Поиск:

Уже с нами:

Лиана Алавердова

НАШИ ЗА ГРАНИЦЕЙ, ИЛИ РУССКИЕ ЭМИГРАНТЫ В АМЕРИКЕ

  
  
   От автора
  
   Постараюсь ответить на поставленный себе же вопрос: почему взялась за эту книгу? Разве мало книг об Америке и американцах? Книг, может, и немало, но книг документальной прозы, написанных эмигранткой, где в фокусе повествования были бы эмигранты из России и бывшего Союза, что-то не припомню. Впрочем, даже если они и написаны, каждый автор обладает своим зрением, неизбежно субъективным, и его труды несут отпечаток его индивидуальности. Хотелось бы, чтобы мои эссе помогли прояснить взгляд эмигранта, человека с другого берега Атлантики. Слишком много мифов и вранья, недопонимания и тумана приходят в соприкосновение друг с другом по обе стороны океана. В наш век невероятной скорости коммуникаций правда не всегда доступна. Некоторым она не интересна: они слишком убеждены в своей правоте и своих стереотипах. Иные никому не верят. Тогда они и этой книге не поверят. Я пишу для третьих: тех, кто открыт восприятию новой информации, принимает иной взгляд на реальность, чем тот, к которому привык.
   Не рисую я Америку и как рай земной. Эта огромная страна полна своих проблем и противоречий, как любое место на планете. Но, живя здесь более двадцати лет, я сроднилась с ней и никогда не жалела о том, что приехала. Почему? Может, если вы прочтете мою книгу, вы поймете. А может, и нет. В любом случае благодарю, что взяли книгу в руки и читаете эти строки.
   Ваша Лиана Алавердова
  
   ЧАСТЬ 1
   НАШИ ЗА ГРАНИЦЕЙ
  
   РУССКИЕ ЯНКИ НА МИССИСИПИ
  
   Придется начать издали. Представьте себе, если это не слишком сложно, спокойную жизнь в американской глубинке, штат Миссисипи. Хиндс Комьюнити Колледж, прямо скажем, не слишком престижное, но достойное американское учебное заведение. Кафедра криминологии и работающий там преподаватель, лысый и бодрый духом Мистер Годфрид Гарнер. Когда-то он увидел фильм с участием Антони Хопкинса и Энн Банкрофт «84 Черинг Кросс Роуд» о двадцатилетней переписке между героями фильма: пожилым работником английского книжного магазина Маркс и Компании (заметьте, никакого отношения к известному нам Марксу не имеющему) и молодой американкой, работающей в издательстве. Так вот, воистину, «нам не дано предугадать»... Вдохновленный воспоминаниями о некогда увиденном фильме, мистер Гарнер решил в те самые «проклятые девяностые», как их принято теперь в России называть, затеять переписку с Институтом Философии и Права Азербайджана, дабы помочь людям, страдающим от войны за Нагорный Карабах. А вы говорите: «Что ему Гекуба?», то есть не вы, а Шекспир, конечно. Чьи-то судьбы и страдания оказались вдруг близки сердцу человека, удаленного от Азербайджана на огромное расстояние (если кто захочет убедиться, как далек жаркий штат Миссисипи от солнечного Азербайджана, взгляните на глобус). Они даже не на одной широте, не говоря уже о меридиане. Итак, я возвращаюсь к нашему герою.
   Мистер Гарнер вступил в переписку с администрацией Института философии и права («право», он рассудил, имеет отношение к криминологии, которой он занимался), а затем поместил заметку в местной газете о страдающих от ужасов войны жителях далекой республики, призывая откликнуться местную публику. Сам мистер Гарнер не только призывал местных жителей присоединиться к своему почину, но был в первых рядах «посыльщиков». Как говорил он, по свидетельству местной газеты: «Мне кажется, что пойти в магазин, выбрать вещи и послать их по почте – это мелочь для меня, в то время как получить что-то, то, что люди не могут купить или за чем им нужно стоять в 3-4 часовой очереди – это большое дело». Местные жители, многие из которых до этого слыхом ни слыхивали об Азербайджане, тем паче о Карабахе, стали посылать мистеру Гарнеру письма и звонить, предлагая помочь. Администрация нашего института рассудила, что наша семья подход*ит на роль реципиентов американской помощи, так как у нас было двое маленьких детей и на подходе третий, вернее, третья. Таким причудливым изворотом судьбы через институт, где мой муж и я работали в то время, я вступила в переписку с двумя американками, живущими в разных городках отзывчивого штата. Одну из них звали и, слава Богу, до сих пор зовут, Леквита, а другую Рамона. Пусть вас не удивляет имя Леквита (Lequieta). Его придумала мать нашей героини по имени одного из персонажей мало кому известного романа. Леквита, как выяснилось, была по уши загруженным медицинским работником, обременена заботой о не вполне здоровой дочери, своими проблемами со здоровьем, имела также мужа, другую взрослую дочь с внуками, у которых тоже были серьезные проблемы со здоровьем, старую мать, кучу родни, друзей, церковь, которую она регулярно посещала (она баптистка). Жизнь Леквиты являлась не просто заполненной до краев, но аж переливалась через эти самые края, а тут еще какие-то люди с их проблемами из чужой страны, неведомые, как марсиане. Представляете? Рамона была далеко не столь активна, как Леквита, но, будучи замужней женщиной с ребенком, она была также повязана сетью кровно-родственных уз. К чему ей дались какие-то незнакомцы из неведомой доселе страны? Непостижимо! Тем не менее, завязалась переписка на бытовом, человеческом уровне, ни грана политики, поплыли через океан письма и фотографии, пошли из Америки посылки с мылом, кофе, чаем, копченым мясом, словом – непортящимися вещами, либо съедобными, либо годящимися для хозяйства. В первом письме нам Истлин, дочь Леквиты, писала: «Мы наблюдаем за политическими переменами и надеемся, что ваша часть России не находится в сильном упадке. Мы живем в стране, которая была удачлива и благословенна. Мы хотим помочь Вашей семье. Мы не знаем Ваши специфические нужды, но чувствуем, что мы как американцы можем сыграть свою малую роль в помощи вам».
   Как читатели, надеюсь, хорошо помнят, жизнь была нелегка в ту пору. Мы продавали вещи и собирались уехать в США на постоянное место жительства. Некоторое время я не писала об этих планах нашим благодетельницам, но поближе к готовящемуся отъезду написала, что мы, вполне вероятно, скоро увидимся. Обе откликнулись с энтузиазмом, особенно Леквита, более энергичная по натуре.
   И вот в мае 1993 года я, которой на следующий месяц предстояло разрешиться от бремени, мой муж и наши две маленькие дочки прилетели в нью-йоркский аэропорт Кеннеди. Трудности начались с первого дня, и это при том, какая невероятная помощь оказывается эмигрантам в США, особенно легальным, особенно со статусом беженцев. Тем не менее быт, изучение языка, поиск работы, хождение по врачам и дантистам (один из первых императивов, которому надо было последовать как можно скорее: никакого металла во рту!), беготня по назначенным встречам по поводу помощи и пособий, словом, вся эта возня не воспрепятствовала нашему общению с американскими миссисипскими друзьями. Леквита теперь уже не посылала мыла или кофе, но зачастую обнаруживались в письме от нее двадцать долларов с целевым назначением на МакДональдс, то вдруг приходила посылка с красивым детским постельным бельем, то кассеты с детскими песенками (чтобы дети учили английский). Однажды Леквита прислала одноразовую фотокамеру с просьбой сделать фотографии всей семьи, включая непременно бабушек и детей, и послать камеру обратно, чтобы мы не тратились на фотопечать, а чтобы мы не тратились на пересылку, прилагался конверт с обратным адресом, уже оплаченный. Поток проявлений ее любовной заботы к нам не иссякал. Наконец Леквита сказала мне, что хочет нас навестить и приедет к нам. Нас это известие обрадовало и взволновало. Как мы будем принимать нашу дорогую гостью, когда мы сами жили в квартире из двух комнат на пять человек, что по американским нормам далеко не адекватно? Наша квартира была неотремонтированной, с мебелью, большая часть которой была либо подарена в благотворительных целях, либо подобрана на улице. Но Леквита была неустрашима, и час нашей встречи настал.
   Когда мы приехали в США, то, как и все эмигранты, испытали «культурный шок». Такой же шок, несомненно, ощутила наша гостья. Мало того, что темпы жизни в сумасшедшем Нью-Йорке, где водители соблюдают правила дорожного движения, наверное, хуже, чем где бы то ни было в Америке (все равно с Азербайджаном не сравнить!), отличаются от провинциального неспешного течения жизни, откуда приехала наша гостья, но еще наша семья была для нее чрезвычайно экзотичной: намешано столь много кровей и культурных влияний, что дай Бог нашим детям запомнить и усвоить хоть малую толику их багажа! Но Леквита отважно пробовала любые блюда, которыми мы ее потчевали, какими бы странными ни казались они ей; будучи воплощением неприхотливости, она спала на матрасе, который лежал на полу (у нас не было в ту пору кроватей), ходила с нами на все необходимые встречи и мероприятия, ни на что не жаловалась и в то же время не упускала возможности приобщить нас к исконно американским реалиям. То она повела меня с детьми есть мороженое в магазин той же компании, куда водила своих внуков, Baskin & Robins, то мы отправились в кино (впервые в Америке!) смотреть мульфильм «Lion King», который любили ее внуки. До этого мы в кино не ходили, так как считали это ненужной роскошью (тратить 8 долларов на билет, когда можно взять фильм напрокат или посмотреть его по телевизору!). Леквите непременно нужно было пойти на мюзикл «Мисс Сайгон» и поглядеть, как вертолет садится на сцену. Это была трогательная история о вьетнамской войне, и о любви американского военного и вьетнамской девушки, и, конечно, об их разлуке (опера «Мадам Баттерфляй» в облегченном варианте). Спектакль мне очень понравился: мощные голоса, прекрасная режессура. В отличие от Леквиты, вертолет меня интересовал в последнюю очередь. Впрочем, нас обеих захватило действие. Если б не она, мне бы этого мюзикла не увидать: не просто потому, что дорого, а потому еще, что посещение мюзиклов не было приоритетно и так и не стало частью нашей жизни в Америке. Теперь мюзикл «Мисс Сайгон» снят с театрального репертуара, хотя готовится его экранизация.
   В то время я собиралась поступать в колледж на библиотечный факультет (в Америке стать библиотекарем можно, только имея предварительно высшее образование, то есть это своего рода надстройка над базисом, а высшее образование может быть в какой угодно области, от биологии до истории искусства). Леквита стоически поехала со мной из одного конца города в другой, из Бруклина в Квинс, а дорога в колледж заняла у нас 2,5 часа только в один конец. В колледже она терпеливо ждала, пока я получу возможность зарегистрироваться в нужный класс. Вообще англосаксонская выдержка, хоть предки Леквиты и были одними из первых последователей Колумба, высадившимися на брега Нового Света, сохранилась в культурном багаже нашей гостьи. Сидеть в маленьком коридорчике было негде, и Леквита, как типичная американка, уселась на полу. Американцы вообще спокойно относятся к таким вещам: у всех есть стиральные машины, и постирать белье небольшой труд. Не помню, сколько Леквита пробыла у нас в гостях. Помню только, что ее пребывание у нас было не в тягость, а в радость: так неприхотливо и скромно она держалась, так готова была поделиться с нами той Америкой, которую любила и которой гордилась.
   Прошел год, приближалось следующее лето, лето 1995 г. Моей младшей дочке было почти два годика, а мы еще нигде не были, кроме Нью-Йорка, да и в Нью-Йорке, что греха таить, было не до экскурсий и культурных развлечений. И тут Леквита вдруг мне заявляет: «Лиана, я хочу, чтобы вы приехали на Миссисипи». «Зачем, Леквита?» «Я хочу, чтобы вы знали, что не вся Америка похожа на Бруклин, Нью-Йорк». Авторитет Леквиты был высок в наших глазах, мы ее почитали вроде святой, но ехать сейчас всей семьей к черту на рога, когда миллион проблем и дел, и неустроенный быт, и денег нет?.. Как я рада, что, вопреки здравому смыслу, мы махнули рукой на остальные дела и совершили эту поездку! Нужно, непременно нужно идти наперекор здравому смыслу! Иначе нас вовек не отлепить от кухонной плиты и домашних шлепанцев.
   Леквита ждала нашего приезда, как ждут самую дорогую родню. Она разработала программу «культурных мероприятий» и взяла отпуск на все время нашего пребывания у нее в гостях. Ее беспокоило все, вплоть до того, в каком ряду мы будем сидеть в самолете и как мы будем питаться во время пересадки в Цинциннати (она нам послала деньги на ланч!)
   Итак, мой муж, я и наши две старшие девочки (младшая, поглядев на самолет в небе и заметно испугавшись, сказала, что она останется «у бабуски») вылетели на юг. Крошечный городок, Мэги (Magee), где жила Леквита, насчитывал около трех с половиной тысяч жителей и напоминал большой поселок. Фермы, коровы, куриные фермы (в план нашего визита вошли посещение птицефабрики и куриной фермы), зеленые пастбища... Мы поселились в трейлере у Леквиты (домик на колесах), который был ее довеском к небольшому дому, где она ночевала. Мы воочию убедились, как ненамного условия жизни в американской провинции отличаются от жизни в большом городе, а во многом и превосходят. Где в Нью Йорке можно увидеть крошечных колибри, разве что в зоопарке? Многие американцы не представляют, что означает жить в стране третьего мира, где туалетной бумаги никто вовек не видел в общественном туалете, не говоря уже о детских одноразовых подгузниках, то бишь памперсах. На короткое время мы стали вроде местных знаменитостей: то мы беседуем с корреспонденткой местной газеты, то Леквита тащит нас выступать перед школьниками, где мы предстаем во всем великолепии нашего плохого английского и рассказываем о далеких краях, откуда мы прибыли, о республике, название которой они не смогут выговорить и тут же забудут. Мы поем «песню про коров», то есть «далеко, далеко, на лугу пасутся... ко», что соответствует и детской аудитории, и местному колориту. Леквита знакомит нас со своими увлечениями, одно из которых – семейная генеалогия, а другое – коллекция чайников. Я не знаю насчет ценности коллекции чайников, но семейная генеалогия Леквиты – занятие очень интересное и глубокое: ведь она принадлежит к обществу «Дочерей Американской Революции», которое включает тех, чьи предки помогали США обрести независимость от Англии. Предки Леквиты приплыли в Мэриленд и Джорджию в конце 1700-х годов. Они осели в Джорджии, а затем за участие в войне против англичан правительство дало им земли в Алабаме. И только потом, как гласят семейные анналы, четыре брата и две сестры двинулись на Миссисипи и там осели. Занятие генеалогией очень популярно среди американцев, и можно только по-хорошему позавидовать тем возможностям, которыми обладают жители Нового Света для поиска своих корней. Наша бывшая Советия с ее тремя революциями, войнами и репрессиями, в огне которых сгорели тысячи архивов и уничтожена история людей, к сожалению, не благоприятствовала подобному занятию. Но я отвеклась.
   Cтараниями Леквиты заехали мы в городок Джэксон, где встретились с мистером Гарнером, «виновником» нашего знакомства. Благодаря Леквите, мы познакомились с Рамоной, которая тоже помогала нам посылками, когда мы жили в Баку. Медлительная домохозяйка Рамона ничем не напоминала энергичную и деловую Леквиту, у которой слово не расходилось с делом. Леквита сочла своим долгом потащить нас на выставку «Дворцы Санкт-Петербурга», проходившую в то время в Джексоне. Нам, прямо скажем, эта выставка не очень была нужна, так как мы дворцы видали воочию, а дети наши ничего в этом пока не понимали, но мы покорно побродили среди цветных фотографий и муляжей. Мы приходим в госпиталь, где работает наша благодетельница и где нас окружают приветливые лица ее сослуживцев. Мы знакомимся с многочисленной родней Леквиты, и в нашу честь устраивается семейный обед, где нас угощают традиционными блюдами южан: кукурузный хлеб, овощи, неведомые нам, но среди обилия блюд и напитков вы не найдете ничего алкогольного. Здесь очень осуждается выпивка, и пить себе позволяют только в мужской компании на охоте, а на семейных застольях – ни-ни! Жара стояла чудовищная, просто парило так, что думалось о Средней Азии и несчастных рабах на плантациях в далеком прошлом. Если бы не кондиционеры, уж не знаю, как бы мы выдержали такие температуры, несмотря на бакинскую закалку! Национальный парк в Виксберге, где стоят меморилы погибшим воинам, как северянам, так и южанам, и где в 1863 году гремела одна из решающих битв гражданской войны, теперь представляет из себя зеленое поле, дышащее миром и покоем.
   Мы прочувствовали, что история страны ощущалась многими жителями юга как персональная сага, тем более, что у многих, включая Леквиту, с гражданской войной и перенесенными лишениями были связаны семейные легенды и обиды на северян, разоривших юг. Не случайно, когда мы прощались с ее сестрой, Ровеной, она спросила меня, обняв: «Теперь вы отправитесь в этот большой плохой город?» Имелся в виду, конечно, Нью-Йорк, и мы в ее глазах были «янки», то есть северянами. Конечно, дорогая Ровена, не только отправлюсь, но буду здесь жить и поживать, ведь именно Нью-Йорк, как ни сокрушайся по этому поводу и что ни говори, – идеальное место для эмигрантов.
   Все было ново и необычно для нас на Миссисипи: мы впервые мыли машину в автомойке, впервые бродили по мелкому и теплому мексиканскому заливу, впервые побывали в водяном парке и в казино, где муж проиграл «однорукому бандиту» кучу мелочи, выданной ему Леквитой на счастье, ели нью-орлеанскую острую еду и слушали проповедь строгого пастора в баптистской церкви, к которой принадлежали Леквита и ее семья. Со стыдом вспоминаю, что чем патетичнее и сердитее становился пастор, чем смиреннее и пристыженнее горбилась его паства, тем веселее становилось нашим детям, едва сдерживавшим смех. Но Леквита ничуть не обиделась и проявила массу толерантности.
   Почему мне все это вспоминается теперь? Может, с годами мы все больше приучаемся осознавать, что самое большое чудо – это человек. Старая истина, известная Софоклу. Помните? «Много есть чудес на свете. Человек – их всех чудесней». Я рада, что сохранила старые письма от Истлин и Леквиты, что у меня в папке хранятся пожелтевшие вырезки из газет. В одной из них Леквита пишет о своей работе терапевта-респиратора, специалиста по легочным проблемам, кто спасает больных астмой, крупозным воспалением легких, людей с хроническими легочными заболеваниями, детей с недоразвитыми легкими, родившихся преждевременно.
   Ее старший внук, Джекоб, был усыновлен в младенчестве с согласия его матери-американки, которая уже имела нескольких детей и за денежную мзду «уступила» своего сына. Кстати, Джекобу о его усыновлении сообщили его приемные родители, как только он стал что-то понимать, причем преподнесли это известие не как нечто позорное, а как факт, которым можно гордиться: «Ты, мол, дорого нам достался, ты у нас такой ценный сын». Через несколько лет дочь Леквиты забеременела и родила сына. Леквита пишет о том, как Джекоб неоднократно «оживлял» своего младшего братишку, Бенджамена, оказывая первую помощь, когда у того случались частые остановки сердца. Затем у дочери Леквиты родился младший сынишка. Родился он почти на месяц раньше, легкие у него не были вполне развиты, и приходилось его держать долго в больнице при поддержке хитроумных медицинских приборов. И это происходило в то время, когда Леквита помогала каким-то неизвестным людям из далекой страны, где она ни разу не была и вряд ли побывает!
   Леквита до сих пор осталась близким другом нашей семьи, она приезжала к нам в Нью-Йорк еще раз и даже дерзнула залезть вместе с нашими детьми на Статую Свободы. Когда ураган Катрина обрушился на штат Миссисипи, мы позвонили Леквите, желая узнать о ее благополучии. Она персонально не пострадала, но сказала: «Молитесь за нас». Леквита уже не помогает нам материально, да это давно и не требуется. Когда-то ее дочь Истлин нарисовала нам в письме картину будущего благоденствия: как мы будем когда-нибудь сидеть на крылечке собственного дома и отдыхать, уплатив налоги государству и выполнив тем самым свой общественный долг. Меня эта картинка умиляет тем, что через нее, как в щелочку, проглядывает прямая честная психология американских трудяг из глубинки, великодушных, отзывчивых, готовых следовать божьим заповедям. Мне Леквита сказала, что мы ее сможем отблагодарить тем, что будем помогать другим, что я и делаю по мере сил, но речь сейчас не обо мне...
  
   ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ?
  
   Хотите знать, с чем легче всего расстается наш человек, попав в Америку? Так я вам скажу: с отчеством. Еще вчера мы были Александровичами, Михайловичами, Борисовичами, Олеговнами и Самуиловнами, а сегодня просто Леониды, Питеры, Саймоны, Нэтели и Лоры. За все время жизни в Америке никто не вспоминал моего отчества, да и я сама вспоминала его только в случае контактов с российскими издательствами. Сама идея упоминать имя отца вместе с именем собственным противоречит пресловутому американскому индивидуализму. Здесь очень гордятся самостоятельностью и тем, что человек добился всего сам. Ссылаться каждый раз на имя папаши необязательно и просто никому не интересно.
   Отсекаются отчества, и вслед за ними проходят процедуру обрезания наши имена: Александры и Алексеи превращаются в Алексов, Михаилы становятся Майклами, Владиславы и Владимиры – Владами. Американцы вечно все упрощают: если из двух слогов можно сделать один (а кто этому может воспрепятствовать, кроме самого носителя имени, который сам жаждет адаптироваться), то быть посему! И вот Роберт превращается в Боба, Ричард в Рика, а Филипп в Фила. Эмигранты (и русские эмигранты не исключение), особенно дети эмигрантов, стремятся американизироваться и переиначивают свои имена на местный лад. Что общего между именем Уэи и Лейси? Первое – настоящее китайское имя, второе – псевдоним, которое моя бывшая коллега использовала на работе. Достаточно сказать на работе, что ты предпочитаешь, чтобы тебя называли имяреком, и к тебе прислушаются и постараются называть в соответствии с твоим выбором. Кому-то не нравилось азербайджанское имя Ирада: ее раздражало, что американцы не знают, как его произносить, и озвучивают имя «Ирейда» в соответствии с правилами американской фонетики. Девушка поменяла имя и стала Эстер. К слову сказать, поменять имя – процедура, доступная каждому. Надо пойти в суд и подать самому на себя жалобу: Эстер Азим-заде судится с Ирадой Азим-заде. Судья присудит в пользу истца, но скажет: «Дайте объявление в местную газету». Вы идете в газету и по прошествии какого-то времени читатели этой невзрачной газеты (не «Нью-Йорк Таймс», будьте уверены!) узнают о том, что вы поменяли имя. Затем в суде вы получаете официальный документ, удостоверяющий перемену имени (или фамилии). А можно еще проще: поменять имя при получении гражданства. Любови не нравилось имя «Любовь» и она стала «Ливией». Имя «Ливия» американцу легче выговорить, но мне непонятно, что общего у еврейки из Союза с родиной Муаммара Каддафи.
   И еще об индивидуализме. То, что в Америке принято начинать во всех заявлениях с имени собственного, а не с фамилии, не влияние ли его? Фамилия привязывает к роду и является данью патриархальности, зато имя неразрывно связано с самой личностью, и тут не спрячешься за широкую фамильную спину/стену.
   Наши старики, бывшие начальники и уважаемые профессионалы во всевозможных областях, удивительно быстро привыкают к тому, что не только американцы, но и бывшие соотечественники называют их просто по имени. Не господин Иванов, а просто Грегори или Грег для американцев и Гриша для русскоговорящих эмигрантов. И восьмидесятилетнего Гришу не шокирует обращение по имени: он это воспринимает как должное.
   В суде или к учителю, или при устройстве на работу принято обращение по фамилии. Во всех остальных случаях американцы предпочитают обращаться по имени, да еще не терпят неравенства: чтобы я к вам мистер Иванов, а вы ко мне просто Натали. Разве только если Мистер Иванов начальник, а Натали подчиненная, и то у мистера Иванова лопнет терпение и он предложит: «А зовите-ка меня просто Сэмом».
   Кому-то покажется это ерундой, но для многих носителей великого и могучего все же есть разница в обращениях: эта разница то режет слух, то радует, то ее игнорируют или закрывают на нее глаза. Кто как воспитан, и у кого какой вкус. Приехав в Америку, мы столкнулись с проблемой, что многие эмигранты из России искренне верят, что в Америке не существует «вы». Английское «you», употребляемое универсально, эмигранты переводят как «ты». На самом деле «ты» в английском языке – это архаичное «thou» и производные от него, коими изъясняются иногда в пьесах Шекспира и в обращении к господу Богу. Так что «you» – это прежде всего «вы», а не «ты». Переводчики английской и американской литературы варьируют перевод этого слова в зависимости от контекста. Но это вовсе не означает, что в английском нет «вы», во что уверовали многие наши эмигранты.
   Очень неловко делать людям замечание или объяснять, что предпочли бы сохранить обращение на «вы». Собеседники обижаются, воспринимают эту просьбу как нежелание сократить дистанцию (что часто и правда, но зачем же форсировать события?). Приходится говорить чуть ли ни извиняющимся тоном, дескать, простите, но мне трудно переходить на «ты» с незнакомыми или малознакомыми. Или приходится притворяться, что не слышишь этого обращения, и упорно держаться «вы» в разговоре. Или глотать тыканье и себя презирать за это. «Ты» для меня без душевной близости унизительно, особенно если тыкает мне мужчина. Покупатели тыкают продавцам, парикмахеры – клиентам, сослуживцы тыкают друг другу как нечто само собой разумеющееся. Как будто мы все школьники или детсадовцы!
  
   НАШИ ДРУЗЬЯ – АМЕРИКАНЦЫ
  
   Не у всех эмигрантов есть американские друзья. Первая группа, которая приходит на ум, – это наши старики, не сумевшие за годы жизни в США овладеть английским. Если они живут в Нью-Йорке, где русская речь слышна в некоторых районах на каждом шагу, то им общения хватает и без американцев. С американцами они могут обходиться улыбками, жестами и самыми простыми словами. У наших стариков есть свои русские парикмахеры, портные, таксисты, социальные работники, врачи и дантисты, адвокаты, русская скорая помощь и русская похоронная служба, словом, в основном, нет проблем.
   Работающие эмигранты приходят в американский коллектив и думают, что они обзаведуются друзьями. Но не тут-то было. Дружба на работе – это своего рода минное поле. Никогда не знаешь что чем чревато. Эмигранту легче подружиться с эмигрантом, поскольку, как говорится, рыбак рыбака...
   Что касается коренных американцев, то не у всех это получается. Вот, например, слышала я рассказ одной эмигрантки, которая мне жаловалась: «С американцами дружить нельзя». Я, естественно, поинтересовалась: почему. А потому, что, мол, дружила эта дама с одной коллегой-американкой, а потом у коллеги умер муж. Американка приходит на работу после похорон, а наша эмигрантка бросается к ней обнять и утешить. Вдова возьми и пойди в отдел кадров жаловаться на сочувствующую ей эмигрантку, что, мол, оградите меня от ее приставаний, она мне проходу не дает. Признаться, эта история меня шокировала. Затем я подумала о том, что неизвестно, как вела себя наша соотечественница. Может, она и до этого случая уже смертельно надоела коллеге своими разговорами и компанией? Может, наша эмигрантка – ярко выраженная экстравертка, которая трещит без умолку, а ее коллега – интровертка, которой надо посидеть и подумать в тишине одной? Может, наша эмигрантка проходу не давала американке, и последний случай был той соломинкой, которая перешибла хребет верблюду? Трудно сказать...
   Пойти и наябедничать в отдел кадров на товарища – это в наших глазах отвратительно. В глазах американки в этом ничего особенного нет: она защищает свое персональное пространство и время. А если бы наша эмигрантка еще стала бы рассказывать анекдоты, задевающие любые национальности и религии?! Боже упаси! Анафеме предадут и с работы уволят за милую душу. Ничьи расовые или национальные чувства оскорблять нельзя: это табу.
   Если не камнем, то камушком преткновения для дружбы наших эмигрантов и американцев может послужить тот факт, что наши любят жаловаться и просить о помощи. В родной культуре вообще нытье не считается зазорным, в отличие от основного направления культуры американской, ориентированной на оптимизм и молодость. Возможно, это наследие туманного Альбиона, где принято при любых бедствиях не «терять лица» (как тут не вспомнить азиатские культуры, в частности, японцев?) и держать «stiff upper lip», если буквально перевести – держать неподвижной верхнюю губу, то есть не впадать в панику и не жаловаться. Наши эмигранты любят жаловаться, а когда им помогают, часто помощь воспринимают как должное. Никому, включая и американцев, не нравится быть «использованным». Может, Матери Терезе тоже бы это не понравилось.
   Вообще американское понятие дружбы сильно отличается от нашего. «Friend» (друг) может быть, с нашей точки зрения, просто знакомым. Помню, некий русский эмигрант радиокомментатор говорил, цитируя американца: «У меня есть друг. Он играет со мной иногда в гольф. А зовут его... забыл». Но ни близкому другу, ни далекому не позвонишь в полночь, чтобы излить душу, не придешь домой неожиданно и без приглашения, не попросишь денег в долг (а зачем же тогда банк?), не скажешь: «Тебе эта стрижка не подходит». Последнее вообще немыслимо сказать: во-первых, это непрошеное мнение, которое лучше держать при себе, а во-вторых, нельзя говорить ничего негативного о внешности своего друга, даже из лучших побуждений. Вас могут понять в том смысле, что вы хотите негативно повлиять на его самооценку, что будет означать: вы плохой друг. Если дружите с американцами, то помните: они не терпят обязаловки и тягот в дружбе. Они не обязаны говорить по телефону через день и выслушивать все ваши новости и проблемы. Для этого есть психотерапевт, с которым американцы более откровенны, чем с друзьями.
   Нашим людям не очень понятны ограничения в дружбе, американцы не могут без ограничений. Меня удивило, что моя подруга американка пригласила меня с семьей на празднование окончания школы ее дочери, а через короткое время отменила свое приглашение, мотивируя тем, что хочет собрать более узкий круг друзей. Обижаться было бессмысленно и, главное, к чему? С точки зрения кавказских традиций, на которых я выросла, такой поступок ужасно оскорбителен, и мне надо было с ней порвать отношения и век не дружить. Однако я не только не порвала отношений, но продолжаю дружить с ней и видеться. Не осуждать (на это мы большие мастера), а постараться понять. Стараюсь следовать этому принципу, но не всегда получается.
   Здесь не принято отговаривать и уговаривать. Помню, пришла как-то я с двумя подругами-американками к пожилому русскому эмигранту. Старику хотелось нас непременно чем-то угостить. Фантазии у него хватило на готовые пельмени из русского магазина, которые мы есть не желали. Однако он продолжал настойчиво уговаривать, не понимая, что если отказались от еды, то не из ломания, а просто потому, что есть не хотят. Когда мы ушли, одна из американок все недоумевала, почему он так был настойчив и зачем ему нужно было создавать у нас комплекс вины? Да просто старик так понимал традиции гостеприимства или давно не перечитывал известной басни Крылова! Если вам предложили что-либо и вы отказались, то второй раз предлагать не будут. Поступить иначе – значит не считаться с вашим правом на выбор. Все эти азиатские традиции, где гость притворяется, что есть не хочет, а хозяин его уговаривает – не для здешнего менталитета.
   Традиции гостеприимства, на которых я выросла, проходят некоторую модификацию. Вот, например, предстоит день рождения, и что вы будете делать? По нашим понятиям – хозяйка зовет всех к себе домой, до этого она бегает, как безумная, по магазинам, готовит, что может, сама, что не может – покупает, накрывает стол, а затем, в конце вечера, моет посуду, не чуя под собой ног. Здесь все проиходит с точностью до наоборот. У здешних жителей принято позвать именинника в ресторан или устроить в его честь вечер-сюрприз у кого-то из друзей. Вы приходите к подруге по какому-то делу (заранее договорившись о визите), входите в комнату, и вдруг с криками «Сюрприз!» из углов и соседних комнат выскакивают ваши друзья и родня. Вас поздравляют и празднуют ваш день рождения, независимо от ваших усилий. Среди наших эмигрантов, к слову сказать, такой вариант не часто практикуется, а гораздо популярнее поход в ресторан.
   Как дарят подарки наши люди и американцы – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Американцы считают, что нужно дарить что-нибудь этакое особенное, до чего их друг не додумался бы и не купил себе. Подразумевается, что все нужное у человека уже есть и дарить фены, соковыжималки, чайники и блендеры никому не придет в голову. Американцы любят дарить бесполезные подарки, то бишь сувениры. Когда я получила гражданство, то моя американская подруга прислала мне американский флаг из жести в стиле ретро, по фактуре напоминающий деревенский рукомойник. Другая подруга американка регулярно дарит скатерки-дорожки, изделия мексиканского народного творчества или записную книжку, опять же в стиле еще более дремучего ретро, с карандашом в виде ветки дерева. Однажды друг американец подарил на мой юбилей книгу про американских президентов, которую я стала бы читать, разве что оказавшись на необитаемом острове и эта книга была бы единственной.
   У наших принято, что друзья ходят в гости друг к другу. Приглашение домой – знак доверия и расположения. Принято устраивать обеды и застолья, опустошая содержимое холодильника, да так, чтобы блюда едва умещались бы на столе. Выросшие в условиях дефицита, наши люди не могут спокойно относиться к еде. Еда может служить знаком любви, расположения, щедрости – в зависимости от контекста. Американцы не знали настоящего голода, поэтому хоть и любят поесть задарма, сами могут к себе годами друзей не приглашать, а предпочитать встречи в ресторане. Если же пригласили домой, то вас может ожидать угощение картофельными хлопьями с соусом, галетами, вином и салатом с сырыми грибами (!) В общем, умерьте свои аппетиты.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ