Реальная фронтовая история 

Есть сорт людей, в которых с удивительной легкостью уживаются все оттенки человеческой натуры: от педантичной, возведенной в абсолют серьезности – до самого бесшабашного и безудержного веселья.

Таким человеком был мой дядя Ваня. Обладая недюжинными способностями, он в жизни весьма преуспел – сразу после войны сделал карьеру военного, затем преподавал в академии, жил в достатке, и рубля, что называется, в кармане не считал. Роста он был среднего, сложения не атлетического, но перед более сильными никогда не пасовал. Мог, например, на какой-нибудь вечеринке или празднике вступить в поединок сразу с несколькими здоровенными парнями, причем брал не числом, а умением: его противники в конце концов попросту расходились по сторонам. Было, наверное, во взгляде и манере поведения этого человека нечто такое, что завораживало, заставляло ему подчиниться. О «подвигах» дяди Вани ходила молва, но мало кто знал, что истоки дядюшкиной непотопляемости надо искать в его фронтовом прошлом.

…Это было под Курском. «Огненная дуга» еще только-только назревала, и наше командование нуждалось в точных разведданных. В часть, где служил дядя Ваня – юный, почти необстрелянный выпускник офицерской школы – доставили «языка». Погоны и знаки отличия на форме пленного не оставляли сомнений – птица важная, обладает информацией. Радость «добычи» омрачала одна-единственная проблема: переводчик. Тот, что работал ранее, попал в госпиталь, а нового еще не прислали.

– Товарищ лейтенант, вас вызывает товарищ майор! – сообщил вестовой Ивану.

В помещении штаба царил вечерний полумрак. Майор был краток:

– Вот что, Максимов. Я тут с этим фрицем измотался на нет. Поручаю его тебе. Допросишь по форме и к рассвету представишь рапорт. В 6.00 генерал ждет наше донесение.

– Но, товарищ майор…

– Никаких «но», отвечай «есть»! У меня шесть классов образования, а у тебя двенадцать. Тут в документах черным по белому написано: школа, Лодейнопольское педучилище. Должен знать немецкий. Вот тебе шпаргалка, – он протянул дяде растрепанную записную книжку. – А оружие сдай-ка сюда, на всякий случай… Мало ли какие глупости в голову придут.

Майор отвел лейтенанта в каморку, где был заперт немец и, прежде чем оставить их один на один, еще раз негромко повторил:

– Значит, к рассвету. Отвечаешь головой.

Дядя перевел взгляд с замочной скважины, где сухо щелкнул ключ командира, на того, кто сидел в углу. Здоровенный детина, будто сошедший с плаката «Гитлер капут», настороженно смотрел на него белесыми глазами. «Ишь, какой сытый, – подумал дядя. – Чего ему в жизни не хватало? Из-за такой вот сволочи пойду под трибунал».

Из немецкого лейтенант в совершенстве знал «хенде хох», «гутен морген», «ауф видерзеен» да еще несколько фраз по школьной программе. Но чтобы снять допрос… Он открыл самописный разговорник и, откашлявшись, прочел первую фразу:

– Ви хайсен зи?

– Курт Шебель, – немец посмотрел на дядю заинтересованно.

– Эрцэлен зи… м-м-м-м… юбер ире… кхе-кхе.. фордерсте линие.

– Ферштее нихт.

– Как это «нихт»? Ты должен все ферштеен. Я ведь тебя ясно спрашиваю: фордерсте линие – передовые позиции, значит. Вифиль гешютце… меншен… панцер, и так далее? – дядя продолжал прилежно считывать с листа вопросы. Немец невинно пилькал глазами, пожимал плечами и твердил «ферштее нихт». Так продолжалось около часа. В конце концов пленный задремал на своем табурете.

«Все, конец», – подумал дядя, и холодный обруч отчаяния стиснул его сердце. Стрелки часов показывали полночь, до рассвета оставалось не так уж много. Вся прошедшая жизнь пронеслась в его голове… От воспоминаний о родном Приоятье так защемило на душе, что стало трудно дышать.

Какое-то время он пребывал в состоянии тяжкого оцепенения, а затем принялся машинально листать замусоленные страницы чужого блокнота. Внезапно натолкнулся на нечто такое, что заставило его встрепенуться. «Обидные ругательства», – обозначил раздел полиглот-самоучка и далее, в четырех аккуратных столбцах, представил набор довольно хлесткой немецкой лексики.

– Так-так, – дядя внимательно посмотрел на храпящего немца и на секунду задумался… Примерно к трем часам ночи он умел ругаться не хуже мюнхенского грузчика.

…Словно почуяв неладное, пленный открыл глаза и посмотрел на сидящего перед ним русского офицера. Что-то переменилось – в глазах, осанке, выражении лица. От былой нерешительности не осталось и следа. Вот он взял со стола лист бумаги и пальцем поманил его к себе.

– Курт Шебель, твое время истекло. Хватит ломать комедию, ду мусс шпрехен. Абер шнель!

– Ферштее нихт… – завел было немец, но осекся. Сидевший за столом человек встал, подошел к нему и, взяв за грудки, уставился прямо в лицо. И вдруг сначала тихо, а потом все более повышая голос, на чистейшем немецком языке, без всякой запинки начал выдавать все мыслимые и немыслимые «ферфлюхты» и «швайнешайзы» – вперемешку с отборной русской нецензурщиной!

Такого конгломерата брани дядя сам от себя не ожидал, а у немца прямо-таки отвисла челюсть.

– Энтшульдиген зи, энтшульдиген… – испуганно залопотал тот, пытаясь освободиться от мертвой хватки побелевших пальцев лейтенанта. – Гляйх цайхне их аллес! – торопливо, трясущейся рукой, он схватил со стола лист и стал чертить на нем топографические значки…

– Зря скромничал, лейтенант, – сказал спустя пару дней майор. – Генерал остался очень доволен донесением. Все данные подтвердились. Толковый, говорит, человек «языка» допрашивал. Так что будешь у нас теперь за переводчика. Это приказ.

– Есть, товарищ майор…

«Переводчиком» дядя служил недолго. Он был достаточно умен и понимал, что раз на раз не приходится. А потому при удобном случае сделал все возможное, чтобы перевестись в автобат. Туда его взяли по рекомендации школьного друга механиком-наладчиком. В двигателях дядя мало что смыслил, но рассудил: машины – не люди, в них он быстрее разберется. И разобрался. А тот ночной допрос навсегда впечатался в его память, став для всех нас впоследствии не только семейной легендой, но и – в какой-то степени – наукой побеждать.

 Опубликовано в 1 томе антологии "Солдаты Победы", "Вести", СПб, 2005