В девяностых это было. Вот как сейчас помню: «Знакомьтесь: Питер Стэнли, штат Огайо. Будет вести у нас установку оборудования на торфодобывающем предприятии. А это Ольга Сурикова, местный журналист». –  Я гляжу перед собой и вижу типичного интеллигента. Лет сорока, в очках, одетого просто, но со вкусом. Он что-то говорит на ломаном русском. Мы улыбаемся друг другу и отходим в сторону. Из слов Питера я узнаю, что он в нашей стране впервые и мечтает открыть для себя «живую Россию».
    Открытия начались тем же вечером – в общежитии, куда временно поселили гостя. Двое работяг, узнав, что у них новый сосед, грохнули на стол литр водки, к нему банку килек и – айда сюда американца! Сначала пили за здравие, потом за дружбу народов, потом – на брудершафт. Подоспевшие обитатели других этажей добавили на пир четверть самогона. В два часа ночи, оглушенный такой широтой, Пит захотел укрыться в своей комнате, но не тут-то было. «Мы же от всей души! Из лучших чувств!» – гудела компания, и пришлось сдаваться. То есть вместе со всеми забивать «козла», петь под гармошку, кого-то утешать, кого-то разнимать и, разумеется, в общей сумятице принять на себя пару шальных затрещин.
    Тем не менее, утром гладко выбритый и одетый с иголочки Пит явился на работу. А вечером… «Я шел по Ленин-стрит дышать свежий воздух, – рассказывал он. – Я не могу каждый день пить так много алкоголь и курить белый мор.  Вдруг подходят трое – что-то быстро говорят, делают знак раздеться. Я возражать. Я говорить, сорри, джентльмен, на улице ноябрь, и мне было бы крайне холодно идти домой одни трусы. А они мне к горлу приставлять нож…»
    Вскоре мне пришлось уехать по делам в другой город, и на какое-то время я потеряла Пита из виду. Он  объявился уже зимой. «Я теперь должен топить титан, – сказал он и скинул с плеча вязанку дров прямо у порога моего кабинета. – Мне дали квартира с одной комната и сарай. Топить титан такая экзотика. Разжигаешь огонь и греешь воду. Как на костре. Есть проблема – в сарае мокрый дрова. Эти о'кей, – Пит любовно погладил березовые чурочки, – я их взял с работы. В России я открыл, что можно всегда что-то взять с работы». 
    Я молча оглядывала посетителя и не могла не фиксировать глазом происшедшие в нем изменения. Однодневная щетина – раз. Полуоторванная пуговица на куртке – два. И, кажется, Пит слегка навеселе, хоть рабочий день еще не закончился.
    А тот как ни в чем ни бывало продолжал: «Общежитие из э тэррибл плэйс. Там черт ломает свою ногу. Очень много пьют водка, бьют морда и ругают мат. Я тоже выучил немного русский мат и хочу с твоей, Ольга,  помощь уточнить, почему у вас все плохое соотносится с женщина и секс. Я это не  совсем могу понимать. Ты изучала лингвистика…»
    Мы шли по заснеженным улицам – Пит с дровами, я в мамином пуховом платке. Дул резкий ветер. На нас оглядывались. Мне было все равно.  
Потом он звонил. Сообщал, что нет света, что в магазине кончились свечи; что над ним громыхает крыша и что соседский дог сегодня как-то подозрительно посмотрел и против обыкновения не вилял хвостом. Мы разговаривали часами, хотя спросите меня о разумности этих бесед, я вряд ли смогу ответить что-нибудь определенное. Был  подтекст. Не было скуки. Думаю, каждый из нас черпал свое.
    Тем временем в городке об американце только и говорили. То он играл в покер с героем войны, то копал огород с учительницей. А также с утра забегал к кому-то «поправить голову». Заокеанский лоск с Питера слетел окончательно, и многие даже удивлялись тому, что его фирма успешно справилась с условиями контракта.
…Когда объявили посадку на «боинг», Пит забеспокоился, стал искать что-то в карманах плаща, махнул рукой и вдруг срывающимся голосом произнес: «Ольга, Ольга! Ведь я теперь не смогу жить там!..» – по его лицу катились слезы. Я ничем не могла ему помочь.
    Взревели моторы, и самолет пошел на взлет, постепенно становясь в небе крохотной точкой и, наконец, растаяв совсем. Он уносил за океан живую загадку по имени Питер Стэнли – иностранца, в короткий срок проникшегося какой-то совершенно неистовой тягой к чужой земле. Тягой, на наш взгляд, нелогичной и никак и ничем не оправданной. Хотя, возможно, именно в этом мы, русские, и ошибаемся – в том числе и на собственный счет…