Поиск:

Уже с нами:

Даниэль Клугер

ЛЕТАЮЩАЯ В ТЕМНЫХ ПОКОЯХ,
ПРИХОДЯЩАЯ В НОЧИ

Роман в десяти рассказах

   «ГОТИКА ЕВРЕЙСКОГО МЕСТЕЧКА»
   Вместо предисловия
  
   Когда-то именно так – «Готика еврейского местечка» – я назвал цикл баллад, связанных с фольклором восточноевропейских (точнее, польских, украинских, литовских и белорусских) евреев. Мне казалось, что читатели прекрасно знают, что такое местечко. Но вдруг оказалось, что представление о местечке у многих различно и, что самое главное, неверно. При том, что слово «местечковость», «местечковый» и по сей день употребляется довольно часто. Как правило, смысл в эти выражения вкладывается уничижительный, пренебрежительный – сродни понятию провинциальный, мелкий, мелочный. Зачастую – с еврейским акцентом.
   Однажды я спросил у собеседника, использовавшего слово «местечковый» именно в таком смысле: «А что такое местечко?»
   – Маленький город, поселок с преимущественно еврейским населением, глухая провинция, – ответил он после короткого раздумья.
   В какой-то степени это так. Можно использовать и такое определение. Но оно далеко неполно.
   Что же такое, в самом деле, местечко? Краткая Еврейская Энциклопедия объясняет смысл этого понятия близко к тому, как это сделал мой собеседник. Иными словами, «местечко» – нечто этнокультурное. На самом деле, «местечко» – юридический термин. Изначально местечко отличалось от города не только и не столько численностью и национальным составом населения, сколько юридическим статусом. Были местечки, в которых проживали несколько тысяч жителей, были и города, в которых едва-едва набралась бы одна тысяча. Но существовала принципиальная разница между системами управления. Город обладал так называемым «магдебургским правом», то есть, управлялся выборными органами. Что до местечка, то в нем управление осуществлялось напрямую владельцем-магнатом (через назначаемых последним управляющих-наместников). Отметим сразу, что евреи в Польше жили и в городах, и в местечках. Но на евреев-горожан «магдебургское право» не распространялось. Они не вправе были участвовать в городском самуправлении, считаясь чужаками – так же, как и в местечках. Хотя в иных местечках владельцы-магнаты (Радзивиллы, Потоцкие, Тышкевичи и т.д.), случалось, назначали евреев управляющими, так что, де-факто, еврей мог стать фактически безраздельным хозяином поселения.
   А вот и еще один факт, который, возможно, неизвестен читателям. Если у вас сложилось впечатление, что местечко – явление сугубо польское, то вы ошибаетесь. В Западной Европе такие населенные пункты тоже существовали. В Германии, например, они назывались Minderstadt, в Англии Market town. В обоих терминах подчеркнута принципиальная черта, отличавшая эти населенные пункты от прочих «маленьких» поселений (сел и деревень): наличие рынка. Соответственно, благодаря этой особенности именно в европейских «местечках», так же, как и в польских, в свое время активно развивались ремесла и денежно-торговые отношения. Можно сказать, что европейские местечки были посредниками между деревней и городом.
   Вернемся к Польше. После трех разделов Речи Посполитой между Австрией Пруссией и Россией, ситуация (и статус) местечек изменились. В Российской империи понятие «местечко» приблизилось именно к тому, о котором говорится в Еврейской энциклопедии. Российское местечко отличалось от российского же города, в первую очередь, сословным составом населения. Если в городах могли постоянно проживаnm представители мещанства, купечества, дворянства, – то постоянное население местечка относилось только и исключительно к мещанскому сословию. Что не исключало возможности временного проживания в местечках представителей других сословий.
   Сословным составом местечко отличалось не только от города, но и от деревни или села. Соответственно, и налоговое обложение в местечках было иным.
   Что до еврейского населения местечек, то высокий процент его среди местечкового населения сложился еще во времена Речи Посполитой. И связано это было тоже с прежним его статусом – магнаты стремились привлечь в принадлежащие им населенные пункты евреев-финансистов, евреев-ремесленников, откупщиков и так далее. После перехода по власть России этнический состав местечек сохранился, а с появлением «Черты оседлости евреев» – закрепился.
   Процент еврейского населения в местечках был различен, но неизменно высок. Потому и сложилась совершенно уникальная, особая еврейская культура и особый склад жизни евреев, получившие определение «местечковая», «местечковый». Ничего провинциального или уничижительного, на самом деле, в этом определении нет. А вот оригинальность, своеобразие – да, этого хватало. Неслучайно местечковая жизнь, отдельные ее стороны (как негативные, так и позитивные) стали источником вдохновения светской еврейской литературы. Местечковую жизнь описывали Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, И.-Л. Перец, И. Башевис-Зингер, С. Ан-ский, и так далее. В местечках активно действовали высшие религиозные учебные заведения (иешивы), с местечками связаны многие еврейские религиозные движения XVII – XVIII веков, здесь зарождались мессианские брожения, некогда сотрясавшие еврейский мир, здешними раввинами писались глубокие богословские трактаты.
   Здесь же, в местечках появился и развился богатейший фольклор, из которого еврейские писатели черпают вдохновение уже не одно столетие, та самая «еврейская готика», о которой я писал вначале. И которая стала основой книги «Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи».
   И, чтобы закончить краткий (наикратчайший) экскурс в историю местечек, еще одна деталь: местечки (уже без определения «еврейские») отнюдь не пропали вместе с Российской империи. И сегодня, например, в Ленинградской области имеются 14 населенных пунктов со статусом местечко. А в Московской – 8.
   В этом романе действие разворачивается в еврейском местечке. Тут определение «еврейское» точно соотвествует этническому составу населения: в придуманных автором Яворицах живут только евреи. Подобное местечко – отнюдь не плод фантазии: таких, чисто еврейских, местечек в действительности было несколько (например, Дубово). Разумеется, они не пережили таких потрясений, как гражданская война и Холокост.
   Подзаголовком «Роман в рассказах» автор хотел показать, что, несмотря на сюжетную самостоятельность отдельных рассказов, здесь имеются и сквозной «романный» сюжет, и сквозные «романные» герои.
   Несколько пояснений.
   Заклинания и заговоры (глава «Хлеб и соль») позаимствованы из собрания выдающегося фольклориста, писателя и драматурга С. Ан-ского, опубликованном в альманахе «Еврейская старина» в 1909 году. Из этого же издания почерпнуты некоторые загадки, которыми развлекались ученики хедеров и иешив, собранные С. Бейлиным (глава «Осквернитель снов»).
   В заключение хочу поблагодарить тех, без чьей помощи эта книга никогда не появилась бы:
   Ольгу Трофимову, обратившую мое внимание на внутреннюю связь рассказов, ставших основой этого романа, с «малороссийскими» произведениями Н. В. Гоголя и порекомендовавшую снабдить все главы-рассказы соответствующими эпиграфами;
   Ольгу Кольцову и Виталия Бабенко, терпеливо читавших и редактировавших все варианты книги (а их было около десяти!);
   Ольгу Линник, Павла Амнуэля, Михаила Бородкина, Аркадия Бурштейна, с неменьшим терпением не только читавших, но и выслушивавших все самые невероятные идеи автора, возникавшие по ходу написания книги.
   Роман я посвящаю памяти своих бабушек – Шифры Иудовны Клугер и Двойры Лейзеровны Ароцкой, чье детство и юность прошли в подобных местечках и чьим рассказам я обязан первому представлению о навеки исчезнувшей жизни.
  
   Даниэль КЛУГЕР
  
  
  
   Рассказ первый
   СТАРЫЙ ШИНОК И ЕГО ЗАВСЕГДАТАИ
  
   Скоро оба молодые козака стали на хорошем счету у козаков. Часто вместе с другими товарищами своего куреня, а иногда со всем куренем и с соседними куренями выступали они в степи для стрельбы несметного числа всех возможных степных птиц, оленей и коз.
   Н. В. Гоголь. Тарас Бульба
  
   Случается так, что ночь наступает внезапно. Особенно на юге и особенно летом. Вот, кажется, совсем недавно, только что ехал ты по степи, навстречу тебе – то возы с чумаками, то подводы на базар или с базара, ты раскланивался вежливо с проезжающими, желал доброго здоровья и доброго пути, они отвечали столь же неторопливо и уважительно. А видно – до самого горизонта, где прозрачное небо становилось тонким до крайности и сливалось с белесым же краем земли. Теплый воздух обволакивает тело, ты покачиваешься в седле, легкая дрема то и дело заставляет закрывать глаза. Пока не заснешь по-настоящему, так что лишь привычка наездника да выучка коня удерживает всадника от падения...
   Вот и ехали по шляху два молодых казака, два побратима – Степан Перехрист да Тарас Вовкодав. Спали богатырским сном в седлах, держались за луки седел, свесив головы и даже похрапывая.
   Но вдруг солнце словно испугалось чего-то, быстренько укатилось за ту линию на западе, и тотчас же пала тьма – не сумерки, не вечер, а словно бы плотная пелена – черная, глубокая ночь. И ночь эта словно бы поглотила все, чем был наполнен шлях до того – людей, животных. Даже звуки.
   И ночная тьма прогнала прочь дрему, а с нею пришла и вечерняя прохлада, которую распаренные всадники сразу почувствовали. И Степан, молодой казак, скакавший первым, проснулся, открыл глаза, огляделся. Странным показалось ему место, в котором они оказались. Странным и незнакомым, хотя сколько раз уж раньше проезжал он этой дорогой – и в ту, и в другую сторону. «Что за притча?.. – подумал он озадаченно. – Видать, Черт не туда свернул...»
   Черт, серый в яблоках жеребец казака, словно услыхал его мысли, обиженно мотнул головой и тихонько заржал. Тарасов гнедой Орлик, шедший неторопливой рысью на два шага позади, тотчас отозвался таким же ржанием. От этого проснулся и его наездник.
   – Вишь ты, – сказал Тарас удивленно, – куда это мы забрели? Экая темень-то, прости Господи...
   – Да вот, – сказал Степан с досадою, – мы-то с тобою проспали поворот, а кони не туда повернули. Теперь и не поймешь – то ли дальше ехать, то ли поворачивать назад.
   Некоторое время побратимы молча всматривались в ночную тьму. Ничего не увидели. Пустынною выглядела местность, пустынною и, словно бы, неприветливой. Показалось казакам, будто глядят на них из тьмы ночной недобрые глаза, поджидают, пока допустят они какую-то оплошность. А уж потом...
   Вдруг Степану показалось, что слышит он какой-то гул... вроде далеких голосов...
   – Чуешь, брат? – спросил он вполголоса. – Есть тут кто-то, недалеко. Чуешь?
   Тарас прислушался. Пожал плечами.
   – Ничего не слышу. Примарилось. А вот сыростью какой-то тянет – это да, – сказал он. – Должно быть, река недалеко. Или пруд. Гнилью сырой тянет, тиной.
   Степан тоже почувствовал, будто к степным ароматам, наполнявшим ночной воздух, примешался явственный запах сырой гнили, какой часто бывает у пруда с застоявшейся водой или у реки, почти пересохшей на лето.
   – Да, – продолжил Тарас, – припозднились мы с тобой. На Сечи только к утру будем.
   – Да ладно, – Степан махнул рукою, – чего там! Ну, к утру. По мне – так хоть к завтрашнему вечеру, – он тронул поводья, пустил Черта шагом. Тарас двинулся следом, то и дело с подозрением оглядываясь по сторонам. И тотчас пропало у Степана ощущение чужого недоброго глаза. И никакой слабый гул далеких голосов не слышался ему более.
   Возвращались они на Сечь из Киева, от префекта Киево-Могилянской коллегии, к которому посланы были куренным атаманом Иваном Чорногузом с важными, как им сказали, бумагами. Ничего удивительного в таком поручении не было – только год как окончилась война между Речью Посполитой и Московией, поддержавшей гетманскую Сечь. Война длилась почти тринадцать лет, от самой Переяславской Рады, и сил воевать не осталось уже ни у московитов, ни у казаков, ни у ляхов. Так что война как бы сама собою выдохлась.
   Однако же привычка к войне у многих сохранялась. Потому, как и было сказано, никого не удивило, что куренной послал двух казаков из своего куреня с поручением в Киев или любой другой город.
   На самом деле куренной мог с теми бумагами и не посылать никого, или выбрать кого другого. Но Чорногуз благоволил к этим молодым хлопцам, которые уже успели за годы войны показать и свою боевую удаль, и свою верность казачеству, потому и послал их в Киев просто погулять. Особо отличал он Степана, к которому относился как к сыну (своих детей у атамана не было, а Степан рос сиротою). А чтоб не ворчали старики, любившие при всяком случае попенять молодым, придумал ту историю с бумагами. Отдали казаки бумаги префекту, у которого были какие-то денежные дела с Сечью, а после погуляли дней десять с бурсаками, теперь вот возвращались.
   Побратимы странным образом походили друг на друга – при том, что на первый взгляд ничего общего в их внешнем облике вроде бы и не было. Высокий и белокурый Тарас Вовкодав, недюжинной физической силы, и правда мог, в соответствии с фамилией своею, голыми руками задавить волка. Волка не волка, а однажды с двумя степняками голыми руками и справился. Тем и спас побратима, смуглого и кряжистого Степана, от уже неминуемой, казалось, смерти. Степан Перехрист, смуглый и кряжистый, небольшого роста, но широкий в кости, отличался острым глазом и верной рукою, а еще – редким, прямо-таки исключительным хладнокровием. Эти качества тоже как-то раз спасли не только его, а и Тараса, когда из двух пистолей ссадил двух всадников, мчавшихся на него и его друга во весь опор, размахивая саблями.
   Вот тем и походили они один на другого: силою, отчаянною храбростью и верностью в дружбе. А еще – было в их взглядах какое-то общее выражение, общее отношение к жизни.
   Одевались они богато, как принято было у запорожцев, отъезжавших от Сечи по какой-то надобности, – но тоже по-разному. Ежели Тарас носил польский малиновый жупан да темно-синие шаровары, то Степан – напротив, каптан небесно-голубого цвета да еще, вопреки обычаю, с разрезными рукавами, будто у атамана, а шаровары – алые. Вот только папахи, указывающие на принадлежность к тому или иному куреню, были у них одинаковы: черные смушковые, с атласным малиновым верхом.
   И оружие, понятное дело, тоже было у них весьма схожим – и рушницы, и сабли кривые, в украшенных насечкою ножнах, и пистоли за широкими поясами, по два у каждого, и роговые пороховницы да патронташи. А еще у Степана в седельной сумке покачивалась «казацкая лютня» – кобза, он любил в свободный час перебирать струны и петь старые казацкие песни, протяжные и печальные. Иногда Тарас подпевал ему.
   Словом, такие вот два молодых казака ехали августовской ночью 1667 года по пустому шляху. И была та ночь хоть и августовская, а беззвездная, а луна в небо еще не взошла.
   От долгой ли дороги, от чего ли другого, но Черт Степанов стал спотыкаться. Раз споткнулся, два. Степан боевого товарища плеткой охаживать не стал, а сказал Тарасу:
   – Кони вовсе замаялись, мой-то Черт уж сколько раз споткнулся.
   – Орлик уж верст пять идет, будто улита ползет, – согласился Тарас. – Только где ж тут передохнешь? Ни хаты, ни села какого. Так бы заночевали, до утра. А с утра дорога легкая, любо-дорого.
   Еще пяток верст проехали они молча, и как раз выкатилась в небо луна – большая, желтая, повисла над горизонтом. Свет ее яркий и холодный осветил окрестности, придав им вид фантастический. При этом мало что можно было понять, ибо откуда-то наполз густой туман, мягко и неслышно окруживший всадников и сделавший очертания всех предметов – камней, холмов, деревьев – неясными, зыбкими, призрачными, будто сами они создались из густого тумана, сквозь который пробивались столь же плотные и густые лучи огромной луны. И вот ведь какое удивительное дело – почти одновременно с восходом луны разогретый днем летний воздух стал вдруг холодеть, будто потянуло откуда-то влажным морозом.
   – Ну, брат, – пробормотал Тарас, останавливая Орлика и недоуменно озираясь по сторонам, – не знаю, как ты, а я в этих краях точно ни разу не был.
   Степан тоже остановился, тоже окинул взором причудливый пейзаж.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ