Миссия Поиск Журнал Кино Книжный магазин О магазине Сообщества Наука Спасибо!

Поиск:

А	Б	В	Г	Д	Е
Ж	З	И	Й	К	Л
М	Н	О	П	Р	С
Т	У	Ф	Х	Ц	Ч
Ш	Щ	Э	Ю	Я	А-Я

Уже с нами:

Лиана Алавердова

НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ

   Я не знаю, как остальные,
   но я чувствую жесточайшую
   не по прошлому ностальгию –
   ностальгию по настоящему.
   А. Вознесенский,
   «Ностальгия по настоящему»

   – Разве уж и пьес не стало? – ласково-укоризненно спросила Настасья Ивановна. – Какие хорошие пьесы есть. И сколько их! Начнешь играть – в двадцать лет всех не переиграешь. Зачем же вам тревожиться сочинять?
   Михаил Булгаков,
   «Театральный роман»


   От автора:

   В самом деле: зачем надо было собирать свои статьи о литературе в один томик, критически их осмотрев и выправив очевидные ошибки, повторы и нелепости? Разве мало мне было, что почти все они были опубликованы в «Журнальном зале», интернет-изданиях, в газетах и альманахах? Может, пресловутое стремление к организованности, борьба с энтропией. Может, душа требует. Захотелось оглянуться назад и лучше понять самое себя. Авторы, о которых я пишу, самые разные: от широко до малоизвестных, от отмеченных печатью гениальности до тех, кому это предстоит. Но большей частью я все же писала о тех, чьи стихи или книги меня увлекли своей неординарностью, да и просто близки по духу. Литература – и это известно, но не грех и повторить, – чрезвычайно субъективна. Чем пристрастнее и предвзятее – тем интереснее. Почему бы и нет?
   Есть разные способы самовыражения; и сборник критических отзывов и рассуждений на литературные и/или окололитературные темы так же правомерен, как и иные: стихи, полотна и проч. Как прозвучало в стихотворении одной из героинь моих заметок Елены Литинской:

   Настало время камни собирать.
   В подсвечнике, начищенном до блеска,
   горит свеча. Захлопнута тетрадь
   бесповоротно, радостно и резко.


   СТАТЬИ


   ПИСАТЕЛИ В ЭМИГРАЦИИ
   (И НЕ ТОЛЬКО)

   Признаться, я уже писала на тему эмигрантской литературы. Было это несколько лет назад. Ничто не стоит на месте, и мои взгляды не исключение. Лев Толстой сказал, когда Горький поймал его на противоречии с «Крейцеровой сонатой»: – «Я не зяблик». Толстой полагал (уж не знаю, справедливо или нет), что у этой птички одна и та же песня на всю жизнь. Вдохновленная великим примером, не стыжусь признаться, что по прошествии времени и моя мелодия изменилась: я уже пою иную песню.
   Поясню, что имею в виду.
   «Эмигрантская литература» – термин, имеющий в лучшем случае узкоприкладное значение. Он столь же эфемерен, сколь и то, что за ним стоит. В условном виде мы можем употреблять его, когда говорим о литературе, созданной эмигрантами, как о «женской» или «дворянской» литературе. В первом случае деление географическое, во втором – по признаку пола, в третьем – по сословной принадлежности авторов. Не премину отметить, что за подобным условным делением стоят и некоторые характерные особенности, связанные с содержанием этих «литератур», хотя эвристическая его ценность сомнительна. Если не сказать «никакая». Судите сами. Многие авторы-эмигранты отразили в своем творчестве как эмигрантские будни, так и особенности страны, приютившей их, а их творчество нередко обнаруживает следы иного культурного влияния, к примеру, живопись Брюллова и Иванова былa вдохновлена шедеврами итальянского искусства. Так и типично «женская литература» вращается вокруг любви и семейных драм, а «дворянская» в большей мере отображает блеск и нищету жизни высших слоев общества, нежели последующая за ней литература разночинцев, за которой особого блеска не значится. И тем не менее вы не найдете эмигрантской литературы в каталогизации библиотек. Не ищите – ее просто нет в качестве отдельной категории, как и остальных упомянутых мною литератур. Не всегда на практике разделяют литературу и по жанрам, особенно на полках с русскими книгами. Бок о бок стоят томики в алфавитном порядке, самым космополитичным и демократичным образом подпирая друг друга, не враждуя и не споря. Жанровые деления, стилистические изыски, традиция и новаторство – все смешалось в едином литературном потоке, который несет с собой как и китов, так и мелкую рыбешку. У каких берегов зародилась отдельная рыбина – вопрос не столь важный. Важно то, что она из себя представляет: по весу, по форме, по породе, по чешуе, по вкусу и, да, конечно, по содержанию в ней вредоносного меркурия.
   Глобализация и интернет только ускорили осознание факта великого литературного единства, но не послужили ему причиной. Даже в начале 20-го века Цветаева и Бунин, уехавшие за рубеж, не перестали быть великими русскими писателями. Что уж говорить о нынешних временах. Вот вам, к примеру, «Литература без границ». Это и конкурс, и международная конференция, а вслед за ними и литературная викторина, и спецкурс, и целый год под соответствующим названием. А как вам «Поэзия без границ», «Русский язык без границ» или «Русское безрубежье» (запущенное с легкой руки Веры Зубаревой в противовес отжившему век «Русскому зарубежью»)?
   У меня амбивалентное отношение к расцвету «безграничья». С одной стороны – эдакий космополитический дух, но под вектором российской культурной экспансии. Накрытые этим общим покрывалом, как сорвавшимся куполом цирка-шапито, оказываются в одной куче и крымнашисты, и демшиза, и патриоты всех широт и весей. Такая необъятность невольно, как говаривали ранее, «льет воду на мельницу» идеологического вектора сегодняшней российской власти. С другой стороны – это неизбежная реальность, против которой не попрешь. Ведь пишут и те и другие на великом и могучем, и печатаются в одних и тех же журналах и интернет-изданиях. Некоторые эмигрантские издания, правда, пытаются отгородиться от авторов, сотрудничающих с российскими периодическими изданиями, но эти попытки заведомо обречены. Слишком нереально представить, что удастся удержать в своей конюшне Пегаса, скачущего куда ему взбредет! Можно быть ярым «нашистом», сидя за рубежом на пособии, оплаченном американскими налогоплательщиками, и поливая новую страну пребывания из всех брандсбойтов, чтоб не сказать похуже. А можно публиковать в России прозу оппозиционного толка. Именно поэтому чем гоняться за фантомом «эмигрантской литературы», скажу-ка лучше о ее носителях. Короче, о столь же густо закавыченных «эмигрантских» авторах, которые не столь уж и отличаются от авторов метрополии, если говорить откровенно.
   Право, тут есть о чем поговорить. Начнем с того, что в некотором царстве-государстве в доперестроечные времена мы жили в условиях книжного и издательского дефицита. Прорвавшись в мир капитализма, эмигранты обнаружили свободу книгопечатанья: читай и пиши, что хочешь, лишь бы было время и деньги! И полилось... Сегодня куда ни ткни, попадешь либо в писателя, либо в поэта, а если повезет – то в читателя их творений. На смену читателям, вымирающим как класс, приходят шеренги авторов, нестройными рядами стремящиеся к славе. Их не отвлекает ни пение сирен индустрии развлечений, ни бытовые заботы. Читают они мало: об этом можно судить по качеству их творений. Зато пишут и пишут, не зная устали... Причем это явление характерно не только для эмигрантов, но и для авторов в пределах гутапперчевых рубежей оставленной нами отчизны.
   И чем больше они пишут, тем меньше их читают. И чем меньше их читают, тем более жгучим стремлением к гипотетическому читателю обуреваемы их сердца. Геодезисты, библиотекари, механики и суфлеры, музыканты и вахтеры – все взялись за перья и строчат либо мемуары, либо вирши, либо рассказы, кто на что горазд. Вместо «литературного направления» мы имеем «литературную групповщину» со всеми вытекающими из нее связями, услугами, личными пристрастиями, стоящими вне гамбургского счета и, как следствие, снижение общего уровня публикаций. Вспоминается несравненный Станислав Лец: «Вы думаете, этот автор мало чего добился? Да он один снизил общий культурный уровень!»
   Уточнение. Я за то, чтоб расцветали сто цветов. Но не надо воображать, будто непременно все, что выходит из-под компьютерной клавиатуры неугомонных авторов, равноценно по своей значимости. Каждая книга кому-нибудь да нужна, то есть никогда не бывает, чтоб она не была нужна никому. Хотя бы самому автору, который развивается в процессе письма и, возможно, что-то для себя открывает. Я всего лишь пытаюсь привлечь внимание к потере ориентации и полном отсутствии представления о масштабности творца и творения со стороны самонадеянных авторов.
   Приехав в Америку, я думала: «Как здорово, что все такие доброжелательные: книги друг другу дарят, произносят хвалебные речи, пишут рецензии, из которых патока льется. Не то, что в прежние времена, когда писатели завидовали друг другу, сражались, критики строчили злобные рецензии, а напечататься стоило невероятных трудов. Как в малоизвестном анекдоте: чтобы поступить в престижный институт, надо было иметь знания, деньги и связи; если чего-то одного не достанет, оставь надежду всяк туда входящий. Я уж не говорю о пресловутом «пятом пункте»! А здесь? Заслуженные пенсионеры, сидящие на пособии по бедности, находят себе занятие, ну и прекрасно! Лишь бы были здоровыми и счастливыми!»
   Однако постепенно до меня стало доходить, что стадо графоманов, пасущееся в предгорьях Олимпа, не так уж безобидно, как представляется на первый взгляд. Медленно я стала прозревать, что графомания таит в себе опасность, создавая шумовой фон, который заглушает подлинную музыку, стоящую того, чтоб ее услышали. Пишу это и сознаю, что говорить подобное – все равно, что ... против ветра. Бесполезно и себе дороже!
   Приведу пару примеров, чтоб развлечь почтеннейшую публику. Недавно разворачиваю нью-йоркскую газету и вижу там статью, посвященную одной поэтессе, имя которой, ... догадайтесь из отрывков приводимой мною статьи. Итак, поэтесса эта – «известный поэт на большей части пространства нашей планеты. Ее поэзия, как сгусток энергии, как шаровая молния. Ее поэзия вылетела и стала парить над всем пространством, зачаровывая и изменяя увлеченное ею окружение, порой, как северное сияние, излучая космические цвета, издавая космические звуки. А может быть, она мираж, желанный мираж, к которому мы приближаемся, как завороженные желанием достигнуть недосягаемого. Кто она, не похожая ни на кого?» И так далее в подобном духе на целую страницу. И про хрупкую твердыню, и про то, как «произошло стихийное шествие зрителей к сцене» (прямо сеанс гипноза, не иначе!). И стихи, посвященные этому чуду, типа «Она из Нью-Йорка в Москву летела,/ В иллюминатор глядела и звезды читала,/И каждой звезде свой посыл посылала./ И звезд позывные летели с ответом». Хотите верьте своим глазам, хотите нет! А теперь – внимание! – слова самой поэтессы в конце этой печатной продукции: «Я вижу свою миссию в том, чтобы нести людям Истину, открывать им глаза на иллюзорность этого мира и дать понять, что является самым ценным в жизни. Я хочу надеяться, что вы почувствуете в моих строках, хотя они зачастую пессимистичны, космическую мудрость, заряд веры, надежды, любви. И дай Бог, чтобы вы вышли отсюда более озаренными и просветленными». Не иначе мы являемся свидетелями Второго Пришествия, либо Первого, кому что по душе и по вере. Подписана статья персоной, называющей себя «известным русским поэтом и заслуженным писателем».
   Молитвенная серьезность и торжественное отношение к своей персоне, отличающие создателя и реципиента данного шедевра, не оставляли никаких сомнений. Графомания становится опасной, когда смыкается с манией величия. И нет на них ни цензора, ни Цербера! Где вы, критики, корректоры и редакторы?! Придите, защитите, спасите! Увы, таков закономерный итог разнузданной вакханалии пера безобидных, на первый взгляд, любителей литературы...
   Людям не терпится оставить метку в истории. Продолжительность жизни выросла, люди ушли на пенсию, а энергии – пруд пруди. Вот и прет печатная продукция из них, как в известной сказке. Там потребовалось волшебное заклинание, чтобы остановить горшочек каши, все варившего и варившего до того, что еще немного – и весь городишко был бы погребен под слоем его продукции.
   Вот у Розанова. Несмотря на то, что его опавшие листья смердят гнилью антисемитизма, некоторые мысли достойны внимания, как например: «Отвратительное в человеке начинается с самодовольства» (С. 122)
   «Вот когда почувствуешь свое бессилие в литературе, вдруг начинаешь уважать литературу: «Как это трудно! Я не могу!» Где «я не могу» – удивление и затем восхищение (что другой мог). У меня это редчайший гость, редчайший». (С. 151)
   «Чему я, собственно, враждебен в литературе? Тому же, чему враждебен в человеке: самодовольству. Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб» (С. 158)
   (В. В. Розанов. Опавшие листья. Москва: ОЛМА Медия Групп, 2014)
   Евгений Шварц трепетно относился к званию «писатель». Он рассуждал подобным образом: удостоверение Союза Писателей подтверждает факт членства в Союзе, но не подтверждает, что персонаж с удостоверением – писатель. Сегодня же повальное безумие: «все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Кто ни попадя называет себя писателем, поэтом, литературным критиком. Может, проще и достойнее именоваться просто «авторами»?
   Наверное, я слишком пристрастна, что объясняется вековыми традициями особого отношения к слову «писатель» в русской литературе. Ведь нет же такого в английской и американской. Writer. Так называются все подряд: от тех, кто пишет рекламу и тексты на брошюрках в приложении к товарам, до создающих подлинные шедевры. В свое оправдание скажу, что очень трудно, практически невозможно всерьез именовать себя, например, «философом», хотя бы и автору философских трудов. Специфические требования накладывает это слово на объект его приложения. Очень уж весомая смысловая нагрузка: не каждому по силам...
   На могиле Суворова не было написано ни «великий полководец», ни тем более генералиссимус. «Здесь лежит Суворов». А можно еще короче, как у Ленина на одноименном Мавзолее. Магия имени, за которым стоит могучая дама – История.
   Помнится, прочла в мемуарах, что собеседник Л.Н.Толстого расхвастался, а Толстой при этом покраснел. Классик, конечно. Но и мне претит самодовольный дух, которым преисполнены многие современные литераторы и не только эмигранты. Ну как мог человек в здравом уме написать стихи, которые приводятся ниже, не забыв перечислить в конце подборки все свои заслуги, включая публикации в толстых журналах? Он, дескать, и автор десяти сборников стихов (кто больше!), и куратор, и координатор, и лауреат, и редактор и т.д., и т.п. Who cares? Если он пишет:

   Потраченный песок,
   что Бог оставил нам,
   становится оленем,
   взбегая по холмам,
   становится детьми,
   что спят вовнутрь себя
   и учатся любви,
   почти что не любя,
   становится тобой,
   почуявшей меня,
   становится углем,
   что в емкости огня...

   И далее еще и еще на протяжении (о ужас!) следующих восьми строф, словно фокусник, тянущий ленту изо рта. А фамилия его простая, Петрушкин. Не потомок ли гоголевского персонажа»? Но тот был читателем, не претендуя на большее!!
   В общем, литература метрополии, прямо сказать, не радует тоже. Чего уж сетовать на нашего брата-эмигранта, потерявшего всякое представление о чувстве меры?
   Хочется взобраться повыше и возопить что есть силы: опомнитесь, господа! Вы можете извести тонны бумаги, пролезть в какие угодно журналы и худсоветы, познакомиться со всеми редакторами толстых журналов, венчать себя какими угодно титулами и званиями – все это не имеет ровно никакого значения. А значение имеет только то, КАК вы пишете, ЧТО из текстов останется напечатанным под вашей фамилией. Вот из-за этого стоит мучаться и страдать, не спать ночами, если уж вы так дорожите славой и известностью. Выражаясь словами Порфирия Петровича, «Станьте солнцем, вас все и увидят».
   Если моя презренная проза вас не убедила, попробуйте переключиться на поэтическую волну. Стихотворение Юрия Николаева, написанное в 1962 г.

   С годами сердце жаждет простоты,
   Побольше дел, поменьше разговоров.
   Вот я стою у каменной плиты
   С тремя словами: «Здесь лежит Суворов».

   Ни мрамора, ни бронзы рядом нет.
   Цветы и те глядят чуть-чуть сурово.
   Как много надо одержать побед,
   Чтоб так звучали три негромких слова!

   Когда хватают славу на лету,
   Когда о титулах заводят споры,
   Я вспоминаю серую плиту
   С тремя словами: «Здесь лежит Суворов».

   7 июля 2017 г.





   Статья опубликована в интернет-журнале «Гостиная», выпуск «Дороги эмиграции», сентябрь 2017 г.


   НАРОД КНИГИ
   В УСЛОВИЯХ КНИЖНОГО ИЗОБИЛИЯ


   Старшему поколению эмигрантов из страны Советии памятны времена, когда народ часами стоял в книжных очередях за подписными изданиями, а в публичных библиотеках даже и классику не всегда можно было найти. Не удивительно, что многие эмигранты, включая и нашу семью, везли с собой книги, а то и пересылали их малой скоростью, как это делали мы. Как будто мы едем на необитаемый остров и надо было запастись духовной пищей про запас: а вдруг? – не покидало нас до схода на берег! Оказавшись в Новом Свете, мы с удивлением обнаружили, что в Америке существуют даже книжные магазины, торгующие литературой на русском языке и (о, радость!) библиотеки с русскими и иными книгами.
   Крестным отцом моей новой карьеры я считаю Азария Мессерера, журналиста и писателя, двоюродного брата великой балерины. Азарий Мессерер, недавно отошедший в мир иной (да будет сохранна светлая память о нем!) – справедливо полагал, что новоприбывшим иммигрантам негоже сбрасывать со счета прежнее высшее образование. Он посоветовал мне пойти учиться на библиотекаря, то есть получить степень Master of Library and Information Science. Одно из моих американских открытий состояло в том, что здесь можно достраивать свое образование практически на любом фундаменте, добирая зачеты по лакунам в знаниях. Гуманитарий со степенью историка, как я, или любой остепененный технарь, – все едино пред лицом гибкой системы американского образования. Каждый может пойти учиться на библиотекаря, да и на кого хотите, было бы желание! Требуется только предъявить соответствующие легальные документы и – скатертью дорога к знаниям!
   Сей плод «ума холодных наблюдений» основан не на социологических опросах, а на моем семнадцатилетнем опыте работы в публичных библиотеках Квинса и Бруклина. В свое оправдание могу сказать, что если б я и захотела написать статью, опираясь на научные труды, исследующие читательские предпочтения русскоязычной иммигрантской публики, то столкнулась бы с препятствием: узкая тема эта весьма мало освещена. Порыскав по всевозможным гуманитарным базам данных, я обнаружила единственную серьезную научную фигуру, занимающуюся данной проблемой, – профессора из Канады, доктора наук Керен Дали. Я не уверена, что г-жа Дали, с которой я некогда свела мимолетное знакомство на лекции, преподнесенной ею в Нью-йоркской публичной библиотеке, оценила бы неуклюжие мои попытки переложить выстраданные ею научные выводы в популярном духе. Боюсь, что она отнеслась бы к этой затее подобным образом, как, вероятно, Лев Толстой, если б заглянул в будущее и прознал о существовании балета «Анна Каренина». Керен Дали очень добросовестный ученый. Настолько серьезный, что воспротивилась моей попытке взять у нее интервью, оговорившись, что она далека от современной русской литературы, читает литературу исключительно на английском, а темой русскоязычных читателей-иммигрантов занималась давно, и они вовсе не в фокусе ее исследований, и еще целый ряд доводов, всего и не упомнишь. Все же одну цитату из ее трудов я дерзну перевести: «Некоторые из моих исследований приводят к выводу, что читатели-иммигранты относятся к книгам, которые они читают для удовольствия, как к друзьям: они ждут от книг, чтобы они говорили на понятном языке и вызывали желаемый эмоциональный отклик. Этим можно объяснить, почему читатели-иммигранты предпочитают читать для удовольствия на родном языке. Сказанное не означает, что они обязательно выбирают книги, написанные их соотечественниками. Как обнаруживает мое исследование, читательский выбор очень интернационален, включая значительное число наименований книг, переведенных с английского». (Dali, Keren. “Understanding Immigrant Readers through Their Reading Practices.” OLA Access Magazine 18, no. 1 (2012): 36-37).
   Опершись на профессорский авторитет, все же выскажу собственные соображения о нравах и предпочтениях русскоязычной читательской аудитории.
   Начну с классики. Помните очереди за подпиской в условиях книжного дефицита в Стране Советии? Кто-то, подражая героям Крокодила, подбирал переплеты под обои и мебель, тогда как прочие все же бескорыстно руководствовались читательским интересом. В Новом Свете обнаружилось, что наша достопочтенная публика при всей начитанности и образованности в отношении к классическому наследию не столь далеко ушла от коренных американцев, как мог бы предполагать кое-кто из наиболее самонадеянных наших бывших соотечественников. Умри, Денис, но лучше твеновского простофили Вильсона не скажешь: ««Классической» называется книга, которую все хвалят и никто не читает». Как позднее заметил Александр Кушнер, предостерегающий юношество от честолюбивых мечтаний: «Быть классиком – значит стоять на шкафу/Бесмыссленным бюстом, топорща ключицы...» Стихотворение заканчивается: «О юноши, пыль на лице, как чулок!/Быть классиком страшно, почти неприлично. /Не слышат: им хочется под потолок». («Быть классиком – значит стоять на шкафу...» А. Кушнер. «Таврический сад», Москва: Время, 2008, С. 137). То есть бюстиком Гоголя, взирая с высоты шкафа на школьников.
   В американской публичной библиотеке книги классиков занесены в категорию «Assignment», что, подозреваю, скорее отпугнет пожилого читателя, чем привлечет его к книжным полкам. Книги, предназначенные учителями для прочтения школьниками, стоят на отдельных полках, и редкий взрослый читатель туда устремляется, разве что разжиться литературой для детей и внуков. Причем здесь к категории «классики» относят не только фолианты седобородых достопочтенных писателей прошлых веков, но и романы, по тем или иным причинам удостоившиеся одобрения преподавателей и библиотекарей, как например, рассказ пуэрториканки о ее жизни в США «When I was Puerto-Rican» или какой другой «этнический» роман, на этот раз на примере ирландской семьи «A Tree Grows in Brooklyn».
   Читают ли русские иммигранты классиков своей либо чужой литературы? Нельзя сказать, чтоб совсем не читали. Кто из почтения к именам авторов, кто берет книги для детей и внуков, желая ознакомить их со своими кумирами. Мало кто отважится читать Шекспира или Фолкнера на языке оригинала, как, впрочем, и на своем родном. Потому если и закупают публичные библиотеки классическую литературу, она имеет обыкновение исчезать по истечении некоторого времени. Если русскоязычные библиотекари на свой страх и риск и придержат книги на полках из уважения к литературным олимпийцам, то англоязычным и горя мало: спишут и рука не дрогнет!
   Но даже маловостребованность Пруста и Музиля, Толстого и Чехова не отпугивает дерзновенных авторов-иммигрантов, бесстрашно штурмующих высоты книжного Олимпа. А между тем, согласно данным Federation of European Publishers, в 2015 году увидело свет 575 тысяч новых наименований. (http://www.fep-fee.eu/European-Book-Publishing-823). И это только в Европе! Так что когда новый автор носится со своей книгой, («Шум ничего не доказывает. Иная курица, снесши яйцо, кудахчет так, будто снесла маленькую планету». Марк Твен. «По экватору». Гл. 5 http://knigosite.org/library/read/90102), пусть вспомнит о сокрушительной статисти-
   ке и призадумается: чем его книга лучше миллионов других? Почему именно к ней надо привлекать внимание сограждан, отвлекая их от магнитов попритягательнее? Не дают ответа!
   Мы живем в эпоху информационного взрыва. Почти каждый грамотный человек может при желании поднапрячься и выпустить книгу. Инфляция книжная приводит к инфляции духовной. Как провидчески было сказано: «В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели, и не читает никто». Интересно, что слова Оскара Уайльда находятся в полном согласии не только с неполиткорректным анекдотом, где фигурирует известная народность севера, но и современной, уже не ему – нам, статистикой. В то время, как количество книжных наименований растет, есть данные, что продажа книг снижается. Даже при росте числа электронных книг, спрос на печатную и электронную продукцию в целом уменьшается. Книги авторов-иммигрантов, увы, не исключение. Может ли послужить им утешением тот факт, что и седобородые классики не пользуются успехом? Отвечать за всех не уполномочена... Зато могу сказать, что я еще не помню случая, когда кто-либо из читателей по доброй воле вдруг запросил бы книгу какого-либо автора-иммигранта. Печально, но факты, как известно, упрямая вещь. Потому и неохотно берут их книги книжные магазины и дистрибьюторы, потому и многочисленные сборники и альманахи уютно лежат мертвым грузом на полках библиотек.
   По малопопулярности с вышеперечисленными категориями вполне могут соперничать стихи русских авторов или переводы с иностранного – без разницы. Шестидесятнический интерес к поэзии остался в истории курьезом. (А почему это курьез? Да потому что такого бешеного интереса к поэзии в столь массовом порядке что-то не припоминается). Сегодняшние поэтические программы посещают в основном сами авторы, их родня и друзья. Правда, если пригласить иного чтеца да еще в музыкальном сопровождении – то это другая история. Но если вы думаете, что после утренника, где читали стихи Есенина, все немедленно побегут заказывать в библиотеке поэтические томики голубоглазого поэта с волосами цвета ржи, то смею вас уверить в обратном. Есенин как стоял на полке, так и будет стоять, пока какая-нибудь энтузиастка его не выпишет, чтобы подготовиться к выступлению в Доме престарелых.
   Есть категория воинствующих пенсионеров, которые обожают читать книги о Второй мировой войне, о Верховном своем Главнокомандующем и обо всём, что с ним связано, мемуары военачальников, о разведчиках-«шпиёнах» и т.д. Но это – специфический слой, далеко не многие, как и те, кто, скажем, потребляют религиозную литературу. Увы, вынуждена изречь «низкую истину»: народ-изгой, обретший свободу, вместо того, чтобы прильнуть к своим корням, на радостях разбежался кто-куда. Книг о еврейских традициях на русском языке в нашей библиотеке немного. И, думаю, не столь оттого, что их зачитали до дыр, а оттого, что их не особенно и спрашивают: потому и были списаны за невостребованностью. А вот книги на темы еврейской истории вызывают интерес.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ