ЛитГраф: читать начало 
    Миссия  Поиск  Журнал  Кино  Книжный магазин  О магазине  Сообщества  Наука  Спасибо!      Главная  Авторизация  Регистрация   

 

E-mail:

Пароль:



Поиск:

Уже с нами:

 

Елена Литинская

Записки библиотекаря, или Мой город Бруклин

   Просьба к читателю не отождествлять героев «Записок…» с конкретными людьми и реальными событиями, так как предлагаемые истории и их герои, кроме авторского «я», представляют собой художественный вымысел.
  
   ХУДОЖНИК
  
   Он приходил в библиотеку каждый день и сидел, как говорится, от звонка до звонка. Подходил ко мне, просил журналы и книги по искусству. Перед моим частенько устало-равнодушным оком проходят сотни людей. Все они чего-то просят – каждый на свой манер – чего-то хотят, требуют. Кто вежливо, кто – не слишком, а кто просто хамит, потому что такая натура или пришел в плохом настроении. Этот же – именно просил, даже как-то чересчур вежливо, немного униженно что ли, словом, так просил, что никак невозможно было отказать... и всегда благодарил, помногу раз, тоже слишком рьяно и с некоторой долей униженности, самоотрешенности. Таких я еще не встречала. В его поведении было нечто необычное, неестественное, из ряда вон... Как правило, я не очень-то вглядываюсь в лица читателей-просителей. Времени нет, да и неохота. Слегка поднадоело за почти четверть века службы. А тут вдруг захотелось не только взглянуть на него, но и разглядеть получше... чтобы понять необычность человека и явления.
   Небольшого роста, очень полный, кругленький, настоящий колобок. Возраст... неопределенный. Лицо гладкое, морщин нет совсем, разве что седина в иссиня-черных, длинных, до плеч волосах намекала на возраст где-то за сорок. (Впрочем, некоторые начинают седеть и в тридцать.) Глаза темные, чуть раскосые, нос широковатый, прямой. На глянцевых, розовых щеках ни намека на растительность. Зубы белые-белые и улыбка, добрая, чуть робкая, не наклеенная, не та, которую можно легко закрыть, как занавеску. Он улыбался всем нутром, всей своей сущностью, как бы заявляя: «Вот он я, весь как на ладони. Хотите – верьте, хотите – нет». Хотелось верить в доброту и искренность его улыбки, но мой природный скептицизм и осторожность взяли верх, и я решила не проявлять к нему чрезмерного внимания, подождать, понаблюдать, а там – как получится. Благо, времени для наблюдения у меня было более чем достаточно, ибо появлялся он в библиотеке каждый день, словно ходил на работу.
   У него было простое англоязычное имя Том. Он обычно устраивался за столом где-нибудь в отдалении, листал книги по искусству и копировал карандашом портреты маститых живописцев. Копировал он с фотографической точностью, в хорошем смысле этого слова. У него был несомненный талант и мастерство художника-копировщика. Не всякий обладает смелостью и дерзостью создателя. Том был, наверное, слишком робок, чтобы заявлять о себе творением новым, поэтому он создавал копию оригинала, гениальное повторение, своего рода клонирование. В точности повтора была его сила, его стихия. Чувствовалась рука мастера, за плечами которого были годы упорного труда и учения.
   Одет он был чрезвычайно просто и одинаково во все времена года: широченные летние брюки, футболка и легкая куртка-ветровка нараспашку. Осознавая смешные пропорции своей фигуры, он старался не привлекать внимания одеждой. Так или иначе, его «наряд» являл собою откровенную бедность и морозоустойчивость. Если не знать, что его звали Том, то можно было заподозрить в нем женщину или трансвестита. Но голос был явно мужской, приятный бархатный баритон. Какое-то время меня занимал вопрос четкого определения пола Тома, но потом, когда я узнала его поближе и попривыкла к необычному облику, этот вопрос отпал за ненадобностью. Том для меня стал просто Томом, человеком вне пола и сексуальной ориентации.
   Как-то мы разговорились, вернее, разговорился он. Рассказал о себе поначалу немного, а потом – кусками, урывками выложил предо мною всю свою сложную, трагическую до невозможности поверить, что такое бывает – жизнь. Не знаю, почему я вызвала у него такое доверие. Может быть, ему просто хотелось исповедоваться, а я была каждый день рядом? А может, зная, что я пишу прозу (я показала ему свою книгу рассказов), он сознательно предоставлял мне воистину бесценный материал, которым, впрочем, я не замедлила воспользоваться.
   Историю свою Том начал с конца. Рассказал о том, что пару лет назад попал в аварию – не стал уточнять, в какую, долго находился в коме, перенес целый ряд тяжелейших операций, в том числе операцию по удалению опухоли мозга. Чуть не умер, вернее, пережил клиническую смерть и, к удивлению самих врачей, воскрес и теперь несказанно благодарен судьбе (или Богу, если он есть) за подаренную ему вторую жизнь. Живет он в проджекте для бедных вместе с матерью и получает SSI1. И вот он хотел бы принести какую-то пользу библиотеке, людям – как выражение этой своей благодарности за вторую жизнь.
   Мы с коллегами, немного поразмыслив, решили испробовать его в роли учителя рисования на добровольных началах. Библиотека наша была небольшой, но весьма популярной в районе. Ежедневно набивалась масса народу, в том числе подкинутых родителями, полузаброшенных, крикливых детей и подростков из разных этнических групп. Библиотечные «подкидыши» были малоуправляемы, приходили семьями, кланами, не желали читать и, кроме компьютерных игр, никакой другой умственной деятельности не признавали. Не занятые на компьютере, они галдели, переругивались и носились, расталкивая друг друга, вверх и вниз по лестнице, пока мне не надоедал этот «восточный базар» и я грозным голосом не повелевала: «Немедленно вон!». И так до следующего дня, ибо дольше, чем на пару дней, нам лишать юных «библиотечных клиентов» бесплатного бэбиситтерства не полагалось по уставу. И вот эту-то неуправляемую ораву Тому предстояло обуздать, проверить на талант и, если таковой имелся, методически-терпеливо приобщать к искусству, к творчеству. Том сразу же согласился, и мы официально открыли бесплатный класс рисования и живописи. Желающих оказалось много больше, чем позволяли наши ресурсы (бумага, карандаши, кисти, краски) и голосовые связки Тома. Постепенно отсеивались не слишком способные и наиболее языкастые и хулиганистые. Том был добр, безответен и мягок, как свежевыпеченный хлеб. Дети по сути своей жестокосердны, тем паче отпрыски, взращенные в патриархально-суровых многодетных семьях. Они сразу почувствовали слабинку Тома и стали относиться к нему запанибрата: висли на нем, хлопали по плечу, играли его длинными волосами или попросту дергали за волосы. А те, которые понаглее, как бы невинно спрашивали: «Том, а ты – женщина?»
   Том молча, стоически сносил все, и только иногда его чаша терпения переполнялась, и он шел ко мне жаловаться: «Ну, пожалуйста, сделай что-нибудь. Мне нужен перерыв!», Тут выходила грозная я и читала и правым, и виноватым, всем подряд, лекцию о вежливости и уважении к Учителю (с большой буквы). Ну, а если не помогало и галдеж продолжался, просто выставляла половину класса на улицу – чтоб поразмыслили на воздухе и охладили не в меру пылкий темперамент.
   Среди учеников Тома оказалось много талантливых детей. Лишенные ранее внимания в семье и ободренные своими нынешними успехами, они исправно посещали занятия, сидели до самого закрытия библиотеки, никак не хотели разбредаться по домам и даже после закрытия толпились у дверей и висли на Томе. Я выезжала с парковки, закрывала ворота на пудовый замок, махала Тому на прощание, а он и его ученики еще долго стояли, о чем-то говорили, быть может, спорили. Летом – на солнцепеке, зимой – в промозглой темноте
  
  
  
   1 Государственное пособие для малоимущих инвалидов и пожилых (англ..).
  
  
   рано наступившей ночи, под дождем, снегом, на ветру... Я заметила, что Тому тоже не хотелось возвращаться домой.
   – Том, почему ты не идешь домой? Уже поздно. Разве ты не устал от этих полудиких детей? – спросила я его как-то.
   – О да! Я безумно устал, но домой мне спешить незачем. Абсолютно незачем.
   – Но почему? Если хочешь, я подвезу тебя.
   – Ты очень добра. Не беспокойся, я доеду на автобусе. Когда-нибудь я расскажу тебе все, и ты поймешь, почему я не тороплюсь домой..
   Прошло несколько месяцев, мы с Томом попривыкли друг к другу, даже, можно сказать, подружились. Я рассказала ему историю нашей эмиграции, а он мне – свою историю. Нет, Том определенно не спешил домой, да и спешить-то было некуда. У него было спальное место в квартире матери и, что называется, крыша над головой, но настоящего дома, куда мы всегда с радостью возвращаемся после трудов праведных, дома-крепости, дома, который американцы называют «sweet home1», у него попросту не было. Том ненавидел свой «дом», в котором царствовали его старуха-мать, спившаяся наркоманка, и подобное ей окружение. Его «дом» был на самом «дне» черного Бруклина, на Кони-Айленд, и ему каждый вечер приходилось опускаться на это дно, ибо надо было где-то спать, принимать душ, менять одежду и хранить кое-какие вещи, в основном книги по искусству. Питался он, как правило, в Макдональдсе и других забегаловках. Любил junk food2: пепси, чипсы, гамбургеры и сладенькое. Все это ему было явно противопоказано ввиду неимоверной толщины, повышенного холестерина и сахара, но он плевал на диету и советы докторов и каким-то образом ухитрялся существовать со всеми своими болезнями и вопреки оным. Наверное, Бог все-таки проживал где-то над нами, ибо он не только даровал Тому вторую жизнь, но и всеми своими божественными возможностями эту жизнь поддерживал.
   У Тома было не только простое, типично английское, имя, но также и самая распространенная англоязычная фамилия – Джонсон. Однако по крови он был наполовину Native American3. Его мать происходила из потомков древнего племени майя. Задолго до рождения Тома семья его матери эмигрировала в Штаты из Гватемалы. Когда-то в молодости мать Тома была черноволосой красавицей со слегка раскосыми, жгуче-темными глазами. (Рассказывал он об этом с некоторой гордостью и даже как-то принес семейные фотографии, чтобы с моей стороны отпали всякие сомнения.) Немудрено, что отец Тома влюбился в прекрасную индианку и наградил ее тремя сыновьями. Несмотря на любовь и наличие троих детей, они так и не поженились. То ли сказалась разница в характерах и воспитании, то ли родители вмешались и наложили вето, но семья не состоялась. Мать с горя запила и ушла в наркотики, что делает и по сей день. Отец женился на другой, завел еще пару детей, а Тома с братьями подкинул своим родителям, которые и занялись их воспитанием.
   Дед Тома был капитаном американской армии в отставке и дома насаждал истинно армейскую дисциплину. (До чина майора он так и не дослужился, так как после войны во Вьетнаме стал проявлять странности, которые были не по нраву начальству.) Детям полагалось вытягиваться по стойке «смирно» и на все его приказания отвечать: «Yes, sir!4». Строгость на грани жестокости, кормежка в обрез, подъем в шесть утра, отход ко сну в девять вечера, абсолютное послушание и беспрекословное повиновение – таковы были суровые условия, в которых воспитывались Том и его младшие братья. Старшего внука дед хотел без лишнего промедления отправить в военное училище, дабы вылепить
  
   1 Родной дом (англ.).
   2 Нездоровую пищу (англ.).
   3 Истинный американец, индеец (англ.).
   4 Есть! (англ.).
  
   сильный мужской характер. Парень упирался, как мог, и в четырнадцать лет удрал из дому, скитался по городам и весям, кое-как зарабатывая себе на пропитание. Его нашли, вернули, морально и физически выпороли и усадили за парту, чтобы он хотя бы получил диплом об окончании средней школы. Том на какое-то время смирился и исправно посещал школу. Однако и тут он ухитрился не угодить деду, так как проявил особое рвение и способности не к математике и другим точным наукам, а к дисциплинам гуманитарным: английскому языку, истории и, неожиданно, к рисованию. Он втихаря сочинял стихи и на листочках с домашним заданием по математике рисовал хорошенькие женские головки. Учитель математики, увидев столь явное пренебрежение к своему предмету, оскорбился и вызвал деда в школу. Выслушав учителя с поникшей головой, капитан Джонсон вернулся домой и вознамерился было снова выпороть Тома, только внучек, у которого уже пробивались усики и бородка, не дался и, если бы не вмешательство бабки, то ремня получил бы дед. На том домашнее воспитание парня закончилось, и его оставили в покое.
   Все же надо отдать должное капитану Джонсону. Несмотря на суровый нрав и армейские привычки, у него время от времени случались приступы искреннего сочувствия и сопереживания. Так, Тому и братьям иногда дозволялось общаться с матерью, которая в те годы еще не потеряла окончательно человеческий облик и, тихо всплакнув, обнимала и целовала своих подраставших детей.
   Однажды летом они вместе с матерью, конечно, с разрешения деда с бабкой, даже осмелились провести целых три месяца в далекой Гватемале. Мать отвезла детей в горную деревеньку на западе страны, где прошло ее детство. Население деревни составляли индейцы, изъяснявшиеся на одном из наречий племени майя. Одеты они были в традиционные индейские одежды, густо обвешанные национальными украшениями. Жили своим исконным укладом, особо не интересуясь событиями за пределами деревни и общины. По-испански говорили лишь отдельные представители мужского пола. С религией дело обстояло сложнее. Чтили местных богов и духов, а также верили в единого Бога, Иисуса Христа и Пречистую Деву Марию. Земли у индейцев было недостаточно для полноценного фермерского хозяйства, поэтому мужчины, чтобы прокормить семью, ежегодно отправлялись в близлежащие регионы, где работали на кофейных плантациях.
   Нищета, глиняные хижины с крышами, крытыми соломой, рано состарившиеся, обожженные солнцем лица некогда красивых женщин, полуголые оборвыши-дети и грубоголосые, вечно пьяные мужчины…Обилие насекомых и пресмыкающихся... и все это на фоне ослепительно голубого днем и бархатно-черного, в бусинках звезд ночью – неба. Таким запомнилось Тому лето на родине матери, и с того лета он со всей серьезностью взялся за рисование. Ввиду отсутствия бумаги и карандашей, Том рисовал палочкой на песке, углем на скалах и стенах хижин, словом, где только мог. Предметами его отображения были, в основном, жители деревни – молодые женщины с бронзовой кожей, иссиня-черными длинными волосами и чуть раскосыми темными, как маслины, глазами. Женщинам льстило внимание Тома, и они, выкроив время от домашних забот, стали позировать ему. Популярность юноши среди аборигенов росла. Раз такое дело, мать решила съездить в близлежащий городок и купить сыну несколько альбомов для рисования и коробку цветных карандашей. Том был счастлив. Он рисовал по наитию, нутром чувствуя законы света, тени и полутона. Рисовал медленно, скрупулезно выписывая молодые лица с нежными овалами, полными губами и густыми, как молодые веточки хвои, ресницами.
   Одну из своих моделей – шестнадцатилетнюю Марию – Том рисовал чаще других. Он придумывал ей новые позы, просил менять прическу (с распущенными волосами и волосами, собранными в узел), с веером в руке и цветком в волосах. Мария послушно меняла облик, улыбалась скромной улыбкой, в уголках которой притаилась страсть, и смотрела на Тома с явным обожанием. Художник и модель почти не обменивались словами. Да и не нужно было. Истинная страсть молчалива. Невпопад брошенное слово, слишком прямой вопрос и трусливо уклончивый ответ могли лишь спугнуть юных влюбленных. Наконец Том решился назначить Марии свидание. «Как стемнеет, приходи на край деревни к заброшенной хижине», – пробормотал он на ломаном испанском и кивнул в сторону места свидания. И она чудом поняла – не слова Тома, так как ее испанский был и того хуже, а его желание, ибо их желания совпадали.
   Мария пришла в условленное место точно как стемнело. Они спрятались от любопытных глаз и досужих разговоров за стеной хижины и долго и нежно целовались и ласкали друг друга, не переходя черты дозволенного. Оба были девственны и боялись вкусить запретный плод, смутно предчувствуя расплату. Так они встречались каждую ночь, пока однажды младший брат Тома, двенадцатилетний Билли, не выследил их и не доложил обо всем матери. Мать, зная вспыльчивый характер старшего сына, решила, не вдаваясь в подробности и не пускаясь в объяснения, немедленно возвращаться в Штаты. Она поехала в город, продала дорогие украшения, которые когда-то ей подарил отец Тома, купила билеты на самолет и объявила детям, что дедушка при смерти и надо срочно лететь домой, чтобы еще застать его в живых.
   Том в глубине души понимал, что его романтическая любовь обречена, что полудикую красавицу Марию не положить в чемодан вместе с вещами да и, если даже удастся оформить визу, куда он повезет ее? К выжившим из ума деду с бабкой? К матери-алкоголичке? К отцу, который завел новую семью и напрочь забыл о Томе и его братьях? Марию везти было определенно некуда. Разве что самому остаться в Гватемале и стать одним из потомков племени майя. Смешать свою полукровь с их древней кровью? Нет, все это было нелепо, невозможно и неосуществимо. Надо было возвращаться домой и постараться забыть свою первую любовь.
   На последнем свидании Том кое-как пытался объяснить девушке, что, хоть и любит ее безумно, должен повиноваться воле матери и возвратиться домой. Конечно, ее, Марию, он никогда не забудет, и, обязательно, непременно, как только ему исполнится восемнадцать лет, он за ней приедет, чтобы увезти ее в Штаты. А пока... пока надо проститься, но ведь не навсегда же?
   Мария ничего не поняла из того, что говорил ей Том. Но по тому, как он был взволнован, как страстно целовал ее, она почувствовала, что это их последнее свидание и надо как-то закрепить за собой Тома, сделать его еще ближе, совсем своим... Мария знала лишь один способ завладеть Томом – она отдалась ему, решительно, отчаянно, как прыгают со скалы в море... Том немного посопротивлялся, строя из себя джентльмена, но отказаться от такого прощального подарка не смог. Ему было семнадцать лет. И в его жилах текла кровь древнего племени майя... Они любили друг друга всю ночь на полу заброшенной хижины... пребывая в полунаркотическом экстазе. Первое обладание женщиной. Дурманящий запах и пряный вкус ее крепкого, молодого тела. Близость расставания и обреченность любви придавала чувствам Тома еще большую остроту. Под утро Мария задремала, а Том, бросив последний взгляд на свою спящую подругу, неслышно, на цыпочках ретировался.
   На другой день, не повидав Марию, не поцеловав ее на прощание, коварно, трусливо (как потом он проклинал себя за трусость и предательство!) Том вместе с матерью и братьями улетел на родину. Дома, как он и предполагал, дед оказался живым и здоровее некуда. При виде бодренького старца Том сверкнул глазами на мать, которая передавала детей, как условились, «из рук в руки», но от упреков и сцен воздержался, осознавая никчемность домашних ссор и безысходность любовного романа с Марией.
   Прошло несколько лет. Том окончил школу и поступил в колледж, чтобы постичь живопись «по науке». Как малоимущему хорошему студенту, ему дали гранты. Не надо было платить за учение, и поэтому дед с бабкой против такого учения не возражали. К тому же они весьма состарились, и весомость их решений в воспитании и образовании Тома и его братьев приняла, в общем, относительный характер. Юноши только ночевали и питались дома, а в остальном – росли сами по себе.
   Воспоминания о красавице Марии и ее ласках притупились и благополучно отошли в прошлое. Лишь иногда, изрядно выпив (Том так же, как и его мать, пристрастился к спиртному, но еще не успел превратиться в алкоголика), он доставал из потайного ящика портрет Марии, впивался взглядом в ее юное прекрасное лицо, целовал в глаза и плакал пьяными слезами раскаявшегося грешника. Но это случалось, скажем, раз в год, не чаще. А в остальном Том жил нормальной беззаботной жизнью американского студента. Он возмужал, у него появлялись подружки. Том оказался влюбчивым: блондинки, брюнетки, белые, латинос – все нравились ему, всех замечал и по достоинству оценивал его тонкий взгляд художника. Очень скоро Том приобрел славу бабника и сердцееда, но эта слава отнюдь не мешала другой его славе – талантливого портретиста.
   На втором курсе колледжа Том съехал от деда с бабкой и снял квартиру пополам с товарищем. Днем он посещал занятия, вечерами работал официантом в кафе, а по уикендам писал портреты на заказ и в общем вполне неплохо зарабатывал себе на хлеб и жилье. Вскоре какой-то корреспондент написал о Томе статью в местной газете под впечатляющим названием «Гениальный потомок племени майя». Это была сенсация. Тома заметили, о нем заговорили. Известность Тома взлетела над студенческой средой Олбани и плавно осела в элитарных кругах штата Нью-Йорк. Нашлись спонсоры, сняли Тому студию. Молодой художник ощутил себя юным богом на вершине Олимпа. Посыпались заказы от влиятельных лиц, политиков, их жен и любовниц. У Тома завелись деньги, которые он швырял направо и налево, ибо еще не научился распоряжаться обрушившимися на его голову славой и богатством. Том бросил колледж. Учиться было незачем да и некогда. Работа, выставки, приемы, попойки, женщины. Жизнь была прекрасна. Определенно стоило жить.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ

 

Рекомендуем:

Скачать фильмы

     Яндекс.Метрика  
Copyright © 2011,