- У нас нет выхода, мистер Дженкинс. На нашей старушке Земле сейчас ядерная зима. И продлится она минимум десять тысяч лет, - старый профессор грустно смотрел в экран внешнего обзора, где серый снег заметал развалины некогда большого и красивого города.
- Но ученые могут и ошибаться, - его коллега, молодой аспирант Дженкинс, тоже был в полнейшей депрессии. Однако врождённый оптимизм последнего помогал ему бороться с ней, хотя и весьма тривиальным способом – он продолжал уничтожать запасы спиртного, которое сейчас ценилось на вес золота.
- Дженкинс, вы бы оставили хотя бы пару литров спирта на нужды лаборатории…
- Кому теперь нужна ваша лаборатория? Да и вся эта чёртова наука вообще?!
- Нам, Дженкинс. Вам и мне.
- Дойч, вы наивны, как ребенок! А если ТАМ будет все то же самое?
- Наши зонды засняли фильм.
- В самом деле?
- Хотите посмотреть?
- Обязательно. Вот только допью этот стакан…
- Если вы не прекратите ваш запой, я отправлюсь туда без вас.
- А вы справитесь?
- Совершенно спокойно.
- В таком случае, скатертью дорога! Ваши мозги, Дойч, нужны человечеству. Это последнее, что у него осталось.
- Вы называете человечеством эту горстку мерзавцев, которые сейчас как пауки в банке пожирают друг друга?
- Ну да, конечно, вы один хороший.
- Я этого не говорил.
- Оставьте, Дойч! Вы всегда были эгоцентриком. Впрочем, может в этом и есть доля истины. Вы же теперь как Бог – держите в руках целую Вселенную!
- Вы тоже можете ее подержать. Как и любой человек, который возьмет этот кварк в руки. В конце концов, это самая обычная сфера Пуанкаре…
- С ума сойти! На этот эксперимент ушла энергия равная мощности пятисот водородных бомб!
- Именно поэтому нам разрешили проводить его только сейчас, когда наша планета превратилась в холодную пустыню. Теперь ей уже ничего навредить не сможет…
- Кстати, что вы сказали начальству?
- Я дал рапорт, что у нас ничего не получилось.
- Но ведь это неправда!
- Да. Первый раз в жизни я солгал.
- Вы эгоист, Дойч… Хотите единолично воспользоваться результатами?
- Просто не хочу, чтобы эти ублюдки погубили и ту, другую Землю.
- Как так, другую?
- Видите ли, Дженкинс, этот монокварк, который мы получили, является на самом деле не нашей вселенной, а ее копией, в этом же времени, но в ином пространстве. Там происходят те события, которые могли бы произойти в нашей вселенной, но по каким-то причинам не произошли.
- Ну да, понимаю… Старая теория в новой интерпретации. У нас кубик падает шестой гранью, а там первой. Или, например, четвертой.
- Между прочим, все сходится – число таких вселенных может быть бесконечным, так же как бесконечно число кварков в нашей вселенной.
- Скорее, не бесконечно, а неопределенно…
- Ну да! И если вселенные могут отличаться на микроуровне малейшими отклонениями в распределениях и взаимодействиях частиц, то, как и частиц, их должно быть столько же много.
- Не столько же, а во много раз больше! Ведь одни и те же частицы взаимодействуют друг с другом бесконечное число раз. Умножим число частиц на число взаимодействий, получим общее число вселенных…
- Ваше утверждение безграмотно по своей сути! Я-то сказал о частицах так, для общей картины. А если быть точным до конца, то число паравселенных измеряется совсем иначе.
- Как же?
- Грубо говоря, как число квантов пространства-времени во всей вселенной.
- Но оно, же, все время растет, ведь вселенная расширяется!
- Совершенно верно! Поэтому число вселенных бесконечно, а наша вселенная недетерменирована. Эверетика, мой друг, эверетика…
- А если расширение потом сменится сжатием?
- Тогда - да. Тем не менее, таких пара-вселенных должно быть очень много, гораздо больше, чем кварков нашей вселенной.
- Поэтому, чтобы вместить все вселенные-кварки, одной вселенной мало.
- Но ведь есть и другие вселенные, вмещающие остальные кварки!
- Круг замкнулся…
- Не знаю, не знаю…
- Да, на трезвую голову здесь не разобраться, - Дженкинс налил себе по-новой.
- Дженкинс, вы уподобляетесь нашему коллеге из России. Помните, что с ним стало?
- Он умер от белой горячки?
- Нет. От цирроза печени.
- Тоже неплохо, - аспирант сделал еще один большой глоток, меланхолично посмотрел вокруг и медленно сполз под стол. Он был «в отрубе».
Профессор подошел к нему, пощупал пульс, убедился, что его коллега жив, и плюнул в сторону.
- Вот свинья! Опять нажрался до состояния «риз»… И такие вот делали науку! Соответственно, и результаты…
- Впрочем, - продолжал он диалог сам с собой, - ученые здесь нипричём. Это все политики и военные. Их работа. И этого неграмотного быдла, которое их выбирало и им подчинялось.
Дойч вышел из лаборатории и закрыл за собой дверь. В его руке был маленький чемоданчик, содержащий результат тридцати лет работы – три монокварка, массой десять граммов и размером с голубиное яйцо каждый. Кроме кварков там был еще и аппарат, который сам профессор называл «ворота в рай» - портативная станция перехода из одного пространства в другое. Точнее, из нашей вселенной во вселенную монокварка.
Впервые в истории науки ему удалось разделить кварки в протоне. При этом каждый из них увеличил свою массу и объем во много раз и уменьшил свою плотность до плотности воды. Заряд же его стал нулевым, потому что с ним в паре был монокварк, взятый из антимюона. С виду это был симпатичный зеркальный шарик, идеально круглый и чуть теплый. Запаха он не имел. Он отражал любое излучение, даже радиоактивное и нейтринное, и был абсолютно безопасен.
Именно туда профессор и собирался удрать из этого ада, в который превратилась вся человеческая цивилизация.
Пройдя лабиринт переходов, лифтов, тоннелей и эскалаторов, он оказался у стартовой площадки. Бункер был практически пуст – большинство либо вымерло от «лучевки», наркотиков и алкоголя, либо отсыпалось после Праздника – годовщины Третьей Мировой войны. Конечно, праздником ее называли в шутку, потому как что остается человеку, когда у него отняли все, включая надежду? Только шутить! После надежды умирает только юмор. Потом наступает безумие…
Дойч посмотрел на громаду «шаттла». Корабль был новенький, что называется, «с иголочки». Сегодня будет произведен его первый запуск. Слава Богу, ни русские, ни китайцы не пронюхали про этот бункер, и он нисколько не пострадал. В центре управления полетом никого не было. Впрочем, ему никто и не был нужен. Профессор уже летал в космос, еще до войны, и прекрасно изучил всю систему управления кораблем. Не зря он считался не только лучшим физиком-теоретиком своего университета, но и пилотом высокого класса. Летному делу он обучался еще в бытность своей молодости, когда служил в израильских ВВС. Впрочем, карьера ученого его всегда привлекала больше, чем война, и когда амбиции его отца, бывшего летчика, были полностью удовлетворены, он ушел в науку. Потом его пригласили работать в Принстон, и он уехал в Штаты, хотя и продолжал поддерживать контакты со своими израильскими коллегами. Когда началась война, он, по счастливой случайности, оказался в одном из секретных бункеров. К тому времени он уже много лет работал над совместным американо-израильским проектом по управляемому термоядерному синтезу. Проект был успешно завершен за два месяца до начала войны. Возможно, это открытие, повлекшее за собой политические катаклизмы, и привело, в конечном итоге, к Третьей Мировой войне. Дойч, разумеется, за собой никакой вины не чувствовал – в нормальном, неантагонистическом обществе, это открытие принесло бы огромную пользу. Но в мире, где царствует нефть, ислам и национализм, не говоря уже об антисимитизме и коммунизме, такие вещи действуют с точностью, до «наоборот». И вместо дешёвых источников энергии приходится делать бомбы. Причем, не только делать, но и применять их.
Ученый забрался в кабину пилота и запустил системы корабля. Купол бункера отъехал в сторону, открыв черную пасть небес.
Старт прошёл «без сучка и задоринки». Выведя «шаттл» на орбиту, профессор одел скафандр, взял заветный чемоданчик и вышел в открытый космос.
Отсюда Земля больше была похожа на снежный шар – все небо над ней застилали белые облака радиоактивной пыли. Планета заснула, укрывшись пуховым одеялом, под которым был смертоносный снег и лед.
Дойч подплыл на лейере к носу корабля, достал из чемоданчика шарик монокварка и прикрепил его к самому острию передней антенны. Разумеется, он не наколол его, как накалывают пластелин на спицу, а приклеил, обмотав липкой лентой. Шарик был абсолютно твердым, тверже алмаза или чего-либо материального вообще. Иногда ученому казалось, что его форма и свойства как нельзя лучше подходили для идеальной вселенной. А вдруг кто-то там, внутри, точно так же держит монокварк, который является его, Дойча, вселенной?
Нет! Эта вероятность была, практически, равна нулю. В неизмеримое число раз меньше, чем вероятность выиграть миллион в ЛОТТО или найти иголку в стоге сена…
Впрочем, кажется, он отвлекся... Пора возвращаться на корабль.
Нет, сентиментальничать было некогда! Надо смотреть правде в глаза – бегство есть бегство, даже если оно от безысходности. Впрочем, ученому, как человеку мира, было не знакомо чувство ностальгии, ни по времени, ни по месту, где прошло это время. Он не думал ни о своем безоблачном детстве, ни о счастливой юности, которые ему уже никогда не вернуть, ни о прекрасной стране, превращенной сейчас в безжизненную холодную пустыню. Он не думал ни о потерянных навсегда родных и близких, верных и преданных друзьях, любимых женщинах, он не думал о своих детях и внуках, сгоревших в пасти термоядерного дракона. Все было уже сотни раз пережито и похоронено. Теперь он думал только о себе. Если раньше он работал на человечество, то теперь оно было для него навсегда потеряно…
Навсегда ли?..
А вдруг в той, другой вселенной, он найдет таких же добрых и хороших людей, которые его окружали здесь, и которых он, по своей наивности, отождествлял с человечеством? Может, там их, и в самом деле, большинство? Кто знает…
Расположившись поудобнее в кресле пилота, он включил систему на запуск. Раньше, перед важным экспериментом, он всегда читал молитву. Но теперь, после всего пережитого, вера в «Единого и Всемогущего» была похоронена вместе с «Его творением» – человечеством.
Белый диск Солнца в иллюминаторе стал медленно окрашиваться в красный цвет, тот же оттенок стали приобретать звезды и Луна. Зеркальный шарик монокварка на спице стал стремительно расти. Вскоре он уже занял собой все пространство вокруг. И вдруг, с легким хлопком он лопнул и поглотил в себя корабль! Мир вокруг корабля пылал фиолетовым пламенем… Потом все исчезло. В иллюминаторе была голубая Земля…
Через час уже была установлена связь с центром НАСА. Шел две тысячи тридцатый год. ТАМ война произошла на пять лет раньше. Итак, все в порядке?
На Земле профессора встречали, как героя. Или, скорее, как посланника другой цивилизации. Он вернулся в свою лабораторию, и стал работать, как и раньше. В этой вселенной его двойника не было. Не было и открытия. Пока…
Нет… Нельзя Дойча обвинять в том, что здесь все повторилось. В конце концов, ученый только делает науку… Применяют, же, ее другие.
В этот раз ему снова удалось спастись. А, ведь, в запасе у него было еще два монокварка! Об этом, последнем своем изобретении, он никому не рассказал. Придумал более-менее правдоподобное объяснение своего появления здесь, выдав себя за инопланетянина (что, в общем-то, было недалеко от истины), и оставил, тем самым, себе шанс. Коим он и воспользовался…
Когда сиреневый туман рассеялся, перед кораблем висел в черной пустоте… белый шар Земли!
- Привет, Дойч! – услышал он в динамиках голос Дженкинса. – Ну, как тебе прогулочка в параллельный мир? Мы тебя уже давненько поджидаем. Скажи спасибо, что у нас не осталось больше ракет… Молчишь? Что ж, твои проблемы... Но лучше не возвращайся! Здесь тебя ждет слишком теплый прием. Предупреждаю тебя, как бывшего своего друга…
«Ничего, - думал профессор, приматывая скотчем третий, последний монокварк к острию внешней антенны, - ничего… У меня есть еще шанс! Господи, только бы это не повторилось! Иголка в стоге сена…»
Перед тем, как включить систему на запуск, он старательно прочитал молитву.
26.10.99
