Джонатан Свифт был совершенно прав, иронизируя над Даниелем Дефо – автор “Робинзона Крузо” бессовестно врал. Ну, наверное, можно не быть столь категоричным и подобрать определение помягче. Писатель, все-таки. Имеет право...

И все же те, кто считает, что события робинзонады основаны на реальных событиях, скажем так, не вполне правы.

Да, прототип у Робинзона Крузо действительно имелся. На самом деле существовал моряк, ссаженный с корабля на необитаемый остров. За попытку бунта, между прочим, хотя к делу это не относится. На этом острове он и жил в полном одиночестве. Только не двадцать восемь лет. Четыре. Когда его оттуда забрали, он практически полностью утратил способность говорить и вообще здорово повредился рассудком. Вот так-то...

К чему я об этом рассказываю? Просто мне хочется, чтобы вы поняли: когда я сошел с ума, меня этот факт ничуть не удивил. Странно такое говорить, но меня он, скорее, обрадовал...

Но лучше обо всем по порядку.

Бунта на корабле я не устраивал – это было бы странно для одноместной машины. Наверное, именно по этой причине мне достался не какой-то жалкий островок, а целая необитаемая планета. Дикая, но симпатичная. Есть чем дышать – воздух, как на лучших земных курортах, есть что пить – вода в речке не только прозрачная и вкусная, но и пригодная для питья, что не всегда совпадает, есть что кушать – вы не поверите, но из обилия ягод, фруктов и орехов, окружающих меня, съедобны практически все. Живи и радуйся. Я бы и пожил, честное слово. Пару недель или даже пару месяцев. А вот коротать здесь свой век не хочется. Хочется вернуться домой. К людям.

Увы. Мои желания в корне расходились с планами высших сил, правящих нашими судьбами. Если точнее – с планами моего звездолета, очень удачно притворившегося грудой металлолома. Сильно подозреваю, что в эту роль он вживался еще задолго до этой злополучной аварии.

Ладно, наверное, я не совсем справедлив к своей старой машине. Наверное, я тоже далеко не лучший в мире пилот и посадочную траекторию рассчитал, мягко говоря, не безупречно. Но какая-то дуракаустойчивость на межзвездных кораблях должна быть? Риторический вопрос. Знаю, что должна. Но, то ли для этого звездолета сделали исключения, то ли я уж слишком сильно свалял дурака... То теперь неважно.

Мне оставалось только благодарить свою счастливую звезду, что авария не переросла в катастрофу. Грань между этими двумя понятиями обычно проводят в зависимости от наличия человеческих жертв, а так как я был единственным человеком на борту... В общем, я выжил и, если уж на то пошло, практически не пострадал.

С кораблем дела обстояли не в пример хуже. Хотя я бы погрешил против истины, если бы сказал, что повреждений было много. Всего два, если не считать мелочей вроде разбитых лампочек. Первое – главный двигатель перестал подавать признаки жизни. Вторым дефектом был пульт гиперсвязи, превратившийся в очень тонкое, очень сложное, но абсолютно бесполезное устройство с расколовшимся надвое биокристаллом. Кто бы сомневался... Раз уж судьба решила сыграть с тобой злую шутку, можешь быть уверен – чувство юмора у нее отменное. Находясь в неком подобии транса, я поочередно тестировал различные блоки. Смысла в этом, разумеется, не было никакого. Почти все в порядке. Навигационные приборы, блок искусственной гравитации, конвертер восстановления воздуха... В общем, я мог чувствовать себя на корабле вполне комфортно. Не мог только самой малости: летать и вызвать помощь.

До меня не сразу дошло, насколько безвыходно мое положение. А когда дошло, волосы зашевелились на голове, несмотря на очень короткую стрижку. Ни друзья, ни коллеги по работе, никто не знал, куда я направился. Не могу сказать, что это моя обычная практика проводить отдых, просто ситуация немного особенная.

Планета... Кое-что я про нее рассказал, добавлю еще пару слов. Если Богу вздумается создать новый рай, и в качестве строительной площадки он выберет эту планету, мне даже в голову не приходит, что ему придется переделывать. Разве что добавить молочных рек с кисельными берегами. Хотя при таком теплом климате едва ли это можно считать удачной идеей.

Про этот заповедный уголок мне по огромному секрету поведал случайный знакомый в баре. И взял клятвенное обещание не рассказывать больше никому. Тогда я не обратил особого внимания на этот пьяный треп. Однако на следующий день от нечего делать заглянул в галактический атлас. В указанном секторе действительно имелась планета. Без названия, только стандартный код. Единственной информацией о ней была скромная пометка “зт” – земного типа. Что, в сущности, гарантировало всего-навсего возможность выжить на ней без дополнительных приспособлений вроде скафандра, свинцового бункера или хотя бы системы биоочистки. Ничто не говорило, что на ней можно здорово провести свой отпуск.

Но я решил рискнуть. Что мне грозит в самом худшем случае? – рассуждал я. Суровая романтика неисследованного мира, которую, правда, нелегко переносить, но о которой очень приятно потом рассказывать в уюте цивилизованной обстановки за рюмкой чая.

Если же меня не ввели в заблуждение, все складывалось как нельзя лучше. Просьбу моего мимолетного приятеля я решил удовлетворить. В большей степени из опасения стать объектом насмешек, если он, скажем так, слегка преувеличил достоинства планеты.

Но он не преувеличивал, скорее, наоборот. Этот мир был прекрасен, хотя мне сложно было его не ненавидеть.

Первые пару дней после аварии я посвятил тому, что и должен делать на моем месте любой космический турист. Отчаяние, уныние и жалость к самому себе.

Я бродил по ненавистному кораблю, обхватив голову руками и слабо соображая, что происходит вокруг. Тем более что вокруг ничего и не происходило.

Я за два дня практически полностью извел весь запас спиртного, который без особого труда можно было растянуть на два месяца.

В конце концов, я начал пить перед зеркалом, вглядываясь в хмурое осунувшееся лицо с небритыми щеками и красными глазами.

Встретив свое третье утро на этой планете, я неожиданно для самого себя решил не начинать день с рюмки коньяка. Повалявшись часок в постели и поплакав над своей незавидной участью, – но как-то по инерции, без души, – я вышел из корабля. Погода стояла чудесная, окружающий пейзаж был просто очарователен, а, услышав стрекот неведомой мне птицы, я не впал в меланхолию, сравнивая его с родным и близким сердцу воробушком. Как он выглядит-то, этот воробушек, если честно я помнил весьма смутно.

Далеко не в первый раз я задался вопросом “что делать?”, но теперь я таки вознамерился дать на него хоть какой-нибудь ответ. “Жить!” – воскликнул я громко, вздохнув сладкий и чистый воздух полной грудью. Но, слегка поумерив не совсем уместный оптимизм, решил расшифровать столь общее положение несколькими конкретными постановлениями.

Через несколько минут план моего дальнейшего существования был вчерне готов. Был он прост и логичен, как банковский счет на предъявителя. Своей главной целью я, разумеется, ставил возвращение домой. Как этого достичь, я пока не знал, но дал клятвенное обещание посвящать решению сей проблемы все свободное время.

Вторым пунктом шло обеспечение выживания до той поры, пока не выполнена основная миссия. (То есть, надолго, мрачно подумал я) Причем, не просто выживание, а достижение максимально возможного в сложившихся обстоятельствах комфорта. Эта часть плана мне нравилась, ибо гарантировала постановку и решение множества мелких задач, что позволяло занять свои мозги и отвлечься от унылых мыслей.

Не могу сказать, что, высекши на скрижалях своего сознания данные постулаты, я почувствовал изрядное облегчение. И все же бесцельное времяпрепровождение прекратилось.

В первое время я почти всерьез задумывался о ремонте двигателя. Про восстановление пульта гиперсвязи говорить не приходилось, его основа – непостижимый биокристалл – был окончательно и бесповоротно мертв. Не один час я потратил на тупое рассматривание устройства двигателя. Но, само собой, не продвинулся в понимании машины, увязывающей пятимерное пространство с привычным нам трехмерным, ни на миллиметр. Лишь через три дня я оставил бесплодные попытки. Скрепя сердце, я не то, чтобы отказался от этой затеи, но отложил ее на неопределенный строк.

После этого я решил строить дом. Особой надобности в этом не было – корабль, даже разучившись выполнять свои прямые обязанности, предоставлял мне надежное и достаточно комфортное жилище. Но я сказал себе, что негоже жить в консервной банке, когда вокруг столько доступного и экологически чистого строительного материала.

Строить я решил не какую-нибудь жалкую хибару, а нормальный, достойный дом, в который не стыдно было бы привести гостей, объявись они вдруг в пределах досягаемости. Это должно было занять меня на долгое время и, черт возьми, так и получилось. Главные трудности были в том, что перед стартом я не озаботился снарядить корабль нормальными столярными инструментами, а также достаточным количеством гвоздей, шурупов или каких угодно еще крепежных изделий.

Пришлось творчески подходить к использованию различного корабельного оборудования. Лучевой пистолет, например, включенный на самую малую мощность, я научился использовать как топор, а после многочисленных проб и залечивания двух ожогов еще и как рубанок.

Решилась и проблема скрепления досок и бревен между собой. Я, правда, слышал, что в древности люди умели строить деревянные дома вовсе без гвоздей, но меня с этим способом никто не ознакомил. Да даже сумей я освоить “безкрепежное” строительство, мне пришлось бы долго учиться засыпать в гигантском аналоге спичечного домика.

К счастью, без этого обошлось. Гамма-пластик, из которого внутри корабля изготовлена практически вся мебель и многое другое, будучи расплавленным в большой кастрюле и смешанным с подсолнечным маслом, оказался великолепным клеящим составом. Когда запас подсолнечного масла подошел к концу, волей-неволей пришлось искать ему заменители. Так я выяснил, что и машинное масло вполне годится, и посетовал, что не выяснил этого раньше. Кастрюлю, кстати, пришлось выбросить.

По этому поводу, впрочем, я не сильно переживал, так как довольно быстро овладел несколькими отменными рецептами приготовления дичи на костре. От запекания в углях до жарки на вертеле. Дичи? Конечно! Крупных зверей на планете (по крайней мере, в той ее части, где я обитал) не водилось, зато разной мелочи размером от мыши до здоровенного зайца имелось в избытке. В первое время я охотился с лучевиком, но затем задумался об экономии зарядов и постепенно стал настоящим мастером в расстановке силков и ловушек.

Поскольку я поселился в экваториальной зоне планеты, холодов не предвиделось, и проблема зимовки не висела над моей головой. 

То, что я описываю свою жизнь в оптимистичных выражениях, вовсе не означает, что все у меня было замечательно. Да, мне не грозила смерть от голода – пожалуй, я даже поправился на парочку килограммов, несмотря на постоянный физический труд; мне не угрожали дикие звери, суровые холода или иные крупные неприятности; строительство дома продвигалось успешно, но...

Разумеется. Мне просто-таки дьявольски не хватало общения. Что бы я только не отдал за одного единственного соседа по планете! Во время работы я частенько разговаривал сам с собой вслух, чтобы не разучиться говорить. Когда по истечении пяти земных месяцев я начал с собой спорить и даже иногда ссориться, мне стало ясно, что дело плохо. Не знаю, как близок я был к шизофрении, но о полном порядке в моей черепушке говорить не приходилось.

Вот тогда я и решил придумать себе инопланетян. В смысле, местных жителей. Был ли это выход из положения или, напротив, следующий шаг по направлению к психушке, я не знал. Собственно говоря, мне было на это глубоко плевать. Я был уверен, что так мне будет легче, вот что главное.

Аборигены придумывались не в один присест. Я провел несколько вечеров, создавая им внешний облик, особенности характера и поведения и разные прочие аксессуары.

Известных людям представителей инопланетных рас я не стал брать за основу – жители моей планеты должны быть оригинальными, своеобразными и в то же время приятными для человеческого глаза и рассудка.

Забраковав несколько вариантов, я остановился на в целом человекоподобной внешности. Воображаемые аборигены предстали наконец, перед моим мысленным взором невысокими – метра полтора ростом, тонкими и изящными существами, имеющими две вполне человеческие руки, две не менее человеческие ноги и чуть удлиненную голову с огромными глазами, почти безгубым ртом и добродушным выражением лица.

В качестве завершающего штриха я придумал для них семь рас, отличающихся друг от друга цветом кожи. Красный, оранжевый, желтый... и так до фиолетового. Зачем? Всерьез я не задумывался над этим вопросом, но, видимо, подсознательная причина все же имелась. Несмотря на совершенство окружавшего меня рая, один его недостаток я, спустя несколько месяцев, мог бы назвать навскидку.

Я имею в виду некоторое цветовое однообразие. Вокруг было столько зелени, что я порой ощущал себя жителем Изумрудного города, никогда не снимающего зеленых очков. Кроме того, у хозяев планеты автоматически появилось логичное и в то же время где-то даже поэтичное название – Радужные.

С тех пор моя жизнь изменилась. Я больше не разговаривал сам с собой. Я представлял, что меня навещал кто-либо из аборигенов. Красный Годриер, желтый Нинт или фиолетовый Оалико... Радужные были двуполыми существами, но я встречался только с представителями мужской половины. Дело вовсе не в шовинизме. Просто... Больше, чем пообщаться с кем-нибудь из людей, я мечтал пообщаться с кем-нибудь из людей-женщин. Понимаете? Меня несколько пугала перспектива сексуального влечения к инопланетянке, являющейся к тому же плодом собственного воображения. В своей гетеросексуальности я был уверен больше чем на сто процентов.

Вечерами мой практически достроенный дом больше не пустовал. Иногда ко мне заходили сразу трое или четверо гостей, и тогда я устраивал более или менее шумные вечеринки. Стоит ли говорить, что задача изготовления кустарного вина из местных фруктов не стала проблемой для человека, обладающего моей предприимчивостью.

На одной из таких вечеринок это и случилось. В тот раз компанию мне составляли трое оранжевых – Коррг, Шлитан и Уджелес. Веселье было в самом разгаре, я уже выпил около литра вина, но о серьезном опьянении не могло идти речи – вино отнюдь не отличалось крепостью. Так что сознание мое, несмотря на некоторую взбудораженность, оставалось ясным.

Уловить момент изменения или перехода – не знаю, как правильно сказать – я не смог. Просто вдруг обнаружил, что вижу своих гостей. Не мысленно, а самым что ни есть реальным образом и вполне отчетливо. Уджелес, наклонившись к Корргу, шептал тому что-то на ухо, а Шлитан с улыбкой смотрел на меня. Слушал – я как раз рассказывал почти правдивую историю о двух очаровательных близняшках с Доршеи.

Глупые действия вроде усиленного моргания и зверского щипания себя за руку ни к чему не привели, если не считать синяка чуть ниже локтя. Радужные и не думали исчезать. Тогда я не нашел ничего лучшего, кроме как зашипеть сдавленным, но достаточно громким и грозным голосом:

–        Вы что, с ума посходили?!

Теперь на меня смотрели все трое. Три сосредоточенные ярко-оранжевые физиономии выражали не страх, а скорее недоумение.

–        В самом деле, друзья, – заговорил Шлитан певучим баритоном. – Невежливо шептаться в компании, особенно когда Артур говорит для нас.

Обращался он к Корргу и Уджелесу, в голосе явственно чувствовались укоризненные нотки. Провинившиеся потупились, изобразив раскаяние до того забавно, что я улыбнулся помимо воли.

То, что к зрительным галлюцинациям добавились слуховые, меня уже не шокировало. Помолчав несколько секунд, я махнул рукой и расслабился. Подспудно я давно был морально готов к моменту, когда моя ветхая крыша с грохотом съедет набекрень. Вот это случилось и... Я прислушался к своим ощущениям... Никакого дискомфорта! Отчетливо осознавая свою ненормальность, я, тем не менее, чувствовал себя совершенно здоровым. Парадокс, если хотите.

Запрокинув голову, я захохотал. В этом смехе не было ничего истерического, только искренняя радость и некоторая доля самоиронии. Осушив свой бокал, я наполнил его вновь и принялся учить своих новых друзей одной забористой песенке, которую любил еще со студенческих лет.

Через несколько минут в полупустом пространстве моей гостиной звучал чудесный хор. То, что голос Уджелеса был несколько глуховат, а Коррг оказался начисто лишен музыкального слуха, только добавляло нашей композиции колорита.

Если бы меня кто-нибудь спросил через месяц-другой после вечеринки, хочу ли я вернуться на Землю, я бы по инерции ответил безоговорочным утверждением. Еще удивился бы такому наивному вопросу. И только потом позволил себе задуматься. После этого, вероятно, гипотетическое возвращение домой не утратило бы своей привлекательности, но сомнения в душе поселились наверняка.

Я, что ни говори, чертовски неплохо здесь устроился. Но не бесподобный климат или великолепная природа делали мою жизнь привлекательной. У меня появились друзья. Самые настоящие, несмотря на свою нематериальность.

Хотя тут как сказать... Для меня Радужные были вполне реальны, а их взаимоотношения с материальным миром балансировали на тонкой грани. Аборигены никогда при мне ничего не ели и не пили. Я мог пожать им руку или похлопать по плечу, но никто из них ни разу не оказал мне какой-либо маломальской помощи, будь то моя работа по обустройству дома или сервировка стола. Они сидели на стульях, но мне не приходилось видеть, как кто-то из Радужных пододвинет этот самый стул. Приходя ко мне в гости, они стучали в дверь и ждали, пока я их впущу, никогда не открывая дверь самостоятельно.

Само собой, провести пару-тройку экспериментов, расставивших бы точки над i было проще простого, но этого как раз я делать не собирался. Я, если можно так сказать, включился в игру, правила которой были мною приняты безоговорочно.

Говоря о друзьях, я вовсе не имею в виду все племя Радужных целиком. За полгода у меня перебывало, наверное, около полусотни гостей, и их я с полным основанием могу назвать хорошими знакомыми или даже приятелями. Я всегда был рад их видеть и с удовольствием болтал с ними, отдыхая после дневной работы, которую не уставал себе придумывать.

Но по-настоящему сдружился я, пожалуй, только с двумя аборигенами. Одним из них был тот самый Шлитан, оказавшийся весьма ироничным типом со своеобразным чувством юмора. Я легко прощал ему частые подтрунивания над своей персоной, и сам старался не оставаться в долгу.

Оалико, темно-фиолетовый малый чуть повыше и покрепче своих собратьев, напротив, был молчалив, задумчив и спокоен. Он никогда не приходил в компании, всегда один. И тогда я ставил на стол кувшинчик с виски собственного изготовления, мы садились друг перед другом и до самого рассвета вели “оживленную” беседу, обмениваясь в средним пятью фразами в час. Четыре из них приходились на мою долю, весь самогон, само собой, тоже, но душой я отдыхал – лучше не придумаешь. С хорошим другом всегда есть, о чем помолчать, а даже на Земле я не встречал человека, умеющего молчать так здорово. Если Шлитан совершенно очевидно являлся душой любой компании, личностью популярной среди Радужных, то для Оалико я был, вероятно, единственным другом.

Кстати, эти отличия в характерах двух моих новых друзей не были вполне случайными. Как я вскоре убедился, расы Радужных различались между собой не только цветом. Их темперамент плавно менялся по линии спектра. Если у красной границы преобладали в основном представители сангвинического и холерического типа, то синие и фиолетовые были более уравновешены, флегматичны с легкой склонностью к меланхолии.

Это не было строгой закономерностью, но все же в среднем красный абориген от фиолетового отличался примерно как средний итальянец от такого же усредненного финна. Меня почему-то очень радовал этот факт, словно он делал Радужных более реальными.

Так что еще раз повторюсь, устроился я неплохо. Пари готов держать, ни у одного человека еще не было столь идеальных друзей и знакомых. Когда на меня наваливалась глухая тоска и возникало непреодолимое желание завыть на местную луну, меня навещала веселая компания, состоящая чаще всего из красных или оранжевых ребят. Никто не стучал в мою дверь в те редкие вечера, когда мне хотелось побыть одному. А неторопливое, солидное постукивание Оалико раздавалось обычно тогда, когда я был настроен философски.

Бывало, Радужные заглядывали ко мне и днем. Иногда я рад был отвлечься от работы и сделать небольшой перерыв, но обычно гости мне не мешали. Не помогали тоже, это да, но все-таки их визиты не всегда были бесполезными. Когда я заходил в тупик, не зная, с какого конца приступить к осуществлению одной из своих идей, я мог рассчитывать на советы разноцветных приятелей. Советы, к слову, весьма и весьма дельные.

Так, к примеру, я долго мучился, конструируя крышу для своего жилища. Вначале я соорудил самую простейшую, которую только можно представить. Взял, да и покрыл дом длинными досками. Неудовлетворенность таким решением у меня возникла еще до завершения работы. Дом у меня состоял из трех частей. Прихожая, которую я с простой душой совместил с кухней, гостиная и спальня. Гостиную я сделал достаточно просторной, и доски потолка над ней прогибались под собственной тяжестью. Это было не эстетично само по себе, но когда прошел первый же сильный дождь...

Вода скапливалась и – а куда ей деваться? – потихоньку просачивалась сквозь малейшие щели, полностью избежать которых мне, конечно же, не удалось. Ливни здесь случались нечасто, но, тем не менее, с этим явно надо было что-то делать. Покрыть всю крышу тонким слоем гамма-пластика? Во-первых, для этого мне пришлось бы расплавить либо двери, либо что-нибудь из мебели, с чем я не был согласен, во-вторых, никуда не исчезала эстетическая составляющая проблемы. Мне хотелось довести свое жилище до ума, чтобы оно не выглядело наскоро сколоченной времянкой.

В общем, занялся я проектом крыши, но все время что-то у меня не состыковывалось. И вот тут как раз советы Оалико пришлись как нельзя кстати. Не знаю, откуда у него обнаружились знания из области деревянного зодчества, но с его помощью все пошло на лад. Из довольно толстых бревен я соорудил каркас, предусматривающий небольшой наклон или скат, благодаря которому вода свободно стекала вниз. С подъемом балок возникли немалые трудности, но их я успешно преодолел, придумав систему рычагов и блоков уже самостоятельно.

Повозиться все же пришлось изрядно, однако результат того стоил. Теперь мой дом и снаружи выглядел именно домом, а не увеличенной копией ящика для посылок, а изнутри и вовсе производил сильное впечатление. Было в этих мощных тяжелых балках под потолком что-то солидное, серьезное, характеризующее обитателя дома как человека крепко стоящего на ногах и знающего себе цену, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Так я считал тогда.

Пока стихия не положила свою темную лапу на этот светлый образ. Землетрясение. Я и представить себе не мог, что здесь могут быть землетрясения, хотя почему бы им не быть? С чего я взял, что все знаю об этом мире? Но я слишком привык к полной идиллии, окружающей меня. Ураганы, цунами, извержения вулканов и землетрясения – все это существовало где угодно, но только не на моей планете.

В этом было баллов восемь или даже десять, если сравнивать его с виденным мной как-то документальном фильмом. Никогда больше я не хотел бы испытать нечто подобное.

В гостях у меня в тот вечер был Оалико. Солнце, неотличимое от земного светила, только-только коснулось своим диском покрытого лесом горизонта, и я не спешил зажигать свет. Энергии в квантовом аккумуляторе должно было хватить еще лет на десять, но кто мне обещал, что я выберусь отсюда раньше?

Мы занимали те же места за столом, что и не один раз до этого. Я – возле стены, на одном из двух перетащенных с корабля кресел, Радужный – напротив меня, на своем любимом стуле, неуклюжем деревянном монстре, сделанном мной уже здесь. Стол был накрыт как всегда предельно просто – тарелка с нарезанным копченым мясом местного зверька, которого я назвал свинозаяц, и почти нетронутый кувшинчик с виски. Два стакана – не предложить гостю выпить я не мог, несмотря на абсолютную уверенность в отказе.

И тут тряхнуло. Так, что стены дома зашатались, словно занавески на окнах, а мы попадали на пол, причем я остался рядом со столом, а Оалико откатился в дальний угол. Я не сразу понял, что произошло, и собирался было сотрясти воздух этим вопросом. Но не успел – последовал новый толчок, ничуть не слабее первого. Стены сверху чуть разошлись, некоторые доски лопнули с противным треском, и одна из балок ухнула одним концом вниз.

Прямо на не успевшего подняться Оалико. Торец лег ему на грудь, намертво припечатав к полу. Радужный делал слабые попытки выбраться, но они ни к чему не приводили. Бревно, конечно, было тяжелым, однако любой взрослый человек без особого труда смог бы оттолкнуть его в сторону. Но, судя по всему, Радужные были вдвое или втрое слабее землян. Плюс ко всему, Оалико видимо не отошел от болевого шока и, возможно, получил какие-то повреждения.

Я бросился ему на помощь, и в ту же секунду третий толчок свалил меня с ног. Я упал на спину и заметил, что еще одна балка угрожающе нависла над центром комнаты, держась разве что на честном слове. Совершенно инстинктивно я нырнул под стол. Старый добрый гамма-пластик выдержал бы, свались на него даже все балки разом.

Из своего укрытия мне было хорошо видны и раскачивающаяся балка и перекосившееся от боли лицо Оалико. Ненавидящим взглядом я сверлил это чертово бревно. Свались уже! – мысленно приказывал я. – Свались, черт тебя дери, чтобы я смог помочь другу.

Оалико смотрел в мою сторону. Его и без того огромные глаза были широко раскрыты. Не могу утверждать, что в них читалась мольба о помощи. Быть может, в них отражалась только боль. Он ничего не говорил. Наверное, не было сил. Впрочем, он никогда не отличался разговорчивостью.

Я попытался заставить себя сделать два прыжка вперед и оттолкнуть бревно, придавившее Радужного к полу.

Тело не слушалось.

Рассудочная часть моего сознания вступила в конфликт с эмоциональной составляющей.

“Ты должен помочь!” – говорило сердце.

“Как?” – спрашивал мозг. – “Если вторая балка сорвется, от твоего затылка останется мокрое место”.

“Там же твой друг!”

“Вымышленный друг. Всего лишь фантазия”.

“Черта с два! Вот он лежит, придавленный бревном, которое для него весит, должно быть, целую тонну. Ему больно. Если ты не поможешь, он умрет”.

“Под бревном никого нет. Плод воображения не стоит того, чтобы ради него рисковать жизнью”.

Я еще раз посмотрел на Оалико, стараясь не заглядывать ему в глаза. Балка сплющила его и без того не слишком мощную грудь, и конец бревна отделяли от пола какие-то десять сантиметров. Но эти сантиметры были! Не придумал же я их!

Или придумал? Что такое жалкие несколько сантиметров между куском дерева и полом, когда мое больное воображение смогло заставить глаза видеть целый народ? Пусть я сумасшедший, но нельзя гибнуть по этой причине. В конце концов, если я как следует напрягу свою фантазию, Оалико останется жив и не получит даже сколько-нибудь серьезных повреждений, когда я в успокоившейся обстановке освобожу его из-под балки.

Вот упадет вторая балка... или я смогу окончательно убедиться, что землетрясение закончилось...

Я нашел в себе силы снова встретиться взглядом с Оалико. Я постарался как-то приободрить его, дать понять, что все будет нормально. Все ведь зависит от моего воображения, а если я погибну, то исчезнет не только он, но и Шлитан, и все племя Радужных. Это ведь так понятно...

Мне показалось, что в глазах Оалико больше не было боли. И фиолетовое лицо не выражало страданий. На нем даже появилась улыбка. Только мне от той улыбки стало не по себе, и по сей дней я иногда просыпаюсь, видя ее во сне. Просыпаюсь и больше не могу заснуть до самого утра.

А потом Оалико исчез. Не резко, а словно бы растаяв в воздухе. Последнее, что на короткий миг оставалось от моего фиолетового друга – это большие светло-зеленые печальные глаза и эта улыбка. Хотя, может, мне это только показалось.

Балка, почувствовав отсутствие опоры, поколебалось долю секунды и с глухим стуком обрушилось на пол. Словно дожидаясь этого, рядом упала вторая балка. Стены мелко затряслись и внезапно, будто по приказу, успокоились.

Настала тишина. Настолько громкая, звенящая тишина, что я не смог ее вынести. Зажав уши руками с такой силой, что заболели пальцы, я закричал. И кричал еще долго. Дико, бессвязно, пока крик не перешел в плач. Я не отдавал себе отчет, почему плачу, но иногда это совсем необязательно.

Я вышел из полуразрушенного дома и сел возле повисшей на одной петле двери, нимало не заботясь о том, что стена или часть крыши может свалиться мне на голову. Может быть, подсознательно я даже этого хотел.

Просидев почти без движения всю ночь, на рассвете я сходил к кораблю и утолил мучащую меня жажду. Затем снова сел перед домом. Я все ждал и ждал, твердо зная, что ничего и никого не дождусь. Радужных больше нет. Радужных больше никогда не будет.

Когда через три дня прилетели спасатели, они нашли во мне именно то зрелище, на которое могли рассчитывать. Небритого, грязного и измученного мужчину с пустым и жалким взглядом. Как еще может выглядеть человек, год проведший на необитаемой планете?

Спасателей было двое. Неплохие ребята, молодые, жизнерадостные, но преисполненные ко мне сочувствия, по-моему, вполне искреннего.

Я не заслуживал этого сочувствия, но не мог и не желал ничего им объяснять. Возможно, я не заслуживал и возвращения домой, только оставаться на месте своего предательства было выше моих сил.

Один из спасателей – его звали Симоном – зашел в мой корабль, чтобы оценить шансы на его починку. Пробыл он там довольно долго и когда вышел, Грег, его напарник, уже почти потерял терпение. Увидев появившуюся в проеме люка фигуру, Грег приготовился сказать пару неласковых слов, но остановился, увидев лицо друга.

Сказать, что на нем было написано недоумение, значит ничего не сказать. Парень был в шоке. Он явно столкнулся с тем, что никак не мог понять.

–        Что ты там увидел, Симон? Привидение? – вместо иронии, которую Грег хотел придать своему голосу, в нем слышалась заметная обеспокоенность.

–        Пульт гиперсвязи, – вяло сказал Симон.

–        Да неужели? – уже веселее спросил Грег. – Действительно, жуткое зрелище! Ты никогда раньше его не видел?

–        Жуткое, – совершенно спокойно согласился Симон. – Он абсолютно неисправен, причем очень давно. Биокристалл не просто умер, а успел сгнить.

–        Чушь... – это прозвучало очень неуверенно.

Симон не удостоил ответом слова своего напарника. Он повернулся ко мне.

–        Артур, ради всего святого, скажите... Как вы умудрились послать SOS?!

–        Все справедливо, Симон, все справедливо, – невпопад ответил я, глядя в сторону леса.