Провинциальная история
 
1.Инструктаж

Олег поправил на себе форму и вошел в кабинет замполита.
– Курсант Птицын, по распоряжению руководства…
– Можно без церемоний, – сидящий за столом Гаева («Гайки», как звали политрука в училище) человек был Олегу незнаком. Серый китель, невыразительное лицо, как бы лениво цепляющийся взгляд. – Проходи. Бери вон там, у стены, стул и садись ближе. Да не маршируй ты, не на параде. Расслабься. Разговор наш секретный будет. Моя фамилия Козин, тебя должны были предупредить.
– Мне сказали. Слушаю вас, товарищ майор.
Козин открыл кейс, вынул оттуда тоненькую папку, перелистал в ней бумаги.
– Скоро заканчиваешь учебу. Как настрой?
Олег улыбнулся:
– Отличный!
Майор посмотрел на него:
– Еще бы. Такие характеристики. Краса и гордость курса. Все данные для успешного прохождения службы. Хочешь сделать карьеру?
– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. 
– Правильно. А теперь послушай меня. Генералом тебе не быть, но до полководца дослужишься. Станешь авторитетным, тобой будут восторгаться. Пилот высшего класса, первый среди первых. В газете портрет поместят. Как тебе такая судьба? А? Молчишь. А я вижу, что нравится. Только ведь бывает и по-другому, курсант. Вместо серебряных крыльев – старая фанера и захудалый ангар в полеводческом стане. Кто-то же должен распылять на просторах Родины удобрения и пестициды. – Он теперь глядел прямо в глаза Олегу, почти сочувственно. – И это еще хорошо, коли удобрения распылять. Можно ведь и в простых колхозниках оказаться, и ватник вместо формы носить.… Ну, да ты не тушуйся. Это я так, к слову. Орлы должны летать.
– Я всегда мечтал летать, товарищ майор. – У Олега запершило в горле. – Я все сделаю для того, чтобы моя мечта осуществилась. 
– Молодец. Тогда вот тебе перспектива. Служить будешь в N-ском военном  округе, там есть аэродром. Тебе понравится – как-никак город, не полигон на краю света, да и природа почти как в Сибири, только без гор. Лес, тайга, озерный край, словом. Белые ночи, климат нормальный, погода летная. Вот там-то и пойдешь ты вверх по служебной лестнице. – Козин потер нос указательным пальцем, вздохнул. – Есть побочный эффект. – Он вынул из папки фотографию. – Вот. Это человек, по отношению к которому ты совершишь – как бы это сказать? – негуманный поступок. Смотри.
Олег взял протянутое ему фото. Девушка в облегающем свитере, с ложащимися на плечи светлыми волосами, смотрела задумчиво и немного грустно. У него что-то шевельнулось в груди.
 – Молчи. Не торопись с ответом. Помни, что ты человек военный. Я бы мог прочесть тебе лекцию о стратегической оборонной инициативе, но это из учебного курса. Девушка в разработке. 
В кабинете стало тихо. Слышно было, как на стене тикают часы, и большая черная муха, натужно жужжа, бьется на оконном стекле. Что значит быть в разработке, Олег представлял себе лишь приблизительно, но об этом ходили зловещие слухи. «Меня куда-то втягивают, – подумал он. – Но направил-то замполит.… Если я сейчас скажу «нет», в личном деле тотчас же сделают отметку. Разговор про полевой стан и «кукурузники» неслучаен». – Он вдруг отчетливо увидел себя со стороны, сидящим в западне. Стараясь не выдать волнение, вслух произнес два слова:
– Характер задания. 
Козин откашлялся.
– По большому счету, ничего особенного. Наговорить объекту специально заготовленный текст и уйти. Содержание текста получишь. Алена его не запомнит и твоим словам не придаст значения. Вначале. Ожидаемый результат наступит через годы. На первом этапе к женщине придут люди и скажут, что ты любил ее всю свою жизнь. Что ты такой белый рыцарь, который просто не имел возможности донести до нее свои чувства. Был зажат обстоятельствами. Как Штирлиц. Скажут красиво, убедительно. Она поверит и тут же вспомнит твою шифровку. Ты в ее глазах засияешь. А поскольку ничего нельзя уже будет изменить, она будет страдать. Смысл твоего задания в том и состоит, чтобы создать объекту травмирующие условия для наступления психических реакций. 
Олег нахмурился, покусал губы. Помолчал, потом спросил:
 – Виноват, товарищ майор, что значит – ничего нельзя изменить? Я хотел бы знать, почему. 
– Ваши с Аленой пути разойдутся. Навсегда. Остальное тебя не касается. 
Снова пауза. 
– А можно уточнить, что это за человек?
 – Вот характеристика, читай. Здесь о родовых корнях, семье, образовании, нравственности и т. п. 
Листок был отпечатан на машинке. Олег пробежал глазами несколько строк и поднял на Козина недоуменный взгляд:
– Не понял. У нас же советская страна. Самая гуманная в мире. 
Майор поморщился, потер пальцами виски. 
– В общем, так. О советском строе тебе тоже пусть рассказывают на политзанятиях. А то, что девочка комсомолка, спортсменка и, в конце концов, просто красавица, я вижу и сам. Времени у меня осталось… – он поглядел на часы, – в обрез. Поэтому давай без лишних выяснений. Схема следующая: ты с ней знакомишься и проводишь вечер. Специально разыскивать Алену не надо, встреча произойдет спонтанно. Девушка тебе понравится. Очень. И ты ей внушишь, будто способен на глубокое чувство – я уж не знаю, как. 
Олег ощутил, что у него вспотели ладони. Сейчас или никогда. Можно ведь не повиноваться, сесть на гауптвахту.… А дальше? Душу раздирали противоречия. Фото ему, конечно, понравилось. Но у него уже есть невеста, и он не собирается ничего в своей жизни менять. Тем более с человеком, который по непонятным причинам находится в разработке. Но спросить надо. И он чужим, надтреснутым голосом выдавил из себя: 
– Прогноз?..
Увидев, что Козин опять состроил гримасу, пояснил:
 – Я могу знать, что с человеком случится? 
– С Аленой, ты имеешь в виду? 
– Да. 
– А с ней уже все случилось. В тот момент, когда она появилась на планете Земля. – Последнюю фразу Козин произнес равнодушно, но Олегу показалось, что в глубине его глаз сверкнул злорадный огонь. Правда, майор тут же взял себя в руки и заговорил почти по-отечески: 
– Ты вот что, ты о ней не думай. Проживешь свою жизнь с другой женщиной и ни разу не дашь ей повода для ревности. – Козин постучал костяшками пальцев по столу, опять посмотрел на Олега. – Что касается Алены, то могу сообщить тебе только те сведения, которыми располагаю сам. У Алены жизнь будет трудной. Она хоть и красивая, и талантливая, а шубы себе не сошьет. К тому времени, когда ей о тебе расскажут, будет уже немолода. Сочти это за … утешительное обстоятельство. 
– ? 
 – Все-таки столько лет пройдет. Она успеет снять сливки со своей женской судьбы. Не у каждой, говорят, это получается, – Козин кашлянул и задумчиво посмотрел в окно. – Да. Так вот, останется Алена одна. В своей большой, унаследованной от родителей, квартире. Она поставит на комод твое фото и будет думать, любезный мой, о тебе. О твоей прекрасной, высокой, почти неземной – такой, знаешь, абсолютной любви.– Майор криво усмехнулся. – А потом узнает, что все это ложь. Твоя ложь, курсант.
В кабинете опять повисла гнетущая тишина. Ее нарушил Олег: 
– Алена…пострадает? 
– Ну, разумеется. Мы тут не на балу за барышнями ухаживаем. 
– А… степень вреда?
– Я смотрю, парень, ты не прочь поторговаться. Учти, я не волшебник, у меня нет ответов на все вопросы. Но если это так для тебя важно, то знай: она тебя переживет.
– Но я не хотел бы оставлять Алене плохую о себе память. Я хотел бы  извиниться перед ней, как минимум… 
Козин едва не скрипнул зубами. За годы своей службы он насмотрелся и наслушался всякого. Раздача заданий всегда его утомляла. В этот раз нервы не выдержали:
– Да на; хрен ей твои извинения! Она тебя и так простит. Она, если хочешь знать, придет в магазин, вынет из кошелька все деньги, купит на них охапку роз и … – у него едва не вырвалось «отнесет их тебе на могилу», –  но он вовремя  спохватился:
– …захочет поздравить тебя как героя! И не одна она будет так думать о тебе, еще и ее мама! Той ты вообще приснишься во сне, хотя она тебя ни разу в жизни в лицо не увидит.… И мама восхитится тобой, и с умилением произнесет твою фамилию, и вообще…. Это черт знает что такое! – Он вытащил из кармана платок, раздраженно встряхнул его и вытер себе лоб.– Жарко тут у вас, не продохнуть. Всё, курсант, я закончил. Остальное узнаешь потом. Вопросы по существу есть? 
– Есть.
– Давай коротко.
– Если обман является условием выполнения операции, то почему объект про него узнает?
– Вопрос логичный. Ответ тоже. Гражданка Е.М. узнает про ложь потому, что все вокруг будут скрывать от нее правду. А без правды ей плохо, так как правда есть условие ее выживания. Гражданка Е.М. очень упорна. У нее знаешь, хватка. И память у нее не такая, как у тебя и у меня, а другая. Как у ясновидящей.… Поэтому она будет рыться в своей голове два года и вытащит на свет все, что хотели бы похоронить двести человек. В том числе и я лично. Она в деталях восстановит даже этот наш с тобой разговор. Так что усугублять ситуацию не стоит. Задание понял?
– Так точно.
– Можешь идти.
Олег шел по коридору, и ему казалось, будто это какой-то другой коридор. По другую сторону границы. Как обманчив мир, думал он, вот с утра светило солнце, и все вокруг казалось светлым и ясным, а теперь словно пал тяжелый туман. Мысли разлетались по сторонам, их надо было как-то упорядочить. Эти «серые» вечно кого-то прощупывают. У них тысяча способов задурить голову молодым, не нюхавшим пороха, ребятам. Вот и Козин устроил ему проверку. Наговорил с три короба и смотрел: ну как ты на устойчивость? На разглашение военных тайн?
Только его голыми руками не возьмешь. Он закончит учебу и поедет к месту службы не один, а с семьей. Никакие Алены, Оксаны, Маши или Наташи в его планы не входят. О получении назначения в N-ский округ, может, и правда, а все остальное – блеф. Майор явно переборщил, особенно с розами и мамой. «Мне надо не поддаваться на провокации. Недаром ведь говорят, летчик в своей жизни может увидеть НЛО или не увидеть – все зависит от самого летчика. Алена – это, наверное, и есть такой заготовленный для меня «НЛО». А я убежденный материалист, и в НЛО не верю», – твердил себе Олег, стараясь выбросить из головы неприятный разговор. 
С другой стороны, продолжал он размышлять, совсем не плохо, что Алена узнает правду. Это хоть как-то восстановит нарушенную справедливость. Вот только чего эта правда будет ей стоить? «Мы тут не на балу за барышнями ухаживаем». В душе Олега скреблось и царапалось. 
Тем временем майор устраивался на заднем сиденье служебного «уазика». Он был не в духе. А не в духе он был потому, что ему надоела его работа. Раньше жил проще, от получки до звездочки. Теперь появились лишние мысли.
Вот этот парень, ростом с дверной проем и косая сажень в плечах. Богатырь, а по сути, только что сломался. Одна карьера в голове. Даже не поинтересовался, а были ли у вас в практике, товарищ майор, случаи отказа? А сколько человек вместо желанного неба пошли бороздить просторы родных полей? И ведь НИКТО НИКОГДА Козина об этом не спрашивал. Все щелкали каблуками и соглашались. Вздрагивали, правда, сначала, ежились, а потом соглашались. Потому что соглашаться удобнее. Потому что хочется думать, что дяденька шутит. Работа, видишь ли, у него такая. Как будто он, майор Козин, свою зарплату получает за вербовку бойцов для игры в оловянных солдатиков. Он тронул за плечо шофера: 
– У магазина останови.
Уже стоя в очереди и глядя в спину простому, пропахшему соляркой рабочему, майор впервые в жизни поймал себя на мысли, а есть ли какая-нибудь принципиальная разница между ним, планомерно продвигающимся по службе военным – и этим вот механизатором? Да нет никакой разницы, прорезалось в уме. Разве что тот покупает себе сейчас бутылку пива, а он, Козин, – бутылку с другой наклейкой. И, между прочим, уже четвертую на этой неделе.
 
2.Миссия
 
Полк, куда прибыл служить Олег, носил имя прославленного героя. Боевые традиции воинского подразделения нравились молодому офицеру. Они вызывали трепет в душе и побуждали к особо тщательному несению службы. Олег быстро освоился и стал делать успехи. Профессионализм молодого летчика вскоре был замечен руководством, а его лидерские задатки и активная жизненная позиция помогли продвинуться по общественно-политической линии. Он выглядел безупречно.
У всякой гарнизонной жизни есть две стороны медали: явная и теневая. Явная, как правило, проходит по команде и под звуки моторов, теневая – по настроению и нередко под звон бокалов. Олег избегал компаний, где офицеры легко разменивали свой вписанный в характеристики моральный облик на репутацию завзятых гуляк. Ему такой досуг не только не нравился, но и казался вредным. Он любил книги, посещал спортзал, интересовался фильмами и музыкой. Но охотнее всего Олег проводил свое свободное время за изготовлением моделей самолетов. В этом, наверное, было что-то из детства, но Олег об истоках не задумывался. Он никогда не скучал. Через три года все окружающие увидели, кто из летчиков, недавно приступивших к службе, самый в полку перспективный. 
В душе стало спокойнее. Тревога по поводу тайного задания несколько улеглась, уступив место тому, что принято называть «осознанной необходимостью». За все время пребывания в гарнизоне его пока только раз приглашали на беседу. Да и то майор Усов разговаривал буднично и бегло: «Не ты первый, не ты последний. Там в списке больше ста человек, они так же, как ты, получат задания и пойдут к Елене. Ничего конкретно не знаю, но если хочешь знать мое мнение, оно таково: маневры призрачны, прямых свидетельств попадания в цель нет». Последнюю фразу майор выделил голосом, и она была воспринята Олегом как обнадеживающая. Он даже попробовал преобразовать ее в лозунг: «Нет свидетельств – нет жертв». Почему бы не предположить, что он попал на учебные стрельбы с условным противником? Думая так, Олег информацию об Алене воспринимал уже не болезненно, а с интересом. 
Выпускница университета, одна из лучших, она была творческой личностью и проявляла себя в разных сферах. Знала языки, увлекалась психологией, историей, литературой. Он прочел в газетах ее статьи и понял, что Козин не зря назвал Алену талантливой. Кроме того, она занималась общественной деятельностью и на этом поприще также становилась заметной. Девушка вызывала у Олега уважение. А тот факт, что ради ухода за больными родителями она оставила жилье и работу в другом городе, став здесь простой служащей, он оценил как редкость. Не всякий на это способен.
Время шло. О сроке выполнения миссии не было никаких данных. И однажды Олег подумал, что заготовка со странным, записанным под диктовку, текстом ему уже никогда в жизни не пригодится. 
…В ту субботу он сразу после дежурства пошел домой. Друзья звали поиграть в футбол, но из-за жары он отказался, решив, что лучше будет закончить начатую на прошлой неделе модель. Звонок раздался после полуночи. 
– Не спишь? – голос Андрея для этого времени суток звучал неестественно бодро. 
 –Нет, а что? 
– Да мы тут с ребятами замучились со стереосистемой. Никак не можем включить. Посмотришь? Тут недалеко, – Андрей назвал адрес. 
«Приводить в чувство» расстроенную аппаратуру доводилось Олегу не раз. Технически развитый ум позволил бы ему сделать и собственное изобретение. Через несколько минут он был на пороге. Андрей обрадовался:
– Проходи! 
«Так и есть,– отметил про себя Олег, – опять гуляют». В комнате, кроме пяти или шести офицеров, сидели две девушки. Гитара, на столе нехитрое угощение. Олег не стал разглядывать компанию, сразу прошел к громоздящимся в углу ящикам. Пошевелил отверткой, проверил контакты. За спиной о чем-то переговаривались, смеялись – обычная атмосфера устроенной без всякого повода вечеринки. 
– Порядок. – Олег нажал на кнопку. Раздались аккорды популярной мелодии. 
– Это наш Кулибин, прошу любить и жаловать! – громко, во всеуслышание представил Олега один из летчиков. 
– Да ну тебя, – махнул рукой тот. Он уже сложил инструменты и пошел на выход. Проходя мимо сидевших за столом девушек, искоса бросил взгляд. Одна привлекла его внимание – блондинка, с большими глазами, в чем-то оранжевом.
– Счастливо оставаться, – сказал всем и ушел. 
…Через пять минут он, спеша и волнуясь, перерыл в своем столе все бумаги, нашел помятую бумажку с карандашными записями и, будто заново что-то для себя открывая, перечитал ее несколько раз. 
…Она или не она? Точного ответа на этот вопрос у Олега не было. Он ходил по пустой квартире – жена уехала к родственникам – и терзался. Самое противное, что эта оранжевая его зацепила. И теперь он испытывал сильнейшее беспокойство. Как поступить? По уставу? По наитию? Часы показывали два пятнадцать. Или еще проще – закрыться на замок и лечь спать? Нет, абсурд. Он пошел в кухню. Поставил на плиту чайник, передумал, выключил. Какое-то время сидел в раздумье, а потом накинул на разгоряченное тело рубашку, пригладил ладонью вихры и вышел на улицу. Белая ночь обдала лицо свежим дуновением ветра. Ноги сами понесли Олега. Лестницу на второй этаж отмерил в несколько шагов, замер на секунду у двери. В квартире было подозрительно тихо. Олег потянул за ручку. 
…Девушка стояла в прихожей. Высокая, со стройной, немного мальчишеской фигурой, одетая в блузку апельсинового цвета и синие джинсы, она в свете электрической лампы показалась Олегу еще более яркой, чем за столом. Девушка была чем-то взволнована и не заметила того, кто вошел. Напряженно глядя в зеркало, она дергала расческой по сбившемуся пучку волос, а из открытой двери комнаты доносились только сопение и скрип стульев. «Что-то произошло», – подумал Олег.
– А что, Алена уже уходит? – спросил, выйдя из кухни, Андрей и, заметив Олега, глянул на него вопросительно. Тот пожал плечами.
– Алена, наверное, думает, что ее пойдут сейчас провожать, – ответил из комнаты чей-то громкий, слегка насмешливый, голос.– Ведь живет она далеко, а время позднее. Но провожать-то ее как раз некому.
– Я ничего такого не думаю, – возразила гостья. – Я вполне могу дойти до дома самостоятельно.– Она уже застегнула пряжки на босоножках и сняла с вешалки подвешенную за ремень сумку. В квартире молчали.
– Я вас провожу, – Олег произнес это вполголоса – так, чтобы слышала только она. Девушка повернулась и посмотрела. Она только сейчас заметила стоявшего рядом человека. В ее глазах что-то колыхнулось. 
– Идеальный вариант, – опять послышался из комнаты иронический комментарий. – Опять наш белый рыцарь.
 – Заткнись, – оборвали его.
Они вышли.
– Меня зовут Олег, – представился он. – А вас?
– Лена. Многие зовут Аленой. 
– Какое красивое имя. – Олег подержал дверь подъезда, пропуская спутницу. Видно было, что она в смятении, хотя тщательно это скрывала. Ему захотелось развеять ее настроение. – Можно не говорить, что произошло, если не хотите.
– А ничего и не произошло. Поспорили. Мне вон в ту сторону.
– Может, пойдем по парку?
– Это далеко. Вы разве не торопитесь домой? Скоро три. 
– Завтра выходной, – он не нашел других объяснений и добавил: – У нас в Сибири нет белых ночей… 
Они шли по пустынной улице, переговариваясь, как два старых знакомых, и Олег почувствовал, что ему с Аленой очень легко. Украдкой он рассматривал ее в профиль, находя черты лица и строгими, и притягательными одновременно. Особенно ему нравились глаза и губы, да и весь облик девушки – без рисовки, без жеманства – настраивал на какую-то сокровенную волну. 
Когда последние городские дворы сменились зеленью пригорода, Олег вскользь подумал, что в его жизни не так уж много романтики. Что, наверное, эту летнюю, июльскую ночь он запомнит надолго. Сосны, нагретый за день песок, гладкая как стекло поверхность озера – и где-то далеко у горизонта едва-едва забрезживший рассвет. И все это в его восприятии сейчас так ярко и так отчетливо, и наполнено особенным смыслом лишь потому, что рядом она. Он пока не будет ни о чем Аленку спрашивать. Пусть эти минуты продлятся подольше.
 
3.Уик-энд

Она сидела на бревне и чертила на песке травинкой. Олег пошел искупаться. Алена не удивилась его желанию, но сама к воде спускаться не стала. Она осталась ждать Олега у края озерной впадины. В голове роились впечатления.
Дискотека в гарнизонном клубе была просто скука. Ради заигранных до хрипоты мелодий и созерцания полупустого зала вряд ли стоило туда идти с другого конца города. Немудрено, что через час они с подружкой уже собирались уходить, но тут в дверях возник Алискин приятель: «Есть предложение продолжить в узком кругу». «Узкий круг» предстал на квартире одного из летчиков в виде нескольких молодых офицеров, которых Алена до этого знала лишь визуально. Все были трезвы, ничто в их поведении не настораживало. Вечер оживился. Алиска даже исполнила свой любимый романс «Глядя на луч вечернего заката»… 
И вот наладили музыку, и кому-то пришла в голову идея устроить танцы. Ну, танцы так танцы, хотя кавалеров втрое больше, чем дам. Наверное, это обстоятельство и сыграло свою роль... Словом, один самоуверенный товарищ захотел от Алены всего и сразу. Пришлось ретироваться. Ай, да что там. Видно, день такой неудачный, «уик-энд» насмарку. Если бы не Олег, было бы еще хуже. 
Он ей прямо как снег на голову. Кажется, интересный. Хоть и в домашней одежде, и на ногах шлепанцы. Выправку не спрячешь, так же, как и натуру. Она глаза его видела – еще там, в прихожей. Лучистые такие глаза. 
* * *
Олег потянулся и сорвал цветущую веточку яблони:
– Это тебе.– Они прошли уже почти весь путь и входили во дворы. Часы показывали четыре с четвертью. Где-то за дощатым забором тявкнула собака, очнулся со сна петух. Вот и порог ее дома.
– Я пришла.
Он взял ее за руки, потом осторожно погладил по волосам…. В открытую дверь подъезда влетал свежий утренний ветерок, первое пение птиц ласкало слух нежными трелями. Солнце еще не взошло, но свет его уже разливался повсюду – по двору, по траве, по деревьям, по стенам домов. Он лучом проник в тамбур и лег на щеку стоящего перед ней мужчины. 
Завтра она сядет в поезд и уедет. Она уедет в другой город, где ее положат на операционный стол и разрежут скальпелем. Доктор сказал, что это не страшно. Что операция, можно сказать, банальная. Но есть статистика. 
Мысль. Эта черная овечка давно паслась на задворках сознания, теперь же явилась непрошено и резко. Если она умрет.
– О чем ты думаешь?
– Да так, – она засмеялась.– У тебя красивые брови. И рубашка наизнанку. 
Если. Какое, оказывается, емкое слово. За ним стоят и жизнь, и смерть. Она раньше об этом никогда не задумывалась. А зря. Потому что, оказывается, жить «на черновик», растягивая часы своей судьбы – так, как если бы она была бесконечной, – неправильно. Нельзя постоянно оставлять себе право на раскачку.
Олег увидел швы на рубашке:
 – И, правда, наизнанку! Это я так на озере торопился – он улыбнулся, обнажив крепкие зубы, и Алена подумала, как идет ему эта улыбка. И как это здорово – ощущать себя живой и видеть улыбку человека, и разговаривать с этим человеком, и знать, что ты ему нравишься. Сегодня. Сейчас. А завтра? А про завтра можно ведь ничего и не узнать. Наверное, так живут солдаты. 
– Все будет хорошо. Не думай о плохом. 
Она растерялась:
– О чем? Разве ты можешь знать, о чем я думаю?
Олег не ответил. Он взял Аленину ладошку, погладил ее и прижал к груди. К сердцу. Она почувствовала, как оно бьется – сердце большого, сильного и, должно быть, доброго человека. Ей вдруг нестерпимо захотелось услышать это биение, и она приникла ухом к тому месту, где до этого была ее ладонь. 
. . .
…Вот так я и стал летчиком. – Он рассказал ей о своей детской мечте и о годах учебы – она попросила. Когда рассказывал, был оживленным, а сейчас опять на лицо набежала тень. У нее засосало под ложечкой. 
Она еще по дороге заметила. Олег что-то такое говорил, и она к нему повернулась. И он тоже повернулся к ней и пристально посмотрел, но быстро отвел глаза. Только она все равно заметила: глаза были не те. Без лучиков. И вот тогда у нее первый раз появилась эта тоска в подреберье. «С ним что-то не так», – подумалось.– Он как приговоренный». Но Алена сразу же отмела эту мысль. Что может быть «не так» у молодого, здорового двадцатипятилетнего парня?!
– Послушай…. Я на днях с одной женщиной разговаривал… Умная, интеллигентная, статьи пишет – а, представь себе, у нее муж комбайнер.
– Это ты к чему?
Олег пожал плечами: 
– Да как-то… необычно. А если бы ты выбирала между летчиком и комбайнером, то кого бы предпочла?  
– Ну, я же не начальник отдела кадров.
– И все-таки? 
Алена вздохнула:
– Но это же ясно как дважды два. Того, к кому душа легла.
– А если бы душа легла к летчику, а он потом стал бы, к примеру, трактористом? 
– Да хоть грузчиком.– Она сделала шутливо-сосредоточенное лицо. – А что это ты мне допрос учиняешь?
 – Ну, что ты, какой допрос. Мне просто интересно, Алёнушка. Мне так с тобой интересно, что век бы от тебя не уходил.
Она посмотрела в его глаза. Теперь они снова светились, и все лицо Олега было словно озарено изнутри. «Я никогда в жизни еще не встречала такого, как он. Может, никогда и не встречу. Может, это тот самый случай в моей жизни, единственный и неповторимый. И он – о ком можно только мечтать. Да почему бы и нет, я же его угадала. Какие у него сильные, натруженные руки, от них исходит тепло, их приятно гладить…» Алене захотелось вслух произнести все это, но она разжала губы и почему-то произнесла совсем другие слова. Она спросила:
– Олег, а ты женат?
И он ей ответил. Он ответил без тени смущения, все так же ласково глядя на нее – может быть, только на миг отведя взгляд в сторону:
–Да, женат. Но к нам с тобой это не имеет никакого отношения. 
– Конечно, – она запнулась.– Конечно, вопрос неуместный. Причем тут женат – не женат.– Она отвернулась и стала смотреть на улицу. Там уже появились первые солнечные лучи, и пробуждающийся мир включал свое утреннее дыхание: гудение жуков, хлопанье птичьих крыльев, доносящийся с реки трубный гудок теплохода. – Спасибо, что ты меня проводил. Знаешь, мне было тоже очень …интересно с тобой…. Да.
– Подожди…. Я не то что-то сказал. Не так выразил мысль…. Я имел в виду…. Господи, о чем я…? Мне совсем, совсем не хочется расставаться! – Олег все так же держал ее за руку. 
Она мягко высвободила ладонь.
– Тебе пора. И мне тоже. Знаешь, я устала, а завтра у меня трудный день.
Сейчас на его лице отражалась целая гамма чувств: смятение, досада, горечь, уязвленное самолюбие. Волевым усилием Олег взял себя в руки.
– Ладно. То есть…. Но пусть будет так…. Ты не могла бы сейчас выйти со мной на улицу? Не бойся, не задержу. На пару минут только. Мне сказать тебе надо.
– Хорошо.– Она не спросила, зачем этот ритуал и почему нельзя сказать что-то прямо сейчас. Они вышли. По двору разливалось рассветное марево.
– Алена, – его голос прозвучал совсем тихо. 
– Да, Олег.
– Если я сейчас уйду, мы больше никогда не увидимся. Мы вообще больше никогда не встретимся, хоть и будем жить в одном городе. Никогда. Понимаешь?
– Нет. У нас очень маленький город. Люди ходят по одним и тем же улицам. – Она говорила спокойно, но это было спокойствие старательно скрываемых  эмоций. 
Он сорвал с газона травинку, покусал.
– Я не могу сказать тебе больше. Ты все узнаешь потом.
Она молчала. Поднявшееся над горизонтом солнце плясало на окнах противоположного дома. Еще один ясный день начинал  свой уверенный круговорот в календаре лета. Как все просто и гармонично в природе – и как сложно и запутанно у людей. Что ей предстоит узнать?
– Олег, если можно, говори понятнее. Я, правда, устала. 
Он нахмурился:
– Ты узнаешь про одного человека, который имел к тебе тайное отношение. Он хотел переиграть судьбу. Но у него ничего, ничего не вышло. Хотя он хотел…. Этот человек в своей жизни сделал неверный шаг. Один-единственный, но самый первый. Ему не надо было делать этого, но человек был молод, неопытен и честолюбив. И он тот шаг сделал. 
– У каждого из нас есть право на ошибку.
– Это не ошибка. Это – как бы точнее выразиться? – магистральный выбор.…  Может, тебе покажется странным то, что я сейчас скажу, но  послушай.…Примерно через двадцать пять лет у тебя начнутся открытия. Ты все поймешь – и про свою судьбу, и про ее подводные камни, и про эту нашу с тобой встречу. Встреча могла быть другой, но, видно, не сложились условия. Когда ты все поймешь, один человек  очень захочет попросить у тебя прощения. Он перед тобой виноват. Вот только прийти он уже не сможет… – Олег секунду помолчал. – Можно, и я тебя кое о чем попрошу сейчас?
Она машинально кивнула.
– Проводи меня, пожалуйста. Шагов двадцать, не больше. Помаши вслед рукой. Если ты, конечно, не против.
– Я не против.– Алена поймала его улыбку.– Я провожу тебя, Олег. 
. . .
– Аленушка, ты? – из комнаты послышался сонный мамин голос.
– Я, мамочка. Не беспокойся, все в порядке.
– Я и не беспокоюсь. Там на столе молоко и оладьи. Хочешь, перекуси. 
Мама заскрипела кроватью, прошуршала чем-то на тумбочке. После похорон отца она стала по-другому смотреть на свою взрослую дочь. Теперь Алена была ее опорой, и, как самостоятельный человек, не нуждалась в мелочной опеке. Отчетов в том, где, когда и с кем та провела свое свободное время, мама не требовала. Все, что дочь находила нужным, она ей сообщала сама.
Улегшись спать, Алена по привычке плела венок из впечатлений: «Вот и кончился, наконец, этот день. Как же долго он длился. И сколько всего произошло. Этот Олег такой странный. С одной стороны, с ним легко, а с другой – тревожно. Наговорил кучу непонятных вещей. А зачем? Наверное, хотел поделиться какой-то болью, но до конца ведь не получилось. Мужчины боятся показаться слабыми, прячут что-то в себе.
А как он уходил. Вот так и осталась перед глазами картина: Олег оборачивается, машет рукой, какое-то время идет, пятясь…. Она стоит на углу и тоже машет рукой. Он оглядывается, она машет. Два простившихся навсегда человека. Ветер теребит ее волосы и раздувает полы его расстегнутой рубашки. Все дальше фигура, все мельче план. У поворота он оборачивается в последний раз… Лица Олега уже не разглядеть, только бледное, без улыбки, пятно. И почему-то защемило сердце».
Какое-то время она еще лежала с открытыми глазами, вздыхала, ворочалась, потом усталость взяла свое. «Это не мой человек. У него семья, обязательства. Вряд ли стоит о нем много думать», – решила она напоследок и провалилась в сон.
 
4. Начало 2000-х

Служба шла своим чередом. За прошедшие годы Олег многого достиг. И лишь недавно заметил: поднимаясь по служебной лестнице, он испытывает не только удовлетворение, но и усталость. Усталость была моральной и, как считал Олег, связанной с общей ситуацией в армии. Кризис 90-х, сворачивание «оборонки», непонятные пассы в сторону Запада…Гул самолетных моторов над северным русским городком становился все тише. Не о том Олег мечтал в юные годы.
И все же звание подполковника и должность заместителя командира части его радовали. Они являлись зримыми свидетельствами его личного вклада в укрепление воздушного щита страны, и он этим гордился. Мы еще повоюем, говорил себе Олег. Не так-то просто списать со счетов прославленное воинское подразделение. 
Гарнизон стал местом, где протекала вся его жизнь. Вложенная в рамки служебного расписания и семейного быта, она не была ни однообразной, ни, напротив, слишком кипучей. В ней, в этой повседневной, устоявшейся жизни  отсутствовали тайные свидания, головокружительные интриги, лихо закрученные сюжеты.… Все это мужское шалопайство – эх, была-не-была, один раз живем! – крепкого семьянина не коснулось, и Олег о том не жалел. Жизнь вне установленных им самим правил казалась ему чужой и ненужной. Он соблюдал эти правила не ради собственного престижа, но потому, что так себя лучше чувствовал. В том числе и на карьерной лестнице.
При этом мало кто знал, что у офицера, помимо обычных служебных амбиций, всегда был еще один, тайный, стимул роста. Ведь за ним по пятам, тяжелой и унылой арбой, тащилось его задание. Увы, с годами оно никуда не делось. За первым, незаметно начитанным Алене текстом, последовали другие. И другие майоры, с другими фамилиями, проводили для Олега инструктаж. После каждой такой беседы офицер погружался в уныние. Обманчивая пелена с глаз спала. Он окончательно уверился в нешуточности предстоящей операции. А тут еще попавшаяся в руки, будто нарочно, статья из «Огонька». Про эти самые технологии.… Раньше-то ведь о них молчали, ну а с началом перестройки кое-какие сведения начали всплывать на поверхность. Ночь не спал. 
Самое противное, что на нем по-прежнему лежала обязанность подготовки объекта к испытанию. Он все так же должен был обеспечивать целевое прохождение словесных комбинаций. Сколько еще таких «депеш» впереди, неизвестно. И никто ему ничего про это не говорил. И указаний, как поступить в каждом конкретном случае, тоже никто больше не давал. Мол, вот стратегия, а тактику выбирай сам. Выходить из порочного круга – поздно. Значит, надо было как-то выкручиваться.
Не идти же к Алене под надуманным предлогом. Она давным-давно живет своей жизнью. У нее, он слышал, все хорошо в личном плане – любовь, серьезные отношения. Так что нужны связные. А где их взять? Когда ты лейтенант – негде. А когда ты повышаешь звание, тогда другое дело. Тогда ты можешь кое-кого задействовать. И еще. Эти офицеры по особым поручениям – мастера всеми командовать. А вот пусть попробуют командовать командиром.
Олег уже мысленно представлял себя во главе полка. 
. . .
Теплым летним вечером в небольшом загородном кафе сидела компания. Несколько женщин и мужчин, среднего возраста, были на вид ровесниками. Должно быть, они когда-то учились вместе, потому что вслух вспоминали свои школьные годы, рассказывали друг другу о жизни, фотографировались. Почти все в этой компании были людьми семейными и в разговоре то и дело упоминали своих жен, мужей и детей. Не упоминала только одна участница встречи. Она слушала своих спутников, поддерживала беседу, улыбалась, но сама о себе почти ничего не рассказывала. Да никто ее и не просил. Женщина имела в городе имя, и многие знали,  что несколько лет назад она похоронила любимого человека. 
В кафе было людно; разыгравшаяся час назад гроза закончилась, и публика постепенно прибывала. Открытая настежь входная дверь пропускала внутрь вечернюю прохладу. 
Вошедший с улицы посетитель особого внимания к себе не привлек. Подойдя к стойке бара, он стал о чем-то переговариваться с барменом – должно быть, делал заказ. Мужчина был одет в кирпичного цвета рубашку и летние брюки, но весь его облик – подтянутость, крепкое телосложение, короткая стрижка седоватых волос – выдавал в нем человека, привыкшего жить по уставу. Гость сначала стоял спиной к залу, а затем, когда к стойке подошли его знакомые, развернулся и оказался в полупрофиль. 
Положив вилку и нож на тарелку, сидящая в дальнем углу женщина уже несколько минут не сводила с него глаз. Она сначала исподволь изучала профиль, затем, когда посетитель встал к ней вполоборота, разглядела и лицо. «Это он, – убедилась она, – Олег Птицын. Человек, с которым я познакомилась и простилась много лет назад. Когда это было? В 80-х. Значит, прошло…– она подсчитала в уме – девятнадцать лет». Женщина ощутила в себе непроизвольный порыв встать, подойти, хоть каким-то образом обнаружить себя. Но не нашла ни одного предлога. «Если я сейчас уйду, мы больше никогда не увидимся. Мы вообще больше никогда не встретимся, хоть и будем жить в одном городе. Никогда. Понимаешь?» – ожили в памяти сказанные Олегом слова. И, словно эхо, ее ответ: «Нет. У нас очень маленький город. Люди ходят по одним и тем же улицам». 
Она, как прикованная, продолжала сидеть на тесной скамье и слушать своих школьных друзей – не разбирая ни слов, ни смысла. В какую-то минуту ей почудилось, что воздух вокруг наэлектризовался. Отчего-то сделалось трудно дышать, а потом предательски защипало в глазах. Чтобы скрыть слезы, женщина склонилась над своей сумочкой и стала искать в ней очки. Когда снова подняла лицо, у стойки уже никого не было. 
. . .
…Качели были подвешены к сосне. Так, во всяком случае, думал Олег, стоя на песке и раскачивая нехитрое приспособление из двух длинных веревок и планки. Раскачивать было легко и приятно. С каждым новым движением руки сидящая на качелях девушка сначала взмывала вверх, потом опускалась вниз, на миг оказывалась с ним рядом, и тогда можно было близко видеть ее тронутую загаром щеку с золотистым пушком волос, глаза, линию губ… Ему все время хотелось потрогать девушку, а лучше всего – поймать, снять с этой планки и заключить в объятия. Но у него ничего не получалось. И она снова устремлялась вверх, под слепящие лучи солнца, откуда бросала на него внимательный, тревожащий его взгляд. Она молчала, и он тоже. Молчание словно было негласным условием их общения, которому – Олег знал – суждено было закончиться, но ему хотелось, чтобы оно продлилось как можно дольше. Девушка была воздушной, почти невесомой, одетой в сотканные из чего-то струящегося одежды. У нее были длинные волосы и большие серые глаза. Он ее знал.
. . . 
Посетитель вышел из кафе, и, проходя по веранде с зарешеченными окнами, подумал, как же давно он живет в этом городе. Вот и старое, еще советских времен, заведение изменилось до неузнаваемости…. Он открыл дверцу машины, сунул пакет на заднее сиденье и дал знак водителю ехать. Внешне мужчина выглядел невозмутимо, но внутри у него словно зажглась красная лампочка. Сигнал тревоги.
Так вот, оказывается, к чему был сон. К встрече. Он узнал бы Аленку не только в полумраке кафе – на дне ущелья узнал бы. «А она мало изменилась – все такая же, с мечтательным лицом, с гибкими, как у балерины, запястьями и будто прозрачными пальцами… Глаза. Глаза за ним наблюдали. Он это не увидел – почувствовал. За спиной, в замкнутом пространстве зала, возникло магнитное поле, и чего ему стоило бороться с притяжением, знает только он. Хотя, наверное, проще и естественнее было бы махнуть на все рукой и броситься за черту. Туда, к дальней стене, где под тусклым бра, заслоненная от него людьми и условностями, в простой белой ажурной кофточке сидела она – тысячу раз желанная, тысячу раз невозможная. Его каприз? Мечта? Он сам не знал, как назвать эту вписанную в его судьбу женщину. Женщину, которую он так старательно, так умело, так профессионально все эти годы отвергал. Кому, по его убеждению, не было места в его тщательно продуманном житейском плане. Неудобную, нелогичную, не… Его совесть. Его путеводная звезда. Его наказание. Вот как это все называется. И хватит лгать самому себе. Ты, дружище, однажды сел в поезд. Но ты проспал станцию, на которой тебе надо было выходить. Мало того, ты выкрутил и сломал все стоп-краны. И с тех пор твой поезд мчится без тормозов».
Голос шофера отвлек от мыслей:
– Вам домой, товарищ подполковник?
Пассажир бросил хмурый взгляд на выглядывавшие из пакета горлышки.
– Нет. Отвези меня к Соколову. И можешь быть свободным. 
Похоже, сегодня он опять придет домой поздно. 
. . .
Спустя месяц военно-патриотический журнал «Знамя», в День Воинской Славы, на обложке очередного номера поместил портрет. Правофланговый N-cкого отряда летчиков-истребителей Олег Птицын – в униформе, в шлеме, с простым и открытым лицом – стоял на фоне пригородного парка, с доброй, немного усталой полуулыбкой. Короткий комментарий под снимком сообщал о трудностях летной профессии и высокой степени готовности воинского подразделения к выполнению возложенных на него задач.
– Мне понравилось фото в журнале, – сказала мама, заходя в кухню. – Твоя работа?
Алена допивала чай.
– Нет, а что?
Она работала в издательстве, несколько лет назад выиграв творческий конкурс. Принесенный домой свежий номер журнала еще не рассматривала.
– Ну, вот, а я думала, это ты постаралась.
– Да не, мам, не я. Хватает своей работы. А кто там? 
– Летчик, – мама вздохнула.– Просто летчик. Но, должно быть, хороший человек. По лицу видно… Я как увидела портрет, так прямо у меня внутри все захолонуло. От него точно родным чем-то повеяло.… Бывает же. Вот, помню, у нас в Паневежисе тоже два летчика были с «пернатой» фамилией, и на лицо такие же приятные. Все их любили…
И мама принялась рассказывать одну из тех историй, что были общими для Алениных родителей и случились тогда, когда еще папа еще летал на самолетах, а мама работала в штабе. Алена уже знала, какой конец имеет история «небесных братьев» Вороновых. Но она не перебивала рассказчицу, давая ей возможность хоть на минуту вернуться душой в послевоенную молодость. Уже в который раз перед мысленным взором Алены летало ударное звено первых отечественных реактивных самолетов. То, которое посылали на самые трудные задания и самые опасные перелеты. И чей след потом так и не смогли обнаружить никакие поисковики и никакие комиссии, как будто он и впрямь растворился в серых, бездонных просторах Балтики. Допит чай, вымыта посуда.
Так, где там журнал? Посмотрим. Портрет и впрямь удачный. И внешность вполне.…Нет, не может быть. Как же она сразу не заметила? Ведь это Олег, опять он…. Тот вечер в кафе всколыхнул давнее воспоминание, а теперь вот еще и постскриптум.
… Ему идет. Униформа эта идет. И березы за спиной. И как глядит он, и как улыбается – тоже идет, все ему идет, этому человеку, так и оставшемуся для нее загадкой. Будет ли когда-нибудь эта загадка разгадана? У Алены появилось предчувствие…

5.Кухмистерская

В кабинете горел свет. Он часто горел здесь по вечерам, когда в коридорах затихали последние шаги, и даже уборщицы успевали убрать в каморку свои гремучие ведра и швабры. Сегодня свет горел по конкретному случаю. За простой крашеной дверью ждали посетителя.
Хозяин кабинета, некто Корякин, известный в народе как Косой, Паук и Гробовщик, привычно устроившись за столом под ламой, перелистывал свежий номер журнала «Знамя». «Так, так, – приговаривал он, время от времени делая на полях пометки карандашом, – а тут ошибочка вышла. ЦРУ бы не упустило случай… – Он чесал нос и задумчиво оглядывался по сторонам. – Да. Апартаменты, что и говорить, не шик.  Даже трех шагов вдоль стены не сделать. – В подтверждение мысли Корякин встал из-за стола и прошелся по периметру помещения длинными, как жердь, ногами. – А ведь шагов-то еще меньше, чем три. Не кабинет – конура. Расщедрился арендодатель. Ну, ничего, пожалеет.– Он достал с полки колоду карт, подкинул ее и поймал. Вот они где, местные дамы и господа, тузы и короли – в его ладони. В кулаке.
Корякин снова уселся за стол и открыл журнал. На тридцать четвертой странице замер, как сделавший стойку питбуль. Она. Опять она, кто вот уже двадцать лет подряд не дает ему ни сна, ни покоя. Эта норовистая кобылка, которую ему никак не удается обуздать. Как он только возле нее ни крутился, чем только в свои сети ни заманивал. Ноль внимания. 
Корякин потянулся за ножницами и выстриг себе ноготь. «А между тем вторая моя жена, как и первая, уже начала характер показывать. Найти замену несложно, но хочется-то по душе. А пани пренебрегает, – Корякин бросил взгляд на журнальное фото и прицелился ножницами под корешок переплета. – Тебе, красавица спящая, скоро побудка. – Вжик, вжик, вжик. На стол легла вырезанная статья. – Как запоют медные трубы – никто не поможет. Хоть караул кричи. – Он уже орудовал дыроколом, пристраивая свежедобытый материал в вынутую из сейфа папку. – Считай, дорожку на эшафот сама себе вымостила».
Закончив процедуру, Корякин посмотрел на часы. Девятнадцать тридцать. Ну, где там застрял этот щелкопер? Приезд в город локальной звезды теле- и радиожурналистики Геры Тарабарова, подпольная кличка Хан, был обговорен заранее. Задание в распечатанном виде приготовлено еще накануне и лежит в сейфе вместе с гонораром. Если все пойдет как намечено, Корякина ждет фурор. Такого на его территории еще не бывало. Книга для Патриотки, женский роман. Психологический стереотип будто списан с пани. – Косой даже привстал со стула, настолько его восхищала идея. 
Это ведь не у каждого выйдет. Это ведь надо «въехать» в образ. Но Хан справится. У него и слог, и стиль, и на конъюнктуру чутье. К тому же они с Патриоткой одного замеса, со схожими импульсами. И та с упоением прочтет Герину книгу, даже не подозревая, чем эта книга служит. А служит она молотком. Чтобы из таких вот грецких орешков – он снова открыл папку и посмотрел на фото – вышибать ядрышки. Да. Крошить и толочь извилины в ступе. Делать из них гоголь-моголь. Теперь, когда подготовительные работы  прошли, предстояло с Ханом обговорить маневры, тактику. Скоро, очень скоро капкан захлопнется. И наша райская птичка, наконец-то узнает, что такое настоящий дым Отечества. Вся система ее ценностей полетит к черту.
Вспомнив, что он с утра еще ничего не пил, Корякин ощутил в себе лютую жажду. Надо было с обеда хоть пива захватить. Он принялся нервно постукивать по столу костяшками пальцев. Дым Отечества. Да. Дым жестоких сражений.… Где-то на задворках сознания, непрошено, возник образ отца. И тут же внутри что-то сжалось – как всегда, когда он о нем вспоминал. В батальной сцене далекой войны, с автоматом наперевес, с закопченным от пороха лицом, отец мчался на штурм рейхстага. Он выиграл ту битву и все битвы до нее. Он – победитель. Корякин поморгал, гоня картинку. В детстве он любил представлять себя рядом с отцом. Тоже с автоматом наперевес и тоже в образе победителя. Но он не виноват, что на его долю не хватило рейхстагов. Это журналисты могут форсировать Днепр и Одер, бомбить и взрывать логово хоть до скончания веков.
«Командир стрелкового батальона, сражавшийся у Бранденбургских ворот,… прошедший всю войну,… хватил пороха….» – это написала она. Ему нравилось, как она написала.
Косой поерзал на стуле. Не то, чтобы он чувствовал угрызения совести, нет. С совестью, он считал, у него все в порядке. Он служит Конторе, а там не принято оглядываться на частности. Если объект попадает в разработку, значит, он автоматически переходит в область задач. И неважно, окажется Патриотка действительно патриоткой или свернет за бугор.  Операция «Лена» утверждена руководством и вне комментариев.
Он опять поерзал. Азарт. Вот что по-настоящему греет его кровь. А здесь азарт охоты, захватывающее дух противостояние…. И, что для него немаловажно,  новые красивые погоны, а к ним – бонус. Да, да, бонус! Еще одна квартира, на этом условии он сумел настоять. Не отселять же супругу в барак. 
Черт возьми, хоть бы глоток сивухи. Журналюге, конечно, и в голову не придет принести с собой бутылку. Прижать, что ли, его опять?.. 
Корякин собой гордился. Он знал о своих прозвищах и не оспаривал их. Гробовщиком его за глаза называли те, кто имел с ним счеты. Пауком – тоже. Ну, а Косой это даже не прозвище, а констатация факта. Да, он умеет видеть во все стороны. Не только прямо, но и вверх – вниз – вправо – влево – назад и под землей. И потому он один стоит целой стаи ищеек.
 Столько удач. Проект «Лена»  еще в зародыше выглядел триумфально, а начался вообще, как блицкриг. Этих пасущихся у власти баранов даже обрабатывать не пришлось,– бригады, блин, коммунистического труда. За презренный металл, за брошенную со стола кость – мать родную сдадут в преисподнюю. Да он их расщелкал, как семечки!
Ну, за редким исключением разве что. Тип этот в милицейской робе. Он его за единомышленника держал, а тот – с фигой в кармане. Пришел и давай тут выпендриваться: «А права человека? А конвенция? А прецедент?» Еще бы Гаагский суд приплел. – « Да ты кто такой, чтобы мне вопросы задавать?!» – «Я – полковник МВД», – гордо так. – «А я – АБВГД!» – «Ну, и хутор тебе в придачу», – хамит, – скатертью дорожка». Бутылку хереса допил и был таков. Скотина.
Он никому про этого мента не рассказывал. Как и про панка, с которым тоже осечка вышла. Надо же, по характеристикам ни дать ни взять кандидат на нары, и вдруг: «Я так понимаю, вы мне знак антихриста на шею хотите повесить, товарищ старший по званию? – лениво, будто нехотя, цедит слова. А сам сидит напротив в каких-то старых, чуть ли не со свалки, штанах. – Так не выйдет ведь ничего. И к женщине зря прицепились».– «Это как же, твою мать, понимать?!» – За один его тон, за небрежность, за драные джинсы так бы и врезал уроду по уху. – «Да так и понимать, как сказано. Вы мне мерзости тут предлагаете. А зря, между прочим». – «Да ты чего, парень?» – А он уже встал со стула – и к двери. Будто я пустое место. – «Стой! – кричу, – ты что, себе неприятностей захотел?» И тут это чучело оборачивается и секунд пять в упор на меня глядит. Да нет, не глядит даже – на месте расстреливает. Без суда и следствия. Мама родная, думаю, да ведь ему что гроб с музыкой, что шконка в Крестах – все едино. Охота ли мне из-за этого камикадзе пополнять статистику несчастных случаев на производстве?.. У него, как потом выяснилось, Афган за плечами. Корякин не любил вспоминать о собственных поражениях. 
Гораздо приятнее смаковать победы. Победы над гомо сапиенс. О, здесь у него своя наука. Он знает, когда нажать на кнопку страха, когда – зависти; как подключить алчность, а как – инстинкты. К примеру, академиков он взял на самомнении. Эта стая ученых гусей, прилетев в провинцию якобы изучать социум и культуру, а на самом деле – оттянуться на природе, выпить-закусить, решила почему-то, будто им тут медом намазано. Будто с ними тут будут носиться...  В лучших столичных традициях вальяжно так расположились на его даче, и ездят себе на симпозиумы, на экскурсии…. Загорают, купаются, играют в бадминтон. Ах, какой доклад нынче сделал кандидат наук Тудыкин! И как виртуозно ему оппонировал коллега Сюдыкин. Перебирают онтологию с болтологией, трансцендентальность с виртуальностью, кофеек потягивают. А как насчет того, чтоб расплатиться за отдых, господа? Пани журналистке  модуль в подкорку вставить? А? От вашего честного ученого имени, разумеется. Что? Неэтичное предложение? А это и не предложение. Это план действий. Ваших. Ать-два!
Или, к примеру, роль застрельщика в предстоящей «тихой охоте». Кого на нее назначишь? Самого трусливого? Холодно. Самого исполнительного? Теплее. А если хочешь, чтобы было горячо, то ищи самого подлого. И учти, никто так не пойдет глумиться над женщиной, как другая женщина. О, в ее изящной головке дремлет просто бездна садистских фантазий. И он, Корякин, это учел. Главным бичом Патриотки будет ее начальница. Ей он доверит многое: тяжелую артиллерию, артподготовку, массированный налет и серию мощных, самых больных ударов. 
Мадам, конечно, для вида начнет ломаться. Тогда придется ей напомнить про должок-с. Зря, что ли, я тебя в свое время спас? Зря, что ли, звонил в четыре утра? Чтобы ты, кукла пустоголовая, путчистов-то на всю ивановскую не славила. Станочек-то печатный заново включила да передовицу-то переделала. Что, мелочи? Зато сидишь до сих пор в мягком кресле. 
Ему захотелось убедиться, что Мадам по-прежнему с ним, как будто в этом был какой-то сакральный смысл. Он достал из сейфа досье. Фото анфас и в профиль. Подпольная кличка. «А ведь ей скоро шестьдесят…. Сколько лет, сколько зим…» Из коридора послышались шаги. В дверь постучали. Корякин захлопнул досье и сунул его в ящик стола. 
– Войдите! – На пороге возник человек лет за тридцать, в енотовой шапке-малахае, пуховике и джинсах, со смуглым, несколько землистым оттенком лица.
– А, это ты. Приветствую. – Корякин и гость обменялись рукопожатием. – Заставляешь ждать себя, однако. Не торопишься получить куш.
– Я, Денис Андреевич, не просто так задержался. Вот, – шурша курткой, Хан вынул из пластикового пакета бутылку коньяка, поставил ее на стол. Следом появились одноразовые стаканы и лимон. Корякин, скроив безразличную мину, будто бы и не замечал этих приготовлений. Он бесцеремонно шарил глазами по внешности посетителя, как он это делал со всеми, с кем общался – за исключением боссов. Осмотрев гостя с ног до головы, прилип взглядом к лицу.
– Хорошая шапка. 
– Геологи подарили, – стушевавшись, Гера вспомнил про этикет и стянул с головы малахай.– Когда ходил в тундру с партией. 
Косой удовлетворенно хмыкнул. 
– А ты растешь, мальчик. Что же, давай за встречу.– Он по-хозяйски выкрутил пробку.
 
6. На рубеже
 
В последние два-три года Олег буквально зашивался. Аэродром и раньше поглощал у него массу времени, а теперь, когда боевая техника неотвратимо старела, а новой уже много лет не поступало, оставаться «на крыле» становилось все труднее и труднее. Его тревожила судьба полка. По гарнизону шли недобрые слухи. Кто говорил о передислокации, кто – о расформировании. Подполковник Птицын стоял на своем – летная часть имеет большое значение для страны. И именно в данной точке. Речь идет о жизненных интересах, о сохранении целостности государственных границ. 
Но слухи шли, и нервы натягивались. Порой казалось, что они уже не выдерживают, и тогда приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы идти дальше. Он выдержит. Невзирая ни на что, пройдет очерченный ему круг. Он воин. Он давал присягу.
Тем временем дом и семья тоже требовали внимания. К тому же там произошли счастливые изменения. Олег давно мечтал о ребенке, но как-то не складывалось. И вот мечта сбылась, у него растет маленький сын, смена… 
   Как-то весной, проснувшись еще затемно, Олег, не зажигая света, прошел в кухню. И там, в мерцании лунной ночи, его взгляд упал на висевший против окна настенный календарь. Машинально оторвав листок, он вдруг, неожиданно, ощутил толщу ушедших лет. Вспомнил себя курсантом, бойко марширующим под бравурные марши и звонко рапортующим на поверках….  Вспомнил кабинет замполита. 
А ведь недолго осталось. Испытание, которое с самого начала казалось ему абсурдным, так никто и не отменил. Честно говоря, он еще питал слабую надежду на новые гуманистические подходы. Но, похоже, подходами и не пахнет.
Концлагерь уже обустроили, скоро туда приведут Алену. Она этого не увидит – почувствует. Она почувствует, как целая банда жарит на вертеле ее мозги. Это сравнение он также вычитал в журнале. На самом же деле «тихие войны» проходят без единого выстрела. Просто испытуемые ведут себя по-разному. Кто-то сходит с ума, а кто-то бросается в окна. Всю грязную работу сделают гражданские лица. Наемники. 
Она так любит этот город. А они ее продали. 
И он, Олег, причастен. 
. . .
Штаб округа жил своей обычной будничной жизнью. Хлопали двери, звонили телефоны, по коридорам тут и там ходили люди в военной форме. За одной из дверей заканчивалась аудиенция.
– Ситуация сложная, скрывать не буду. Но хотелось бы думать, что она не безнадежная, – говорил человек за длинным столом. – В сложившейся обстановке может потребоваться кадровая поддержка. И желательно не со стороны. Командование округа возлагает надежды на вас. Лично.
– Я приложу все силы, товарищ генерал. Судьба полка мне не безразлична.
– Рад слышать. В таком случае, будем считать, что наш разговор состоялся. Ваши слова я понимаю, как согласие продолжать службу в том же подразделении, но уже в иной должности.
– Так точно.
– О конкретном сроке известим позже. Да, вот еще. Предполагаю, что вы беспокоитесь о судьбе одного человека. Вашей подопечной. – Последовала небольшая пауза. Олег внутренне собрался.
– Отменить ничего нельзя. Но есть обнадеживающие факторы. Высокая толерантность объекта и его интеллектуальный уровень. Они позволят Е.М. выдержать испытание.– Снова пауза, шорох бумаги. – Разум не пострадает. Изменения будут локальными и заденут только социальный план. Женщина  их примет. Вот все, что могу сказать в завершение нашей встречи. 
– Благодарю вас, товарищ генерал. 
– Не за что. Можете идти. 
Когда собеседник был уже у двери, вслед ему донеслось негромко, но довольно отчетливо:
– Покажут нам кузькину мать… 
. . .
Алена приготовила завтрак и позвала к столу маму. Последние два года та уже не выходила на улицу, но по квартире передвигалась. 
– Какой день сегодня ветреный, доченька. Всю ночь в окно дождем хлестало.
 – Осень, мамочка, осень…
– А мне сон такой чудной приснился, дай, думаю, тебе расскажу. Вот послушай. Снится мне наша с тобой квартира, а в ней мужчина. Знаешь, тот летчик с фотографии. Я его по лицу узнала. Он, доченька, с тобой. Только ты в моем сне почему-то очень печальна. И по квартире ходишь, плача, а он глядит на тебя так.… Ну, так глядит, что слов нет выразить. Будто он в чем-то виноват перед тобой, но не может о том сказать. Глядит только на тебя, причем сверху, оттуда вот, – мама указала жестом на юго-восток. – Вроде как он на небе. Уж не знаю, что бы это все значило.
Алена задумалась:
– Разное может присниться. Под непогоду особенно.
– А скажи-ка мне, доченька, ты ведь с этим летчиком знакома?
– Да почти что и нет. Один раз до дома проводил. И это было давно, мама. Двадцать лет назад. 
– Ну, вот видишь. Материнское сердце вещун. Я будто знала, что он не чужой. Просто так в душу бы мне не запал.
Алена улыбнулась:
– Ты, как всегда, преувеличиваешь. Я об этом человеке уже давно не вспоминаю. Он живет своей жизнью, я живу своей.
Мама вздохнула: 
– Что-то случится. 
. . .
– Поздравляем вас, Олег Николаевич, с назначением. Мы за вас болели.
– Спасибо.
– И мы вас поздравляем! Вам эти погоны к лицу. И вы, как никто, достойны!
– Спасибо.
– Ой, наконец-то, Олег Николаевич. Наши вам самые сердечные пожелания! Какая прекрасная весенняя новость. Нет, правда. Мы переживали. Думаем, неужели опять пришлют кого-нибудь со стороны? Притом, что есть такая кандидатура!
– Спасибо.
. . .
Серым мартовским вечером, когда в воздухе пахло подтаявшим снегом, по безлюдной загородной улице шел человек. Он шел размеренной походкой военного, по привычке немного печатая шаг, глядя себе под ноги и не глядя по сторонам. Зайдя в подъезд пятиэтажного здания, человек поднялся по лестнице, открыл ключом дверь и переступил порог квартиры. Разувшись в прихожей, снял с себя китель с аккуратно нашитыми новыми погонами и повесил его на плечики. В доме было тихо.
Он какое-то время постоял в прихожей, потом в комнате у окна, словно прислушиваясь к мерному тиканью настенных часов. После достал из шкафа бутылку коньяка и сел с ней к столу. Ощущая в себе свинцовую тяжесть, человек снял с шеи галстук и расстегнул ворот рубашки. Он не воспринимал ни звука льющегося в рюмку напитка, ни его букета и крепости. Он также не обращал внимания на мерцающий экран зачем-то включенного телевизора. Он думал.
Он думал о своей жизни. О своей простой человеческой жизни, которая сорок пять лет назад началась в далекой сибирской стороне и сейчас предстала перед ним отчетливо и ярко, словно кинолента. С первого детского воспоминания и до этой минуты. Он так сидел час или два. 
Затем встал, дошел до кровати, лег на нее и умер.
. . .
Алена увидела рамку газетного некролога и несколько секунд глядела на нее, не понимая. Потом дошло.
«Олег Николаевич Птицын… полковник ВВС… такого-то числа утвержденный в должности командира полка… тяжелая утрата… скоропостижно…». Нет. Это слишком. Так не бывает. «Бывает, – отозвался внутренний голос, – вот именно так и бывает. Неожиданно. Как обухом по голове». 
Подробностей она не узнала, на ее вопросы знакомые лишь пожимали плечами. И она перестала спрашивать. После похорон мамы, прошедших двумя месяцами раньше, Алена еще не оправилась. Внутри, на уровне сердца, ощущала в себе жуткую, зияющую пустоту. Пустота эта порой казалась ей бездонной воронкой, порой – рваной раной, в которой постоянно что-то кололось, саднило и кровоточило. Она старалась с этим бороться – ходила в церковь, читала книги, с головой зарывалась в работу – но рана ныла и ныла. И не было сил превозмочь эту боль.
Через два года, морозным зимним днем, она выходила с городского кладбища. У ворот почему-то замешкалась и, повинуясь безотчетному импульсу, оглянулась. Раньше она редко смотрела в ту сторону, а теперь словно кто-то окликнул. И она оглянулась. Увидев метрах в ста новый памятник, замерла.
Из глубины заснеженной аллеи ей улыбалось знакомое лицо в летном шлеме.
 
7.Старты 

– Елена Александровна, могу я вас попросить зайти ко мне на минутку? – На лице редактора играла любезная улыбка. Сама она, как всегда, была элегантна и источала вокруг тонкое амбре. – Есть разговор. И закройте, пожалуйста, за собой дверь. Вот так. Наша беседа будет секретной. – Калерия закуталась в пятнистый шарф и стала похожа на рысь.
А спустя двадцать минут по коридору издательства шла женщина с блокнотом в руках. Между мыслями о том, что начальница в этот раз обошлась без просьб и поручений, вертелись обычные деловые хлопоты. 
«Сходить в военкомат. Сделать интервью с ветераном. Да, и если приедет ракетчик, то в первую очередь – попасть в Рябиновку.
И что это с Ивановной? Мялась, мялась, бумажки вертела, прелюдию какую-то разыгрывала…. Я уж думала, сейчас задание выдаст, блокнот держу наготове. А она: «Не надо ничего записывать. Мне надо поговорить с вами. О личном. Пожалуйста, отнеситесь к этому серьезно, и просьба не перебивать. Да не волнуйтесь вы так, известие приятное. В следующем году вы узнаете имя человека, который любил вас всю жизнь»…– И дальше как начала… 
Нет, я, конечно, все выслушала. Но, честно говоря, удивилась. Уж сколько лет работаем бок о бок, а чтобы Калерия заботу о моей личной жизни проявила, – это впервые. Да и слов чудных наговорила, откуда взяла только». Алена ощутила укол совести: зря, наверное, она порой укоряла в мыслях Калерию, все на менталитет кивала, на ее нерусские корни. А женщина-то к ней с теплотой, с участием. «Меня ожидает нечто волшебное». – Она руководительнице поверила. 
Ясным солнечным днем того же года и того же месяца в городе произошло ЧП. Это событие, по меркам неискушенного наблюдателя, почти стихийное, на самом деле имело свои внутренние причины и свой масштаб – в том числе и скрытый от общего взгляда.
А произошло вот что. Со склада боеприпасов войсковой части во время возникшего там пожара разлетелось около пятисот крылатых ракет класса «земля – воздух». Они разлетались спонтанно, неуправляемо, выстреливая по сторонам с угрожающей силой и приземляясь в разных точках города. Начавшаяся днем канонада продолжалась до полуночи и перепугала все жилые кварталы. Лишь по счастливой случайности никто из жителей не пострадал. Об этом три дня вещали ведущие телеканалы страны. А уже в следующем году северо-восточный гарнизон N-ского военного округа объявили закрытым, воинское подразделение расформировали. Большинство офицеров, как опытных, так и не очень, переживали реорганизацию болезненно. Кому-то из летчиков пришлось «складывать крылья», кому-то – собирать чемоданы и сниматься с насиженных мест в иные края. Переезды ничего хорошего не сулили – ни жилищных удобств, ни достойной работы.
Так закончилась история полка. В месте, где он находился, осталось два памятника: скульптурный – герою войны, чье имя носило воинское формирование, и гранитная плита – командиру, чья битва за полк оказалась проигранной.
 
8.Шабаш
 
Тем летом в северных широтах, так же, как и во всей стране, стоял зной. Изнуренный жарой город все больше погружался в пыль, не ведая ни ветров, ни дождей, ни поливочных машин. Единственным спасением жителей была река да еще загородное озеро, где в тени береговых сосен можно было хоть ненадолго обрести прохладу.
Вода дарила покой. Когда Алена входила в реку, ей хотелось слиться с ее течением, таким плавным, простым и мудрым. Она хотела, чтобы так же покойно и просто было и в ее душе, в ее мыслях, которые вот уже несколько месяцев бурлили, словно кипяток в чайнике.
Это случилось не сразу. Сначала появился неосознанный страх. Ей казалось, что кто-то занес над ее головой секиру. Страх преследовал Алену месяца три, рождая, в свою очередь, ощущение хрупкости черепных костей, которые грозили расколоться, как скорлупа ореха. А потом пошел вал открытий. Открытия были все неприятные, разоблачительные, и делали их люди – те, с кем на протяжении лет она поддерживала если не дружеские, то, как минимум, деловые или дипломатические отношения. Нет, эти люди ей не звонили в дверь и не досаждали по телефону. Они сидели у нее в голове. Это было как радио – ненужное, надоедливое и гулкое.
Выключить «радио» она не могла. Невозможно было заставить умолкнуть Налимову, потому что ей на смену приходила Грошева; бесполезно было взывать к Грошевой, потому что за ней следовал Малайцев или Стаканов, а далее, сколько ни сопротивляйся, являлись многочисленные комовы-ломовы-сомовы, кичкины-бричкины-тычкины, и были они мерзки, и имя им было легион. Во главе легиона стоял Князь Тьмы. Он стоял в форме штандартенфюрера СС, и у него были лицо, фигура и голос полковника Корякина. 
«Так вот какую «машину» заводила начальница. Так вот что значила ее доверительность…. Я в центре эксперимента – грязного и незаконного. – Правда довольно скоро открылась Алене во всем ее цинизме. – Из меня сделали подопытного кролика. За что, почему? – она пыталась поставить себя на место своих мучителей, но не могла. Она не могла этого сделать до тех пор, пока кто-то невидимый, неизвестный – верно, ее собственный внутренний голос – не крикнул ей в самое ухо: «Да очнись же ты, наконец! Протри глаза! Ты – одинокий человек, с отдельной большой квартирой. Заперев тебя в психушку, кто-то недурно распорядился бы твоей собственностью. Это раз. Далее, ты популярна, а это, помимо признания, рождает еще чью-то злобу и черную зависть. Это два! И, в конце концов, пойми, что всегда были и есть просто равнодушные люди, которым до тебя нет никакого – слышишь, никакого! – дела, будь ты хоть трижды хороша. Эти люди жадны и трусливы. И их использовали. Кто? А ты подумай. Кто почти четверть века к тебе пристает на улице, у кого такой наглый, самоуверенный вид и такой липучий взгляд. Ты действительно думаешь, что этот Паук ничем тебя не оплел?»
Как поступить, Алена не знала. В прокуратуре на ее заявление молчали. Калерия ходила озираясь. А пляска нервов ужесточалась. К полифонии добавились навязчивые видения: на будто встроенных прямо в глаз экранах пестрой, рябящей лентой стали появляться картинки – причудливые и в основном вульгарные. Временами женщине хотелось попросту отключить свой мозг, чтобы в нем прекратился ненавистный шабаш. Выпить снотворное и забыться. 
Олег. Она вначале не могла понять, как он на этом сборище оказался. Он был с ними, но как бы отдельно, – верно, играя во всем особую, отведенную ему, роль. Диверсанта? Лазутчика? Не понять. Но образ в ее сознании ожил так явно, будто не было ни прошедших лет, ни разлитого во времени молчания.
«Я не мог тебе признаться. … Но ты должна знать…Ты должна знать это обязательно – ни одна женщина не волновала меня так, как ты.… В тот вечер, когда я был рядом с тобой, я действительно был счастлив. Прости, что мне не хватило смелости сказать тебе об этом прямо в глаза. Прости, что в момент нашего расставания у меня не нашлось ни одного аргумента за то, чтобы встретиться вновь…» – Олег шел по летному полю, по траве, иногда срывал по пути незабудки, и над головой у него безмерным, божественным парашютом распахивался лазурно-голубой купол неба. «А теперь его нет», – думала Алена, – И ничего, ничего уже не изменишь!» – слезы ручьями текли по ее лицу. Она купила в магазине  самых красивых, пунцовых роз, отнесла их на кладбище и долго стояла у могилы…
Теперь мысленно она жила как бы в двух измерениях – в прошлом, где они с Олегом были вместе, – и в настоящем, где над ней глумилась толпа и  жадные до сенсаций обыватели издевательски обсуждали каждый ее шаг. Смешение двух картин давало невыносимый эффект. Ее буквально раздирало на части, она повергалась в отчаяние и тоску. Олег был рядом – любящий, добрый, но совершенно бессильный, – тогда как армия Тьмы с оглушительным барабанным боем развивала свое наступление. Это была война. 
Но пока она стоит на этой земле, видит эту реку, этих чаек и эту сотканную из света дорожку на воде, пока в ней жива хоть капля надежды, она не сдастся.  Пусть злоумышленники сегодня торжествуют. Пусть палят по ней из своей дьявольской пушки, пусть демонстрируют свою силу. Им никогда не выиграть это сражение. А не выиграть им его потому, что они просчитались. О, как жестоко они просчитались! Выхватив у Бога Слово, сделав его оружием зла  – даже не задумались над тем,  чем бряцают по слепоте своей. Жалкие, бездарные стратеги! Это не их оружие.
 
9.Окалина
 
Костя Крылов, литературный критик, закончил изучение рукописи. Несколько минут он сидел в раздумье, а потом набрал телефонный номер. Алена оказалась дома.
– Поздравляю, – без предисловий, в свойственной ему эксцентричной манере, начал он. – Повесть читабельна.  Ты уже отослала ее в какое-нибудь издательство?
– Нет. Я только собираюсь это сделать.
– Тогда не спеши. Там есть нюансы.
– Ты, как всегда, деликатен. Верный признак того, что хочешь мне предложить глобальную переделку текста.
– Текст оставляем как есть. Пишем другой финал.
– А чем тебя этот не устраивает? 
– Меня этот финал не устраивает всем и, поверь, очень многих не устроит тоже. Где завершение сюжетных линий, где синтез, где мораль? Ведь у тебя, если я правильно понял, заявка на стержни, и ты довольно щедро поделилась с героиней своей собственной биографией?..
– В общем, да.
– Вот и дай читателю  план. Обычный житейский план, чтобы поверили! 
– Да, но в эпицентре повествования все-таки эксперимент. Весь сыр-бор - вокруг него или после него....
– А вот это как раз то, что нужно!  Бьюсь об заклад, Корякин так и не попал на свой парад победы… 
Алена вздохнула, словно собираясь отвечать нудный урок. 
– Корякин, как и Козин, спился. Не помогли ни полковничьи погоны, ни полковничья пенсия, ни полученная неправдами квартира, ни очередная жена. Последняя супруга, кстати, ушла от него, не успев сносить и пары домашних тапочек. Так что наш грозный спец-агент на сегодня представляет собой абсолютную развалину. У многих его помощников, тех, кто участвовал в испытании, тоже проблемы. Как минимум, инсульты, провалы в памяти, травмы головы, трепанация черепа.… Есть очень тяжелые случаи в семьях, трагическая гибель детей… Молва приписывает все это роковому стечению обстоятельств. Мало кто воспринимает это иначе.
– Вот видишь!– в телефонной трубке что-то хрястнуло, Костя переложил ее в другую руку. – Игра с огнем не прошла бесследно. Есть окалина. У тебя в руках готовая квинтэссенция!
– Интерпретируй.
– Люди преступили грань. Толпа невежд копалась в живом человеческом мозгу, как клубок могильных червей. Включился закон бумеранга. И так далее, и тому подобное.
– Боюсь, не хватит страниц.
– Хочешь, не хочешь, придется как-то обозначать. А что с писателями?
– С Тарабаровым, имеешь в виду? У  Геры в 90-х была тяжелая полоса. Сначала алкогольная депрессия, потом нападение в такси. Избили, отняли зарплату…
– Били по голове?
– Да. Оглушили ударом сзади еще в машине, от серьезной травмы только шапка и спасла – та самая. Но все равно лежал в реанимации. Сам он считает, что это были удары судьбы.
– Неужели признался?
– Вроде того. Мы ведь давно знакомы, и как-то раз, в один из его приездов, встретились на перекрестке. Я обрадовалась, поскольку всегда к Гере относилась с симпатией, и протянула ему для приветствия руку. Чувствую, а у него ладонь такая… холодная, холодная. И влажная. А на улице, представь, жара, плюс двадцать восемь. И он почему-то глаза прячет. Потом пошел со мной рядом, остановился где-то за углом и стал сбивчиво рассказывать про свое участие в некой «лингвистической программе». Будто он от лица женщины написал роман…. А я возьми и спроси его в лоб: «Так, значит, это твоя работа?» – тихо так. А он: «Но ты ведь все поняла». Про гонорар я его уже не спрашивала, он сам буркнул, что «свои тридцать сребреников получил». Мы больше не виделись.
– А Калерия?..
– Калерия? – Алена сделала такую долгую паузу, словно стояла на вершине горы и прикидывала, стоит ли ей прыгать с трамплина. В голове тайфуном пронеслись события чужой женской судьбы. Зачем они ей?.. Она решительно произнесла:
– Знаешь что? Я предлагаю в повестке дня вообще закрыть вопрос черного списка. Там писать – что в саже валяться. Тяжеловатый финал получится. Поверь.
– Да уж, – Костя бегло перелистал рукопись.– Работники ножа и топора.… Не хочешь, не надо. Представь тогда, что сейчас мой устремленный на тебя взгляд сделался философски-задумчивым.
Она не выдержала, засмеялась:
– Что еще не так, господин Строгий Критик?
– Есть один принципиальный вопрос. Но только отвечать на него надо откровенно. Ты готова?
– Я вся внимание. 
– Любовная линия. Она висит в воздухе! А читателю нужна ясность.
– Тогда представь, что мой устремленный на тебя взгляд сейчас выражает полнейшее недоумение. Потому что все и так ясно. Героиня мысленно объяснилась с героем. И пошла дальше своей дорогой. Про ее разочарование говорил майор Козин. Про моральные страдания героя – сам герой. Иллюзий нет, любовь – призрак. Скажи, что тут еще добавлять?
– Остался подтекст, милочка. Или мне показалось, что у летчика в душе было не только задание? Что там на одной из веточек сидела такая маленькая, маленькая птичка? С твоим, между прочим, именем.
–Увы, она была так слаба, что даже ни разу не вспорхнула.
– Ты жестока.
– Может быть. Но в жизни с нами случается только то, что с нами случается. И ничего более. Алену любили другие. Она любила других. Человек по имени Олег Птицын в ее личной биографии лично не присутствовал.
– Ты уверена? А как же разговор в штабе? А сон про качели? А мамин сон? Ведь мама, совершенно не зная Олега, восприняла его как родного. Сердцем!
Алена опять вздохнула.
– Видишь ли, Костя, про штаб и про качели и про переживания летчика я знаю со слов других людей. Не исключено, что это нечто вроде легенд. А материнская любовь очень глубокое чувство. Она нередко сочетается с тонкой интуицией, приводящей женщин на грань пророчества. Так что сон – пророческий. Мама же сказала: «Что-то случится». И случилось  – все эти слезы…
– М-м.… А как насчет других предсказаний? Исходивших от того же Козина, Корякина и иже с ними? Ведь они оперировали категориями будущего.
– Это люди спецслужб. Их арсенал забит секретным оружием. Они всегда прибегали к помощи экстрасенсов, астрологов, натальных карт и других нетрадиционных способов получения информации. И продолжают этим заниматься. Забираясь в чужую судьбу, вынюхивают подноготную «объектов», строят на ней свои программы. Олег прав был, когда говорил, что «у этих серых тысяча способов заморочить голову человеку». Вот и морочат. И сколько таких историй скрыто в темных подвалах НКВД, мы не знаем.
– Да уж… Суровая правда разбивает остатки хрустальных надежд.– Костя опять зашуршал листами рукописи, собираясь, по-видимому, с мыслями. – Алене надо быть осторожной… Шакалы не любят, когда их изобличают. 
– Она знает. 
– Они пользуются безнаказанностью. 
– И это известно. Но у них нет ни одной гарантии того, что следы их преступления замкнулись на одном-единственном человеке. Что агентурные списки, досье и т.п. – с именами, фамилиями, датами, текстами – не попали в другие места. И что весь этот секретный архив где-нибудь когда-нибудь не всплывет…. Они и так достаточно наследили. 
– Ты умница и смелая девочка. И у тебя многое получается. Нет, правда. – Костя, казалось, опять что-то обдумывал. – В повести чужие мысли и разговоры выглядят как настоящие. Будто автор сидела рядом и слушала. 
– А я, Костя, и не умею придумывать. За двадцать лет работы в журнале, представь, навыка голого сочинительства так и не приобрела.
 – Ты хочешь сказать, что... 
–  Козин не блефовал, когда говорил Олегу про необычную память. Если мозг человека основательно встряхнуть, в нем может ведь кое-что и открыться. Так что моя работа с прототипами была до примитива простой. Вроде протокола: узнала – записала, записала – приобщила к делу. За два года я по ниточке распутала всю многокилометровую, сплетенную вокруг гражданки Е.М. паутину. 
На другом конце провода воцарилось молчание. Оно длилось несколько долгих мгновений, после чего Костя произнес:
– Хорошо. У меня, Лен, пожалуй, больше нет вопросов. Ну, а концовка… Ты с ней что-нибудь придумаешь, верно? Только, пожалуйста, не оставляй финал на полуслове. Плод должен быть зрелым.
Алена опешила:
– Подожди. Ты это что сейчас, закрываешь тему, да? А подсказка друга? А братская взаимопомощь?
– Не знаю, право, что тебе сказать…. Пойми, я не могу вставить себе в голову твое восприятие.… Романтическую линию стираешь…. Социальную канву усложняешь…. Да еще все эти маразматики, перегар водочный… 
– Ах, вот оно что. Капризы авторитета. Мои доводы приняты, но есть особое мнение. Так? А между тем я жду не дождусь, когда ты мне предложишь свою схему сюжетной развязки. Так сказать, мужской вариант… 
Костя смущенно кашлянул.
– Так уж и ждешь.
– Жду! Можно казать, мечтаю об этом с замиранием сердца. Я ведь, друг мой, ценю твое мнение профессионального литератора. 
– Ладно, так и быть. Только для начала – первый и самый главный закон романистики. Любовь. Это то, что всегда собирало вокруг себя страсти. А у тебя здесь – Костя опять погромыхал по мембране бумажным свертком – не банальный детектив, не сладенькая мыльная опера, а реальная история двоих. Ведь это история двоих?
– Да. Мужчины и женщины.
– Вот! В ней есть некий флер, налет мистики, фатум…. От этого и танцуй. Вспомни, к примеру, сцену прощания. Как уходил мужчина. Он ведь не просто уходил – он посылал в космос свой отчаянный сигнал. Я тебе сейчас открою суровую жизненную правду. Тысячи нормальных и вполне благополучных с виду мужиков, которых окружающие считают чуть ли не баловнями судьбы, на самом деле никакие не баловни.
– ?
– Да. Они любят одних, женятся на других, а потом всю жизнь изменяют самим себе. Случай с летчиком из этого ряда. И не вздумай спорить! Он пошел на это чертово задание не только ради успешного прохождения службы – еще и из-за девушки. Он принял ее образ мгновенно, по фотографии, и захотел встретиться. Просто сам себе не поверил. А с годами уже по-другому оценил свои утраченные шансы. Эпизод в кафе, я имею в виду, внутренний монолог героя, выписан верно. Человек носил в себе камень. Груз неотработанных эмоций. И с этим грузом он, плюс ко всему, еще и являлся узником собственной совести. И это не мелочь, Лена, это трагедия. Под стать шекспировской. Тут не нотациям место, а музыке Баха. Органному концерту. А теперь вообрази, что все это усугубилось карьерой.
– Карьерой?
– Карьерой. Нет, не развалом ее, а наоборот. Тем, что называется синдромом достигнутой цели. Вот гнался-гнался охотник за дичью, не ел, не спал, истоптал сапоги, изорвал в клочья одежду, а подстрелил дичь – и думает: почему это мне так тоскливо? Стать командиром полка – это ведь еще не вся жизнь, Леночка. Не весь ее смысл, не вся ее радость. К тому же, по зрелом размышлении, он не мог не предположить, с большой долей вероятности, что остался бы в летчиках и в случае отказа от пресловутой миссии. Держу пари, Олег именно к этому пришел. Но он боролся! Просто вся эта борьба была внутри него самого, и кто знает, сколько там состоялось батальных сцен, сколько поверженных знамен в огне пылало.… И что за страсти бушевали в душе. В каждом из нас живет свой Гамлет, уж извини за высокий штиль.… Вот если взять Достоевского, то, если помнишь, у него в «Идиоте»…
– Все, Костя. Ни слова больше. Теперь уже я закрываю тему. Спасибо за звонок и за уделенное мне внимание!
– Не понял.
– Боюсь потерять нить! Я ведь и сама так же, как ты, думаю. Только немного сомневалась, поймет ли читатель. Оттого и не написала сразу финал. Но ты – гений! А я уже лечу к столу дописывать повесть!

Вместо эпилога 

…Она поставила точку и еще раз просмотрела текст. Название. Когда придумала его, была довольна, а вот теперь слова режут глаз, как устаревшая на дверях табличка. Менять. Алена некоторое время посидела в задумчивости, потом взяла ручку и сделала исправление. «Розы для командира».  Легкие лепестки, случайно залетевшие на командный пункт. Живые, трепещущие, и такие, казалось бы, неуместные в интерьере цвета хаки и стали. Что они в жизни воина? Только мгновение, только тонкий аромат мечты, рождающей смутный образ.
Она бы и сама вручила ему этот букет – памятью вешней юности, что когда-то так щедро дарила мир своей жизнеутверждающей песней и ничего не брала взамен; она бы к подарку росчерком легкой руки сделала автограф и на прощание улыбнулась. Но она не может этого сделать.
Потому что у каждого из нас на земле свои сроки, свои круги, свои залы ожидания и свои гремящие по рельсам поезда. И своя горькая, горькая пыль дорог.

Лодейное Поле, январь 2012