бухгалтерский учет». Я уже неплохо умел читать, особенно то, что было напечатано крупным шрифтом.

- Слушай, Саня. А тебе в самом деле нравятся уроки у этой Амалии?

- Да нет. Одно и то же. Последнее время стало совсем скучно.

Мы зашли в просторный вестибюль. Боря оглядел статуи, подпиравшие арку возле лифта, и усмехнулся:

- Симпатичные тетки! А домик-то барский.

Лифт не работал, и мы поднялись пешком. Амалия открыла дверь и попятилась в прихожую, уступая нам дорогу.

- С кем это ты сегодня пришел?

Не успел я открыть рот, как Боря, нелепо оттопырив левую руку, бросился к ней, протянув правую для рукопожатия.

- Здрасьте, Малия Валерьянна! Я Боря, Сашкин брат. Очень приятно познакомиться!

Амалия выпрямилась, сложив руки на пухлом животе и Борина ладонь, сложенная лодочкой, повисла в воздухе. Нисколько не смущаясь и так же нелепо растопырив руки, он быстро прошагал мимо неё в гостиную.

- Ты куда грязь понес! – прорычала Амалия.

- Да у меня ноги чистые. Я на лестнице обтряхнул. Вы не волнуйтесь. Санька сказал, что у вас очень красиво. Поглядеть охота. А это кто на патрете, ваш папа? Товарищ Сталин! Знаю, знаю! Он дядю Хаима убил. Мне тетя Маня рассказывала. А вы тоже стрелять умеете? Ой, а это я знаю кто! Иисус Христос. У наших соседей висит. Тоже евреем был, как мы с Сашкой. Тетя Маня называет его «мамзер-пандерик». А вы знаете, кто такой мамзер?

Боря тараторил, нелепо улыбаясь и смешно переваливаясь из стороны в сторону, как дурачок Пашка с нашего двора. Лицо моей учительницы пошло багровыми пятнами. Она вдруг тяжело задышала и закричала неожиданно пронзительным голосом:

- Пошел вон, мерзавец! Дебил поганый! Проклятое отродье! 

- Ой! Все говорят, что я дебил. Ухожу, ухожу. Чтой-то вы так разнервничались.

Амалия подняла руку с явным намерением ударить, но встретившись с его взглядом, положила ладонь на воланы платья. Боря крепко взял меня за руку и развернул к выходу. В дверях он вдруг резко обернулся и, улыбаясь, сказал:

- Лифт у вас не работает. Вы по ступенькам-то ходите осторожно, неровен час упадете, шейку бедра сломаете, или убьетесь ненароком. Берегите себя Малия Лерьянна. Бывайте здоровы.

Та уже хотела захлопнуть дверь, но Борина нога несколько секунд еще придерживала это массивное произведение деревянного зодчества. Амалии было неудобно тянуть на себя ручку широко открытой двери, и её тело смешно колыхалось, пока вдруг не поплыло назад вместе с освобожденной дверью, после того, как Боря резко убрал из-под нее ногу. По всей лестнице прокатился металлический грохот. Мой брат приложил ухо к двери, из-за которой неслись непонятные мне слова, часть из которых я знал, как нехорошие. Во всяком случае, мама запрещала их говорить. Расплывшись в довольной улыбке Боря громко произнес:

- Простите Малия Лерьянна, если что не так. Я не хотел. Я больше не буду. Маме только не говорите. Она меня дурака побьет!

Он вдруг притворно заплакал, зажав мне рот, чтобы я не смеялся. За дверью опять раздались нехорошие слова. Взявшись за руки, мы быстро сбежали в вестибюль. 

- Боря, а как же быть с пением? Мне очень нравится петь.

- Не волнуйся. Будет у тебя учительница пения, не чета этой колоде.

- А когда?

- Завтра.

- А я её знаю?

- Пока нет. Это жена Арама Ивановича.

- А как её зовут?

- Сато. Сато Левоновна.

- Какое странное имя.

- Она армянка. А мама у нее еврейка.

- А у нас в группе есть армянин Алик. Но он очень похож на еврея. А как их можно отличить?

- А никак. Вообще-то я считаю, что все люди одинаковы, но идиоты думают по-другому, а так как идиотов вокруг очень много, то с этим приходится считаться.

Я давно заметил, что слово идиот было у Бори любимым. Думаю, что он научился ему у тети Мани, которая иногда говорила «это не человек, а кусок идиота!»

Папа, вернувшись с работы, молча выслушал его объяснения и покачал головой:

- Ну и влетит тебе от мамы.

Он разогрел нам всем ужин и после еды уселся с Борей за нашим большим столом, разложив детали, детальки и инструменты. Тетя Маня воцарилась у телевизора, а я пошел в спальню и занялся своим любимым делом – перекладыванием игрушек и найденных на улице ценных вещей из своего деревянного ящика. Мама еще не вернулась, когда я пошел спать. Сквозь сон я слышал какие-то голоса из большой комнаты, но так и не проснулся.

Следующий день прошел, как обычно, а вечером Боря повел меня к Аветисянам. Перед выходом он придирчиво оглядел меня и неожиданно потребовал от мамы переодеть. 

- Там живут приличные люди, а не бабаны типа Амалии.

Мама удивленно посмотрела на него, но, не сказав ни слова, вытащила из шкафа мой «выходной» костюмчик и недавно купленную белую рубашку. Брат опять оглядел меня и одобрительно кивнул:

- Теперь нормально. Ну, пошли.

Идти было недалеко. Поднявшись на лифте на четвертый этаж, мы позвонили в одинокий звонок возле массивной двери с глазком в медной оправе. Послышались глухие металлические звуки, и на пороге появилась очень красивая черноволосая девушка. От неожиданности я не сразу поздоровался и, не сводя с нее глаз, закивал головой. Она весело рассмеялась.

- Борька, это твой брат? Какой смешной!

Она протянула ладонь с длинными ровными пальцами и присела передо мной, улыбаясь яркими, пухлыми губами. 

- Давай знакомиться! Меня зовут Лена.

- Саня.

- Ужасно приятно.

Она сняла с меня шапку, обняла за плечи и повела по коридору. Квартира мне показалась огромной. Справа и слева открывалась то кухня, то спальня, то кабинет с большим письменным столом. В самом конце коридора широкая застекленная дверь с полукруглой аркой вела в большую гостиную, где за белым роялем сидела женщина, очень похожая на Лену, только она была немного полнее и в ее черных вьющихся волосах сверкала большая седая прядь.

- Ну, привет. Наконец-то я с тобой познакомлюсь. Можно я тебя поцелую?

Я растерянно кивнул. Женщина обняла меня, осторожно и ласково поцеловала в щеку. Боря с Леной, остановившись на пороге, засмеялись, помахали мне руками и прикрыли створки двери.

- Зови меня тетя Сато. Договорились? Начинаем заниматься?

Я опять молча кивнул.

Тот урок я не очень хорошо запомнил. Помню, что в конце Сато научила меня одной песне на итальянском языке, и к её большому удивлению я со второго раза пропел её без ошибок. Аккомпанируя, она не отрываясь смотрела на меня печальными черными глазами. Сначала мне было не по себе, но потом я привык. После урока мы пили на кухне чай с пирожными. Чай из большого самовара наливали в красивые чашечки.

Дома я взахлеб рассказывал родителям про свой урок, про Сато, про Лену и про квартиру. Все молча слушали мой рассказ, изредка поглядывая на брата, который почему-то насмешливо хмыкал.

В один из вечеров Боря зашел в спальню и протянул мне большой кожаный пенал, осторожно открыв который, я обнаружил калькулятор.

- Это мне отец сейчас подарил. Настоящий американский, инженерный. Его начальник привез из Штатов, но подключил не то питание и у него что-то сгорело. Отдал отцу, а он починил и отдал мне. Теперь я буду считать еще быстрее! В нем и функции есть. Вот смотри.

Брат что-то нажимал на клавиатуре, на экранчике мелькали красные цифры и какие-то значки, но я ничего не понимал.

- Подожди. Скоро мы с отцом начнем собирать настоящий компьютер. Он мне обещал. 

Зима подходила к концу. Я научился петь сложные песни и даже арии. Почти все я пел по-итальянски. Это мне очень нравилось. Дома я все время напевал, и  в конце концов тетя Маня попросила меня замолчать, так как у неё «итальянские слова торчат в голове, как занозы».

Однажды за ужином Боря объявил, что мне нужно подготовиться к концерту. То есть умыться и прилично одеться. Концерт должен был состояться в ближайшую субботу у Аветисянов. Он пообещал забрать меня пораньше из детсада и попросил маму заняться моей подготовкой. Мама послушно кивнула, а папа задумчиво улыбнулся.

В субботу вечером Боря отвел меня на Бакунина. В прихожей нас встретила Сато, внимательно оглядела и с довольным видом щелкнула пальцами. В гостиной было много гостей. Женщины в каких-то необыкновенных платьях с большими вырезами спереди и сзади, мужчины в черных и темно-серых костюмах. У некоторых на белых рубашках были смешные черные галстуки-бабочки. Нас с Борей усадили на маленький диванчик возле окна, и Лена принесла нам стаканы с виноградным соком и тарелочку с пирожными. Боря  объяснил, что сейчас будет домашний концерт, и когда придет время, меня позовут. Сначала какие-то молодые и не очень молодые люди читали стихи, потом красивая светловолосая женщина играла на скрипке под аккомпанемент Сато, потом незнакомые мне мужчины и женщины по очереди пели арии и романсы. Я устал и захотел домой, но как раз в этот момент у рояля появилась Лена и объявила, что сейчас выступит «молодое дарование» и исполнит песню и арию по-итальянски. Боря подтолкнул меня, и я как-то неожиданно оказался возле рояля. Сначала от непривычного множества лиц мне стало не по себе, но с первыми аккордами волнение улеглось, и я уверенно и привычно запел. Закончив, и быстро поклонившись, уже через пару секунд  сидел на диванчике, невозмутимо болтая ногами. В комнате стояла гробовая тишина. Все гости развернулись и как-то очень странно разглядывали меня. Вдруг кто-то из них начал хлопать в ладоши, а потом вся гостиная наполнилась ритмичными аплодисментами. Одна из тех женщин, что пела романсы, подошла и расцеловала меня. Я так растерялся, что чуть было не расплакался. Заметив это, Лена схватила меня за руку и увела в свою спальню. Даже сквозь прикрытую дверь до нас доносился громкий разговор и возгласы гостей.

Когда почти все разошлись, Сато пригласила нас за стол. В этот раз нас накормили настоящим обедом. Я видел, что Боре даже налили красное вино в небольшой бокал. Домой мы вернулись поздно. Солнце уже село и по краям тротуара в свете фонарей сверкали замерзшие лужицы.

Приближались майские праздники. Стало совсем тепло, и иногда я выходил гулять без пальто, в одном свитере. Однажды, вернувшись из детского сада, я увидел под роялем синий велосипед. Это был велосипед «Школьник» c тормозами и свободным ходом, толстыми надувными шинами, но на нем можно было здорово гонять и по ровному асфальту и по грунтовым дорожкам.

- Это кому?

- Это тебе. Честно заработал, - ответил папа. Они с Борей сидели за столом и улыбались, а мама стояла за моей спиной и тихо смеялась. У меня от восторга перехватило дыхание. Я вытащил велосипед на середину комнаты и стал рассматривать, время от времени покручивая педали. От него пахло резиной и машинным маслом.

- Но я ведь не умею кататься.

- Научишься.

- А когда пойдем учиться?

- Завтра воскресенье. Вот и пойдем.

Весь вечер я мечтал пораньше пойти спать, чтобы встать вместе со всеми и отправиться с папой на «уроки вождения», но от волнения долго не мог уснуть, и утром проснулся, когда все уже позавтракали. Папа достал из-под рояля велосипед, и мы спустились вниз. Мне было интересно и страшновато. Я держался за резиновые ручки и воображал, как сейчас помчусь по тротуару. От одной этой мысли по спине ползли мурашки. Мы дошли до Евгеньевской улицы, по которой по воскресеньям машины практически не ездили. Можно было кататься и по широкому тротуару вдоль забора больницы Свердлова и прямо по проезжей части. Папа достал из кармана плоский «семейный» ключ и опустил седло. Потом он помог мне залезть на велосипед, подождал, пока я нащупаю ногами педали, и повел вперед, придерживая руль и мою спину. Через некоторое время наши мучения увенчались успехом, и я научился держать равновесие, слегка поворачивая руль из стороны в сторону. Вскоре я уже смог проехать без поддержки вдоль всего тротуара, выехать на широкую мостовую и вернуться к папе для «мягкой посадки». А еще минут через двадцать я мог уверенно вскакивать в седло и так же лихо останавливаться и слезать. Вот только на поворотах голубая машина иногда падала вместе со своим хозяином, в результате чего домой я вернулся с ногами и локтями, покрытыми ссадинами и синяками. Моя велосипедная учебы продолжалась недели три. Больше всего от этого страдала мама, когда ей выпадала очередь меня выгуливать. Она молча наблюдала, как я раз за разом падаю на повороте, но героически молчала, вздыхая и отворачиваясь, словно не замечая моих новых синяков и царапин. В мае Боря тоже купил себе велосипед. Это был подержанный «Спорт» с ручными тормозами и десятью скоростями. Они с отцом разобрали его и почистили, потом собрали и отрегулировали. 

Летом с велосипедом пришлось расстаться, так как я опять поехал с детским садом  в Комарово, а Борю на июнь месяц забрали к себе на дачу Аветисяны. У них был большой дом под Зеленогорском, и несколько раз Боря с Леной приезжали ко мне. У Лены был красивый дамский велосипед с плетеными разноцветными щитками на задних колесах. Щитки были сделаны для того, чтобы платье не попадало в спицы заднего колеса, но Лена носила линялые джинсы с протертыми дырками на коленях, поэтому мне казалось, что щитки были лишними, хотя и очень красивыми. Иногда Боря катал меня на раме своего «Спорта», угощал клубникой в сахаре и разными вкусностями, приготовленными Сато. Воспитательницы не отпускали меня далеко от центральной дачи и мы располагались на небольшой полянке в перелеске.

Осенью я опять пошел в детский сад, несмотря на возникавшие время от времени разговоры о том, что «он рослый и прекрасно умеет читать и считать». Было решено, что «нужно продлить ребенку детство». Мама хотела отдать меня в музыкальную школу при Консерватории, но там ей предложили записаться в Капеллу, с чем она была почему-то категорически не согласна. В конце концов я продолжал заниматься с ней игрой на рояле и два раза в месяц петь у Сато. Уроки пения стали все реже, а вот в концертах я стал участвовать все чаще. Несколько раз я выступал в каких-то клубах, где было довольно много народу, и каждый раз после концерта Боря покупал мне какой-нибудь дорогой подарок. Однажды он сказал, что как только я подрасту, он купит мне новый подростковый велосипед с немецкой втулкой. В детском саду мне было скучновато. Единственным развлечением было чтение вслух для всей группы. Время от времени меня усаживали в центр круга, давали в руки книжку и я читал братьев Гримм, Андерсена, китайские и индийские сказки. Когда книжки заканчивались, а воспитательницы не возвращались в зал, занимаясь где-то своими делами, я рассказывал свои собственные сказки, которые выдумывал на ходу, размахивая руками, рыча и строя страшные рожицы.

Под Новый Год папа принес домой большую картонную коробку. Боря заглянул в неё и закричал:

- Ура! Ты достал монитор! Наконец-то у нас появится компьютер!

Опять по вечерам обеденный стол был завален деталями и инструментами. В дыму паяльника появлялись различные «приставки, модемы и стабилизаторы напряжения». Незаметно я тоже втянулся в эту увлекательную работу, поначалу подавая детали, а позднее принимая участие в пайке и монтаже. В мае мы уже работали как слаженная бригада, хотя я и оставался в подмастерьях.

Через пару месяцев наша жизнь круто изменилась. Теперь по вечерам папа с Борей сидели плечом к плечу возле зеленоватого экрана и с энтузиазмом стучали по клавишам, время от времени пускаясь в шумные споры и заглядывая в многочисленные книжки, разбросанные на письменном столе. Вскоре уже и я понимал приблизительное значение слов материнская плата, оперативная память и тому подобное. Мне объяснили, что главное это научиться программировать, и тогда «сам черт тебе не брат». Втроем сидеть у компьютера было неудобно, но когда одно из двух мест было вакантным, его немедленно занимал я, так что через пару месяцев мог вполне уверенно напечатать три десятка слов по-английски, вызвать нужную мне игру и отформатировать дискету. Последнюю операцию мне ни за что не хотели объяснять, но очень скоро я сам научился  пользоваться нужными комбинациями слов и значков. Как-то незаметно до меня дошла логика программирования, и уже весной я лихо составлял картинки и простенькие игры. Когда Боря начал писать программу для бухгалтерских расчетов, он поручил мне заполнять некоторые таблицы. Разбираясь в программе, я внес несколько усовершенствований, чем вызвал неописуемый восторг всего семейства.

Летом я не поехал с детским садом, поскольку мы сняли дачу. Для переезда пришлось нанять грузовик для перевозки холодильника. Заодно упаковали все необходимое, и в начале июня все наше семейство перебралось в Александровскую, на Восьмую Линию. Родители сняли на первом этаже большого деревянного дома две комнаты с верандой. В одной спали они и я, в соседней Боря и Маня, а на веранде была кухня и столовая. Так как родители работали, то готовила в основном Маня, а мы с Борей приносили или привозили продукты, а также отвечали за воду, которую Боря таскал из колодца, стоявшего в центре нашего двора. Вода в нем была чистая и замечательно вкусная. Из этого колодца набирали воду и некоторые наши соседи с Восьмой Линии. Продуктовый магазин был совсем недалеко, на улице Командиров. Обычно я сначала приезжал на велосипеде и занимал очередь, а потом подкатывал Боря и по списку покупал все, что заказывала ему Маня, если конечно эти продукты были на полках. Иногда мой брат с утра уезжал в город и возвращался вечером с рюкзаком за плечами, полным разнообразными продуктами, которые я никогда не видел в александровском магазине. Как правило это случалось в конце недели, так как на выходные нужно было кормить всю нашу семью. На втором этаже нашего дома в небольшой комнате жила молодая пара с дочкой Леной, моей ровесницей. Лена была со мной одного роста, доброй, веселой белобрысой девочкой. У нее были чуть раскосые голубые глаза и мелкие бледные веснушки вокруг курносого носика. Мы с ней быстро подружились, а кроме того в нашу компанию включились Мила и Миша, внуки наших хозяев. Мила была чуть постарше нас, а Мишка чуть помладше. Наши хозяева жили в небольшой, одноэтажной бревенчатой избушке. Зимой они жили в большом доме, а летом, когда его занимали дачники, переезжали в избушку. У Мишки был такой же велосипед, как и у меня, а у Милы был «Орленок». Я научился катать Лену на раме, и мы разъезжали по Александровской веселой компанией. Правда, на Разлив нас сопровождал Боря со своими приятелями, а в Тарховский парк нам разрешали ездить только со взрослыми. У Бори сразу же появилась компания дачников и местных очень приятных, интеллигентных ребят. Во всяком случае, так говорила Маня. С взрослыми можно было переезжать Приморское шоссе и выбираться на широкий песчаный пляж Финского залива. Но там было очень мелко и, чтобы искупаться, нужно было довольно далеко идти по каменистому дну среди валунов и оставшихся после войны бетонных надолбов. На озере пляж был не такой большой, да и песка было мало, но зато почти сразу у берега дно уходило вниз, и можно было поплавать. Плавать я научился случайно прошлым летом, в один из родительских дней. Папа взял меня на залив, и мы зашли по пояс в воду. Сначала он меня придерживал, а я загребал руками и колотил ногами, потом как-то незаметно, он опустил руки, и я поплыл, сам того не осознавая. Повторив этот фокус несколько раз, я уже мог проплыть самостоятельно метров десять, так что на Разливе чувствовал себя опытным пловцом, хотя и побаивался забираться на глубину. В это лето я научился играть в шахматы. Борин приятель Валера иногда устраивал целые турниры. Он усаживал нас во дворе на длинной врытой в землю скамейке, на стульях перед каждым раскладывал шахматную доску и давал сеанс одновременной игры, отпуская шутки, кривляясь и показывая смешные фокусы с картами, камешками и шахматными фигурками. Нам это ужасно нравилось, и постепенно такие шахматные вечера стали привычными, а мы, «юные шахматные дарования», как дразнил нас Валера, незаметно втянулись в игру и начали показывать неплохие результаты. Во всяком случае, скоро мы могли вполне достойно играть с взрослыми обитателями дачи. С Валерой они обычно не играли, так как он просто громил их, что портило проигравшим настроение.  Папа договорился с директором интерната, и мне разрешили играть на пианино в классе пения. В благодарность он отремонтировал им радиоузел. Школа интернат находилась недалеко от нашей дачи, и мы часто играли в настольный теннис и волейбол на его территории. Летом в интернате почти не оставалось детей, а с теми, что жили там летом, мы быстро подружились.    

В июле и августе мы иногда выбирались в лес, тянувшийся за широким полем вдоль улицы Коробицыных. Так как нам не разрешали заходить далеко, то много грибов и ягод мы не собирали, но взрослые иногда приносили корзинки полные белых и бидончики малины. В одном из таких походов я упал, споткнувшись о корни большой сосны, и вскоре обнаружил, вернее почувствовал, что в под ногтем большого пальца сидит заноза. Дома я её аккуратно вытащил, но через пару дней палец распух и так болел, что пришлось пожаловаться маме. Та зашла к нашей хозяйке, работавшей в Тарховском санатории. Хозяйка туда позвонила и договорилась, что после обеда меня приведут в медкабинет. В санаторий меня провожал Боря. Пожилая медсестра проткнула нарыв, выпустила гной, смазала чем-то и перевязала мой сдувшийся палец. Мне стало нехорошо, и она поднесла к моему носу ватку с нашатырем. От резкого запаха в ушах зазвенело, и голова перестала кружиться. Посидев немного на скамейке возле медкабинета, мы отправились домой. Из-за низких туч на улице было сумрачно. Выйдя из ворот санатория и сделав несколько шагов по улице, мы наткнулись на трех подростков, ростом с моего брата, загородивших нам дорогу.

- О! Еврейчики! Деньги есть? С каждого по полтиннику.

- Е-еесть…Сейчас достану…

Боря мгновенно преобразился в уже знакомого мне дворового дурачка и, нагнувшись, полез в карман брюк, одновременно оттолкнув меня назад так, что я чуть не упал. Внезапно он резко развернулся, и в воздухе вместе с его кулаком что-то сверкнуло. Крайний справа вскрикнул и согнулся пополам, держась за бок и медленно оседая на асфальт. Тут же Борина левая нога, описав полукруг, хлестко ударила по лицу стоявшего посередине просителя полтинников. Тот почти плашмя рухнул на дорогу. К счастью он не сильно ударился головой, хотя сразу подняться не смог. Третий от страха и неожиданности замер.

- Отдохнете, ребятки и можете канать домой. И чтобы я вас в Александровской больше не видел. Советую пару деньков отлежаться, пока ребра срастутся, и голова  пройдет.

Боря взял меня за руку и повел в сторону поселка.

- А чем это ты его ударил?

Он вынул руку из кармана и показал стальное кольцо подшипника, полукругом охватившее пальцы.

- Просто и очень практично. Саня, ты тихонько иди домой сам, а я прослежу за этими придурками. Ладно? Скажи маме, что я приятелей встретил и скоро вернусь.

- Хорошо, не волнуйся, я дойду.

- Я только гляну, где они живут, и сразу домой. Окей?

- Окей.

Я свернул на шоссе, ведущее к шалашу Ленина, потом повернул на Санаторную улицу. Было грустно и одиноко. Палец почти не болел, но зато болела голова, и было  страшновато за Борю. Мама немного пошумела по поводу его отсутствия, но он скоро появился, и после рассказа о моей хирургической операции всё потихоньку успокоилось.

Через несколько дней, когда поздним вечером мы с братом сидели верхом на лавке и играли в шахматы, к нам подсел Гошка Орленко из соседнего двора. Он был местным. Они тоже сдавали комнаты дачникам. Его мама Зина работала на железной дороге кассиром, а однорукий отчим Петя где-то что-то сторожил. Гошка был довольно здоровым, вполне добродушным парнем. Он даже сравнительно неплохо учился и на каникулах подрабатывал в совхозе, не забывая при этом помогать матери поливать и полоть грядки в больших теплицах, громоздившихся у них во дворе. Мама регулярно покупала у тети Зины свежие овощи и приправы. Гошка дружил с компанией из двух-трех спокойных, работящих парней, с которыми у Бори были приятельские отношения, хотя основное время он проводил со своими друзьями.

- Слышь, Боря, тебя тарховские ищут. Собираются подловить.

- Полуянов с Третьей Тарховской и его сосед Гаврюшкин? Так ты передай им, что зла на них не держу, а искать им меня не стоит. Простудятся, заболеют, родственников заразят. Сгореть могут от высокой температуры. У меня, конечно, есть друзья, что могут подлечить. Укол в задницу сделать и прочее, но ведь могут и лекарства перепутать.

Боря внимательно посмотрел на Гошку так, что тот отвел глаза.

- Ты чего, на понт берешь?

- Какие уж тут понты, Гоша. Я просто не люблю, когда у еврейчиков деньги трясут. Я становлюсь злым евреем. И пугливым. А когда пугаюсь, то становлюсь очень опасным. И среди моих друзей достаточно таких пуганых евреев, армян, грузин и прочих чурок. Так что, будь добр, объясни своим приятелям, что они нарвались и им еще очень повезло. В следующий раз может не повезти.

- Ну, ладно, ладно, уговорил. Передам. Не заводись. Ты хоть и еврей, но я тебя уважаю.

- Спасибо, Гоша. Я тронут. Спасибо.

Гошка подозрительно посмотрел на Борю, но тот почти добродушно улыбался и с каменным лицом небрежно пожал протянутую руку.

- Борь, а это называется карате там, у санатория? Ты меня научишь приемам?

- Научу. Только сначала ты должен начать делать зарядку и немножко бегать или играть в футбол. Ты слишком много сидишь. Завтра можно начать. Я дам тебе листочки с рисунками, и будешь разучивать движения. Потом отрабатывать. Идет?

- Идет!

За неделю до начала учебного года мы вернулись в город. Меня начали готовить к школе. Мама купила школьную форму, подкоротила брюки, что-то ушила в курточке, все тщательно отпарила и несколько раз на мне примерила. Форма сидела хорошо, но в зеркало я как обычно старался не смотреть. Боря не стал покупать новую форму, только «отпустил» брюки, сказав, что обновит гардероб в будущем году, когда пойдет в девятый класс. Вместо этого он где-то достал черные китайские кроссовки. В сухую погоду их можно не переодевать, а меня мама заставила завести сменные тапочки, которые я первое время носил с собой в специально сшитом мешочке. Это было неудобно, но Боря тихонько мне пообещал тоже купить кроссовки или спортивные тапочки. Одна пара у меня была для физкультуры, но в них почему-то не разрешалось ходить по школе. Папа подарил мне ранец, пенал и набор авторучек с карандашами. Первого сентября мама, я и Боря отправились в школу, для чего просто перешли Херсонскую улицу. Во дворе собралась огромная толпа детей, родителей и учителей. Боря быстренько помог нам найти по спискам «первый В» и исчез, а меня пристроили во второй ряд стоявшей с краю шеренги мальчиков в белых рубашках и девочек в белых передниках с цветами, портфелями и ранцами. Было очень шумно, гремела музыка, кто-то считал до пяти в микрофон, из групп старшеклассников доносился громкий смех. Потом к микрофону подошла полная высокая женщина и объявила, что сейчас будет выступать директор школы Юлиана Петровна. Я почти ничего не видел, лишь краем глаза заметил, что директриса была маленькой худощавой и очень приятной женщиной. У нее были добрые глаза и спокойный голос. Потом выступили еще три человека, но я их не слушал, а разглядывал своих соседей, стараясь предугадать ход грядущих событий. С краю шеренги «первого В» стояла наша классная руководительница, но мне была видна только её спина, да и то только выше пояса. Наконец вдоль выстроившихся школьников высокий парень  пронес на своем плече белокурую девочку с большим бантом на голове, судорожно встряхивавшую медный колокол, и нас повели по классам. Мы поднялись на второй этаж и прошли в конец коридора с зелеными стенами. В просторном классе были большие окна и маленькие парты. На стенах висели какие-то портреты в тонких рамках и плакаты. В углу стоял шкафчик со стеклянными дверцами, а на стене перед партами висела большая коричневая доска. Дети начали складывать цветы на учительский стол, и я последовал их примеру. Мы проходили в класс, а воспитательница указывала, куда садиться. Я оказался на предпоследней парте с высокой рыженькой девочкой. Мы не успели познакомиться, так как Мария Михайловна, наша классная, начала рассказывать о школе, о тех предметах, которые мы будем изучать, а я потихоньку погрузился в свои мысли, одновременно внимательно разглядывая своих одноклассников.

- Поднимите руку, кто из вас умеет считать?

Я почувствовал толчок в руку. Моя соседка прошипела:

- Ты что, не умеешь считать?

- Умею.

- Тогда подними руку.

Я поднял руку и огляделся. Почти над всеми головами торчали ладошки.

- А кто из вас умеет читать?

Количество ладошек явно уменьшилось.

- А кто из вас умеет быстро читать? Не по слогам?

Я поднял руку и увидел, что остался в весьма малочисленной компании. Соседка смотрела на меня, поджав губы, скорчив презрительную гримасу. Мария Михайловна вытянула в мою сторону руку и улыбнулась.

- Встань мальчик. Как тебя зовут?

- Саша.

- А фамилия?

- Фруман.

По классу прошелестел шепоток.

- Ну, давай попробуем почитать вот эту книжку.

Мария Михайловна протянула мне тоненькую, раскрытую посередине книжку. Шрифт на открытой странице был крупный, и я вслух быстро все прочитал. Это была какая-то незнакомая сказка про хитрого зайца. Сказка мне не понравилась, так как показалась слишком глупой. В классе воцарилась гробовая тишина.

- Молодец Сашенька. А кто еще может так читать?

Две девочки неуверенно подняли руки. По просьбе классной они по очереди, немного запинаясь, прочитали по нескольку строк из той же книжки. Я запомнил, что одну из них звали Катя, а вторую Даша. Потом нас проверили по имени и фамилии и начали рассаживать. Я оказался на третьей парте центральной колонки рядом с Дашей. Даша была очень красивой девочкой с темно-русыми волосами, заплетенными в косички с большими розоватыми бантами. Она аккуратно разложила перед собой карандаши, ручку, букварь и тетрадку, ни разу не взглянув на меня. Тут как раз прозвенел звонок, но Мария Михайловна не выпустила нас из класса. Она что-то писала в большой книге, а мы тихонько переговаривались. Я узнал несколько ребят из моего детского сада, и мы рассказывали друг другу о своих летних приключениях, правда я больше молчал и слушал. Внезапно дверь класса открылась, и в ней показался мой брат.

- Здрасьте, Мария Михайловна! А где мой братец?

- Здравствуй Боренька. Саша перед тобой.

- Я на минутку.

Он протянул мне бумажный пакетик из-под сахарного песка.

- Проголодаешься – перекусишь. Только потом обязательно запей водой. В коридоре есть краники. Мы там возимся, и я боюсь, что бутерброды помнутся. Положи их лучше себе в ранец. Ну, как тебе здесь?

Боря выпрямился и внимательно оглядел моих одноклассников.

- Публика вполне приличная. Желаю всем успехов!

Он поклонился Марии Михайловне и, еще раз оглянувшись на класс, стремительно удалился.

Я быстро привык к новой жизни. Вообще-то на уроках мне было нечего делать. В дневнике были одни пятерки, домашнее задание я выполнял за считанные минуты, а в остальное время играл на компьютере, читал, играл на рояле или гулял. У мамы на работе была прекрасная, по её словам, библиотека и она регулярно приносила нам с Борей книги. В параллельном классе учился сын Елизаветы Павловны, Антошка, и с ним мы бегали иногда на переменках, а в классе у меня не было настоящих друзей. Так несколько приятелей. Соседка Даша тоже училась на одни пятерки, но со мной почти не разговаривала, а однажды её мама пожаловалась моей на то, что я на уроке толкаю Дашу и мешаю учиться. Я очень удивился, но пообещал, что вообще буду держаться от нее подальше. Как-то после уроков мы возвращались домой. Многие из нашего класса, в том числе и Даша, жили в соседних домах Перекупного переулка. Мы шли гурьбой. Было солнечно и весело. Я время от времени выскакивал вперед и прыгал на одной ноге. Вдруг Даша сощурилась и, презрительно оттопырив губу, громко и зло сказала: «У, поганый еврей!» От неожиданности я никак не отреагировал, а вечером рассказал об этом брату. Тот упершись руками в колени долго молчал, а потом тихо произнес:

- Плюнь и разотри. Самое лучшее – не обращать на эту сучку внимание. Пусть она для тебя исчезнет.

Надо признаться, что эта история меня не очень глубоко задела, так как я не испытывал к своей соседке никаких нежных чувств, хотя понимал, что она очень красивая девочка. Засыпая, я думал о Людочке Донецкой из детского сада. Людочка была меня на год младше. У неё была нежная смуглая кожа, черные вьющиеся волосы и печальные темно-карие глаза. Один раз мы с ней даже поцеловались, когда прощались, уезжая с дачи в Комарово. Одно воспоминание о ее пухлых, красиво очерченных губах, затмевало кукольную красоту Даши, поэтому для меня не составляло труда последовать Бориному совету.

Большую часть времени мы проводили в классе, только на физкультуру и пение нас выводили парами после звонка. Это делали видимо для того, чтобы в коридоре нас не сшибли старшеклассники, носившиеся на переменках по всей школе. В большой комнате, где проходили уроки пения, у стены в углу стояло черное пианино, а нас рассаживали на скамейки напротив. Учительница пения Клавдия Викторовна была высокой, худощавой и очень строгой. Песни, которые мы пели на первых уроках, я хорошо знал и тихонько подпевал, стараясь не выделяться из общего нестройного хора. На вопрос, кто из нас занимается музыкой, промолчал, отвернувшись к большому квадратному окну. Оказалось, что человек пять учились играть на фортепьяно, а маленький рыжий мальчик занимался в районном клубе на домбре. Через примерно два месяца на одном из уроков пения Клавдия Викторовна строго спросила меня, почему я так тихо пою. Вдруг мой приятель по детскому саду Вовка Цыганов громко заявил:

- Да это Сашка Фруман! Он и на пианино играет и поет как Робертино Лоретти! Лучше всех!

Тонкие брови учительницы поднялись вверх, и она велела мне выйти из-за рядов скамеек.

- Ты можешь играть и петь?

- Лучше только петь.

- Хорошо. Что ты нам споешь «как Робертино»?

- Можно Санту Лючию.

- Наверное, по-итальянски?

Я молча кивнул и натолкнулся на какой-то странный взгляд бабы Клавы, как я её мысленно называл. Она ничего не сказала, села за пианино и сыграла вступление. Какое-то неприятное волнение помешало мне вовремя вступить.

- Ну, Шаляпин, будем петь или как?

- Можно еще раз?

- Еще раз можно.

Я посмотрел в окно, быстро успокоился и на этот раз вступил вовремя. Аккомпанемент бабы Клавы по сравнению с Сато был никудышным, но это мне не мешало. Воцарившаяся в классе гробовая тишина только придавала силы. Когда я закончил и взглянул на нашу учительницу, то чуть не испугался, такое у нее было выражение лица. Через несколько секунд все  ребята захлопали. Только моя соседка по парте сидела красная, вцепившись руками в скамейку. Мне даже стало смешно.

- Ну, а русские народные песни ты знаешь?

- Знаю.

- Например.

- «Русское поле».

Клава как-то странно рассмеялась.

- Если это русская народная песня, то Ян Френкель вологодский гусляр. Хочешь сам аккомпанировать?

Я молча кивнул. Она уступила мне место, и я взгромоздился на стул. Едва доставая до педалей, взял насколько аккордов и грустно вздохнул.

- Вживаешься в образ?

- Ага.

Слегка ехидный тон училки меня не смутил. Как всегда выручило окно с белесым осенним небом. Песня мне очень нравилась, и нужно было сосредоточиться. Когда я замолчал и взглянул на притихший класс, то заметил, что две девочки вытирали слезы, и даже некоторые мальчишки неестественно тяжело дышали, уставившись в пол. Никто не хлопал. Клава взяла классный журнал и что-то в нем записала.

- Дай дневник, Фруман.

Вернувшись на место и открыв его, я увидел в клеточке напротив «пение» жирную пятерку с плюсом.

Вскоре после начала занятий Боря разбудил меня рано утром.

- Ты хотел заниматься карате? Да? Тогда вставай!

Родителей в комнате не было. Папа уже ушел на работу, а мама была на кухне. Я достал свой новый спортивный костюм, тапочки, и мы спустились во двор. Боря повел меня в Овсяниковский сад. Мне он велел тихонько бежать по дорожке, а сам тем же маршрутом убежал вперед. Вскоре он меня догнал и повел на спортивную площадку, затянутую высокой металлической сеткой. Мы начали делать разные упражнения, потом кидали кирпичи, валявшиеся по всей площадке, потом опять немного побегали и пошли домой. С этого дня каждое утро начиналось с зарядки и тренировки. Через пару недель я уже мог махать ногами и молотить воздух кулаками, шумно выдыхая воздух. В дождливые дни я делал зарядку дома, размахивая маленькими гантелями и расхаживая по комнате на корточках. Изредка меня приглашали в гости к Аветисянам. Сато часто болела, и наши занятия прекратились. Во время последнего урока она сказала, что у меня какая-то особая природная постановка голоса и мне не нужно его особенно развивать, а просто беречь, не простужаться и заниматься музыкой. В первую очередь игрой на фортепьяно. Боря продолжал регулярно к ним ходить, а несколько раз, бегая по Овсяниковскому саду с ребятами, я видел, как он шел куда-то вместе с Леной. Они смеялись и даже целовались. Я про себя решил, что это тайна и родителям ничего не сказал. За лето мой брат очень вырос и поправился. Он стал выше Лены, хотя та была его на два года старше. По воскресеньям мы с мамой и папой ездили за город, а иногда ходили в музей. Боря в воскресные дни исчезал из дома довольно рано утром и появлялся только после обеда. Сначала мама сердилась и волновалась, но потом привыкла и только хмурилась, когда он голодный в одиночестве набрасывался на воскресный обед.

В одну из ноябрьских суббот Боря объявил, что хочет взять меня на прогулку в центр города, показать Петропавловскую крепость. Родители собирались к кому-то в гости далеко в новый район, поэтому даже обрадовались, что им не нужно будет меня тащить с собой. Утром мы оделись потеплее и отправились на метро в центр. Выйдя из небольшого круглого здания станции, пошли через парк и мост в ворота крепости. Осмотрев высокий собор изнутри и снаружи, сели на скамейку в безлюдном, тенистом месте возле стены. Я уже стал замерзать, когда к нам подсел пожилой, красиво одетый человек. Упершись руками о скамейку, он как бы в сторону что-то произнес по-английски. Боря, также глядя в сторону, что-то ответил и, вынув руки из карманов, опустил их  на скамейку. Я заметил, что он взял и положил себе в карман куртки небольшой пакетик. Потом человек поднялся и неспеша ушел. Спустя некоторое время мы последовали за ним, а описав небольшой круг, вернулись и вышли с другой стороны крепости. Было прохладно, но на освещенной солнцем дорожке я быстро согрелся. Там мы сели на троллейбус, доехали до центра и спустились в метро. В моей голове роились вопросы, но я решил подождать развития событий. Развития никакого не последовало. Вечером мы с братом отправились к Аветисянам. Арам Иванович был в прекрасном настроении, много шутил и смеялся. Они с Борей ненадолго уединились в кабинете, а потом нас всех пригласили к столу. Тетя Сато усадила меня рядом с собой и как всегда терпеливо и ласково учила, как управляться с вилкой и ножом. Было очень уютно и весело. Справившись с основным блюдом и ожидая, пока Лена и Боря принесут десерт, я начал рассказывать об утреннем путешествии в Петропавловскую крепость, об огромном соборе и нашей встрече с красиво одетым человеком. Когда я описал его короткое общение с Борей, Сато вдруг подняла брови, сердито взглянула на мужа и быстро заговорила по-армянски. Тот смущенно улыбался и молчал. Когда в комнате появились ребята, она продолжила по-русски.

- Хватит! И тебе и мне и Лене! Уже можно остановиться!

- Борька, а тебе тоже хватит?

Боря, глядя в тарелку, как-то смущенно пожал плечами.

- Вот видишь! Борьке еще не хватит.

- Перестань! Это не шутки, и ты все прекрасно понимаешь! А с Сашей чтобы это было в последний раз! Обещайте мне. Оба!

- Обещаем, обещаем. Мир!

Арам Иванович добавил еще что-то по-армянски и, переглядываясь с Борей, взялся за десерт.     

Все шло своим чередом, если не считать пьяных скандалов, которые устраивал наш сосед Андрей, муж Нинки.  Он, Нинка, их сын Гарик и тетя Дуся, Нинкина мама, жили у нас за стенкой в двенадцатиметровой комнате. Трезвым Андрей был добрым и тихим, но когда выпивал, бросался избивать своих женщин. Тогда они либо убегали из дома вместе с Гариком, либо прятались у нас. Как-то ночью я проснулся и обнаружил их у себя под кроватью, а из первой комнаты доносились крики препирательств папы с Андреем. В одну из таких ночей мы вызвали милицию и его забрали. Обещали, что продержат минимум десять суток, но уже через час в парадную дверь раздался стук. Никто из соседей не вышел открывать, тогда после минутного грохота Андрюха выбил нижнюю часть двери, вполз в квартиру, зашел в комнату и заснул. Нинка с тетей Дусей и сыном ушли ночевать к знакомым. Иногда напивался другой сосед, дядя Сережа, но скандалы он не устраивал. Просто утром можно было споткнуться о его маленький, упругий живот, когда он спал на полу в коридоре. Отцы Танечки и Полинки пили мало. Во всяком случае, они не дебоширили. Дядя Петя, Танин папа работал на заводе и всегда выглядел очень сердитым и усталым. Дядя Лёня, отец Полинки и Васи работал геодезистом и часто уезжал на несколько дней «в поле». Мне он казался очень высоким, красивым и добрым. Со своей женой Лилей, Васей, Полинкой и старшей очень красивой дочерью Людой они жили в угловой семиметровой комнатке. Вечером в ней было невозможно повернуться, так все было занято кроватями и раскладушками.

К школе я привык, а Марию Михайловну очень полюбил. В моем дневнике были одни пятерки, и в конце каждой четверти родители получали письмо с благодарностью. Боря учился без троек, но особенно не напрягался. По его словам «он знал, что нужно делать». С одноклассниками у меня не было конфликтов. На переменках я старался не уходить с нашего «первоклассного» этажа, лишь однажды, перед уроком пения, кабинет которого находился на другом этаже, мне пришлось зайти в туалет, где обитали старшеклассники. Двое их них стояли у окна и курили, пряча сигареты в кулаках. Они были высокими, даже выше моего брата. Когда я уже собрался выйти, один из них подхватил меня под мышки, слегка подбросил, потом, поставив на пол, смеясь, поддал коленкой. Удар был не очень сильный, но через некоторое время я почувствовал тянущую боль пониже спины, и мне пришлось немного прихрамывать, чтобы она была слабее. В тот день мы с Борей возвращались со школы вместе. Заметив, что я прихрамываю, он выпытал у меня всю историю с туалетом на третьем этаже и потребовал описание парня.

- А! Я его знаю! Это Ленька Фионин из десятого «б». Он нормальный парень, но не всегда соображает, что делает. Ладно, завтра мы это дело разрулим.

На следующий день на первой большой перемене, когда я жевал бутерброд с ветчиной, в класс заглянул Боря и поманил меня. Я вышел и наткнулся на группу из Бориных приятелей. Посередине стоял мой вчерашний обидчик. У него было смущенное, даже несколько испуганное лицо. Он присел передо мной на корточки, положил руку мне на плечо и заглянул в глаза.

- Ну, ты прости. Не рассчитал. Я и не знал, что ты Борькин братан. Прощаешь? Мир?

- Прощаю, мир.

Он протянул мне широкую ладонь, по которой я с размаху хлопнул. Боря обнял меня за плечи и подтолкнул обратно в класс.

- Все в порядке. Отдыхай.                                  

                          Вторая глава

Перед Новым Годом папа с Борей принесли большую елку и установили в ведре с песком у окна первой комнаты. Потом мы все украшали её, а под конец папа обвил пушистые ветки гирляндой, разноцветные лампочки которой попеременно зажигались и гасли. Гирлянда соединялась с блоком управления, собранным Борей почти самостоятельно. По вечерам они с папой часто сидели за столом, занимаясь каждый своим делом. Иногда мне тоже доверяли припаять ту или иную деталь. А еще я выполнял роль посыльного и сновал между инструментальными ящиками и столом, зная наизусть местоположение всех инструментов. В результате к концу учебного года у нас дома появился музыкальный центр с цветомузыкой. Постепенно основным добытчиком радиодеталей стал Боря. Папа жаловался, что на заводе выбрасывают кучу пригодных деталей, а выносить не дают и не продают. Рисковать и «тащить» их он не решался, так как пользовался у вахтерш особым вниманием, и его часто обыскивали. Боря брал у него список нужных деталей и молча кивал, а спустя несколько дней выкладывал на стол то, что смог достать. Когда выполнялся весь список заказов, они с папой приступали к сборке.

Летом мы опять сняли дачу в Александровской. Купались в Разливе, иногда в Заливе, ходили в лес за грибами и малиной. Борина компания стала еще больше и сплоченней, а я путешествовал на велосипеде с детьми дачников и соседей. Иногда в выходные папа брал меня в поездку к шалашу Ленина. Как правило, на обратном пути мы останавливались на третьем километре, спускались к небольшому песчаному пляжу у озера и купались. Когда родители уехали на две недели в санаторий от папиного завода, с нами на даче жила тетя Маня. Мы отлично ладили. После обеда я, как правило, уходил в интернат, где играл в свое удовольствие на расстроенном «Красном октябре». Когда родители вернулись из санатория, папа пригласил своего приятеля, и тот настроил пианино. После этого завхоз интерната дал нам ключ от кабинета пения и разрешил пользоваться пианино в любое время.

Первого сентября я пошел в школу один. Летом Боря подружился с сыном военного инженера, и они решили поступать в девятый класс физматшколы. Сдав на отлично вступительные экзамены по математике и физике, они оба были приняты в девятый класс.  Сначала я очень расстроился, но Боря пообещал обо мне заботиться и «подстраховать, ежели что». В моей школе все его знали и если не боялись, то опасались, поэтому я мог спокойно учиться. Сам я никогда ни к кому не приставал и не задирался. К этому времени у меня появилось прозвище «электроник», и время от времени я помогал ребятам из разных классов разбираться с их приемниками и магнитофонами. В серьезных случаях на помощь приходили папа или Боря. Почти каждый день я делал зарядку и бегал в Овсянке. Если спортплощадка была пустая, то бросал там кирпичи и махал ногами. Дома, в перерывах между своими обычными занятиями, я тоже махал ногами и молотил по воздуху кулаками, с шумом выдыхая воздух. Боря говорил, что в таких случаях нужно кричать, но мне это казалось смешным.

В тот год у Нинки, нашей соседки за стеной, родился второй сын. Во время родов что-то произошло, и через две недели малыш умер. На кухне соседка Лиля громогласно утешала плачущую Нинку:

- Ничего страшного. Ты баба молодая. Еще нарожаешь.

Андрюха после похорон запил и ночью начал избивать жену и тетю Дусю. Они опять прибежали к нам прятаться. Мы с папой выскочил в первую комнату, но в этот раз на грохот Андрюхиных кулаков в дверь  пошел открывать мой брат. Повернув защелку, он резко распахнул дверь, отбросив соседа к стенке коридора. Тот оттолкнулся и бросился на Борю, но так и застыл на месте с вытянутой, сжатой в кулак рукой. После этого он стал быстро оседать на пол, где и затих в позе младенца, держась за живот. Боря переступил через него, ухватил за воротник рубахи и потащил по коридору в соседнюю комнату. Послышался глухой стук.

- Забирайся на кровать. Сам, сам. Спокойно, а то вообще вырублю. Все, тихо! Спать.

Боря вернулся в комнату и проводил тетю Дусю с Нинкой и Гариком. Они пошли ночевать к знакомым. После этого мы некоторое время сидели за столом и молчали. Мой брат некоторое время задумчиво рассматривал свои руки, а потом произнес:

- Как мне это все надоело! Скотство, а не жизнь.

Папа сокрушенно покачал головой.

- А что ты предлагаешь?

- Ничего. Я сам займусь обменом.

- Каким образом? Без доплаты ничего нельзя сделать.

- Будет доплата, все будет. Главное, чтобы вы мне не мешали и делали то, что нужно, то есть то, что я скажу.

- Откуда у тебя такие деньги?

- Мама, мы ведь с тобой один раз уже договорились. Я у тебя ничего не прошу, а ты меня ни о чем не спрашиваешь. Мне надоело жить в этом дерьме. Точка! Да и у Сашки должна быть отдельная комната.

Постепенно этот разговор забылся. Боря поступил на курсы вождения ДОСААФ, и у него появились новые друзья. Сначала он получил права на вождение автомобиля, а потом и мотоцикла. В конце зимы на нашей площадке парадной лестницы появилась почти новая  «Ява». Боря купил его по случаю у какой-то пожилой пары, сын которых погиб в экспедиции на Крайнем Севере. По вечерам он выбирался на площадку и возился со своим краснобоким конем, разбирая и собирая узел за узлом. Я при этом сидел рядом на корточках и время от времени бегал в комнату за инструментами. Иногда помогал ему закручивать гайки, придерживая разводной ключ или струбцину.

К Аветисянам я ходил очень редко и всегда заставал Андрона Сергеевича. Андрон Сергеевич был невысокого роста, слегка полноват, лысоват и очень подвижен. Он недавно начал работать вместе с Арамом Ивановичем. За ужином Андрон часто рассказывал анекдоты, забавно хихикая и смешно оттопыривая нижнюю губу. При этом его зеленовато-белесые глаза почти исчезали между опухшими веками. Пару раз вместе с ним я заставал его приятеля – здоровенного мужика с коротко стриженым седым ежиком. Звали его Петр Степанович. Был он молчаливым и, как мне казалось, очень злым. При взгляде на меня его губы шевелились в какой-то презрительной гримасе. 

В апреле Боря регулярно стал возвращаться домой после десяти часов вечера. На расспросы мамы брат отвечал уклончиво и обещал, что скоро его ночные похождения закончатся. От его школьного приятеля я узнал, что он два дня прогулял. Во время возни с мотоциклом я спросил Борю, чем он был так занят целую неделю. Тот как-то странно ухмыльнулся:

- Да, ерунда. Выгуливал одного шустрого господина-товарища.

- Что значит выгуливал?

- А то и значит, что мы дышали свежим воздухом. В основном.

- А зачем?

- Из чистого любопытства. У товарища оказались странные знакомые. «Среди нас, товарищи, есть такие товарищи, которые нам, товарищи, вовсе не товарищи».

- Ничего не понял.

- И это есть очень хорошо, дорогой мой брат! Меньше знаешь-понимаешь, крепче спишь.

В конце мая потеплело. Стало почти жарко. В одно из воскресений Боря с разрешения родителей взял меня за город. Мы доехали на электричке до Сосново, а там возле станции нас подобрали «Жигули» и знакомый приятель Аветисянов отвез нас в лес на берег небольшого озера. На пологом берегу, покрытом свежей травкой, стояли деревянные столы со скамейками. В сторонке, возле ряда легковых машин дымился мангал и сложенная из кирпичей печка. На печке стоял котел. На кухне командовал сам Арам Иванович. Сато, Лена и еще две знакомые мне женщины накрывали три стола. За одним уже сидели несколько мужчин, а на раскладном стуле в позе тамады Андрон Сергеевич что-то рассказывал, размахивая пухлыми руками. Компания время от времени хохотала и даже сидевший рядом с Андроном Петр Степанович криво улыбался. Боря стал помогать Араму Ивановичу, а я стал раскладывать тарелки, ножи и вилки. На столах появились бутылки «Столичной» и пара графинчиков со спиртовой настойкой. Наконец позвали к столу. Все бросились накладывать себе салаты, селедку и студень. В этот момент Арам Иванович громогласно попросил тишины.

- Не спешите! К водочке сначала жульен! Как завещал профессор Преображенский. Грибочки белые прошлым летом сами собирали и консервировали. Грибочки в горшочках! Боря раздавай!

Он стал выкладывать на поднос аккуратные глиняные горшочка, а Боря разносил их,  быстро расставляя перед голодными гостями.

- А теперь я попрошу налить водочки.

- А мне я попрошу налить вина, если есть, конечно. Водку я не пью.

Это был сипловатый голос спутника Андрона. В этот момент мне показалось, что Арам Иванович и Боря обменялись взглядами, но я не успел ничего подумать, как те уверенно закивали головами, и перед Петром появилась, виртуозно открытая братом, бутылка «Хванчкары». Андрон сыпал тостами и шутками, вскоре за столом стало шумно, а мы с Леной пошли прогуляться вдоль озера. По дороге к нам присоединился Боря. Я несколько раз спрашивал, когда это все закончится, и, видимо, порядком им надоел. Лена предложила отвезти нас на станцию, и Боря неожиданно охотно согласился.

Через два дня он вернулся со школы какой-то возбужденный и озабоченный.

- Я по дороге заскочил к Аветисянам и узнал, что Петр попал в больницу с инсультом. Арам Иванович просил его навестить. Он уже звонил в Свердловку и договорился, что нам оставят пропуск.

- Кому это нам?

- Тебе и мне.

- А мне зачем туда идти? Я не хочу навещать Петра.

- Арам сказал, что так надо.

Пообедав, мы отправились к проходной больницы имени Свердлова. Я знал, что это особая больница. Для «шишек». К ней примыкал большой сад за высоким деревянным забором, над которым качались густые кроны деревьев. Вровень с тротуаром шли окна полуподвальных помещений. Изнутри они были закрыты занавесками, но через большие открытые форточки можно было видеть в них кухонные плиты, гладильные доски или столы с медицинским оборудованием. Окна первого этажа больницы были приподняты высоко над землей, а их стекла покрыты белой краской. Несколько раз, проходя по Новгородской улице, я видел группы пожилых людей, ожидавших возле одноэтажного желтого домика, примыкавшего к больнице. В руках у них были цветы и большие зеленые венки. Этот домик был моргом. С раннего детства все это казалось мне загадочным, недоступным для простых людей, королевством. Я с каким-то страхом представлял себе проникновение в этот таинственный мир.

В деревянной проходной нас встретил охранник в форменной фуражке с кобурой на широком ремне. Боря протянул ему свой паспорт и тот, пристально взглянув на меня и брата, протянул нам квадратик пропуска и открыл стальную вертушку в проходе. Через сад мы зашли в вестибюль с кафельным полом в шашечку. Салатовые с белым бордюром стены красиво освещались большими стеклянными люстрами. В вестибюле неожиданно появился Андрон Сергеевич. Он внимательно оглядел нас, более нервно, чем всегда, потирая руки.

- Ага, пришли, хорошо, спасибо, молодцы. Пошли наверх. Может быть, он вас узнает. Чем больше увидит знакомых лиц, говорят врачи, тем лучше.

Мы поднялись на второй этаж и прошли почти до самого конца широкого коридора с высоченными потолками. Андрон остановился возле большой белой двери и, распахнув её, пропустил нас вперед. Возле окна на большой металлической кровати лежал Петр. Его глаза были закрыты, впалые щеки покрывала седоватая щетина, огромные руки плетьми лежали поверх одеяла из верблюжьей шерсти. На тумбочке возле кровати в металлической посудинке блестели с какие-то инструменты, шприцы и ампулы.

- Петруша! Посмотри, кто к нам пришел!

Петр медленно открыл глаза и оглядел палату. Натолкнувшись взглядом на нас с братом, он приподнял правую руку с оттопыренным указательным пальцем. Половина его лица исказилась в дикой гримасе ненависти и злобы. Изо рта вдруг потекла струйка белой пены. Потом его глаза закатились, и он захрипел. Андрон выскочил в коридор и стал звать на помощь. Прибежал пожилой врач и полная белокурая медсестра. Мы с Борей вышли в коридор и встали у окна. Минут через двадцать в дверях показался бледный Андрон.

- Помер. Петя помер. Я был уверен, что оклемается. Здоровенный ведь был мужик. За сутки сгорел. Вы идите домой, ребятки. Вам здесь больше делать нечего. Вот, возьмите пропуск на выход.

В проходной охранник, забирая пропуск, спросил:

- Ну, как там Степаныч? Он ведь наш. Только покруче. Голыми руками двоих мог разом задавить.

- Петр Степанович умер.

- Как умер?

- Внезапно. Там с ним Андрон Сергеевич и врачи.

- О, господи! Грехи наши тяжкие.

Охранник неожиданно закрыл глаза и быстро перекрестился.

Тротуар вдоль коричневого забора больничного сада был весь покрыт чешуйками почек. Они налипали на подошвы ботинок, и было такое ощущение, что идешь в валенках. Мы пересекли проспект Бакунина, и Боря зашел в телефонную будку с разбитыми стеклами, прилепившуюся к угловому дому. Я остался снаружи.

- Ленок, привет! Это я. Все нормально. Передай папе, что мы были в больнице. Петр Степанович умер. Да, прямо при нас. Повторный инсульт. Нет, Санька в порядке. Я тоже. Андрон Сергеевич с ним остался. Ага, пока. Ладно, я подойду.

- А что Лена сказала?

- Ничего. Все как обычно.

- А у Петра есть семья?

- У Петикантропа джунгли были семьей. И бандиты, такие же, как он.

- И дядя Андрон бандит?

- Еще какой! Только ласковый, улыбчивый и умный.

Он внимательно посмотрел на меня.

- Это разговор из разряда «услышал-забыл». Понял?

- Понял. Боря, а ты умней Андрона?

- Очень надеюсь. Очень.

В июне месяце меня отправили в пионерлагерь. Лагерь назывался «Космос» и находился за Зеленогорском, в Смолячково. Молодые воспитатели и вожатые не загружали нас особыми мероприятиями, и основную часть времени мы были предоставлены самим себе. В моем отряде подобралась группа спокойных, доброжелательных ребят, и мы практически целыми днями пропадали в лесу, играя в партизан. Копали землянку с подземным входом, сушили грибы, собирали ягоды. Иногда нас водили на Финский залив купаться. Залив в этом месте был очень мелкий, а заходить подальше и поглубже нам запрещали, поэтому мне эти походы не нравились. Как-то раз вожатый устроил нам вечер с большим костром, на котором мы нагревали и взрывали листы шифера. Через неделю после начала смены меня навестил Боря. Когда после завтрака я вернулся в корпус, он сидел на скамейке возле входа, придерживая небольшой рюкзак. Коротко обняв, Боря повел меня к административному зданию. Недалеко от высокого крыльца, на тротуаре, стоял его мотоцикл.

- Мы что, сейчас поедем? А ты получил разрешение?

- Да, конечно. Не волнуйся. Залезай!

Он протянул мне шлем, надел свой, перекинул рюкзак себе на грудь, и мы, оседлав «Яву», выехали за ворота лагеря. Через несколько минут мы уже были на берегу Залива. Спрятав мотоцикл в кустах и, опутав колеса цепью, искупались в самом глубоком месте недалеко от берега, возле огромных валунов. Потом мы выкатили «Яву» на небольшую зеленую полянку в прибрежной рощице, и Боря разложил на клеенке миски, ложки, кружки и целый обеденный набор. Появление каждого продукта сопровождалось коротким комментарием, типа: «от мамы», «от Мани», «от Лены», «от Сато». После фразы «от меня лично» на клеенке появились четыре банана и термос с чаем. Мы так наелись, что некоторое время лежали неподвижно, изредка переворачиваясь, чтобы не обгореть.

- Боря, а что ты сейчас делаешь?

- Практика у нас. Меня направили в какую-то шарагу. Типа завод. У них есть несколько станков с ЧПУ, и я набиваю для них программы. Ерунда всякая. С шести станков из десяти электронику уже разворовали, так что работы у меня фактически нет. В основном я занимаюсь обменом. Надеюсь, что к концу твоей первой смены мы уже переедем в свои новые квартиры.

- Здорово! А с кем ты будешь жить?

- Я буду жить с Маней. А ты с родителями. Тебе это подходит?

- Подходит! Класс! А в какую школу я буду ходить?

- Ну, это решится в ближайшие две недели. Я надеюсь.

- А что делают Аветисяны?

- Собираются на юг, на Кавказ. Куда точно, не говорят. Арам Иванович уже уволился с работы.

- А что слышно об Андроне?

- Ничего особенного. Болеет. Что-то с почками или печенью. Недавно жаловался на плохие анализы. Пить меньше надо. И грибочками аккуратно закусывать.

Боря прикрыл глаза и растянулся на подстилке. За последний год он еще вырос, поправился и выглядел как взрослый мужчина.

Когда солнце зашло за сосны, окружавшие поляну, мы поднялись и упаковали вещи. Мотоцикл рыча подкатил к воротам пионерлагеря. Боря забрал у меня шлем, потрепал по голове, махнул рукой и исчез. У входа ко мне присоединились «лесники».

- Это твой брат?

- Угу.

- Он у тебя крутой.

- А ты откуда знаешь?

- Видно.

Мы молча отправились в лес навестить нашу землянку. В воскресенье после обеда не было тихого часа, и делать на территории было нечего.

Когда я вернулся из Смолячково, дома царил полный кавардак. Кровати были разобраны и все спали на полу, уставленном коробками и чемоданами. Через три дня  наша семья разделилась и разъехалась по новым квартирам. Мы с родителями оказались в отдельной двухкомнатной на Софийской улице, а Боря с Маней переехали на канал Грибоедова. Тоже в отдельную двухкомнатную квартиру на втором этаже. Как я понял, это было результатом какого-то сложного тройного обмена с доплатой. В наши комнаты на Перекупном въехала симпатичная семья с двумя детьми.

Вещи перевозили на открытом грузовике с двумя грузчиками. Пришлось делать две ходки. Папа с Борей помогали грузчикам переносить вещи, а мы с мамой их сторожили после разгрузки. Когда почти все вещи были подняты, я взял в руки одну из последних коробок и поднялся в грузовом лифте на двенадцатый этаж. Первое, что мне понравилось, была прихожая с телефоном в углу на тумбочке. Слева была дверь в большую гостиную, а прямо напротив входной двери двенадцатиметровая квадратная комнатка. Мама обняла меня за шею и протолкнула именно в неё.

- Мы решили, что это будет твоё жилище. Когда у нас соберутся гости, ты сможешь вовремя пойти спать. Ни мы тебе не будем мешать, ни ты нам. Слышимость здесь почти нулевая.

Меньше чем за неделю был наведен полный порядок. Квартира была чистенькой, с красивым паркетом из вьетнамского то ли бука, то ли дуба. Из окон открывался вид на крыши новых домов. Такие же четырнадцатиэтажные, как наш, стояли вдоль улицы на довольно большом расстоянии друг от друга, а наши окна выходили во двор, хотя такого двора, как на Перекупном здесь не было, а были просто садики с тоненькими деревьями, скамейками и качелями. В первые дни после переезда я спускался вниз, бродил между домами, но ни с кем не подружился. Видимо большинство ребят были еще на дачах и в пионерских лагерях. Занимаясь своими делами, время от времени выходил на большую лоджию, окружавшую гостиную и рассматривал в театральный бинокль окрестные дома и дворы. Бросать кирпичи, махать ногами и фехтовать железными прутьями я уходил на пустырь, начинавшийся за высокой аркой в стене крупнопанельного дома на границе нашего микрорайона. Как-то недалеко от меня остановилась тройка подростков. Угрюмо понаблюдав за мной несколько минут, они молча удалились. Правда, отойдя на несколько шагов, один из них обернулся и угрожающе выматерился, но обломки кирпичей и железный прут, лежавшие рядом, позволили мне сохранить полное спокойствие.

Во время одной из моих вечерних тренировок из-за кучи строительного мусора появился Боря и позвал домой. Оказалось, что они с Маней решили неожиданно нагрянуть и отметить новоселье. Пока женщины возились на кухне и накрывали на стол, папа с Борей обсуждали, в какую школу меня записать. Они несколько раз звонили кому-то по телефону и в конце концов решили, что моим трудоустройством займется Боря. Как я понял, речь шла об английской спецшколе возле Володарского моста на Куракиной Даче.

Вскоре я узнал, что Боря договорился с директрисой, и меня записали в пятый класс. В договор входила радиофикация школы. Завхоз купил оборудование, а нам нужно было установить сорок динамиков и сорок переговорных устройств во всех помещениях, включая столовую и спортивный зал. Три усилителя с микрофоном и проигрывателем решили разместить в кабинете директора. Боря через своих приятелей раздобыл куски телефонного кабеля, а папин товарищ принес две бухты двужильных телефонных проводов, разъемы, панельки и прочую мелочь. Два дня Боря с отцом сидели и чертили схемы сети, потом в течение месяца по субботам и воскресеньям мы протягивали провода и кабели, крепили и паяли панельки соединений, развешивали динамики и переговорники. Я как всегда был подсобником, особенно, когда работа велась  на стремянках. Школа была трехэтажной, но основные помещения находились на первых двух этажах, а на третьем были какие-то маленькие комнатки с разным хламом, и там же находился школьный музей. Я не очень понял, чему он был посвящен, да мне было и не до осмотра. Раньше в этом здании был летний дворец графа Куракина. Потом там размещалась обычная школа десятилетка. Потом четыре года здание капитально ремонтировали. Во время ремонта оно два раза горело. Мраморные лестницы, колонны, кафельные печи с изразцами и прочие излишества исчезли, бетонные лестницы были заляпаны белой краской, а паркетный пол в коридорах угрожающе прогибался и скрипел. В середине августа мы все подключили и проверили. Светлана Алексеевна, директор школы, была очень довольна. Она крепко обняла меня, прижала к своей пышной груди и сказала, кивнув в сторону Бори и папы:

- Тебе есть, на кого равняться, Сашенька.

- Как бы нам не пришлось на него равняться в недалеком будущем, - тихо проговорил Боря.

Когда мы пришли в школу на медосмотр, я обратил внимание, что среди ребят было очень мало тех, кого я называл шпаной. Глаз у меня был наметанный, и это открытие радовало, так как рассчитывать на брата не приходилось. На первых уроках постепенно выяснилось, что я нисколько не уступаю по уровню одноклассникам, а по английскому и математике даже опережаю. Меня не задирали и почти не дразнили, хотя пару раз я услышал в свой адрес привычное «обезьяна». Зато ни разу не слышал слово «жид» или «поганый еврей». Может быть потому, что в школе было довольно много этих самых «поганых» как среди учеников, так и среди учителей. Большинство учителей мне очень понравились. Особенно молодая англичанка Наталия Викторовна и математик Лев Натанович. От льва у него была только кудрявая редкая грива, обрамлявшая небольшую, но перспективную лысину. Он был высокий, худой и очень веселый. Вообще-то он преподавал физику в старших классах, а у нас, как мне объяснили, «халтурил». Халтура заключалась в том, что мы проходили все в ускоренном темпе и расширенном объеме. Наши домашние задания в три раза превышали домашки в параллельных пятых классах, чем мы ужасно гордились. Нас он называл ласточками, солнышками, Машеньками и Коленьками. Иногда под его диктовку мы записывали рифмованные математические определения. Почти для каждого правила у него были какие-то забавные способы запоминания. Иногда на уроке, когда мы досрочно выполняли самостоятельные работы, он пел смешные песни и рассказывал анекдоты.

- Ну, как тебе на Куракиной Даче? – спросил Боря во время традиционного воскресного обеда.

- Очень хорошо.

- А кто больше всех нравится?

- Англичанка и математик.

- Не пристают?

- Не-а. Математик на перекличке узнав, что я новенький, сказал, если кто меня обидит, он тому ноги переломает.

- Трёп!

- Да нет. Говорят, что у него то ли разряд по боксу, то ли пояс по карате. Кто-то знает, что он здорово дерется. Но вообще-то его никто не боится, и все любят.

- Ты у него в любимчиках?

- Нет. В любимчиках у него Петька Дмитриев и Катя Ануфриева.

- Это почему?

- Петька гений, а Катя… Не знаю. Мне так кажется.

Сходив пару раз в столовую, я убедился, что лучше этого не делать. На последнем уроке у меня разболелся живот, и я еле доехал до дому. После трех пробежек в туалет я твердо решил либо голодать, либо брать с собой мамины бутерброды и яблоки. Так как уроки математики были каждый день и проходили они в кабинете физике, то именно физика я и попросил оставлять меня на перемене в классе. Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой.

- Вообще-то это запрещено. Но если ты согласен партизанить, то можно попробовать. Ты знаешь, что это означает?

- Молчать, как рыба. Ничего не слышать и не видеть. Если что – я дежурный по кабинету.

- А ты молодец, товарищ Фруман.

- Лев Натанович, а можно я буду вам помогать?

- Каким образом?

- Паять чего-нибудь, собирать, ремонтировать.

- Да, Света Алексеевна мне что-то о тебе рассказывала. Насчет радиосети. Ну, давай. Помогай.

С этого дня я стал как бы лаборантом физики. Сначала спаял и собрал двадцать шестивольтовых лампочек на деревянных подставках-кубышках, потом мы с «дядей Левой» намотали автотрансформатор. На отдельной плате я соорудил выпрямитель из четырех диодов и отдельно спаял довольно качественный фильтр. Физик тоже соблюдал партизанские правила и не рекламировал нашу работу. Почти каждый день я задерживался после уроков в кабинете. Семиклассники притащили с помойки железнодорожного депо старые щелочные аккумуляторы, и мы их восстанавливали. Промывали, заливали щелочью, заряжали, разряжали. Дома я все реже брался за паяльник. Иногда под настроение несколько дней подряд часами играл на подержанном «Красном октябре», заменившем наш старый рояль. Уроки делал быстро и много времени «торчал», как говорила мама, у компьютера. Как-то под вечер нам позвонил Боря и спросил, не хочу ли я ходить в один из кружков клуба ДОСААФ. Я согласился и через час меня уже записали в стрелковый кружок клуба Невского района. Высокий пожилой военный с двумя большими звездочками на погонах в сопровождении Бори провел меня в подвал. Там размещался малокалиберный тир. Из разговора военного и Бори я понял, что группа начинающих только набиралась, так как подполковник Сергей Иванович долго болел, а заменить его было некем. Мне выдали винтовку, зеленый ватник и картонную коробочку с пятью патронами. Под присмотром брата и под диктовку Сергея Ивановича я надел ватник, улегся на черный мат, запустил блестящий патрончик в ствол и закрыл затвор. Щелчок был очень музыкален, и процесс мне начинал нравиться. Присмотревшись к маленькой мишени через похожий на лупу диоптрик, сведя под диктовку мушку и основание черного пятнышка, я затаил дыхание. Плавно нажал на курок. Звук выстрела прозвенел негромко и вполне мелодично. Я поднял глаза. Боря сидел за маленьким столиком и вглядывался в подзорную трубу, укрепленную на массивной треноге.

- Девять на три часа.

- Нормально. Свалил маленько вправо. Давай следующий.

Уже без инструкций я выпустил оставшиеся пять пуль.

- Десять. Девять на четыре. Восемь на три. Десять.

- Нормально. Даже очень нормально. Придешь во вторник на следующей неделе. В семь вечера. Только надень брюки попроще. Сегодня все чисто, а через неделю маты уже затопчут. Потом придешь в пятницу. В половине пятого. Постреляешь из пистолета. Все. 

До метро мы с Борей решили прогуляться.

- Боря, а что слышно об Андроне Сергеевиче?

- Разве я тебе не говорил? Странно. Он еще месяц тому назад помер. То ли почки, то ли поджелудочная железа отказала. Мне Арам Иванович рассказал.

- А как там Лена?

- Нормально. У нее вроде бы появился жених.

- А ты?

- А у меня появились девушки.

Он усмехнулся и приобнял меня за плечи.

- Лена дала мне путевку в жизнь. Я ей за это бесконечно благодарен.

- То есть она у тебя была первой женщиной.

- Сэр! Вы удивительно хорошо соображаете!

У дверей станции он пожал мне руку и растворился в отражениях стекла, а я задумчиво побрел к автобусной остановке. 

В группе начинающих ребят было мало, а через пару месяцев юных стрелков осталось всего трое, да и то из нашей троицы только я ходил регулярно. Остальные двое довольно шпанистых парнишек норовили приходить попозже и уходить пораньше, чтобы не готовить маты и не убирать после себя, как того требовал Сергей Иванович. Мне было жаль старика. Он кашлял, прихрамывал, иногда внезапно останавливаясь, опустив голову и держась обеими руками за поясницу. Я помогал чистить винтовки и пистолеты, собирать и упаковывать гильзы. Мы окончательно подружились, когда я починил внезапно скисший транспортер для перемещения мишеней. Раз в неделю наша группа была у него последней, и мы вместе шли до его дома, так как он жил недалеко от станции метро. В конце ноября подполковник заболел. Не застав его в клубе, я отправился домой, а по дороге решил зайти. Обойдя две парадные и найдя на одном из почтовых ящиков его фамилию, поднялся на второй этаж хрущевки. На мой звонок дверь почти сразу открылась. В проеме стояла полноватая, совершенно седая бабушка.

- Ты к кому, мальчик?

- К Сергею Ивановичу. В клубе сказали, что он заболел, а мне по дороге. Вот решил зайти. Простите.

- Заходи, заходи. Сережа! Это к тебе. Проходи. Его радикулит скрутил, а так он ничего.

Подполковник лежал в небольшой проходной комнате на раскладном диване.

- Привет, Санёк! Сломался я. Варя! Петровна! Покорми человека!

- Спасибо, я только что из дома.

- А у нас, между прочим, кроме остатков пирогов ничего и нет. Ты так и не сходил на рынок, а я со своими ногами не доползу.

- Давайте я сбегаю. Это ведь здесь совсем рядом.

Старики как-то растерянно переглянулись. Я понял, что кроме меня им никто не может помочь.

- Давайте сумку, сетку и деньги. Что нужно купить?

- Я тебе сейчас напишу.

- Я и так запомню. Говорите.

С рынка я возвращался, когда совсем стемнело. Хотя на все мероприятие ушло около часа и от Невского рынка до дома стариков было минут десять ходьбы, плечи у меня затекли, и по дороге пришлось пару раз останавливаться отдыхать. Варвара Петровна приняла у меня кошелку с картошкой и сетки с капустой, яблоками и остальной мелочью.

- Как ты это все дотащил? Здесь по-моему больше, чем я просила.

Украдкой растерев одеревеневшие пальцы, я достал из кармана сдачу и положил на кухонный стол.

С этого дня я стал регулярно их навещать. Предварительно созвонившись, я по дороге от метро заходил в аптеку и магазины. Деньгами Варвара Петровна снабжала меня заранее. Иногда я помогал ей по дому. Затем следовало чаепитие с пирогами. Пироги были особенные. Иногда с рыбой, иногда с капустой. Пока хозяйка возилась на кухне, мы с Сергеем Ивановичем смотрели телевизор и разговаривали. Вернее говорил он, а я слушал. Слушал о том, как он до войны окончил артиллерийское училище, как познакомился с Варварой Петровной, как у них родилась дочка. Потом он ушел на войну с Финляндией, где чуть было не попал в плен «к братишкам». «Братишками» подполковник называл финнов, так как его родителям удалось поменять документы, переехав из Ленобласти в город и из финнов стать русскими. На войне отделался легкой контузией и благодарностью в приказе. В Отечественную на том же фронте он уже командовал артдивизионом и однажды чуть было не попал в штрафбат.

- Звонят мне рано утром с переднего края и орут в трубку: «Финны наступают! Стрельба по всему фронту!» С одного конца кричат, с другого. А мы-то в тылу. Недалеко от линии окопов и завалов, но все же расстояние приличное. Темно, только видно, как взлетают осветительные ракеты, да очереди слышны. Ну, я командую открыть огонь. Все, как положено по науке. Сначала вал по нейтральной полосе отсечь вторую волну наступающих, потом вал по переднему краю для подавления атаки. За двадцать минут выпустили двухмесячный рацион снарядов. Потом выяснилось, что под утро два финна подползли к завалам и постреляли из автоматов. Наши и переполошились. Риск-то немалый. Ох, меня тогда и потаскали по комиссиям! Пронесло. Даже в звании не понизили.

С фронта ему удавалось вырываться в окруженный Ленинград и регулярно передавать продукты и деньги жене и дочери. Офицерский аттестат. Благодаря этому они почти не голодали. Но в январе сорок второго года девочка простудилась и умерла. Больше детей у них не было.

Отлежавшись дней десять, Сергей Иванович вернулся на работу. В моей группе осталось всего два человека, включая меня, а вскоре я остался в гордом одиночестве. В январе подполковник предупредил, что группу закрывают и наши занятия заканчиваются. Я не очень расстроился, так как уже вдоволь настрелялся из пистолетов и винтовок разных типов, которые хранились в клубе. Когда мы оставались в тире вдвоем, Сергей Иванович «угощал» меня стрельбой из всяких экзотических экземпляров. Что только не приходилось разбирать, чистить и собирать. Как в музее. Но и это в конце концов почему-то наскучило. Не помогли даже уроки стрельбы с двух рук «по македонски». В конце зимы я совсем перестал ходить в клуб, но регулярно звонил старикам. Если они плохо себя чувствовали, я брал у мамы деньги и отправлялся по аптекам и магазинам. Иногда заезжал на рынок. В свои «тимуровские» походы я брал небольшой рюкзак, за что подполковник прозвал меня туристом. Гулять мне было негде и не с кем. По вечерам, расправившись по-быстрому с уроками, после пробежки вокруг кварталов, я возвращался домой и занимался с гантелями по книжкам, подаренных братом. Несмотря на все мои занятия свободного времени оставалось много. Как-то незаметно всерьез увлекся программированием. И Боря, и папа время от времени приносили книги на русском и на английском по разным его разделам и языкам. Вскоре у меня появился свой листок заказов, с которым я стал обращаться ко всем, кто мог достать мне нужные книжки. Незаметно в листок заказов затесались учебники математики. Как говорил мой папа – «математическая экзотика». Одно цепляло другое, и мне приходилось осваивать целые разделы. Это было неожиданно  увлекательно. На этом фоне школьные занятия казались детской игрой. Когда мои знания отражались на экране в виде новых игр, графиков и мультфильмов, меня распирало от гордости. Папа улыбался, мама поначалу ворчала, беспокоясь за мою успеваемость, но потом и она сменила гнев на милость.

В конце зимы нашего математика-физика послали в Военмех на двухмесячные курсы информатики, о чем на уроке нам было громогласно сообщено. Через пару дней в среду на перемене он мне смущенно пожаловался, что ни черта не понимает, и что единственным результатом многочасовых лекций была страшная головная боль. Я посоветовал не отчаиваться и подождать практических занятий. В пятницу на уроке он мне заговорщицки подмигнул и на переменке со счастливой улыбкой рассказал, что как только они стали писать программки на Фортране, так до него сразу все дошло.

- Вдруг устаканилось. Но мне понадобится твоя помощь.

- Нет проблем, Хоть сейчас.

- Нет. Сегодня я еду на курсы, а вот завтра буду твоим учеником. Лады? В субботу у меня всего четыре урока. Если сможешь отпроситься - будет здорово.

Он протянул мне руку, и я осторожно её пожал. Для меня это было столь непривычно, что слова согласия застряли на полдороге в горле.

В субботу пятым уроком у меня было пение, и никаких проблем с освобождением не было. Мы уселись с Левой в кабинете физики и начали заниматься. Я положил перед собой толстый кирпич с названием «Ассемблер», решив, что все нужно делать по-взрослому. Фундаментально. Возражений не было.

Когда курсы подошли к концу, Лева сообщил, что должен написать программу, представив её, как экзаменационную работу. Я предложил свою помощь, но он решительно отказался.

- У меня есть идея, и я знаю, как её осуществить. Все нормально. Спасибо.

Через пару дней он показал распечатку программы, объяснив её цель. С её помощью решались задачи на тепловой баланс. Программка показалась мне слишком массивной и не очень качественной. Но на экзаменатора она должна была произвести положительное впечатление. Так оно и оказалось. Тот даже не разобрался в её сути и подмахнул зачет. Левушка был страшно горд, а я предложил опробовать его творение на моем компьютере. В субботу после уроков мы подъехали ко мне домой. Чуть было не обидев маму скоростным поглощением обеда, рванули к компу. Я быстренько набрал текст, мы ввели данные и запустили вычисления. Как я и предполагал, машина выдала ошибку. Разделившись, начали копаться в задании и исправлять ошибки. Потом еще раз все проверили. Запустили. Получилось. Лева закричал «Ура!» так, что к нам в комнату заскочила перепуганная мама.

В конце недели Лев Натанович подошел ко мне и отвел в сторонку.

- Слушай Саня. А ты не хотел бы составить мне компанию в ИУУ, Институте Усовершенствования Учителей. Там есть кабинет информатики с Ямахами. Сеть на двенадцать штук с головным компом. У головного шикарный цветной экран. Очень симпатичный завкабинетом. Разрешают свободно ходить и заниматься. Ты не хочешь подъехать? Мы могли бы там поработать, а то мне у вас дома как-то неудобно.

Мы встретились у входа в ИУУ во вторник в пять часов. В кабинете информатики на расставленных в круг столах стояли маленькие экраны, мерцавшие зеленоватыми строчками команд. Круг замыкался на большом столе с солидным цветным экраном, стоявшем на многообещающем постаменте. Там находился его «мозг» с винчестером аж на пять мегабайт. По сравнению с ним тридцать два килобайта памяти остальных машин были просто издевательством. Но для большинства посетителей кабинета этого было вполне достаточно. Немногие учителя, ученики и студенты, приходившие посидеть за компьютерами, отрабатывали какие-то примитивные программки, выполняли задания по информатике. Завкабинетом с короткой черной бородкой и роскошной шевелюрой дружелюбно пожал мне руку и представился.

- Медведенко Виталий Маркович.

- Фруман Александр Абрамович.

- Солидно! Ну, что же Александр Абрамович, располагайтесь.

Я предложил Левушке дополнить его программу мультипликацией и показал, несколько приемов программирования. Он стал мучительно набирать текст, периодически заглядывая в список команд Бейсика. Так мы игрались в течение месяца, но как-то по дороге домой мой учитель грустно покачал головой.

- Нет, Саня. Поздно мне заниматься программированием. Вас, пацанов, уже не догнать. Останусь я лучше простым учителем физики. Единственно что, это можно попробовать устроиться в ИУУ. Виталию Марковичу нужен в кабинет помощник для монтажа сети новых Ямах. Там уже завезли оборудование для второго кабинета. Он обещал за меня похлопотать.

- А кто же нас будет учить в будущем году?

- Вас от меня заберут в любом случае. А физику у вас будет преподавать Зинаида Кирилловна. Она замечательный человек. Все будет в порядке. Я ведь преподаю физику только в старших классах.

Через несколько дней, когда мы после уроков готовили лабораторные работы для практикума, я спросил Леву насчет работы в ИУУ.

- Там полный отлуп. Директриса сказала, что два еврея в одном кабинете это слишком много. Так что мы с тобой не расстаемся. Может это и к лучшему.

Закончился учебный год и Боря начал сдавать выпускные экзамены. Родители опять сняли дачу в Александровской, так что ему приходилось регулярно ездить в город электричкой. На мотоцикле он со своими подружками разъезжал только по окрестным поселкам и пляжам. Меня в начале июня отправили в пионерский лагерь «Ракета» от папиного завода. Лагерь находился в лесу на берегу Луги, недалеко от поселка Каменка. Место было очень красивое. Высоченные сосны выходили на обрывистый песчаный берег. Когда я смотрел на них снизу с кромки воды, то казалось, что они летят на фоне неба. В лесу было полно черники, земляники и малины. В некоторых местах малинники стояли сплошной стеной. Ребята мне сказали, что осенью их отпускают группами собирать грибы и орехи. В лагере было много кружков и спортивных секций. Я записался в авиамодельный, а также заглядывал в фотокружок. Иногда я наблюдал занятия секции самбо, но участия не принимал. Пару раз тренер - невысокий, светловолосый мастер спорта Витя приносил боксерские перчатки и давал нам подраться. Я один раз попробовал и разбил своему сопернику из третьего отряда губы. У него засочилась кровь, и мне стало его жалко. Больше я перчатки не брал. От лагеря до Ленинграда было далеко. Нормальных дорог вокруг не было, так что в родительские дни нас почти никто не навещал, и лишь иногда передавали письма и посылки. Во вторую смену мы ходили в трехдневный пеший поход, и это мероприятие мне не понравилось. Довольно тяжелый рюкзак с консервными банками давил на спину, все время хотелось есть. Вечером в конце первого дня я наелся пшенной каши, напился киселя и устроился в палатке на лапнике. Но одно дело инструкции и советы, а другое дело «суровая реальность». Было жестко, неуютно и холодно, и подремать удалось от силы часа два. Большинство ребят просидели всю ночь у костров. Перед второй ночевкой я раздобыл одеяло и устроился с двумя моими приятелями почти комфортно. Вместо лапника мы натащили сухой травы, выгнали из палатки комаров, тщательно закрыли вход и вырубились. Нашим вожатым стало, видимо, ясно, что обратно мы своим ходом не дойдем, и в пионерлагерь всех походников возвращали на автобусах. Зато лодочный поход во второй смене был просто отличный! Против течения грести было довольно тяжело, но нас время от времени подтягивала моторка, пока на ней не сломался гребной винт. После этого мы шли только на веслах, и у многих с непривычки руки были стерты до крови. Не помогали ни перчатки, ни бинты. Мы прошли город Лугу и свернули в неширокую речку Вревку - довольно глубокую с небыстрой и очень прозрачной водой. Так получилось, что по ней мы поднимались ночью. Ярко светила луна, и мне казалось, что на пологих берегах мерцают белые огоньки. Рано утром мы прошли озеро Врево и выплыли на Череменецкое, на берегу которого разбили палаточный лагерь. Обратно мы спустились за один день. Лодки и шестивесельный ял, который вверх приходилось большей частью «бурлачить», неслись вниз по течению наперегонки. Это было здорово!

В конце второй смены я получил письмо от мамы, в котором она жаловалась на брата. Боря не хотел поступать в институт и по каким-то своим соображениям вел переговоры с военкоматом о службе в армии. Мама не понимала, зачем ему это было нужно, и негодовала. Я тоже не понимал, но думал, что если брат что-то делает, то у него есть определенная цель.      

В конце июля я вернулся на дачу. Боря уже сдал выпускные экзамены и устроился на работу там, где в прошлом году проходил практику. Ему поручили налаживать и обслуживать АСУ. По его рассказам обещали платить две ставки и премиальные. Когда я его спросил, как ему это удалось, он усмехнулся.

- А куда им деваться? Толку от этого АСУ почти ноль, но выпендриться им нужно до зарезу. Вот и платят. А как оформлять, я их бухгалтера научил. Да еще обещал наладить расчет и оформление зарплаты. Они почти все делают вручную, хотя машина у них имеется.

- Боря, а  зачем ты идешь в армию?

- Тебе мама пожаловалась? Я еще окончательно не решил. Если удастся договориться с военкомом, то пойду. Службу я себе выбрал. В Парголово. Если нужное место освободится.

- А как тебе это удается?

- Деньги в период реконструкции, а также до и после решают все. Почитай О Генри. Цинично, но абсолютно реалистично. Ставка делается на личные качества золотопогонных мерзавцев.

Мы съехали с дачи в середине августа, так как отцу нужно было пройти различные медицинские проверки, а мама «занималась зубами». Боря опять освободился от её опеки и появлялся у нас довольно редко, хотя звонил регулярно. Со мной он планировал поехать в лес за грибами и приготовил переговорные устройства, которые они с папой сварганили из минирадиоприемника, одевавшегося на ухо и маленького передатчика, собранного из деталей метеозонда. Эти метеозонды периодически падали на поля в районе Рыбацкого, и Боря выменивал их у местных пацанов. Передатчики вместе с маленькими аккумуляторами были смонтированы в мыльницах, соединявшихся тоненькими проводами с приемником и малюсеньким микрофоном на гибком проводе. Все выглядело аккуратно и работало безукоризненно. У этих радиостанций было два режима работы. Один на расстояние до трех километров и второй до, примерно, двухсот метров. Как говорил папа «один для леса, а второй для универмага». В пятницу после обеда Боря позвонил и назначил мне встречу возле метро «Елизаровская». Когда я подъехал, он меня уже ждал и  сказал, что я должен быть завтра на Финляндском вокзале в половине шестого утра. Он продиктовал, какие вещи я должен положить в рюкзак, что должен надеть, в какой последовательности как и что должен завтра делать. Голос его звучал  строго и очень напряженно. Я повторил все с начала до конца, и мы разбежались.

Вечером мне каким-то чудом удалось заморочить маме голову и уговорить не вставать утром, а помочь приготовить все с вечера. Укладывая рюкзачок, я обратил внимание, что в коробке лежал только один переговорник. То, что нужно было распределить по карманам, расположилось рядом.

Будильник затренькал в половине пятого, сорвав меня с дивана. Через двадцать минут я уже семенил к автобусной остановке, а еще через сорок пять вбегал в последний вагон электрички на Выборг. Пассажиров было немного. С утра шел обложной дождь, который, видимо, растворил прогулочное настроение большинства потенциальных грибников. Кроме того, многие еще не вернулись с дач и курортов. Я устроился на последней короткой скамье возле окна, натянул на голову капюшон и задремал. В районе Белоострова по вагону прошел сонный контролер, мимоходом пробив мой билет. Убедившись, что в мою сторону никто не смотрит, я достал из рюкзака рацию и, быстро закрепив на ухе приемничек, опять накрыл голову капюшоном. Потом неспеша закрепил на ремне мыльницу с остальным радиохозяйством. За окном, покрытым частым бисером капель, быстро уходила назад платформа Комарово. Надев рюкзак и положив руку на мыльницу, я вышел в тамбур. На платформе было почти пусто. Шорох дождя напоминал шипение иглы патефона. Послушав несколько секунд эту музыку, встрепенулся и включил переговорник, поставив переключатель на «Д» - дальняя связь. В микрофончик, прижатый капюшоном к щеке, я проговорил: «На месте». В наушнике на фоне легкого потрескивания раздалось короткое «Да». Сразу щелкнув выключателем, я трусцой направился по велодорожке вдоль проспекта Ленина в сторону противоположную Заливу. Возле продовольственного магазинчика вдруг появился Боря в плотной полиэтиленовой накидке с капюшоном. Он молча кивнул мне и направился по едва заметной тропинке в сторону леса прочь от шоссе. Когда мы поравнялись, его капюшон развернулся в мою сторону, и я вздрогнул от его мрачного, осунувшегося лица.

- Привет. Молодец. Слушай меня. Все очень серьезно. Дело в том, что Лену похитили и требуют выкуп. Я этих сук довольно быстро вычислил. Васька-Холоп и Петька. Его кликуха по-моему Агент. Они были связными при урках, которые крышевали Арама Ивановича. Арам через них деньги передавал. Теперь, когда крыша развалилась, они остались не у дел и решили подработать. Вышли на Маруську, Ленину подругу, дочь генерала, которому Аветисяны продали свою дачу. Генерал полгода назад умер, а Маруська от безделья и даровых денег наркотой увлеклась. Деньги быстро кончились, и она решила подзаработать. Эти скоты и уговорили её вызвать из Армении Лену. Та дуреха и клюнула. Мол, любимой подруге одиноко и плохо.

Я смутно помнил и Ленину подругу и бандюков. Как-то случайно застал их на даче, к которой, как я понял, мы и направлялись.

- А как ты об этом узнал?

- Ну, о похищении мне сообщил Арам Иванович, а все остальное через папиного приятеля, который работает на телефонной станции. Разговоры с Арменией шли из Зеленогорска. Я сразу бросился сюда, установил микрофоны и все подготовил. Двое суток уже дежурю. Вчера прилетел из Еревана Ашот, племянник Аветисяна.

- А я зачем нужен?

- На тебя вся надежда. Ашот парень здоровый, смелый, но ненадежный. Как бы это полегче выразиться. Нервный больно. Одному мне не справиться. Слушай внимательно.

Выслушав Борины инструкции, я почувствовал, что мои ноги стали ватными, а в ушах тихо зазвенело. Сделав несколько глубоких вдохов, постепенно пришел в себя. Чтобы как-то отвлечься, стал разглядывать лес и внезапно увидел совсем недалеко от тропинки коричневые шляпки.

- Подожди.

Достав из рюкзачка холщевый мешок, раскладной монтажный нож, быстро нарезал роскошные боровики.

- Круто, Саня! Это к удаче! Я думал, что ты вернешься домой без грибов.

Тропинка начала спускаться вниз и в просвете между деревьями метрах в двухстах  показался большой дом Аветисянов. Боря приказал мне пригнуться, и через несколько шагов, отойдя метров на десять в сторону, вдруг неожиданно присел за высокой сосной, махнув мне рукой.

- Пришли.

Он приподнял зеленую пластиковую сетку с набросанными на неё кустиками черники и кусками дерна. Непонятно по каким признакам можно было отличить этот участок от остальной покрытой мохом поверхности . Под сеткой лежал большой сложенный вдвое кусок брезента, а внутри брезента винтовка с толстым глушителем.

- Это же трехлинейка Мосина! Где ты её достал?

- Это финская снайперская. Давно как-то случайно наткнулся в дзоте засыпанные  ящики. Хотел вырыть себе тайник. Все было как новое. Я кое-что переделал. Глушитель сварганил, пристрелял, выставил по расстоянию. Прицел очень удобный с диоптриком. Они его называли «Шпиц». Бьет очень точно. Целься по центру. По рации меня не называй. Говори коротко. А лучше молчи.  Ашот не должен знать, что ты здесь. Я первый, он второй, ты третий. Все. Переключи рычажок передачи на ближний. Залезай, я тебя укрою. Как только закончишь, так все аккуратно прикрываешь и сразу уходишь. Ветра нет, дождик перестал, так что поправку не давай. Да ты и сам все знаешь. Всё! Я пошел их вызывать. Ашот войдет сзади. Со стороны веранды. Передерни затвор. И учти – отдача сильная.      

- Знаю.

- Ладно, я пошел.

Он пригнулся и исчез в кустах справа от тропинки. Я передвинул рычажок на указатель «Б» и включил рацию. В наушнике послышалось дыхание брата и чье-то тихое покашливание.

- Второй слышишь? Третий слышишь?

- Слышу первый.

По-видимому, это был голос Ашота. Я коротко сказал «да» и замолчал. Через несколько секунд и в наушнике и в левом ухе послышался лай собаки. Не сразу сообразив, что это Боря, передернув затвор, стал выбирать точку предварительного прицеливания. Решив, что самое вероятное центр дверного проёма, замер, положив палец на курок и плотно прижав к плечу приклад. Ногами я заранее уперся в корни у основания сосны, нависавшей надо мной. Внезапно в коридоре появилась распахнутая сбоку дверь, и из неё вывалился здоровый полуголый мужик с обрезом в правой руке. Покачнувшись, он оперся левой рукой о косяк. Его рот широко открывался и закрывался, но ругательства, которые из него сыпались, до меня почти не доносились. «Чтобы шкурку не сгубить, нужно белку в глазик бить», - болталась в голове дурацкая присказка подполковника. Мушка прицела легла на правый глаз, и я плавно нажал на курок. Звук выстрела был как при вытаскивании большой мокрой пробки из пятилитровой бутыли. Мужик странно изогнулся и упал навзничь. Быстро передернув затвор, я опять приник к резиновому ободку диоптрика. На фоне распахнутой белой двери появился невысокий дядька. Видимо, Агент. Не раздумывая, я выбрал середину груди и нажал спуск. Было видно, что Агент собирался вернуться в комнату и начал было поворачиваться, но не успел. От удара пули он сгорбился и завалился на бок. На крыльце появился Боря и стал быстро разворачивать два больших полиэтиленовых мешка. В наушниках защелкало и заскрипело.

- Второй! Быстро сюда! Помоги! Потом пойдешь за Леной в подвал.

Я подгреб стреляные гильзы под ложе винтовки, собрал свои вещи и выскользнул из укрытия. Восстановив маскировку, рысцой двинулся в обратную дорогу. Через пару минут в наушниках все стихло, и можно было выключить рацию. Дождик заморосил и постепенно перешел в нормальный дождь, погрузив все в серую вату. Раскрыв зонтик, почувствовал себя бесконечно одиноко. Голова гудела, а в носу еще сохранялся запах сгоревшего пороха. Издалека увидев первый вагон электрички на Ленинград, я побежал. Нырнул под приземистый железнодорожный мост. Успею, не успею. Успел. Проверил в кармане билет, отдышался и пристроился на последнем сидении, убрав рацию и положив рюкзак на колени. Слетевшие с меня капли дождя оставили на свободном месте симпатичную лужицу, что было достаточной причиной просидеть всю дорогу в одиночестве. Правда, даже к концу поездки вагон был полупустой.

Два дня Боря нигде не появлялся. Мама по нескольку раз в день разговаривала с Маней. Брат вернулся домой только во вторник вечером. Сказал, что был на даче у подруги в Шувалово. По этому поводу мама печально сказала: «По-моему врет, но главное, что живой». Так как грибы являлись безупречным алиби, я почти не подвергался допросам. В среду вечером Боря позвонил и пригласил меня в кино. Мама схватила трубку и сказала, что если я поздно вернусь, она ему «уши оторвет и перестанет общаться», но постепенно лицо её разгладилось, и она успокоилась.

- Уговорил, паразит. И когда это он научился так разговаривать с женщинами!

Мы с братом встретились возле «Колизея» за полчаса до начала.

- Пошли прогуляемся намного.

- Пошли. Как там Лена? Они её?...

- Да, изнасиловали.

- А что с Машкой?

- Она ещё ночью умерла от передозировки. Нам это было на руку, так как не знали, что с ней делать. А так не пришлось мараться.

- А я, значит, замарался?

Боря обнял меня за плечи и притянул к себе.

- Прости Саня. За все прости. Ты убил вооруженных бандюков и спас Лену. Я бы не смог так чисто сработать. Они бы её в любом случае зарезали. Машка и урки это разные вещи, хотя она бы нас заложила.

- А что вы сделали с трупами?

- Я их разложил на молекулы.

- Это как?

- У Арама в подвале был цех. Довольно большой и неплохо оборудованный. Чего там только не делали! Одно время даже кожи пытались обрабатывать. Замачивали в разной дряни, скоблили. Однажды он заказал двести литров винного спирта. Хобби у него было делать из него разные настойки. Он и приторговывал ими. Последний раз поставщики вместо спирта завезли концентрированную серную кислоту. Спирт скорее всего пропили. Арам прыгал аж до потолка. Хотел сдать-продать, но не успел. Ну, а я развел кислоту до нормы, залил в здоровенную ванну для тканей и за два дня растворил два трупа. Навертелся там в противогазе. Следы убирал. До Машки даже не дотронулся. Она как лежала, так и лежит на своем диване. Я думаю, что скоро её найдут. Лену Ашот отвез на дачу к знакомому врачу. Через неделю они вернутся в Армению.

- Борь, а может лучше было в милицию заявить?

- На это существует двойное нет. Во-первых, органы давно пытались Арама подловить. А во-вторых, не было никаких гарантий, что менты не связаны с этим похищением. Да и время подпирало.

Третья глава

Начало сентября выдалось пасмурным, как и мое настроение. Сей Саныч, наш математик, был невысокий, спортивный и несколько странноватый. Папа, придя с родительского собрания, сказал, что у математика астигматизм, а в его разговоре с мамой я услышал что-то о «комплексах». Прохаживаясь между колонками Сей Саныч  говорил, диагонально наклоняя белобрысую голову.

- Ну, мои деревянные! Буратины вы мои. Думайте, если есть чем.

Еще он учил нас по-научному, «по алгоритму» стирать с доски. Интуитивно я старался не высовываться, и мне удавалось не попадаться ему на глаза и на язык. Вместо Наталии Викторовны английский стала вести толстенная Аделаида Георгиевна. Она была довольно доброй, хотя и вспыльчивой. Как и обещал Лев Натанович, новая физичка оказалась приятной пожилой женщиной, и ко мне она относилась очень хорошо. Наверное, это называется «по матерински». Сами уроки меня почти не интересовали, так как я прочитал все учебники до девятого класса включительно, и слушать рассказы о том, о чем я давно знал, было скучно. Девчонки после каждого урока физики обсуждали новые наряды Зинаиды Кирилловны. Несмотря на все мои занятия, свободного времени оставалось довольно много, и я пристрастился к чтению. Кроме нашей школьной записался в две районные библиотеки и завяз в мире фантастики, используя время уроков, переменок и сидения в автобусе. Остановившись на Бредбери, перешел к классике, перемежая её современной западной литературой. Мама воспринимала все это с большим энтузиазмом и как могла, помогала, доставая порой весьма экзотические книжки. В первых двух четвертях сие увлечение весьма негативно сказалось на моих оценках, и, когда количество троек превысило допустимое, я резко изменил свое расписание в пользу учебы. К концу третьей четверти больше половины оценок были пятерки.

Борю в армию не забрали. Он поступил в Политехнический институт, и ему дали отсрочку, но конце года он вдруг перевелся на вечерний факультет и пошел работать. Вообще-то работать он фактически не прекращал, так как то производство, на котором он налаживал АСУ, расширилось, и его попросили остаться. У него был ненормированный рабочий день и очень приличная зарплата, но, по-видимому, нехватка свободного времени вынудила его уйти с дневного. Когда они с Маней нас навещали, Боря много ворчал и жаловался на усталость и постоянную занятость. Довольно часто он заводил речь о службе в армии и желании отдохнуть. На вопрос мамы, о каком отдыхе в армии может идти речь, он неизменно отвечал своей любимой фразой: «Я себе свое знаю…»

В конце февраля, когда я вернулся из школы, нам неожиданно позвонила Варвара Петровна и попросила меня приехать помочь, так как подполковнику стало совсем плохо. Я собрал все деньги, которые были у меня в копилке, взял из маминой старой сумки дополнительно десять рублей и побежал на остановку автобуса. По дороге к старикам заскочил в аптеку и гастроном. Сергей Иванович лежал на диване и тяжело дышал. Это уже был не радикулит, а что-то гораздо серьезней. Заплаканная Варвара Петровна забрала у меня сетку с продуктами и лекарствами, вернула деньги и попросила посидеть, пока она спустится вниз, чтобы встретить скорую помощь. Я присел на стул возле дивана, но как только мы с подполковником остались вдвоем, он меня позвал.

- Санек! Ну-ка залезь на стул и сними со шкафа ящичек. Там у самой стенки.

Со стула я едва дотянулся до края какого-то деревянного ящика, лежащего посередине у стенки. Зацепив его за выступающий край, потянул на себя и снял, изрядно измазавшись пылью.

- Открой и посмотри.

Сдвинув лакированную крышку, я обнаружил завернутые в полиэтилен два пистолета, обоймы и две коробочки с патронами. Девятимиллиметровыми и малокалиберными.

- Парабеллум и дамский браунинг. Стандартный набор. Для браунинга там есть кобура на щиколотку. Время сейчас, Санек, неспокойное. Все может случиться. Это барахло нигде не числится, и мне досталось случайно. Дело прошлое. Обращаться со всем этим ты умеешь. Чувствую, что домой я уже не вернусь, а Варваре это лишние  хлопоты. Сделай у себя на балконе в стенке тайник. Поглубже. С умом. Ежели что, пукалку можешь носить на ноге. Убить из неё мудрено, но попугать можно. Да ты и сам знаешь. Возьми из шкафа в коридоре кошелку, положи туда все это и прикрой книжками, что здесь для тебя приготовлены, а коробку верни наверх.

Через неделю подполковника похоронили. На похороны я не поехал. Мы с мамой накупили продуктов и полдня готовили поминки вместе с пожилой подругой Варвары Петровны. Когда пришли гости, украдкой распрощавшись с заплаканной хозяйкой, тихонько удалились.

Стараясь пораньше возвращаться из школы, за три дня я вырезал и вытащил из северной стенки два кирпича, выбив стамеской дополнительно еще половинку. Запаяв в толстый полиэтилен наследство подполковника, аккуратно заложил в тайничок, закрыв его внешним кирпичиком. Выходя на балкон со стулом и книжками, я развешивал на перилах скатерти или одеяла как бы для проветривания, загораживаясь от случайных астрономов-любителей. С соседних домов меня не было видно, но на расстоянии ста и более метров были такие же высокие здания, как и наше. Партизанить так партизанить.

В марте у нас вдруг появился новый учитель математики, Николай Тимофеевич. Невысокий, плотный и очень подвижный – он смотрел на всех поверх голов, громко разговаривал, размахивая правой рукой, держа при этом левую всегда в кармане. Как Ленин на броневике. Мне казалось, что преподавал он плохо, поскольку делал много ошибок и часто задавал на дом то, что мы еще не проходили. Зато много занимался общественной работой и часто ездил со своим воспитательским шестым «б» классом за город. Вокруг него всегда вились человек пять мальчиков отличников. Они вместе обедали в столовой после уроков, часто оставались оформлять с ним классный уголок и готовили какие-то мероприятия. Мне Тимофеич был чем-то неприятен, но когда на уроках он запинался и начинал беспомощно озираться, я почти всегда приходил ему на помощь, ловя на себе его ласково-заискивающий взгляд. Как-то после уроков он попросил меня помочь в оформлении стенгазеты. В кабинете математики трое мальчишек из его воспитательского класса переписывали статьи из журнала «Квант» и наклеивали их на большой лист ватмана. Пока я возился с журналами и переписывал статью о Кулоне, ребята разошлись. То, как на меня взглянул последний из них, закрывая дверь кабинета, показалось мне очень странным. Склонившись над газетой и стараясь аккуратно приклеить свой листок, я вдруг почувствовал, что меня обхватывают сзади, и рука Тимофеича проникает в мои брюки. Содрогнувшись от омерзения, я изо всех сил дернулся в сторону и рефлекторно полоснул правой ладонью как саблей. Удар пришелся математику прямо по горлу. Он согнулся, задохнувшись, а я подхватил сумку, выбил ногой хилую дверь и пулей вылетел из класса.

Мама уже вернулась с работы, и неожиданно для себя я ей все рассказал, заявив в конце, что в школу не пойду, «пока эта мразь там работает». Мама тут же села на телефон и дозвонилась до директрисы. Быстро передав ей мой рассказа, она минут десять внимательно слушала ответный монолог, потом, тихо попрощавшись, положила трубку.

- Завтра его должны арестовать. Оказывается он уже две недели под слежкой. Ты был последней каплей. Но у милиции и без тебя на него улик хватает, насколько я понимаю. Надеюсь, что тебе не нужно будет давать показания.

На следующий день я все равно остался дома и с удовольствием занимался своими делами. Когда родители ушли, достал из тайника пистолеты, разобрал их, почистил и смазал. У парабеллума была большая кожаная кобура, а у вальтера небольшая, на коротком ножном ремешке. Достав свои заготовки, ножницы и клей, заменил кнопки-защелки на более практичные липучки. Получилось просто замечательно. Сложив свой арсенал и вновь запаяв его в полиэтиленовый пакет, вернул в тайничок.

Вечером мне позвонила Маринка, староста класса, и поинтересовалась, почему это я не был на уроках. Выслушав мой рассказ про страшную головную боль и бессонную ночь, полную кошмаров, и поняв, что ничего реального от меня не добиться, она начала трещать, телеграфно передавая все новости класса, и среди прочего сказала, что математики у них не было, да и вообще Тимофеича в школе никто не видел и не знает, что с ним. Меня эта новость очень обрадовала. Как можно доброжелательней я распрощался с Маринкой и пообещал завтра явиться в школу.

На следующий день в школе все обсуждали арест математика и исчезновение целой группы мальчиков из его воспитательского класса. По слухам их перевели в другую школу. За ужином папа рассказал, что несколько учителей района написали в милицию письмо, в котором говорилось о невиновности замечательного педагога, а также о необъективном расследовании и ложных обвинениях заинтересованных лиц.

- Так что ты у нас заинтересованное лицо, Александр.

В мае «сбылась мечта идиота», как говорила моя мама, и Борю призвали в армию. Его направили в учебный полк недалеко от города. Он регулярно звонил и нам и Мане, так что мы все время были на связи. Обычно эти разговоры начинались и заканчивались одной фразой «у меня все нормально». В июне нас пригласили на принятие присяги, но я умудрился простудиться и остался дома, так что родители с Маней и сумкой, полной всяких вкусностей, отправились на это торжество без меня. Вечером за ужином мама недоуменно покачала головой.

- Ну и друзья у твоего брата! Под два метра, за сто килограмм, с мордами кавказских разбойников.

- Это, наверное, родственники Аветисянов.

- Не знаю, чьи они родственники, но что у них общего с Борей - ума не приложу.

Через пару недель Боря неожиданно появился в субботу рано утром. Чтобы не волновать маму, сразу показал ей увольнительную. Наше семейство готовилось к переезду на дачу, и в квартире был небольшой кавардак. После завтрака, чтобы не мешать родителям, мы с братом отправились погулять.

- Ну, как ты там?

- Отлично!

- Мама говорит, что на присяге были двухметровые кавказцы. Это твои друзья?

Боря раскатисто рассмеялся.

- Это Ашот привез группу поддержки. В добавление к ящику коньяка и бочонку вина. Рядовому составу кулак под нос, командирам коньяк на поднос. Метод работает как японские часы.

- А к тебе приставали?

- Один раз мой сержант с дуру решил показать «кусочек карате». Один на один. Не знаю, что на него нашло. То ли он антисемит, то ли просто дебил, а может быть и то и другое.

- Ну и что?

- Ну, я ему тоже показал кусочек. Он и подавился. Не насмерть, но прилично. Отходил минут сорок. Мне повезло, что никто не видел, а только слухи разошлись. А вообще-то я у них прохожу, как особо ценный кадр, и моя цель перевести сие предположение в положение и непреложный факт.

Дачное лето пролетело стремительно. Весело и беззаботно. Осенью мы с родителями еще пару раз выбирались в лес за грибами, но к концу сентября папа стал жаловаться на боли в желудке, и, несмотря на бабье лето, в воскресенье я оставался дома. Боря закончил учебку и начал служить шофером у какого-то полковника, армейского снабженца. По словам брата, полковник был большим пройдохой, и они быстро нашли общий язык. Регулярно появляясь у нас на Софийской, Боря не распространялся о своей службе, но судя по его настроению, был ею очень доволен.

В школе все протекало как обычно, если не считать, что у меня появился новый предмет – химия. Химичка Инна Соломоновна была крупной, шумной дамой. По её приказу мы обзавелись толстыми общими тетрадями, которые заполняли под диктовку определениями, формулами и указаниями к лабораторным работам. Если в начале урока мадам что-то не нравилось в записях или домашнем задании, тетрадь могла отправиться в свободный полет через форточку. Большинством класса сиё воспринималось как занимательное шоу, но меня это раздражало, тем более, что проходимый материал я уже хорошо знал. После этих представлений в ушах долго и нудно гудел хрипловатый диктофон.

В декабре обследование показало, что отцу нужно срочно удалять опухоль. После операции он целый месяц приходил в себя, а когда вышел на работу, то смог работать только полсмены. Однажды он попросил меня поехать с ним после обеда на завод. В проходной на меня уже был заказан временный пропуск, и мы поднялись в цех-лабораторию. Там стояли станки с ЧПУ и компьютерные мониторы. Отец представил меня начальнику цеха, высокому, худощавому в квадратных очках. Тот протянул мне длинную руку и очень серьезно сказал:

- Абрам Исаакович мне о вас много рассказывал. Надеюсь, что вы сможете нам реально помочь.

Я ничего не понимал, но решил подождать и промолчал. Начальник окликнул кого-то, и к нам подскочил румяный, улыбчивый парень.

- Василий Егорович, наш инженер-программист. Вы, Саша, поступаете в его распоряжение. Насчет оплаты мы с вашим отцом договорились.

Инженер-программист похлопал меня по плечу.

- Ну, айда за мной.

С этого дня четыре раза в неделю после обеда я приезжал на завод и занимался ЧПУ. Своего непосредственного начальника я почти сразу стал звать Васей, и у нас установилось полное взаимопонимание. Кроме рутинной работы с программами станков мы занимались виртуальным моделированием. Поначалу начальство смотрело на это как на развлечение, но когда первое смоделированное нами универсальное приспособление заработало, на нас посыпались заказы. Мы с Василием стали их делить, и часть работы приходилось выполнять дома. Зарплату за меня получал папа. Его опять оформили на полную ставку, но работал он меньше полусмены. В мае отец окончательно слег, а в июне мы его похоронили. У него был рак легких, и мы заранее были ко всему готовы. Завод  организовал и оплатил похороны. На кремации в субботу был папин начальник и большинство работников цеха. После скромных поминок мама уединилась с Маней в моей комнате, а мы с Борей пошли прогуляться. Ему дали трехдневный отпуск. Пройдя молча почти всю Софийскую, начали обсуждать мою работу и его службу.

- Саня! Если тебе будет тяжело работать, бросай это дело. Денег нам хватит. Я помогу.

- А откуда у тебя деньги?

- О! Это сложно так сразу объяснить. Ну, скажем «оплата услуг по обеспечению безопасности современных международных товарно-денежных отношений и сношений». Понял?

- Контрабанда. Угадал? Но это же подпадает под УК.

- Мое участие в деле невозможно доказать. Я кручу баранку и слежу за дорогой. Сколько карат, килограммов и метров в багажнике меня как бы не интересует. Пока, во всяком случае.

- Я думаю, что это очень опасно.

- Наверное. Поэтому поделиться могу только с тобой.

- Это я понимаю. А того, что у тебя уже есть, недостаточно?

- Я об этом думал. Если начнется кризис, то сразу ложусь в госпиталь. С тяжелыми мозговыми явлениями. Собираюсь осуществить это в сентябре-октябре. Ты за?

- Двумя руками.

Он похлопал меня по спине.

- А ты поздоровел. Скоро брата обгонишь.

- У меня уже три месяца голос ломается. Аппетит зверский. По утрам завариваю себе кружку толокна в добавление к яйцам и бутербродам. За неделю поправляюсь почти на килограмм.

- Ночью девушки снятся?

- Да. Бывает. Поллюции пошли.

- Это мы проходили. Потерпи. Все наладится. Если что – я помогу. Подберем тебе девушку.

- Подбирают хабарики.

- Ну, ладно! Не придирайся к словам. Ты все лето собираешься работать?

- Нет. Начальник сказал, что отправит меня в заводской лагерь на третью смену. У них как раз заканчиваются заказы.

К концу лета я вырос на шестнадцать сантиметров и поправился почти на столько же килограмм. Когда при встрече мама меня обняла, мой подбородок лег на её макушку. Жившая с ней все лето Маня пожаловалась, что та много плачет и никак не может взять себя в руки. Но я и сам не очень-то мог взять себя в руки. В доме стало пусто, хотя отец, как мне всегда казалось, занимал совсем немного места, и его почти не было слышно. Мы с мамой договорились распределить обязанности по дому, и я изо всех сил старался ей помогать. Мои параметры настолько изменились, что диван и кресла стали казаться низкими и неудобными. Точно так же и в школе поначалу пришлось привыкать к изменившимся пропорциям столов и стульев. С голосом тоже были проблемы. Он стал плохо управляем. Ни о каком пении не могло быть и речи. Я вдруг заговорил почти басом, изредка пуская петуха. Зато некоторые девчонки стали обращать на меня внимание, хотя то, что я видел по утрам в зеркале, как-то не радовало. На физкультуре я переместился в начало шеренги, и наш физрук Сергей Валерьянович, ранее не замечавший меня, стал удивительно вежлив. В журнале на его страничке против моей фамилии появились сплошные пятерки. Во время игр в баскетбол и волейбол я уже не сидел сиротливо на скамейке, а вполне успешно бил, бросал и забивал.

Физику у нас стал вести Лев Натанович. Когда он появился перед нами на первом уроке, стоявший в проходах между столами класс никак не мог успокоиться. Девчонки хихикали, парни переговаривались. Было шумно и весело. Ведь не виделись целое лето. Лева сначала терпеливо ждал, пока мы «отстоимся», но, поняв, что никто не собирается  затихать, постучал линейкой по кафедре и почти прокричал:

- Ну! Что я должен сделать, чтобы вы умолкли? На уши встать или со стола спрыгнуть?

- Лев Натаныч! Спрыгните со стола!

Неожиданно наш физик взобрался на кафедру и, лихо подпрыгнув, сиганул с неё. Мы грохнули раскатистым смехом, после которого установилась полная тишина. Он разрешил нам сесть, и до конца учебного года ни разу не стукнул линейкой по кафедре.

В октябре комиссовался из армии Боря. Он не рассказывал, как ему это удалось. Вернувшись на свою прежнюю работу, занимался электроникой и периодически ездил в командировки. Обычно на Кавказ. Мама постепенно пришла в себя. Каждый день она подолгу разговаривала по телефону с Маней или со своими многочисленными подругами. Я регулярно получал полставки на папином заводе, хотя работы почти не было. Три раза в неделю после обеда я появлялся в цехе, и мы с Васей проводили ИБД – имитацию бурной деятельности. Правда, иногда сваливались срочные заказы, и мы их «крутили».

Учеба шла нормально. Я старался держаться на уровне, чтобы в конце учебного года не возникло проблем с моим переводом в девятый класс. Работа помогала ценить время и не заниматься всякой ерундой. Кроме того, я заметил, что чем больше я был загружен, тем легче переносил свои физиологизмы. Промежутки между поллюциями были прямо пропорциональны объему «физического и умственного труда».

Зима выдалась холодной и снежной. По воскресеньям мы с мамой отправлялись на лыжные прогулки за город. Как правило, проходили по накатанной лыжне от Комарово до Зеленогорска. Иногда к нам присоединялся Боря. Пару раз по воскресеньям я ездил кататься на лыжах с нашим классом. Было шумно, весело, но я чувствовал себя не очень уютно. Сам не знаю почему. Видимо мне требовался отдых от «родного» коллектива, да и не было у меня личных привязанностей.

Незаметно подкатили экзамены. К математике я не готовился. На устном быстренько решил все примеры и задачку, ответил на вопросы и без всякого удивления узнал через пару часов, что получил пять баллов.  На письменном экзамене оба наших выпускных класса разместили в актовом зале. При входе в зал нас хватала за руки завуч Алла Петровна и направляла каждого на определенное место. В результате такого отбора «ашки» и «бешки» перемешались. Я оказался за одним столом с отличницей из восьмого «б» и обратил внимание, что вокруг нас сидели в основном хорошисты или отличники. Учителя математики в последний раз проверили правильность записи задания на досках перед нами, мы надписали под диктовку завуча скрепленные листы с печатями школы и приступили к решению. Когда через полчаса я почти заканчивал работу между рядами с подносом в руках прошелся Лев Натанович. На подносе были свалены в небольшую горку сложенные вдвое бумажные четвертушки. Заметив мой недоуменный взгляд, он наклонился, протянул мне бумажку и, саркастически улыбаясь, произнес:

- Тебе тоже нужна неотложная помощь? Не стесняйся, если что. Здесь решение твоего варианта.

Я отрицательно покачал головой.

- Уже легче. Вот такие, брат, дела…

Он прошел вперед и стал раздавать бумажки налево и направо. Я понял, что перед нами посадили в основном троечников и двоечников.

За изложение я получил четверку и начал усиленно готовиться к последнему экзамену по русскому устному. Его я боялся больше всего, так как нужно было знать наизусть массу правил, в которых я не видел логики. Выучить, и все. Ответы на билеты были давно аккуратно выписаны в общую тетрадь, и я с утра до вечера их зубрил, выписывая отдельные куски на карточки и повторяя до автоматизма. В ночь перед экзаменом долго не мог заснуть. В голове крутились определения, правила, исключения и перед глазами мелькала всякая муть из примеров и упражнений. Где-то после часа ночи пришлось разбудить маму и попросить валерьянку. Минут через двадцать я благополучно заснул.

Экзамен прошел на редкость легко. Достались простые вопросы и пятерка в графе «русский устный».

На заводе мне дали путевку в комсомольский лагерь. На две смены. В лагере было просто здорово. Я участвовал практически во всех соревнованиях. Кроме спортивных удовольствий в мое распоряжение попала радиорубка и кинопроектор Украина-5. При зарплате и особом расположении начальства. У меня появилась девушка. Это заключалось в том, что мы встречались с ней за пределами лагеря и гуляли часа полтора-два, держась за руки. Звали её Леночка Зеленина. У неё были серые глаза, пышные пепельные волосы и аккуратная фигурка. Леночка едва доставала мне до плеча. Мы почти не разговаривали и не смотрели друг на друга. Во время прогулки меня буквально корежило от желания, и я панически боялся, что она заметит мои оттопыренные брюки. Ни о каких поцелуях или объятиях не могло быть и речи. Когда в последний вечер я положил руку ей на плечо, то мне показалось, что еще немного и упаду в обморок. В автобусе по дороге в Ленинград мы лишь пару раз мельком переглянулись, забрали в конце дороги сваленные с грузовика чемоданы, пожали друг другу руки и расстались. Увы, навсегда.

Первого сентября я обнаружил, что в классе появились новые ученики и исчезли несколько старых. Один из них перешел в физматшколу, а остальные перевелись в обычные десятилетки. Новички были тихими и незаметными. Новыми были также учительница литературы Нина Ильинична и историк Георгий Михайлович. Жора. Он  давно работал в старших классах нашей школы, и мы его хорошо знали, а литераторша была принята на работу летом. Она была лет тридцати. Невысокая, чуть полноватая блондинка, все время поправлявшая уродливую оправу очков с толстыми стеклами, в которых её близорукие глаза казались совсем маленькими. С Жорой мы сразу подружились. В конце почти каждого урока, закончив диктовать «обязаловку», он говорил:

- А теперь закройте свои тетрадки, и я расскажу, как было на самом деле.

По слухам он был одним из первых в Невском районе, кто в начале перестройки сдал в райком свой партийный билет. Как-то во время урока физики Жора заскочил в кабинет и раскрыл перед Левой свежую газету.

- Посмотри, что они пишут!

На что наш физик немедленно отреагировал:

- Я же тебе говорю, что это страна идиотов!

С литераторшей все было сложней. Она была странноватой. Вскоре я заметил, что наша Ильинична говорит нечто невразумительное, почти не относящееся к теме урока. Отвлекается. Неожиданно замолкает. Дисциплина на её уроках быстро скатилась до минимума, и я даже начал подумывать о том, чтобы регулярно их прогуливать. В таком шуме невозможно было заниматься ничем серьезным. Парни почти открыто над ней насмехались, а девчонки поглядывали пренебрежительно вызывающе и во весь голос болтали. Ходили сплетни о том, что она пьет, разведена, и двое её детей живут с мужем отдельно. В конце первой четверти мы писали сочинение. Два урока я старательно «освещал» тему и, закончив проверку, отнес двухкопеечную тетрадочку на стол Ильиничне. Кроме нас в кабинете литературы уже почти никого не было. Она повернула ко мне ярко розовое лицо и попросила помочь упаковать тетради. Мы сложили их стопкой в большой авоське. Она подхватила сетку, кожаную, явно тяжелую сумку и как-то нелепо покачнулась.

- Тебя зовут Фруман? Александр? Слушай, проводи меня до такси. Что-то мне плохо.

Забрав у неё сумку и сетку, я пошел к лестнице, но, обернувшись, понял, что самостоятельно училка не сможет даже выйти из школы. Подхватив под руку, мне удалось довести её до тротуара и прислонить к столбу. На простертую с авоськой руку возле нас остановились Жигули.

- Куда надо?

- Нина Ильинична, вам куда надо?

- Проспект Славы. Почти сразу после моста.

Я посадил её на заднее сидение, прижав сумкой и авоськой, а сам сел рядом с водителем. Уточнив номер дома, водитель вырулил на дорогу.

- Что с ней?

- Не знаю. Говорит, что плохо себя чувствует.

- Да она просто пьяная. В хлам.

- Но я не чувствую запах водки.  

- Зато я хорошо чувствую запах одеколона. Как бы она мне машину не заблевала.

Тут до меня дошло, что означал этот странный сладковатый запах, часто сопровождавший её появление в классе.

До места мы доехали минут за пятнадцать. Пришлось забрать у литераторши сумку и достать из нее кошелек. Расплатившись с презрительно улыбавшимся шофером, я вытащил свою подопечную из машины, повесил на плечо свою и её сумки вместе с авоськой и буквально поволок к двери. Один из двух лифтов был внизу, и мы поднялись на четвертый этаж. Прислонив Ильиничну к стенке, достал из сумки ключи и открыл замок.

- Ой, Саша, мне плохо! Не уходи! Помоги ради бога.

Когда мы очутились в коридоре, и за мной закрылась дверь, она опустилась на коврик и вылила на пол желтый фонтан.

- О, черт!

Перескочив через лужу, я забежал в первую комнату и, бросив сумки с авоськой на диван, вернулся на место «аварии». Подхватив училку под мышки, поднял и потащил в ванную. К счастью там оказался стул, на который удалось её водрузить. Достав из-под раковины пластмассовый тазик, ведро и тряпку, почувствовал, что «готов к труду и обороне». Подобные ситуации случались, когда мама была на работе, и мне приходилось ухаживать за отцом. Стараясь не дышать, быстро ликвидировал коридорную лужу и вернулся к Нине.

- Дать воды?

Она молча кивнула.

На кухне царил неживописный беспорядок, но на заваленном грязной посудой столе красовался стеклянный кувшин с вполне приличным количеством воды. Найдя в шкафчике чистый стакан, отправился в ванную. После пары глотков у Нины опять началась рвота, и стало ясно, что ей нужно мыться и переодеваться.

- У вас есть халат?

- Да. Висит в шкафу.

- Вы пока раздевайтесь и залезайте в ванну, а я принесу полотенце и халат.

Перед тем, как выйти из ванной, я настроил душ, закрыл слив и расправил полиэтиленовую занавеску. В полированном платяном шкафу был относительный порядок, и я без труда нашел розовый банный халат и большое махровое полотенце. Приоткрыв дверь ванной, обнаружил, что ничего не изменилось. Моя подопечная сидела, опустив голову на запачканное платье, безуспешно пытаясь его расстегнуть.

- Прости, Саша. Помоги мне раздеться.

Я снял с неё очки и, с трудом сдерживая рвотные позывы, начал расстегивать платье. Осторожно подняв её со стула, быстро закончил всю операцию, внимательно следя, чтобы моя училка не упала на край раковины. У неё оказалась приятная, чуть полноватая фигура с ослепительно белой кожей. Благополучно переправив Нину в ванну и усадив в горячую воду, дал ей в руки лейку душа и флакон шампуни. Пока она задумчиво орошала себя, быстро собрал её вещи в таз и залил теплой водой, добавив немного стирального порошка. Слегка дребезжащий вентилятор постепенно вытягивал тошнотворный запашок. Заглянув за занавеску, я обнаружил, что первоначальная картина не изменилась. Только воды в ванной стало больше. Сняв с гвоздика мочалку и забрав из задумчивых рук шампунь, принялся за дело. В этом у меня тоже были навыки, хотя мыть женщину мне еще не приходилось.

- Саша! Здесь жарко. Разденься, а то тебе тоже будет плохо.

Я был тронут такой заботой, тем более, что и в самом деле начал «промокать» и изнутри и снаружи. Оставшись в одних трусах, вполне успешно завершал свой тимуровский подвиг, когда почувствовал сумасшедшее возбуждение. Моя почти протрезвевшая учительница, несмотря на отсутствие очков, тоже это заметила Она осторожно вышла из ванной, повернулась ко мне, внезапно быстро сняла с меня трусы и, повернувшись, оперлась на раковину. Через мгновение я почувствовал как её рука, скользнув между моими ногами, обхватила окостеневший член. Дальнейшее происходило в нарастающем темпе, сначала судорожно, а потом все спокойнее и мощнее. Неизвестно, сколько времени это продолжалось, но после очередных судорог и громких всхлипываний, Нина вдруг медленно опустилась на резиновый напольный коврик и покачала головой.

- Все. Больше не могу. Господи, я уже забыла, что это такое. Спасибо. Теперь меня можно сажать за совращение несовершеннолетних.

- Мне уже шестнадцать.

- Все равно это полная аморалка. Я совсем сошла с ума. Дай мне халат.

Она встала, надела халат и повернулась. По её щекам градом катились слезы. Мне стало не по себе. Стал понятным смысл выражения « сердце сжалось от жалости». Выйдя из ванной, Нина легла навзничь на диван и закрыла лицо руками. Я пошел на кухню и начал наводить порядок. Разбирая содержимое шкафчика, обнаружил два флакона тройного одеколона. Недолго думая, засунул их в свою сумку. Расставляя последние тарелки, вдруг почувствовал, что еще немного и упаду в голодный обморок. К счастью в холодильнике оказалась бутылка молока, батон и десятка полтора яиц. В шкафчике удалось откопать банку растворимого кофе и сахарницу. Через пятнадцать минут горячие гренки аккуратно опускались в мой страждущий желудок. Когда на керамической тарелке остались три из них, я без особой надежды на успех позвал Нину. Неожиданно она появилась в дверях кухни и медленно опустилась на табуретку.

- Тебе кофе с сахаром?

- Без.

- Может быть, я пойду?

- Не уходи, ради бога. Я боюсь оставаться одна. Только, вот, у меня ничего нет. Нужно что-то купить на ужин.

- Ладно. Сейчас позвоню маме и схожу в гастроном.

- А ты знаешь, где это?

- Да я же живу рядом. На Софийской.

- Телефон возле дивана.

- Я видел.

Маме я сказал, что возле школы очень пожилой женщине стало очень плохо, и мне пришлось проводить её домой на такси, а сейчас я должен сбегать для неё в магазин и аптеку. Вернувшись на кухню и убирая со стола, услышал за своей спиной:

- Очень пожилая женщина тебе очень благодарна.

Нина опять плакала, на этот раз прерывисто всхлипывая. Подвинув к ней свою табуретку, я обнял её за плечи и неожиданно для себя стал целовать. В жизни не испытывал ни к кому такой нежности и сочувствия.

- Ну, прости, Ниночка. Это для конспирации. Чем меньше мать знает, тем лучше. Тебе я тоже очень благодарен. Где-то читал, что женщин, делающих из мальчиков мужчин, хранят ангелы. Так что ты теперь пользуешься особым покровительством.

- За такое покровительство в тюрьму можно сесть.

- А мы не будем давать объявление в газету. Меня в болтливости еще никто не упрекал. Кто догадается – пусть завидует. Да и время сейчас другое. Перестройка, балаган, никому ни до чего нет дела.

Пока Нина писала список, я вытащил из своей сумки книжки и тетрадки, закрыв парой листочков флаконы «Тройного».

- Вот возьми список, деньги и авоську. А зачем тебе сумка?

- Она большая и удобная. Дай взглянуть на список. О кей! Все понятно. Я пошел.

На лестничной клетке я выбросил флаконы в мусоропровод и, не дожидаясь лифта, сбежал вниз по грязноватым ступенькам. Обозрев в гастрономе полупустые полки, переглянулся с продавцом мясного отдела и дождался, когда тот освободится от продажи пожелтевших костей. Встретившись со мной взглядом, он кивнул головой и покрутил в воздухе пальцем. Я вышел из магазина, обогнул его, притворно безразлично оглядываясь и зигзагообразно прохаживаясь, заскочил в черный провал заднего входа между ящиками и мусорными баками. Слева и справа зияли двери кладовых, в одной из которых меня уже поджидал знакомый мясник. После нашего переезда Боря заключил с ним взаимовыгодный договор, который почти неукоснительно соблюдался обеими сторонами. Мама об этом только смутно догадывалась, так как на её попечении был молочный магазин и булочная.

- Что нужно, Санек?

Я перечислил все, что было в списке, прибавив от себя то, что по моему разумению должно находиться в кухонном шкафчике и холодильнике.

- Давай сумку.

Мясник Сережа кивнул околпаченной головой и скрылся в одной из соседних кладовок. Минут через десять он вернулся с раздувшейся сумкой. Я достал из потайного кармана тридцать долларов.

- А на рубли можно кое-что добавить? Крупы, например?

- Можно. Есть макароны, рис и перловка. Сейчас посмотрю, может быть осталась гречка. Могу дать пакет неплохой картошки. А ты дотащишь?

- Обижаешь, начальник.

- Да, ты здоровый вымахал.

На мой звонок дверь довольно долго не открывалась. Наконец на пороге появилась немного смущенная и покрасневшая Нина. Она засуетилась, принимая пакеты, банки и баночки, быстро расставляя их в холодильник и шкафчик. Я успел заметить, что в шкафчике опять царил беспорядок.

- Ты искала одеколон? Я его выбросил. Уже тянет опохмелиться?

- Нет. Я просто хотела посмотреть. На завтра.

- Завтра не будет. Ненавижу алкашей. Смертельно.

- Хочешь сказать, что можешь меня убить? Я подобное уже слышала. От мужа. К сожалению еще жива.

От осознания бесполезности этого разговора в голове крутилась отупляющая муть. Горло сжала неожиданная спазма, и, чтобы успокоиться, пришлось прикрыть глаза и отвернуться к окну. Вдруг я почувствовал, что Нинины руки обнимают меня за талию, а её голова ложится мне между лопаток. 

- Знаешь, я никому никогда этого не обещала. Не было сил. Сейчас попробую. Только не оставляй меня. Дальше уже некуда падать. Пойду, прилягу. Отлежусь и приготовлю ужин. Обед буду готовить завтра. Завтра ведь воскресенье?

- Воскресенье. И начало каникул.

- Слава богу. А ты посмотри пока телевизор или книжки полистай. Только не уходи.

- Мне нужно подскочить домой на час-полтора. Маму подготовить и кое-что сделать. У тебя есть запасные ключи?

- Возьми в ящичке тумбочки. Подожди, пока я засну.

- Ладно.

Все это напоминало общение с пятилетним ребенком, а не с тридцатилетней женщиной. Картину дополняли большие карие глаза, близоруко и беспомощно смотревшие сквозь меня расширенными зрачками. Я укрыл её шерстяным одеялом и уселся на стуле с подлокотниками, вооружившись хрестоматией русской поэзии девятнадцатого века. Через минут десять с дивана донеслось ровное дыхание, и я, подхватив сумку, выскользнул за порог. На улице похолодало и начал накрапывать осенний дождик, так что пришлось добирать до дома бодрой рысцой. Маме я вручил кое-что из полученных от Сергея товаров, так что лишних вопросов не последовало. Перекусив и поговорив по телефону с Борей, я объявил, что ухожу ночевать к своей новой подруге. Мама от неожиданности остолбенела, чуть не выронив из рук заварной чайник.

- Когда ты успел завести подругу?

- На днях. Очень приятная, интеллигентная девушка.

- Сколько лет этой приятной девушке?

- Она немного старше меня.

- Обучает тебя искусству любви. «Учительница». Понятно. Не рано ли?

- Я не знаю. Видимо, время пришло.

- Там есть телефон?

- Есть. Я не помню номер, но оттуда перезвоню.

- Ты не помнишь номер? Не морочь голову. Скажи честно – мне можно не волноваться? А то ведь твоего брата мне хватает выше головы!

- Честное слово, мамуля, все нормально. Могу поклясться на справочнике по физике.

Когда я вернулся на проспект Славы, Нина еще спала. Полистав книжки, решил приготовить ужин. Памятуя уроки тети Мани, рассыпал на столе гречку и аккуратно её перебрал. Когда стол был уже накрыт, включая банку сметаны и клубничное варенье, в проеме двери появилась заспанная Нина.

- Ты и кашу умеешь варить?

- Я умею почти все и знаю почти все. Привыкайте, дорогая Нина Ильинична. Такой уж вам достался ученик. Но кое в чем, как вы могли заметить, я еще букварь.

- Если так пойдет, то скоро букварь превратится в большой толковый словарь. 

- Учиться я обожаю. Тут я почти гений.

- От скромности ты не умрешь.

- Скромность – мать всех пороков. По-моему это из перлов господина Менделеева. Ты с чем будешь кашу? Со сметаной или вареньем?

Вечером в полной тишине мы почти синхронно разделись и молча сплелись на широкой тахте. Заснуть удалось только часа в два ночи. Неделя каникул превратилась в медовую. Дома я появлялся каждый день, но ненадолго. Как правило, после походов за продуктами. Мама поначалу обижалась, но вскоре привыкла. По вечерам она звонила на Нинин телефон, но трубку всегда брал я, заранее присоединив к нему самодельный определитель номера. На все просьбы познакомить её с моей девушкой я отвечал уклончиво и многосложно. В конце концов ей это надоело, и она перестала меня теребить. Пару раз мне удалось повидаться с Борей, и он передал мне очередную порцию «материальной поддержки» в том числе и валютной. Для дома, для семьи и для меня лично.

Как-то вечером, зайдя случайно в спальню отсутствовавших детей, я обнаружил на стене запыленную шестиструнную гитару. В книжном шкафу откопался самоучитель игры, и, приведя гитару в порядок, я начал стремительно овладевать азами карьеры аккомпаниатора, выучивая основные аккорды и мурлыкая себе под нос сольные партии. Через пару дней мы с Ниной уютно устроились у выключенного телеящика, и я предложил ей оценить мои вокально-инструментальные достижения. Три романса я мог исполнять достаточно сносно. Мой «поломанный» голос вполне окреп, но проверить его новые свойства ранее не удавалось. Не обращая внимания на скептическую улыбку нежно любимой училки, я начал «Целую ночь соловей нам насвистывал…». Потом также, не отрывая глаз от струн, спел еще два своих любимых романса и взглянул на Нину. Из её незащищенных очками глаз градом катились слезы. Положив гитару на диван, я бросился к ней.

- Ну, ты и рева-корова. Все хорошо. Все нормально. Что случилось?

- Это от неожиданности. Я не знала, что ты так поешь.

- Ты не знала, что меня зовут Поющей Обезьяной? С детского сада.

- Какая же ты обезьяна? Что за ерунда! Или ты кокетничаешь, или давно не смотрелся в зеркало.

Насмешливо улыбаясь, я подошел к трюмо и внимательно вгляделся в отражение. Отросшие волосы напрочь закрывали мои легендарные уши. Лицо как-то вытянулось и потеряло свою характерную форму физиономии шимпанзе. Чудны дела твои, господи!

- Саня! А ты не хочешь поехать за город?

- Хочу. Но я не думаю, что нам нужно где-то светиться. Мне-то все равно, но у тебя могут быть большие неприятности.

- А почему тебе все равно?

- Я привык к мерзостям общественного мнения. Плевать на него хотел. Но для тебя все это может обернуться сама понимаешь чем. Вся королевская мразь поднимется. Так что давай пока потерпим, а потом что-нибудь придумаем.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, предположим, ты организуешь литературный кружок, и мы будем выезжать за город, ходить по театрам, музеям.

- Ты же знаешь, как ко мне относятся. Кто в этот кружок запишется?

- Начни готовиться к урокам. Ты ведь на уроках через раз пургу несешь. Наладь дисциплину, возьми детишек за горло. Сразу зауважают, и народ к вам потянется, дорогая Нина Ильинична. Начни прямо сейчас. Мне тоже нужно позаниматься. Я сбегаю домой, кое-что сделаю на компе, заберу книжки, тетрадки и вернусь.

- Ты это серьезно?

- Абсолютно. Будь хорошей девочкой и садись за стол заниматься, а мне приготовь стол на кухне. Хочешь выбраться из этого мрака, слушайся меня. Кстати, я тебя научу, как усмирять чересчур активных придурков.

- О, господи! Яйца курицу учат!

- Яйцо. Но очень крутое.

- Да уж…

- Все. Я пошел.

Прежде, чем захлопнуть дверь, я её обнял, нежно поцеловал и внимательно посмотрел в безнадежно близорукие глаза.

- Я тебя люблю. Пока!

К моему удивлению, вернувшись через три часа, я застал вполне рабочую обстановку. Сделав вид, что не нахожу в этом ничего особенного, прошел на кухню и, разложив книжки, начал заниматься.

Осень накатывала холодными дождями и мокрым снегом. Иногда выскакивало солнышко, но облака не давали ему разгуляться, и оно снова надолго исчезало за их пышнотелыми серыми массами. Учеба тянулась довольно однообразно. Нина заметно изменила свою манеру поведения и преподавания, чем я безмерно гордился. Уроки стали вполне содержательными, и, выгнав несколько раз наших записных наглецов, ей удалось наладить сносную дисциплину. Пару раз в неделю, не считая субботы, я оставался у неё ночевать, и все было замечательно вплоть до декабря. До того момента, когда я, зайдя после уроков в кабинет литературы, не почувствовал знакомый запах одеколона. Кроме нас в кабинете никого не было, и пузырек тройного мгновенно перекочевал из Нининой сумки в мой карман. Кровь буквально ударила в голову от желания вбить эту стекляшку ей в голову. От нахлынувшей ярости мне самому стало страшно.

- Ты что, с ума сошла? Что случилось? Ведь все вроде бы наладилось?

Нина вдруг тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками.

- Я беременна. Аборт делать поздно. Не уследила.

- Тем более пить нельзя.

- Ну, почитай мне нотации.

- Прости.

Постепенно до меня стал доходить смысл происходящего. К горлу подступила тошнота.

- Пошли домой.

Я подал Нине пальто и мы, как роботы один за другим зашагали по коридору. Не проронив ни слова, доехали до её дома, пообедали, вымыли посуду и замерли напротив друг друга за кухонным столом.

- Придется рожать. И это в такое дикое время!

- Я тебе буду помогать.

- Чем? Как?

- Деньгами во всяком случае. Мой брат открывает кооператив и берет меня к себе.

- Что ты там будешь делать, ребенок?

- Собирать и продавать персоналки.

- Какие персоналки?

- Персональные компьютеры. Да я уже два года как работаю на заводе. Правда, три дня назад уволился.

- По-моему все это детские глупости.

- Посмотрим. Через месяц будет ясно пойдет дело или нет. Даже если нет, работу я всегда найду.

- Тебе учиться надо.

- И учиться буду. За меня не волнуйся.          

Мастерскую Боря оборудовал в трехкомнатной кооперативной квартире, которую он купил за смешные по его словам деньги у репатриировавших в Израиль пенсионеров. Квартира находилась на Будапештской на четвертом этаже кооперативного точечного дома. В двух комнатах был склад, в третьей сборочный цех. Мы начали работать через четыре дня после получения Борей ключей. Мы – это я, Боря и худенький еврейский парнишка, Артур, выпускник радиополитехникума, комиссованный из армии. В ураганном темпе начали собирать 286-е персоналки, упаковывать в картонные коробки в комплекте с черно-белыми мониторами. Боря с Артуром работали с утра, я сменял их после обеда и продолжал колдовать в гордом одиночестве до девяти вечера, когда в мастерской снова появлялся Боря в сопровождении грузчиков. Они забирали коробки и грузили их в фургончик. Каждую неделю он выдавал нам с Артуром заработок в долларах. Сумма почти равнялась трехмесячной заводской зарплате. Через месяц Боря попросил меня устанавливать на готовые компы кое-какое программное обеспечение по заранее оговоренному списку. Это дало нам прибавку к зарплате и дополнительные заказы. Единственным, но большим минусом во всем этом предприятии была моя усталость и нехватка времени для занятий. Я меньше бывал дома и редко появлялся у Нины. Так как возвращаться приходилось поздно, пришлось брать с собой браунинг и по дороге домой перекладывать его на всякий случай из ножной кобуры в карман куртки, но обычно брат подвозил меня домой на своей «девятке». Утром в мастерскую завозили новые комплектующие и мониторы. Иногда после обеда Боря сам поднимал на лифте несколько больших коробок с недостающей электронной требухой. Простоев у нас практически не было. Над парадной дверью и над черным входом мы установили маленькие камеры наблюдения, замаскировав их ржавыми швеллерами. На двух экранах можно было наблюдать довольно четкую картинку и при желании даже управлять камерами. Обе они были соединены с видеомагнитофоном. Проделали мы это под видом электромонтажных работ быстро и качественно. С соседями по дому практически не встречались и не контактировали. Пару раз Боря разговаривал с представителем домкома и платил какие-то взносы.

В школе я стал ощущать какой-то непонятный дискомфорт. Мне казалось, что по моей спине скользят косые взгляды, сопровождаемые гнусным шепотом. В классе у меня был приятель Сережка Гриничкин, сын нашей завучихи. Еще в начале учебного года он подошел ко мне и попросил списать домашку по математике. С тех пор так и повелось, что я помогал ему, когда это было возможно и нужно. Серега был высоким, румяным и очень застенчивым парнем. Летом в экспедиции погиб его отец, физик. Поговаривали, что он покончил с собой. Утонул на ровном месте без видимых причин. Алла Петровна, Сережкина мамаша, эффектная пятидесятилетняя блондинка, страдала клептоманией, славилась общительностью и любвеобилием. В один из редких солнечных дней мы возвращались со школы, и Сережа, внимательно посмотрев на меня, спросил:

- Ты знаешь, что о тебе и литераторше по школе ходят сплетни?

- Понятия не имею.

- Говорят, что ты живешь с ней. Кто-то даже утверждает, что она от тебя беременна. Мол, она поправилась и бросила пить. Что у неё живот растет и все такое. Мать просила тебя предупредить. Она к тебе очень хорошо относится.

- Спасибо. Она не сказала, откуда эта информация?

- Говорят, что вас регулярно видит уборщица, которая живет в одном доме с Ниной. В соседнем подъезде.

Я почувствовал, как между лопатками поползли капельки пота. Да, вот тебе и конспирация. Пообедав дома и отоварившись в гастрономе, отправился к Нине. Она как раз занималась готовкой, так что содержимое моей большой спортивной сумки было весьма кстати.

- Обедать будешь?

- Спасибо. Я уже поел.

- Слушай, Саня. Это ведь все прилично стоит. Откуда у тебя такие деньги? Ты регулярно покупаешь целые наборы. И для себя тоже?

-  Я же тебе обещал много зарабатывать, вот и зарабатываю. У моего брата кооператив. Пока все идет хорошо. Спрос превышает предложение.

- Предложение чего?

- Компьютеров. Потребность в них растет как на дрожжах. Золотое дно.

- Я в этом ничего не понимаю.

- А тебе и не нужно. Твоя задача не нервничать, нормально питаться и поправляться.

- Я и так пухну. По-моему все уже заметили мой живот. Вот перешила свои платья, но это мало помогает. С моими первыми такого не было. До восьмого месяца вообще было незаметно. И токсикоза практически нет. Ты думаешь, что кто-то знает или догадывается?

- Думаю, что да.

- И что делать?

- А ничего. Жить. Я тебя люблю. Точка. А ты меня?

Нина замерла с ложкой в руке и, глядя в тарелку, прошептала:

- Не знаю. Ты меня спас. Может быть моя благодарность больше, чем любовь.

- Ладно. Не переживай. Это все литературщина. Пока. Мне пора на работу. Да, вот еще возьми деревянные на такси. Сейчас скользко, и пока до автобуса дойдешь, можно шею свернуть. Да и ждать на сквозняке не стоит. Я бы дал тебе доллары, но таксистам зеленку лучше не показывать. Все. Я побежал.

На том уроке литературы я, как всегда, занимал низкий профиль. Краем уха слушал, что рассказывала Нина о какой-то романтической литературной героине, и краем глаза читал что-то о программировании графических объектов. В это время один из наших штатных шалопаев, пухлый, кудрявый Алешка Возиков, сидевший впереди меня, стал вякать. Отпускать дурацкие реплики и задавать такого же уровня вопросы. Сначала я не обращал на это внимание, будучи уверенным, что Нина сама с ним управится, но вдруг ситуация резко изменилась.

- Нина Ильинична, а у вас есть любовник? Вот вы родите ребенка, какое дадите ему отчество? Может быть Александрович? Или Абрамович?

Кабинет залило гробовой тишиной. Нина замерла, полуоткрыв рот, беспомощно хлопая глазами через толстые стекла очков.

Меня буквально вынесло из-за стола. Левой рукой я схватил Леху за волосы, отогнув назад его голову, а правой вывернул ему руку, беспомощно пытавшуюся от меня закрыться.

- Александрович. Абрамович это я. У тебя сексуальные проблемы? Могу бесплатно помочь сменить пол. Сейчас это модно. Тем более, что с тобой это пройдет практически незаметно. Гаденыш.

Пацаны заулыбались, а девчонки согласно захихикали. Когда я, разжав кулак и освободив потные Лешкины кудряшки, повернулся к доске, Нина уже выходила из кабинета, подхватив со стула пальто и сумку. Пока я собрал тетради и добрался в раздевалке до своей куртки, она успела поймать машину и уехать. Рысцой добежал до остановки, где мне сразу посчастливилось втиснуться в автобус. Открыв дверь квартиры, я увидел, что Нина что-то жует, не снимая пальто.

- Ты в порядке? Куда-то собираешься?

- Да. Мне нужно подойти в аптеку.

- Давай я схожу.

- Нет. Мне надо самой посмотреть, что у них есть и заодно посоветоваться. А тебе скоро на работу. Иди, не волнуйся. Все нормально.

Её глаза были сухие, но что-то в голосе было странное и настораживающее. С одной стороны меня ждали на работе, с другой стороны эта неестественная безмятежность непонятным образом беспокоила. Такой реакции никак не предполагалось. Решив, что пока ничего страшного не происходит, я пообещал вечером зайти и отправился домой. Мама рано вернулась с работы, и мы вместе пообедали. Немного отдохнув, я позвонил Артуру и предупредил, что буду минут через двадцать. Через час, монотонная и сосредоточенная работа за монтажным столом вынесла из головы все события первой половины дня. Около шести вечера мелодично затренькал телефон.

- Это Александр Абрамович? Здравствуйте. С вами говорит муж Нины Ильиничны, Эдуард Николаевич. Вы знаете, тут такое дело. В общем, Нина попала под машину. Я только что вернулся из морга. Меня вызвали на опознание. У нее в кармане пальто были номера моих телефонов. Дети тоже погибли.

- Какие дети?

- У нее была двойня. Две девочки. Да.

Горло перехватил спазм.

- Это я виноват. Нельзя было её оставлять одну. Как чувствовал, что что-то не то.

- Кто в чем виноват - это сложный вопрос. Наверное, вы – меньше всех. В милиции говорят, что это несчастный случай. Вроде бы, она поскользнулась возле перехода и попала под грузовик. Водитель не успел среагировать. Он даже подумал, что она сама бросилась под колеса, но прохожие говорят, что она поскользнулась.

- Кто знает…

- У меня к вам просьба, Александр, вы на похороны не приходите. Если не возражаете, завтра можно встретиться на Славе. Вы заберете свои вещи и отдадите мне ключи. Часов в девять вечера.

- Хорошо. 

Четвертая глава

Когда через неделю я появился в школе, мне никто ничего не сказал. Но, как и прежде, по спине скользили косые взгляды, и девчонки перешептывались на переменках, показывая издалека на меня пальцем. Возиков по слухам перевелся в другую школу. Серега рассказал, что Лешкин отец хотел было устроить скандал, но директриса его отговорила в обмен на блатной перевод в «хорошую английскую школу». Жора попал в больницу на онкологию. Лева собирался в Израиль. Сей Саныч, неплохой, хотя и странноватый математик, намеревался нас покинуть и «выбраться» депутатом городской Думы. Все это меня совсем не грело, и к марту созрело решение перевестись в другую школу. На восьмимартовском учительском сабантуе произошел скандал. В разгар веселья Гриничкина стащила у молоденькой учительницы пения кошелек с авансом и побежала к себе в кабинет. За ней бросилась целая бригада охотников во главе с  математиком. «Преступница была схвачена за руку и разоблачена». Серега неделю не появлялся в школе, а когда заявился, выглядел, как тяжело больной. После уроков я позвал его на Неву. Мы прошли через парк и спустились к воде. Мимо нас проплывали серые с черной окантовкой мазута льдины, но до настоящего ледохода с его ослепительно белыми торосами было еще далеко.

- Ну что, Серега, хреновые у нас дела?

- Хуже некуда. Хорошо еще, что мамашу не будут судить, а просто уволят по статье. Больная на всю голову. Тащит все, что плохо лежит. И что хорошо тоже. Принесла мне как-то спортивную куртку. «Вот, сынок, купила тебе новую по случаю». А я вижу, что куртка, хоть и приличная, но ношеная. На следующий день выяснил, что куртка Игорехи  Мешкова из десятого «б». Мешок только похихикал. Все ведь всё знают. А у тебя как дела? Что собираешься делать?

- Наверное, переведусь в другую школу. В двести десятой на Невском у брата есть знакомая завуч, армянка. Родственница его друзей. Он обещал договориться.

- Английская или физмат?

- Да нет. Обычная, но вроде бы ничего. Базовая института Герцена.

- А летом куда собираешься?

- Опять дачу снимем, а я буду работать. Только в первую смену.

- Я тоже пойду работать. Мы совсем на мель садимся. У сестры своя семья, мать тычется по школам, но кому она такая нужна. Учитель она нулевой, а завучи у них у самих есть. Раньше вокруг неё мужики вились как осы над вареньем. Там блат, тут блат, а теперь прямо вакуум. Ладно. Пошли по домам.

Дачу мы сняли в Бернгардовке. Две комнаты с верандой. По утрам Боря забирал со склада коробки с запчастями, по пути загружал свою девятку моим невыспавшимся телом  и отвозил в город на работу, оставляя маму с теткой на хозяйстве.  Обычно Аркаша уже поджидал нас возле дома. Заказов стало меньше, и мы управлялись за полдня. Иногда мой братишка срочно убегал по своим делам, и мне приходилось возвращаться на электричке.

На даче, кроме как заниматься, делать было нечего. Но мной вдруг овладело желание расслабиться. Я бы не назвал это ленью, но отсутствие былого энтузиазма явно наблюдалось. Первые дни после нашего переезда почти круглосуточно моросил дождик, и я после работы не выходил из дома. Единственные вылазки за пределы садового участка были за водой, причем за питьевой нужно было идти с бидоном на тележке почти за километр, а «техническую» можно было брать из колодца соседнего участка. Хозяином соседнего двухэтажного дома был Вениамин Матвеевич, суетливый шестидесятилетний полуинтеллигент с добродушным, слегка дребезжащим голосом. На первом этаже его дома в одной комнатке располагались дачники. Женщина лет двадцати четырех с  трехлетней дочкой и маленькой болезненного вида мамой. Когда в перерыве между дождями я заскочил к ним во двор за водой, девочка играла в куклы на широкой деревянной скамейке под навесом. Увидев меня, она подошла и, наклонив голову на бок, протянула мне ладошку.

- Маша.

- Саша.

- Ты пришел за водой?

- За водой.

- А ты мне чего-нибудь подаришь?

- Обязательно. Только сегодня у меня ничего нет. Извини.

- Прощаю.

- Маша! Как тебе не стыдно! Вы уж её простите.

- Все нормально.

- Меня зовут Неля, а вас, я знаю, Саша. Вы студент или где-то работаете?

- Студент. Десятого класса. И работаю. А вы?

- А я работаю библиотекарем в школе. Сейчас каникулы, я в отпуске, и месяц взяла за свой счет. Мама в конце лета выходит на пенсию, так что мне будет полегче.

- А где она работает?

- Какой-то институт, связанный с оборонкой и биологией. Здесь в районе Ржевки. Ей сделали столько прививок, что я не знаю, как она выдержала. Теперь эта контора закрывается, и всех кого можно и кого нельзя выпроваживают на пенсию. Может быть ей дадут инвалидность, так хоть как-то можно будет сводить концы с концами.

Погода наладилась, как и мои отношения с соседями. Недалеко от станции я обнаружил весьма приличную спортплощадку, где регулярно собирались разновозрастные волейбольные и баскетбольные команды. Атмосфера была вполне доброжелательная, и мы с Нелей частенько отправлялись туда после обеда, когда её мама возвращалась с работы. Иногда мы брали с собой малышку и по очереди развлекались с ней на детской площадке. Машка была на удивление спокойным ребенком. Я ни разу не слышал, как она плачет. Если ей случалось удариться, то раздавалось громкое сопение. При этом её нижняя губа смешно накрывала верхнюю, а их хозяйка стояла, сложив руки, вытянувшись по стойке «смирно».

В один из вечеров мы долго раздумывали, отправляться ли на спортплощадку. Небо затягивало темно-синими тучками, ветерок задувал то с одной то с другой стороны, как бы размышляя, стоит ли ему сегодня вообще напрягаться. На всякий случай я захватил большой черный зонт, и мы вдвоем с Нелей пошли на станцию. Волейбольно-теннисные развлечения начисто отвлекли меня от погоды, и когда упали первые капли, я трусцой побежал за зонтиком, оставленным на скамейках у деревянной трибуны. Едва его полушарие раскрылось над моей головой, хлынул самый настоящий ливень. Несмотря на то, что Неля вприпрыжку подлетела ко мне, её одеяние напоминало легкий водолазный костюм после погружения с той лишь разницей, что намокшая блузка и облегающие джинсы лепили весьма сексапильный образ их обладательницы. Перепрыгивая через набухающие лужи и ручьи, мы бросились домой. Заскочив в прихожую, я уже собрался к себе, но Неля предложила попить чаю и вообще «посидеть». Маша уже спала, а Ираида Аркадьевна, Нелина мама, дремала в кровати, досматривая телевизор.

- Пошли наверх. Там есть пустая комната. Помоги мне поднять чайник и чашки.

Она нагрузила на поднос стандартный набор, включая половинку вафельного торта, и, подхватив заварной чайник, поднялась по крутой в два пролета лестнице. Уверенно повернув ключ в замке, Неля широким жестом махнула: «Располагайся, а я пока переоденусь». Комната была довольно просторной. Под широким окном стоял стол, окруженный тремя стульями. Справа простиралась двуспальная деревянная кровать с полной экипировкой, а с противоположной стороны прижимались к стенке раздвижной диванчик типа «Наташа» и коренастый шкаф. Скошенные углы потолка напоминали, что над комнатой находилась крыша, и в жаркий солнечный день находиться здесь было не очень комфортно. Сейчас в комнате было неуютно, но тепло, так как дом отапливался централизованно от чугунного бойлера, стоявшего в подвале. Под окном остывала солидная водяная батарея, так что моя слегка отсыревшая одежда стремительно высыхала. Неля впорхнула в комнату с горячим чайником, батоном и масленкой.

- Это чтобы не умереть с голоду.

Пока мы готовили и поглощали импровизированный ужин, светлые вечерние сумерки за окном окончательно сменились лиловой полутьмой. Но молний и грома не было. В окно барабанил полноценный ливень и лишь на горизонте мелькали сполохи, долетая до нас слабыми отблесками с мокрых ветвей деревьев.

- Саня! Давай я тебе что-нибудь спою. Ты умеешь петь?

- Ну, немного умею.

- Открой шкафчик, достань гитару.

В шкафу оказалась довольно приличная гитара. Неля пересела на кровать, уверенно подтянула струны и на четырех аккордах бойко спела «Нинку».

- Ну, как?

- Здорово.

- Вот еще послушай.

Пошел стандартный набор Визбора. Почти без фальши и сбоев.

- А ты можешь что-нибудь изобразить?

- Попробую.

Последние месяцы у меня было довольно много свободного времени. Муж Нины разрешил мне забрать на память гитару и музыкальные сборники, и я значительно продвинулся в своем репертуаре. Почти речитативом я тихонько начал «Гори, гори, моя звезда…» Неля сначала замерла, как статуя, потом встала, заперла дверь на щеколду и вернулась на кровать. Когда последние звуки струн вновь сменились шумом дождя, она забрала у меня гитару и, подойдя вплотную, обняла за плечи. Мои руки скользнули под ситцевый подол легкого платьица и сплелись на обнаженных ягодицах. Я понял, что это разворачивается почти плановая операция «совращение», но отступать было поздно. Несколько месяцев воздержания делали свое дело, и за слетевшим на пол платьем последовали джинсы, плавки и футболка. Наши тела сплелись и рухнули на кровать. Мои опасения, что пол или кровать будут стучать и скрипеть, не оправдались. Вечернюю тишину нарушали только шум дождя и стоны Нели. Когда мы отдышались, она повернулась ко мне и прошептала:

- Я-то думала, что ты интеллигентный пай мальчик. А оказался настоящим, многоопытным хулиганом. Когда же ты успел всему научиться, да еще и командовать?

- Долго рассказывать. Насчет командовать – ты уж меня прости, завелся. Но тебе вроде бы понравилось.

- А тебе?

Вместо ответа я притянул её к себе, и мы вновь окунулись в «любовный омут». Неля вошла во вкус и стала дурачиться, придумывая разные позы и методы. Видимо, она занималась гимнастикой, и была очень гибкой, но через некоторое время меня это стало раздражать. Я читал о спортивном сексе, но то, насколько он не похож на любовную страсть, меня удивило. Снова по комнате разлилась тишина. Дождь прекратился, и тучи освободили посветлевшее небо.

- Что-то ты загрустил.

- Радость любовных утех всегда сменяется печалью.

- Это кто так говорит?

- Кто-то из древних греков так говорит. Ладно, мне нужно идти. Уже начало третьего. Дай бог, чтобы мама не проснулась и не всполошилась. Пока!

- Ну, ты нахал! А поцеловать?

Лето перекатилось в теплый, солнечный июль. Дачная жизнь наладилась и приобрела монотонную размеренность. Работа, дорога, добыча продуктов, игра в волейбол, сексуальная развлекуха, отбой. Иногда Боря брал нас с Нелей и Машкой на озера, где мы купались до посинения. Рабочая неделя превратилась в четырехдневку, но брата это не очень волновало. Чувствовалось, что у него есть дела поважней. Иногда на соседской даче появлялся хозяин с молчаливой и улыбчивой пожилой женой. В такие дни я старался не появляться на сопредельной территории. Как-то в субботу рано утром Маня попросила отнести Ираиде Аркадьевне бутылку подсолнечного масла, и я отправился с незапланированным визитом, зная, что накануне приехал Вениамин Матвеевич. Причем без жены. Зайдя на крыльцо и открыв незапертую дверь, я заглянул на кухню. Никого. В комнате дачников тоже. Видимо они пошли с Машей погулять. Я поставил на кухонный стол бутылку и уже собирался исчезнуть, как вдруг до меня донеслись голоса Нели и хозяина в сопровождении весьма характерных скрипов старой кровати. За дверью явно шел «любовный бой». Похулиганим, - решил я и, коротко постучав, распахнул дверь, заранее придав своему лицу выражение крайнего идиотизма. Из-за широкой волосатой попы выглядывали испуганные  Нелькины глаза.

- Ой, простите! Доброе утро, Вениамин Матвеевич! Здравствуй, Неля! Я там подсолнечное масло принес. На кухне оставил. Передай маме. До свидания.

Несколько дней я не общался с соседями. И не то, чтобы специально, а как-то не получалось. Неожиданно прибавилось работы, да и дома я зачитался новыми журналами. Подвозя меня на дачу, Боря спросил:

- А что, волейбол закончился?

- Да как-то недосуг.

- Ушла любовь, утихли страсти. Чтоб не было другой напасти. Почти экспромт. Дарю.

- А ты догадывался про Матвеича?

- Не догадывался, а знал. Но тебя решил не расстраивать. Ты не в обиде?

- Все нормально.

- Я тоже так думаю.

Через недельку у нас на крыльце появилась Неля и заискивающе-вежливо пригласила меня на площадку. Я не стал ломаться, и мы вдвоем отправились на станцию.

- Ты на меня не обижаешься?

- Не обижаюсь.

- И не сердишься?

- И не сержусь.

- Как? Тебе совершенно все равно?

- Да лишь бы на здоровье. Тебе с Матвеичем было нормально?

- Издеваешься?

- Знаешь, не тяни меня за язык. Лучше я останусь в твоей памяти добрым, ласковым и пушистым. Идет? Или ты завязываешь с этой темой, или я возвращаюсь домой.

Боря завез большую партию комплектующих, и нам пришлось поднапрячься. В среду вечером, прилично уставший, я возвращался на дачу в полупустой электричке, подремывая под стук колес. Напротив меня сидела красивая темноволосая девушка с необычной прической. Её платье отличалось от магазинного ширпотреба и явно было сшито на заказ. Всё в ней говорило о благополучии и душевном равновесии. Перед Бернгардовкой я встал и направился к в тамбур, бросив в очередной раз взгляд на соседку. Та неожиданно приподняла брови, внимательно посмотрела на меня и покачала головой. Мол, не выходи, подожди. Переместившись в тамбур, я обернулся и снова посмотрел на девушку. Та улыбнулась и снова отрицательно покачала головой. Прослушав ржавый скрип двери, я перевел взгляд на брюнетку. Она широко улыбалась, собираясь тоже выйти в тамбур. Во Всеволожской мы сошли вместе и уже под руку пошли в сторону поселка. В такт с шагами её большая, теплая грудь плотно прижималась к моей руке. «Да, приключение!» – подумал я, отслеживая на всякий случай названия улиц и номера домов. Минут через двадцать мы подошли к добротному двухэтажному дому.

- Вот и добрались. Заходи.

Через калитку мы прошли по аккуратной тропинке и поднялись на крыльцо небольшой веранды. На верхней ступеньке моя спутница обернулась:

- Между прочим, меня зовут Зина.

- А меня вообще зовут Саша.

- Очень приятно, Саша.

Она ловко повернула ключ и, толкнув застекленную дверь, быстро подошла к тумбочке с телефоном, набрала номер и сообщила пароль. Я понял, что дом находится под охраной.

- Сначала мы поужинаем, если вы не против.

- А потом будем развлекаться, если мы не против. А мы не против, поскольку мы не противные люди, а совсем наоборот.

- Будем надеяться.

- Будем. Это ваша дача?

- Да. Это наш дом. И дом и дача. Родители уехали в санаторий на три недели, а меня оставили под присмотром тетки. Но она тоже исчезла на неделю. Пошла в поход на байдарке со своим хахалем.

- А у тебя хахаль есть?

- Был, да сплыл.

- Я как бы кандидат на освободившееся место? Прохожу смотрины.

- Что-то вроде того.

- Твой отец военный?

- Да. А как ты определил?

- По запаху и телефону. У вас пахнет армейским гуталином. Он случайно не на Ржевском полигоне служит?

- На Ржевском. Подполковником. У нас на Ржевке отдельная квартира. А откуда ты знаешь про полигон?

- У меня приятели из 125-й школы. Там у многих ребятишек родители работают при полигоне. А ты где служишь?

- А я учусь на третьем курсе политеха. А ты на каком курсе?

- А мы на десятом курсе средней школы. Что ты так смотришь? Не похоже? Внешность бывает обманчива. Да ты не переживай. Я большой, самостоятельный и обеспеченный мальчик. Серьезный, положительный и порядочный. Вполне. Ты ведь в электричке почувствовала ко мне доверие?

- Почувствовала.

- Постараюсь оправдать. Вот только позвоню маме, чтобы она не волновалась. Хозяин нашей дачи работал в райисполкоме, и у него тоже есть телефон.

Мама как всегда слегка отругала меня за очередную нервотрепку, но по голосу чувствовалось, что она была рада убедиться, что все в порядке и узнать, «где я и что я».

Зина быстро накрыла на стол, подогрела котлеты с вермишелью, заварила чай и разложила печенье. От коньяка, вынырнувшего из холодильника, я категорически отказался, чем поверг её в изумление.

- Ты что, вообще не пьешь?

- Вообще не пью и ненавижу пьяниц. Вырос в коммуналке среди этой рвани.

- Неслабо! Ну, тогда я тоже не буду.

- Оно и правильно. Приятного аппетита.

- Вкусно?

- Да, вполне съедобно.

- Котлеты я сама жарила.

После еды мы дружно вымыли посуду и прибрали на кухне. Я почувствовал непреодолимое желание притулиться, где попало, и хотя бы на несколько минут закрыть глаза.

- Пошли, посмотрим телек?

- Пошли.

В довольно большой комнате мы присели на диван, и через минуту я отключился. Сквозь дрему почувствовал, что кто-то снимает с меня кроссовки и укладывает ноги вдоль дивана. После этого меня снова поглотила теплая чернота.

Проснулся я от резкого звонка старого вэфовского телефона. Сев на диван и покрутив головой, тупо уставился в пол. В это время из соседней комнаты выскочила Зина и сорвала трубку.

- Алло! Кто это? Да, он здесь. Сейчас позову. Саша, это тебя. Мужской голос.

Я взял трубку и услышал голос брата.

- Санька, ты где? На работу собираешься? У нас полно заказов! Мама дала мне этот номер. Я по случаю у вас на даче. Дай адрес и жди. Сейчас за тобой заеду.

- Что случилось? Это кто был?

- Да это брат. На работу пора. Давай попьем кофе.

На кухне под краном настоящего водопровода с удовольствием сполоснул лицо, распрощавшись с остатками глубокого сна. Зина протянула мне желтое китайское полотенце.

- Сделать тебе яичницу с салом?

- Спасибо. Это было бы замечательно.

Когда я добрался до кофе с булкой и вареньем, в дверь веранды постучали.

- Это брат. Быстро он долетел.

На пороге кухни появился Боря. Из-за его плеча с любопытством выглядывала Зина. Её глаза лукаво поблескивали, а щеки заливал румянец.

- Привет! И как там наши дела на любовном фронте?

Зина тихонько рассмеялась.

- Боец сдался без боя и рухнул бездыханный в объятия Матфея.

- Это я виноват. Заставил его вчера отработать две смены.

- Издеваетесь. Насмехаетесь над маленькими. Бог любви вас покарает.

- Боря, давайте я налью вам кофе.

- Спасибо, Зиночка. Я только что от стола. Ведь не в последний раз, верно?

Было такое ощущение, что мы все были знакомы много лет. Я обратил внимание, что мой брат и наша новая знакомая удивительно подходят друг другу. Мне показалось, что они это тоже почувствовали. Допивая кофе, я невольно улыбался, глядя на них.

- Санька! Я никогда не видел у тебя такой глупой улыбки. Ты это чего? 

- Да, ничего! Рад вас видеть, господа. Утро замечательное! Настроение отличное. Выспался прекрасно! Все! Полетели! До свидания, Зиночка. Прости, целоваться некогда.

- От вас дождешься!

- Можно я! За себя и за брата!

Зина не успела ничего ответить, как Боря приобнял её и расцеловал в обе щеки.

- До встречи!

Вечером Боря привез меня на дачу. На мой вопрос возвращается ли он в город, брат как-то смущенно пожал плечами.

- Уж не к Зиночке ли ты намылился?

- Да. Мы договорились встретиться. Ты не против?

- Во имя братской любви я готов на все! Пользуйтесь, гражданин начальник. И всяческих вам успехов. Зиночке привет.

- Спасибо, дорогой. Я передам.

Возле медкабинета двести десятой школы, сложив на рыхлом животе руки, стояла пожилая женщина. Вокруг неё скакала на одной ножке маленькая девчонка с крысиными хвостиками косичек.

- Там кто-то есть?

- Медсестра сейчас вернется. Она пошла поставить печать.

Через пару минут в коридоре раздался стук каблуков. В пыльном свете окон рекреации показался невысокий, стройный силуэт в белом халате с пышными вьющимися волосами.

- Вот ваша справка. До свидания.

- Спасибо. До свидания.

Девушка повернула ключик в замке и тряхнула кудряшками.

- Заходите, садитесь!

Я протянул ей тоненькую медкарту.

- Александр. Фруман. Десятый «б» класс. Раздевайтесь по пояс, вставайте на весы. Шестьдесят восемь. Спасибо. Теперь рост. Да, я вижу.

Она аккуратно записала в журнал «все, что нужно» и повернулась ко мне. Карие глаза под темными бровями в окружении светло каштановых кудрей распахнулись столь неожиданно, что я смутился.

- Меня зовут Фрида Семеновна. Семеновна, Самуиловна, как вам больше нравится. Можно просто Фрида. Я вас старше ровно на полгода. Вы из триста двадцать восьмой. Мне о вас тетя рассказывала. Она у вас работала медсестрой.

Теперь она покраснела и отвела глаза.

- Да. У меня богатое прошлое. Так я пошел? Или вас подождать? В коридоре больше никого нет.

Из школы мы вышли вместе и, посоветовавшись, отправились в кафе. Мне еще предстояло сегодня работать, поэтому я заказал жаркое и кофе с яблочным пирогом. Фрида ограничилась мороженым и соком.

- Саша, а вы не хотите пойти в кино?

- Хочу, но не могу. Через полтора часа я должен быть на работе. До неё еще добираться минут сорок.

- А где вы работаете?

- Собираю компьютеры.

- Вы хорошо разбираетесь в компьютерах? А в чем ещё?

- Может перейдем на «ты»? Я во многом разбираюсь.

- Да, я знаю.

Она опять густо покраснела и опустила глаза.

Постепенно мы разговорились. Выяснилось, что Фрида в этом году закончила медучилище, что её родители в разводе, она ухаживает за пожилым отцом, а старший брат, под опекой которого она росла, недавно уехал в Израиль по программе «Села». Живут они с отцом в новом доме в двухкомнатной квартире на Васильевском острове. Под разговоры мы незаметно добрались до «Приморской». Выйдя на платформу, я машинально взглянул на часы.

- Саша, ты езжай на работу, а то опоздаешь.

- Ничего. Я успею. Пошли!

От станции до дома Фриды было минут десять ходьбы. Я неожиданно для себя тоже разговорился. Даже руками стал размахивать. Про учебу, про компьютеры, про уроки пения. Мы вспомнили свои детские сады, дачи и пионерские лагеря. «Ну, ты и разболтался», - подумал я.

В парадной девятиэтажки было сумрачно и прохладно. Мы остановились возле лифта, и Фрида протянула мне руку. Мягко сжав её ладошку, левой рукой я обнял кудрявый затылок и как можно нежней поцеловал пухлые губы. «А целоваться мы не умеем!» - с восторгом подумал я.

- Я не прощаюсь, ладно?

- Ладно. Ты мне позвонишь?

Тут до меня дошло, что мы не обменялись телефонами. Это упущение было немедленно исправлено. Второй, прощальный поцелуй был, как мне показалось, намного качественней.

- Все! Я пошла, а то ты опоздаешь.

Неожиданно она рассмеялась.

- У тебя такая смешная улыбка!

Встав на носочки, она вдруг крепко обняла меня, расцеловала в щеки, потом, звонко чмокнув в губы, развернулась и нырнула в открывшийся лифт.

- Пока, Сашенька!

По телефону мы договорились поехать в ближайшее воскресенье купаться на Разлив. Боря с Зиной должны были забрать нас утром возле метро «Черная Речка». Мы встретились с Фридой у эскалатора и дошли до Приморского проспекта. Вскоре подкатили Борина «девятка» и мы отправились в путь. Девушки познакомились, Зина по просьбе Бори пересела на заднее сидение, а я водрузился рядом с ним. Боря внимательно следил за дорогой, приговаривая: «Я в машине не шучу, скорость соблюдаю, не спеша рулем верчу, ямки объезжаю».

- Между прочим, Фридочка, у нас у всех есть партийные клички. Я, например, Жора, Санька у нас – Миша, Зиночка – Маша. А вы хотите быть Эллочкой?

- Людоедкой? А зачем?

- А на всякий случай. По восточной традиции у человека должно быть несколько имен. Наверное, для отвода дурного глаза. Вдруг нам тоже нужно будет дурной глаз отвести.

- А можно я буду Дашей?

- Отлично! Итак, Даша, расскажите нам, что вы приготовили на наш сабантуй?

- Ой, Жора! Все и не припомнить. Миша, помоги мне.

Под этот непринужденный треп мы довольно быстро доехали до Разлива, свернули на Шалаш Ленина и через пять минут въехали по едва заметной колее в прибрежный кустарник. Пока девочки расстилали одеяло и выносили сумки с едой, Боря достал из-под наших кресел свернутые пиджаки, один из которых протянул мне. Сквозь ткань тяжелого свертка я почувствовал длинное дуло пистолета. Боря, не глядя на меня, прикрыл номера машины кусками промасленной мешковины.

- Береженого бог бережет.

- А почему ты мне не сказал? У меня свой есть.

- Я знаю. Мне Иваныч его предлагал, но я отказался в твою пользу. Эти с глушителями. Висят на пиджаках слева. На всякий случай. Купаемся парами по очереди. Далеко не заплывай.

- А почему мы на общий пляж не пошли?

- Здесь с пушками безопасней, чем там с кулаками. Ладно. Будем надеяться, что все пройдет нормально.

Августовское солнце грело скуповато, и мы решили сначала поиграть в волейбол, чтобы появилось желание лезть в воду. Раздевшись, наши девушки внимательно оглядели друг дружку и, видимо, остались вполне довольны. У обеих были такие фигуры, что Play boy мог спокойно приглашать их на съемки. Мы с Борей переглянулись и синхронно хмыкнули. Первыми в воду залезли мы с Фридой. Нас послали на разведку. Разведка оказалась веселой и мокрой. С брызгами, нырянием и объятиями. Примерно в том же духе прошло купание старших. Потом мы устроили пир, потом опять купались и играли в волейбол, потом опять пировали и, наконец, засобирались домой. Собрав и уложив в машину вещи, мы с Борей накинули пиджаки и пошли по туристской традиции осмотреть в последний раз место пикника. Когда мы вплотную приблизились к машине, с заднего сидения неожиданно выскочила Зина и выкинула между нами руку с большим никелированным револьвером.

- Жора, обернись! Стоять суки!

Мы повернулись и увидели тихо приближавшихся к нам четырех парней. У двух из них в руках были бейсбольные биты. Мгновенно в наших руках оказались взведенные пистолеты. Борино лицо пошло пятнами и приобрело знакомое придурковатое выражение.

- Мужики! Вы чо? Заблудились? Так мы вас можем подвезти. В багажнике на вас места хватит. Ну-ка быстренько разделись, сложили вещички в кучку, отошли назад на два шага и легли на пузо, руки на голову. Тридцать пять секунд, отбой! Отбой, бля! Или каждому по две дырки и безымянная могила! Вот так! Молодцы! Жопой вверх, башкой к дороге, руки сцепить за спиной! Маша, ленту.

Мельком взглянув на машину, я заметил, что Фрида убирает в сумочку маленький фотоаппарат.

- Держи их на мушке.

Боря быстро обмотал оболтусам ноги и руки. Перед этим он достал из кармана пиджака матерчатые перчатки. Потом он сгреб и внимательно осмотрел их шмотки. Из одного из карманов выпало удостоверение сержанта милиции. Он показал мне раскрытые корочки и подождал, пока я не кивну. После этого Боря зашел по колено в воду и, размахнувшись, забросил быстро свернутые в узел пожитки. Плюхнувшись в воду, узел распустился и его содержимое прямо на глазах начало исчезать с поверхности озера. Мы забрались в машину и на выезде увидели красный Жигуленок. Боря выскочил из машины, каким-то хитрым ударом открыл его капот и вытащил из двигателя пучок проводов распределителя. Захлопнув капот, он так же ловко открыл багажник и неожиданно достал оттуда два дробовика. Повозившись с ними минут пять, положил их обратно, захлопнул крышку и бегом вернулся к нам.

- Порядок. Теперь погнали. А ребята были серьезные. Нам крупно повезло, что все обошлось. Во всяком случае, пока. Зина ты – герой! У нас в запасе минут двадцать. Это минимум. Но все равно нужно медленно поспешать. И пойдем-ка другим путем. Как говорил один кудряво лысоватый товарищ.

Мы не выехали на Приморское шоссе, а свернули по щербатому асфальту в сторону станции Александровская. Возле Горской выбрались на КАД и долетели до Выборгского шоссе. Вскоре Боря высадил нас с Фридой возле метро Лесная.

- Ну, пока, ребятки. Фридочка, ты в порядке? Жду фотографий.

Я позвонил маме, сообщил, что мы уже в городе, что вернусь нескоро, а Фрида позвонила домой и поговорила с отцом.

- Папа ждет нас с пирогами. Он умеет прекрасно готовить. Вообще у него золотые руки. Он электронщик, или электрик. Я в этом не очень разбираюсь. Но приемник и магнитофон у нас самодельные. Телевизор он тоже переделал как-то по-своему.

- Тогда мы с ним почти коллеги.

Дверь нам открыл невысокий, пожилой человек.

- Проходите. Очень приятно. Самуил Моисеевич.

- Саша.

Рукопожатие оказалось неожиданно сильным.

- Ребятки, я вас покидаю. Меня Фаина пригласила на день рождения. Угощайтесь и чувствуйте себя как дома.

Тут я обратил внимание на его костюм и нарядный галстук. Он помахал нам из проема двери и пошел к лифту. Фрида закрыла дверь, обняла мою шею и положила голову мне на грудь. Я поднял её на руки и понес в спальню.

- Ну, как ты себя чувствуешь?

Мы пили кофе с молоком из огромных кружек и наслаждались яблочным пирогом.

- Хорошо. Спасибо тебе. Все нормально.

- Не болит?

- Нет. Не волнуйся. Ты ведь меня подготовил. Всю зацеловал. Хорошо, что я подмышки побрила.

- Есть категория мужчин, которые терпеть не могут бритых подмышек. Их заводит как раз повышенная волосатость. Как-то я слышал еще такой перл – «если у тебя не волосатые ноги, значит ты не еврейка». Я бы добавил «не армянка и не грузинка». Простыня отстиралась?

- Да, конечно.

- Я пойду её как следует выжму, а ты прогладь сразу утюгом, чтобы папу не смущать.

- Ладушки.

В последний день августа Боря отменил работу, и мы с ним устроили дома  маленький холостяцкий сабантуй. Завершение «летней страды». Чокнулись рюмками с виноградным соком и пожелали всем хорошим людям доброго здоровья. Мама еще не вернулась, и мы никуда не спешили. Эх, если бы еще завтра не нужно было идти в школу!

- Знаешь, Санек, ведь тех четверых бандюков завалили.

- Каким образом?

- Они приехали на стрелку, началась стрельба, а дробовики отказали. Их и перебили. У остальных двоих была примитивная переделанная травматика.

- А что случилось с дробовиками?

Боря широко улыбнулся и сделал  глуповатое лицо.

- Бойки оказались подломаны. За оружием ухаживать надо. Проверять регулярно.

- Откуда ты все это узнал?

- У меня пару лет тому назад появился друг. Инженер-электронщик. Капитан КГБ. Познакомились мы с ним в магазине электротоваров. Он оказался выпускником твоего Льва Натановича. Золотой медалист, между прочим. Отличный и очень толковый мужик. Курирует узлы связи всего Северо-запада. Я ему с компьютерами помогаю, а он меня иногда информирует в особых случаях. Помнишь этого мусорного сержанта с Разлива? Он его знает. Тот со своими бандюками крышевал Сестрорецкий район. А по пляжам они подлавливали молодые пары, избивали и насиловали. Такая у них была развлекуха. Отморозки, словом. Кстати, ну-ка запомни его данные. На всякий случай. Он протянул мне бумажку с данными капитана, включая домашний и рабочий телефоны. Я с минуту смотрел на записку, а когда кивнул, Боря достал зажигалку и поднес тонкий огонек к листочку.

- Ты понимаешь, что рабочий телефон на абсолютно крайний случай. По коду типа «Дядя Костя, мне нужна помощь с компом» и «У вас дяди Кости нет? Извините, я не туда попал». А он уже сам перезвонит, когда сможет.

- Интересно! Прямо детектив.

- Время сейчас детективное. Нужно было два года тому назад уезжать. В Штаты, Израиль, Канаду, куда угодно.

- Так еще не вечер.

- Еще не вечер, но уже и не утро. Будем думать. Я маму давно уговариваю, но пока она и слышать не хочет. Теперь встает вопрос о Зинке, да и Фриде тоже, как я понимаю. Я вижу, что у вас все серьезно, а это дорогого стоит. Она отличная девчонка. Тебе нужно окончить школу, потом, если понадобится, я разберусь с твоей армией, и можно собираться в дорогу. Где-то с января начинай уговаривать маму, Фриду и её отца. Маню уговаривать не нужно. Она – как пионер. С Зиной я, наверное, распишусь. У неё все кошерно со стороны матери, и больших проблем не должно быть.

- Ты думаешь об Израиле?

- Скорее всего, туда. Мы это еще обсудим. 

Десятый «б» встретил меня неожиданно приветливо. Я обнаружил, что примерно у трети класса имелась генетическая связь с «избранным народом», равно как и у большинства учителей. К титульной нации не относились только учитель физкультуры и учитель истории, Василий Александрович, «Васейсаныч», бывший также директором школы .Общим у них было то, что иногда они появлялись на уроке в явном подпитии. Вскоре я заметил, что в школе довольно много агрессивной шпаны из седьмых и восьмых классах. На Куракиной Даче обстановка была поспокойней. Отношение к учебе в классе было серьезным, что меня вполне устраивало. На уроках было тихо, английский у многих был не хуже, чем у лучших учеников 328-й. Верховодили в классе несколько спортивного склада ребят – отличников. Правда, среди них выделялся один троечник Славик Маликашин. Своеобразный, довольно добродушный детина по прозвищу Жираф. Его длинная шея, характерное строение губ, подбородка, носа и наклон корпуса с добавлением покачиваний при ходьбе до смешного соответствовали кличке. У Славика были какие-то свои отношения со школьной шпаной, и нас, его приятелей, они не трогали. Во всяком случае осенью я только иногда ловил на себе недоброжелательные взгляды, напоминавшие глаза стервятников. По возможности соблюдая с Фридой конспирацию, я старался как можно больше свободного времени вертеться возле медкабинета. На всякий случай мы с Борей придумали и сварганили «тревожную кнопку». Миниатюрный моночастотный передатчик и малюсенький приемник на минибатарейках. Срабатывание приемника вызывало вибрацию и легкое жужжание электромагнитика, что  ощущалось, если приемник был в брючном кармане. Я вручил передатчик Фриде и объяснил, как им пользоваться.

Сентябрь и октябрь пролетели незаметно. На осенних каникулах мы сорганизовались и выехали всем классом за город в Тарховский парк. Поиграли в футбол, волейбол, испекли картошку, перекусили. Наш классный, Абрам Аронович учитель биологии, заполнил пяток баночек из-под майонеза водой из болотца. По его словам он мечтал открыть новые микроорганизмы и каждый раз, бывая на природе, брал пробы воды из луж и болот. Биолог был невысокого роста, сутуловат, лысоват. Во время разговора его удлиненная нижняя губа забавно колебалась под массивным горбатым носом. Добродушный в принципе мужик, он вызывал у меня чувство недоверия, источник которого я не мог определить. То, как и что он преподавал тоже не вызывало у меня энтузиазма.

Среди парней особо выделялся Рома Александров - круглый отличник. Веселый, доброжелательный и довольно спортивный. Мы с ним быстро подружились, и я несколько раз бывал у него в гостях. Его мама работала бухгалтером, а старшая сестра заканчивала университет. Жили они на Невском в большой коммуналке и мечтали об отдельной квартире. Отец Ромы уволился из армии и собирался организовать свой проектно-строительный бизнес.

После поездки за город мне позвонил кто-то из девчонок и пригласил на классную вечеринку. Она сообщила адрес и сумму подушного взноса, пообещав, что девочки сами приготовят закуску и купят вино. По её описанию комната, где мы собирались, была очень большой, и созывался почти весь класс. Так оно и было. Народ шумел, наливал «по чуть-чуть» дешевый коньяк и закусывал салатом, вареной колбасой и жареной картошкой. Мы с Ромой наливали в рюмки виноградный сок.

- Ты почему не пьешь?

- Не выношу спиртного. А ты почему?

- Да это баловство, детские шалости. Я на лестнице уже принял маленькую водочки и теперь в полном порядке.

Я почти не танцевал. Пару раз меня пригласила красивая, застенчивая Нина, хозяйка квартиры. Её учебные успехи были более чем скромные, и на фоне бойких, преуспевающих одноклассников она выглядела серой мышкой. Танцуя, я задавал дежурные вопросы, на которые Ниночка что-то шептала, не поднимая из-под роскошных ресниц большие черные глаза.

После вечеринки мы с Александровым вышли на Невский и решили немного прогуляться пешком. Рома пребывал в прекрасном настроении. Было почти незаметно, что он пьян, и в состоянии повышенного возбуждения он весело разглагольствовал, широко размахивая правой рукой.

- Терпеть не могу дураков! У нас в классе почти половина идиотов. Вот ты посмотри на них. И жить нормально не живут и не учатся! Я, например, все успеваю. И учусь на пять, и спортом занимаюсь, и выпиваю, и с девками гуляю. На все нахожу время! И вообще – лучше иметь дело с умными подлецами, чем с добрыми дураками. Для меня мир умных подлецов гораздо привлекательней.

- А как насчет умных и добрых?

- Не знаю. Это идеальный случай, а я не идеалист.

- Но в отсутствие дураков, когда вокруг все умные, да еще и подлецы, исчезнут критерии сравнения.

- К сожалению дураков всегда большинство.

- Зато умные чувствуют себя комфортно.

- Ладно! Хер с ними с дураками. Тебе на метро, а я пойду на троллейбус. Давай пять.

Он махнул кочергообразно согнутой рукой с забавно растопыренными пальцами и подставил мне мягкую ладонь.

На уроке астрономии я вдруг почувствовал в кармане шевеление. Нащупав приемник тревожной кнопки, понял, что нужно спешить.

- Осип Леопольдович! Можно мне срочно выйти?

Не дожидаясь разрешения от милейшего дяди Лёпы, страдальчески прижав к животу руки, я выскочил из кабинета географии, где проходил урок. Кубарем скатившись с лестницы, через несколько секунд распахнул дверь медкабинета. Возле стола, скрестив перед собой в защитной позе руки, стояла пунцовая Фрида. Её белая шапочка смешно съехала набекрень. Спиной ко мне стоял Сенька Кацман из параллельного класса. На звук открывшейся двери он развернулся, и в это время я ткнул ему пучком пальцев в солнечное сплетение пухлого живота. Реакция была закономерной. Выбив его дополнительным пинком из кабинета, погрозил пальцем.

- В следующий раз будет совсем больно. Понял, земляк?

Сенька кивнул, добродушно улыбнулся и затрусил прочь, помахав пухлой рукой. Он был веселый, незлопамятный балагур.  

- Надоел, гад. Уже не первый раз пристает.

- Почему ты мне не сказала?

- Да я привыкла сама разбираться. Для этого у меня есть туфли на шпильках. Снимаю – и по голове.

- Много жертв?

- Двоих в травмопункт отправила.

- Теперь я знаю, чего избежал.

- Везет некоторым.

С наступлением холодов по школе начал гулять грипп. В нашем классе он почему-то ударил в основном по мужской половине. Я отделался тремя днями домашнего лечения, но, придя в школу, почувствовал, что поторопился. На уроках хотелось спать, и периодически по телу прокатывались волны слабости. В добавление ко всему наш класс был дежурным по школе, и на переменах мне с тишайшим Колей Серовым пришлось кругами слоняться по рекреации четвертого этажа, наблюдая за дисциплиной. Вдоль свободных участков стен стояли скамейки и стулья. Практически все они были заняты. Проходя в очередной раз мимо двух семиклассников, я внятно услышал: «Жид поганый!» Не обращая внимания, мы описали еще две циркуляции с тем же сопровождающим монологом, после чего я, подойдя к худощавому, сутулому шпаненку с прямоугольной физиономией, поднес к его носу кулак.

- Повтори.

- Жид поганый.

Мой кулак прицельно щелкнул по источнику звуков, опустившись на его верхнюю губу. Из-под губы показалась кровь, а её хозяин с диким ревом выскочил и, прикрыв рот руками, побежал к выходу на лестницу. Его приятель угрожающе мне кивнул.

- Ну, все. Теперь тебе пи..ц. Мы тебя достанем.

- Еще просмотрим, кто кого достанет. Только дернитесь – приведу ребят с района, и вас всех в асфальт закатаем.

Уже на второй большой перемене вокруг меня закрутились рослые жлобы из восьмых классов. Когда мы с Колькой оказались напротив выхода на лестницу, нас окружили,  и я уперся спиной в стенку. Присев, пропустил довольно вялый удар и вдруг заметил, что парочка агрессивных дебилов начала тыкать кулаками в Колю. Увидев его испуганные глаза, оттолкнул их и крикнул, чтобы они оставили парня в покое. В голове вертелся план действий с неясным исходом, но неуверенность шпаны вселяла надежду на успех. Вдруг передо мной возник чернявый парнишка с умным, спокойным взглядом. При его появлении жлобы почтительно расступились.

- Откуда ты можешь привести ребят?

Ага, понты сработали.

- С Синопской и с правого берега. Друзей у меня хватает.

Чернявый почти доброжелательно взглянул на меня, одобрительно кивнул и вся компания неожиданно растворилась.

На следующий день, гуляя по тому же коридору с нашим штангистом-отличником Сережей Лиходеевым, я опять наткнулся на возбужденных семиклассников. Видимо решив во что бы то ни стало расквитаться, они окружили меня и начали наскакивать, пытаясь организовать избиение. Я вынул чугунный ключ и предупредил, что первому, кто дернется, пробью череп. Желающих не было. Тут подоспел Серега и как малых щенков растолкал пацанов. Больше ко мне никто не приставал. Пострадавший семиклассник, имени которого я так и не узнал, ходил понурый, пряча при встрече от меня глаза. От кудрявого Мишки Вольферовича из восьмого «а» я узнал, что услышав подробности нашей стычки, чернявый предводитель школьной шпаны сказал: «Если бы мне кто-нибудь сказал «поганый татарин» - я бы тоже дал в морду».

Промозглая осень мучительно пыталась перейти в нормальную зиму. Но хилые снегопады сменялись оттепелями с дождями, грязью и лужами. В декабре стало подмораживать, и появилась надежда, что перед Новым Годом удастся покататься на лыжах. С Фридой мы регулярно встречались, хотя большая часть встреч происходила в школе, украдкой. Медового месяца у нас не получилось. Несмотря на сравнительно небольшое количество заказов, работа меня загружала, так как Аркаша тоже мог работать только ограниченное количество часов.

В один из предновогодних вечеров, забирая меня с работы, Боря спросил:

- Саня, ты не замечал возле этого дома ничего странного?

Тут я припомнил, что два подвыпивших мужика показались мне немного подозрительными, так как я видел их на экране внешних камер.

- Вот-вот. Я их уже дней пять пасу. А они, видимо, нас пасут. У них здесь рядом на Бухарестской хата. Там постоянно тусуется их босс, и довольно часто появляется еще один мужик. По-моему из бывших военных или гебистов. Больше я пока что никого не видел. Самое паршивое, что эти гниды на днях зацепили Аркашку и начали на него давить. У него мать и сестра школьница. Они собираются в Израиль, но до разборки никак не успеют, а денег на съем квартиры у них нет. Можно свернуть дело и отдать мастерскую друзьям Ашота, но бандюки нас просто так не оставят. Да и армян подставлять не хочется. Передам им квартиру, когда все подчистим. Так мы договорились. Я установил на Бухарестской микрофоны с выходом на запись по звуку. На сутки пленки хватает. Ребята там серьезные. Придется и нам серьезно поработать. К сожалению. Завтра начинаем готовиться. Аркашке ни слова. Он не знает, что я знаю. Пока просто его прикрываем, страхуем и репетируем мероприятие. Во всех деталях.

 Через два дня Боря сказал, что все готово. С Аркашей он договорился, и тот сообщил бандюкам, что выручка поступит поздно вечером и будет находиться в сейфе, ключ от которого у него есть. Из прослушки было ясно, что наживку заглотили, и ночью можно готовиться к встрече гостей. В начале первого на мониторе появились две знакомые фигуры.

- Пора!

Мы быстро переоделись, взяли все необходимое и выскочили к лифтам. На нас были голубые с белыми воротниками шубки Снегурочек и голубые шапочки из-под которых торчали рыжие косички с бантиками. Глаза подведены, щеки и губы густо напомажены. Карнавал! Напротив лифтов мы прилепили скотчем большой плакат «С Новым Годом!» и, услышав, что поднимается грузовой лифт, присели возле его двери. Когда она открылась, на площадке перед нами выросли два здоровых мужика. Они недоуменно уставились на плакат, потом заметили нас.

- О! Снегурки!

В ту же секунду мы с Борей выпрямились и одновременно ударили их снизу в подбородки тяжелыми кастетами. Я услышал, как что-то хрустнуло, и два обмякших тела растянулись возле закрывшейся двери лифта. Мы почти синхронно перевернули их на живот и резко ударили по шее. Затем, подхватив подмышки, быстро перетащили тела в квартиру. Аркаша закрыл за нами дверь и с ужасом стал наблюдать.

- Они мертвые?

- Если еще нет, то сейчас наверняка будут. Забери этот дурацкий плакат.

Мы стянули им руки и ноги пластиковыми наручниками и закрутили шеи эластичными отрезками веревок из альпинистского набора. Обыскав мужиков, нашли связку ключей и два китайских ТТ.

 - Какой только дрянью люди не пользуются. Ладно. Счет пошел на минуты. Мы их положим в мастерской так, чтобы ты мог за ними на всякий случай наблюдать                                    

Никаких документов у них не было. Установив отсутствие пульса и дыхания, натянули на трупы черные полиэтиленовые мешки и перевязали их бельевыми веревками.

- Мы погнали. Вот тебе Люгер, рация, нож. Покажи, как снимать с предохранителя. Молодец. Теперь обратно. Будь с ним поосторожней. Переключись на дальнюю связь, на телефон и домофон не отвечай. Быстро переодевшись и стерев грим, подхватив в мастерской объемную сумку и небольшой рюкзачок, мы выскочили на площадку.

Через пять минут мы были уже у цели и, погасив фары, медленно заехали на стоянку возле длинного блочного дома. По Бухарестской гуляла настоящая метель.

- Борь, а почему они ходят пешком?

- Ума хватает не светиться. Вон их тачки стоят. «Витара» и Мерс. Понты воровские. Мы ведь для них просто дополнительный заработок. Их бизнес – угон и прямой грабеж. Сдают машины на разборку или перепродажу. Здесь недалеко у них прикормленная мастерская. Один раз у меня так чесались руки их завалить – еле сдержался. Выкинули из Опеля пожилую пару на светофоре. Мужчину измордовали, а женщине разбили лицо об асфальт. Ну, двигаем!

Он подхватил сумку и побежал через дорогу. Я немного подождал и последовал за ним. Обогнув торговый центр, поднялись по пожарной лестнице на крышу. Боря чувствовал себя здесь как дома. Пока он собирал винтовки, я постелил «пенки», приготовил бинокль, рацию и на всякий случай проверил пистолет.

- Держи. Глаз – три сантиметра от окуляра. По центру. Увеличение два с половиной. Отлично! Второй этаж, шестое окно слева. Оба в одной комнате. Ждут у телефона. Те должны позвонить им с улицы из автомата. Вот это кайф! У них окно открыто. Топят хорошо. Жарко им, гнидам. Я скомандую. Твой левый. Лучше в голову. Стреляем одновременно на счет три. Плюс-минус две секунды.

В прицел я увидел двух лысоватых мужиков, сидевших за круглым столом. На столе стояла большая коричневая бутылка и два стакана. Рядом с бутылкой чернел телефон. Я аккуратно прицелился в кончик носа и буквально сразу услышал Борину команду. Курок плавно пошел, и только по толчку в плечо стало понятно, что произошел выстрел. Двойное чавканье глушителей утонуло в шуме проходящего автобуса. Я успел разглядеть черную точку, возникшую как третий глаз на переносице. Мы подождали еще минут десять, чтобы убедиться, что в комнате никто и ничто не шевелится.

- Будем надеяться, что все нормально. Быстро складываемся и пошли.

Пенкой как веером мы в буквальном смысле замели следы, разметав свежий, сухой снег между вентиляционными трубами. Перебежав улицу, положили сумку в багажник и, приготовив пистолеты, поднялись на второй этаж. На всякий случай мы опустили на лица лыжные шапочки с прорезями для глаз, Боря осторожно повернул ключ, и я направил глушитель на медленно открывшуюся дверь. В коридоре было тихо. Приветливо горел свет болтавшейся на проводе лампочки. В комнате на полу лежали два тела. Одно с вишневым пятном между глаз и второе – с дырявым виском и лужицей крови под головой. Я закрыл окно, зажег торшер, стоявший в углу, и погасил верхний свет. Вдруг послышались непонятные приглушенные звуки. Держа пистолеты наготове, мы открыли дверь в боковую комнатку и зажгли свет. На полу, прикованная наручниками к батарее, сидела девушка лет семнадцати с заклеенным скотчем ртом и с ужасом глядела на нас, пытаясь прикрыть локтями грудь.

- Тихо! Ничего не бойся. Считай, что родилась в рубашке.

Боря вернулся в гостиную и через минуту принес ключи от наручников. Он осторожно снял ленту со рта девушки и открыл наручники. Выражение страха не сходило с её лица. В комнате стоял запах мочи.

- Ты занимаешься ею, а я оформляю клиентов. Твоя одежда еще здесь?

«Должна быть», - прошептала девушка. Я подхватил её на руки и отнес в ванную. История повторяется в виде трагедии. Настроив воду и вручив ей кусок мыла, выскочил в прихожую в поисках подходящей одежды. По дороге наткнулся на большую корзину грязного белья, в которой обнаружил двойной набор женской одежды.

- Как тебя зовут? Оксана. Скажи, Оксана, откуда здесь еще набор одежды?

- Это моей подруги. Мы сегодня утром с Украины приехали на город посмотреть, институт приглядеть. Они затащили нас в машину на вокзале, привезли сюда, избили, Галю изнасиловали, потом задушили у меня на глазах, так как она кричала. Меня тоже собирались убить. Сказали, что я слишком худая, но как только все дела на сегодня закончат, мной займутся. 

- Сколько их было?

- Четверо.

- Больше никто не приходил?

- С утра никого больше не слышала.

Пока мы разговаривали, Оксана довольно сносно помылась, вытерлась полотенцем, которое я нашел в соседней спальне, и одевалась, время от времени морщась от боли. Когда мы появились в гостиной, там лежали два больших, черных полиэтиленовых пакета. Пол был первозданно чист, и на стене не было ни пятнышка. Боря быстро пробежал по квартире и обыскал все, что можно было обыскать за пять минут. В полумраке комнаты он появился, держа в руках пачки денег и две спортивные сумки.

- Упаковки-то банковские, прессованные. Крутых ребят они трясут. Какая из них твоя?

- Коричневая.

- Значит так, Оксана Григорьевна Ярошенко, гражданка Украины. Документы выбросить они не успели. Смотри! Я кладу сюда четыре пачки долларов и две пачки деревянных крупными купюрами. Прессованные пачки, если понадобится, лучше всего распускать в воде. Потом сушить. Это твое Н.З. Никому не говори и не показывай. В карманы разложи вот этот разносол и плати только деревянными. Возьмешь такси и на Варшавский, хотя лучше всего на метро. Здесь в холодильнике колбаса, хлеб и яблоки. Забери. Помой яблоки и перекуси. Ты ведь страшно голодная. Сейчас тихо и быстро выходим. Ты идешь первой и смотришь во все стороны. Если что – поправляешь шапочку. У парадной мы расстаемся. Ни нас, ни этих подонков ты не видела. Дома тоже никому ничего не рассказываешь. Год перекантуешься, потом скажешь, что познакомилась с очень богатым человеком, который тебе обещал жениться и подарил деньги на квартиру. С подругой поссорилась, и она пропала. Запомнила? Повтори! Хорошо. Будь умной и береги себя. Возьми-ка ножик на крайний случай. Нажимаешь на кнопку – лезвие выскакивает. Потом нажимаешь и складываешь. Покажи! Молодец. Приедешь домой – сразу выброси подальше. Туалетов везде хватает. Пошли.

В машине мы наконец стянули с себя мокрые от пота шапочки с прорезями и отдышались. Мужики были упитанные, и хотя нести их было всего ничего, ноги гудели как после кросса.

- Ты прослушку снял?

- Не волнуйся. Все нормально. Слушая пленку, все думал, с кем они говорят и что там за странные звуки? Теперь понятно. Ну, погнали! Свяжись с Аркашкой.

Я позвонил по рации и перекинулся с ним парой слов.

- У него все спокойно. Никто не звонил. Он что-нибудь не сотворит с Люгером? Нас не подстрелит с испуга?

- Да уж! Может закатать в лоб пластмассовым шариком.

Мы расхохотались.

- Классно похож на настоящий! Просто красавец. И обойма полная.

- А если бы ему в самом деле пришлось?

- Тогда или на понт брать или в неравном бою погибать. В любом случае настоящее оружие нашему Аркаше доверить нельзя. Пока, во всяком случае.

Поднявшись к себе в мастерскую, мы застали ту же картину, что и полчаса тому назад. Боря зашел в комнату с мешками, прикрыл дверь и что-то делал минут пять. Потом он выволок два больших мешка и следом небольшой тюк.

- Спускаемся вместе. Аркаша, возьми тюк. Пошли.

Мы вышли через черный ход и загрузили в машину мешки и тюк.

- Все! Беги домой, а мы с Саней полетели.

Метель по-прежнему шлифовала пустынные, скудно освещенные улицы. Повернув с Фарфоровской на проспект Обуховской обороны, Боря выключил фары и сбавил скорость. Фонари на проспекте не горели. Впереди справа вдоль обочины малиновой полосой светились угли, прикрытые железными листами. Рядом с ними тянулся аккуратный ряд кирпичей и кучки сосновых чурок.

- Собираются прокладывать кабель. Оттаивают вечную мерзлоту. Саня, выскочи и положи в костерок барахло. Потом захвати четыре дырявых кирпича и спускайся ко мне вниз на причал.

Я прошелся вдоль костра, вываливая из тюка в пышущий жаром проем куртки, рубашки, носки и ботинки. Подобрав железный крюк, перемешал угли и подбросил несколько свежих поленьев. Пламя жадно разгорелось, быстро поглощая все, что в него попадало. Спуск к воде с четырьмя кирпичами под мышками потребовал особой ловкости и внимания. В конце концов я нашел укатанную машинную колею ведущую к самой воде и вскоре наткнулся на Борину машину.

- Давай скорей кирпичи. У меня все готово.

Через пару минут, осторожно пройдя по скользкому деревянному причалу, мы спустили в шедшую вдоль него полынью первый труп. Течение сразу подхватило его и затянуло под полупрозрачный лед. С остальными тоже не было проблем.

На выезде мы побросали в огонь мешки, перчатки и шапочки. Через пять минут Боря осторожно выбрался на темный проспект, развернулся и после поворота на Фарфоровскую включил фары. Остановившись на Софийской, он повернулся ко мне.

- Вот и все. Четырьмя негодяями меньше. Давай сюда пистолет. Вальтер при тебе?

- Он всегда при мне.

- Молодец. Мне кажется, пришла пора делать ноги. Никакой нормальный бизнес здесь организовать не дадут. С армией у тебя есть в запасе год, так что летом ты с мамой и Маней можете спокойно выезжать в Израиль. В крайнем случае, тебя можно оформить туристом. Я подъеду попозже. С Фридой это уж как договоришься. У меня с Зинкой назревают проблемы. Её отец собирается отъехать в Испанию и вести дела оттуда. По тем же причинам. Задолбали бандюки своими крышами. Зина зубрит испанский. Собирается работать там экскурсоводом. А мне в Испании, сам понимаешь, делать нечего. Короче – с завтрашнего дня ты начинаешь учить иврит. Учебники и кассеты я подвезу. Возражений нет?

- Возражений нет!

- Ну, пока.

Неожиданно у меня появилась куча свободного времени. Я с наслаждением окунулся во все свои любимые дела, к которым прибавился иврит. Поначалу не верилось, что когда-нибудь смогу понимать, что скрывается за строчками странных значков. В детстве мне встречались книги на идиш, и их тексты казались мне загадочными и практически непостижимыми. И вот теперь нужно было овладевать тем, что Маня называла древнееврейским языком. Появился спортивный азарт – Шлиман мог стать полиглотом-самоучкой, а я нет? Я не хуже!

Несмотря на прекращение работы, с Фридой мы общались довольно редко. Сказывалось большое расстояние между домами. Наши отношения стали ровными, спокойно доброжелательными, что обоих вполне устраивало. Мама и Маня тоже начали учить иврит, причем Маня, несмотря на возраст, продвигалась на этом поприще лучше мамы, совсем незначительно отставая от меня. Длинная дорога до школы заполнилась чтением крючковатых текстов, объем которых постепенно увеличивался. Дома я в основном экспериментировал с компьютером. Изучал так называемые вредоносные программы и методы борьбы с ними. Это был целый мир. Мама через библиотеку умудрялась заказывать мне самые последние книги по программированию. Кое-что на английском доставал Боря. В школе все шло не шатко и не валко. Немного раздражало неадекватное давление химички Аллы Борисовны, но мне удавалось довольно успешно выкручиваться, не прилагая при этом сверхусилий. От своих приятелей из других школ я знал, что этот профессиональный фанатизм для химичек весьма характерен. На кой черт мне нужно досконально знать допотопное производство чугуна и серной кислоты!

Двадцать третьего февраля на классном часе девочки устроили нам представление. Раздали подарки и объявили, что Васейсаныч разрешил вечеринку в рекреации на четвертом этаже. Очень не хотелось идти, но девчонки за три переменки меня уговорили. Вечером мама помогла повязать мне галстук, и я отправился в школу. Было довольно весело. Мы танцевали под проигрыватель, ели бутерброды и пили лимонад. Под «Поющие гитары» мы топтались с Наташкой Жаркиной, весело перемывая кости нашим учителям. После танца ко мне подошел Жираф и, смущенно ухмыляясь, сказал:

- Рома Александров просил тебе передать, чтобы ты больше не приближался к Жаркиной, иначе плохо будет.

- А почему он сам не подошел? Вот говно. Ладно. Пусть успокоится. Не подойду.

Настроение было испорчено. Воевать за Наташку, девочку симпатичную и очень умненькую, но к которой я не испытывал никаких чувств, не имело смысла. Да и устраивать свару в своем классе совершенно не хотелось. Знал бы Ромчик на что нарывался!

В это время из коридора появилась группка наших ребят, собиравшихся разойтись по домам.

- Там внизу нас поджидает шпана! Их довольно много. Говорят, что пришли за Жирафом и еще с кем-то за что-то разобраться. Заодно деньги потрясти. Что делать?                                   

Александров предложил позвонить Васейсанычу. Минут через десять появился наш разгневанный краснолицый директор.

- Последний раз я разрешил вечеринку. Выметайтесь! Дорога свободна.

Во дворе в самом деле никого не было. Но как только мы с Колей Серовым вышли на Невский, то из тумана падающего снега, как черти из табакерки показались две фигуры, в одной из которых я узнал балбеса из восьмого «в». Вторая фигура пониже и поагрессивней прицепилась к Коле. Неожиданно тишайший Серов провел аккуратную «двойку» по носу шпаненка, начисто нейтрализовав пыл нападавшего. Краем глаза я заметил летящий кулак и сделал полшага назад. Кулак зацепился о чугунный ключ, который я сжимал в боковом кармане куртке. Не дожидаясь пока мой визави перестанет трясти ушибленной рукой, врезал ему каблуком по коленке, и мы с Колей смело припустили по мокрому снежному месиву.

Через пару дней Жираф пришел с синяками. Бывшие соратники все же подловили своего вожака. А еще через неделю прошел слух, что избили Александрова, причем выбили ему передние зубы. Вроде бы его приятели из соседней школы. На одной из больших перемен я пробился с пакетом бутербродов в буфет и взял себе бутылку сливок. Это было рискованным мероприятием, так как продукты там, как правило, были несвежими, но посмотрев на дату и проверив бутылку на просвет, решил рискнуть. За столиком я оказался вместе с Лиходеевым, Жирафом и Борисом. Последний осторожно жевал мякоть ломтей булки и, театрально размахивая свободной рукой, рассказывал о драке.

- Вообще-то я их капитально нагрел. И с девками и с деньгами. С деньгами так, по мелочи. Ну и они решили меня наказать. Орали, угрожали, на понт брали. Потом один подлец подскочил сзади и ударил по зубам. Видимо кастетом. Два зуба и вылетели. Я, конечно, рассвирепел, врезал ему пару раз, но у меня уже кровь хлестала. Было не до драки, блин. Поставили мне пока временный мост. Корки стараюсь не жевать. 

«Да, – подумал я, – с подлецами у тебя что-то не вытанцовывается. С добрыми дураками оно попроще. И зубы целей».

На восьмимартовский школьный вечер я не пошел. Днем встретился с Фридой, и мы неплохо провели время. Домой я вернулся довольно рано, и не успел раздеться, как зазвонил телефон.

- Привет, брат! У тебя вот-вот начинаются каникулы. Хочешь подзаработать на ниве высокого искусства?

- А что нужно?

- Нужно петь. Детали я не знаю, нужно позвонить моей знакомой, Элке. Она все объяснит. Ваш телефон я ей не дал. И ты, кстати, тоже не давай. Она тебя свяжет с продюсером. По-моему его фамилия Айзенберг. Сколько брать за работу сам оцени. Но требуй по максимуму. Я слышал, что это очень крутая фирма.

Через пару дней, позвонив из автомата возле школы, связался с Эллой. Та пыталась меня сразу направить к продюсеру, но я мягко настоял, чтобы сначала она встретилась со мной и все объяснила. На следующий день после уроков в процессе поглощения пирожных с черным кофе в кафе «Минутка» из крашеной эффектной блондинки удалось вытянуть суть предстоящей работы. Нужно будет озвучивать кривляния восходящей звезды, разгораться сиянию которой усиленно помогал Айзенберг. Лепить видеоклип. Клип должен был пойти на телевидение и на лазерные диски, производившиеся на примыкавшей к студии фабричке. Блондинка в порыве хвастливой откровенности упомянула даже о тираже, но спохватилась и, прикрыв рот накладными ногтями, настороженно уставилась на мою мгновенно поглупевшую физиономию. Я изобразил диагноз «имбецил», стараясь не переиграть. Это сработало, и Эллочка успокоилась. Задав еще серию дебильных вопросов насчет сменной обуви, цвета галстука и рубашки, помог ей окончательно расслабиться. Теперь у блондинки было, что рассказать шефу. Контора и фабрика Айзенберга находились в помещении бывшего ПТУ, недалеко от мыловаренного завода. Несмотря на двойные рамы во всех помещениях стоял легкий запах вареных костей. В вестибюле за столом сидел здоровенный, мордатый охранник в просторном зеленом пиджаке. По выпирающему лацкану было ясно, что он вооружен. Детинушка проверил мой паспорт, нажал кнопку переговорника и неожиданным фальцетом произнес: «Пришел». В конце коридора второго этажа я был остановлен возле тяжелой двери с роскошной табличкой «М.С.Айзенберг». Охранник, несколько меньшей массы, чем первый, проворно обыскал меня и постучал в дверь. Пришлось аккуратно жонглировать Вальтером, перед тем, как окончательно опустить его в карман куртки. Поясок с липучкой я заранее снял, предвидя возможный обыск. В бывшем кабинете директора за просторным столом с массивным ПК монитором в кожаном кресле с высокой спинкой восседал маленький лохматый человечек. У него был крупный нос, пухлые губы с опущенными вниз краями и голубые слегка навыкате глаза. Их домиками накрывали густые темно-русые брови, придавая лицу презрительно недоуменное выражение. Подойдя к столу, я протянул руку.

- Здравствуйте, Матвей Семенович. Я Александр. От Эллы.

Не меняя выражения лица и не замечая моей руки, Айзенберг поднялся и махнул рукой.

- Пошли!

Два класса переоборудованные под студии звукозаписи соседствовали с актовым залом, заставленным оборудованием для копирования лазерных дисков.

- Матвей Семенович, а это что такое?

- Компьютерная сеть. Обработка, подготовка и управление. Станки для печати дисков. Практически все автоматизировано. Ты знаком с персоналками?

- Видел пару раз.

Поймав на себе презрительный взгляд, подумал: «Только бы не переборщить».

В кабинете звукозаписи грустный худенький парнишка одел на меня массивные наушники и подвел к микрофону, установленному напротив большого экрана. За стеклянной стеной напротив меня восседал во вращающемся кресле «сам». Неожиданно, проникая прямо в мозг, раздался голос:

- Закрой рот, смотри на экран и пой под сопровождение.

На экране появился Павел Воландис – «восходящая звезда эстрады», протеже Айзенберга. В ушах загремела знакомая дурацкая мелодия.

- Сделайте, пожалуйста, потише и дайте мне текст песни.

Парнишка испуганно посмотрел на начальника. Тот снисходительно кивнул. В наушниках снова зазвучал проигрыш, и я запел, стараясь попасть в такт с подергиваниями Воландиса. Песня закончилась, экран погас. Сняв наушники, минуты две я наблюдал за Айзенбергом. Побарабанив по подбородку костлявыми пальцами, он вдруг решительно поднялся и, призывно махнув рукой, направился к выходу в коридор. Худенький звукооператор закивал мне.

- Иди за ним.

- А тебя как зовут?

- Паша.

- Ты чего и в компьютерах разбираешься?

- Я здесь все делаю.

- Эй, певец! Ты идешь?

- Иду, иду, Матвей Семенович.

Я прошел за ним в кабинет и замер перед столом в позе «прикрой срам».

- Дверь закрой! Вот так. Завтра начнешь. Всего нужно записать двенадцать песен. Качественно. Теперь об оплате. Сколько ты хочешь?

- Двенадцать тысяч.

- Чего?

- Долларов. Ну, этих, зеленых.

- Ясно. Зеленых. А откуда ты взял такую цену?

- Ну, есть знакомые ребята. Поют. Говорят, что у меня хорошая школа, нормальный голос, и все такое.

- Все такое – это хорошо. Ладно. Двенадцать тысяч зелеными. Завтра в девять внизу. Не опаздывать. Свободен!

- До свидания, Матвей Семенович.

Не удостоившись ответа, я покинул сей медиа бастион.

На записи первой песни технически все повторилась примерно так же, как и на смотринах. Напротив меня в зазеркалье сидел Айзенберг и руководил процессом, придираясь к каждой мелочи. Довольно быстро я к этому привык и почти не раздражался, иногда даже восхищаясь его чувствительностью к малейшей неряшливости или фальши. На запись одной песни уходило часа четыре, так как мы делали перерывы на проверку записи и перекусы. Следующий день прошел почти так же. Меня уже не проверяли на вахте и не обыскивали. В один из перерывов в аппаратную проскользнул охранник и позвал шефа к телефону. Я выскочил в коридор и на ходу попросил у него разрешения посмотреть компьютеры. Под надзором Паши, конечно. Он раздраженно кивнул: «Валяй! Только поаккуратней. Не тыкай пальцами куда попало». Через минуту мы с Пашей уже сидели у головного компьютера, и он снисходительно объяснял, как пользоваться Нортон-командером, мышкой и основными клавишами управления. Я все путал, забывал, не понимая, зачем нужен какой-то Бейсик и Паскаль.

- Блин! Тебя бесполезно учить.

- Мне говорили, что пение отрицательно влияет на работу мозга. Моя тетка шутит: «Было у мамы два сына. Один умный, а второй – тенор». Зато голосом можно хорошие деньги заработать. Вот у вас можно начать.

Паша молча, с плохо скрываемым сожалением посмотрел на меня. Я постарался ответить ему умеренно прозрачным взглядом идиота. Он опустил глаза и кивнул в сторону студии.

- Пошли лучше делом займемся.

- А у тебя на компьютере какие-нибудь игры есть?

- Есть немного.

- Покажи парочку. Не очень сложных.

Минут пять мы поиграли в карты, падающие кубики и теннис.

- Здорово! Мне понравилось. Спасибо, Паша. Ну, пошли. 

После перекура вместо Айзенберга в студии появилась полная пожилая еврейка Виктория Ароновна и стала нами командовать. У неё это неплохо получалось, и мы довольно бойко продвигались по песенному списку. В последующие дни повторилась та же история. Правда, на этот раз у компьютера Паша ничего не объяснял, а просто открывал игры и предоставил меня самому себе на все двадцать минут перекура. За два дня до окончания каникул все было готово, и Паша собирался после проверки и чистки песен с помощью акустической программы перенести все на образцовый диск. Это должно было занять дня три. Моя работа была закончена, и в кабинете начальника я смиренно ждал зарплаты. Айзенберг протянул мне руку с тонким помятым конвертом.

- Держи. Двенадцать кусков зеленых. Пересчитай.

Из конверта выскользнули двенадцать тысячных рублевых банкнот.

- А где доллары?

- Какие доллары? Ты сказал «двенадцать тысяч зелеными». Вот они у тебя в руках. Давай дуй! Мне некогда. Прощай, Шурик.

Я сдул с лица маску идиота и тихо, но внятно произнес:

- До свидания, Матвей Семенович.

- Чего?

Лицо начальника недоуменно вытянулось, но я уже исчез за массивной дверью кабинета.

Вечером я позвонил брату и подробно рассказал «песенную» историю. Боря рассмеялся.

- Кажется, я знаю, что ты сделал. Заложил вирусную бомбу! Угадал?

- Угадал. С полной инструкцией для пользователя. Когда и как платить. Запуск временной,  трехступенчатый. Начало спектакля – завтра в девять утра. Последний этап заканчивается полным обвалом сети и винтов. Программка – люкс. Я над ней неделю работал. За Пашу немного переживаю, но надеюсь на память босса. Он ведь сам дал мне допуск к компу. Завтра в два часа буду им звонить. Да – так да, нет – так нет. Дело хозяйское.

- Давай! Если что – я прикрою.

- Спасибо, брат.

На следующий день ровно в два часа я позвонил Айзенбергу. Услышав мой голос, тот разразился матом, проклятиями и угрозами. Подождав с отстраненной от уха трубкой пару минут и дождавшись паузы, я тихо спросил:

- Будем разговаривать или я вешаю трубку? Время идет. И не надо меня пугать. Вы просто не представляете, с кем имеете дело. А я о вас знаю практически все. Даю вам двадцать секунд. Успокойтесь и подсчитайте баланс. Время пошло.

- Позвони через час. Мне нужно подумать.

- Подумайте. Пока.

Повесив трубку, я отправился в кафе. Тротуары были сухие и чистые. Лишь возле деревьев у Гостиного Двора между ледяными буграми поблескивали грязноватые лужи.   Послеобеденное солнце, прилично разогревшись, безоблачно и неспешно остывало. В воздухе по-весеннему пахло свежими огурцами. Плотно перекусив, я зашел в ближайший телефон-автомат.

- Это я. Что решили?

- Встречаемся через полчаса. Ты где?

- Встречаемся через сорок минут в открытом кафе на Малой Конюшенной. Второй столик слева от входа. Увижу с вами больше двух жлобов – не подойду. Опоздаете больше, чем на пять минут – уйду. Будете менять все оборудование. Пока.

Не дожидаясь ответа, повесил трубку и позвонил брату. Через десять минут мы с ним встретились и обсудили план действий. Побродив по магазину нот, вернулись за столики и, заняв заранее подготовленные места, заказали мороженое. Боря сидел метрах в шести от меня, вполне профессионально сливаясь с окружающим пейзажем остальных посетителей. Почти в точно назначенное время к ближайшей стоянке подкатил Мерседес, из которого вышли два жлоба и, широко открыв дверь, выпустили своего сухопарого босса. Оглядевшись, вся троица направилась к столикам. Увидев меня, Айзенберг кивнул своим охранникам, и те расселись за соседними столиками.

- Матвей Семенович, прикажите им пересесть подальше. Для их и вашей безопасности.

- Ты что, бля, совсем оборзел?

- Повторяю! Для вашей и их безопасности. Без всяких шуток. Кто-нибудь из вас по глупости дернется и превратится в дуршлаг. Это вам говорит мастер спорта по стрельбе.

С покрытым розовыми пятнами лицом он окликнул своих охранников и приказал пересесть подальше.

- А у тебя удостоверение мастера есть?

- Зачем? Это по факту.

- И убивать приходилось?

- На это вам тоже справку показать? Давайте лучше о деле. Деньги принесли?

- А ты что мне принес?

- Все, что нужно. И кое-что здесь.

Указательным пальцем я постучал себя по голове.

- Не волнуйтесь. Я стандартно порядочный, вполне интеллигентный человек. В большинстве случаев. Просто вы попали в меньшинство и теперь должны исправить эту ошибку. Давайте деньги.

Айзенберг вынул из бокового кармана пиджака конверт и положил передо мной на столик. Я быстро пересчитал сотенные купюры, внимательно рассматривая их на фоне бликующего пластика стола.

- Не волнуйся. Не фальшивые.

- Если окажутся фальшивыми, то у вас будут большие неприятности и большие расходы, Матвей Семенович. Ладно. Держите дискету и запишите то, что я вам продиктую для Паши.

- А если это не сработает или Паша не справится?

- Должен справиться. Через два часа я позвоню вам на работу и помогу ему, если что. Записывайте пароль. 

- Ты сказал, что знаешь обо мне все. Откуда?

- Из вашей поликлиники, например. Неоперабельная онкология легких. Сердечная недостаточность и т.п. Продолжать? И я не понимаю, зачем вам нужна вся эта хренотень? Звукозапись ведь для вас только хобби. Свою жену и сына вы уже обеспечили, да и на внуков хватит. Кстати, какие у вас планы насчет жены? Я не думаю, что ей стоит здесь оставаться.

 Последовала длинная пауза. Он сидел не шевелясь, глядя в стол пустыми глазами. Через пару минут его взгляд стал более осмысленным.

- Послушай, а как твоя фамилия?

- Фруман.

- А кем тебе приходится Борис Фруман?

- Это мой брат.

- Нормально! Что же ты мне раньше не сказал?

- Хотел посмотреть, как у меня самого получится.

- Но ведь ты прилично рисковал.

- Не больше вас, честно говоря. Думаю, что из-за такой ерунды не стоило.

- Ты не хотел бы у меня работать?

- Вам Паши вполне достаточно. Мне нужно получить нормальный аттестат. Осенью мы улетаем в Израиль. Если ваша жена надумает тоже переправиться туда, и ей будет нужна помощь, пусть даст объявление по русскому радио, что разыскивает Фрумана Александра. Ну, я пошел. Счастливо вам оставаться. Через два часа я обязательно позвоню и помогу.

- Пока.

Я выскользнул из-за стола, дружелюбно кивнул расплывшимся на маленьких стульях жлобам и зашагал в сторону Пушкинской площади, краем глаза заметив поднимающегося от столика Борю. Половину его лица закрывали дымчатые очки, и одет он был в какую-то мешковатую невзрачную куртку. За углом меня догнала серая девятка брата, и я почти на ходу заскочил в приоткрытую дверь. Позвонив через пару часов Айзенбергу, узнал, что все в порядке. Сеть заработала, и они начали печать.

- Матвей Семенович! С вас причитается диск в подарочном оформлении. Буду заходить на главпочтамт. Искать бандерольку на имя Фрумана Александра Абрамовича, до востребования.

- Ладно. Постараюсь. Пока. Брату привет.

В конце мая Боря предложил мне записаться на курсы вождения. Вернее, он меня записал и обо всем договорился, а мне осталось только посетить несколько теоретических занятий, накатать двадцать шесть часов с инструктором и сдать три экзамена. Компьютерный «американский», обычный совковый по билетам и вождение. Водить я практически умел и теорию на ознакомительном уровне знал, поэтому уроки были чистой формальностью. Небольшую проблему представлял устный экзамен в ГАИ. Понимая, что на задачах по разводкам перекрестков с трамвайными путями и маршрутами общественного транспорта можно при желании завалить практически любого и подготовившись к самым сложным задачам, я сидел с отработанным «билетным» вопросом за два стола от экзаменатора. Мой выбор был не случайным. Капитан средних лет был явно простужен и, судя по запаху, явно под мухой. Несмотря на его угрюмые, среднеантисемитские взгляды в мою сторону, я считал свой выбор психологически оправданным, так как сидевший перед ним пожилой кремезный мужик лыка не вязал. Ни наводящие вопросы, ни явная помощь не могли это скрыть. Красноглазо взглянув на меня, экзаменатор негромко крякнул и поставил зачет. Немедленно заняв теплое место мужичка и за пять минут тоже получив зачет, я вылез из районного ГАИ и через час с красными корочками водительских прав счастливый полетел домой. Капитану некуда было деваться, так как его экзаменуемый лишь в одном месте слегка ошибся, да и то сразу исправился. Тут даже его подвыпившая совесть сработала. Да здравствует психология!

Выпускные экзамены прошли как по маслу. В моем аттестате должны были быть практически одни пятерки. Так как получение медали меня совершенно не волновало, то я не чувствовал никакого напряга. Ежедневно мы с Борей обсуждали детали переезда в Израиль. Лето прошло в сборах, распродажах и упаковке. В конце августа я с мамой и Маней должны были улететь прямым рейсом. Багаж мы решили не посылать, так как это не соответствовало необходимым нервозатратам. Несколько раз я бегал на центральный почтамт и отправлял учебники и книги, которые по моим представлениям могли пригодиться. Борины планы к немалому возмущению мамы были окутаны таинственным туманом. С Фридой мы перестали встречаться. Сначала она под разными предлогами уклонялась от свиданий, а потом заявила, что у неё появился мужчина, которого она по-настоящему, «по-взрослому» любит, и они строят совместные планы на будущее. К моему удивлению я воспринял это спокойно, даже с некоторым облегчением. Возможно, на меня повлияла суматоха сборов, а может быть прошли страсти-мордасти. Справку в военкомате я получил неожиданно легко. Практически без очереди и нервотрепки. За два дня до отлета мы закончили сборы, сдали квартиру и переехали к Боре. Боря предоставил свою кровать маме, а мне преподнес раскладушку со спальником. Сам он ночевал «на явочной квартире». В аэропорт он привез нас на машине, распрощался на стоянке и исчез. Видимо, на это у него имелись свои причины.

Перелет прошел замечательно. Мама и Маня прекрасно готовили, но такие рыбные изыски, которые подавали в Боинге, я ел впервые. При выходе из самолета дыхание вдруг перехватило от жаркой волны. Полной грудью удалось вздохнуть только в здании аэропорта. Хамсин, однако! Мы получили багаж и после недолгого ожидания стали оформлять документы. Процедура оказалась довольно короткой. На стоянку мы вышли с новыми документами и новыми именами. Я стал Сендер Сэла, мама Лея Сэла, а Маня превратилась в Мор Леви. На выходе нас встретил Нахум, брат Фриды. Он оказался высоким, немного мешковатым парнем. Завладев одной из наших тележек с багажом,  повел всю компанию на стоянку, загрузил в свою Субару и лихо вырулил на неширокое шоссе. Через полчаса мы уже разгружались возле серого куба шестиэтажного дома на улице Андерсон в Петах-Тикве. Нахум заранее снял для нас четырехкомнатную квартиру и, как мог, подготовил её к нашему приезду. Там были три кровати, холодильник, газовая плита и вентилятор. В кухонных шкафчиках оказалась вполне приличная посуда, включая огромную чугунную сковородку. Женщины начали разбирать сумки и осваивать новую жилплощадь, а мы с Нахумом вышли на застекленный балкончик-лоджию. Я передал ему записку с нашими новыми именами и номерами удостоверений личности, а он протянул мне коричневый пакет.

- Это Боря велел передать тебе. Здесь двадцать тысяч долларов и сорок тысяч шекелей. Дальше ты знаешь, что делать. С мамой идешь в Банк Хапоалим, с Маней – в Леуми.

- Слушай, Нахум. О своих планах Боря тебе что-нибудь говорил? И куда собирается Фрида с отцом?

- Ты разве не знаешь? Они все вместе летят в Штаты.

- Вау! Теперь до меня дошло, кто тот самый надежный мужчина её мечты. Ну, в добрый час. Рад за них.

Я почти не покривил душой, хотя где-то в груди вдруг появился воздушный шарик, начавший, расширяясь, давить на сердце. Сделав несколько глубоких вдохов, я заставил его сдуться. Вот такие пироги, брат. 

Несколько дней прошли в хлопотах по оформлению банковских счетов, записи в ульпан и на подготовительные курсы в Тель-Авивский университет. Себе я открыл счет в банке Дисконт. Через пару дней после этого мне удалось дозвониться до Бори и условным кодом сообщить ему номера банковских счетов. Вскоре на них были переведены такие суммы, что можно было начинать подыскивать новую квартиру на предмет покупки. В начале ноября я отправился на занятия в университет. Первая обзорная лекция проходила в большой аудитории-амфитеатре и состояла из двух частей. Вначале один из преподавателей по-русски поведал нам о целях и задачах курсов, факультетах, на которые мы записались, и о прочих формальностях. Потом за кафедрой появился невысокий, полный человечек и на четком иврите стал нам рассказывать о стране, университете и грандиозных достижениях израильской науки. Я все понимал, но слушал его вполуха, внимательно приглядываясь к окружавшим меня студентам. Вдруг за пару рядов от меня у прохода я заметил девушку, показавшуюся мне очень знакомой. Воспользовавшись «питьевой» паузой лектора, я пересел вперед и пристроился через проход так, чтобы оставаясь незамеченным, спокойно за ней наблюдать. Увидев родинку на правом подбородке, вздрогнул. Это точно была Оксана Ярошенко. Вот это номер! Она сидела в позе «отличницы Маши». Ровная спина, аккуратно сложенные руки, целеустремленный взгляд. Даже что-то записывала в толстую тетрадь.

После лекции нас повели на экскурсию по лабораториям. Во многих из них, особенно на физическом факультете, были молодые русскоязычные ученые. Лаборатории были довольно тесными, как правило, набитыми до потолка оборудованием. Здесь люди напряженно работали.

На занятиях иврита, оказавшись в одной группе с Оксаной, предложил ей сесть рядом, но она заявила, что предпочитает сидеть одна. Во время переклички моя знакомая отозвалась на имя Сары Садэ. Это был еще один сюрприз!

Последняя пара английского привела меня в замечательное духорасположение. Лохматый, мосластый Алексей Исаакович с очаровательной улыбкой лихо тарахтел на оксфордском диалекте, пытаясь выудить из вчерашних школяров следы знаний инояза. Когда очередь дошла до меня, он широко развел руки – «Вау! Вот это да»! К нашему взаимному восторгу оказалось, что один год он преподавал в куракинской школе. Меня тогда там еще «не стояло». Несмотря на то, что мы договорились об автоматическом зачете, я остался в классе до конца занятий. Лохматый Алеша время от времени использовал меня для демонстрации диалогов. После занятий он хотел со мной поболтать, но многократно извинившись, я заскользил за Оксаной-Сарой и минут через десять уже сидел позади неё в сорок девятом автобусе, безжалостными рывками приближавшемся к Петах-Тикве. Мою остановку пришлось проехать, но ненамного. Хрупкая фигурка решительно прошагала по улице Монтефьори и поднялась на третий этаж старого, уродливого дома. Из-за решеток и жалюзи на окнах, передо мной всплывали образы «намордников» пересыльной тюрьмы на Обводном канале. Иногда это вызывало даже легкую депрессию. С другой стороны уже через две недели после приезда я поймал себя на том, что перестал оборачиваться через каждые сто шагов, как бывало в Питере. Исчезло ощущение постоянной опасности. Это согревало. На почтовом ящике пятой квартиры красовалась аккуратно выведенная на иврите фамилия Садэ. Поднявшись на второй этаж и разыграв заблудившегося электрика, помахивая дигитальным тестером, познакомился с конфигурацией аналогичной квартиры, выпив заодно полстаканчика минералки, любезно поднесенного очаровательным дедулей. Квартира вполне приличная. Небольшая, трехкомнатная.

- А наверху кто живет?

- Русская девушка. Новая репатриантка. Она её, квартиру, сама купила. Честь и хвала! Два месяца, как переехала.

Становилось все интересней! Новая репатриантка, значит.

В один из субботних вечеров Маня преподнесла нам сюрприз, заявив, что в ульпане ей делать нечего и что она через компанию по трудоустройству нашла работу сиделки. В воскресенье приступает. Но в воскресенье, по рассказу мамы, она появилась дома уже через час после выхода на работу. Оказывается, ей дали в подопечные пожилую пару, приехавшую из Риги в пятидесятых годах. В компании Маню предупредили, что это бывшие коммунисты и их дочь верховодит в какой-то левой израильской партии. В ответ Маня самоуверенно махнула рукой, мол, с коммунистами она знакома и сможет с любым найти общий язык. Но все пошло совершенно непредсказуемо. Рассказ Мани вылился в настоящее театральное представление с бурной жестикуляцией, встряхиванием роскошной седой гривой и громоподобным, хрипловатым монологом.

- Захожу. Дверь открыла дочь. Гавьён Светлана. Как вам нравится эта фамилия? Вот уж соответствие! Имечко, видимо, в честь Аллилуевой дали. Эти двое сизокрылых сидят на диване в салоне. Ручонки на коленях. Над ними на стене иконостас – Сталин, Ленин и этот местный козел - гебешный Меир Вильнер. И тут у меня с языка и сорвись: «А эти что здесь делают? Где же Гитлер? Он, конечно, ребенок по сравнению с усатым вурдалаком, но нужно же быть последовательными». Тут дед как подскочит, как ручонками с кулачками передо мной замашет! Покраснел, стращать начал, материться. Тут я ему и выдала, что на зоне, где санитарила, ему подобных о колено ломала. Таким матом его полила, что у него чуть челюсть не выпала. В компании над моим рассказом рыдали от смеха. Не знаю, над чем больше – над рассказом или над моим ивритом. Дали мне новый адрес. Инвалид Армии Обороны. Мальчик-овощ после травмы головы. Будет в чем-то тяжелее, но зато зарплата выше и иврит подучу.

Через неделю по стопам Мани пошла мама. Во время прогулки она обнаружила домик в стиле модерн, а домике довольно приличную библиотеку. Библиотекарша и немногочисленные посетители заговорили с ней по-английски и пожаловались на проблемы с компьютером. Мама обнаружила недюжинные знания и компьютера и библиотечного дела, чем вызвала неподдельный восторг всех присутствующих. Библиотекарша сказала, что уже два месяца, как подыскивает себе замену, так как её мужа компания отправляет на работу в Штаты. Через три дня мама уже восседала за прилавком, заполняла формуляры и выдавала книги. По совету своей предшественницы он надела длинное платье и кокетливую шляпку. Сначала основными посетителями были интеллигентные религиозные выходцы из англоязычных стран. Потом подтянулись книголюбы из бывшего Союза. Несколько добровольцев подвезли на машинах килограмм двести книг на русском языке, после чего поток выходцев из «самой читающей страны в мире» не прекращался, несмотря на то, что абонемент был платный. Зарплата библиотекаря была мизерной, но все же являлась ощутимым вкладом в семейный бюджет. Меня это не волновало, так как я оперировал другими суммами и планами. На очереди были покупка машины и покупка квартиры. «Мазда» появилась под нашими окнами в середине октября, а уже через месяц мы всем коллективом знакомились с четырехкомнатной квартирой в новом доме по улице Шапира. После тщательного системного анализа, переговоров с адвокатом и семейного совещания мы начали оформлять документы. Поскольку не было нужды брать банковскую ссуду, все процедуры завершились довольно быстро, и переезд планировался на март.

На практических занятиях по математике я заметил, что Оксана, как говорится, «не догоняет» по многим темам. Мне удалось занять место рядом с ней через проход между столами. Поймав в очередной раз её растерянный взгляд, тихонько сказал:

- Давайте я вам помогу. Абсолютно бескорыстно. Хотите?

Она молча кивнула, и я перелетел за её стол. Пришлось остаться и на английскую пару, о чем я не сожалел, так как получил двойное удовольствие. И от общения с лохматым Алешей и от общения с Оксаной. После занятий мы с ней уже не расставались и проболтали в автобусе всю дорогу до Петах-Тиквы. Я предложил проводить её до самого дома, но она отказалась. Ну, нет, так нет. С этого дня наши отношения медленно но верно перерастали в дружбу. Мы стали встречаться в городе, и я пару раз помогал поднести ей продукты с рынка. На рынке цены были значительно ниже, а продукты свежее, чем в лавках и «суперах». После осенних праздников я получил машину, и мы стали добираться до университета без рывков, лихих виражей и тошноты. В гости меня не приглашали, а я и не напрашивался, дабы не торопить события, делая вид, что не знаю, где она живет. По утрам я забирал подругу на Гистадрутской («Профсоюзной») улице и там же высаживал её после занятий. Свободного времени у меня было предостаточно, и работа по разработке защитных программ шла полным ходом. Купив портативный комп, я прихватывал пару-тройку часов на лекциях и семинарах, когда делать было нечего. Иногда я изображал высшую степень загруженности, не подходил к Оксане и не звонил. В то же время, заметив, что к ней проявляет повышенный интерес один из олимовских приготовишек, я подловил его в коридоре и прозрачно намекнул о минимально допустимом расстоянии от него до данной девушки. В то же время старался появиться в нужном месте и в нужное время, создавая у неё ощущение моей незаменимости. Подруг у Оксаны практически не было. Она явно избегала общения с девочками группы. Перед Ханукой я был вынужденно допущен моей красавицей в квартиру на Монтефьори. Мы так нагулялись по дешевому пятничному рынку, что Оксана была не в состоянии самостоятельно поднять тележку с продуктами на третий этаж дома на столбах. Выражение лица выдавало её смущение и внутреннее противодействие происходящему. Но положение было безвыходным. Я довольно бесцеремонно закатил тележку в салон и потребовал стакан воды. Салон был небольшим, но уютным, чистым, обставленным с большим вкусом вполне приличной мебелью. В многополочной стенке поблескивали большой, дорогой телевизор и стереоустановка. Проскользнув на кухню, обнаружил красивые шкафчики, холодильник «Амкор» и шведскую плиту. Все новое, подобранное в тон.

- Слушай! У тебя всё просто замечательно красиво и со вкусом! Ты молодец!

Она смущенно улыбнулась, опустила глаза и пробормотала:

- Так это же все хозяйское. Я здесь только снимаю.

- Все равно здорово! Чисто и уютно! Ладно. Я побежал. Приглашаю тебя к нам на Хануку. Придешь?

- Постараюсь.

- Да, уж. Постарайся. Я за тобой заеду на первую свечку в семь вечера. Лады?

- Лады.

Я притянул её за плечи и как можно нежнее быстро поцеловал сначала в щеку, а потом в уголок рта. Она не отстранилась, но как-то задумчиво посмотрела, даже не посмотрела, а заглянула мне в глаза. От неожиданности я вздрогнул и опустил по швам руки.

- Прости ради бога. Не сердись.

- Я не сержусь. Это так. От неожиданности. Ну, пока. Беги! 

После захода солнца внезапно похолодало, и в точном соответствии с прогнозом начал накрапывать дождь, смывая с Мазды пыль последнего хамсина. Оксана уже ждала меня. Подхватив пирог и пончики её собственного приготовления, мы вприпрыжку спустились к машине.

На Андерсена все было готово. После знакомства, приветствий и объятий Маня прочитала молитву, зажгла свечку, и мы начали пировать. Утолив первичный голод, мама начал аккуратно, но настойчиво расспрашивать гостью. Школу в Виннице закончила с золотой медалью. Где отец? Отца убили рэкетиры три года тому назад. Где мама? Мама умерла от онкологии в феврале. Решила уехать в Израиль сразу после смерти матери. В Виннице было страшно. Живется нелегко. Одиноко. Квартиру снимает одна. Учиться тоже нелегко. Саша-Сендер помогает. Израиль нравится, хотя в Петах-Тикве на улицах грязно и народ шумный. В какой-то момент она замолчала, закрыла лицо руками и разрыдалась. Мама подскочила к ней, обняла и повела в спальню. Маня сердито хлопнула ладонью по столу.

- Вот зачем лезть в душу девочки! Кто мама, где папа, подойди к доске, дай дневник! Чисто совковая училка!

- Я думаю, что в ней сработал материнский сторожевой инстинкт.

- Да это понятно. Но ведь Лиза интеллигентный человек. Сдерживаться надо.

- Мааня! Нельзя критиковать родителей в присутствии ребенка.

- Прости, ребенок. Ты прав.

В это время мама с Оксанкой в обнимку вернулись в салон, и мы приступили к десерту. За окном шумел настоящий ливень. В десять часов «с остатками торта и у каждого по пирожку» мы засобирались на Монтефьори. Получив на прощание повышенную порцию молчаливых поцелуев, заскочили в лифт, подготавливая на ходу огромный черный зонт и пряча под полиэтиленовой накидкой гитару. Машина стояла напротив двери, и нас чуть-чуть побрызгало. Зато на Монтефьори, с трудом найдя удаленную стоянку и выскочив на тротуар с зонтом, я мгновенно промок. На этот раз Оксанка без колебаний впустила меня в квартиру, бросившись закрывать жалюзи и окна. Потом побежала в спальню переодеваться. В квартире пахло дождем и было очень холодно. Достав из коробки, собрав и подключив новый масляный обогреватель, я приступил к переодеванию, получив от хозяйки спортивный костюм с начесом. Смотрелся я в нем довольно забавно. Усевшись на диван, руки на коленях, Оксанка тряхнула кудрявой головой.

- А теперь концерт по заказам трудящихся! В сопровождении дождя, свечки, радиатора и меня лично.

- Концерт так концерт. Но, берегись! Сейчас ты услышишь пение сирен. Привязать тебя к мачте?

- Да уж как-нибудь справимся.

- Моё дело – предупредить. Прошу прощения за акцент. Все ж не рiдна мова.

«Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная. Видю хоч голки збирай…» 

Я не сводил глаз с её лица, наблюдая, как его выражение меняется с каждым новым тактом. На последних звуках из черных глаз выкатились две огромные слезы и устремились к уголкам рта.

- Это таки ты, Миша.

- Это таки я, Оксана Григорьевна. Но не Миша, а Саша. Мишей я был для конспирации. Как и когда ты догадалась?

- По запаху. Когда ты помог мне с математикой. Не смейся. Там, на квартире я ведь была очень голодной, а запах твоего тела был первым нормальным запахом. Все эти месяцы ты мне снился.

- Еще что-нибудь спеть?

- Нет, спасибо. У меня слез совсем не осталось. Лучше обними меня. Холодно. Прости, я и целоваться толком не умею.

- Ну, это очень трудно назвать твоим недостатком. Пойдем в спальню?

Оксана несколько секунд сосредоточенно смотрела на огонь свечи, потом решительно кивнула головой.

- Пойдем. Сначала я.

Раздевшись и нырнув под одеяло, я почувствовал крупную дрожь её тела. Это был настоящий вибрирующий мрамор. Абсолютно гладкий и холодный. Осторожно обняв статую и положив кудрявую голову себе на плечо, я потихоньку стал целовать непокрытое одеялом плечо.

- Саша! Ты меня хоть немного любишь?

- Стоп! Когда молодой мужчина спасает девушку, то в девяти случаях из десяти он в неё влюбляется. Я аккуратно вписываюсь в эту статистику. Поэтому, когда братец увел мою подругу, я практически не переживал. Твоя родинка на груди у меня из головы не вылезала. Мы еще проверим на месте ли она. А то вдруг окажется, что ты – это не ты. Кстати, а откуда у тебя такая фамилия и имя? Здесь ведь скрупулезно проверяют документы.

- Документы настоящие. Моей двоюродной сестры. Эллы Фельдман. Её мама работает паспортисткой, и когда сестра погибла в аварии, тетя сохранила подлинники, а еще до этого сделала дубликат паспорта Эллочки, но без фотографии. Потом все аккуратно оформила, а уже здесь я стала Сарой Садэ. Ой! Сашка, мне щекотно!

- Ты что, лобок побрила?

- Да нет. У меня на теле почти нет волос.

- И подмышками тоже?

- Подмышки я таки побрила.

- Ага! Родинка имеется. Значит, твоя личность установлена. И, по-моему, ты уже согрелась.

- Мы будем жить счастливо, долго и умрем в один день в окружении двух дочерей, сына и семерых внуков.

- Почему именно семерых?

- Простое счастливое число. Я так себе думаю.

Пятая глава.

Когда мы с девочками поднялись на четырнадцатый этаж, солнце на горизонте уже растворилось в дымке Тель-Авива, и небо начало стремительно темнеть. Сара закончила накрывать на стол. Орна привычно командовала младшей сестрой, указывая, куда класть чехлы с ракетками, форму и сумки. Малая беспрекословно подчинялась, время от времени улыбаясь и заговорщицки поглядывая на сестру.

- Ну, расскажи маме, как мы сегодня обыграли Надьку и Эстер.

- Классно обыграли. Рассказывай сама.

Хава заскочила на свой любимый стул и затараторила на иврите.

- Тише, малая. Вы молодцы. Папа устал. Он наверняка слышит это во второй раз.

- В третий.

- Давайте ужинать.

После ужина девочки разошлись по своим комнатам и сели за уроки. Сара пошла на кухню заправить посудомойку, а я растянулся на диване и почти сразу начал дремать под скороговорку диктора десятого канала. Чтобы не заснуть, пощелкал пультиком и выбрал старую французскую комедию с не очень любимым, но достаточно шумным Луи Де Финесом. Под этот шум, превозмогая усталость, я выждал, пока Сара уложит девочек, и отправился в спальню.

Когда я проснулся, то не сразу понял, что звонит-переливается телефон. Мне показалось, что я вынырнул из-под воды и мои уши заложены.

- Алло! Кто это?

- Саша, это я, Фрида!

- Ты откуда?

- Из аэропорта. Из Бен-Гуриона. Я здесь с детьми. Борю убили. Приезжай, забери нас. Мы будем ждать тебя на выходе, на тротуаре.

- Саша, что случилось?

- Я еду в аэропорт за Фридой. Она прилетела с Давидом и Рахелью.

- А Боря?

- Говорит, что Борю убили.

- О, господи!

- Все, я полетел.

- Выпей хотя бы кофе.

- Хорошо.  

Машин на сороковом шоссе было мало. В окно Мерседеса прохладным ветерком заливало запахи повторно цветущих деревьев, несколько приглушенные по сравнению с весенним настоем. Я строил догадки, что могло случиться, и не мог ничего придумать. У Бори все было нормально. Его фирма по обслуживанию логистикой парков большегрузных машин процветала, кроме того он очень успешно играл на бирже, а Фрида занималась детьми и вела хозяйство прекрасной виллы с бассейном, садом, садовником и кухаркой. Правда, в последнее время по телефону в голосе брата слышались странные интонации, но я не придал им большого значения. Единственно, что меня насторожило, это намек о возможном переезде из Нью-Джерси.

Фриду с детьми и горкой чемоданов я увидел сразу при подъезде к первому терминалу. Одной рукой она покачивала коляску со спящим Давидом, а второй обнимала за плечи Рахель. Я поцеловал девочку и обнял Фриду. Она прижала руки к груди и разрыдалась.

- Прости, что я тебя разбудила. Но Нахума я не смогла предупредить, и нам просто некуда было деться.

- Не ерунди! Ты же знаешь, что мы сделаем для тебя все, что сможем. Расскажи, как это случилось.

- Да я толком ничего не понимаю. Ты же знаешь своего брата. Я делаю, как он приказал.

- Что значит «приказал»? Ладно, потом расскажешь. Я захватил кресло для Давида, так что пристегни его и садись впереди, а я упакую чемоданы. Рахелька, подвинься ближе к брату. Тебя придется обложить сумками. Потерпи немного. ОК?

Мы выехали на пустынное шоссе и покатили в сторону Петах-Тиквы. В зеркало заднего вида я заметил, как Рахель уронила голову на дорожную сумку и заснула.

- Так что произошло?

- Понимаешь, последнее время Боря был какой-то странный. Месяц тому назад мы вдруг переселились в какую-то халупу на Стетен-Айленде, а спустя две недели он сунул мне в руки конверт и исчез. Потом меня вызвали на опознание, хотя там нечего было опознавать. Они даже анализ на ДНК не смогли взять. Машина взорвалась и рухнула в реку. Обгоревший скелет, пролежал трое суток в проточной воде. Остался только его именной титановый магендавид.

- Где это случилось?

- В Пенсильвании. Там у него был филиал.

- А что было в конверте?

- Билеты в Израиль, сертификаты, документы, кредитки и письмо. Пишет, что любит нас, боится за нас, надеется на тебя и просит у всех прощения. Бред какой-то. Все указания в приказном тоне с подробными инструкциями. Приедем, я тебе покажу. Еще он заранее упаковал целую коробку книг. Не понимаю, зачем? Сказал, что тебе они пригодятся.

- Ты будешь оформляться на ПМЖ?

- Да, Боря так велел. Сказал, что мне нужно поменять имя и фамилию. 

- В воскресенье послезавтра пойдете с Сарой в МВД. Позвони ей, пусть она спустится и поможет поднять детишек и вещи.

Когда мы зашли в квартиру, Хава во фланелевой ночнушке стояла в центре салона.

- Ты почему не спишь?

- А Рахель будет жить с нами? Мы пойдем с ней завтра в бассейн?

- Пойдете. Иди к себе. Орна спит?

- Спит, спит.

Хава расцеловалась с Фридой, развернулась на голой пятке и убежала в свою спальню. Мы решили лечь спать, а разбор вещей отложить на утро. Нашу спальню  предоставили Фриде с детьми, занеся в неё диванчик из салона и уложив на него Рахель, а сами поднялись на крышу в двухкомнатный «тещин курятник» с роскошной двуспальной кроватью и всеми мыслимыми удобствами, включая небольшую кухоньку.

Утром нас разбудили птицы. Стая зеленых попугаев на карликовых апельсинах  пентхауза обсуждала свои социальные проблемы. Обычно их призывал к порядку ястреб, живший где-то неподалеку, но сегодня у него тоже был, по-видимому, шабат. Сара спустилась вниз и, стараясь не шуметь, занялась завтраком. Когда я привел себя в порядок и заглянул в салон, там уже кипела жизнь. Орна и Хава показывали Рахель свои новые игрушки, женщины готовили завтрак, а румяный Давид в своей коляске деловито сосал бутылочку. После завтрака Сара с девочками отправилась в бассейн, а мы с Фридой и спящим на диванчике Давидом расположились в моем кабинете. Фрида достала из сумочки тоненькую книжку в картонном переплете.

- Этот дурацкий детектив Боря велел передать тебе.

Повертев в руках книжку, я достал бритву и разрезал по краю обложку. Из неё выскользнул тонкий черный кружок магнитного диска без корпуса. Аккуратно заправив его в пустой пластиковый футляр, я вставил его дисковод компьютера. Сара с недоумением наблюдала за моими манипуляциями. Мельком посмотрев на экран, я вынул дискету.

- Все ясно. С этим я разберусь. Теперь посмотрим, что в коробке с книгами.

Расстегнув ремни и разрезав ленты скотча, я взял в руки первую попавшуюся книгу. Проспект фирмы Dell. Под ней лежал толстый справочник по физике. Открыв справочник, я неожиданно увидел три пачки стодолларовых банкнот, аккуратно уложенных в вырезе страниц. На глазок там было тысяч тридцать. Такие же упаковки мы нашли еще в двадцати книгах.

- Что с ним случилось? Он что не мог просто перевести деньги на мой счет?

- Он сказал, что перевел часть денег на мой счет, который я открыла в Дисконте в прошлый наш приезд. А об этих деньгах он ничего не сказал.

- Это он сделал специально, чтобы ты не волновалась. Но риск был очень большой. Мой братец неисправим. И, главное, в этом не было никакой нужды. С голоду мы вам умереть не дадим, и на улице не оставим. Расскажи мне о последних событиях как можно подробней.

- Да я тебе, собственно говоря, уже все рассказала. Боря сказал, что чем меньше я буду знать, тем лучше. Еще он сказал, что ты сам во всем разберешься.

- Попробую. Знаешь, Фрида, Давид заснул, и ты тоже иди, поспи.

Я включил ноутбук, не имевший выход в интернет, и предназначавшийся для обработки временной информации. Загрузив дискету с романом «Три товарища» и скопировав её содержимое на жесткий диск, вставил Борину дискету и пропустил текст через дешифратор, разработанный братом и мной два года тому назад по его инициативе. Ключом являлся роман «Три товарища», с которым автоматически шла побуквенная идентификация по нескольким группам шифров, при этом результат расшифровки заносился только в оперативную память. Я не очень понимал необходимость подобной конспирации, но работа над программой мне показалась интересной. То, что я увидел на экране, вызвало приток адреналина.

«Саня! Если ты читаешь этот текст, значит меня уже нет в живых». Многообещающее начало. Боря писал, что на него наехал внезапно объявившийся племянник покойного Андрона Сергеевича. Его уволили со службы в органах, и он перебрался в Штаты, предварительно раздобыв где-то материалы следствия по делу смерти Андрона. Видимо там были какие-то намеки на Арама и его команду, к которой принадлежал когда-то Боря. «Чтобы от него отвязаться, я готов был передать ему свою компанию, и большую часть средств передал, но на определенном этапе понял, что этот подонок все равно не оставит меня в покое, а главное, мою семью. Поэтому пришлось отправить Фриду с детьми к вам, а самому «уйти». Если ты сейчас сидишь перед экраном нашего ноутбука, значит, посланные тебе книги пролистал. Там есть, что почитать и тебе, и Саре, и Фриде. Да и для детишек есть кое-что интересное. Тебе я послал в подарок крем для бритья. Он долгоиграющий, с очень приятным запахом и почти бесцветный». На этом месте я подскочил и бросился разбирать дорожные сумки и чемоданы, кучей громоздившиеся в углу салона. На дне второго открытого мной чемодана я нашел баллончик с пенистым мылом для бритья. Расположившись за письменным столом и аккуратно отпилив его основание, обнаружил бриллианты по три, пять карат, плотными рядами сидевшими в зеленоватой пасте. Да, братец! Ты неисправим. Послание было многостраничным. Речь в нем шла о невообразимых суммах, присвоенных бандитами. Боря предлагал их вернуть и представил мне подробный план. Я должен был только решить, реализовывать его или нет. Те деньги, о которых шла речь, могли обеспечить обе наши семьи совершенно другим уровнем жизни, причем на долгие годы. Если к ним добавить то, что я заработал и еще должен был заработать на своих патентах, то перед нами открылись бы заоблачные перспективы. Безусловно, главной проблемой являлись бандюки. По существу там были две ключевые фигуры, с устранением которых проблема исчезала, и сию задачу братик собирался взгромоздить на меня. Было над чем подумать. После вступления следовал детально разработанный план действий, который мне надлежало запомнить. Я перечитал его дважды и составил краткий, одному мне понятный конспект Бориного послания. После этого ликвидировал дискету и методично уничтожил следы её содержимого в ноутбуке. Выйдя на крышу и развалившись в просторном кресле, стал перебирать  возможные варианты. Я бывал в Нью-Йорке, и все, о чем говорилось в послании, зримо мелькало перед глазами. скрупулезно проработанный план меня не удивил. Боря всегда обладал потрясающей способностью расчета и предвидения, я же в очередной раз должен был стать инструментом, исполняющим написанную им музыку. Причем был риск, что на каком-то этапе инструмент сгорит, не доиграв до конца. Мне было не совсем понятно, почему он не попытался сам исполнить эту серенаду. Единственным возможным объяснением была внезапность всего произошедшего или какое-то специфическое препятствие.

За обеденным столом было шумно и, несмотря на печальное настроение Фриды, весело. Сара с явным удовольствием кормила овощным пюре Давида, а девчонки наперебой обсуждали поездку в бассейн. Быстро накатил вечер, дети угомонились, и мы втроем устроились на диване в салоне перед выключенным телевизором. Фрида взглянула на меня покрасневшими глазами:

- Саша, что ты собираешься делать? Что было на дискете?

- Пока я ничего тебе не могу сказать. Все нужно как следует обдумать. Одно я знаю определенно, что жить вы будете пока у нас, и вам нужно начинать учить иврит. Сара поговорит с Орной, и та займется исподтишка с Рахелью, а тебе придется заниматься самостоятельно. Книги, телевизор, магазины, лавки. Мы тоже постараемся тебе помочь. А пока посмотрите, что мой братец прислал вам на булавки.

С этими словами я достал из кармана брюк пластиковый мешочек и высыпал на журнальный столик бриллианты.

- Мой муж всегда был сумасшедшим! Что мы с этим будем делать?

- Пока не знаю. Можно прикинуться идиотом и поговорить с ювелирами, но это опасно. Так что пока подождем. Надеюсь, что они недостаточно крупные, чтобы обладать биографией. Впрочем, можно самим заняться ювелирным делом и состряпать некие оригинальные украшения. Или слепить что-нибудь под старину. Есть еще вариант – замаскировать их под стекляшки и хранить «на черный день». Ладно, пошли спать. Утро вечера мудренее.

Дождавшись, когда дети заснут, мы с Сарой поднялись на крышу и, полюбовавшись немного на огни Тель-Авива, пошли в спальню.

- Саша, что ты собираешься делать?

- О! Эта фраза становится дежурной. Честно говоря, не знаю. Скорее всего, продолжать жить и работать.

- А о чем писал Борис?

- Как обычно – о всякой полуфантастической ерунде. Давай спать.

Сара, намотавшись за день, мгновенно уснула, а я еще часа два прокручивал в голове Борин план, взвешивая все за и против, прекрасно понимая, что самый лучший план по определению никогда не выполняется. Слишком много независимых переменных, а их количество требует соответствующих путей отступления и вариантов новых решений. На определенных этапах придется импровизировать с большой степенью риска. С одной стороны рутина жизни, пусть и очень успешной, затягивала, и явно ощущался недостаток адреналина. С другой стороны все было отлажено, уютно и надежно. Ладно, подождем, поживем – увидим.

Но долго ждать не пришлось. Через неделю, восьмого августа, я получил странное электронное послание, которое было определено мною как спам, но по двум ключевым словам в заглавии я понял, что это письмо от брата, и  в последний момент удержался от его удаления. После расшифровки странноватого текста решил, что нужно действовать. Ничего не объясняя Саре, заказал билет на Лондон и начал собираться. На её настойчивые расспросы постарался дать убедительное объяснение о деловых связях и новых заказах, хотя и после этого у меня осталось ощущение, что она мне не поверила. Мы слишком хорошо знали и понимали друг друга, но я не имел права загонять жену в стресс. С Фридой я на эту тему вообще не разговаривал, и через два дня с чемоданчиком на колесиках и ноутбуком улетел в Англию. Из аэропорта электричкой, а потом на метро добрался до вокзала Кингс Кросс Стейшн, купил билет до Йорка и, подхватив за ручку чемоданчик, затрусил к собиравшемуся вот-вот отчалить поезду. Перейдя в вагон второго класса, уютно разместился в одиноком крайнем кресле и два часа славно подремал под хорошо забытый стук колес и тихое поскрипывание вагонных рессор. Выйдя на крытый перрон Йорка и отыскав колонну с таксофонами, нащелкал номер. Услышав знакомый набор слов, кротко ответил: «Yes boss, of course!» Пройдя через справочное бюро в крытый аппендикс шоссе со стоянкой такси, заметил на противоположной стороне притормаживающий серый Ягуар.     

Я подошел к заднему бамперу, открыл багажник, загрузил в него чемоданчик и уселся рядом с усатым господином интеллигентной, почти аристократической наружности. Машина неспешно покатила по улочкам старинного квартала и вскоре выехала на практически пустое шоссе. Я знал, что моего шофера звали Эндрю, что это был тот самый джентльмен, с которым у Бори в свое время были дела, коих свидетелем мне однажды пришлось быть, и что ему я мог доверять абсолютно во всем. Пошевелив роскошными рыжими усами, он неожиданно обратился ко мне на ломаном русском:

- Ну, как прилетел?

- Нормально. По ветру.

- Надо говорить «С ветерком». Я так знаю.

- А откуда вы знаете?

- Ну, я знаешь ли, много лет имею дело с русскими и много маленько изучал язык, так что, как это говорится «меня не обогреешь».

- Не нагреешь.

- Ну, хорошо. Ты понял.

- Поскольку я вас нагревать не собираюсь, то мы можем говорить по-английски.

- Right!

После этого мы уже не переходили на великий и могучий, хотя время от времени Эндрю вставлял по-русски соленые, по его мнению, словечки и поговорки. Через десять минут мимо нас проплыла табличка «Данингтон», и вскоре мы повернули направо, пропустив встречный рейсовый автобус. В глубине небольшого дворика стоял добротный одноэтажный кирпичный дом. Как потом выяснилось, он фактически состоял из двух квартир с отдельными входами и общей комнаткой-библиотекой. Эндрю успел мне рассказать, что два года тому назад овдовел, а оба его сына живут и работают в Австралии, так что при случае, если подворачивались симпатичные квартиранты, вторую квартиру он сдает, чтобы было веселей. Материально он не нуждался. Дверь была открыта, и когда мы вошли в салон, с дивана нам навстречу, широко улыбаясь, поднялся молодой человек. От неожиданности я остановился с протянутой рукой. Я как будто заглянул в зеркало. Мы были одного роста, возраста, и цвета глаз. Только у моего визави волосы были немного светлей. Эндрю раскатисто рассмеялся.

- Я всегда говорил Боре, что ты похож на моего лондонского племянника! Только волосики тебе нужно немного осветлить. А лучше Джорджу затемнить. Да, пожалуй, именно так и сделаем. Сашья, завтра ты улетаешь в Нью-Йорк. Сейчас обедаем, отдыхаем, все обсуждаем и ложимся спать. Утром я тебя отвезу в Йорк на восьмичасовой поезд. Дальше все сам по плану. Кстати, какая у вас группа крови?

Оказалось, что даже группы крови у нас совпали.

- Ну, Джорджик, я всегда говорил своей сестре, что её муж типичный блондинистый еврей, а она мне голову морочила «ирландец, ирландец». Ирландец из Хайфы, прости господи его душу грешную. За что и любил, разбойника. И вообще, дядя Эндрю всегда прав.

- Кроме тех случаев, когда он ошибается.

Тут Эндрю вставил по-русски.

- Как был говорить товарищ Сталин, «не ошибётся тот, кто ничто не делает», а я человек деловой.

- Этого у вас не отнять, дядя Эндрю.

После сытного обеда мы сели за стол и тщательно обсудили план действий. Разговаривали вполголоса под монотонное бормотание телевизора и шум вентилятора. Особо важные моменты расписывали на тонкой линованной бумаге. После двухчасового обсуждения Эндрю сложил исписанные листочки, поджег и бросил в камин, тщательно перемешивая сворачивавшуюся черными рулонами золу. Он объяснил, что, несмотря на то, что давно отошел от дел, продолжает на всякий случай соблюдать определенные правила. Он следил за электронными и общетехническими новинками и регулярно проверял свой дом на предмет прослушки. Потом мы вышли в закрытый задний дворик, выходящий на картофельное поле, и я часа три расспрашивал Джорджа о его привычках, знакомых, работе в исследовательской лаборатории электронной фирмы, внимательно прислушиваясь к особенностям его речи, акценту и интонациям. Время от времени останавливал и просил повторить отдельные фразы, после чего сам старательно их декламировал, а Джордж критиковал и исправлял мой акцент. Когда солнце зацепило край поля, он хлопнул меня по коленке: ‘Very good! Enough’. Мы выпили по бокалу темного пива за успех предприятия и пошли спать.

Утром мы позавтракали и около часа готовили документы, билеты, чековые книжки и кредитки. Я внимательно просмотрел и распределил их по карманам, превратившись в Джорджа Вильсона. Его фотографии на документах соответствовали мне не меньше, чем их истинному хозяину. Чудеса, да и только! То же самое проделал мой двойник уже с моими документами, хотя по нашему замыслу он должен был провести две «операционные» недели под домашним арестом у дяди не высовываясь и ни с кем не общаясь, за исключением двух показательных прогулок по Йорку в моем одеянии под камерами наблюдения. На прощание Джордж дал мне дискету с подробным изложением своей биографии, чтобы было, чем развлечься в полете.

До аэропорта в Хитроу, а главное, до нужной стойки, я добрался как раз к началу регистрации. Хитроу – это по существу небольшой город, ориентироваться в котором настоящее искусство. Все проверки прошли без сучка и без задоринки. Усевшись в кресло возле иллюминатора, я испытал чувство близкое к эйфории. «Успокойся, придурок, все еще впереди», - сказал я себе и открыл компьютер. За время полета я успел три раза поесть, пару раз вздремнуть и за усердным чтением усвоить небогатую биографию моего двойника. Самым проблемным моментом были его лирические отношения с двумя англоязычными дамами, перелетевшими несколько лет тому назад в Штаты, а посему я тщательно проработал все, что относилось к их описанию, дополнив уже сидевшую в голове информацию. Закрыв комп, я уставился в экран телевизора и попытался понять за кем, размахивая пистолетом, бежит Кевин Костнер.

-   Sir! We are already in New York.

 Я вынырнул на поверхность темно-зеленого озера и глубоко вздохнул. Уф! Приехали. В иллюминаторе на фоне вечернего неба проплывали цветные огоньки самолетов, по освещенному полю сновали тягачи и спецмашины. Салон Боинга был уже наполовину пуст, и в кишку причального тамбура я вошел последним. Через сорок минут такси высадило меня на Брайтон Бич недалеко от Педиатрического Центра Анатолия Берковского. Скромненькое такое название. Покрутившись по улочкам минут сорок на предмет обнаружения слежки, и выйдя на 6-ю улицу, я сразу увидел башню дома 3015. Пятизначный код интеркома вызвал нежный щелчок, и застекленная дверь плавно распахнулась. На пятом этаже я открыл массивную двухзамочную дверь и оказался в просторной трехкомнатной квартире. Это была одна из Бориных «конспиративных» квартир, купленных им на черный день. Сегодня этот день наступил. Посветлеет ли он, зависело от столь многих причин, что лучше было об этом не думать, а как говорила одна из моих одноклассниц, «тупо действовать». А план действий был. Причем весьма подробный. Первым делом я проверил квартиру на предмет проникновения. Все метки, нитки, пылевые узоры, волосики, заложенные в определенных местах, пятна лака, были в порядке. Наведя элементарный порядок и переобувшись в мокасины на мягкой подошве, открыл потайную дверцу за кухонным шкафчиком и вынул плоский рюкзак с париками, гримерным набором и пакетом разнообразных электронных игрушек. Минут десять заняло у меня превращение в кудрявого шатена с невыразительными усиками и профессорской бороденкой с проседью. В ящичке телефонной тумбочки отыскались ключи с брелком «Тойота», документы на машину, выписанные на меня, то есть на Джорджа Вильсона. Холодильник содержал только пиво, полуфабрикаты и всего один приемлемый для меня набор – шоколад и виноградный сок. После стакана сока и двух кусочков шоколада настроение поднялось, и появилась потребность в «продолжении банкета». Удостоверившись, что за дверью ничего не звякает, не шуршит и не кашляет, вышел на площадку. Лифт сбросил меня на подземную стоянку, где по звонкому кряканью я нашел свою машину. После пары кругов по близлежащим кварталам стало понятно, что машина является помехой, так как стоянок практически не наблюдалось, а искать супер было лень. Вернув её на место, отправился пешком по магазинам и лавочкам, наполняя бумажный мешок привычными продуктами. Ужин удался на славу, и можно было отправляться спать. Утро вечера и так далее…

Утром я закрепил на стенках и вентиляционных отдушинах чувствительные микрофоны с выходом на портативный усилитель, собрался, посидел с наушниками минут пятнадцать, фиксируя кто в какой квартире собирается на работу. Заодно наклеил усики, приладил на макушку накладку с «перышками» и изобразил на щеках здоровый румянец. Дождавшись гробовой тишины, я выскользнул за дверь. С соседями лучше было не встречаться. До аптеки на Парк Авеню возле Сороковой улицы я добрался на метро, не рискуя искать парковку на Манхеттене. Замечательно поворковав с курносенькой аптекаршей, я приобрел для «своей тетушки» по настоящему американскому рецепту ампулы с гепарином обычной и повышенной концентрации с набором одноразовых шприцов. Охота на дичь началась. Оставалось только её выследить. Во втором, с немалым трудом найденном, Борином тайнике обнаружились пять портативных видеокамер ночного наблюдения. Потребовался час, чтобы разобраться с их подключением и системой обработки сигнала. Это была настоящая шпионская аппаратура высочайшего качества. Ею можно было пользоваться в режиме реального времени и накапливая информацию пакетами, передаваемыми сжатыми шифрованными блоками. Единственной, но существенной проблемой было то, что устанавливать их нужно было на крышах и пристраивать к ним небольшие, но все же весьма заметные панельки солнечных батарей. Дом объекта номер один располагался на расстоянии сто метров по прямой от моей квартиры, но это не облегчало моей задачи. На следующий день я сгонял на Манхеттен и в нужном месте купил комбинезон с форменной фуражкой, набор инструментов и рабочие башмаки. Вернувшись на Брайтон Бич, забрался под навес одинокого вагончика, осмотрел свое новое обмундирование и, методично повозив его по грязному песку, придал одежке слегка поношенный вид. Точно так же я обошелся с новенькими «говнодавами» на толстенной подошве с металлическими набойками. Дома примерил форму, добавив «производственные» пятна, приготовил все необходимое и отправился спать.

Проснулся с ясной головой, за завтраком спокойно обдумал план действий и  вышел на оперативный простор, вооруженный до зубов шпионскими прибамбасами, включая набор париков и грим, ящичком с инструментами и складной миниатюрной лестницей. В памяти всплыл старый фильм с участием Райкина, в котором он с помощью ассистентов стремительно переодевался, пробегая по сцене за занавесом. У меня ассистентов не было, а вместо занавеса были узкие проходы и тупички между домами, куда я заходил с озабоченным видом, стараясь вынырнуть оттуда никем незамеченным. Обойдя три относительно невысоких многоквартирных дома, окружавшие 2961-й по пятой улице, я довольно быстро установил в укромных местах на крышах камеры с солнечными панельками, замаскированными под черепицу. Двум случайно встретившимся жильцам я объяснял, что инспектирую качество заземления громоотводов и изоляцию кабелей. К счастью ни одному из моих собеседников не пришло в голову проверить результаты моей работы. У меня имелись соответствующие документы, но их качество не было гарантировано, да и лишний раз светиться не хотелось. Среди моих деловых партнеров было много англоязычной публики и много американцев, так что языковой практики было хоть отбавляй. Сталкиваясь с туземцами Брайтона, я мгновенно определял их происхождение, включая национальность и место рождения. Плавильный котел народов! Чтобы не зажариться в этом котле нужно было быть настороже, и с каждым общаться на уровне наилучшей «контактной совместимости», стараясь не переусердствовать и по возможности производить на людей положительное впечатление, близкое к нулевому. Жаль, что у них за ухом не было кнопки «delete». Мой объект жил в центре еврейского района, что было весьма своеобразным выбором для ярого антисемита, коим он являлся по Бориному анамнезу. Видимо, на этот счет у него были свои соображения. Вернувшись в квартиру, я первым делом настроил приемную антенну и проверил работу камер в прямом и пакетно-импульсном режиме. Все работало безукоризненно. Теперь можно было расслабиться и оглядеться. Через пять минут в максимально скромном одеянии аборигена Брайтона я отправился на прогулку. Пройдя по Брайтон-Бич и поглазев в витрины русских магазинов и ресторанов, наткнулся на замечательную мизансцену. Белый лимузин остановился в самой узкой части улицы, герметично её заткнув. Из открытого окна показалось черноусое «лицо кавказской национальности» и с видимым удовольствием от фокусируемого на нем внимания начало громогласно общаться с рослым, кудрявым парубком в серебристом пиджаке и красном галстуке. Я обратил внимание, что водители застрявших за ним автомобилей покорно молчали. Интуиция мне подсказывала, что они знали этого типа и явно не хотели с ним связываться. Сценка продолжалась минут пять. За это время за лимузином выстроилась приличная очередь. Водители высовывались из окон, но увидев вдали длинное белое авто и беседующих приятелей печально возвращались на свои места. Интересно девки пляшут. Уж не местный ли авторитет  перед нами? Во время прогулки я зашел в магазин дисков. Стены и потолок были в свежей копоти. На мой вопросительный взгляд молодой русскоязычный продавец шепотом ответил, что на прошлой недели их подожгли. Вообще я обратил внимание, что у многих хозяев лавочек, охранников ресторанов и продавцов лица были напряженными. После привычных широких улыбок их израильских коллег это несколько настораживало. Хотя пожилые русскоговорящие работники торгового фронта Израиля и сохраняли совковую хамоватость, но подобной напряженности, переходящей в страх, я у них не наблюдал. Не говоря уже о молодежи. Тут попахивало настоящим рэкетом. Полушутя я спросил у продавца, уж не этот ли джигит на белом лимузине тут верховодит, и ответная реакция меня поразила. Парнишка вздрогнул, опустил глаза, глянул мельком на улицу и буквально скукожился. Не могу сказать, что в его глазах был страх, так как глаз я не увидел, ответа тоже не услышал, да в этом и не было надобности. Номер машины я запомнил, и в ближайшем интернет-кафе «пробил» её на компьютере, зайдя на сайт Полицейского Управления. Машина была записана на Шалву Валидзе, а её хозяин постоянно проживал в Пенсильвании и имел в Бруклине четырехкомнатную квартиру на Нептун Авеню. На его социальных сайтах было немного друзей. Быстренько взломав его переписку, я узнал массу интересных вещей. Все, что мне было нужно, сбросил на один из временных почтовых ящиков. Вечер был посвящен обработке результатов наблюдения и планирования на основе полученной информации. Прямо мини ФБР. Последующие семь дней ничем не отличались от предыдущих, с той разницей, что пару раз я сгонял в Пенсильванию на рекогносцировку и три дня потратил на отслеживание перемещений «объекта номер раз», майора КГБ в отставке, господина Савченко Петра Сергеевича, товарища СПС. В результате выяснилось, что, как и предполагал Борис, они были ключевыми фигурами в нашем деле, и не только в нашем. На них замыкались связи с несколькими мелкими бандами Брайтона и даже Нью-Джерси, выполнявшими их криминальные поручения, включая убийства. В Пенсильвании хвостов у них не наблюдалось. Мозгом всего предприятия был товарищ майор. Вот этот мозг вместе с его каналом связи и стокилограммовым охранником Гошей и нужно было отключить. Кое-что я узнал с помощью прямой лазерной прослушки, установленной у меня на балкончике. Она была сфокусирована на окно, находившимся в прямой видимости. Пришлось немного повозиться с фокусировкой, пока слышимость стала удовлетворительной. Разговоры СПС, которые он вел с Шалвой, касались в основном кратковременного планирования и сиюминутных проблем. В ночь на двадцатое августа пришло время действовать. Савченко был приглашен на свадьбу, и вся компания должна была веселиться в ресторане часов до двух ночи. Забавно, что свадьба была еврейской. Мафионеры всех стран и народов, соединяйтесь!

Вечером я приготовил ампулы, стерев с одной из них цифры с процентным содержанием гепарина, черный тренировочный костюм, маску, травматический пистолет, стилет, складную дубинку и инструменты. В одиннадцать часов, дождавшись тишины, спустился по лестнице и через две минуты был возле задней двери двухэтажного домика майора. В тени кустов натянул на себя маскарадный костюм «ниндзя» и приступил к делу. Закоротил провода сигнализации двери, нейтрализовал контактные щупы и сравнительно легко открыл старый замок, зная, что сигнализация объемных датчиков была отключена. Вернее, не была включена в расчете на нетрезвое возвращение с мероприятия. Это обсуждалось честной компанией перед самым выходом из дома. Проскользнув на второй этаж, заглянул в уютный кабинет и сразу обнаружил цель – делловский ноутбук. Скачать нужные мне файлы было делом трех минут. Их ликвидация на компе потребовала еще десяти. За это время я сбегал в спальню и заменил приготовленную на ночном столике ампулу на свою, с надеждой, что он будет достаточно трезвым, чтобы сделать себе укол антикоагулянта. Ему с механическим сердечным клапаном вообще нельзя было пить, но скорее всего товарищ майор пренебрежет рекомендациями врачей. Закончив и аккуратно вернув всё и вся на исходные позиции, я переоделся в тех же кустах и вышел на улицу. Луна была почти наглухо закрыта облаками, а освещение только что переключилось на экономный ночной режим. Теперь будем ждать и наблюдать. Около двух часов ночи к парадному подъезду подкатил знакомый лимузин, из которого вывалился пьяный Савченко, поддерживаемый более трезвым Шалвой. В доме зажегся свет, но через минут десять он погас, и все успокоилось.

Все утро я просидел за экраном, наблюдая поочередно зарешеченные окна дома, подъезд и машины, паркующиеся возле дома. Все было как обычно. Только майор вышел на работу на час позже обычного. Он спокойно прогулялся до туристического агентства, которым заведовал, и оставался там до четырех. Будем подождать…

В субботу утром долго ждать не пришлось. Возле 2961-го подъезда с визгом остановился белый лимузин, из которого выскочил Шалва в сопровождении Гоши. Они повозились немного у входной двери, а потом из динамиков компа понеслась отборная матерщина и крики на грузинском. Из всего этого гвалта стало ясно, что половина операции успешно завершена. Второе, и очень важное, что ничего подозрительного они не обнаружили и полагают, что Савченко почил в бозе от кровоизлияния в мозг. Я быстро собрал свои маскарадные принадлежности и выскочил на улицу. Ежедневные тренировки на корте помогли за считанные минуты обежать знакомые крыши и собрать камеры. Пробегая мимо белого лимузина, я споткнулся и, быстро сгруппировавшись, успел приклеить датчик под задний бампер. В квартиру вернулся мокрый и весьма утомленный. Через просвет между каменными многоэтажками в бинокль было видно, как в машину скорой помощи заталкивают носилки с большим белым пакетом. Вскоре на мониторе компа появилась решетка улиц, по одной из которых ползло красное пятнышко датчика. Уф! Можно расслабиться. Главное, чтобы ребята не укатили в Пенсильванию раньше захода солнца. После душа и обеда можно было прилечь на диване и балдеть, переводя взгляд с экрана телевизора на экран компьютера. Заветное пятнышко застыло возле Downtown Hospital и оставалось там до шести вечера, но уже в пять часов, заранее собрав все необходимое, я выкатился из подземного гаража и отправился на Манхеттен, время от времени поглядывая на экран регистратора сигнала от датчика, выехал на шоссе I-280. Нужно было его опередить километров на двадцать, а судя по его перемещению, Шалва собрался на свою виллу в Страудсберг. Пока что все шло по плану. Через полчаса на пологом спуске в свете фар показался заветный знак виража. Через пятьдесят метров от поворота я свернул на маленькую «туалетную» стоянку и, подбежав к указателю виража, накрыл его большой разлапистой веткой упавшей с высокой сосны, нависавшей над обочиной. Ветка была приготовлена заранее, как и пистолет с глушителем, случайно приобретенный на пятничной ярмарке. На ярмарке было все, но Парабеллум мне так понравился, что я не смог удержаться. Так же случайно купил подходящий глушитель в противоположном конце этого придорожного балагана. Ждать пришлось недолго. На экране слежения было видно, как световое пятнышко ускоренно заскользило на первом спуске к реке, потом еще быстрей двинулась по второму уклону. Как и ожидалось, не увидев знака поворота, водитель решил, что еще не доехал до реки и не сбросил скорость, а когда понял свою ошибку, было уже поздно. Засвистели шины, раздался скрежет и грохот разрушающегося корпуса. В свете восходящей на востоке луны мелькнул вздыбившийся лимузин, потом раздались два мощных удара, всплеск, хлопок взрыва бензиновых паров, громкое бульканье и тишина. Фонарик высветил разбитый железный отбойник и словно гигантским рашпилем ободранный бок сосны, а по водной глади речки Делавэр еще минут пять расходились, поблескивая в лунных лучах, концентрические волны. Теперь нужно избавиться от пистолета, всех электронных причиндалов и можно завершать операцию. Пока что план моего гениального братца работал безукоризненно. На обратном пути я свернул с шоссе, и, остановившись через пару километров на обочине проселка, вынул из багажника два продолговатых пластиковых мешка набитых электроникой. Отойдя от дороги на пятьдесят метров, в точно обозначенном на навигаторе месте обнаружил широкую огороженную штакетником воронку, в центре которой чернела горловина вентиляционного колодца заброшенной шахты. Мешки один за другим улетели в вертикальный провал. Через несколько секунд донеслись тихие всплески. Колодцы уходили вниз на сотни метров и были почти полностью заполнены водой. Скрепя сердцем я разобрал Парабеллум и разложил все детали по дырявым полиэтиленовым мешочкам. Парочку сбросил в колодец, а остальное то здесь, то там выкидывал из окна в канавы и речушки по дороге на Нью-Йорк. Когда на горизонте, на фоне освещенных луной облаков появились гигантские силуэты, свернул с шоссе и через несколько минут оказался на пустынном берегу широкой реки. От травянистого края к воде вел плотный пологий скат. На первой передаче автоматической коробки после отключения ручного тормоза машина плавно пошла вперед и с урчанием исчезла в воде. Через пять километров я вышел к конечной станции метро и еще через час принимал душ в  Washington Square hotel.

Мой рейс на Цюрих задерживался на трое суток из-за урагана. Суетиться с обменом билета не хотелось, да и вряд ли удалось бы добраться быстрей через какой-нибудь доступный аэропорт. Дав знать о задержке в Йорк и Петах-Тикву, я составил себе незамысловатый план культурных мероприятий, но сначала из разных интернет кафе перевел по цепочке деньги с тех вкладов Савченко, с которых это возможно было сделать. На это ушло полдня. Замечательно перекусив в рыбном ресторане, отправился в Metropolitan Museum. После питерских дворцов и музеев удивить меня чем-то необычным было невозможно. Рассеянно блуждая по полупустым залам, я вдруг почувствовал, что меня крепко обхватили за плечи обнаженные руки.

- Здравствуй, Сашенька.

Я замер. Голос был мне знаком, но при всей моей выдающейся памяти я никак не мог вспомнить имя его хозяйки. Первым желанием было изобразить недоумение и затараторить по-англицки извинения, но повернувшись и увидев, что это Зина, отказался от этой театральщины. Не тот случай. Оставаясь в мягких объятиях, я развернулся и обнял её. Постояв обнявшись с минуту в полном молчании, мы направились к диванчику возле стенки и присели, не выпуская руки друг друга.

- Какими судьбами?

- Были кое-какие дела. А ты почему не в Испании? Родители там?

- Родители там. У них все хорошо. Отец ведет бизнес через интернет, время от времени наезжая в Петербург. Вилла, бассейн, корт, машины, друзья. Все нормально.

- А ты как?

- У меня здесь турбюро. На булавки и бензин, как говорит мой муж. Он с сыном сейчас в Бельгии у своих родителей. Как у тебя?

- Жена, две дочки. Своя фирма. Работаем по моим патентам. Все хорошо.

- А как там Боря?

- Борю убили. И не там, а здесь. Фрида с детьми живет у нас.

Некоторое время гробовую тишину нарушало только шарканье ног случайного посетителя.

- Я не знала, что он жил здесь.

- Здесь – это в Нью-Джерси.

- А ты где остановился?

- В Washington Square hotel. А ты где живешь?

- Верхний Ист-Сайд. Недалеко отсюда. К сожалению, ко мне нельзя. Муж патологически ревнив, а «стражи ворот» обязательно донесут. Он очень любит сына, и я не хочу дразнить гусей. Пошли к тебе? Поболтаем. Последнее время меня от одиночества депресняк стал давить. Я не верю всем этим психотерапевтам, но кроме как работой отвлечь себя нечем. Пошли?

- Пошли.

По дороге Зина завела меня в винный магазин и купила бутылку южноафриканского коньяка, лимон, а в соседней пиццерии нам упаковали четыре порции и вручили бутылку колы.

- Не смотри на меня с печальным укором, мой друг. Я не алкоголичка и практически вообще не пью. Но сегодня я намерена выпить за упокой, и тебя заставлю пригубить сей замечательный коньяк. Его рецепт был открыт случайно и получил «всеамериканское признание».

В номере она быстро накрыла на стол, я откупорил бутылку и разлил грамм по тридцать в граненые стаканчики. Мы помянули Борю, а потом выпили за здоровье его детишек. С непривычки после двух доз голова пошла кругом. Боясь потерять над собой контроль, я прикрыл стаканчик ладонью.

- Мы никуда не спешим, Сашенька. Перекуси-ка, а потом еще по чуть-чуть. Во Всеволожске ты отказался, а здесь я от тебя не отстану. Ужасно хочется посмотреть, какой ты пьяный. Пока что мне все очень нравится.

Видимо сказывалось напряжение прошедших дней с постоянным недосыпом. Моя хваленая воля постепенно растворялась, любовь к миру вообще и к Зине в частности неудержимо росла, но все же на пятом стаканчике я категорически остановился.

- Ладно. И так сойдет. Ну-ка, марш в кровать, и не вздумай заснуть!

Я в жизни не испытывал ничего подобного. Не было никакого желания возражать и сопротивляться. Медленно раздеваясь, я даже наслаждался возможностью почувствовать себя ребенком и подчиниться приказу строгой воспитательницы. Несколько минут окружающие меня предметы плавно покачивались, Зина вообще исчезла из поля зрения, тяжелые портьеры на окнах таинственно шевелились в потоках струй из кондиционера. Комната погрузилась в полумрак. Забравшись под одеяло необъятной кровати, и перевернувшись на спину, я бережно положил голову на подушку, пытаясь сосредоточиться. В этот момент открылась дверь из ванной комнаты, и в ореоле света показалась женская фигура фантастической красоты. Она медленно приблизилась к кровати и сорвала с меня одеяло.

- Ну, Фруман, держись!

Три дня мы не выходили из номера. Несмотря на обеды, завтраки и перекусы, заказываемые в номер, я похудел килограмма на четыре. Наконец наступил день расставания.

- Я отвезу тебя в аэропорт. Пошли.

Мы спустились вниз, и пока я рассчитывался у стойки регистрации, Зина листала рекламные брошюрки. Услышав, как ко мне обратился администратор, она недоуменно подняла брови. Я сделал вид, что не заметил, закончил все формальности и поманил её к выходу. Через сотню шагов, Зина резко остановилась, поглядев на меня в упор прищуренными глазами.

- Ты ведь здесь неспроста под чужим именем. Опять со своим братиком бандитом что-то провернули. И тебя он как всегда подставляет. Угадала? Угадала… По глазам твоим вижу. Дурак ты, Сашка. А я-то думала, что у моего сына дядя умница, почти гений, а он дурачок.

- Какой дядя? Ты о чем?

- О том, что мой муж сейчас развлекает Бориного сына и не догадывается об этом. Так уж получилось. Твой братец закрутил с Фридой до того, как узнал, что я беременна. А ты думал, что мы расстались из-за Испании? Это была сказочка для тебя. Будет забавно, если у моего сына появится одноутробный братик фрумановского помола. Господи, Сашка! И почему ты тогда заснул во Всеволожске! Что твоя Оксана понимает в мужиках! Как все несправедливо.

Попытки успокоить ни к чему не привели, и по её щекам покатились крупные слезы, а лицо пошло пятнами.

- Санечка, я тебя умоляю, не делай глупости. Бори уже нет. Ты ничего никому не должен.

- Ладно, не буду. Только успокойся. Лучше расскажи, чем занимается твой муж.

- Своими заводами. Производством жратвы, поставками, сбытом, рекламой и прочим. У него хороший партнер, и Сеня можно себе позволить иногда передохнуть. У меня свой капитал, о котором он даже не догадывается. Турбюро это так, для отвода глаз. Основное – биржа и инвестиции. Сенька знает только, что я окончила курсы биржевых маклеров и понемножку играю, но на самом деле я играю по-крупному, и денежек у меня вагон и маленькая тележка. Спасибо интернету. Так что если я приеду к тебе в Израиль на должность старшей жены, то материально ты не проиграешь.

За разговором мы прошли в подземный гараж, и Зина прошла в полутемную нишу, откуда приветливо чирикнул темно-вишневый Бьюик. Водила она уверенно, но немного нервно.

- Зин, а ты не боишься путешествовать в такой роскошной тачке?

- Загляни в мою сумочку.

В сумочке рядом с ней оказался кольт с перламутровой рукояткой.

- Не боюсь. Правда, один раз пришлось заделывать две дырки в двери. Зато горилла с дробовиком ушла в мир иной незаштопанной. Не ожидал, дурачок, что мы девки крутые.

- А как полиция и разрешение на ношение?

- Слишком много было свидетелей нападения, а разрешение у меня в порядке. Когда бываю в дурных районах, беру с собой Узи. У тебя в Израиле есть оружие?

- Нет. Мне оно не нужно. В Петах-Тикве почти нулевая преступность. Русскоязычную шпану и арабов полиция плотно пасет. Мне как-то довелось наблюдать, как в центре города брали банду кавказских наперсточников. Они разбегаются, и вдруг как из-под земли появляются агенты в штатском и мгновенно их скручивают. Кино! Полицию практически не видно. Зин, а с мужем ты тоже такая крутая?

Пару минут тишину в машине нарушало только бормотание двигателя.

- С мужем я, дорогой Сашенька, тихая и покорная, как овца. И глупая, как блондинка. Мой весьма самодовольный муженек все это хавает, но проблема состоит в том, что сынок пошел в своего биологического папочку, и иногда так на меня поглядывает, что мурашки по коже пробегают, а к Сеньке с каждым годом он относится все, как бы это полегче сказать, снисходительней. Боюсь, что когда этот мыльный пузырь лопнет, мне и в самом деле придется перебираться в Израиль. Не волнуйся. Я тебе не помешаю. Мне будет достаточно тебя и твоих иногда видеть. Наверное, дико звучит, но я и твою Оксану люблю.

На этот раз она плакала навзрыд, да так, что я начал сомневаться в благополучном завершении нашей поездки.

- Давай я поведу.

- Нет, нет. Все. Все в порядке. Прости, ради бога. Ты ни в чем не виноват, а того, кто виноват уже нет. Да и его вина не очевидна. Вот мы и приехали. Я не пойду тебя провожать. Ты не обидишься?

 Мы посидели обнявшись, поцеловались, и я с сумкой через плечо и лэптопом в руке зашагал к воротам терминала. В кассе мне повезло, и удалось поменять билет на Лондон вместо Цюриха, причем лондонский рейс вылетал на час раньше, так что я сразу прошел регистрацию и от нечего делать зашел в Duty free. Возле прилавка электронной мелочи я услышал тихий, знакомый голос:

- Молодой человек, а что вас интересует?

Обернувшись, я наткнулся на незнакомую усатую физиономию, с краснощекого фронтона которой на меня глядели голубые глаза в тяжелой роговой оправе.

- Простите…

- Помилуйте, Ватсон! Это же ваш брат, Борис!

- Ну, ты и придурок!

- Ошибаетесь, батенька. По-моему на иврите это называется «пикеах», умненький. Не гений, как некоторые, но тоже ничего. Здорово! Летишь на Лондон? А я в Цюрих. Аккурат вместо тебя, ренегата. Шутка. Ты просто молодец. Высший класс!

- Откуда ты знаешь про Лондон?

- Чудеса электроники. Ты же в машине обещал Зинке не делать глупости, вот я и поменял свой билет в Лондон на Цюрих, а ты получил мой билет. Элементарно, Ватсон.

- Кончай ты со своим Ватсоном. Может, полетим вместе? Ты хорошо все продумал?

- Продумал, продумал. Я заберу только свое. Остальное передам в фонд борьбы с раком. Зину жаль. Если бы я знал про беременность, то завязал бы с Фридой. Хотя кто знает, что хорошо, а что плохо в этих делах. Ты счастлив с Оксаной, я с Фридкой. Зина потрясающая женщина, но рядом с ней очень нелегко. Дискету не выкинул?

- Пока нет.

Говорили мы в полголоса, заинтересованно разглядывая полки с аппаратурой. Тонкая рекламная брошюрка с вложенным в неё лепестком магнитного диска скользнула по стеклянному прилавку и исчезла в Борином кармане.

- Ладно, тебе пора. До встречи в Петах-Тикве. Большой привет йоркцам.  

- Пока!

Через час под неназойливый гул двигателей я дремал в Боинге, вспоминая прошедшие две недели как затянувшийся утренний сон. 

 Петах-Тиква   06 2014.

Петах-Тиква   11. 2012