http://www.s-mb.ru/ mercedes ремонт акпп мерседес спб ремонт. 

Поиск:

Уже с нами:

Владимир Борисов

ЧИТАТЕЛЬ АМФИБРАХИЯ

  
  
   Вместо предисловия
  
   Я сказал:
   – У них там очень много поэтов. Все пишут стихи, и каждый поэт, естественно, хочет иметь своего читателя. Читатель же – существо неорганизованное, он этой простой вещи не понимает. Он с удовольствием читает хорошие стихи и даже заучивает их наизусть, а плохие знать не желает. Создается ситуация несправедливости, неравенства, а поскольку жители там очень деликатны и стремятся, чтобы всем было хорошо, создана специальная профессия – читатель. Одни специализируются по ямбу, другие – по хорею, а Константин Константинович – крупный специалист по амфибрахию и осваивает сейчас александрийский стих, приобретает вторую специальность. Цех этот, естественно, вредный, и читателям полагается не только усиленное питание, но и частые краткосрочные отпуска.
   – Это я все понимаю! – проникновенно вскричал Хлебовводов. – Ямбы там, александриты... Я одного не понимаю: за что же ему деньги плотят? Ну сидит он, ну читает. Вредно, знаю! Но чтение – дело тихое, внутреннее, как ты его проверишь, читает он или кемарит, сачок?.. Я помню, заведовал я отделом в инспекции по карантину и защите растений, так у меня попался один... Сидит на заседании и вроде бы слушает, даже записывает что-то в блокноте, а на деле спит, прощелыга! Сейчас по конторам многие навострились спать с открытыми глазами... Так вот я и не понимаю: наш-то как? Может, врет? Не должно же быть такой профессии, чтобы контроль был невозможен – работает человек или, наоборот, спит?
   – Это все не так просто, – возразил я. – Ведь он не только читает, ему присылают все стихи, написанные амфибрахием. Он должен все их прочесть, понять, найти в них источник высокого наслаждения, полюбить их и, естественно, обнаружить какие-нибудь недостатки. Об этих всех своих чувствах и размышлениях он обязан регулярно писать авторам и выступать на творческих вечерах этих авторов, на читательских конференциях, и выступать так, чтобы авторы были довольны, чтобы они чувствовали свою необходимость... Это очень, очень тяжелая профессия, – заключил я. – Константин Константинович – настоящий герой труда.
  
   Я, конечно, специалист не по амфибрахию. И не по ямбам с александритами. Но какая-то сермяжная правда в названии предлагаемой читателю книжки есть. Много лет я читаю фантастику. Во всех её проявлениях. И в прозе, и в стихах, даже встречались некоторые произведения, действительно написанные амфибрахием, – ведь фантасты тоже не лыком шиты!
   И собранные здесь статьи – это именно попытка доказать, что я не прощелыга какой, а настоящий герой труда, который находит в фантастике источник высокого наслаждения.
  
   А это – самый настоящий амфибрахий. Высокого качества. От Вадима Шефнера:
  
   Глядитесь в своё отраженье,
   В неведомых дней водоём,
   Фантастика – лишь продолженье
   Того, что мы явью зовём.
   На сердце планеты – тревога,
   Проносятся войны, трубя, –
   И сложные функции бога
   Фантасты берут на себя.
   Из глины сегодняшней лепят
   Адама грядущих денниц,
   И мира безгрешного лепет
   Доносится с вешних страниц.
  
   Мастера
  
   Голос жителя Земли
  
   Знакомство с творчеством иностранного автора всегда носит характер некоего компромисса и упрощения. Во-первых, читатель и автор в этом случае являются представителями довольно различных обществ. Различия эти (исторические, социокультурные и т.п.) в фатальном случае могут привести к полному непониманию. Во-вторых, читатель в значительной степени зависит от переводчика, от того, насколько адекватно тот передал настроение автора, его мысли, идеи, умение владеть языком. Потерять здесь гораздо вероятнее, чем приобрести. Наконец, переводы обычно появляются не в той последовательности и не в том объёме, что оригиналы, и это также может существенно повлиять на восприятие читателя.
   Конечно, далеко не каждый писатель и далеко не каждое произведение требует существенных усилий для понимания. Хлынувший на нас в последнее время поток переводной фантастики убеждает в том, что многое вообще могло бы оставаться непереведённым, и особой потери при этом мы бы не ощутили. Но когда мы имеем дело с творчеством настоящего Мастера, важной становится каждая деталь. Станислав Лем – не просто талантливый писатель, это еще и пытливый учёный, оригинальный мыслитель, за изящной строкой которого скрывается глубинная работа ума. И какое наслаждение может испытать читатель, которому удастся хоть немного опуститься вглубь! О любви нашего читателя к Лему говорить излишне, его книги даже сейчас не залёживаются на прилавках, а в былые времена моментально исчезали из магазинов и его книги на польском языке, изучить который пришлось каждому, кто хотел ЧИТАТЬ Лема.
   Органичное сочетание цельности и многогранности творчества – вот что больше всего поражает в этом писателе. Реалистическая трилогия о трагических событиях второй мировой войны, автобиографическая книга о детстве, строгая научная фантастика, завиральные истории о похождениях космического звездопроходца Ийона Тихого, сказки роботов, рецензии на несуществующие книги, научные трактаты, литературоведческая монография... Широчайший спектр кажущихся совершенно различными внешне произведений, что уже само по себе породило несколько легенд . Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что всё это – звенья одной цепи. Польский литературовед Анджей Стофф, анализируя реалистическую повесть «Больница Преображения» (написанная в 1948 году первая часть трилогии «Неутраченное время»), приходит к выводу, что уже в ней однозначно заложена проблематика всего творчества Лема. На вопрос о том, почему он часто обращается к «Запискам из подполья» Достоевского, Лем в беседе со Станиславом Бересем отвечал: «Господи, да ведь в этой книге, как чудовищные эмбрионы, запрятаны все «черные философии» XX века. Там вы найдёте все терзания всевозможных Камю. Там всё упаковано так плотно, как в головке сперматозоида...». В свою очередь, уже ранние произведения Лема содержат эмбрионы будущих и, наверное, ещё не написанных книг.
   Произведения Лема напоминают узоры калейдоскопа. Совершенство, законченность, симметричность. Каждое слово стоит на своём месте; убери, измени выражение, и нарушится общая картина. Но вот Мастер шевельнул тубус калейдоскопа, изменил расположение стёклышек, и все заиграло новыми красками, смотрится совсем по-другому, вызывает новые чувства и создает новые впечатления.
   Другая метафора, которая приходит на ум при чтении книг Лема, – это айсберг. Кажущееся изящество и логическая непротиворечивость построений – результат гигантской работы по моделированию фантастического мира. Но эта работа не видна в конечном результате – перед нами надводная часть айсберга, слепящая белоснежным блеском и строгостью линий. Кропотливая деятельность по изготовлению этого айсберга вдруг прорывается в научных эссе автора – в книгах «Диалоги», «Философия случая», «Сумма технологии». Исследуя эти книги, понимаешь, что написанию художественного произведения у Лема предшествует тщательный анализ тех проблем, которые позже предстанут взору читателя. Следуя завету Уэллса, Лем старательно исследует все последствия, которые могут вызвать те или иные фантастические допущения, отбрасывая неубедительные мотивы и оставляя простор для размышлений. Обнаруживается, что Лем – не только писатель, но и вдумчивый читатель, просеивающий ради «грамма радия» тонны словесной руды – и научной, и беллетристической. Сам пан Станислав, кажется, не придаёт этому особого значения и со свойственной ему иронией добродушно замечает, что книжки заполнили подвал и теперь ему негде хранить картошку .
   Тем не менее обильное чтение не помешало Лему оставаться оригинальным в своём творчестве. Может быть, этому способствовало то, что когда он начинал, особо подражать было и некому: в Польше в конце сороковых и начале пятидесятых научная фантастика как вид литературы отсутствовала, малочисленные издания в Советском Союзе как образцы для подражания энтузиазма не вызывали, а западные произведения были тогда малодоступны и тоже не подходили для этих целей, хотя бы по идеологическим причинам. Волей-неволей, методом проб и ошибок, спотыкаясь на указаниях бдительных редакторов и цензоров, Лему пришлось самому вырабатывать концепцию жанра, что неизбежно делало его самобытным .
   Наверное, нам всем здорово повезло, что эта географически-политическая обособленность сделала Лема Лемом. Одна из любимых им тем – соотношение закономерности и случайности. Преломлением этой темы стало и описание биографий Цезаря Коуски (в рецензии из сборника «Мнимая величина») и профессора А.Доньды (из одноимённых воспоминаний Ийона Тихого) – биографий, полных случайностей, ошибок, нелепостей, которые только и могли привести к описываемому результату. По теории вероятности такие события никогда не должны были наступить. Но – наступили! Профессор Доньда даже намеревался написать «теорию такого бытия, которое на ошибке стоит, ошибку на ошибке отпечатывает, ошибками движется, ошибками творит – так что случайности превращаются в судьбу Вселенной». Наверное, подобные рассуждения приложимы к жизни каждого из нас, приложимы они и к биографии самого Лема. Чего стоит только один факт: три года Лем провел в оккупированном Львове, работал автомехаником в немецкой фирме «Rohstofferfassung», передавал взрывчатку подпольщикам, скрывался от полиции с фальшивым паспортом... А в начале восьмидесятых Лему пришлось уехать из Польши и провести несколько лет в Западном Берлине и Австрии. Правда, как он уверяет, причиной тому были вещи прозаичные: в Польшу перестали приходить западные научные журналы, без чтения которых пан Станислав обходиться не может, а ещё он очень хотел, чтобы сын Томек получил приличное образование... Журналисты и интервьюеры просто обожают подчеркивать его нынешнюю «кабинетность». К примеру, Джон Тирни в статье «Фанатик домашней кухни», опубликованной в 1987 году в американском журнале «Discover», писал так: «Значительно лучше он чувствует себя, играя со своей собакой, жесткошерстной таксой по кличке Протон. В такие минуты единственное, что интересует его во внешнем мире, не повредят ли цезий и стронций из Чернобыля растущей в его саду сливе».
   Оставим дотошным газетчикам право выискивать в биографии писателя сенсационные или анекдотические подробности. Как бы ни были они любопытны, вряд ли это может помочь разобраться в литературных парадоксах писателя. Книги Лема – это прежде всего приключения мысли, а не тела. Тот же Джон Тирни в своей статье подметил, что герои Лема, встретившись с проблемой, «отправляются в библиотеку и ведут замораживающую в жилах кровь битву с энциклопедией». Что верно, то верно, – читают персонажи Лема много, и это, наверное, совершенно обескураживает американского читателя, привыкшего к мгновенной реакции суперменов из тамошних триллеров (помните пистолет, который сам заскакивал в руку обитателей Пирра из «Неукротимой планеты» Г.Гаррисона раньше, чем его владелец успевал подумать о том, что нужно стрелять?). Правда, и проблемы, которые возникают у лемовских героев, нажатием на спусковой крючок решить невозможно. Тут нужно думать, а не стрелять. А для размышлений нужно обладать соответствующей информацией.
   Ну вот, кажется, нужное слово и найдено. Информация – ключевое слово ко всему творчеству Станислава Лема. Ещё будучи студентом второго курса Львовского государственного медицинского института, Лем написал работу под названием «Теория функций мозга». Труда этого никто не видел, но интерес ко всему, связанному с теорией информации в широком смысле этого понятия, писатель сохранил на всю жизнь. Лженаука кибернетика – «продажная девка империализма» – в сталинские времена была запрещённой дисциплиной и в Польше, и даже в 1955 году, когда «Магелланово облако» вышло книгой, автору пришлось использовать термин «механоэвристика». Но этот «эвфемизм» сути не менял.
   Скоренько пробежимся хотя бы по крупным произведениям писателя.
   «Астронавты»: завязка романа – раскодирование найденного в районе Подкаменной Тунгуски «Отчёта» инопланетян – намагниченной стальной проволоки длиной в пять километров.
   «Магелланово облако»: гимн во славу трионов – устройств запоминания информации на кристаллах кварца.
   «Звёздные дневники Ийона Тихого»: запись резервов (информационной сущности живого организма) на Интеропии; атомограммы (примерно то же самое) на планете бжутов; кодирование праатома, из которого должен возникнуть гармоничный Космос; улучшение земной истории в ТЕОГИПГИПе с помощью передачи информации из будущего.
   «Эдем»: прокрустика – информационное управление обществом.
   «Возвращение со звезд»: дворец Мерлина – фантоматическая иллюзия достоверности происходящего.
   «Солярис»: создание океаном фантомов, порождение разбуженной совести исследователей-соляристов.
   «Кибериада»: Электрибальд Трурля, выдающий лирическую информацию; Демон Второго Рода, заваливший разбойника Мордона потоком бесконечных историй; бюрократическая машина Трурля, победившая злющую комету-ракету с помощью бесчисленных запросов и справок; аппарат обмена разумов, приглянувшийся королю Балериону.
   «Глас Господа» («Голос неба»): попытка расшифровки космического послания.
   «Маска»: проблема автодескрипции конечного автомата (полного самопознания им своих психических процессов).
   «Профессор А.Доньда»: цепная реакция при информационном взрыве и превращение информации в материю.
   «Футурологический конгресс»: иллюзии под воздействием галлюциногенов и использование этого явления для управления обществом (химиократия).
   «Осмотр на месте»: создание этикосферы, состоящей из микроскопических компьютеров (быстров), рассеянных в атмосфере и способных предотвратить любое насилие.
   «Мир на Земле»: раздвоение сознания Ийона Тихого...
   В основе всех романов о неудавшихся контактах землян с инопланетными цивилизациями («Эдем», «Солярис», «Непобедимый», «Фиаско») лежит трагическое (прежде всего для землян) непонимание друг друга – невозможность найти общий язык для взаимной передачи информации, выработать общие понятия, прежде всего из-за громаднейших отличий в возникновении и образе существования этих цивилизаций от нашей.
   Полноправными героями большинства произведений Лема являются роботы и компьютеры, иногда ведущие себя почти как люди (например, конструкторы Трурль и Клапауций в «Кибериаде»), а иногда отстоящие от человека, их создавшего, столь далеко, что даже общение с ними практически становится невозможным (так высится в интеллектуальном отношении одинокий ГОЛЕМ, бесконечно далеко ушедший от нас в своём развитии).
   Впрочем, ограничивать научные интересы Лема только кибернетикой и информатикой нет никаких оснований. Его занимает широчайший круг научных дисциплин, как традиционных, так и появившихся в самые последние десятилетия. Более того, интересы Лема лежат преимущественно на стыке наук, ибо именно там высекается самое новое и любопытное. Лем и сам изобрёл несколько новых дисциплин: ведь та же «механоэвристика» – это не просто замена неугодного термина, а скорее попытка обозначить новое направление в научном поиске. Профессор Троттельрайнер, герой «Футурологического конгресса», специализируется, например, в лингвистической прогностике – это «что-то вроде языкового предсказания будущего». А профессор Доньда стал основателем сварнетики – «стохастической проверки автоматизированных правил наведения злых чар». И так далее. Огромен интерес Лема к самым различным биологическим наукам – ведь его персонажи, если они не роботы, – живые существа, земные или инопланетные, и подчиняются законам, которые эти науки как раз и изучают. Неслучайно пристрастие Лема к дисциплинам, начинающимся со слова «астро-»: действие многих его произведений разворачивается в космосе или на других планетах, а главные герои – звездолетчики (Пиркс, Ийон Тихий, Эл Брегг, американский астронавт в повести «Насморк»). Наконец, гуманитарные науки: история, литературоведение, социология, философия (как известно, буквальный перевод этого названия – «любовь к мудрости»; в таком случае Лема можно считать «философом в квадрате» – как ученого, представителя этой науки и, возможно, даже основателя новой школы, так и в обобщённом смысле, «любителя мудрости» вообще).
   Наверное, потому не случаен и обратный интерес учёных к творчеству Лема. Известно, какой теплый приём устраивали писателю деятели науки во время его приездов в Советский Союз в шестидесятые годы. Лемовские произведения цитируются во множестве научных и популярных статей. Литературовед Константин Рублёв, анализируя увеличение числа различных ссылок на братьев Стругацких в массовой печати в последнее время, пришел к выводу, что это результат переворота в общественном сознании: нещадно критикуемые в период застоя писатели ныне становятся источником авторитетных суждений. Так вот, Станислав Лем в среде научных сотрудников давно уже выполняет ту же миссию: отсылки к его книгам используются как подтверждение авторитетности цитирующего автора статьи. (Между прочим, среди учёных вообще высоко оцениваются те публикации, которые затем часто цитируются, – это показатель нового или основополагающего в науке; на Западе существуют даже специальные указатели цитируемых авторов в той или иной отрасли). Во время написания этого предисловия почта принесла 2-й номер журнала «Химия и жизнь» за 1992 год, в котором, в частности, обнаружились ссылки на Лема в трёх материалах на самые различные темы:
   – в заметке о неразберихе с декретным временем в нашей стране («Ну как тут не вспомнить слова Станислава Лема: „Миром правит идиотизм”»);
   – три эпиграфа к статье о крупной пресноводной амёбе пеломиксе (этапы изучения которой автор иллюстрирует цитатами из романа «Солярис»);
   – наконец, имя Лема привлекается для подтверждения возможности учёного заниматься на досуге «не совсем серьёзными» делами (речь идет о статье под названием «Принципы семиотической термодинамики» – вполне в духе Лема) и учреждения нового жанра – «научная фантазия» («Этот жанр, широко известный благодаря трудам С.Лема, не следует путать с научной фантастикой, в которой столь же плодотворно работает Лем. «Солярис» – это научная фантастика, а «История битической литературы» – это научная фантазия»).
   Конечно, это частный пример, но он, как в капле воды, отражает весьма характерные аспекты взаимоотношений писателя и научных работников.
   А сколько мельчайших находок, связанных с наукой, техникой, изобретательством, рассыпано по всем книгам Лема, каждая из которых – следствие тщательно продуманной и скрупулёзно выписанной проблемы. Многие описания таких проблем – готовое техническое задание для лабораторий настоящего и будущего, и можно быть уверенным, что большинство из них в той или иной степени будут осуществлены, если, конечно, род человеческий не прекратит своё существование вследствие какой-нибудь преступной оплошности или идиотизма. Было бы крайне полезно и любопытно составить подробнейшее описание таких микро- и макроизобретений Станислава Лема, дабы использовать его в качестве практического пособия для постановки задач научно-исследовательским коллективам, и вполне возможно, что какие-нибудь расторопные американцы или дотошные японцы, знающие цену оригинальным идеям, этим уже занимаются. Недавно в «Комсомольской правде» промелькнуло сообщение о создании в США первых компьютерных систем под условным названием «настоящая действительность», которые работают по принципу фантомата, описанного Лемом в «Сумме технологии». Однако подробный анализ научно-технических проблем, поставленных фантастом, занял бы слишком много места, да это и не входит в функции короткого предисловия к сочинениям писателя.
   Как ни насыщенны, как ни занимательны научные и технические изыски Лема, его произведения не получили бы той заслуженной популярности, которой они пользуются, если бы за всеми хитроумными механизмами и устройствами в них не стоял человек. В книгах Лема человек, как правило, окружен очень умными машинами. Могло бы показаться, что от сравнения с ними он неизбежно проиграет. Лем, даже описывая отдалённое будущее, практически не пытался предсказать, каким будет общество грядущего, как изменятся люди, какие новые возможности приобретут. Он, конечно, отдал дань «социалистическому реализму» в нескольких ранних рассказах, о которых не может вспоминать без содрогания. И в первых его романах, в «Астронавтах» и «Магеллановом облаке» торжествует коммунизм. Но после 1956 года, когда венгерские события потрясли социалистический лагерь, Лем практически избавился от иллюзий «правительственного оптимизма» и уже в «Диалогах» (1957) попытался понять, где же кроется ошибка в теории, которая основана якобы на объективных законах развития общества, то есть может точно определить прогрессивное направление, но при переходе к практике не может предостеречь от ошибок. В частности, в этой книге Лем подверг резкой критике административную систему управления (горькие плоды которой мы пожинаем, например, сейчас), исходя из чисто кибернетических принципов, но в те времена голос писателя, конечно же, не мог быть услышан теми, кто возглавлял подобные иерархические системы.
   Совсем от исследования будущего Лем не отказался, но вот героями своих произведений сделал практически наших современников. Они не обладают никакими суперспособностями, не являются ходячими энциклопедиями или сверхгениями, в общем, нормальные люди, хотя и умеют управлять космическими кораблями. Чем же они привлекают читателя на фоне очень могущественных и очень мудрых машин? Наверное, прежде всего тем, что почти каждый персонаж Лема, даже не самый главный, является личностью. Машиной движет программа, но рано или поздно случается незапрограммированная ситуация, и в ней с обстоятельствами может справиться только настоящая личность, которая не спасует перед неожиданностью, не поддастся панике и не сломается. Пожалуй, наиболее впечатляюще противостояние человека и робота Лем описал в рассказе «Дознание», где Пиркс возглавляет экипаж космического корабля, составленный из людей и андроидов. Цель полёта – экспериментально проверить возможности нового типа нелинейных роботов, внешне ничем не отличающихся от людей. Выполнить задание Пирксу удаётся, хотя при этом он рискует жизнью людей (и своей в том числе). Дьявольскому расчету пилота-робота Кальдера противостоит человеческая порядочность Пиркса, именно эта черта характера, по мнению Лема, может оказаться сильнее и физической выносливости, и феноменальной способности к вычислениям, и любых других сверхъестественных проявлений. Любопытно, что частенько Лем и роботов наделяет человеческими качествами, отчего они становятся ближе и понятнее нам, людям. В рассказе «Охота на Сэтавра» тот же Пиркс участвует в поисках Сэтавра – автомата для проведения горных работ на Луне, который после травмы электронного мозга перерезал телефонный кабель, обстрелял из лазера вездеход аварийной службы, в общем, стал опасен и должен быть уничтожен. Пиркс справился и с этим роботом, но при очень странных обстоятельствах: когда он встретился с Сэтавром, Пиркса самого по ошибке чуть не подстрелили, и спас его именно Сэтавр. Пиркс же, желая подсечь Сэтавру ноги, выстрелил из неудобного положения и уничтожил робота. «Все признавали, что Пиркс действовал так, как должен был действовать, однако это его не удовлетворяло. На долгие годы у него сохранилось воспоминание о тех долях секунды, когда он прикоснулся к смерти, но всё же уцелел, с тем чтобы никогда не узнать всей правды; и горьким, как угрызение совести, было для него сознание, что ударом в спину, столь же подлым, сколь и вероломным, он убил своего спасителя». Можно вспомнить ещё трагическую фигуру Терминуса, робота из одноименного рассказа того же цикла о Пирксе. Терминус остался цел на корабле после катастрофы, в которой погиб весь экипаж. И в этом роботе возникла запись обстоятельств их гибели, наделённая некоторой самостоятельностью. Сам Терминус довольно примитивен и ничего толкового рассказать не может, но в него как бы переселился разум погибших. Эта очеловеченность, лишённая какой бы то ни было мистической окраски, очаровывает и потрясает своей трагичностью.
   Отношения людей и роботов у Лема помогают вдруг высветить в человеке то, что кажется нам обыденным, не заслуживающим внимания. Но перенесённые в другой срез сознания, увиденные с другой точки зрения, эти человеческие черты помогают нам лучше понять самих себя, ощутить гордость от принадлежности к человеческому племени, гордость, которую, чего греха таить, истачивают черви повседневного сомнения при виде массовых проявлений человеческой глупости, невежества, жадности и прочих низменных качеств. Лем напоминает о предначертании человечества ненавязчиво, опосредованно, то ли лекцией ГОЛЕМа, который приходит к выводу, что Создатель всегда совершеннее Созданного (каково услышать это от исполина разума?), то ли наделяя бездушные механизмы лучшими человеческими качествами. Каким пафосом проникнуты, например, строки романа «Фиаско» о том, как корабельный мозг исследовательского зонда в сложной ситуации, когда его настигают ракеты инопланетян, вдруг находит совершенно незапрограммированный способ самоуничтожения, потому что он ни в коем случае не должен послужить источником информации о земной технологии и землянах. Может быть, у Лема это получилось непроизвольно, но внешне этот акт самоуничтожения напоминает бойца, рвущего чеку гранаты, когда его со всех сторон окружают враги.
   Однако Лем не был бы Лемом, если бы не вылил ушат холодной воды на восторженных почитателей «царя природы». Устами того же ГОЛЕМа, постулируя то же положение о сравнении Создателя и Созданного, Лем серьезно объясняет, что Природа и Эволюция гораздо совершеннее созданного ими Homo Sapiens, а если вспомнить, что в основе эволюции лежат мутации, то есть ошибки в передаче генетической информации, то получается, что и человек – это результат огромного количества ошибок! А разве может в таком случае получится что-то приличное? Наивно полагать, что такая двойственная точка зрения – следствие всего лишь непоследовательности писателя. Во-первых, это объективное отражение самой природы человечества, его неоднозначности. Зачастую в одном и том же человеке спокойно уживаются самые противоположные качества, всё же человечество представляет такой широкий спектр различных характеристик, что грех было бы это не подчеркнуть. А во-вторых, давайте посмотрим, когда и зачем Лему приходится защищать или критиковать человека.
   Защищать прежде всего приходится от всевозможных «улучшателей» человеческого бытия, которые, прикрываясь высокими словами и высокими целями, перестают обращать внимание на отдельных «винтиков» якобы «для их же блага». Из всемирной истории (а уж тем более из истории нашей многострадальной страны) мы знаем, чем заканчиваются подобные эксперименты. Попытки персонажей Лема, будь то группенфюрер Луи XVI из рецензии на книгу Альфреда Целлермана, или анонимные правители Эдема, или создатели бетризации из «Возвращения со звезд», или творцы химиократического общества в «Футурологическом конгрессе», – также кончаются полным крахом. Это вовсе не означает, что Лем принципиально не видит прогрессивных выходов, просто он считает, что путь в будущее не является ни простым, ни легким, и однозначными рецептами тут делу не поможешь. Даже если попытку «улучшить» мир предпринимает вполне симпатичный представитель рода человеческого, например, Ийон Тихий в роли Генерального Директора Проекта Телехронной Оптимизации Глобального Исторического Прошлого Гиперпьютером (ТЕОГИПГИП), эта попытка обречена на провал, как только один или несколько человек берутся решать судьбы миллионов, не особенно заботясь о соблюдении принципа «Не навреди!» по отношению к отдельным личностям.
   Но того же человека необходимо защитить и от провозглашателей «истин» типа: «Человек – самый, самый, самый...». И тут вступает в действие критический регулятор Лема, который с помощью сравнения с другими, выдуманными им цивилизациями, позволяет взглянуть на человечество со стороны, с их «чужой» точки зрения, и увидеть, что можно быть здоровее, умнее, образованнее, совершенствоваться во всех отношениях. Это не мизантропия, не злорадное тыканье пальцем в наиболее уязвимое место, – это спокойная, очень тактичная (хотя и не без иронии и добродушного высмеивания) постановка человека на то место, в котором он находится. Пусть пока не существует интеллектуальный колосс ГОЛЕМ, и не обнаружена планета Солярис с разумным океаном, но мы и на наших земных примерах знаем, как слаб человек, а природа естественными (землетрясение в Спитаке) или искусственными (Чернобыль) катастрофами постоянно напоминает нам об этом.

Далее читайте в книге...

ВЕРНУТЬСЯ