| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Поиск:
Уже с нами: Azhdar Aliyev
Slava Knyazev Raisa Lerner Alexander Tarnoruder Evgeny Yakubovich Павел Амнуэль Ольга Бэйс Наталия Гилярова Евгений Добрушин Руслан Закриев Александр Калинин Александр Крамер Александр Лаптев Александр Лысиков Олег Пронин Евгения Ратновская Андрей Рузанкин Андрей Силенгинский Иван Тестов Ксения Харченко Леонид Шифман |
Александр Силецкий ДПИТОМНИК ДЛЯ МУХ
Стеклянный звонок Бежит со всех ног. Неужто сегодня срок? Постой у порога, Подожди немного, Меня не трогай, Ради Бога! Анна Ахматова. «Стеклянный звонок» «…Потому и страшно. Потому и хорошо. Ну, страшно ― это ясно: мир враждебный, каждую минуту можно ждать подвоха, зыбко всё, уверенности, в общем, ― никакой, и даже Завтра смотрится туманно, оттого что, кроме веры и надежды, нет, по сути дела, ничего, действительно весомого, уже Сегодня всё способного расставить по местам. А хорошо ― пожалуй, тоже просто: есть реальный повод, чтоб объединиться, чтоб почувствовать под боком локоть друга, повод сжать в пружину волю, отмести сомненья и ― бороться, истово бороться за свое высокое предназначенье, за свое законное, с таким трудом однажды отвоеванное место у чужого мира. Потому и страшно. Потому и хорошо. Вбить клин, отмежеваться и ― счастливо жить. Пусть не счастливо, ладно, это уж, конечно, чересчур, пускай ― в убожестве пока, но все-таки предполагая, что когда-нибудь… Когда-нибудь!.. Ведь это тоже счастье ― иметь право так предполагать, и верить, и мечтать! Да, нынче очень трудно. А кому легко? Кому?! У нас здесь эти глупости забудьте. Я вам говорю. Зверь у порога. Как всегда…» …в тот вечер снова появился Зверь. Его, понятно, ждали: каждый год, глубокой осенью, едва ложился первый снег, еще не настоящий, укрывавший землю тонким синеватым пледом с бурыми проплешинами (такие вот места детишки называли «теплячками»), ― да, едва ложился первый снег, чтобы растаять совершенно через день-другой, глубокой осенью, все годы, сколько помнила себя Колония, издалека, неведомо откуда ― так считали, ― появлялся Зверь. Он подходил к Воротам, вечно молчаливый, одинокий, ― вот что любопытно: Звери никогда не возникали стаей, их даже по двое никто не видел ― как всегда, он подходил неспешно, будто истомленный дальнею дорогой, иногда израненный (шерсть, прежде мягкая, пушистая, когда-то ярко-рыжая, висела выцветшими клочьями и там и тут была обезображена кровавыми разводьями и колтунами и, похоже, струпьями, оставленными злой неведомой болезнью), поднимался по ступенькам на площадку у Ворот и там стоял ― почти что неподвижно, очень-очень долго, и широко раскрытые глаза его, зелено-изумрудные, как будто делались стеклянными, смотрели безучастно-неотрывно в никуда, а Зверь стоял и только изредка вдруг подносил ко рту свои четырехпалые ручонки, натурально детские, не то пытаясь что-то сообщить ― на свой, естественно, звериный, лад, ― не то молясь, не то прося, чтоб покормили, ну, не покормили ― просто помогли. Да только ― в чем?! Его ведь ой как не любили… И не надо спрашивать: за что? За всё! За то, что был силен, хитер (какие дьявольские западни он на Охоте людям расставлял!.. ― порою и бывалые охотники, вернувшись, изумлялись), за то, что был, как человек, двуног, бесхвост ― так, только смехотворный заячий помпон торчал у основания спины ― и даже в общем-то лицо имел, не морду (а детей всегда пугали именно его ужасной мордой с безобразными клыками), разве что и вправду вместо носа у него был клюв, довольно длинный и широкий, как лопата, отчего весь облик сразу становился пародийно-птичьим, вовсе не людским… Зверь бегал необыкновенно быстро, несмотря на толщину, как говорили, «дамскую округлость» в пояснице и короткие, по человечьим меркам, ноги. На голове мех был курчавый и стоял высокой шапкой, над которой в довершенье ко всему торчал султан, похожий формой и расцветкой на павлиний хвост. Так, если по частям смотреть, за пугало, конечно, не сойдет, но неприятно-непривычного ― хватало. Впрочем, ― вот ведь парадокс! ― на расстоянии, в движении Зверь выглядел красивым. Это почитали за дурное наваждение, при первой же возможности подчеркивая: все равно Зверь безобразен, а подобная иллюзия ― особенно страшна. И мстили ― даже не за разные условные изъяны, а за то, что был, существовал и приходил сюда, к Колонии, к закрытым на засов Воротам, и чего-то ждал, будя ненужные эмоции, дурное сострадание ― да, полноте, к кому?! ― ведь зверь же, дикий зверь! Опасный. Зверь. И не иначе. Для людей опасный, для жилья, опасный для всего уклада скудной и бесхитростной колониальной жизни. Так уж было издавна заведено. Те, кто сюда когда-то прилетели и заложили первое жилье, чтоб с этого форпоста в чуждом мире начинать свое движение вперед, признали в Звере лютого врага, которого необходимо истреблять, поскольку он ― мешает новой жизни. Чем мешает, почему ― вопрос законный, но ответ, когда-то данный, утерялся, был забыт ― сменялись поколения, не всё стремились с точностью запечатлеть ― осталось в памяти одно, как заповедь: Зверь и люди рядом находиться не должны. А он, бедняга, приходил ― из года в год, и ждал, и что-то там показывать пытался, глупый смертник, только и всего, он сам себе подписывал печальный приговор: на следующий день немедля начиналась беспощадная Охота ― все давно прекрасно знали свои роли, и загнать врага, и обезвредить удавалось быстро и почти без человеческих потерь. Какой-то странный ритуал сложился ― Зверя ждали, на исходе осени Колонию охватывало радостное возбуждение: сейчас, вот-вот, еще денек-другой ― и будет это, лютая потеха. И Зверь появлялся, без обмана. Что его сюда влекло? Никто не ведал. Ну, а если не убить, хоть раз, ― тогда как? Но об этом думать не хотели. Потому что не убить было нельзя… Недопустимо! Враг ― и все сказано одним коротким словом. А Колония с годами разрослась… Людей все прибавлялось, и в единственном сооружении, пусть и громадном ― эдакая глыба света и стекла и совершеннейших систем защиты, ― стало очень тесно. Здание воздвигли посреди равнины, на большом естественном холме, с которого прекрасно было видно все окрест: и отроги зубчатых далеких гор, и дальние ручьи и перелески ― незамеченным не подойдешь. Но понемногу люди начали, отстраиваясь, отселяться, и Колония распалась на две части ― старую Станцию, собственно ядро, и новый Поселок. Люди отселялись, возводя у самой Станции дома, соединенные между собой надежными переходами, дома, располагавшие необходимым комфортом и, главное, великолепной автономною системой жизнеобеспечения, ибо все прекрасно знали: планета враждебна человеку. Нет, состав воздуха на ней был практически такой же, как и на Земле, но вирусы ― вот что пугало. Ученые со Станции нашли четыреста смертельных вирусов и бились над созданием вакцин, которые избавили бы поселенцев от необходимости вести затворнический образ жизни. А пока что Станция, как неприступнейшая цитадель, стояла на холме, и у его подножия раскинулся Поселок. Работали люди ― кто на Станции, кто в Поселке, растили детей, развлекались как могли, с надеждой мечтали о будущем, довольствуясь настоящим, и все бы хорошо, если б не раз в год, глубокой осенью, когда ложился первый снег, одно событие не заставляло их панически бросать все и искать укрытия на Станции. Хоть их дома и сами, в сущности, являлись мини-крепостями, малоуязвимыми со стороны, но так уж как-то повелось… Страх был сильнее доводов рассудка. Да и Станцию, центр всей Колонии, ослушаться не смели, а оттуда всем предписывалось: если что ― мгновенно собираться вместе, в цитадели. Едва разносилась ужасная весть… …Зверь появился вновь! И, как обычно, у Ворот. Он никогда не приходил в один и тот же день, какого-то конкретного числа, но за неделю или две до его прихода люди начинали ощущать неясную тревогу, становились раздражительными, беспокойными, пугливыми ― нет-нет, на первый взгляд по-прежнему текла привычная размеренная жизнь, но что-то словно бы разлаживалось в повседневном механизме: случайный боязливый взгляд, случайный, не к моменту, жест, случайный, невпопад, поступок, даже не поступок, а не до конца продуманное действие, пустячное, по правде говоря, которое в другой бы раз имело результат, заведомо понятный всем, ну, и, конечно, будто невзначай оброненное слово, ненавистное и ― страшное поэтому: «Зверь»… И что важно: обратись к любому с настоятельною просьбой объяснить, откуда этот ужас, что конкретно для людей плохого сделал Зверь, ― никто, пожалуй, и не смог бы вразумительно ответить. Слухи ― да, на слухах вырастали все, и жили с ними, и, страшась неведомой напасти, умирали, когда подходило время, но сказать: тогда-то и тогда-то Зверь явился и убил того-то, навредил тому-то, что-то уничтожил или эпидемию с собой принес ― нет, этой информацией ни жители Поселка, ни оставшиеся на Станции, увы, не располагали… С тех самых пор, как девяносто лет назад здесь сели первые ракеты и колонисты стали потихоньку (правда, без особого успеха) обживать планету, Зверя видели с отменной регулярностью. Верней, не одного, а многих, потому что каждый год проклятого пришельца убивали ― выезжали на Охоту и преследовали до конца ― и знали, что на будущую осень… Страх укоренился в людях прочно. Зверь был неким символом всего дурного, что таила для людей планета, неким обжигающим клеймом, поставленным на этом мире раз и навсегда. И обживать планету не могли всерьез по этой же причине. Ладно ― Зверь, в конце концов он просто зверь, и все сводить к нему ― смешно и несуразно, ведь была еще сама планета, хоть и походившая весьма на Землю, да по максимуму ― не Земля: природа совершенно дикая, опасная, изученная плохо, со своею жизнью ― значит, со своими непонятными болезнями, которых перво-наперво и приходилось всем остерегаться. Колонистов прибыло не так уж много, вот и покидали Станцию нечасто, только в случае какой-нибудь особенной нужды, когда без человека, ну, никак не обойтись, а так разведку на планете выполняли автоматы, и заводы строили они, вели в карьерах разработки, возводили чистые экологически энергостанции и еще многое и многое другое… Два континента было на планете и огромный океан… Леса и горы, реки и озера, степи и пустыни ― всюду жизнь, не до конца изученная, страшноватая порою жизнь. А разума планетный мир так и не породил… Не Зверя же считать разумным! Люди жались к своей Станции, к Поселку, уповая: не сейчас, когда-нибудь ― шагнем и дальше… До чего же это гордое слово ― человек! Все может, нет ему преград. Да, нет пределов все преобразовывать по образу и разуменью своему, осваивать и размножаться, если будет на то праведный Закон, ― а то, что праведный, уж не извольте сомневаться! ― нет пределов презирать и убивать во имя личного комфорта, равно как никто еще не указал пределов, до которых может человек распространять свой страх ― опять же, ради исключительной по значимости цели, ради личного комфорта, а чтоб все это ценили ― позаботиться нетрудно. Ценность жизни человека ― вот что главное. И потому прибывшие жить в новый мир ничуть не торопились покидать мирок обжитой издавна Колонии. Естественно, и тут сыскались некие изгои-смертники, как их прозвало руководство. Впрочем, в подробностях, что же случилось лет так восемьдесят пять назад, колониальные анналы сведений не сохранили. Объяснялось это просто: в первые, особо тягостные годы Колония чуть не погибла от стихийных бедствий, яростно обрушившихся на нее, ― кошмарные тайфуны, смерчи и землетрясения, чудовищные ливни, в результате полностью разрушенная силовая установка, потеря всякой связи с уходившими к Земле сигнал-ракетами (обычно в хрониках число их колебалось от пятнадцати до двадцати, а вот и впрямь отправилась ли хоть одна ― доподлинно никто не знал), трудное, очень трудное возвращение к комфортному существованию ― многое погибло безвозвратно в эту пору, часть видеотеки сгинула и кое-что в памяти базовых компьютеров вдруг оказалось стертым, а воспоминанья первых колонистов ― господи, они подчас настолько были субъективны, что скорее уж могли запутать честного историка тех дней, нежели с необходимой обстоятельностью что-то прояснить. И потому известно было только: в тягостные годы часть прилетевших неожиданно покинула Колонию, совсем ушла, с собой практически не взявши ничего. Первое время какие-то контакты с ними сохранялись, впрочем, дружескими, а тем паче братскими, их даже при желании не назовешь ― раскол, похоже, лишь усугублялся, ну, а почему, по чьей вине ― теперь в Колонии не знали. Несколько лет изгои прожили неподалеку, в хиленьких домах-времянках, а потом исчезли навсегда. Разведка доносила: они, как земные цыгане когда-то, кочуют в диком крае плотной группой, табором, если угодно, то в одном местечке обоснуясь, то в другом, а так ― нигде им нет пристанища, бредут, куда глаза глядят. Земное кочевье в межзвездной дали… Стоило ради такого лететь! В Колонии их не понимали, презирали даже: вместо того, чтобы всем вместе устраивать и укреплять свое жилье ― вон что выкинули! Правда, название планеты, данное «цыганами», мало-помалу вошло в обиход и в Колонии: «Зеленый выгон». Употреблять употребляли, да подсмеивались ― истинно, название, какое только кочевники придумать и могли. Себе на радость и другим на развлечение. И вот что поразительно: у тех «цыган» ведь и системы защиты с собой не было никакой, поди, давным-давно уже переболели местными болезнями. Как только выжили?! А впрочем, объяснение случившемуся есть: мутация произошла, сумели приспособиться изгои к новой жизни, в некотором роде и не люди стали. Одно слово ― чокнутые!.. А с них что возьмешь? Бывало ведь… ― …и мы боялись, что мы тоже рано или поздно… завернёмся, ― с горечью заметил Рандаф/Ол. ― Да и сейчас боимся, если правду говорить. Три поколения… Ждем каждый год. Нет сдвигов, нет. А уж пора! ― По-моему, Питомник только начал разворачивать свою работу, когда вы приступили к руководству им, ― чуть улыбнулся Рибер/Ол, одними уголками губ. Он всегда улыбался, собираясь сообщить какую-нибудь гадость. ― Питомник… Дурацкое слово. Обозвать всю Станцию по одной лаборатории!.. ― Ну, теперь это не играет роли. Хуже другое… Возникли разговоры, и не в первый раз, кстати, будто и «цыгане» в свое время прошли соответствующую обработку в лаборатории ― прививка или что там еще… Оттого они, дескать, и неуязвимы для окружающей среды. ― Бред! ― Ну, я-то знаю, шеф, мне это как врачу понятно. Да ведь людям не все можно объяснить. Вернее, не все можно объяснить так, чтобы они поняли: сейчас, вот здесь ― нет лжи, им говорят святую правду. А полуправда, четвертьправда ― многих раздражает. Тех, по крайней мере, кто в состоянии почувствовать подвох… Отсюда ― попытки разобраться. А нужных знаний нет. Отсюда ― слухи… Рандаф/Ол с усталым вздохом откинулся на спинку кресла, вытянул длинные ноги и, прикрыв глаза, сцепил пальцы на животе. Теперь для стороннего, случайного наблюдателя он мог бы показаться спящим… Он давно уже научился вот так отключаться на несколько минут и как бы дремать, отпуская мысли блуждать по лабиринтам подсознанья. Напряжение последних лет, пожалуй, было слишком велико; он понимал: пора формального бездействия прошла, фундамент, заложенный предшественниками, прочен, во всяком случае годится, чтоб начать немедля принимать меры, долженствующие многое поставить на свои места, а многое ― убрать совсем. Слухи, слухи, подозрения… Нельзя! И именно сейчас ― удобнейший момент. Конечно, можно и потом, сообразуясь в действиях с законом постепенности, чтоб не спугнуть, не возбудить, не вызвать пересуды и глухое недовольство. Можно, разумеется. Но он устал ждать. Просто так, без новых аргументов, чувство бессилия в других нельзя поддерживать до бесконечности, когда-нибудь и сам в ловушку угодишь. ― Рибер/Ол, а что они болтают? ― Неужели это интересно вам? ― Рибер/Ол опять заулыбался. ― Я-то полагал: уж кто-кто… Всякое болтают. Право, несерьезно. ― Ну, не знаю, не знаю. Несерьезным можно объявить все, что угодно. Но с тех пор, как мы объединились… Неплохая сила, верно? Вы ― Штатный Распорядитель, по решению Совета… Я ― Председатель, мозг. Так? Рибер/Ол чуть слышно забарабанил пальцами по крышке стола. Улыбка не сходила с его лица. ― Я думаю, сейчас не время это уточнять. И смысла ― нет. Мы ведь и так всё понимаем… А слухи упорные, шеф, и весьма. Даже не знаю, кто их распускает. Дескать, «цыгане» прекрасно адаптировались и не только не утратили всех человеческих качеств, присущих, скажем, и нам с вами, но и приобрели еще нечто сверх этого. А мы тут держим людей взаперти. И только изо дня в день кормим обещаниями, заверениями, что когда-нибудь, я подчеркиваю ― когда-нибудь! ― мы все-таки найдем иммунитет от внешних вирусов, облагодетельствуем соплеменников, тогда как на самом деле… ― Так. Это мне известно. Что еще? ― холодно спросил Рандаф/Ол. В эти минуты он ненавидел своего соратника, повелителя, подчиненного ― как угодно можно называть, не в этом суть. Его бесили наглая, елейная улыбка, вкрадчивый голос, благодушная интонация, вообще ― все эти ухоженность и благополучность, что сквозили в облике собеседника. Вид человека, который сознает свою поднадзорную причастность и… превосходство. Таких Рандаф/Ол не выносил. Ты будешь первым, подумал он, обещаю, с тебя-то все и начнется. ― Существует и другая версия, ― невозмутимо отозвался Рибер/Ол. ― И тоже касается «цыган». ― Дались они всем! ― процедил сквозь зубы Рандаф/Ол. ― «Цыгане, цыгане»!.. Вечная тема. Каждый день их поминают… А они уже полсотни лет не появлялись. Вообще. Их, может быть, и нет теперь! ― Вы это мне говорите? ― Рибер/Ол исподлобья взглянул на него. ― Общая установка. ― Установка ― это хорошо. А разведка все-таки доносит… И гуляет слух. Мол, живы они, голубчики, и даже вроде процветают. Автошпионы не умеют лгать. ― Х-м… Но это же закрытая информация! ― Уж не хотите ли вы сказать, шеф, что именно я ее распространяю? Их взгляды встретились. ― Нет. Но верить сейчас никому нельзя. ― Благодарю. ― Не будьте столь щепетильны, Рибер/Ол. Ни к чему. Вам это просто не к лицу. Наше общее дело… Значит, кто-то завелся в Совете… ― Не исключено. ― Ну-ну… Вот и проверьте хорошенько. И что же ― эти самые «цыгане»? ― А как всегда, шеф, ― слухи. Фактов нет. Дескать, кочевники к нам подсылают Зверя специально. А точнее ― всех Зверей. Сумели как-то с ними подружиться, может, даже дрессируют. Словом, посылают… ― А зачем? Я этой версии не слышал. Рибер/Ол широко развел руки. ― Да, по-моему, понятно. Чтоб внушить нам страх. Посеять панику среди людей. ― Страх… ― Рандаф/Ол угрюмо посмотрел на собеседника. ― Но вы же знаете, что только мы, мы сами заставляем их бояться! Сами делаем… …чтоб люди были начеку, сказал сегодня Вольк, мы не должны спускать с них глаз. А это почему? ― спросил я. А вот потому, ответил Вольк, что мы идем на смену. Если мы потеряем бдительность сейчас, то потом будет трудно, потом будет поздно. И тогда Зверь погубит нас всех. Он молодец, этот Вольк, все понимает. Настоящий вожак. И вообще отличные ребята у нас в группе собрались. Смелые, решительные, сильные. Я иногда пасую перед ними. Это плохо. Я должен работать над собой, много тренироваться, учиться хорошо стрелять, чтоб защищать людей от Зверя, и быть не хуже остальных. Только тогда мы сможем не бояться Зверя и устранять из нашего движения разных хлюпиков и неумеек. Мы живем на Станции, а не в каком-то там Поселке! Значит, когда придет время, борьбу со Зверем доверят нам ― верным, доблестным сынам, оплоту всего самого передового. Это не мои слова. Так сказал Вольк. И я ему верю. Потому что знаю: он прав. Мой вожак всегда прав. Оттого он ― вожак, а я нет. Я не всегда бываю прав. И я еще бываю нюней. Это плохо. Я затем и веду свой дневник, чтобы видеть свои недостатки. Чтобы наша лучшая наставница Лита все знала обо мне и всегда могла бы направить мои мысли по верному пути. И Прис, и Бикти, и Теменс, и Мола, и Геба, и Дона, и Френа ― все из нашей группы тоже так считают. И тоже ведут дневники. Я специально перечислил их всех еще раз. Потому что в жизни, каждый день ― это одно. Но на страницах дневника они тоже должны быть всегда. Чтобы я о них не забывал и чтобы их пример был всегда перед глазами. Так сказала наставница Лита. И она права. А теперь о событиях дня. Моя шестилетняя сестренка Биби упала, и сильно расшиблась, и долго плакала. Вместо того, чтобы отругать ее за слабость, я ее пожалел. Один флажок вниз. На уроке по счислению я первым решил самую сложную задачу, но алгоритм ее решения заложил в машину так, чтобы в нем была подсказка для других. Ведь по счислению я лучший в группе. Второй флажок вниз. Когда я сегодня увидел отца, то спросил: ну, скоро придет к нам Зверь? Как будто я боюсь. Третий флажок вниз. На уроке спорта мы прыгали тройками. Я потеснил Приса, и он не смог прыгнуть, как хотел. Один флажок вверх. Дона глядит на меня очень нежно, жалеет, что у меня умерла мама. Я ей сказал сегодня, что презираю эти розовые сопли. А она обиделась. Второй флажок вверх. После уроков не дышал целых полторы минуты ― тренирую волю. Третий флажок вверх. Итого: три ― три. Сравнялось. Это обидно. Значит, прогресса сегодня нет. Неудачный день. Что еще произошло? Да, наконец вечером у Ворот появился Зверь. Отец пообещал, что завтра возьмет меня на Охоту ― я уже большой и должен привыкать. А больше из нашей группы никто не поедет. Я, конечно, радуюсь, но внешне выгляжу спокойным, как и полагается растущему мужчине. Я нарочно в зеркало смотрелся ― получается неплохо. Очень даже натурально. Надо будет завтра еще один флажок вверх приписать. А Зверя тут боятся все. Он может принести нам много бед. Говорят, он снова встал у запертых Ворот, недалеко от лестницы, и что-то там показывал. Нам Лита объясняла: зазывает, добреньким прикидывается, а на самом деле только подойди к нему ― такое будет!.. Что ― не знаю, но, должно быть, что-то очень страшное. Ведь он же здешний, он ― чужой! Завтра я его увижу. Совсем близко… А сейчас была команда: из Поселка начинать эвакуацию на Станцию. Эх, поскорей бы завтра! И тогда ― Охота… …по всем правилам, которых следует неукоснительно держаться, шла эвакуация. Раз ― опущены все жалюзи, намертво задраены все дополнительные люки, что ведут наружу. Ими никогда никто не пользовался ― это были люки аварийные, но перед выселением на Станцию их полагалось укреплять особо тщательно. Два ― отключены питающие Поселок энергоблоки, чтобы не было пожара ― мало ли что может вдруг случиться… Только по периметру горят прожекторы и освещают все подходы ― незамеченным не прошмыгнешь. Три ― начинает выть сирена. В каждом помещении Поселка слышен этот вой, усиленный динамиками Службы Сохранения. На Станции вой тоже долго не смолкает. И тогда, словно бы из ниоткуда, возникают бравые Адепты Службы, люди, как никто, умеющие действовать в любых условиях, способные ориентироваться в самых сложных передрягах, беспощадные, решительные люди в белоснежной униформе с золотыми поясами. Где-то на Станции, на одном из ее этажей ― даже неизвестно, подземном или надземном, ― расположена школа Адептов, куда попадают… а вот кто именно, как именно ― секрет, поскольку школа эта не похожа ни на что, даже о том, что она есть, слухи просочились лишь совсем недавно. Впрочем, и немудрено: когда на Зеленый Выгон начали садиться первые ракеты, когда только-только Станция (тогда еще одна, без всякого Поселка), как говорится, оперилась ― жизнь текла совсем иначе, люди не боялись, то есть нет, конечно, опасались разных неожиданных подвохов, каковые им могла преподнести планета, но организующий центр страха не существовал, возможные опасности людей сближали, вот что важно. Это уж потом, когда и Станция надежно укрепилась, и возник Поселок, и обыденную жизнь наполнили в конце концов традиции, пристрастия, разумные регламентации, когда, короче, стало ясно, что планета ― пусть не рай, но для пришельцев новый дом, а не случайный пункт, где можно чуточку передохнуть перед отправкой дальше, ― лишь тогда внезапно что-то изменилось в общих настроениях. Вдруг появились озабоченность и беспокойство: дескать, застолбили мы планету, верно, как-никак, а все-таки пустили корни, ну а дальше-то, как дальше жить? И тут, чтобы смятение развеять, основали центр страха (так его в народе окрестили, даже толком и не зная ― есть ли он на самом деле, может быть, все может быть, ведь существует же на Станции «Питомник для мух», лаборатория странная и удивительная, с самого начала окутанная тайной!), откуда людям разъясняли, что почем да отчего, и где внезапно объявились эти самые Адепты Службы Сохранения, загадочной и очень-очень нужной, в чем почти никто не сомневался. А «почти» ― поскольку находились неучи, не верящие в это, только и в Поселке, и на Станции всерьез их никогда не принимали, не держали за разумных, так сказать, хотя в Поселке нравы были и попроще. Зверя боялись ― неосознанно, всегда. Обычно это чувство заслоняли прочие заботы и дела, лишь редко-редко в бюллетенях новостей, или в отдельных телепередачах, или в сочиненьях местных славных литераторов как бы случайно, ради красного словца, упоминался Зверь ― раз в месяц, право же, не чаще, по каким-либо ничтожным поводам, но все равно ― упоминался, вот что важно. Имя, всуе изреченное, не будоражит, однако ж в память западает, и тихонько, исподволь вокруг него сплетаться начинают зыбкие ― на первых-то порах ― и без раставленных акцентов, всевозможные ассоциации, не более. Тут и насмешка допустима, и сарказм, и критика: мол, поглядите, глупости какие произносят, так, болтают, лишь бы воздух сотрясать. А в памяти и это остается… Главное, не быть назойливым, но и больших не делать перерывов, не давать расслабиться. Зато потом, в урочный день, в урочный час, вся эта сеть, что оплетала мозг людей, внезапно собиралась в тесный кокон, из которого рождались мысль-монстр, чувство-монстр, и тогда… Взрыв, мгновенная разрядка. Это напоминало эпидемию неведомой болезни, которая раз в год, предвычисленно, неизбежно, поражает всех и оттого ― особенно страшна. Затем, и очень скоро ― через пару-тройку дней ― все позабудется, вернется в изначальное, обыденное русло, но до этого еще ведь надобно дожить!.. А тут вот у порога ― Зверь. Сейчас. Пусть он один и с виду вовсе безобиден ― чепуха, тем самым он вдвойне опасней. Дай лишь волю ― и за ним придут другие, непонятные, чужие. Для чего, что им тут надо? Или лучше так ― открыть Ворота перед ними, посмотреть, что будет?! Вы с ума сошли! Вы говорите: риск, но может все образоваться? Нет, нелепей вещи не придумать. Слово «риск» забудьте ― катастрофа, вот что разразится! Может быть, на матушке-Земле еще и допустимы эдакие игры ― в благородную опасность, в вычисления, мол, сколько шансов на счастливую развязку; на Земле, пожалуй, так и нужно было бы в итоге поступить, но здесь-то мир ― иной, похожий, безусловно, да похожесть эта и в самой себе таит угрозу, если уж по правде говорить, она позорно расслабляет, притупляет бдительность, а после выкинет такой невероятный фортель, что не только будут все метаться и страдать, друг друга ненавидя, но и Станции с Поселком, стоивших немыслимых усилий, сразу же придет конец. Здесь все ― опасно. Это подлинно дурацкое название ― Зеленый Выгон ― способно умилить, ну, разве что профана, на мякине знатока не проведешь. Что-то, говорят, когда-то было, отчего теперь ― вот так… Проверить невозможно: давние анналы той поры, когда все только начиналось, сгинули, пропали безвозвратно. Сохранилось лишь предание, невероятно смутное, невнятное, по сути дела, оттого, быть может, и позволившее страх увековечить и на нем, как на фундаменте, построить в общем-то несложный, но эффектный ритуал ― эвакуацию на Станцию, едва последует сигнал, что Зверь ― неподалеку. Поселок хоть и больше Станции во много раз, однако он не защищен, по крайней мере так, как цитадель. Какое счастье, говорили, что догадались вовремя пробить подземные проходы ― меж коттеджами Поселка и на Станцию, успели протянуть сеть верхних галерей с каркасом из особо прочных сплавов. Прозорливцы были те, кто начинали обживать планету… Может, если б не было всех этих ежегодных, хорошо спланированных встрясок, этих несуразных бдений (а со стороны они, наверное, смотрелись бы довольно странно ― для неискушенного и беспристрастного свидетеля), тогда Поселок уж давно бы зажил на свой лад, отъединясь от Станции, но в том-то ведь и дело, что, существуя целый год сам по себе, он оставался в миг опасности зависим, пуповину оборвать не мог ― и потому в итоге пребывал в неявно-подчиненном положении всегда. Об этом, правда, вслух старались не распространяться, ну да каждый понимал и даже пусть в душе не соглашался со сложившимся раскладом отношений ― все равно был ритуал, и он служил недурственным барьером для неугомонных, захоти они вдруг новшеств или радикальных перемен. На двух китах покоилась Колония: на страхе перед непонятным Зверем, эдаким ужасным символом враждебных внешних сил, и на признании приоритета Станции ― всегда, во всем. Другого не было дано. Зверь появился ― и колеса завертелись. Эвакуировались быстро, без эксцессов, очень деловито. Было в действиях людей что-то с рожденья наработанное, хорошо знакомое и оттого воспринимаемое как естественная данность, ординарная среди других житейских изменений. Из предметов обихода ничего с собой не брали ― у каждого хранился в специальной нише возле выхода из дома особый запечатанный пакет внушительных размеров с круглой биркой, на которой стоял номер жилого отсека. Большая тележка на резиновых катках, снабженная программным устройством, двигалась по коридору ― основному подземному тракту, ― где вполнакала призрачно светили аварийные лампы, и бесшумно тормозила около дверей в жилые помещения. Следовал предупредительный звонок, дверь раскрывалась, и жилец, заранее готовый, тотчас водружал на тележку свой запечатанный пакет. Забавно, но почти никто не знал определенно, что же там внутри, ― воспользоваться содержимым до сих пор не доводилось, каждые два года старые пакеты заменялись новыми, наверное, с таким же наполнением, и, если честно говорить, их обладателям, по сути, было все равно, чем Станция снабжала их на случай экстренного бегства из Поселка, ибо понимали: ерунды им не подсунут, ну, а коли так, чего же волноваться и утруждать себя никчемным любопытством. Далее читайте в книге... |
Рекомендуем:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Copyright © 2011, 
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
