| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Поиск:
Уже с нами: Azhdar Aliyev
Slava Knyazev Raisa Lerner Alexander Tarnoruder Evgeny Yakubovich Павел Амнуэль Ольга Бэйс Наталия Гилярова Евгений Добрушин Руслан Закриев Александр Калинин Александр Крамер Александр Лаптев Александр Лысиков Олег Пронин Евгения Ратновская Андрей Рузанкин Андрей Силенгинский Иван Тестов Ксения Харченко Леонид Шифман |
Елена КушнирЧумной докторНа нашей планете существуют бедствия и жертвы, и надо по возможности стараться не встать на сторону бедствия. Альбер Камю «Чума» 1 Земля безобразна. Истерзана и вывернута наизнанку, перекопана повсюду, и он думает: «Как рытвины после оспы на лице». Места ему незнакомы, но он чувствует, что это не другой край света, не дальние заморские страны или полусказочные острова, о которых больше выдумано, чем известно. Нет, эта измученная земля где-то недалеко, можно проехать сотню миль и увидеть, как она поменялась со временем: где-то стерся рельеф, где-то выросли насыпи. Франция или Фландрия, должно быть. Люди притаились в окопах и узких рвах, огороженных рядами мешков. Все перепачканные, грязь в них въелась, они давно в этой грязи, живут в ней, спят в ней, едят ее. Она раскисает и высыхает, раскисает и высыхает, люди с ней сроднились, если это — война, то она какая-то грязевая, и все в ней утопает, как в болоте, не только Франция, не только Фландрия — больше. Мир. На солдатах простая и грубая форма, пошитая из тусклой зелени. Ружья наподобие аркебуз, но с заостренными железными наконечниками, приспособленными к стволам. Кто-то стреляет из маленьких ручных пушек, выплевывающих крошечные ядра одно за другим. Из дул вылетает грохот, разрывающий пыльный воздух на части. Он еще не видел такого оружия, но не раз слышал выстрелы, и они не пугают его. Пугает другое. Оно появляется со стороны противника, идущего на тускло-зеленых солдат. И неприятель тускл, выкрашен тем же оттенком глухой зелени, что и люди в окопах. Только лица наступающих солдат скрыты за белыми тканевыми масками, словно на карнавале. Безумие этого маскарада невозможно вообразить. Шествие вражеской армии неспешно и неумолимо. Солдаты идут размеренным парадным шагом, и впереди них шагает болезнь. Он пока не понимает, какая, но догадывается, что искать ее начало нужно среди облаков, которые враг гонит перед собой; густые и плотные, они летят совсем невысоко над перекопанной землей. В движении этих облаков ощущается лень, так пар постепенно поднимается над кастрюлей. Пар никуда не спешит. Настоящие облака не летают низко и не бывают такого цвета; скопления воздуха в небесной вышине всегда белы или серы, как хорошо выстиранное или грязное белье. Тогда что же это такое? Что за дым-туман? Из каких зараженных топей он поднялся? Что напоило его ядом? А субстанция определенно ядовита. Он видит, как люди в окопах, вдохнув испарений, хватаются за горло, задыхаются, кашляют, падают на колени, пытаются бежать, ползти, бросают оружие и умирают, а противник, выступающий из-за гряды желто-зеленых облаков, добивает оставшихся железными навершиями своих ружей. На самой окраине зрения возвышается одинокая фигура в черном монашеском клобуке; голова скрыта под капюшоном, но он чувствует устремленный на него взгляд, сдирающий с него защитные покровы, взгляд оставляет его обнаженным и бессильным перед зрелищем людских смертей, взгляд приколачивает его к месту и заставляет смотреть, смотреть, смотреть на то, что он не может, никогда не может предотвратить… Доктор проснулся. Сердце дергалось в груди, как висельник в петле. В глотке стыл привкус крика. - Господи, помилуй… Шепот остался лежать на языке, от ужаса он не смог произнести слова молитвы вслух. Ночь подернулась желто-зеленой пеленой, и разум утягивало обратно в трясины кошмара. Сны становились все ярче и разнообразнее, страшные образы долгие минуты отражались на изнанке век после пробуждения, а затем преследовали его днем. Ему были знакомы видения, посещавшие после приема смесей, чьим основным компонентом был мускатный орех, но то был совершенно иной опыт. Какие бы красочные и причудливые образы ни посещали его в фантасмагорических видениях, они не могли сравниться со снами, столь осязаемыми, объемными и живыми, что казалось — он может дотронуться до людей или предметов рукой, и они не исчезнут, не истают и не изменятся. Главное же отличие составляло то, что в его снах присутствовали лики ужаса. Войны, пожары, неукротимое буйство стихий, взрывы, разрушения, голод, болезни… Зло оставалось безликим, он не видел тех, кто его творит, но мнилось: слышит, как скрипят жернова, перемалывающие в пыль кости и судьбы. То, что он видел, было трудно понять, и едва ли что-то удавалось объяснить. Жизнь во снах была почти такой же пугающей, как и смерть. Испещренные сотнями желтых искр дома, похожие на отрубленные ноги колоссов, вздымались до неба, в котором парили механические летающие птицы. Опускались под воду киты, во чрево которых, будто брошенные на испытание Ионы, набивались матросы. Железные короба мчались по дорогам, вымощенным застывшей смолой. Шли дожди, они были чисты и прозрачны, но оборачивались отравой и кислотой: чернили листву, выжигали посевы, точили камень. Часто образы, представавшие перед ним, вовсе не поддавались никакому толкованию. Он видел город, поднятый со дна болот, отвоеванный у бездн земли, город из тумана и мрамора на фундаменте из человечьих скелетов; его взвалил себе на плечи человек огромного роста с пылающими глазами и упрямым детским ртом, и тянул, тянул, хрипя от натуги, но не сдаваясь, а потом сам лег в его основание и застыл, подобно прочим покойникам, а город стал им, забрав себе его имя и силу. Он видел железного орла, тень которого накрыла собою полмира. Видел, как ребенок неопределенного пола лакает из пивной бочки, в которой варится в грязно-белой пене коронованная голова. Видел армию, идущую сквозь пожар прямо в лапы грозно рычащего медведя, а после — снежный буран, заметающий трупы. Видел двух схватившихся львов, молодого и старого, старый был сильнее, но молодой вооружился охотничьим копьем и пробил ему череп, вонзив острие в глаз. Он видел все это и хотел забыть, но в каждом его сне появлялся человек в черной рясе, подцеплял его взглядом на крюк, и этот крюк вонзался в мозг, застревая так глубоко, что невозможно было извлечь. Черный монах заставлял хранить увиденное в себе, мучиться и помнить. Пошарив в темноте, он нащупал платок, который клал каждую ночь у подушки. Обтер выступивший пот с лица и шеи. Лег и снова прикрыл глаза, растворяясь в погодном шуме. За окном валили на раскисшую землю потоки ливня. Это промозглое серое лето принесло с собой наводнения и умножение грязи, быстро скопившейся во всех закоулках города, который власти и жители раньше старались держать в чистоте. С грязью она и заявилась, хотя обычно предпочитала сухую жару. Но она не привередлива, ей сгодятся топи и хляби, затхлая сырость и размытая почва. Может, ей и разницы нет, в каких условиях прорастать. Говорят, она ходит по воздуху, и сколько раз доктор наблюдал ее горделивое шествие в толпе подданных, разносящих ее нечистое дыхание повсюду на кончиках тоненьких хвостов и проворных лапках. Ее юркие маленькие тени сновали по улицам и площадям, в церквях и казармах, в борделях и монашеских кельях, в университетах и кабаках, в лачугах бедняков и дворцах богачей, она не признавала различий сословий, пороков и добродетелей, глупости или ума. Все были равны перед нею. Крысы выгрызали ей дорогу, и она шла все дальше, покрывая новые города своим грязным пищащим плащом. Каркассон, Тулуза, Бордо, Ажен, Марсель и теперь Экс, всех почтило своим посещением ее черное величество, пред которым склоняют головы императоры, папы и короли. Чума. Он знал, что его она не тронет, хотя они и не заключали договора. Просто знал и кидался бесстрашно в ее самые пылающие очаги с тех самых пор, как был неоперившимся юнцом, недоучившимся студентом славного университета Монпелье, до хрипоты спорившим с почтенными профессорами и тупевшим на лекциях под их однообразный, высасывающий последние мысли бубнеж: - Запомните, невежды, что каждая болезнь организма происходит от неправильного разлития четырех его соков. Естественная пневма, как установлено отцом медицинской истины сиятельнейшим Галеном, находится в печени, кою следует считать источником всяких волнений и вожделений. Разгоряченную лихорадкой кровь всегда надобно выпускать. Польза очистительных клистиров да пребудет несомненной! Лишь одного преподавателя, увы, недолго пробывшего в университетских стенах, и можно было выносить. Острый на язык молодой доктор о клистирах говорил бестрепетно, в пользе неизменных кровопусканий сомневался и дерзко высказывался о необходимости введения повсеместных трупных анатомий, за что ему грозились едва не отлучением от церкви. Любил он еще передразнивать других преподавателей так, что можно было со смеху лопнуть. Бывало, примет величественную позу и гнусавит с надутым профессорским видом о пользе очистительных клистиров. А потом как заржет ослом! Вся аудитория сотрясалась от хохота и не скупилась на аплодисменты. Да, веселый был человек мэтр Франсуа Рабле. Он теперь в Лионе, лечит больных и пишет потешные книжки, умные и кусачие. Почитать бы его сочинения, да где время взять? Чума его пожирает. Тому уже сотня дней, как он начал против нее новый поход, и конца-края ему не видно. Сильна чума здесь, в Провансе, очень сильна, и не устает косить. Его самого она пощадила, но наказала сурово, чтоб не забывал, кто в этом королевстве хозяин. Забрала любимую жену Мари и двух малых деток, с тех пор он все один да один. На поиски супруги времени нет, как и на чтение литературных трудов. Он привык, только горько быть одному, холодно в стылой постели, раньше Мари утешала его после кошмарных пробуждений, горячила поцелуями кровь, тихим и ласковым шепотом прогоняла самую темную хмарь с души… Он больше почувствовал, чем увидел бледные пальцы рассвета, протискивающиеся между деревянных ставен. Пора было подниматься. Доктор знал, что за ним вскоре придут и призовут в следующий дом. Никаких предсказателей и видений для этого было не надо. Просто наступил новый день, а дни теперь одинаковы, как дождевые капли. Чумные дни. 2 У кровати сонно моргала единственная свеча с огоньком слабым, точно предсмертное дыхание. Запертое окно пропускало лишь узкую полосу света. Таким образом, в комнате больного уютно расположились полночь и вонь. Стоя на пороге, доктор брезгливо поморщился, но вовсе не от дурного духа — за долгие годы практики нос приучился к смраду немытых тел, нагноений, испражнений и едких алхимических смесей. Его нос никаким зловонием не испугать, а покривился он просто с досады. Пробормотал: - Что за люди! Все, как один, закрывают окна. Не дай бог, страдалец глотнет свежего воздуха. За спиной ожидал его указаний Жером, толковый и проворный малый лет пятнадцати, племянник аптекаря Меркюрена, замерший на изготовку с внимательностью резвой охотничьей собаки, чтобы в любой миг кинуться на болезнь по велению мэтра. На плече у юноши висела вместительная торба с пилюлями, мазями, льняной ветошью для повязок и набором лекарских инструментов. Паренька теснила в сторону широкими юбками и пышными телесами супруга болящего госпожа Турель, весь облик которой в прежние дни праздновал здоровое полнокровие. Но беспокойство за мужа стерло сочный румянец с ее приятно округлых щек. - Мэтр, что же делать? - причитала она, заламывая пухлые ручки, в которых комкала растерзанный кружевной платок. - Мы и кровь ему пускали, и пиявок ставим, и клистир дважды в сутки, мэтр Шольяк к нам приходит для этого дела. А уж молебны я заказываю с первого дня, как Луи занемог. У постели его горит освященная свеча. Но ему ничего не помогает! И горестно хлюпнула покрасневшим носом. Доктор, выслушав жалобы, только завел к потолку глаза. Ничего нового ему не сообщили. Кровопускания, клистиры, пиявки. Верная супруга в самом деле предприняла все необходимое, чтобы упокоить своего драгоценного окончательно. Однако винить ее нельзя. Все они поступают одинаково, ведь не знают, как еще поступать. - Раскройте, - распорядился он, указав на ставни. - И больше не запирайте, окно в комнате должно оставаться открытым, если только не будет грозового ливня. Больному необходимо дышать полной грудью, поскольку свежий воздух обладает целительной силой. Вы поняли меня, сударыня? Но госпожа Турель колебалась, и пухлое лицо ее собралось в недоверчивые складки под белым чепцом. - Однако мэтр Шольяк говорил… - начала она, но времени на диспуты и бесплодные пререкания у доктора не было. - Мадам, вы сами решили меня пригласить, - сказал он и повесил паузу для значительности. - Коли уж вы мне доверились, извольте исполнять мои предписания и ни в чем не перечить. Кроме того, мне нужен свет, чтобы осмотреть вашего супруга, а у вас тут хоть глаз выколи. Распахните же ставни, принесите свечей и чашу для омовения рук. Немедля! Суровость и властность тона возымели нужный эффект, и складки под чепцом выстроились почтительными рядами. Забегали слуги и служанки, суетливо застучали подошвы башмаков, заворошился в коридоре сквозняк любопытных шепотков. Все домашние высыпали поглазеть на диковинного врача, о котором много болтали в городе, так и не решив, кто он такой: шарлатан, чернокнижник иль чудотворец. Он проследовал к постели больного, пробудившегося от лихорадочного забытья и дорожек серого света, пролегших до его постели из раскрытого окна. - Нанетт, что там? - проговорил Турель спертым, застоявшимся от горячки голосом. - Кто пришел? - Ах, дружочек, это новый врач! - воскликнула мадам, пробираясь в комнату вслед за доктором и вновь оттирая в сторону молодого Жерома. - Тот самый, что вылечил жену мэра, и сестру нотариуса, и господина Атталя, и дочку господина Широ, и старуху Мартен, хозяйку харчевни. - Она вчера скончалась, - сдержанно сказал доктор. - К моему великому сожалению. У пожилой женщины осталась внучка четырнадцати лет, и теперь бедной девушке предстоит в одиночку вести дела заведения, отбиваясь от пьяных любителей кутежа, которых ничуть не убавилось с приходом чумы. Напротив, все только рады залить глаза, находя днем утешение в церкви, а вечером развлечение на дне бутылки. Госпожа Турель, услышав эту новость, обратила на него взгляд, в котором пробивались ростки недоверия. - Но ведь супругу мэра вы исцелили? - Да, мадам, - сухо уронил доктор и наконец приблизился к кровати господина Туреля, наступив на что-то круглое вроде мяча, отчего едва не свалился с ног. Присмотревшись, обнаружил еще несколько таких же предметов, разложенных на полу. Распознал в запахе характерную слезную горечь и возмутился: - Бога ради, почему в комнате валяется лук? - Мэтр Шольяк велел взять четыре очищенных луковицы, дать Луи подержать их в руках и положить у кровати на десять дней, чтобы они впитали заразу. А после закопать глубоко в землю, - с младенческой невинностью объяснила мадам. - Уже три дня как лежат. - Стало быть, через неделю все впитают? - Напряжением воли доктор сдержал ироничный смешок. - Сударыня, боюсь, лук вашей беде не поможет. Прошу собрать его с этой неподходящей грядки, унести из комнаты и больше рядом с больным овощей не класть. Луковый дух затрудняет вашему мужу дыхание, и без того тяжелое. Недоверие в ее глазах зацвело пуще прежнего. - Однако мэтр Шольяк… - завела мадам уже знакомую песню, но напоролась на стену сурового взгляда и покорилась, призвав любопытный нос, торчащий в дверях: - Франсуаза, поди сюда и прибери, мигом! Затем обратилась к доктору молящим тоном: - Мэтр, можно нам хотя бы закопать луковицы в саду? Все ж они три дня пролежали. - Нет, мадам, - отрезал он. - Бросьте в огонь. Дожди нынче льют, не переставая. Землю размоет, и зараза, если она попала на луковицы, проникнет в воду. Или раскопает собака в саду и чума перейдет на животное. Кто-то его погладит и сам заразится. Это опасно, сударыня. Он не знал в точности, способны ли овощи вмещать в себя чуму, но предпочитал не рисковать, как и в случаях с зараженной одеждой. - Нет, я велю закопать, - упрямо тряхнув разрумянившимися щеками, заявила мадам Турель.- Вдруг поможет? - Вы обещали слушаться! - прорычал доктор. В домах заболевших он дольше спорил с родней, чем занимался лечением. Она нехотя кивнула и сделала служанке знак. Не было почти никаких сомнений, что после его ухода она велит зарыть проклятые луковицы в саду. Выругавшись про себя, он приступил к осмотру. Дела господина Туреля были не столь уж плохи, в особенности если принять во внимание обильные кровопускания и щедрые клистиры, еще сильнее ослаблявшие организм. Нарывы надуты до размеров куриных яиц и не темнеют, в паху уже смягчились и начали рассасываться. Пульс частый, но не прерывистый, кожа бесцветная, мокрая и жаркая, точно раскаленная печка, значит, разгоряченная кровь борется с болезнью. Хвала целительной лихорадке! И будь проклятые вечные кровопускания. Доктор вынес свой утешительный вердикт, вызвав облегченный вздох и слезное лопотание супруги. Приступил к рекомендациям. - Держите комнату в чистоте и постельное белье в свежести. Ночной горшок выносите сразу же, как он сделает свои дела. Обтирайте тело влажной тканью, чтобы собрать выделения и грязь. Давайте ему много пить, а воду набирайте… - Постойте, постойте, - вдруг прервал господин Турель своим сиплым голосом. - Отец Моро окроплял меня вчера святой водой, а вы велите обтирать. Но святая вода от этих обтираний пропадет. - Пусть окропляет каждый день заново, - предложил доктор. - Отец Моро не станет приходить каждый день. Да и накладно выходит. - Значит, обойдетесь пока без святой воды. - Вы говорите как безбожник! - воскликнул Турель, от негодования перестав сипеть, и сделал усилие приподняться с подушек. - Я говорю как врач. Тело должно быть чистым. Но Турель уперся как баран: - Я не желаю, чтобы меня лечил безбожник. Мэтр Шольяк… Доктор заскрипел зубами. - Мэтр Шольяк лечил вас луковицами и выпускал животворную кровь, которая сражается с болезнью! Если вы хотите поправиться, вам придется меня слушать. Вы слишком слабы, чтобы принимать ванны, однако чистоты можно добиться и обтираниями. Когда выздоровеете, сударь, хоть купайтесь в святой воде. Я ничего не имею против. - В самом деле, дружочек, - неожиданно вступилась госпожа Турель, заговорив воркующим, смягчающим сердце тоном. - Послушайся мэтра, он все-таки поставил на ноги супругу мэра, значит, знает, что делает. А святой воды я раздобуду в избытке, не тревожься, мой ангел. - Ну, хорошо, хорошо, - вяло ответствовал больной, падая обратно на подушки. - Если уж действительно супругу мэра… Воспользовавшись затишьем, доктор продолжил. - Воду набирайте не в колодцах и не в реке, а в том роднике, что бьет в лесу, сейчас лишь она чиста и безопасна. Пусть больной не пьет вина, и подавайте ему только легкие блюда. Никакого мяса, в первую очередь свинины. - Свинины? - встрепенулся Турель, сделав новую попытку сесть. - Чем вам свинина-то не угодила? - Это слишком жирное мясо, которое трудно переварить желудку. - Да? - Налитые горячечным блеском глаза Туреля сплющились в две щелки. - Только в этом все дело? Далее читайте в книге... |
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Copyright © 2011, | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||