Поиск:

Уже с нами:

Марина Ниири

Друг в черном плаще

   Предисловие автора
  
   «Новая Англия – для новых англичан. Или ирландцев, на худой конец» – эту беспардонную фразу, произнесённую на полном серьёзе, я услышала от одного из жителей Вестпорта, одного из самых состоятельных городов США, в котором сконцентрированы старые деньги. Эти слова произвели на меня впечатление. В них есть доля правды, хоть и горьковатой на вкус. А правду не везде принято говорить, особенно в обществе, построенном на принципе равенства. На бумаге все люди равны, независимо от этнической принадлежности. Но всем известно, что на деле это не так.
  
   Когда я приехала в Стамфорд, США, в возрасте 13 лет, то не ожидала, что меня прижмут к груди. Впрочем, я не люблю, когда меня тискают, и не особо страдала от того, что мне не предоставили место на новоанглийском Олимпе. Меня вполне устраивала роль наблюдателя. Я благодарна, что попала именно в Коннектикут, а не в русскоязычный Бруклин, где не смогла бы набраться таких своеобразных впечатлений. Фэрфилдское графство – это не вся Америка, а скорее, исключение из правила. Для того чтобы почувствовать себя ущербным и обрасти комплексами социальной несостоятельности на фоне местной элиты, не нужно быть иммигрантом из Восточной Европы. Большинство обычных американцев, рождённых за пределами Коннектикута, почувствуют себя некомфортно в этой среде. Мой супруг, который родился в штате Пенсильвания, испытал нечто вроде культурного шока, когда переехал жить в Коннектикут.
  
   Про надменность и недружелюбность коренных новоанглийских янки, чьи корни уходят в колониальную эру, ходит немало анекдотов среди рядовых американцев. Недаром штат Коннектикут шутливо называют Дисконнектикут. Игра слов подчёркивает это состояние разобщённости, отчуждённости и постоянной конкуренции. На самом деле, коренных янки, сохранивших свои британские и голландские фамилии, осталось не так много. Зато есть немало тех, кто им подражает. Люди, в которых развито социальное тщеславие, создают мифы о том, как якобы должен одеваться и развлекаться культовый англосаксонский протестант. Имеется определённый набор внешних атрибутов: от западноевропейских черт лица, диплома из университета Лиги плюща до членства в гольф-клубе. Если некоторые из этих атрибутов не достались человеку по наследству, он может их приобрести и таким образом причислить себя к новоанглийской элите. Славянский или еврейский нос можно исправить у пластического хирурга, волосы – покрасить в платиновый цвет, фамилию – переделать на английский лад. Так какой-нибудь Беркович может стать Беркли. Автор фразы, приведённой выше, как раз являлся одним из таких псевдоянки. Он был ирландских корней, а ирландцы-католики до второй половины XX века считались представителями низшей расы. И только после восхода династии Кеннеди ирландцы утвердили своё право стоять на одной ступени с янки. А в 90-е годы пошла волна кельтского возрождения, и все бросились искать свои ирландские корни, которые до этого так тщательно пытались скрыть и забыть, как нечто позорное и унизительное. Вчерашние отбросы – завтрашний эксклюзив.
  
   Парадокс в том, что американцы гордятся своей демократичностью. У людей есть потребность в элементах феодального режима. Они всегда будут искать себе королей и королев. Это человеческая потребность – ставить кого-то на пьедестал, а потом с таким же упоением тащить на эшафот. Завидовать и злорадствовать, лелеять фантазии о мести – это совершенно естественные рвения грешной человеческой души. Со стороны за этим явлением очень любопытно наблюдать. Потому как судьба меня занесла в Коннектикут и предоставила мне столько живого материала, было бы грехом не использовать его в целях создания литературного произведения. Некоторые вещи нарочно не выдумаешь.
  
   У меня весьма своеобразные эстетические вкусы, сформированные моим кумиром Теккереем. Мне очень близко его мировоззрение. Читатели часто меня спрашивают: "Марина, почему ты описываешь всякие ужасы и гадости? Напиши что-нибудь светлое, доброе, человечное". На этот вопрос нет простого ответа. Я пишу на том языке, который мне даётся легко, – языке сатиры. Некоторые кулинары не умеют готовить десерт, зато мясные блюда у них получаются просто гениальные. Даже с дулом у виска я бы не смогла написать что-то вдохновляющее или жизнеутверждающее. Если я буду пытаться сочинять в мажорном ключе, моя проза будет звучать неискренне. Возможно, у меня в глазу застрял осколок кривого зеркала и я замечаю лишь одни уродства, физические и душевные, как в себе, так и в других. Меня уродства не возмущают и не отталкивают. На этом парадоксальном сочетании возвышенного и безобразного я и создаю своих персонажей. Чем ярче контраст, тем интереснее. За каждым героем романа, столь любовно мной созданным, кроется реальный прототип. Некоторые отрывки диалога почти дословно списаны из жизни. Кое-какие моменты, конечно, пришлось приукрасить.
  
   Итак, добро пожаловать в мой мир! Добро пожаловать в Новую Англию 90-х годов!
  
    
  
  
  
   1
  
  
   Вестпорт, штат Коннектикут, 1994
  
   Kулёк с походной смесью было не жалко отдать «крепостным» — так называли бюджетных практикантов в элитной психиатрической клинике «Попутный ветер», расположенной в самом сердце Фэрфилдского графства. Помимо стандартного изюма и арахиса, в тусклом целлофане лежали осколки несвежего молочного шоколада. Эти позорные гостинцы, явно передаренные, присылали в клинику пациенты на Рождество.
   А вот корзинку с кренделями в шоколаде доктор Киран Хейз с чистой совестью оставил себе. Он представил, как будет грызть эти кренделя перед камином, запивая их пивом «Гиннесс», в то время как приходящая массажистка Китти будет нежно разминать ему ступни и, возможно, другие части тела. Чёрт подери, он заслужил несколько мгновений удовольствия после такой адской недели, которую ему пришлось пережить.
   Неприятности начались в понедельник утром, когда по дороге на работу «ягуар» Кирана зацепил какой-то огoлтелый хам на дешёвой развалюхе. Как всем известно, запчасти для иномарки не валяются на дороге, доставки заказа нужно ждать, по меньшей мере, три недели и специально договариваться с мастером, которому можно было доверить своё деликатное и темпераментное сокровище.
   Чтобы вовремя добраться до работы, Кирану пришлось взять в аренду захудалый «мерседес», который тут же состарил его на десять лет. Увы, ничего более приличного агент ему не предложил.
   Когда около полудня Киран, напичканный валиумом, перевалился через порог на ватных ногах, его ожидал очередной премерзкий сюрприз. По клинике рыскали казённые крысы из отдела здравоохранения, рылись в архивах, затаскивали практикантов по одному в кабинет на допрос.
   — Беда, босс, — хрюкнул ему в ухо адвокат Рон Шапиро и тут же потащил к бачку с питьевой водой. — Ox, будет вам нахлобучка.
   У Кирана отвисла челюсть.
   — Что всё это значит?
   — Спросите у доктора Холиока. Эх, заварил кашу ваш уважаемый коллега. A остальным расхлёбывать. Будет просто чудо, если отдел здравоохранения не пeрeкроeт вам кислород, — для наглядности адвокат провёл большим пальцем по кадыку. — Короче, скажите спасибо Холиоку.
   — При чём здесь Холиок?
   — Ваш cвятой, гуманный, всеми обожаемый коллега пустил стажировку на самотёк.
   — Как так?
   Адвокат облизнулся и огляделся по сторонам.
   — Холиок подписывал практикантам неотработанные часы, давал им частые отгулы без уважительной причины. Поил их чаем у себя дома, вёл душевные беседы, а документацию не проверял и характеристики не составлял. Всё до боли прозаично. А тут пришла комиссия обновлять лицензию и… ужаснулась. Когда министерские дамы прижали Холиока к стенке, он быстро признался, что виноват, что пренебрегал протоколом. Мол, по причине его плохого самочувствия в последнее время. Надо же было надавить на жалость! Такие ребята, когда чувствуют под задницей горячую сковородку, обычно вдруг сказываются больными.
   Киран почувствовал, как волна адреналина прорвалась сквозь барьер успокоительного.
   — Какие у него симптомы?
   — Cлабость, головные боли, онемение в конечностях, помутнение в глазах. Иными словами, буржуазная хандра. Вроде не похоже, что он симулирует. У него и правда вид варёный. Конечно, практиканты его покрывали до последнего. Пользовались его вялостью и вытворяли что угодно. И эта порнография длилась на протяжении полугода. Чую нутром, главным шишкам будет крышка.
   — Откуда такая уверенность? — спросил Киран, метнув хмурый взгляд на адвоката.
   — Скорее всего, саму клинику не закроют. Но практикантов разгонят, это как пить дать. Не тайна, что «крепостные» — это дешёвый труд! А всё, что дёшево, не всегда качественно. Короче, плохо дело. Ступайтe, босс, бросайтесь им в ноги. Другого выхода нет.
   Киран поморщился и плечом отодвинул адвоката с дороги.
   Валяться перед казёнными работниками и молить о пощаде было не в его духе. Гордые ирландские предки, которые сражались на дублинских баррикадах в 1916 году, сто раз бы перевернулись от такого унижения в своих ледяных могилах. Поправив галстук, доктор Киран Хейз глубоко вздохнул и решительно шагнул навстречу инквизиторам.
   — Итак, господа, мне сообщили, что случилось некое недоразумение… Давайте разберёмся, как цивилизованные люди.
   Следующие три дня пролетели как во сне.
   Киран почти не видел своих пациентов. Практически всё рабочее время он проводил в зале заседаний в обществе главного директора клиники, гестаповцев из oтделa здравоохранения и адвоката Шапиро, который откровенно упивался драмой руководства.
   К концу недели буря начала утихать, по крайней мере, в стенах клиники, но не в сердце Кирана. Проверяющие со скрипом согласились обновить лицензию и сохранить программу стажировки при условии, что практикантами будет руководить более ответственное лицо.
   Было принято решение о немедленном увольнении доктора Холиока за профнепригодность. Кирану выпала горькая привилегия выпроводить провинившегося коллегу за пределы здания, в котором они вместе проработали двадцать с лишним лет.
   Киран с содроганием думал о предстоящем объяснении. Всё-таки Дрю Холиок был не только его коллегой, но и близким другом, и дружба их была оттого ценней, что прошла через тяжкие испытания. Они в одно время окончили факультет психиатрии в Корнелле, один за другим женились на своих институтских подругах, купили дома на одной улице в самом престижном спальном районе Вестпорта, варились в котле одной профессии и одного учреждения, дышали одним воздухом, слушали одни и те же сплетни, да и овдовели-то они в один и тот же день…
   Всё началось с того, что однажды во время вечеринки Бриджит, жена Кирана, загорелась желанием попробовать новый рецепт коктейля, только что найденный в глянцевом журнале, а во всём доме не было ни капли нужного спиртного. Эллен, жена Дрю, остававшаяся тогда самой трезвой в их компании, так как была на четвёртом месяце беременности, вызвалась подбросить подругу в магазин. Они опаздывали к закрытию, но, увы, купить ликёр и приготовить экзотический коктейль им так и не довелось. По дороге в магазин в их машинку врезался грузовик. Обе женщины погибли на месте аварии.
   У Дрю остался тринадцатилетний сын, а у Кирана — дочь на несколько лет младше.
   Благодаря исполинским усилиям воли Киран воскресил себя, а точнее, изобрёл себя заново как холостяка, как любовника, как эталон успеха и моды. Бриджит, успевшая к своим тридцати восьми годам построить головокружительную карьеру пластического хирурга, оставила мужу полмиллиона. На эти деньги он выплатил банковскую ссуду за дом и с тех пор мог весь свой заработок тратить на плотские удовольствия.
   Квадратный подбородок с неглубокой ямочкой, рыжий непокорный чуб и прямой конопатый нос придавали его облику нечто по-мальчишески дерзкое. Киран особо не напрягался, чтобы привлечь внимание прекрасного пола, но и не отвергал то, что само приплывало в его пассивно расставленные сети, а приплывало достаточно.
   Справедливости ради, Киран не был закоренелым гедонистом. Он всё время старался сделать что-то полезное для культуры, для прославления традиции своих ирландских предков. Танцевальный ансамбль «Русалочка» был его детищем, созданным исключительно на его средства. В свободное время Киран ездил по народным фестивалям и лично отбирал самых фотогеничных и раскованных представительниц кельтской расы. Девушки выступали на благотворительных концертах и на частных вечеринках. Первый номер, как правило, исполнялся в традиционных костюмах. Русалки выплывали в закрытых парчовых платьях и расшитых бисером головных уборах. С каждым выходом костюмы и движения становились всё более откровенными. Под конец представления девушки извивались на площадке в одном нижнем белье. Репетиции проходили у него дома в специально оборудованной студии над гаражом. После репетиций танцовщицы имели доступ к бассейну и сауне. Киран сам частенько вызывался размять им натруженные голени. Чего только не сделаешь во имя искусства!
   … Пока Киран тешился гаэльским возрождением, его коллега возился с практикантами в клинике. Отодвинув пациентов на второй план, Дрю Холиок посвятил остаток карьеры воспитанию нового поколения психиатров. Студенты стали его приёмной семьёй, особенно если учесть, что отношения с родным сыном складывались не наилучшим образом.
   Плюнув на все понятия о профессиональной дистанции, он с головой погрузился в личные переживания каждого из «крепостных». После работы водил их на ужин за свой счёт. По выходным вывозил в театр, на выставки и концерты в Метрополитен-опера. Так на протяжении девяти лет он умудрялся совмещать отческую опеку с обязанностями начальника. Рефераты проверялись и характеристики составлялись своевременно. Потом, летом 1994 года, сквозь музыку группы «Грин Дей», которой упивались практиканты, Дрю Холиок услышал голос покойной жены: «Ну хватит уже. Возвращайся домой». В эту же секунду он почувствовал, как у него онемели пальцы на левой руке. Ощущения не походили на те, которые обычно возникают от защемления нерва в шейном позвонке.
   Первое время он пытался смахнуть тревогу, точно паутину с лица, но симптомы обострялись. К онемению в пальцах добавились проблемы с речью, памятью, равновесием. Он начал ронять предметы, мог внезапно умолкнуть посреди разговора и уставиться в пространство. Зверские головные боли, тошнота…
   Перемены в его поведении не могли долго оставаться незамеченными. «Крепостные» молчали и лишь угрюмо переглядывались, чувствуя, что их бесплатным обедам и душевным посиделкам приходит конец, и дружно хотели как можно дольше оттянуть момент печального откровения. В конце концов, момент настал. Практиканты до последнего хранили тайну любимого начальника и заговорили только тогда, когда палачи из oтделa здравоохранения показали орудия пыток.
   Перед тем как войти в кабинет коллеги, Киран неуклюже-виновато перекрестился, как и подобает недобросовестному католику. Слова молитвы вылетели у него из головы. Он запнулся на «Отче наш…»
   — Заходи, Кир, — услышал он отрешённый голос Дрю. — Это логово, считай, твоё.
   Даже на последней стадии поражения доктор Холиок выглядел величественно, точно мученик перед трибуналом. Его орлиный профиль был горд и чист. Сомкнув жилистые руки за спиной, он смотрел на голые стены, которые ещё несколько дней назад украшали его дипломы и грамоты.
   — Тебе помочь собраться? — спросил Киран.
   — Не трать время попусту. Эти бумажки мне всё равно yже не пригодятся.
   — Да брось. Вдруг ты захочешь вернуться к частной практике? Ведь дипломы у тебя никто не отбирает.
   — Поверь мне, всё кончено.
   — Ладно, не утрируй. Всё ещё образуется.
   — Конечно, образуется — после моей смерти. Всё станет на свои места.
   Киран потрепал друга по плечу.
   — Слушай, Дрю, я не буду говорить, что ты сам во всём виноват и что ты сознательно подставил всех под удар. Однако… Что ты себе думал? Если тебе нездоровилось, надо было попросить отпуск. Тебя бы все поддержали. Ты бы подлечился и вернулся на работу как новенький.
   — Эта дрянь не лечится.
   — Бред. Сейчас всё лечится… практически всё.
   — У меня в следующий вторник была назначена биопсия. Я её отменил.
   — Ну и зря.
   — А смысл? Я видел снимки. И так всё ясно, Кир. Глиобластома налицо. Четвёртая стадия. Ну, раздробят они мне череп, поковыряются в мозгу. А дальше что? Подвергать себя мукам, чтобы продлить жизнь на два-три месяца? У меня даже страховки не будет со следующей недели. Кто будет платить за моё лечение? Все стрелки указывают в одну точку.
   Киран выдохнул и убрал руку с плеча товарища.
   — Даже не знаю, что сказать тебе, Дрю. Я не подозревал, что всё так запущено. Как я такое дело проворонил? Знал бы я, насильно потащил бы тебя к врачу.
   — Я не люблю ныть и переключать на себя внимание. У людей хватает забот без моих болячек. Мне сказали, ты займёшь моё место. Я рад. Кстати, пока не забыл… Должен сообщить тебе кое-какие сведения о наших ребятах. Ведь теперь они под твоей опекой.
   — «Крепостныe», что ли?
   Осунувшееся лицо Дрю просияло на мгновение.
   — Послушай, Кир… У Лиззи бабушка перенесла инфаркт, уже третий по счёту. У Джима родители разводятся. Вернее, они то сходятся, то расходятся, и это его нервирует. Что ещё? Виктора бросила девушка. С этими тремя надо помягче. Прошу тебя. Эти ребята — будущее американской психиатрии.
   Стоя спиной к товарищу, Дрю не видел, как тот закатывал глаза.
   — Можешь не волноваться за своих «крепостных», — Киран с трудом скрывал раздражение. — Уверяю тебя, что им будет весьма уютно в моих ежовых рукавицах. Ты лучше о родном сыне подумай. Или твой Глен навсегда выпал из кадра? Боюсь даже спросить, знает ли он, что с тобой происходит?
   — Увы, нет. Я понятия не имею, где он сейчас и чем занимается. Догадываюсь только, что с его характером по нему плачет электрический стул. Я сделал всё для этого мальчишки… — Дрю повернулся к окну. — После смерти матери он потерялся, сломался пополам.
   — Всё потерянное рано или поздно находится. Сломанное — срaстается.
   Дрю впервые поднял на товарища свои голубые англосаксонские глаза.
   — И ты веришь в это?
   — Естественно. На таких чётких принципах держится наша профессия. Иначе какого чёрта мы ходим на работу?!
   Дрю устало кивнул.
   — Как твоя Марни?
   — Чудит, как всегда. Моё дело — её недешёвые причуды оплачивать.
   Киран был бы рад с лёгкостью сказать, что его дочь — типичная семнадцатилетняя девчонка, но всё было не так просто. За последние десять лет Марни провела больше времени в психиатрических учреждениях, чем на воле. Сначала её лечили от депрессии, потом — от тревожности, которая переросла в биполярное расстройство. В тринадцать лет она перестала есть и начала резать себе руки, обильно поливая раны растопленным воском.
   У Кирана было подозрение, что она намеренно развивала в себе новые симптомы, чтобы попасть в больницу, избегая общения с ним и с внешним миром. При всём этом она училась на отлично, сдавая экзамены заочно, и даже получила приз за работу по химии. Папаша Киран мог легко представить её в роли вице-президента какой-нибудь крупной фармацевтической компании. Только бы вытравить дурь из её головы! Но не изобрели ещё такие препараты…
   — Я уже поставил крест на детях, — сказал Киран. — Овчинка выделки не стоит. Вот почему я предпочитаю собак.
   Разведение и воспитание доберманов-пинчеров было его новым увлечением. Каждый день после работы oн мчался на псарню с энтузиазмом новоиспечённого отца. Эти влажные носики, блестящие глазёнки-бусинки… Его заветной мечтой было украсить обложку журнала «Горячий кобель». Соседи бы позеленели от зависти.
   — Пора, — сказал Дрю на выдохе.
   Oкинув взглядом свой до неузнаваемости голый кабинет, он направился к боковому выходу, которым пользовались сантехники и развозчики пиццы. Он не хотел идти через приёмную, где мог бы попасться на глаза одному из бывших коллег или, ещё хуже, «крепостных». Его нервы не выдержали бы слезливой прощальной сцены.
   У самого выхода Киран взглянул другу в глаза в последний раз.
   — Можно задать тебе нескромный вопрос?
   — Чего уже сейчас стесняться? Спрашивай.
   — Сколько тебе осталось заплатить за дом? В смыcле сколько ты ещё должен банку?
   — Около ста тысяч.
   Киран поморщился, будто хлебнул горячего кофе.
   — Нехилый должок. Если ты не успеешь его продать, дом пойдёт с молотка.
   — Я об этом уже подумал. Скорее всего, так и будет. А какой выход? У тебя есть покупатели на примете?
   — Покупатель перед тобой! — со смешным усердием Киран вытянулся по стойке смирно, выпятив грудь. — Смотри. Я бы мог купить у тебя дом. Для моей… неофициальной семьи.
   — Для Милли и Сэнди?
   — Ты думал, у меня несколько побочных семей? Нет, больше я не потяну.
   — Сэнди славный мальчишка, — сказал Дрю.
   — Нет, он подонок, — поправил его Киран. — Весь в отца. Унаследовал от меня сволочной ген. Ничего не поделаешь. Мамаша, скажем прямо, у него тоже не подарок. Bсе соки из меня выжала. Ну и поделом мне. Вот что случается, когда спишь с девками на восемнадцать лет моложе. Ей, видишь ли, осточертело таскать малого туда-сюда из Стамфорда. Она мне уши прожужжала. Если перевезти их в Вестпорт, всем будет удобнее.
   Милли, инструктор по аэробике, была первой пассией Кирана после смерти жены. Как и следовало ожидать, роман оказался недолговечным, хоть и увенчался рождением мальчишки. Стоило напористой девице вывести своего зрелого друга из депрессии, как он тут же начал ей изменять. Это не мешало ей периодически трепать ему нервы и шантажировать общим сыном. Киран знал, что алчная стерва мечтала поселиться в Вестпорте с целью подцепить себе одного из местных олигархов. Он искренне надеялся, что, заполучив дом своей мечты, Милли от него наконец отстанет и перестанет использовать общего ребёнка как орудие мести. Пацану как воздух нужно было целительное мужское влияние. Учитывая, что Марни была ходячей катастрофой, Сэнди стал его последней надеждой.
   — Ты только не подумай, что я пытаюсь нажиться на твоей беде, — Киран развёл руками. — А то со стороны выглядит, будто я подкрался и затаился.
   Дрю так не думал. Напротив, предложение друга казалось ему заманчивым и разумным. У него не было времени торговаться и выбивать самую выгодную цену. Он бы не хотел, чтобы обжитой дом достался какому-нибудь жлобу с Уолл-стрит. Дрю всегда гордился тем, что на их улице жили одни врачи и адвокаты.
   Киран продолжал увещевать друга.
   — Не могу обещать тебе густой навар с этой сделки, но выплатить оставшийся долг банку более чем готов, если ты… Ну, сам понимаешь. Сто тысяч я как-нибудь наскребу, но если ты попросишь триста, то я уже не смогу тебе помочь.
   Улыбаясь, Дрю мягко прервал его.
   — Не надо мне ничего доказывать. У меня было достаточно времени проиграть в голове все возможные варианты. И тот, который ты мне предлагаешь, далеко не худший. Я всё прекрасно понимаю.
   — И если твой сын вдруг объявится, если его вдруг опять занесёт в наши края и ему понадобится отдельный угол, я ему не откажу. Для него у меня всегда найдётся кусок хлеба и даже пакет марихуаны, если на то пошло. Это святое. Я помню, каким Глен был до трагедии. Его судьба мне небезразлична. Надеюсь, ты мне веришь?
   — Как самому себе.
  
   * * *
  
   Не оглядываясь, Дрю перешагнул порог клиники в предрождественские сумерки, точно ступая в пропасть. Какое счастье, что солнце уже зашло. Ему становилось всё тяжелее переносить дневной свет. С каждым днём внешний мир казался всё более резким, холодным и негостеприимным, точно выталкивал его силком, как инородное тело.
   На стоянке его ждала Эрин МакДугл, которая работала старшей медсестрой и помогала пациентам с подбором лекарств. Её сын Грегори учился на дерматолога в Майами. Трудно представить более подходящее место набить руку молодому специалисту, учитывая, что во Флориде уже который год свирепствовала эпидемия меланомы. Грегори проводил много времени у океана, разглядывая подозрительные пятна на оголённых телах пляжных прелестниц. Став мамой-одиночкой в семнадцать лет, Эрин, вопреки обстоятельствам, умудрилась получить высшее образование. Дрю восхищался её трудолюбием и прагматизмом, всячески поощряя дружбу между её сыном и своим. Какое-то время ему это удавалось, но в конце концов стало ясно, что Грегори МакДугл, пресный, как белый хлеб, и предсказуемый, как голливудский боевик, не мог тягаться с взбалмошным, загадочным, умилительно-шизaнутым Гленом, у которого каждый палец работал, как зажигалка. Одного его прикосновения было достаточно, чтобы начать пожар, и одного взгляда – чтобы заварить бунт. Теперь обоим парням было за двадцать. Их натянутая подростковая дружба завяла, как только родители перестали её поливать.
   В то же время узы между врачом и медсестрой крепчали. Движимая желанием смягчить страдания любимого коллеги, Эрин вызвалась отвезти его домой. Из приоткрытого окошка её скромного «шевроле» лился очередной хит — «Когда я вернусь». В свои сорок лет она была очень даже прикольной молодой мамашей, которую не стыдно было взять на рок-концерт. Когда Грегори в последний раз приезжал домой на каникулы, они вдвоём ходили на «Грин Дей». Билли Джо Армстронг, вокалист группы, стал их общим кумиром.
   Для Дрю Холиока песня «Когда я вернусь» звучала, словно похоронный марш. Каждый раз, когда он её слышал, в его жизни происходили кардинальные перемены не в лучшую сторону.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ